Холт Виктория. Мой враг – королева

   Пенелопа обычно первой приносила мне известия. Часто заезжала и вторая дочь, Дороти, со своими детьми. Ее первый муж, Томас Перро, за которого она так романтически вышла замуж, умер, и теперь она была замужем за Генри Перси, графом Нортумберлэндом. Брак, однако, не был удачным, и она часто с радостью приезжала ко мне.
   Казалось, наша семья несчастлива в браках. Фрэнсис, во всяком случае, любила Эссекса. Это было очень странно, но, как бы дурно он себя ни вел, он обвораживал всех. Его ветреность была известна всем, но иногда мне казалось, что он делал это в пику королеве. Его чувство к королеве было также странно: он ее любил, но по-особому. Он, безусловно, выделял ее среди прочих женщин, и не только потому, что она была сувереном. В ней была мистическая сила, и я тоже это ощущала. Отчего бы в противном случае, когда я поняла, что она не примет меня обратно в свой круг, жизнь потеряла для меня всякую прелесть? Знала ли она об этом? Возможно. Она была, вероятно, довольна, считая месть мне полной. Я была горда, но делала все, что возможно, чтобы задобрить ее. Она выиграла у меня эту последнюю битву, она отомстила простой смертной, которая осмелилась соперничать с королевой.
   Эссекс всегда менял любовниц, а Пенелопа в открытую жила с лордом Маунтджоем. Она родила ребенка, которого окрестили Маунтджоем, и вновь была беременна. Лорд Рич не пытался развестись с ней, думаю, из-за влияния Эссекса. Если бы был жив мой младший, Уолтер, я уверена, он один жил бы респектабельно, с семьей. Но увы – его не было с нами.
   Когда Эссекс встретился с восставшим Тайроном, разразилась буря. Королева возмутилась, что Эссекс, не посовещавшись с нею, договаривается с врагом короны. Ему следует остерегаться, провозгласила она.
   Эссекс вернулся в Англию. Как он был беспечен! Я и сейчас вижу, как он шаг за шагом идет навстречу своей гибели. Если бы он только прислушивался к предостережениям!
   Он приехал в Нонсач в десять утра, в тот час, когда королева бывала занята туалетом. Думаю, у него были опасения. Все его хвастовство о покорении Ирландии было слишком преждевременным. Он знал, что кругом его враги, и они готовят его падение. Он желал видеть королеву немедленно, прежде чем кто-либо донесет ей о нем, исказит факты и настроит ее против него. Он был великим Эссексом и желал видеть королеву в тот час, когда пожелал.
   Как мало он понимал женщин!
   Несмотря на страхи за него, я не могла удержаться от смеха, представляя себе эту сцену. Изумленная Елизавета, недавно только из постели, была окружена женщинами ее Спального кабинета, которым только и дозволялось присутствовать при ее туалете.
   Женщина шестидесяти семи лет не пожелала бы, чтобы ее видел молодой человек в такой час. Эссекс позже рассказывал, что он едва узнал ее. В ней не было ничего от той Елизаветы, которая появлялась официально на приемах и в кабинетах. Седые волосы свисали ей на лицо, на щеках не было пудры и румян, а глаза были тусклы, как никогда.
   И перед ней стоял Эссекс – грязный от долгого путешествия, он не снизошел до того, чтобы помыться, прежде чем явиться к своей госпоже.
   Королева была великолепна, как бывала в любых обстоятельствах. Она не подала и виду смущения. Она подала ему руку для поцелуя и сказала, что увидится с ним позже.
   Он приехал ко мне триумфатором. Он сказал, что королева готова подчиниться ему. Он ворвался в ее кабинет и увидел ее неодетой и непричесанной, и все же она милостиво ему улыбнулась.
   – Боже мой, но она же старая женщина. Я и не представлял, насколько старая.
