Холт Виктория. Мой враг – королева

   Она еще раз подписала приговор, и, на сей раз, возврата не было.
   В среду, 25 февраля, мой сын, одетый в черное, вышел из Тауэра и был привезен на высокий двор позади Башни Цезаря.
   Когда он положил голову на плаху, он громко молился.
   Весь Лондон был погружен в скорбь, а палач был схвачен толпой и отбит у нее лишь перед тем, как они собирались убить его. Разве то была его вина – бедный человек!
   Королева закрылась ото всех и скорбела, а я оставалась в спальне Лейстер Хауз и ожидала новостей о своем муже.
   По прошествии недели после казни Эссекса бедный Кристофер был допрошен, признан виновным и 18 марта обезглавлен в Тауэр Хилл.

СТАРАЯ ЛЕДИ ИЗ ДРЕЙТОН БАССЕТ

   Итак, я снова осталась вдовой, я потеряла сына, которого, несмотря на его безрассудство, я любила более всех на свете. Мой молодой муж умер вместе с ним, и теперь мне предстоит жить уже одной.
   Все изменилось. Королева более не претендовала на вечную молодость. Мне было шестьдесят, а ей должно быть шестьдесят восемь: две старые женщины, которые более не думали друг о друге. Все кажется в далеком прошлом: времена, когда мы с Лейстером были в тайной связи, когда мы состояли в тайном браке и когда я страшилась ее гнева.
   Я слышала, что она скорбит о мужчинах, которых любила: о Лейстере и Эссексе, и она все еще оплакивает Берли, Хэттона, Хинеджа и прочих фаворитов. Слышали, будто она сетовала, что в наше время таких больше нет, забывая о том, что они казались богами рядом с ней – богиней. Теперь она просто старая женщина.
   Два года спустя после смерти Эссекса она умерла. Она до конца несла свою королевскую гордость, и, хотя страдала от жестокой болезни, она ходила пешком и ездила верхом, как только могла вновь подняться с постели, для того, чтобы ее народ видел свою королеву.
   Она простудилась, и решила ехать в Ричмонд, который она считала наиболее комфортным из всех дворцов. Ее простуда становилась все серьезнее, но она не пожелала ложиться в постель, и когда Сесил, умоляя ее, сказал, что для блага своего народа она должна сделать это, она ответила со знакомым королевским апломбом: «Маленький человечек, запомни: слово должна – не для подданных по отношению к королеве».
   Но когда оказалось, что она не может стоять, то было приказано принести подушки, и она легла на пол.
   Когда мы услышали, что королева умирает, над страной нависла тишина. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как рыжеволосая молодая женщина двадцати пяти лет в Тауэре провозгласила свою решимость жить и работать для блага страны. И она исполнила свое обещание, никогда не забывая о своей миссии. Англия была для нее выше всего: выше любви, выше Лейстера, выше Эссекса.
   Когда она уже настолько ослабела, что не могла сопротивляться, ее отнесли в постель.
   Она умерла 24 марта 1603 года, накануне Благовещения святой Девы, как было отмечено.
   Даже время для смерти она выбрала подходящее.
   Так, они ушли все – все, кто наполнял мою жизнь, и все, ради которых стоило жить.
   Теперь я старая женщина – бабушка, которая должна проводить дни в покое и затворничестве.
   На трон вступил новый король, Джеймс VI Шотландский стал Джеймсом I, королем Англии. Беспокойный, подозрительный, не слишком располагающий к себе монарх.
   Отошли в прошлое блеск и пышность двора Елизаветы, и у меня не было желания быть представленной к новому двору.
   Я уехала в свой дом в Дрейтон Бассет, где решила вести жизнь провинциальной леди. Это было почти как второе рождение. Обо мне иногда вспоминали как о матери Эссекса и жене Лейстера; я и в провинции содержала дом как королевский, и это доставляло мне удовольствие.
   Мои внуки часто навещают меня. Их много; мне нравится с ними болтать, а им слушать истории о прошлом.
   Только одно неприятное событие взволновало мою жизнь в эти годы. В год смерти королевы Роберт Дадли, сын Лейстера и Дуглас Шеффилд, старался доказать, что между его родителями был узаконенный брак. Естественно, я не могла позволить ему доказать это, поскольку тогда я лишилась бы львиной доли своего состояния.
