Страница:
– Это было нехорошо, папа.
– Моя маленькая Мег, ты понимаешь, почему это было нехорошо, или просто соглашаешься со мной?
– Соглашаюсь с тобой.
– Дочка, не доверяй мне слишком слепо. Я ведь всего-навсего человек. Слушай. Я считал себя правым. Король счел меня – неправым. А короли, как и маленькие девочки… мальчики… даже младенцы, не любят людей, которые не дают им делать то, что хочется. Поэтому… король не любит меня.
– Папа, тебя любят все, – удивленно сказала Маргарет.
– Ты любишь, – произнес он со смехом. – Но все – увы! – не обладают твоей чуткостью. Нет, Мег, король меня не любит. А когда короли не любят кого-то, они стараются причинить этому человеку зло.
Девочка испуганно подскочила, схватила отца за руку и потянула.
– Куда ты меня тащишь, Мег?
– Давай убежим.
– Куда же нам бежать?
– В другую страну, где у нас будет новый король.
– Мег, именно так я и собираюсь поступить. Но бояться тебе нечего и спешить так незачем. Мы должны взять с собой остальных. Потому я и ездил за границу… осмотреться в той стране. Очень скоро ты, я, мама, девочки и кое-кто из слуг уедем отсюда. Как тебе известно, у меня много хороших друзей. В их числе и очень влиятельный джентльмен – винчестерский епископ Фокс. Ты видела его у нас. Он предупредил меня, что король мною недоволен, и сказал, что может помирить меня с ним, если я признаю в парламенте свою ошибку.
– Папа, значит, он помирит тебя с королем?
– Нет, Мег, как я могу сказать, что был неправ, когда считаю себя правым и, доведись, снова поступил бы так же?
– Если епископ Фокс помирит тебя с королем, ты сможешь остаться дома.
– Это правда, Мег. Я люблю Сити. Посмотри на него. Давай подниму тебя. Ни один город в мире не кажется мне таким прекрасным. Вдали от Лондона я часто о нем думаю. И стану тосковать по нему, как по ближайшему другу. Смотри, Мег. Погляди на громадные бастионы нашего Тауэра. Какая мощная крепость! Какие страдания… какие радости… пережиты за этими стенами! Видишь речку? Как спокойно, тихо она течет! Но, Мег, что сказал Сатана Иисусу, когда показал Ему всю красоту мира? То же самое говорит мне внутри негромкий голосок. «Все это может быть твоим, – твердит он. – Всего за несколько слов». Мне нужно только сказать, что король был прав, а я нет. Что он вправе отбирать деньги у подданных, обеднять их и обогащаться сам. Нет, Мег, произнести этих слов я не могу. И они не принесли бы мне покоя. Мой Сити стал бы презирать меня за них; нет, Мег, на это я не пойду. – Томас поцеловал девочку и продолжал: – Забиваю эту маленькую головку такими долгими речами. Ну, Мег, улыбнись. Мы с тобой сможем быть счастливы, где угодно. Знаем тайну этого, правда? В чем она? – Быть вместе, – ответила Маргарет. Томас улыбнулся, кивнул, и они, взявшись за руки, пошли домой дальней дорогой. По Милк-стрит – там стоял дом, где родился Томас; он знал, что Мег любит бывать здесь и представлять отца таким же маленьким, как сама; мимо лавок с домашней птицей и дичью на Поултри, по Сколдинг-элли, где носились рассыльные с птицей, проданной их хозяевами, потому что там ее можно ощипать и опалить; в воздухе стоял запах жженых перьев. Зашли на Большой рынок с лавками, полными мяса и рыбы, с ларьками, где продавались фрукты, цветы, травы, коренья, и пришли домой в Баклерсбери, там приятно пахло специями и мазями. Маргарет казалось, что запахи эти занимают в ее жизни такое же неотъемлемое место, как и дом.
Томас смотрел на все эти места с любовной сосредоточенностью, приглядывался к каждой мелочи, словно хотел вспоминать их, став изгнанником из любимого Сити.
Когда они подходили к дому, он сказал дочери: – Мег, только никому ни слова. Дети перепугаются, мама тоже.
Девочка, гордая доверием отца, крепко сжала его руку.
Но ей было очень страшно, что до их отъезда могущественный король причинит зло ее отцу.
Король умер. С ним умер и страх.
На престол взошел еще не достигший восемнадцатилетия наследник. Отнюдь не скряга, как его отец; и люди с надеждой ожидали великого, славного правления. Семейству Томаса Мора стало незачем думать об отъезде.
По всему Сити звонили колокола. Люди на улицах плясали и пели. Как они могли жалеть о старом, жадном короле, когда венец готовился принять юный красавец?
Все говорили о тяжелых поборах покойного короля через своих подручных Эмпсона и Дадли. По городу носились слухи. Новый король любит свой народ, любит шутки и веселье. Он не похож на отца, ездившего в закрытом экипаже, чтобы не показывать народу свое безобразное лицо. Нет, этот король любит разъезжать открыто, в одежде из парчи и бархата, блистающего драгоценными камнями; любит показывать народу свое красивое лицо и принимать выражения восторга.
– Папа, – спросила Маргарет, – а что будет у нас с приходом нового короля?
– Начнется новая эра, – ответил он. – Жадность прежнего подавляла все, кроме возможности наживаться для немногих. Теперь Англия откроется для ученых. Нашему другу Эразму дадут здесь должность и приличное содержание, чтобы он продолжил занятия. Алчность будет искоренена. Новый король начнет новое славное правление.
– Вернет ли он деньги, которые старый отнял у народа?
Отец положил ладонь ей на голову.
– Вот этого сказать тебе я не могу.
– Но как он сможет понравиться народу, если не начнет с возврата денег?
– Маргарет, иногда ты мыслишь не по возрасту зрело.
Томас поцеловал дочь, показывая, что доволен ею; и она сказала:
– Даже если и нет, бояться уже нечего, правда, папа? Сатана больше не скажет тебе: «Все города мира твои…»
– Правда, Мег, – весело ответил он.
В гости пришел доктор Колет. Даже он отложил на время разговоры о литературе и теологии и принялся обсуждать нового короля.
– Готовится его бракосочетание с испанской инфантой, вдовой Артура, – сказал он. – Мне это не нравится. И, насколько я понимаю, архиепископу Кентерберийскому тоже.
Маргарет прислушивалась; ей хотелось запомнить все, чтобы доставить отцу удовольствие своей понятливостью, когда речь зайдет об этом.
