Страница:
Айли сказала:
– Папа, Джайлс и я будем заботиться о вас.
– Спасибо, милая дочь. Но можешь ли ты просить мужа взять мою большую семью под свое крылышко? Нет, у нас грядут перемены.
– Мы постоянно слышали, что ты очень умный, – сказала Алиса. – Разве ты не юрист, и разве у юристов нет так называемой практики?
– Да, Алиса, есть. Но юрист, который оставил практику одиннадцать лет назад, не может вернуться к тому, что имел. И если он уже не многообещающий молодой человек, а старик, которому пришлось оставить свою должность, то вряд ли найдет клиентов.
– Какая чушь! – заявила Алиса. – Я постоянно слышала, что ты пользуешься замечательной репутацией. Ты… сэр Томас Мор… недавний лорд-канцлер!
– Не беспокойся, Алиса. Мы справимся с этими трудностями. Я столовался в Оксфорде, в корпорациях Чансери-Инн и Линколнз-Инн, а также при королевском дворе, то есть поднялся с низшей ступени на высшую. Однако сейчас у меня ежегодный доход чуть больше ста фунтов. Поэтому впредь, если мы хотим жить вместе, нам придется собирать все деньги в один кошелек. Думаю, переходить сразу на самый скудный рацион не нужно. Поэтому спустимся не к оксфордскому рациону, не к рациону Чансери-Инн, а начнем с диеты Линколнз-Инн, в течение года мы сможем себе это позволять. Потом спустимся на одну ступеньку к рациону, которым довольствуются многие честные люди. Если нам это окажется не по средствам, опустимся через год к оксфордскому рациону, если не осилим и его, придется просить милостыню.
– Надоели мне твои шутки! – выкрикнула Алиса. – Ты оставил свою должность, и теперь мы не так богаты. Ты это хочешь сказать, мастер Мор?
– Да, Алиса, именно это.
– Тем хуже. Ты глупец, мастер Мор, и тебе очень повезло – ты смог завоевать расположение короля.
– Или очень не повезло.
– Очень повезло, – твердо повторила Алиса. – И Его Величество добрый человек. Разве я не видела его собственными глазами? Возможно, он не примет твою отставку. Я уверена, что ты ему по душе. Он ведь ходил по саду в обнимку с тобой. И… он снова приедет сюда поужинать с нами, я в этом уверена.
Алисе никто не стал возражать. Пусть тешится мечтами, что в этом плохого. Но все понимали, что Томас больше не нужен королю, те, кто хорошо знал королевский нрав, молились, чтобы король не испытывал ничего, кроме безразличия к своему бывшему министру.
Принесли лютни, Сесили играла на клавесине. Все ощущали себя счастливым семейным кругом. Все – даже Алиса и Донси – чувствовали, что были бы довольны, если бы этот круг мог сохраняться до конца их дней.
Однако они сознавали, что это невозможно. Сознавали это даже слуги, потому что новость дошла и до них.
Прежнего достатка уже не будет. Кое-кому придется уходить, и хотя слугам было понятно, что сэр Томас Мор не вышвырнет их на улицу, что он подыщет им новые места – возможно, у богатых людей, с которыми общался в сытые дни, это служило слабым утешением. Никто, пожив в этом доме, не будет полностью счастлив в другом.
Прожили они его бедно. Дом в Челси был большим, с множеством едоков. Однако они были счастливы. В больнице продолжали оказывать помощь больным, избытка в доме не было, но живущие в нем неизменно делились с теми, кто нуждался. За столом всегда находилось место для голодного путника, еда, хоть и более скромная, чем раньше, вполне утоляла голод. Алиса стала еще больше гордиться своей стряпней, она открыла новые способы использовать травы, растущие в полях. Они собирали папоротник, палки, бревна и жгли в больших каминах, собирались погреться у одного огня, прежде чем разойтись по холодным спальням.
И все же то был счастливый год. Если бы так могло продолжаться и дальше, они бы не жаловались.
Аббаты и епископы собирали для Томаса крупные суммы денег. Он много написал, говорили они, церковь ему признательна, а деньги они считали лучшим средством выражения признательности. Томас денег, однако, не принимал. «Я сделал это, – говорил он, – не ради наживы».
Алиса ворчала на него за неуместную, по ее мнению, гордость, и они продолжали жить в скудости.
Шут Патенсон со слезами на глазах ушел работать к лорду-мэру Лондона. Томас, зная, что шут он никудышный и его представления об остроумии сводятся к высмеиванию чьих-то физических недостатков, устроил так, чтобы он переходил от одного лорда-мэра к другому и не страдал от перемены в судьбе своих хозяев.
Некоторые члены семейства успокоились, сочтя, что жизнь будет течь все так же тихо и ровно. Они не сознавали, что Томас играл слишком большую роль в делах страны и не мог оставаться от них в стороне.
Дела при дворе менялись так медленно, что люди, далекие от него, почти не замечали этого. Король провозгласил себя главой английской церкви. Брак его с Екатериной был объявлен недействительным. Вынудила к этому короля беременность Анны Болейн. Он решил, что если Анна родит сына, то не внебрачного, и ему уже надоело ждать.
Маргарет понимала, что тени все приближаются.
Однажды к причалу подошла барка, с нее сошел курьер.
Маргарет увидела его, играя на лужайке с детьми, Уиллом и Мери. Сердце у нее екнуло, в висках застучала кровь. Дети с удивлением посмотрели на нее; она взяла их за руки и заставила себя идти спокойно навстречу приближающемуся курьеру.
Одет он был, к ее громадному облегчению, не в королевскую ливрею.
Увидя Маргарет, курьер низко поклонился.
– Мадам, это дом сэра Томаса Мора?
– Да. Зачем он вам нужен?
– У меня письмо. Велено вручить ему лично.
– От кого?
– От милордов епископов Даремского, Батского и Винчестерского.
У Маргарет отлегло от сердца.
– Пойдемте, – сказала она, – я провожу вас к сэру Томасу.
Томас сидел в библиотеке, где проводил теперь почти все время. «Значит, он может быть счастлив, – думала Мег. – Может оставаться вполне довольным такой жизнью. Наша бедность не играет никакой роли. Он может писать, молиться и смеяться с членами семьи. Большего ему и не нужно. Господи, – безмолвно взмолилась она, ведя курьера к отцу, – пусть все остается, как есть… пусть он всегда будет таким, как сейчас».