   Я покачала головой. Я знала, что последует за этим. Он увидел ее в таком состоянии, и могу представить, какая тоска закралась ей в сердце. Может быть, впервые она не смогла сделать вид, что она еще свежа и молода, как тогда, когда она флиртовала с адмиралом Сеймуром и проводила дни в заточении с Робертом Дадли. Но они ушли, и ей оставалось отчаянно цепляться за тот образ юности, который одним махом разрушил Эссекс утром в Нонсач. Думаю, она этого не простила.
   Я молила его быть очень осторожным. Однако, встретив его, она была любезна.
   Позже в тот день Эссекс был принят королевой, и она уже не была дружески настроена. Она была раздражена, что он оставил без ее позволения Ирландию, и назвала его поведение предательским.
   Он был ошеломлен. Она казалась такой доброй и любезной, даже когда он ворвался в ее кабинет. Бедный Эссекс, я думаю, то был самый бестолковый человек, которого я когда-либо знала. И то правда, что так многие мужчины не понимают особенности женского ума.
   Я представляю себе ту аудиенцию. Ему сказали, что он должен оставаться в своем кабинете. Он стал пленником.
   Кристофер приехал ко мне в большой печали и сказал, что Эссекс обвинен в неповиновении королеве. Он оставил Ирландию без ее позволения и дерзко вторгся в ее спальню. Королева не может позволить такого поведения. Он был отослан в Йорк Хауз, где будет находиться под стражей до тех пор, пока королева не решит, что с ним делать.
   – Двор переезжает в Ричмонд, – сказал Кристофер. – Я не понимаю, что происходит. Кажется, он попал в опалу.
   Мое сердце упало от дурных предчувствий. Мой любимый сын зашел слишком далеко. И все же я понимала королеву. Она не могла более принимать мужчину, который увидел ее старой женщиной. Я всегда знала, что она – тщеславнейшая женщина королевства и живет в мечтах, где она все еще юна и красива, а ее воздыхатели ежедневно говорят ей об этом.
   Эссекс не повиновался ей. Он провалил ирландскую кампанию. Все это можно было бы простить. Но, сорвав маску с ее лица, увидев то, что ни один мужчина не должен был видеть, он совершил непростительный грех.
   Мы беспокоились за него. Он был болен. Дизентерия, которой он заболел в Ирландии, та, которой не поверили люди, подозревавшие Лейстера в отравлении его отца, была серьезной. Он не мог есть, не мог спать. Нам не позволялось приезжать к нему, но нам привозили сведения о нем. Мы все боялись, что он будет отправлен в Тауэр.
   Я знала, что Эссекс был некоторое время в переписке с королем Шотландии, и Пенелопа с Маунтджоем вместе с ним, чтобы заручиться поддержкой монарха, которому предстояло унаследовать трон. Я всегда чувствовала, что эта переписка опасна, потому, что письма могли попасть в руки королеве. Лейстер никогда бы не был столь беспечен. Если бы только мой сын слушал мои предупреждения, если бы он извлекал уроки из того, что я ему рассказывала!
   Но толку не было: это было не в его натуре – остерегаться.
   Маунтджой строил планы побега Эссекса из Йорк Хауз, пытаясь переправить его во Францию. Саутгэмптон, из-за которого на Эссекса пала немилость, заявил, что поедет вместе с ним. Однако Эссекс, к нашей печали, но, наконец-то, мудро, отказался бежать.
   Бедная Фрэнсис была в отчаянии, поэтому она поехала во дворец искать милости у королевы.
   Жена Эссекса, которая не нравилась королеве, была, конечно, малоподходящей персоной для того, чтобы умолять королеву. Я, мать Эссекса, тем более не могла ни на что надеяться. Но эти молодые люди не знали Елизавету так, как я. Они бы рассмеялись в недоверии, если бы я сказала, что в немилость Эссекс впал оттого, что он ворвался в спальню королевы.
   Естественно, Фрэнсис была отослана назад с приказом не появляться больше.