– Потребуется разрешение от Папы, – сказал Томас. – Однако я уверен, что сложностей тут не возникнет.
– Можно ли давать такое разрешение? – спросил Колет. – Вдова его брата! Более того, разве Генрих несколько лет назад не протестовал против этой помолвки?
– Протестовал – по принуждению. На том основании, что инфанта пятью годами старше его и, кажется, цитировал Библию. Говорил, что ничего хорошего не может выйти из этого брака. Но к протесту его принудил отец. Юный Генрих, похоже, всегда питал легкую привязанность к этой испанке; чем отец его был весьма доволен, потому что, как ты помнишь, только половина ее богатого приданого попала к нему в руки, а он стремился получить вторую.
– Знаю, знаю. А когда старый король вздумал жениться на сестре Екатерины, Хуане, то решил, что если отец и сын женятся на сестрах, родственные отношения будут сложными и неприятными. Не сомневаюсь, он счел, что лучше прибрать к рукам богатства Хуаны, чем вторую половину приданого Екатерины.
– Именно. Поэтому юный Генрих, несмотря на свои личные склонности, вынужден был протестовать против помолвки с вдовой брата.
– Но так или иначе, выступил с протестом.
– Пятнадцатилетний мальчик!
– Я слышал, после этого протеста он всерьез увлекся вдовой брата. Ему предложили игрушку; он почти и не думал о ней; и лишь когда попытались отнять ее, решил не отдавать. А теперь заявляет, что никакие силы не удержат его от женитьбы на Екатерине, потому что он любит ее.
– Ну что ж, – сказал Томас. – Екатерина достойная принцесса, притом миловидная. Она станет достойной королевой. Этого будет достаточно.
– Будет, мой друг. Несомненно. Не забывай, что таково желание короля. Это единственный закон в нашей стране. И не стоит забывать, что король, хотя он молод и красив, происходит, как и его отец, из рода Тюдоров.
Маргарет слушала и не понимала, совсем ли прошел ее страх. Король – хоть он молодой и красивый – может не вернуть народу деньги, отнятые отцом, хочет жениться на вдове брата, главным образом потому, что отец не хотел этого. Будет ли он все же хорошим королем? Может ли она быть счастлива? Быть уверена, что ее отец в безопасности?
Родился маленький Джек.
Джейн была счастлива. Наконец-то мальчик! Ей всегда хотелось сына; и она с первого взгляда увидела, что ребенок пошел в Колтов.
У младенца уже был нос ее отца; были ее глаза, и она его очень любила. Однако роды подорвали ее здоровье. Джейн пролежала несколько недель; а когда поднялась, чувствовала себя значительно слабее, чем после прежних родов.
И все же Джейн была счастлива. Пять лет назад она не поверила бы, что сможет быть счастливой в этом старом городе. Лондон стал для нее родным; ей даже нравилось ходить по людному Чипу в сопровождении служанки и делать заказы торговцам. Теперь она не боялась толпы, не боялась и Томаса. Она даже сделала небольшие успехи в латыни и могла участвовать в разговоре детей с отцом.
Иногда Джейн жалела, что никто из дочек не растет немудрящей, как некогда она сама: даже маленькая Сесили обещала со временем стать ученой. «И все же, – думала Джейн, – хорошо, что все они умные. Не будут страдать, как я; да и окажись одна из них бесталанной в окружении таких мозговитых, она сочла бы себя уродом в семье». А этого очень бы не хотелось. Нет, пусть все будут умными; даже если превзойдут свою мать; даже если, повзрослев, станут смотреть на нее, как на простушку.
Только что обвенчанная королевская чета собиралась короноваться; и Лондон жил в предвкушении этого события. Все разговоры только и велись, что о восшествии на престол, о королевском браке, о коронации, люди к предстоящей церемонии украшали свои улицы. Корнхилл-стрит, самая богатая улица Лондона, особенно радовала глаза, как слышала Джейн, вывешенными златоткаными полотнищами; сама она не пошла бы туда из-за слабого здоровья, но пообещала детям повести их посмотреть королевскую процессию. А нарушить обещание она не могла ни под каким видом.
Сопровождать семью Томас не мог; у него были свои обязанности как у члена парламента; и вот в солнечный июньский день, оставив новорожденного под присмотром няни, Джейн взяла за руки Сесили и Элизабет, велела Маргарет и Мерси идти рука об руку, и маленькая компания отправилась смотреть проезд короля с королевой от Тауэра к Вестминстерскому аббатству на коронацию.
Джейн решила, что смотреть процессию лучше всего будет на Корнхилл-стрит, поскольку слухи о красоте этой улицы разнеслись по городу. Более того, им предстояло лишь пересечь Уолбрук и пройти по Большому рынку к перекрестку Корнхилл и Ломбард-стрит.
Но Джейн не подумала о многолюдных толпах. Казалось, все лондонцы решили, что наблюдать шествие лучше всего будет оттуда.
Ее одолевали усталость, слабость, от жары кружилась голова. Захотелось увести детей домой; но взглянув на их возбужденные лица Джейн сочла невозможным разочаровывать детей.
– От меня ни на шаг, – предупредила она. – Маргарет, присматривай за Сесили. Мерси… возьми Бесси за руку. Ну вот… держитесь поближе друг к друг. Господи, какая жарища! И сколько народу!
– Мама, – воскликнула Элизабет, – смотри, какие красивые полотнища! Это настоящее золото? Тут мастерские златокузнецов, так ведь? Значит, должно быть настоящее.
– Да-да, – сказала Джейн – Очень красиво.
Сесили захотелось съесть горячий пирожок, их продавали поблизости. Элизабет заявила, что предпочла бы имбирный пряник.
– Будет, будет вам, – одернула их мать. – А то прозеваете короля.
Эти слова заставили детей забыть о голоде.
Однако процессию пришлось ждать долго. Солнце припекало все сильнее; Джейн, когда ее стиснула толпа, почувствовала дурноту. И со страхом подумала: что случится с детьми в давке, если она потеряет сознание? Испуг, казалось, придал ей сил.
Не простояв и десяти минут, Джейн обнаружила, что лишилась кошелька. Видимо, его стащил парнишка, привалившийся к ней с такой ангельской улыбкой, что она им восхитилась.
Не стоило ей приходить сюда. И нужно было сказать о своем намерении Томасу. А почему не сказала? Видимо, подумала Джейн, потому что иной раз хочется утвердить свою власть в семье, сказать всем: «Я, конечно, умом не блещу, но я мать и хочу принимать решения сама. Хочу отдавать распоряжения и знать, что они будут выполнены».