– Мег! – воскликнул Томас, увидев дочь. Малыши бросились к нему, они любили его, усаживались ему на колени и просили почитать вслух. Он читал по-латыни и по-гречески, и хотя дети ничего не понимали, им нравилось видеть движения его губ и слышать его голос.
Теперь они ухватили его за полы и засмеялись.
– Дедушка… к тебе пришел человек.
– Отец, – сказала Маргарет, – письмо от епископов.
– А, – произнес Томас. – Добро пожаловать, мой друг. У вас письмо для меня. Пусть маленький Уилл отведет нашего друга на кухню и попросит накормить его чем бог послал. Сможешь сделать это, малыш?
– Да, дедушка, – громко ответил Уилл. – Конечно, смогу.
– Тогда отправляйся.
– Возьми с собой Мери, – сказала Маргарет. Дети пошли к выходу с курьером, и как только они скрылись, Маргарет обратилась к отцу:
– Отец, что там?
– Мег, ты дрожишь?
– Отец, ответь. Вскрой письмо. Давай узнаем самое худшее.
– Или самое лучшее. Я заметил, Мег, что в последнее время ты нервничаешь. Что с тобой, дочка? Чего тебе бояться?
– Отец, меня не так легко успокоить, как остальных. Я знаю… как и ты…
Томас обнял ее.
– Мы знаем, Мег, так ведь? И поэтому не будем расстраиваться. Мы все смертны. Я… ты… даже маленькие Уилл и Мери. Смерть может оказаться даже в воздухе, которым мы дышим. Мег, не бойся.
– Отец, прошу, вскрой письмо. Томас вскрыл его и прочел.
– Маргарет, епископы хотят, чтобы я шел с ними от Тауэра на коронацию. Шлют двадцать фунтов, чтобы я купил себе новую мантию.
– Отец, это начало.
Томас попытался утешить ее.
– Кто знает, Мег? Кто может знать? Кто заметит на этой пышной коронации отсутствие бедного, незначительного человека?
Маргарет поняла, что на коронацию он не пойдет. Ей хотелось, чтобы отец принял предложение епископов и склонился перед волей короля, но она знала – он ни за что не свернет с избранного пути.
В саду Моров слышались далекие звуки торжественной музыки, реку избрали фоном для грандиозной церемонии, устроенной королем в честь женщины, которой он терпеливо дожидался и ради которой отторг свою церковь от церкви отцов.
Многие слуги из Челси отправились насладиться праздничной атмосферой, отведать текущего из труб вина, увидеть новую королеву во всей ее красе и великолепии.
Идти в эту толпу Маргарет не захотела.
В тот прекрасный майский день она сидела дома, в саду. Отец ее находился в часовне. Она догадывалась; он просит у Бога сил достойно встретить час испытаний.
Май – замечательный месяц, и Маргарет казалось, что в саду никогда не бывало такого тихого очарования. На клумбах распустились цветы, зацвели деревья, река искрилась под солнцем. Издали доносились звуки веселья. Мег не прислушивалась к ним. Старалась не думать о них, как о реве надвигающейся бури. Поблизости слышалось жужжанье пчел; пахло цветами и свежевскопанной землей – это родные запахи. Сидя под жарким солнцем, Маргарет напоминала себе, что она дома, вдали от этой суматохи, в тишине своего сонного царства.
«Что королю теперь до сэра Томаса Мора? – успокаивала она себя. – Сейчас он незначительный человек. Кто обратит внимание, что его не было на коронации?»
Ей вспомнилась отцовская встреча с епископами после получения их письма.
– Милорды, – сказал он веселым тоном, – в вашем недавнем письме содержались два требования.
Имелись в виду просьбы принять деньги и приглашение.
– Я с большой охотой, – продолжал Томас, – согласился бы на первое, но с еще большей решительностью отвергаю второе.
Епископы возразили, что уклоняться от коронации неблагоразумно. «Что сделано, то сделано», – говорили они. Своим неучастием в церемонии они не смогут расторгнуть брак короля с Анной Болейн и возвести на трон Екатерину.
Тогда Томас рассказал притчу о некоем императоре: тот распорядился, чтобы за некий проступок карали смертью всех, кроме девственниц, потому что к девственности этот монарх относился с величайшим почтением. Вышло так, что первой этот проступок совершила девственница, император не представлял, как свершить над ней кару, поскольку дал клятву не подвергать девственниц смертной казни. Один из придворных поднялся и сказал: «Стоит ли беспокоиться из-за такого пустяка? Девицу надо сперва лишить невинности, а потом казнить».
– Так что, – добавил Томас, – хотя вы до сих пор и хранили чистейшую невинность в истории с этим браком, постарайтесь хранить ее и впредь. Вас уговорят сперва присутствовать на коронации, потом молиться за королеву, наконец, писать книги, оправдывающие произошедшее перед всем миром, и таким образом лишат невинности, а вскоре после этого и предадут казни. А меня, милорды, казнить могут, но, клянусь Богом, невинности никогда не лишат.
Эти слова многие слышали и запомнили. Как отнесется к ним король? Как он поступит?
Эти вопросы задавала себе Маргарет, греясь на солнце.
«Мы можем быть очень счастливы, – думала она. – И отец уже не лорд-канцлер. Он теперь незначительный человек».
Нет, он всегда будет значительным, пока люди прислушиваются к его словам и под их влиянием меняют свои мнения.
С реки доносились звуки веселья. Маргарет тщетно пыталась не слышать их.
Томаса обвинили в том, что он написал ответ на эти статьи и отправил для публикации за границу. Но Мор не писал ничего подобного. Он все еще являлся членом королевского Совета и поэтому считал, что обсуждать королевские дела может лишь на Совете.
Доказательств вины Томаса не нашли, и дело закрыли. Однако членам его семьи стало ясно, чего следует ждать.
Король гневался на Мора, как и на всех, кто не соглашался с ним или подвергал сомнению правоту его поступков.
Несколько месяцев прошло спокойно, но Маргарет, слыша в доме незнакомые голоса, всякий раз ощущала, как на лбу выступают капельки пота, и прижимала руки к груди в тщетных попытках унять неистовое сердцебиение.
Потом Томаса обвинили уже в получении взяток.
Те, кто добивался расправы над ним, считали это обвинение надежным, поскольку любой человек на его должности получал какие-то подарки, которые при желании можно назвать взяткой. Найти людей, даривших ему что-то в бытность его лордом-канцлером, оказалось нетрудно, но доказать, что то были взятки или что дарители получали какие-то выгоды, не удалось. Наоборот, припомнилось, как зять Томаса, Джайлс Херон, проиграл дело, которое возбудил сам, и даже, что в нелепой тяжбе из-за собачки решение было вынесено не в пользу леди Мор. Нет, осудить Томаса за взяточничество оказалось невозможно.