   Дело моего сына было рассмотрено. Обвинения были следующими: ему были даны, по его просьбе, большие силы, он ослушался инструкций и вернулся в Англию без разрешения, он вошел в сговор с предателем Тайроном и достиг с ним договоренностей, которые не могут быть приняты.
   Это было окончательное падение Эссекса. Несколько дней спустя его дом был опечатан; слуги должны были искать себе иного места. Он сделался так болен, что мы опасались за его жизнь.
   Я надеялась, что разум королевы не позволит ей погубить Эссекса. Она любила его когда-то, а я знала, насколько она верна в своих привязанностях.
   – Действительно ли он так болен, как говорят? – спросила она у Маунтджоя, который заверил ее, что это так.
   Она сказала, что пошлет к нему своих врачей. Маунтджой ответил:
   – Ему не нужны врачи. Он нуждается в добрых словах Вашего Величества.
   Она отправила ему бульон с собственной кухни с посланием, что рассмотрит визит к нему.
   В эти дни декабря мы в самом деле полагали, что он умирает. За него молились, и это также разозлило королеву, когда она узнала, потому что сделано это было также без ее позволения.
   Она дала разрешение на посещение его женой; затем она послала за моими дочерьми и приняла их любезно.
   – Ваш брат – запутавшийся человек, – сказала она им. – Я понимаю ваше горе и разделяю его.
   Я часто потом думала, что было бы лучше, если бы тогда Эссекс умер. Но он выжил, потому что надежда – лучшее лекарство. Когда ему сказали, что королева разрешила ему по выздоровлении прийти к ней, когда он услышал, что его сестры были ею приняты, когда он увидел Фрэнсис у своей постели – он стал надеяться.
   Мне не было позволено видеться с ним, но Фрэнсис приезжала и говорила, что здоровье его улучшается и что он собирается послать королеве новогодний подарок.
   Конечно, это была хорошая идея: я знала, как она любила подарки. Я вспомнила о роскошных подарках, которые ей готовил Лейстер, и о том, как я была вынуждена продавать свои драгоценности, чтобы оплатить их.
   Его подарок не был принят, но не был и отвергнут.
   Нужно было видеть его, когда ему сказали, что подарок не был отвергнут! Он поднялся с постели и стал ходить. В несколько дней он почти поправился.
   Фрэнсис часто посылала мне известия, зная, как я тревожусь. Я сидела у окна, ожидая их и думая о королеве. Она также должна была волноваться, ведь она любила его. Но она была в своей любви к нему столь же ревнива, как и в любви к Лейстеру: она не позволила мне, его матери, навещать Эссекса.
   Но вскоре я услышала тревожное известие о том, что королева отослала подарок обратно Эссексу. Видно, лишь в тревожные дни, когда опасались за его жизнь, она снизошла.
   Теперь, когда он не был более болен, он снова почувствовал на себе ее гнев. И, хотя опасность болезни отступила, он находился в опасности со стороны королевы и своих врагов.
   Судьба наносила удар за ударом по моему бедному мальчику. Как я сожалела, что нет в живых Лейстера! Он способен был бы повлиять на королеву, посоветовать Эссексу. Было больно смотреть, как этот гордый человек почти сломился под ударами судьбы.
   Кристофер ничем не мог ему помочь. Хотя мы были давно женаты, он, казалось, остался все тем же мальчиком, каким был, когда мы встретились. Теперь я тосковала по зрелости. Я постоянно думала о Лейстере. Эссекс для Кристофера был героем. Он считал, что у того нет недостатков, все его беды он относил за счет происков врагов. Он не мог видеть, что главным врагом Эссекса был он сам, ибо удача не улыбнется тем, кто оскорбил ее.
   События приближались к своему ужасному концу. В то время шли споры и пересуды о книге, написанной сэром Джоном Хейвардом. Когда я прочла ее, я поняла, насколько она опасна, потому что в ней рассматривалось низложение Ричарда II и восшествие на престол Генри IV, а мораль была такова, если страной правит недостойный монарх, нужно его свергнуть. И было большим несчастьем, что Хейвард посвятил книгу графу Эссексу.