Как обрадовалась Джейн, когда наконец послышались звуки труб и конский топот, возвещающие о приближении процессии! Люди начали выкрикивать приветствия; дети стояли, как зачарованные. Ликование нарастало, и настроение у Джейн улучшилось. Денег в кошельке было немного, а его пропажа послужит ей уроком. Вспомнились слова Томаса: «Опыт обычно стоит той цены, которой приобретен, как бы велика она ни была».
Появились рыцари, сквайры и лорды, очень красивые в бархатных и парчовых одеяниях. Но красивее всех был сам король. Он ехал верхом, совсем юный, жадно ловящий восхищение подданных, приветливо кивающий, сверкающий драгоценными камнями. Ради такого великолепия стоило пережить легкие неудобства и даже утрату кошелька.
Ехала и королева – она была несколько дней новобрачной, хотя до этого несколько лет пробыла вдовой. Возраст ее уже перевалил за двадцать – слишком старая, говорил кое-кто, для такого крепкого юноши; но того, что она красавица, никто не отрицал. Ее черные волосы, по слухам, спадающие до пят, свисали с ее плеч блестящим плащом; одета королева была в белое атласное платье с красивой вышивкой, головной убор блистал множеством драгоценных камней. Ее разукрашенный паланкин несли две белые лошади; и крики «Боже, благослови короля!» сливались с возгласами «Боже, храни Екатерину!».
Показался хвост процессии, гарцующие лошади так приблизились к толпе зрителей, что она подалась назад. Джейн схватила детей и притянула к себе. Давка все усиливалась. Джейн стало казаться, что лица людей растворяются в голубом небе, а звуки фанфар и труб доносятся очень издалека. Она потеряла сознание.
– Мама… мама! – в тревоге закричала Маргарет. Но Джейн оседала, и ее могли затоптать.
– Стойте… стойте… Прошу вас, остановитесь! Сесили подняла вопль, Элизабет горько заплакала, а Мерси тщетно пыталась сдержать людей своими ручонками.
Внезапно раздался громкий женский голос:
– Назад! Назад! Не видите, что ли? Женщина сомлела!
Маргарет подняла испуганный взгляд на полную тетку. Ее толстые щеки дрожали от негодования, губы были плотно сжаты, глаза обдавали толпу презрением. Она держала за руку маленькую девочку.
Каким-то чудом женщина очистила пространство вокруг Джейн. Обняла ее и пригнула голову вниз. Через несколько секунд, к восторгу Маргарет, лицо матери стало розоветь.
– Из-за жарищи это, – сказала женщина. – Мне самой чуть не стало дурно… но я пересилила себя.
Признательная Маргарет уловила в ее словах упрек матери. И сказала:
– Моя мама еще слаба. У нас только что родился братик.
– Тем более глупо было выходить в такой день! – услышала она в ответ. – Где вы живете?
– На Барке в Баклерсбери.
– Так это рукой подать. Я отведу вас домой. Толпа еще не скоро разойдется.
– Вы очень добры, – поблагодарила Маргарет.
– Надо же! А что остается делать? Бросить сомлевшую женщину на такую малышку, как ты? А, мистресс, вижу, вы водите глазами. Вам стало дурно, вот я и приглядываю за вашими детьми. Стоять можете? Обопритесь на меня. Большие девочки, берите за руки младших и держите покрепче. А ты, Айли, хватайся за мой подол. Я протиснусь через толпу. Пойдемте, мистресс. Держитесь за мою руку. Дети ваши здесь, мы пустим их вперед, чтобы не терялись из виду. До Баклерсбери дойдем в два счета, толпа еще не начнет бесчинствовать.
– Вы очень добры, – сказала Джейн. – Я…
– Поберегите дыхание для ходьбы. Пошли-пошли. Женщина силой прокладывала путь, резко окликая стоящих на дороге:
– Что, не видите? Я веду больную женщину. Посторонитесь, олухи. Дайте пройти.
Как ни странно, все ей повиновались, и под таким уверенным руководством семья вскоре достигла Баклерсбери.
Женщина хмыкнула и презрительно посмотрела вокруг.
– Ну и запах! – громко заявила она. – Хорошо, что мой покойный муж не был аптекарем. В лавке у торговца дорогими тканями пахнет приятно. А здесь… фу!
– Мой муж – юрист, – сказала Джейн.
– Юрист? Хорошая профессия! Ну, вот вы и пришли. Послушайте моего совета – пока что больше не суйтесь в толпу.
– Может, зайдете чуть передохнуть?
Вдова ответила, что не откажется, последовала за ними в парадную залу и села.
Маргарет обратила внимание, что девочка по имени Айли очень хорошенькая и примерно одного возраста с нею и Мерси. Из-под шапочки у нее выбивались золотистые волосы, платье было сшито из лучшей ткани, чем у всех них.
– Скажите мне, как зовут девочек, – попросила вдова. – Хотя нет… пусть скажут сами. Языки у них наверняка есть.
– Конечно, – с достоинством ответила старшая из сестер. Она была признательна вдове за помощь, но ее властный тон девочке не нравился. – Меня зовут Маргарет. Это моя приемная сестра, ее зовут Мерси, поскольку мы с ней тезки, и… мои сестры Элизабет и Сесили.
– А я мистресс Алиса Миддлтон, вдова мастера Джона Миддлтона, он торговал дорогими тканями в Сити и возил товар в Кале. Это моя дочь, тоже Алиса, поэтому ее, как и Мерси, зовут другим именем. О, да вы с ней ровесницы. Вам надо подружиться.
Дети продолжали разглядывать друг друга, а мистресс Миддлтон заговорила с хозяйкой, похвалила медовый напиток и посоветовала класть в него больше меду.
– А теперь отдыхайте, – продолжала она. – Из дому ни ногой, вечером начнутся бесчинства… так оно и должно быть, для страны сегодня праздник, на трон взошел такой красивый король.
Вдова допила напиток, осмотрела дом, высказывая мнения – не всегда одобрительные – о его обстановке, и ушла вместе с дочерью.
– Говорливая женщина, – сказала Джейн, – но, ей-богу, дельная… и очень добрая.
В приподнятом настроении Томас любил браться за перо, и естественно, теперь его труд посвящался новому царствованию.