Короля крайне раздражало его безрассудство. Он прекрасно знал, что люди в его королевстве высокого мнения о сэре Томасе Море и они могут изменить свое мнение о королевских поступках, если столь уважаемого человека, как Томас Мор, привести к покорности.
Монах Пето из гринвичского францисканского монастыря осмелился произнести проповедь против короля, заявив с кафедры, что если король будет вести себя как Ахав, [12]его постигнет та же участь. Генрих страшился пророчеств, если не мог их опровергнуть, а опровержением слов Пето могла служить только смерть короля.
Картезианцы, у которых с Мором была особая связь, выступали с проповедями против королевского брака.
Вслед за Мором против короля осмелился выступить и Фишер, епископ Рочестерский.
– Клянусь телом Христовым, – сказал как-то Генрих, – я искренне убежден – если бы Мор с присущим ему умом заявил, что во всем поддерживает меня, остальные последовали бы за ним.
Но Мор ничего подобного не сделает, он упрямый глупец.
Если бы доказать, что он не прав… если бы только доказать, что он не прав!
Король не желал быть причастным к расправе над Мором. Он хотел повернуться к нему спиной, как до того к кардиналу, хотел отдать Мора его врагам. Однако Мор не Вулси, врагов у него было мало. Люди любили Мора, они не желали ему зла. Одли, Кранмер, даже Кромвель, чувствовали себя неловко, готовя расправу над ним.
Вот почему Мор, обвиненный во взяточничестве, легко опроверг обвинение своими умными речами и доказательствами.
Так случилось даже с делом лживой кентерберийской монахини.
Элизабет Бартон, простая служанка, по слухам чудесно исцеленная от ужасной болезни, приняла постриг в Кентербери. Приходя в транс, она произносила пророчества, и король, когда Томас был канцлером, отправил его обследовать эту женщину. На Мора произвела впечатление ее святость, и они с Фишером склонялись к мнению, что она не лишена пророческого дара. Потом Элизабет Бартон объявила, что если король женится на Анне Болейн, то через полгода лишится короны. Полгода прошло, однако трон по-прежнему принадлежал Генриху.
Элизабет Бартон оказалась обманщицей, изменницей и заслуживала смертной казни.
Король был доволен, потому что те, кто верил злым речам монахини, оказались повинны в недонесении о государственном преступлении.
– А как рочестерский епископ? – спросил король у преданного Кромвеля. – А наш умный Томас Мор?
Но тут Генрих опять потерпел поражение, потому что юриста Томаса не так просто было поймать в ловушку. Он сумел доказать, что будучи членом королевского совета, всегда отказывался слушать пророчества о королевских делах.
То время для семьи Томаса было тревожным. Теперь она вновь вздохнула с облегчением. В деле кентерберийской монахини против него ничего не удалось доказать, и после разбирательства Томас вернулся домой.
Неудивительно, что члены семьи иногда замечали тревогу друг у друга в глазах, что иногда кое-кто из них напряженно прислушивался, и в доме постепенно воцарялось опять это мучительное беспокойство.
Брак не оправдал его надежд. У Генриха появился ребенок, но девочка. Маленькую Елизавету он любил, но хотел сына, от Анны он хотел главным образом сыновей.
К тому же в роли жены она была менее привлекательна, чем в роли любовницы.
Генрих ощущал серьезную необходимость оправдать свой поступок. Он хотел, чтобы весь мир – и прежде всего соотечественники – видел в нем добродетельного человека, который отверг стареющую жену и женился на привлекательной не ради плотских радостей, а во благо страны.
Он очень гневался на сэра Томаса Мора. Мор не совершал против короля ничего такого, за что мог быть осужден по закону, но отказывался выразить одобрение деяниям монарха. Когда Генриху представили список причастных к делу кентерберийской монахини, он не позволил вычеркнуть оттуда имя Томаса.
Но пока больше ничего он сделать не мог. Генрих часто расхаживал в окружении близких друзей по своим покоям.
– Это огорчает меня! – восклицал он. – Очень огорчает. Я оказал этому человеку величайшую честь. Кем он был, пока я не возвысил его? Жалким адвокатом. Я сделал его великим. И чем он отплатил мне? Низкой неблагодарностью! Одно его слово, и эти монахи успокоились бы. Даже самого Фишера могли бы убедить слова старого друга. Однако… Томас Мор отказывается признать меня главой Церкви. Клянусь телом Христовым, это измена! Главой Церкви он по-прежнему считает Папу Римского! Разве не изменник Мор после этого? Существовал ли когда-нибудь слуга более неверный своему господину, более подлый? Или подданный, столь же вероломный, как он? Что я дал ему? Богатство. Власть. Свое расположение. И чем он мне платит? Непокорством! Я хочу от него лишь того же, что и от других слуг. Он лишь должен признать меня главой Церкви. Одли… Кромвель… Норфолк, друзья мои… приходилось ли так страдать хоть одному королю?
Он просил их избавить его от этого человека. Маленькие глаза пылали гневом, но губы были поджаты. Томаса Мора чтила вся Европа. Совесть короля не должна быть задета.
«Заставьте этого человека повиноваться, – вот о чем просили окружающих маленькие глаза. – Неважно… неважно, как вы это сделаете».
– Милорд… свежие новости?
– Нет-нет. Никаких новостей. Где ваш отец? Мне нужно немедленно поговорить с ним.
– Я вас провожу.
Томас увидел Норфолка и вышел приветствовать его.
– В последнее время мы редко удостаиваемся этой чести.
– Я должен поговорить с вами наедине, – сказал герцог, и Маргарет оставила их вдвоем.
– Итак, милорд? – спросил Томас.
– Мастер Мор, вы неразумны.
– Вы приехали от двора, чтобы сказать мне это?
– Да, прямо от короля.
– Каким вы его оставили?
– В гневе на вас.
– Сожалею об этом. Весьма.
– Фу-ты, к чему эти слова? При желании вы можете обратить этот гнев в приязнь.
– Каким образом?
– Фу-ты. И еще раз фу-ты. Вы прекрасно это знаете. Вам нужно лишь признать законными наследниками престола детей Анны Болейн и закон о главенстве английского короля над Церковью. Мастер Мор, когда вас пригласят подписать эти документы, вам следует отбросить свое безрассудство и сделать, что от вас требуется.