   Я уже предвидела, как враги Эссекса, среди которых был Рейли, схватятся за это. Я уже слышала, как Рейли нашептывает королеве, что книга подразумевает, будто она недостойна трона. А если книга посвящена Эссексу, не приложил ли он сам руку к этому? Знает ли королева, что Эссекс вместе со своей сестрой леди Рич состоял в переписке с королем Шотландии?
   Книга была изъята, а Хейвард посажен в темницу, королева заметила, что сам Хейвард, возможно, и не является автором, – но скрывает за своим именем некоего дерзкого автора. Мы с Пенелопой сидели вдвоем, подолгу разговаривали и засыпали от изнеможения, но не могли прийти ни к какому выводу и не видели разрешения этой проблемы.
   Маунтджой был в Ирландии и преуспел там, где потерпел поражение Эссекс, а Пенелопа напомнила мне о том, что Эссекс предрек, будто Маунтджою не суждено успеха, ибо он слишком начитан и чтит книги более, чем битвы. Как он заблуждался! Да и бывал ли мой бедный Эссекс когда-либо прав.
   Он вошел в долги, ибо королева отказалась продлить лицензию на ферму по изготовлению сладких вин, которую она наложила на него, поэтому нам предстояло выплатить их. Казалось, уже ничто не могло быть хуже, но худшее было впереди.
   Он никогда не мог видеть себя со стороны. По его мнению, люди были пигмеями по сравнению с ним. В те ужасные дни я понимала, что люблю его как никого в своей жизни, кроме Лейстера в наши первые дни.
   Конечно, то была иная любовь. Когда Лейстер пренебрег мною ради Елизаветы, я разлюбила его, но я никогда не разлюблю Эссекса.
   Он находился в Эссекс Хауз. Там собирались недовольные, и у его дома создалась опасная репутация. Саутгэмптон был на его стороне, а он давно уже был в опале у королевы. Все люди, которые были лишены королевой привилегий, кто считал, что их обошли – все собирались там, чтобы устроить смуту.
   О, мой беспечный, бездумный сын! Отчаявшись вернуть ее любовь, обиженный и злой, он во всеуслышанье кричал, что не доверяет королеве, что ее правление столь же криво, как и ее стан!
   Я желала, чтобы я была бы там. Я бы напомнила ему, что Джон Стаббз потерял свою правую руку не потому, что он написал памфлет против замужества королевы, а потому что осмелился напомнить, что она стара для деторождения. Но все было бесполезно. Одно это его замечание могло привести его на эшафот – и я знала это.
   Величайший его враг, сэр Уолтер Рейли, ухватился за эти слова. Представляю, с каким торжеством он передал их на ухо королеве. Она стала ненавидеть его сильнее, чем любила. Ее преследовала сцена, когда он вломился в ее спальню и увидел старую седую женщину.
   Продолжение истории известно: был заговор, по плану которого они захватили Уайтхолл, добивались встречи с королевой, заставили ее сместить нынешних министров и собрать новый парламент.
   Наверное, им казалось все просто и ясно, когда они планировали это. Совсем иное дело было это осуществить. Кристофер стал очень замкнут и молчалив, поэтому я знала, что что-то замышляется. Я почти не видела его, поскольку он был в Эссекс Хауз. Потом я узнала, что Эссекс ожидал посланий короля Шотландии, в таком случае он собирался поднять восстание, надеясь на шотландцев.
   Естественно, что все приготовления в Эссекс Хауз привлекали внимание. Шпионы Эссекса обнаружили, что существовал противоположный заговор с Рейли во главе, в котором планировалось поймать их, возможно, убить, но в любом случае бросить в Тауэр.