«Наконец-то, Англия, – писал он стихами по-латыни, – настало время тебе возблагодарить Небеса, наступил счастливый день, достойный мемориального белого камня, достойный быть увековеченным в твоих календарях. Этот день – прекращение нашего рабства, начало свободы, конец печали, источник радости…»
Потом перечислял достоинства юного короля:
«Разве король не возвышается над тысячью благородных приближенных? Жаль, Природа не позволяет наряду с телом видеть выдающееся совершенство его разума! Этот принц унаследовал мудрость отца, доброту матери, безупречную проницательность отцовой матери, благородное сердце материнского отца. Неудивительно, что Англия радуется королю, какого еще не имела!»
Затем Томас принялся расточать похвалы королеве; он писал о ее достоинстве и благочестии, о ее красоте и верности. Наверняка нет женщины, более достойной стать супругой такого короля, и никто, кроме этого короля, не достоин быть супругом такой королевы. Небеса благословляют их союз; несомненно, Генрих и Екатерина будут долго носить свои короны, а затем корона Англии перейдет их внуку и правнуку.
Когда Томас прочел свою поэму Джону Колету, настоятель собора Святого Павла сухо заметил, что достоинства королевских предков можно истолковать по-другому. Например, мудрость Генриха VII назвать алчностью; доброту Елизаветы Йоркской – кротостью из практических соображений; безупречную проницательность Маргариты Ричмондской – честолюбием; благородное сердце Эдуарда IV – распутством и решимостью править любой ценой.
– И все же, – сказал настоятель, – это сочинение нужно показать королю. Его Величество наверняка останется доволен. В королевские уши вливалось немало лести; однако столь изящно изложенной он еще не слышал.
– Лести? – переспросил Томас. – Возможно. Но все-таки, Джон, если человеку показать его лестный портрет, он иногда старается стать достойным этого портрета. Поэтому льстить королям целесообразно.
– Тем не менее люди зачастую льстят, надеясь снискать за это награду. Какой награды добиваешься ты, друг Томас?
Мор задумался.
– А что, если, – сказал он наконец, – мое сочинение – плата за его восшествие на престол? Я стал бы петь пеаны, [4]мой друг, будь у меня голос, потому что теперь мне нет нужды покидать Англию. Награды? Может быть, я ее хочу. Может, хочу жить так, как жил… Здесь, в Лондоне… вместе с семьей. Да, и возможно, если король останется доволен моим подношением, я попрошу у него льгот для Эразма. Хорошо, если Эразм будет снова с нами, правда?
– Разумеется, хорошо. Неси свою поэму. Проси аудиенции. Не сомневаюсь, что ты ее получишь.
И Томас понес свое творение королю.
Быть королем замечательно. Повсюду люди приветствовали его, потому что он не просто король, он любимый король. Не превосходи он ростом окружающих, он все равно выглядел бы королем благодаря сверкающим драгоценным камням на одежде. Он самый богатый король в Европе; он лишь теперь понял, как богат, поскольку раньше только догадывался о величине накопленных отцом богатств.
Причиной его недовольства служила королева. Супруга ему нравится. Она старше его на пять лет – но это и хорошо, ему не хочется казаться мальчиком, а Екатерина словно бы прибавляет года к его возрасту.
Но они богаты, они молоды и должны веселиться. Нужны роскошные увеселения; маскарады, турниры, представления живых картин могут длиться, пока не надоедят ему; и на всех этих церемониях он должен находиться в центре внимания. У всех празднеств должна быть одна цель – почтить короля, представить во всем его величии, показать, что король искуснее, отважнее, чем другие короли, как прошлые, так и будущие.
Однако королева разочаровала его. Увы! Она не разделяет его любовь к веселью, его страсть к развлечениям; при испанском дворе ее с детства воспитали слишком серьезной. Екатерина достаточно красива; ему приятно, что он женился на ней, так как тем самым словно бы показал нос призраку отца. Он не хотел унижать покойного, но мучился сознанием, что его заставили отказаться от невесты. Лишь тогда он понял, что она очень красива и желанна ему больше всех других женщин. Тот вынужденный протест ранил его гордость. И сейчас, глядя на королеву, он говорил себе: «Теперь никто не может принудить меня к тому, чего я не желаю и никто никогда не сможет». Такие мысли разжигали его желание, делали более пылким; и тем лучше для Англии, напоминал он себе не без самодовольства, поскольку пылкий человек скорее обзаведется детьми, чем холодный.
И все же королева вызвала у него разочарование.
Произошло это на другой день после коронации, когда торжества были в самом разгаре. Он сидел с Екатериной на застеленном бархатом и парчой помосте во дворе Вестминстерского дворца. Какой прекрасный вид открывался им! Фонтаны выбрасывали струи лучшего вина, вино лилось из пастей каменных зверей. Для развлечения королевской четы было приготовлено много живых картин. Юная красавица, одетая Минервой, представила королеве шестерых своих рыцарей, это явилось данью ее серьезности, поскольку все шестеро были одеты в золотую парчу с зеленым бархатом и изображали ученых. Королеве это должно было понравиться и понравилось. Затем барабаны и трубы возвестили о появлении других рыцарей, те склонились перед королевой и попросили дозволения устроить турнир с рыцарями Минервы.
О, какой спектакль! А турниры длились весь день и всю ночь!
Затем король покинул свое место рядом с королевой, и вскоре перед ней предстал незнатный рыцарь, просящий дозволения померяться силами с победителем. Королева дозволила, и все презрительно смеялись над незнатным рыцарем, покуда он не сбросил ветхого плаща. Под плащом оказался сам Генрих, возвышающийся над всеми в блестящих доспехах. И он не мог оказаться побежденным.
Все это было замечательно.
Но Генрих приготовил для королевы и другие развлечения. Возле дворца был разбит огражденный частоколом парк с искусственными деревьями и кустами; он представлял собой прекрасную сцену для слуг Дианы, за оградой находилось несколько оленей. Внезапно ворота парка распахнулись, и туда пустили борзых. Собаки с лаем носились по искусственному лесу и, к удовольствию всех, кроме королевы, выгнали испуганного оленя, вбежавшего во дворец. А когда травля окончилась, окровавленную и все еще трепещущую добычу положили королеве к ногам.
И как же королева восприняла эту почесть? Содрогнулась и отвела взгляд.
– Такие прекрасные существа и так страдают! Он запротестовал:
– Травля была хорошей. Господи, это прекрасная, достойная потеха!
– Моя маленькая Мег, ты понимаешь, почему это было нехорошо, или просто соглашаешься со мной?
– Соглашаюсь с тобой.