– С первым я могу согласиться, так как по законам страны король и Совет могут назначать наследника. Даже если это будет означать отстранение законного наследника ради ублюдка, король и Совет по закону вправе поступать так. Но я никогда не признаю короля главой Церкви.
– Я приехал как друг, мастер Мор, – раздраженно сказал Норфолк. – Приехал от двора предупредить вас. Король не потерпит вашего неповиновения. Он старается поймать вас в ловушку.
– Против меня уже выдвигалось несколько обвинений, но я оправдался во всем.
– Клянусь мессой, мастер Мор, бороться с государями опасно. Поэтому советую вам пойти навстречу королю, ибо, клянусь телом Христовым, indignitio principes mort est. [13]
– Да-да, – ответил с улыбкой Томас. – И негодование этого государя обращено против Томаса Мора.
– Я приехал не ради шуток, – раздраженно ответил герцог. – Прошу вас это запомнить, вот и все.
– И все, милорд? В таком случае, благодарю за визит и должен сказать вам вот что: вся разница между вашей светлостью и мной заключается в том, что я умру сегодня, а вы завтра.
Герцог пришел в такое раздражение, что немедленно распрощался и сердито зашагал к барке, не зайдя в дом.
Алиса была в недоумении, она видела приезд Норфолка, поспешила переменить платье и надеть свой лучший чепец; но спустясь, чтобы встретить благородного гостя, увидела лишь, как он поспешно уходит.
Дом погрузился в уныние. Мерси приехала бледной, встревоженной.
– Как дела, Мег? – спросила она.
– Пошли в сад, там можно уединиться. Здесь я не могу говорить с тобой, боюсь, подслушает мать.
В тишине сада Маргарет сказала:
– Отца снова вызвали на комиссию.
– О Господи, в чем обвиняют его теперь?
– Не знаю.
– Его имя все еще стоит в списке виновных по делу Элизабет Бартон?
– В том-то и беда, Мерси. Он разбил их доводы своими, но это ничего не дало. Его по-прежнему обвиняют. Почему? Я знаю… знаешь и ты. Отца твердо решили осудить. Он невиновен… невиновен… но признавать этого они не хотят.
– Маргарет, им не доказать его вины. Он будет неизменно одерживать верх.
– Мерси, ты пытаешься утешить меня и себя. Я часто вспоминаю счастливые дни… мы косили сено, гуляли по саду, сидели вместе… пели, вышивали… читали вслух свои сочинения. Какими далекими кажутся те времена! Мы уже не можем посидеть в покое. Вечно приходится быть настороже. Плывет по реке барка. Причалит ли она к нашей пристани? На дороге слышен стук копыт. Не посланец ли это от короля… от нового советника, Кромвеля?
– Мег, ты терзаешь себя. Но Маргарет продолжала:
– Отец в особенно радостные минуты говорил: «Перед смертью я вспомню эту минуту, вспомню и скажу, что жил не напрасно…»
Недоговорив, она закрыла лицо руками. Мерси не сказала ничего, лишь крепко стиснула руки – она была готова умереть от горя. Подумала: «Мы с Мег отдаем себе отчет в происходящем. Не умеем закрывать глаза на факты, как остальные. Бесс, Сесили, Джек любят его… но по-другому. Любят как отца… а для нас с Маргарет он не только любимый отец, но и святой».
– Я вспомнила, – неожиданно сказала Мег, – как Айли показывала нам моды. Помнишь? Длинные рукава? Их ввела та женщина… королева. Та женщина!.. Мерси, если бы не она, отец сейчас был бы с нами… может, читал бы нам… может, смеялся… вышучивал нас за что-то в своей остроумной манере. А тут, Мерси, он стоит перед комиссией, мы даже не знаем, зачем, в чем его обвиняют, не знаем, когда он вернется домой… и вернется ли.
– Маргарет, на тебя это не похоже. Ты… такая разумная, рассудительная. Самая умная из нас… поддаешься горю, плачешь из-за того, что еще не случилось.
– Мерси, не притворяйся спокойной! У тебя на глазах слезы. Ты испытываешь тот же страх. Сердце у тебя тоже разрывается.
Мерси поглядела на Мег, и слезы медленно заструились по ее щекам.
– И все из-за какой-то женщины, – воскликнула Маргарет в порыве гнева, – из-за женщины с деформированной рукой и бородавкой на шее, которую нужно прикрывать драгоценным камнем… Из-за красивых рукавов… из-за французских манер… нашему отцу приходится…
Они поглядели друг на друга и медленно пошли к дому.
Томас тепло обнял дочерей. Увидел на их щеках следы слез, но не сказал по этому поводу ни слова.
– Отец… ты вернулся! – сказала Маргарет.
– Да, дочка, твой муж и я вернулись вместе.
– И все хорошо?
– Все хорошо, дочка.
– Тебя больше нет в этом парламентском списке? Тебя больше не обвиняют из-за той кентерберийской монахини?
– Меня вызывали не в связи с ней.
– Тогда зачем же?
– Обвиняли, что я убедил короля написать «Суждение о семи таинствах».
– Но, отец, он же сам начал писать, а потом призвал на помощь тебя.
– Милая дочь, это обвинение ничем не отличается от других, так что, прошу тебя, не возмущайся.
– Они хотят устроить тебе ловушку.
– Невиновного человека в ловушку не поймать.
– В чем тебя, собственно, обвиняли?
– Его Величество решил воздать Папе Римскому честь в своей книге и воздал. Теперь он, видимо, хотел бы обвинить меня в ее написании, но она написана хорошо, и ему не хочется отказываться от похвал. А меня обвиняют, что я убедил Генриха к его бесчестью вложить в руку Папы меч для войны с королем.
– О Господи!
– Не пугайся, Мег. Я разрушил их планы. Разве я не предупреждал короля о риске преступить закон о наказании за превышение власти церковными органами? Я напомнил комиссии об этом и о том, что книгу эту писал король, он сам говорил, что я лишь привел написанное в порядок. Вряд ли они могли осудить меня, если Его Величество ясно сказал, что книгу написал он сам, и к тому же получил за нее титул Защитник веры.
– Папа, Джайлс и я будем заботиться о вас.
– Спасибо, милая дочь. Но можешь ли ты просить мужа взять мою большую семью под свое крылышко? Нет, у нас грядут перемены.
– Мы постоянно слышали, что ты очень умный, – сказала Алиса. – Разве ты не юрист, и разве у юристов нет так называемой практики?