   Где бы мой сын ни проезжал по улицам Лондона, люди выходили приветствовать его. Он всегда был предметом интереса и обожания. Он верил, что этот город будет на его стороне, и что если он проедет по улицам с призывом выйти на митинг, то люди пойдут за ним.
   В субботу вечером несколько его последователей отправились к театру «Глобус» и подкупили актеров, чтобы те сыграли «Ричарда 3» Шекспира и люди поняли из пьесы, что можно низложить монарха.
   Я была так встревожена, что немедленно вызвала к себе брата Уильяма. Он также имел дурные предчувствия.
   – Уильям, – кричала я, – молю тебя, поезжай в Эссекс Хауз. Увидься с ним. Переубеди его.
   Но Эссекс, как всегда, не желал слушать. В Эссекс Хаузе, когда туда приехал Уильям, было уже три сотни народу: горячие головы, фанатики.
   Уильям потребовал встречи с племянником. Эссекс отказался, а так как Уильям не уходил, он был схвачен и заперт в кабинете.
   И тут Эссекс сделал величайшую глупость: вместе с двумястами своими сторонниками и бедным заблудшим Кристофером он вышел на улицы Лондона.
   Какое ребячество!
   Я и сейчас становлюсь больна, когда думаю об этом храбром, глупом мальчишке, едущем по Лондону с плохо вооруженными приспешниками и вызывающем народ присоединиться к нему.
   Представляю себе его разочарование, когда он увидел, как эти достойные люди поспешно отворачиваются и запираются у себя в домах. Отчего бы им восставать против королевы, которая принесла им процветание, которая спасла страну от Испании!
   Но призыв к восстанию был услышан, и в Лондоне и в пригородах войска уже готовились защитить королеву и страну. Боев было немного, но достаточно для того, чтобы некоторые были убиты. Моего Кристофера ткнули в лицо алебардой, и он упал. Его схватили, в то время как Эссекс отступил и достиг своего дома, где быстро сжег письма короля Шотландского, которые могли изобличить его.
   Ночью за ним пришли.
   Я была в шоке и ярости. Его друг Фрэнсис Бэкон, для которого он так много сделал, сказал речь в пользу наказания Эссекса.
   Я назвала его лицемерным другом и предателем.
   Пенелопа покачала головой: Бэкон сделал свой выбор, сказала она, и взвесил свои обещания королеве и Эссексу: победила королева.
   – Нужно было получше выбирать друзей, – сказала я.
   – Да, дорогая мама, – отвечала Пенелопа, – но взгляни, к чему привела его глупость.
   Я знала: мой сын обречен.
   Но была надежда, за которую я цеплялась. Королева любила его, и я вновь и вновь напоминала себе, что она всегда прощала Лейстера.
   Но Лейстер не поднимал против нее восстания. Какое прощение может быть Эссексу?
   Нужно было трезво признать: никакого.
   Он был признан виновным, как я и предполагала, и приговорен к смерти, так же, как и бедный Кристофер.
   Я была в отчаянии и тоске. Мне предстояло проститься навеки и с мужем, и с сыном.
   Это был кошмар, в котором я находилась ночь и день. Она не сможет сделать этого, говорила я себе. Но почему же? Те, кто окружали королеву, полагали, что она должна выполнить это. Рейли – вечный враг, Сесил, лорд Грей – все объясняли ей, что у нее нет альтернативы. И все же она была женщиной сильных чувств. Когда она любила – то любила глубоко, а она, несомненно, любила Эссекса. После Лейстера он был самым важным в ее жизни человеком.
   А что, если бы Лейстер сделал то, на что осмелился Эссекс?
   Но он бы никогда этого не сделал. Лейстер был не дурак. Бедный Эссекс, его карьера была отмечена печатью самоубийства, и теперь ничто не могло спасти его.
   Или могло?
   Мой сын и муж были приговорены к смерти. Я была их ближайшим родным человеком. Неужели у нее не возникнет хоть капли жалости? Если бы только она согласилась выслушать меня!