– Дочка, не доверяй мне слишком слепо. Я ведь всего-навсего человек. Слушай. Я считал себя правым. Король счел меня – неправым. А короли, как и маленькие девочки… мальчики… даже младенцы, не любят людей, которые не дают им делать то, что хочется. Поэтому… король не любит меня.
– Папа, тебя любят все, – удивленно сказала Маргарет.
– Ты любишь, – произнес он со смехом. – Но все – увы! – не обладают твоей чуткостью. Нет, Мег, король меня не любит. А когда короли не любят кого-то, они стараются причинить этому человеку зло.
Девочка испуганно подскочила, схватила отца за руку и потянула.
– Куда ты меня тащишь, Мег?
– Давай убежим.
– Куда же нам бежать?
– В другую страну, где у нас будет новый король.
– Мег, именно так я и собираюсь поступить. Но бояться тебе нечего и спешить так незачем. Мы должны взять с собой остальных. Потому я и ездил за границу… осмотреться в той стране. Очень скоро ты, я, мама, девочки и кое-кто из слуг уедем отсюда. Как тебе известно, у меня много хороших друзей. В их числе и очень влиятельный джентльмен – винчестерский епископ Фокс. Ты видела его у нас. Он предупредил меня, что король мною недоволен, и сказал, что может помирить меня с ним, если я признаю в парламенте свою ошибку.
– Папа, значит, он помирит тебя с королем?
– Нет, Мег, как я могу сказать, что был неправ, когда считаю себя правым и, доведись, снова поступил бы так же?
– Если епископ Фокс помирит тебя с королем, ты сможешь остаться дома.
– Это правда, Мег. Я люблю Сити. Посмотри на него. Давай подниму тебя. Ни один город в мире не кажется мне таким прекрасным. Вдали от Лондона я часто о нем думаю. И стану тосковать по нему, как по ближайшему другу. Смотри, Мег. Погляди на громадные бастионы нашего Тауэра. Какая мощная крепость! Какие страдания… какие радости… пережиты за этими стенами! Видишь речку? Как спокойно, тихо она течет! Но, Мег, что сказал Сатана Иисусу, когда показал Ему всю красоту мира? То же самое говорит мне внутри негромкий голосок. «Все это может быть твоим, – твердит он. – Всего за несколько слов». Мне нужно только сказать, что король был прав, а я нет. Что он вправе отбирать деньги у подданных, обеднять их и обогащаться сам. Нет, Мег, произнести этих слов я не могу. И они не принесли бы мне покоя. Мой Сити стал бы презирать меня за них; нет, Мег, на это я не пойду. – Томас поцеловал девочку и продолжал: – Забиваю эту маленькую головку такими долгими речами. Ну, Мег, улыбнись. Мы с тобой сможем быть счастливы, где угодно. Знаем тайну этого, правда? В чем она? – Быть вместе, – ответила Маргарет. Томас улыбнулся, кивнул, и они, взявшись за руки, пошли домой дальней дорогой. По Милк-стрит – там стоял дом, где родился Томас; он знал, что Мег любит бывать здесь и представлять отца таким же маленьким, как сама; мимо лавок с домашней птицей и дичью на Поултри, по Сколдинг-элли, где носились рассыльные с птицей, проданной их хозяевами, потому что там ее можно ощипать и опалить; в воздухе стоял запах жженых перьев. Зашли на Большой рынок с лавками, полными мяса и рыбы, с ларьками, где продавались фрукты, цветы, травы, коренья, и пришли домой в Баклерсбери, там приятно пахло специями и мазями. Маргарет казалось, что запахи эти занимают в ее жизни такое же неотъемлемое место, как и дом.
Томас смотрел на все эти места с любовной сосредоточенностью, приглядывался к каждой мелочи, словно хотел вспоминать их, став изгнанником из любимого Сити.
Когда они подходили к дому, он сказал дочери: – Мег, только никому ни слова. Дети перепугаются, мама тоже.
Девочка, гордая доверием отца, крепко сжала его руку.
Но ей было очень страшно, что до их отъезда могущественный король причинит зло ее отцу.
* * *
Народ на улицах волновался; жители Барки испытывали облегчение.Король умер. С ним умер и страх.
На престол взошел еще не достигший восемнадцатилетия наследник. Отнюдь не скряга, как его отец; и люди с надеждой ожидали великого, славного правления. Семейству Томаса Мора стало незачем думать об отъезде.
По всему Сити звонили колокола. Люди на улицах плясали и пели. Как они могли жалеть о старом, жадном короле, когда венец готовился принять юный красавец?
Все говорили о тяжелых поборах покойного короля через своих подручных Эмпсона и Дадли. По городу носились слухи. Новый король любит свой народ, любит шутки и веселье. Он не похож на отца, ездившего в закрытом экипаже, чтобы не показывать народу свое безобразное лицо. Нет, этот король любит разъезжать открыто, в одежде из парчи и бархата, блистающего драгоценными камнями; любит показывать народу свое красивое лицо и принимать выражения восторга.
– Папа, – спросила Маргарет, – а что будет у нас с приходом нового короля?
– Начнется новая эра, – ответил он. – Жадность прежнего подавляла все, кроме возможности наживаться для немногих. Теперь Англия откроется для ученых. Нашему другу Эразму дадут здесь должность и приличное содержание, чтобы он продолжил занятия. Алчность будет искоренена. Новый король начнет новое славное правление.
– Вернет ли он деньги, которые старый отнял у народа?
Отец положил ладонь ей на голову.
– Вот этого сказать тебе я не могу.
– Но как он сможет понравиться народу, если не начнет с возврата денег?
– Маргарет, иногда ты мыслишь не по возрасту зрело.
Томас поцеловал дочь, показывая, что доволен ею; и она сказала:
– Даже если и нет, бояться уже нечего, правда, папа? Сатана больше не скажет тебе: «Все города мира твои…»
– Правда, Мег, – весело ответил он.
В гости пришел доктор Колет. Даже он отложил на время разговоры о литературе и теологии и принялся обсуждать нового короля.
– Готовится его бракосочетание с испанской инфантой, вдовой Артура, – сказал он. – Мне это не нравится. И, насколько я понимаю, архиепископу Кентерберийскому тоже.
Маргарет прислушивалась; ей хотелось запомнить все, чтобы доставить отцу удовольствие своей понятливостью, когда речь зайдет об этом.
– Потребуется разрешение от Папы, – сказал Томас. – Однако я уверен, что сложностей тут не возникнет.