– Да, Алиса, есть. Но юрист, который оставил практику одиннадцать лет назад, не может вернуться к тому, что имел. И если он уже не многообещающий молодой человек, а старик, которому пришлось оставить свою должность, то вряд ли найдет клиентов.
– Какая чушь! – заявила Алиса. – Я постоянно слышала, что ты пользуешься замечательной репутацией. Ты… сэр Томас Мор… недавний лорд-канцлер!
– Не беспокойся, Алиса. Мы справимся с этими трудностями. Я столовался в Оксфорде, в корпорациях Чансери-Инн и Линколнз-Инн, а также при королевском дворе, то есть поднялся с низшей ступени на высшую. Однако сейчас у меня ежегодный доход чуть больше ста фунтов. Поэтому впредь, если мы хотим жить вместе, нам придется собирать все деньги в один кошелек. Думаю, переходить сразу на самый скудный рацион не нужно. Поэтому спустимся не к оксфордскому рациону, не к рациону Чансери-Инн, а начнем с диеты Линколнз-Инн, в течение года мы сможем себе это позволять. Потом спустимся на одну ступеньку к рациону, которым довольствуются многие честные люди. Если нам это окажется не по средствам, опустимся через год к оксфордскому рациону, если не осилим и его, придется просить милостыню.
– Надоели мне твои шутки! – выкрикнула Алиса. – Ты оставил свою должность, и теперь мы не так богаты. Ты это хочешь сказать, мастер Мор?
– Да, Алиса, именно это.
– Тем хуже. Ты глупец, мастер Мор, и тебе очень повезло – ты смог завоевать расположение короля.
– Или очень не повезло.
– Очень повезло, – твердо повторила Алиса. – И Его Величество добрый человек. Разве я не видела его собственными глазами? Возможно, он не примет твою отставку. Я уверена, что ты ему по душе. Он ведь ходил по саду в обнимку с тобой. И… он снова приедет сюда поужинать с нами, я в этом уверена.
Алисе никто не стал возражать. Пусть тешится мечтами, что в этом плохого. Но все понимали, что Томас больше не нужен королю, те, кто хорошо знал королевский нрав, молились, чтобы король не испытывал ничего, кроме безразличия к своему бывшему министру.
Принесли лютни, Сесили играла на клавесине. Все ощущали себя счастливым семейным кругом. Все – даже Алиса и Донси – чувствовали, что были бы довольны, если бы этот круг мог сохраняться до конца их дней.
Однако они сознавали, что это невозможно. Сознавали это даже слуги, потому что новость дошла и до них.
Прежнего достатка уже не будет. Кое-кому придется уходить, и хотя слугам было понятно, что сэр Томас Мор не вышвырнет их на улицу, что он подыщет им новые места – возможно, у богатых людей, с которыми общался в сытые дни, это служило слабым утешением. Никто, пожив в этом доме, не будет полностью счастлив в другом.
* * *
Прошел год.Прожили они его бедно. Дом в Челси был большим, с множеством едоков. Однако они были счастливы. В больнице продолжали оказывать помощь больным, избытка в доме не было, но живущие в нем неизменно делились с теми, кто нуждался. За столом всегда находилось место для голодного путника, еда, хоть и более скромная, чем раньше, вполне утоляла голод. Алиса стала еще больше гордиться своей стряпней, она открыла новые способы использовать травы, растущие в полях. Они собирали папоротник, палки, бревна и жгли в больших каминах, собирались погреться у одного огня, прежде чем разойтись по холодным спальням.
И все же то был счастливый год. Если бы так могло продолжаться и дальше, они бы не жаловались.
Аббаты и епископы собирали для Томаса крупные суммы денег. Он много написал, говорили они, церковь ему признательна, а деньги они считали лучшим средством выражения признательности. Томас денег, однако, не принимал. «Я сделал это, – говорил он, – не ради наживы».
Алиса ворчала на него за неуместную, по ее мнению, гордость, и они продолжали жить в скудости.
Шут Патенсон со слезами на глазах ушел работать к лорду-мэру Лондона. Томас, зная, что шут он никудышный и его представления об остроумии сводятся к высмеиванию чьих-то физических недостатков, устроил так, чтобы он переходил от одного лорда-мэра к другому и не страдал от перемены в судьбе своих хозяев.
Некоторые члены семейства успокоились, сочтя, что жизнь будет течь все так же тихо и ровно. Они не сознавали, что Томас играл слишком большую роль в делах страны и не мог оставаться от них в стороне.
Дела при дворе менялись так медленно, что люди, далекие от него, почти не замечали этого. Король провозгласил себя главой английской церкви. Брак его с Екатериной был объявлен недействительным. Вынудила к этому короля беременность Анны Болейн. Он решил, что если Анна родит сына, то не внебрачного, и ему уже надоело ждать.
Маргарет понимала, что тени все приближаются.
Однажды к причалу подошла барка, с нее сошел курьер.
Маргарет увидела его, играя на лужайке с детьми, Уиллом и Мери. Сердце у нее екнуло, в висках застучала кровь. Дети с удивлением посмотрели на нее; она взяла их за руки и заставила себя идти спокойно навстречу приближающемуся курьеру.
Одет он был, к ее громадному облегчению, не в королевскую ливрею.
Увидя Маргарет, курьер низко поклонился.
– Мадам, это дом сэра Томаса Мора?
– Да. Зачем он вам нужен?
– У меня письмо. Велено вручить ему лично.
– От кого?
– От милордов епископов Даремского, Батского и Винчестерского.
У Маргарет отлегло от сердца.
– Пойдемте, – сказала она, – я провожу вас к сэру Томасу.
Томас сидел в библиотеке, где проводил теперь почти все время. «Значит, он может быть счастлив, – думала Мег. – Может оставаться вполне довольным такой жизнью. Наша бедность не играет никакой роли. Он может писать, молиться и смеяться с членами семьи. Большего ему и не нужно. Господи, – безмолвно взмолилась она, ведя курьера к отцу, – пусть все остается, как есть… пусть он всегда будет таким, как сейчас».
– Мег! – воскликнул Томас, увидев дочь. Малыши бросились к нему, они любили его, усаживались ему на колени и просили почитать вслух. Он читал по-латыни и по-гречески, и хотя дети ничего не понимали, им нравилось видеть движения его губ и слышать его голос.
Теперь они ухватили его за полы и засмеялись.
– Дедушка… к тебе пришел человек.
– Отец, – сказала Маргарет, – письмо от епископов.