   Я подумала, что королева могла бы принять Фрэнсис. Все-таки она была дочерью Мавра, а королева любила его. Более того, Эссекс был постоянно неверен Фрэнсис, и королева могла бы ее за это пожалеть, и это чуть залечило бы рану, нанесенную его женитьбой.
   Бедняжка Фрэнсис, в каком она была отчаянии!
   Она любила его и была рядом с ним, несмотря ни на что. Я надеялась, что он был наконец нежен с нею.
   – Фрэнсис, – посоветовала я, – поезжай к королеве. Поплачь и спроси, сможет ли она принять меня. Скажи, что я умоляю ее оказать эту милость женщине, которая дважды была вдовой и может остаться ею в третий раз. Умоли ее выслушать меня. Скажи, что я знаю, что под ее суровым величием таится большое сердце, и скажи, что если она примет меня, я буду молиться за нее всю оставшуюся жизнь.
   Фрэнсис была принята, и королева сказала, что то был тяжелый день и для нее также, когда в битве был убит мой муж, а затем я вышла замуж за предателя.
   К моему удивлению, мне была назначена аудиенция.
   И опять я могла видеть ее. Но в этот раз, стоя на коленях, моля за жизнь своего сына. Она была одета в черное – по Эссексу, я полагаю, но платье ее было покрыто жемчугами, она прямо и гордо держала голову над кружевным воротником, а лицо ее казалось очень бледным на фоне ярко-красных буклей.
   Она подала мне руку для поцелуя и сказала:
   – Леттис! – И мы посмотрели друг на друга.
   Я пыталась не зарыдать, но чувствовала, как слезы подступают к глазам.
   – Бог мой! – сказала она. – Какой дурак ваш сын!
   Я опустила голову.
   – Он сам на себя навлек беду, – продолжала она, – я никогда не желала ему этого.
   – Мадам, он никогда бы не причинил вам вреда.
   – Но он предоставил бы своим друзьям сделать это.
   – Нет, нет – он любит Вас. Она покачала головой:
   – Он видел во мне возможность своего пути наверх. Разве все они не так думают обо мне?
   Она сделала мне знак подняться с колен, и я сказала:
   – Вы – великая королева, Ваше Величество, и весь мир знает это.
   – Она взглянула на меня пристально и снисходительно сказала:
   – Ты все еще красива, Леттис. Ты была очень красива в юности.
   – Но никто не сможет равняться с Вами.
   Странно, но я сказала, что подразумевала. В ней было что-то большее, чем красота, и это все еще осталось в ней, несмотря на старость.
   – Корона идет всем, кузина.
   – Но она не всем по размеру, кто примеряет. Мадам, Вам корона подходит очень.
   – Ты приехала просить за них, – сказала она. – Я не желала видеть тебя. Нам с тобой нечего сказать друг другу.
   – Я полагала, мы можем утешить друг друга.
   Она посмотрела на меня высокомерно, и я дерзко сказала.
   – Мадам, он – мой сын.
   – И ты сильно любишь его? Я кивнула.
   – Я не думаю, чтобы ты могла любить кого-нибудь, кроме себя.
   – Иногда я тоже так думала, но теперь я знаю, что это неверно. Я люблю его.
   – Тогда тебе нужно быть готовой к тому, чтобы потерять его. Я тоже к этому готова.
   – Неужели ничто не может спасти его? Она покачала головой.
   – Ты просишь за своего сына, – продолжала она, – а не за мужа.
   – Я прошу за них обоих, Ваше Величество.
   – Ты не любишь этого молодого человека.
   – Мы прожили много лет, и неплохо.
   – Я слыхала, ты предпочла его…
   – Всегда ходят злые слухи, Ваше Величество.
   – Я не верила никогда, что ты сможешь предпочесть… – Она говорила медленно. – Если бы он был с нами сегодня… – Она нетерпеливо качала головой. – …После его смерти жизнь совсем не та.