– Можно ли давать такое разрешение? – спросил Колет. – Вдова его брата! Более того, разве Генрих несколько лет назад не протестовал против этой помолвки?
– Протестовал – по принуждению. На том основании, что инфанта пятью годами старше его и, кажется, цитировал Библию. Говорил, что ничего хорошего не может выйти из этого брака. Но к протесту его принудил отец. Юный Генрих, похоже, всегда питал легкую привязанность к этой испанке; чем отец его был весьма доволен, потому что, как ты помнишь, только половина ее богатого приданого попала к нему в руки, а он стремился получить вторую.
– Знаю, знаю. А когда старый король вздумал жениться на сестре Екатерины, Хуане, то решил, что если отец и сын женятся на сестрах, родственные отношения будут сложными и неприятными. Не сомневаюсь, он счел, что лучше прибрать к рукам богатства Хуаны, чем вторую половину приданого Екатерины.
– Именно. Поэтому юный Генрих, несмотря на свои личные склонности, вынужден был протестовать против помолвки с вдовой брата.
– Но так или иначе, выступил с протестом.
– Пятнадцатилетний мальчик!
– Я слышал, после этого протеста он всерьез увлекся вдовой брата. Ему предложили игрушку; он почти и не думал о ней; и лишь когда попытались отнять ее, решил не отдавать. А теперь заявляет, что никакие силы не удержат его от женитьбы на Екатерине, потому что он любит ее.
– Ну что ж, – сказал Томас. – Екатерина достойная принцесса, притом миловидная. Она станет достойной королевой. Этого будет достаточно.
– Будет, мой друг. Несомненно. Не забывай, что таково желание короля. Это единственный закон в нашей стране. И не стоит забывать, что король, хотя он молод и красив, происходит, как и его отец, из рода Тюдоров.
Маргарет слушала и не понимала, совсем ли прошел ее страх. Король – хоть он молодой и красивый – может не вернуть народу деньги, отнятые отцом, хочет жениться на вдове брата, главным образом потому, что отец не хотел этого. Будет ли он все же хорошим королем? Может ли она быть счастлива? Быть уверена, что ее отец в безопасности?
* * *
В семье Мора произошло событие, казавшееся не менее важным, чем восшествие на престол нового короля.Родился маленький Джек.
Джейн была счастлива. Наконец-то мальчик! Ей всегда хотелось сына; и она с первого взгляда увидела, что ребенок пошел в Колтов.
У младенца уже был нос ее отца; были ее глаза, и она его очень любила. Однако роды подорвали ее здоровье. Джейн пролежала несколько недель; а когда поднялась, чувствовала себя значительно слабее, чем после прежних родов.
И все же Джейн была счастлива. Пять лет назад она не поверила бы, что сможет быть счастливой в этом старом городе. Лондон стал для нее родным; ей даже нравилось ходить по людному Чипу в сопровождении служанки и делать заказы торговцам. Теперь она не боялась толпы, не боялась и Томаса. Она даже сделала небольшие успехи в латыни и могла участвовать в разговоре детей с отцом.
Иногда Джейн жалела, что никто из дочек не растет немудрящей, как некогда она сама: даже маленькая Сесили обещала со временем стать ученой. «И все же, – думала Джейн, – хорошо, что все они умные. Не будут страдать, как я; да и окажись одна из них бесталанной в окружении таких мозговитых, она сочла бы себя уродом в семье». А этого очень бы не хотелось. Нет, пусть все будут умными; даже если превзойдут свою мать; даже если, повзрослев, станут смотреть на нее, как на простушку.
Только что обвенчанная королевская чета собиралась короноваться; и Лондон жил в предвкушении этого события. Все разговоры только и велись, что о восшествии на престол, о королевском браке, о коронации, люди к предстоящей церемонии украшали свои улицы. Корнхилл-стрит, самая богатая улица Лондона, особенно радовала глаза, как слышала Джейн, вывешенными златоткаными полотнищами; сама она не пошла бы туда из-за слабого здоровья, но пообещала детям повести их посмотреть королевскую процессию. А нарушить обещание она не могла ни под каким видом.
Сопровождать семью Томас не мог; у него были свои обязанности как у члена парламента; и вот в солнечный июньский день, оставив новорожденного под присмотром няни, Джейн взяла за руки Сесили и Элизабет, велела Маргарет и Мерси идти рука об руку, и маленькая компания отправилась смотреть проезд короля с королевой от Тауэра к Вестминстерскому аббатству на коронацию.
Джейн решила, что смотреть процессию лучше всего будет на Корнхилл-стрит, поскольку слухи о красоте этой улицы разнеслись по городу. Более того, им предстояло лишь пересечь Уолбрук и пройти по Большому рынку к перекрестку Корнхилл и Ломбард-стрит.
Но Джейн не подумала о многолюдных толпах. Казалось, все лондонцы решили, что наблюдать шествие лучше всего будет оттуда.
Ее одолевали усталость, слабость, от жары кружилась голова. Захотелось увести детей домой; но взглянув на их возбужденные лица Джейн сочла невозможным разочаровывать детей.
– От меня ни на шаг, – предупредила она. – Маргарет, присматривай за Сесили. Мерси… возьми Бесси за руку. Ну вот… держитесь поближе друг к друг. Господи, какая жарища! И сколько народу!
– Мама, – воскликнула Элизабет, – смотри, какие красивые полотнища! Это настоящее золото? Тут мастерские златокузнецов, так ведь? Значит, должно быть настоящее.
– Да-да, – сказала Джейн – Очень красиво.
Сесили захотелось съесть горячий пирожок, их продавали поблизости. Элизабет заявила, что предпочла бы имбирный пряник.
– Будет, будет вам, – одернула их мать. – А то прозеваете короля.
Эти слова заставили детей забыть о голоде.
Однако процессию пришлось ждать долго. Солнце припекало все сильнее; Джейн, когда ее стиснула толпа, почувствовала дурноту. И со страхом подумала: что случится с детьми в давке, если она потеряет сознание? Испуг, казалось, придал ей сил.
Не простояв и десяти минут, Джейн обнаружила, что лишилась кошелька. Видимо, его стащил парнишка, привалившийся к ней с такой ангельской улыбкой, что она им восхитилась.
Не стоило ей приходить сюда. И нужно было сказать о своем намерении Томасу. А почему не сказала? Видимо, подумала Джейн, потому что иной раз хочется утвердить свою власть в семье, сказать всем: «Я, конечно, умом не блещу, но я мать и хочу принимать решения сама. Хочу отдавать распоряжения и знать, что они будут выполнены».