– А, – произнес Томас. – Добро пожаловать, мой друг. У вас письмо для меня. Пусть маленький Уилл отведет нашего друга на кухню и попросит накормить его чем бог послал. Сможешь сделать это, малыш?
– Да, дедушка, – громко ответил Уилл. – Конечно, смогу.
– Тогда отправляйся.
– Возьми с собой Мери, – сказала Маргарет. Дети пошли к выходу с курьером, и как только они скрылись, Маргарет обратилась к отцу:
– Отец, что там?
– Мег, ты дрожишь?
– Отец, ответь. Вскрой письмо. Давай узнаем самое худшее.
– Или самое лучшее. Я заметил, Мег, что в последнее время ты нервничаешь. Что с тобой, дочка? Чего тебе бояться?
– Отец, меня не так легко успокоить, как остальных. Я знаю… как и ты…
Томас обнял ее.
– Мы знаем, Мег, так ведь? И поэтому не будем расстраиваться. Мы все смертны. Я… ты… даже маленькие Уилл и Мери. Смерть может оказаться даже в воздухе, которым мы дышим. Мег, не бойся.
– Отец, прошу, вскрой письмо. Томас вскрыл его и прочел.
– Маргарет, епископы хотят, чтобы я шел с ними от Тауэра на коронацию. Шлют двадцать фунтов, чтобы я купил себе новую мантию.
– Отец, это начало.
Томас попытался утешить ее.
– Кто знает, Мег? Кто может знать? Кто заметит на этой пышной коронации отсутствие бедного, незначительного человека?
Маргарет поняла, что на коронацию он не пойдет. Ей хотелось, чтобы отец принял предложение епископов и склонился перед волей короля, но она знала – он ни за что не свернет с избранного пути.
* * *
Коронация Анны Болейн праздновалась с невиданным блеском.В саду Моров слышались далекие звуки торжественной музыки, реку избрали фоном для грандиозной церемонии, устроенной королем в честь женщины, которой он терпеливо дожидался и ради которой отторг свою церковь от церкви отцов.
Многие слуги из Челси отправились насладиться праздничной атмосферой, отведать текущего из труб вина, увидеть новую королеву во всей ее красе и великолепии.
Идти в эту толпу Маргарет не захотела.
В тот прекрасный майский день она сидела дома, в саду. Отец ее находился в часовне. Она догадывалась; он просит у Бога сил достойно встретить час испытаний.
Май – замечательный месяц, и Маргарет казалось, что в саду никогда не бывало такого тихого очарования. На клумбах распустились цветы, зацвели деревья, река искрилась под солнцем. Издали доносились звуки веселья. Мег не прислушивалась к ним. Старалась не думать о них, как о реве надвигающейся бури. Поблизости слышалось жужжанье пчел; пахло цветами и свежевскопанной землей – это родные запахи. Сидя под жарким солнцем, Маргарет напоминала себе, что она дома, вдали от этой суматохи, в тишине своего сонного царства.
«Что королю теперь до сэра Томаса Мора? – успокаивала она себя. – Сейчас он незначительный человек. Кто обратит внимание, что его не было на коронации?»
Ей вспомнилась отцовская встреча с епископами после получения их письма.
– Милорды, – сказал он веселым тоном, – в вашем недавнем письме содержались два требования.
Имелись в виду просьбы принять деньги и приглашение.
– Я с большой охотой, – продолжал Томас, – согласился бы на первое, но с еще большей решительностью отвергаю второе.
Епископы возразили, что уклоняться от коронации неблагоразумно. «Что сделано, то сделано», – говорили они. Своим неучастием в церемонии они не смогут расторгнуть брак короля с Анной Болейн и возвести на трон Екатерину.
Тогда Томас рассказал притчу о некоем императоре: тот распорядился, чтобы за некий проступок карали смертью всех, кроме девственниц, потому что к девственности этот монарх относился с величайшим почтением. Вышло так, что первой этот проступок совершила девственница, император не представлял, как свершить над ней кару, поскольку дал клятву не подвергать девственниц смертной казни. Один из придворных поднялся и сказал: «Стоит ли беспокоиться из-за такого пустяка? Девицу надо сперва лишить невинности, а потом казнить».
– Так что, – добавил Томас, – хотя вы до сих пор и хранили чистейшую невинность в истории с этим браком, постарайтесь хранить ее и впредь. Вас уговорят сперва присутствовать на коронации, потом молиться за королеву, наконец, писать книги, оправдывающие произошедшее перед всем миром, и таким образом лишат невинности, а вскоре после этого и предадут казни. А меня, милорды, казнить могут, но, клянусь Богом, невинности никогда не лишат.
Эти слова многие слышали и запомнили. Как отнесется к ним король? Как он поступит?
Эти вопросы задавала себе Маргарет, греясь на солнце.
«Мы можем быть очень счастливы, – думала она. – И отец уже не лорд-канцлер. Он теперь незначительный человек».
Нет, он всегда будет значительным, пока люди прислушиваются к его словам и под их влиянием меняют свои мнения.
С реки доносились звуки веселья. Маргарет тщетно пыталась не слышать их.
* * *
Удивилась ли она, когда начались преследования? Первое произошло в конце года, когда королевский совет опубликовал девять статей, оправдывающих все, что сделал король, дабы развестись с одной королевой и обзавестись другой.Томаса обвинили в том, что он написал ответ на эти статьи и отправил для публикации за границу. Но Мор не писал ничего подобного. Он все еще являлся членом королевского Совета и поэтому считал, что обсуждать королевские дела может лишь на Совете.
Доказательств вины Томаса не нашли, и дело закрыли. Однако членам его семьи стало ясно, чего следует ждать.
Король гневался на Мора, как и на всех, кто не соглашался с ним или подвергал сомнению правоту его поступков.
Несколько месяцев прошло спокойно, но Маргарет, слыша в доме незнакомые голоса, всякий раз ощущала, как на лбу выступают капельки пота, и прижимала руки к груди в тщетных попытках унять неистовое сердцебиение.
Потом Томаса обвинили уже в получении взяток.
Те, кто добивался расправы над ним, считали это обвинение надежным, поскольку любой человек на его должности получал какие-то подарки, которые при желании можно назвать взяткой. Найти людей, даривших ему что-то в бытность его лордом-канцлером, оказалось нетрудно, но доказать, что то были взятки или что дарители получали какие-то выгоды, не удалось. Наоборот, припомнилось, как зять Томаса, Джайлс Херон, проиграл дело, которое возбудил сам, и даже, что в нелепой тяжбе из-за собачки решение было вынесено не в пользу леди Мор. Нет, осудить Томаса за взяточничество оказалось невозможно.