   Я подумала о Лейстере, который умер. Я подумала о сыне, который был приговорен к смерти, и забыла все, кроме того, что его нужно спасти.
   Я вновь бросилась к ее ногам. Я чувствовала, как слезы бегут по моим щекам, и не могла остановить их.
   – Вы не можете допустить, чтобы он умер, – закричала я. – Не можете…
   Она отвернулась.
   – Слишком далеко ты зашла, – пробормотала она.
   – Только Вы можете спасти его. О, Мадам, забудьте всю вражду между нами. Это все в прошлом… а разве нам с Вами много осталось жить?
   Она вздрогнула. Она ненавидела, когда ей напоминали о ее возрасте. Мне не стоило этого говорить. Мое горе лишило меня разума.
   – Как сильно бы Вы ни ненавидели меня в прошлом, – продолжала я, – молю Вас забыть это. Он мертв… наш любимый Лейстер… он ушел навсегда. Если бы он был с нами сегодня, он пал бы здесь на колени вместе со мной.
   – Молчи! – закричала она. – Как ты смеешь приходить сюда… Волчица. Ты обольстила его своими похотливыми манерами. Ты отобрала у меня лучшего из людей, которого я любила, лучшего, который когда-либо жил на свете. Он пустился ради тебя на обман… А теперь этот твой сын-предатель заслуживает топора и плахи. И ты – ты из всех женщин одна – дерзнула прийти сюда и молить меня пощадить предателя.
   – Если Вы позволите ему умереть, Вы не простите себе! – крикнула я, и чувство осторожности покинуло меня в отчаянной попытке спасти сына.
   Она некоторое время молчала. Ее хитрые глаза блеснули слезой. Она любила его. Она была тронута.
   Или когда-то любила его.
   Я горячо поцеловала ее руку, и она отдернула ее, но не негодующе, а почти с нежностью.
   – Вы спасете его, – умоляла я.
   Но королева уже заменила ту нежную женщину, которую я на мгновение увидела в ней. Она медленно проговорила:
   – Я согласилась увидеть тебя, Леттис, ради Лейстера. Он бы просил меня об этом. Но даже если бы он стоял тут на коленях передо мной и просил о том, о чем умоляешь ты, то и тогда бы я не смогла сделать этого. Ничто не может спасти твоего сына… и мужа. Они слишком далеко зашли. Я не смогу, даже если бы и желала, остановить теперь казнь. Есть моменты, когда нужно идти только вперед. Не оглядываться назад. Эссекс шел вперед с открытыми глазами и намерением уничтожить самого себя. Я должна подписать ему смертный приговор, и мы с тобой должны сказать этому глупому мальчишке «прощай».
   Я покачала головой. Я была вне себя от горя. Я наклонилась и поцеловала край ее платья.
   Она стояла и смотрела на меня, а я подняла глаза и увидела в ее глазах сочувствие. Затем она сказала:
   – Поднимись. Я устала. Прощай, кузина. Мне думается, что это очень странная пляска наших жизней: моей, твоей и этих двоих мужчин, которых мы любим. Да, мы с тобой очень любили двух мужчин. Один ушел от нас, другой уйдет вскоре. Возврата нет. Пусть будет то, чему суждено быть.
   Как старо она выглядела со следами горя на лице!
   Я собиралась еще раз умолить ее, но она покачала головой и отвернулась.
   Я была в отчаянии, но ничего не оставалось, как уйти и ехать обратно в Лейстер Хауз.
   Мне не хотелось верить, что она не смилостивится. Я твердила себе, что когда дойдет до подписания смертного приговора, она не сможет сделать этого. Я видела по ее лицу: она любила его. Не так, как любила Лейстера, но все же – любила. Я надеялась.
   Но она подписала приговор, и я впала в отчаяние. Затем она отменила приговор, и я была счастлива, но на короткое, Боже мой, на какое короткое время, потому что она вновь передумала, несомненно, убежденная своими министрами.