Как обрадовалась Джейн, когда наконец послышались звуки труб и конский топот, возвещающие о приближении процессии! Люди начали выкрикивать приветствия; дети стояли, как зачарованные. Ликование нарастало, и настроение у Джейн улучшилось. Денег в кошельке было немного, а его пропажа послужит ей уроком. Вспомнились слова Томаса: «Опыт обычно стоит той цены, которой приобретен, как бы велика она ни была».
Появились рыцари, сквайры и лорды, очень красивые в бархатных и парчовых одеяниях. Но красивее всех был сам король. Он ехал верхом, совсем юный, жадно ловящий восхищение подданных, приветливо кивающий, сверкающий драгоценными камнями. Ради такого великолепия стоило пережить легкие неудобства и даже утрату кошелька.
Ехала и королева – она была несколько дней новобрачной, хотя до этого несколько лет пробыла вдовой. Возраст ее уже перевалил за двадцать – слишком старая, говорил кое-кто, для такого крепкого юноши; но того, что она красавица, никто не отрицал. Ее черные волосы, по слухам, спадающие до пят, свисали с ее плеч блестящим плащом; одета королева была в белое атласное платье с красивой вышивкой, головной убор блистал множеством драгоценных камней. Ее разукрашенный паланкин несли две белые лошади; и крики «Боже, благослови короля!» сливались с возгласами «Боже, храни Екатерину!».
Показался хвост процессии, гарцующие лошади так приблизились к толпе зрителей, что она подалась назад. Джейн схватила детей и притянула к себе. Давка все усиливалась. Джейн стало казаться, что лица людей растворяются в голубом небе, а звуки фанфар и труб доносятся очень издалека. Она потеряла сознание.
– Мама… мама! – в тревоге закричала Маргарет. Но Джейн оседала, и ее могли затоптать.
– Стойте… стойте… Прошу вас, остановитесь! Сесили подняла вопль, Элизабет горько заплакала, а Мерси тщетно пыталась сдержать людей своими ручонками.
Внезапно раздался громкий женский голос:
– Назад! Назад! Не видите, что ли? Женщина сомлела!
Маргарет подняла испуганный взгляд на полную тетку. Ее толстые щеки дрожали от негодования, губы были плотно сжаты, глаза обдавали толпу презрением. Она держала за руку маленькую девочку.
Каким-то чудом женщина очистила пространство вокруг Джейн. Обняла ее и пригнула голову вниз. Через несколько секунд, к восторгу Маргарет, лицо матери стало розоветь.
– Из-за жарищи это, – сказала женщина. – Мне самой чуть не стало дурно… но я пересилила себя.
Признательная Маргарет уловила в ее словах упрек матери. И сказала:
– Моя мама еще слаба. У нас только что родился братик.
– Тем более глупо было выходить в такой день! – услышала она в ответ. – Где вы живете?
– На Барке в Баклерсбери.
– Так это рукой подать. Я отведу вас домой. Толпа еще не скоро разойдется.
– Вы очень добры, – поблагодарила Маргарет.
– Надо же! А что остается делать? Бросить сомлевшую женщину на такую малышку, как ты? А, мистресс, вижу, вы водите глазами. Вам стало дурно, вот я и приглядываю за вашими детьми. Стоять можете? Обопритесь на меня. Большие девочки, берите за руки младших и держите покрепче. А ты, Айли, хватайся за мой подол. Я протиснусь через толпу. Пойдемте, мистресс. Держитесь за мою руку. Дети ваши здесь, мы пустим их вперед, чтобы не терялись из виду. До Баклерсбери дойдем в два счета, толпа еще не начнет бесчинствовать.
– Вы очень добры, – сказала Джейн. – Я…
– Поберегите дыхание для ходьбы. Пошли-пошли. Женщина силой прокладывала путь, резко окликая стоящих на дороге:
– Что, не видите? Я веду больную женщину. Посторонитесь, олухи. Дайте пройти.
Как ни странно, все ей повиновались, и под таким уверенным руководством семья вскоре достигла Баклерсбери.
Женщина хмыкнула и презрительно посмотрела вокруг.
– Ну и запах! – громко заявила она. – Хорошо, что мой покойный муж не был аптекарем. В лавке у торговца дорогими тканями пахнет приятно. А здесь… фу!
– Мой муж – юрист, – сказала Джейн.
– Юрист? Хорошая профессия! Ну, вот вы и пришли. Послушайте моего совета – пока что больше не суйтесь в толпу.
– Может, зайдете чуть передохнуть?
Вдова ответила, что не откажется, последовала за ними в парадную залу и села.
Маргарет обратила внимание, что девочка по имени Айли очень хорошенькая и примерно одного возраста с нею и Мерси. Из-под шапочки у нее выбивались золотистые волосы, платье было сшито из лучшей ткани, чем у всех них.
– Скажите мне, как зовут девочек, – попросила вдова. – Хотя нет… пусть скажут сами. Языки у них наверняка есть.
– Конечно, – с достоинством ответила старшая из сестер. Она была признательна вдове за помощь, но ее властный тон девочке не нравился. – Меня зовут Маргарет. Это моя приемная сестра, ее зовут Мерси, поскольку мы с ней тезки, и… мои сестры Элизабет и Сесили.
– А я мистресс Алиса Миддлтон, вдова мастера Джона Миддлтона, он торговал дорогими тканями в Сити и возил товар в Кале. Это моя дочь, тоже Алиса, поэтому ее, как и Мерси, зовут другим именем. О, да вы с ней ровесницы. Вам надо подружиться.
Дети продолжали разглядывать друг друга, а мистресс Миддлтон заговорила с хозяйкой, похвалила медовый напиток и посоветовала класть в него больше меду.
– А теперь отдыхайте, – продолжала она. – Из дому ни ногой, вечером начнутся бесчинства… так оно и должно быть, для страны сегодня праздник, на трон взошел такой красивый король.
Вдова допила напиток, осмотрела дом, высказывая мнения – не всегда одобрительные – о его обстановке, и ушла вместе с дочерью.
– Говорливая женщина, – сказала Джейн, – но, ей-богу, дельная… и очень добрая.
* * *
Для Томаса Мора этот день был счастливым. Тиран умер, и его место занял монарх, сулящий Англии блестящее будущее.В приподнятом настроении Томас любил браться за перо, и естественно, теперь его труд посвящался новому царствованию.