Короля крайне раздражало его безрассудство. Он прекрасно знал, что люди в его королевстве высокого мнения о сэре Томасе Море и они могут изменить свое мнение о королевских поступках, если столь уважаемого человека, как Томас Мор, привести к покорности.
Монах Пето из гринвичского францисканского монастыря осмелился произнести проповедь против короля, заявив с кафедры, что если король будет вести себя как Ахав, [12]его постигнет та же участь. Генрих страшился пророчеств, если не мог их опровергнуть, а опровержением слов Пето могла служить только смерть короля.
Картезианцы, у которых с Мором была особая связь, выступали с проповедями против королевского брака.
Вслед за Мором против короля осмелился выступить и Фишер, епископ Рочестерский.
– Клянусь телом Христовым, – сказал как-то Генрих, – я искренне убежден – если бы Мор с присущим ему умом заявил, что во всем поддерживает меня, остальные последовали бы за ним.
Но Мор ничего подобного не сделает, он упрямый глупец.
Если бы доказать, что он не прав… если бы только доказать, что он не прав!
Король не желал быть причастным к расправе над Мором. Он хотел повернуться к нему спиной, как до того к кардиналу, хотел отдать Мора его врагам. Однако Мор не Вулси, врагов у него было мало. Люди любили Мора, они не желали ему зла. Одли, Кранмер, даже Кромвель, чувствовали себя неловко, готовя расправу над ним.
Вот почему Мор, обвиненный во взяточничестве, легко опроверг обвинение своими умными речами и доказательствами.
Так случилось даже с делом лживой кентерберийской монахини.
Элизабет Бартон, простая служанка, по слухам чудесно исцеленная от ужасной болезни, приняла постриг в Кентербери. Приходя в транс, она произносила пророчества, и король, когда Томас был канцлером, отправил его обследовать эту женщину. На Мора произвела впечатление ее святость, и они с Фишером склонялись к мнению, что она не лишена пророческого дара. Потом Элизабет Бартон объявила, что если король женится на Анне Болейн, то через полгода лишится короны. Полгода прошло, однако трон по-прежнему принадлежал Генриху.
Элизабет Бартон оказалась обманщицей, изменницей и заслуживала смертной казни.
Король был доволен, потому что те, кто верил злым речам монахини, оказались повинны в недонесении о государственном преступлении.
– А как рочестерский епископ? – спросил король у преданного Кромвеля. – А наш умный Томас Мор?
Но тут Генрих опять потерпел поражение, потому что юриста Томаса не так просто было поймать в ловушку. Он сумел доказать, что будучи членом королевского совета, всегда отказывался слушать пророчества о королевских делах.
То время для семьи Томаса было тревожным. Теперь она вновь вздохнула с облегчением. В деле кентерберийской монахини против него ничего не удалось доказать, и после разбирательства Томас вернулся домой.
Неудивительно, что члены семьи иногда замечали тревогу друг у друга в глазах, что иногда кое-кто из них напряженно прислушивался, и в доме постепенно воцарялось опять это мучительное беспокойство.
* * *
Король пребывал в раздражении.Брак не оправдал его надежд. У Генриха появился ребенок, но девочка. Маленькую Елизавету он любил, но хотел сына, от Анны он хотел главным образом сыновей.
К тому же в роли жены она была менее привлекательна, чем в роли любовницы.
Генрих ощущал серьезную необходимость оправдать свой поступок. Он хотел, чтобы весь мир – и прежде всего соотечественники – видел в нем добродетельного человека, который отверг стареющую жену и женился на привлекательной не ради плотских радостей, а во благо страны.
Он очень гневался на сэра Томаса Мора. Мор не совершал против короля ничего такого, за что мог быть осужден по закону, но отказывался выразить одобрение деяниям монарха. Когда Генриху представили список причастных к делу кентерберийской монахини, он не позволил вычеркнуть оттуда имя Томаса.
Но пока больше ничего он сделать не мог. Генрих часто расхаживал в окружении близких друзей по своим покоям.
– Это огорчает меня! – восклицал он. – Очень огорчает. Я оказал этому человеку величайшую честь. Кем он был, пока я не возвысил его? Жалким адвокатом. Я сделал его великим. И чем он отплатил мне? Низкой неблагодарностью! Одно его слово, и эти монахи успокоились бы. Даже самого Фишера могли бы убедить слова старого друга. Однако… Томас Мор отказывается признать меня главой Церкви. Клянусь телом Христовым, это измена! Главой Церкви он по-прежнему считает Папу Римского! Разве не изменник Мор после этого? Существовал ли когда-нибудь слуга более неверный своему господину, более подлый? Или подданный, столь же вероломный, как он? Что я дал ему? Богатство. Власть. Свое расположение. И чем он мне платит? Непокорством! Я хочу от него лишь того же, что и от других слуг. Он лишь должен признать меня главой Церкви. Одли… Кромвель… Норфолк, друзья мои… приходилось ли так страдать хоть одному королю?
Он просил их избавить его от этого человека. Маленькие глаза пылали гневом, но губы были поджаты. Томаса Мора чтила вся Европа. Совесть короля не должна быть задета.
«Заставьте этого человека повиноваться, – вот о чем просили окружающих маленькие глаза. – Неважно… неважно, как вы это сделаете».
* * *
Норфолк приплыл на барке в Челси. Маргарет, бывшая, как всегда, начеку, увидела идущего к дому герцога и побежала навстречу.– Милорд… свежие новости?
– Нет-нет. Никаких новостей. Где ваш отец? Мне нужно немедленно поговорить с ним.
– Я вас провожу.
Томас увидел Норфолка и вышел приветствовать его.
– В последнее время мы редко удостаиваемся этой чести.
– Я должен поговорить с вами наедине, – сказал герцог, и Маргарет оставила их вдвоем.
– Итак, милорд? – спросил Томас.
– Мастер Мор, вы неразумны.
– Вы приехали от двора, чтобы сказать мне это?
– Да, прямо от короля.
– Каким вы его оставили?
– В гневе на вас.
– Сожалею об этом. Весьма.
– Фу-ты, к чему эти слова? При желании вы можете обратить этот гнев в приязнь.
– Каким образом?