«Наконец-то, Англия, – писал он стихами по-латыни, – настало время тебе возблагодарить Небеса, наступил счастливый день, достойный мемориального белого камня, достойный быть увековеченным в твоих календарях. Этот день – прекращение нашего рабства, начало свободы, конец печали, источник радости…»
Потом перечислял достоинства юного короля:
«Разве король не возвышается над тысячью благородных приближенных? Жаль, Природа не позволяет наряду с телом видеть выдающееся совершенство его разума! Этот принц унаследовал мудрость отца, доброту матери, безупречную проницательность отцовой матери, благородное сердце материнского отца. Неудивительно, что Англия радуется королю, какого еще не имела!»
Затем Томас принялся расточать похвалы королеве; он писал о ее достоинстве и благочестии, о ее красоте и верности. Наверняка нет женщины, более достойной стать супругой такого короля, и никто, кроме этого короля, не достоин быть супругом такой королевы. Небеса благословляют их союз; несомненно, Генрих и Екатерина будут долго носить свои короны, а затем корона Англии перейдет их внуку и правнуку.
Когда Томас прочел свою поэму Джону Колету, настоятель собора Святого Павла сухо заметил, что достоинства королевских предков можно истолковать по-другому. Например, мудрость Генриха VII назвать алчностью; доброту Елизаветы Йоркской – кротостью из практических соображений; безупречную проницательность Маргариты Ричмондской – честолюбием; благородное сердце Эдуарда IV – распутством и решимостью править любой ценой.
– И все же, – сказал настоятель, – это сочинение нужно показать королю. Его Величество наверняка останется доволен. В королевские уши вливалось немало лести; однако столь изящно изложенной он еще не слышал.
– Лести? – переспросил Томас. – Возможно. Но все-таки, Джон, если человеку показать его лестный портрет, он иногда старается стать достойным этого портрета. Поэтому льстить королям целесообразно.
– Тем не менее люди зачастую льстят, надеясь снискать за это награду. Какой награды добиваешься ты, друг Томас?
Мор задумался.
– А что, если, – сказал он наконец, – мое сочинение – плата за его восшествие на престол? Я стал бы петь пеаны, [4]мой друг, будь у меня голос, потому что теперь мне нет нужды покидать Англию. Награды? Может быть, я ее хочу. Может, хочу жить так, как жил… Здесь, в Лондоне… вместе с семьей. Да, и возможно, если король останется доволен моим подношением, я попрошу у него льгот для Эразма. Хорошо, если Эразм будет снова с нами, правда?
– Разумеется, хорошо. Неси свою поэму. Проси аудиенции. Не сомневаюсь, что ты ее получишь.
И Томас понес свое творение королю.
* * *
В Вестминстерском дворце счастливейшим человеком должен быть король. Никто не знал этого лучше Генриха, и он расстроился, поняв, что дело обстоит не так.Быть королем замечательно. Повсюду люди приветствовали его, потому что он не просто король, он любимый король. Не превосходи он ростом окружающих, он все равно выглядел бы королем благодаря сверкающим драгоценным камням на одежде. Он самый богатый король в Европе; он лишь теперь понял, как богат, поскольку раньше только догадывался о величине накопленных отцом богатств.
Причиной его недовольства служила королева. Супруга ему нравится. Она старше его на пять лет – но это и хорошо, ему не хочется казаться мальчиком, а Екатерина словно бы прибавляет года к его возрасту.
Но они богаты, они молоды и должны веселиться. Нужны роскошные увеселения; маскарады, турниры, представления живых картин могут длиться, пока не надоедят ему; и на всех этих церемониях он должен находиться в центре внимания. У всех празднеств должна быть одна цель – почтить короля, представить во всем его величии, показать, что король искуснее, отважнее, чем другие короли, как прошлые, так и будущие.
Однако королева разочаровала его. Увы! Она не разделяет его любовь к веселью, его страсть к развлечениям; при испанском дворе ее с детства воспитали слишком серьезной. Екатерина достаточно красива; ему приятно, что он женился на ней, так как тем самым словно бы показал нос призраку отца. Он не хотел унижать покойного, но мучился сознанием, что его заставили отказаться от невесты. Лишь тогда он понял, что она очень красива и желанна ему больше всех других женщин. Тот вынужденный протест ранил его гордость. И сейчас, глядя на королеву, он говорил себе: «Теперь никто не может принудить меня к тому, чего я не желаю и никто никогда не сможет». Такие мысли разжигали его желание, делали более пылким; и тем лучше для Англии, напоминал он себе не без самодовольства, поскольку пылкий человек скорее обзаведется детьми, чем холодный.
И все же королева вызвала у него разочарование.
Произошло это на другой день после коронации, когда торжества были в самом разгаре. Он сидел с Екатериной на застеленном бархатом и парчой помосте во дворе Вестминстерского дворца. Какой прекрасный вид открывался им! Фонтаны выбрасывали струи лучшего вина, вино лилось из пастей каменных зверей. Для развлечения королевской четы было приготовлено много живых картин. Юная красавица, одетая Минервой, представила королеве шестерых своих рыцарей, это явилось данью ее серьезности, поскольку все шестеро были одеты в золотую парчу с зеленым бархатом и изображали ученых. Королеве это должно было понравиться и понравилось. Затем барабаны и трубы возвестили о появлении других рыцарей, те склонились перед королевой и попросили дозволения устроить турнир с рыцарями Минервы.
О, какой спектакль! А турниры длились весь день и всю ночь!
Затем король покинул свое место рядом с королевой, и вскоре перед ней предстал незнатный рыцарь, просящий дозволения померяться силами с победителем. Королева дозволила, и все презрительно смеялись над незнатным рыцарем, покуда он не сбросил ветхого плаща. Под плащом оказался сам Генрих, возвышающийся над всеми в блестящих доспехах. И он не мог оказаться побежденным.
Все это было замечательно.
Но Генрих приготовил для королевы и другие развлечения. Возле дворца был разбит огражденный частоколом парк с искусственными деревьями и кустами; он представлял собой прекрасную сцену для слуг Дианы, за оградой находилось несколько оленей. Внезапно ворота парка распахнулись, и туда пустили борзых. Собаки с лаем носились по искусственному лесу и, к удовольствию всех, кроме королевы, выгнали испуганного оленя, вбежавшего во дворец. А когда травля окончилась, окровавленную и все еще трепещущую добычу положили королеве к ногам.
И как же королева восприняла эту почесть? Содрогнулась и отвела взгляд.
– Такие прекрасные существа и так страдают! Он запротестовал:
– Травля была хорошей. Господи, это прекрасная, достойная потеха!