– Фу-ты. И еще раз фу-ты. Вы прекрасно это знаете. Вам нужно лишь признать законными наследниками престола детей Анны Болейн и закон о главенстве английского короля над Церковью. Мастер Мор, когда вас пригласят подписать эти документы, вам следует отбросить свое безрассудство и сделать, что от вас требуется.
– С первым я могу согласиться, так как по законам страны король и Совет могут назначать наследника. Даже если это будет означать отстранение законного наследника ради ублюдка, король и Совет по закону вправе поступать так. Но я никогда не признаю короля главой Церкви.
– Я приехал как друг, мастер Мор, – раздраженно сказал Норфолк. – Приехал от двора предупредить вас. Король не потерпит вашего неповиновения. Он старается поймать вас в ловушку.
– Против меня уже выдвигалось несколько обвинений, но я оправдался во всем.
– Клянусь мессой, мастер Мор, бороться с государями опасно. Поэтому советую вам пойти навстречу королю, ибо, клянусь телом Христовым, indignitio principes mort est. [13]
– Да-да, – ответил с улыбкой Томас. – И негодование этого государя обращено против Томаса Мора.
– Я приехал не ради шуток, – раздраженно ответил герцог. – Прошу вас это запомнить, вот и все.
– И все, милорд? В таком случае, благодарю за визит и должен сказать вам вот что: вся разница между вашей светлостью и мной заключается в том, что я умру сегодня, а вы завтра.
Герцог пришел в такое раздражение, что немедленно распрощался и сердито зашагал к барке, не зайдя в дом.
Алиса была в недоумении, она видела приезд Норфолка, поспешила переменить платье и надеть свой лучший чепец; но спустясь, чтобы встретить благородного гостя, увидела лишь, как он поспешно уходит.
Дом погрузился в уныние. Мерси приехала бледной, встревоженной.
– Как дела, Мег? – спросила она.
– Пошли в сад, там можно уединиться. Здесь я не могу говорить с тобой, боюсь, подслушает мать.
В тишине сада Маргарет сказала:
– Отца снова вызвали на комиссию.
– О Господи, в чем обвиняют его теперь?
– Не знаю.
– Его имя все еще стоит в списке виновных по делу Элизабет Бартон?
– В том-то и беда, Мерси. Он разбил их доводы своими, но это ничего не дало. Его по-прежнему обвиняют. Почему? Я знаю… знаешь и ты. Отца твердо решили осудить. Он невиновен… невиновен… но признавать этого они не хотят.
– Маргарет, им не доказать его вины. Он будет неизменно одерживать верх.
– Мерси, ты пытаешься утешить меня и себя. Я часто вспоминаю счастливые дни… мы косили сено, гуляли по саду, сидели вместе… пели, вышивали… читали вслух свои сочинения. Какими далекими кажутся те времена! Мы уже не можем посидеть в покое. Вечно приходится быть настороже. Плывет по реке барка. Причалит ли она к нашей пристани? На дороге слышен стук копыт. Не посланец ли это от короля… от нового советника, Кромвеля?
– Мег, ты терзаешь себя. Но Маргарет продолжала:
– Отец в особенно радостные минуты говорил: «Перед смертью я вспомню эту минуту, вспомню и скажу, что жил не напрасно…»
Недоговорив, она закрыла лицо руками. Мерси не сказала ничего, лишь крепко стиснула руки – она была готова умереть от горя. Подумала: «Мы с Мег отдаем себе отчет в происходящем. Не умеем закрывать глаза на факты, как остальные. Бесс, Сесили, Джек любят его… но по-другому. Любят как отца… а для нас с Маргарет он не только любимый отец, но и святой».
– Я вспомнила, – неожиданно сказала Мег, – как Айли показывала нам моды. Помнишь? Длинные рукава? Их ввела та женщина… королева. Та женщина!.. Мерси, если бы не она, отец сейчас был бы с нами… может, читал бы нам… может, смеялся… вышучивал нас за что-то в своей остроумной манере. А тут, Мерси, он стоит перед комиссией, мы даже не знаем, зачем, в чем его обвиняют, не знаем, когда он вернется домой… и вернется ли.
– Маргарет, на тебя это не похоже. Ты… такая разумная, рассудительная. Самая умная из нас… поддаешься горю, плачешь из-за того, что еще не случилось.
– Мерси, не притворяйся спокойной! У тебя на глазах слезы. Ты испытываешь тот же страх. Сердце у тебя тоже разрывается.
Мерси поглядела на Мег, и слезы медленно заструились по ее щекам.
– И все из-за какой-то женщины, – воскликнула Маргарет в порыве гнева, – из-за женщины с деформированной рукой и бородавкой на шее, которую нужно прикрывать драгоценным камнем… Из-за красивых рукавов… из-за французских манер… нашему отцу приходится…
Они поглядели друг на друга и медленно пошли к дому.
* * *
После комиссии Томас вернулся домой веселым. Когда Маргарет и Мерси прибежали встретить его, они увидели на барке вместе с ним Уилла.Томас тепло обнял дочерей. Увидел на их щеках следы слез, но не сказал по этому поводу ни слова.
– Отец… ты вернулся! – сказала Маргарет.
– Да, дочка, твой муж и я вернулись вместе.
– И все хорошо?
– Все хорошо, дочка.
– Тебя больше нет в этом парламентском списке? Тебя больше не обвиняют из-за той кентерберийской монахини?
– Меня вызывали не в связи с ней.
– Тогда зачем же?
– Обвиняли, что я убедил короля написать «Суждение о семи таинствах».
– Но, отец, он же сам начал писать, а потом призвал на помощь тебя.
– Милая дочь, это обвинение ничем не отличается от других, так что, прошу тебя, не возмущайся.
– Они хотят устроить тебе ловушку.
– Невиновного человека в ловушку не поймать.
– В чем тебя, собственно, обвиняли?
– Его Величество решил воздать Папе Римскому честь в своей книге и воздал. Теперь он, видимо, хотел бы обвинить меня в ее написании, но она написана хорошо, и ему не хочется отказываться от похвал. А меня обвиняют, что я убедил Генриха к его бесчестью вложить в руку Папы меч для войны с королем.
– О Господи!
– Не пугайся, Мег. Я разрушил их планы. Разве я не предупреждал короля о риске преступить закон о наказании за превышение власти церковными органами? Я напомнил комиссии об этом и о том, что книгу эту писал король, он сам говорил, что я лишь привел написанное в порядок. Вряд ли они могли осудить меня, если Его Величество ясно сказал, что книгу написал он сам, и к тому же получил за нее титул Защитник веры.