   Это было неприятно, и в этом, как и во всех подобных случаях, был элемент страха: вдруг предполагаемое окажется правдой.
   Этот человек настаивал на том, что его родители были повенчаны, а он – законный сын Лейстера.
   Он был с Эссексом в Кадизе, и когда он вернулся, овдовев, начались неприятности: он женился и его жена была дочерью очень влиятельного джентльмена, сэра Томаса Лея. Именно этот человек настоял, чтобы Дадли опротестовал в суде акт своего незаконного рождения. Он сделал это, и я рада сказать, что безуспешно, но он был столь зол, что попросил разрешения оставить страну на три года.
   Получив разрешение, он отбыл из Англии, прихватив с собой свою прекрасную кузину, которая переоделась в мужское платье и изобразила его пажа. Он оставил в Англии жену и детей и никогда к ним больше не вернулся: из этого видно, что он был безответственный человек.
   Пенелопа продолжила свою карьеру. После смерти Эссекса, лорд Рич развелся с нею, и она вышла замуж за Маунтджоя. Против этого брака были многие, но венчание было исполнено капелланом Маунтджоя, Лодом. Говорили, что Лод не имел права венчать женщину, которая была разведена. Многие годы затем Лод оплакивал этот свой поступок, который разрушил его карьеру, хотя позднее ему удалось выдвинуться на службе.
   Бедный Маунтджой, хотя он был в почете и стал графом Девонширом, не прожил долго после венчания с Пенелопой. Он умер в 1606 году, тремя годами позже смерти королевы. Пенелопа умерла в один год с ним. Она оставила мне семеро внуков, не только от Рича, троих – от Маунтджоя: Маунти, Елизавету к Джона.
   Странно, что моя жизнелюбивая дочь умерла, а я продолжаю жить. Но это – моя судьба. Иногда мне кажется, что я буду жить всегда.
   Моя дочь Дороти умерла в 1619 году, за три года до освобождения своего мужа из Тауэра, куда он попал в дни Порохового Заговора по подозрению в участии. Он был лишен всего состояния и приговорен к пожизненному заключению, и лишь шестнадцать лет спустя произошло его освобождение благодаря содействию мужа его дочери. Брак тот, впрочем, был крайне несчастлив, и Дороти часто прибегала ко мне от мужа скрываться.
   Когда она умерла, мне было около восьмидесяти, но я все еще была жива.
   Я так много видела за свою жизнь: я жила и после того, как сэра Уолтера Рейли послали на эшафот. Он не сумел обворожить Джеймса, как обвораживал Елизавету. Я слышала, что будто бы он, кладя голову на плаху, сказал: какая разница теперь, как лежит голова, было бы сердце в порядке. Какие мудрые и смелые слова, подумала я о враге Эссекса.
   Я сидела в своем кабинете в Дрейтон Бассет и думала о Рейли: когда-то он был красивым, надменным и самонадеянным. Так вот уходят могущество и слава. И все же я жила.
   Умер и король, и на трон вступил его сын – энергичный Чарльз, которого я видела дважды – человек большого достоинства.
   Жизнь изменилась. Она никогда уже не будет такой, как была при великой Елизавете. И такой королевы никогда не будет тоже. Как бы она огорчилась, видя, что ее любимая Англия подпала под власть Стюартов. Богом данное право королей! Как часто мы слышим эти слова! Она тоже верила в них, но она знала, что правитель – исполнитель воли народа, и никогда она не огорчала свой народ.
   Джеймс… Чарльз… Что они знают о славных днях, когда красивейшие и славнейшие мужчины двора окружали королеву, как светлячки – лампу, и мудрейшие из них сохраняли свои крылья необожженными. Да, они были ее любовниками – все, потому что любили ее, и она любила их. Но они были суть ее фантазии, ибо ее истинной любовью была Англия.
   Ее смерть унесла из моей жизни что-то важное, и это странно, потому что она ненавидела меня, а я не могу сказать, чтобы всегда любила ее. Но она была частью моей жизни, как и Лейстер, и вместе с ними умирала и часть меня.
   Эта невозмутимая старая леди в Дрейтон Бассет, живущая хлопотами о внуках, воспоминаниях о своей юности, заботящаяся о месте для себя в Раю, неужели это та Леттис, графиня Эссекс, графиня Лейстер, жена Кристофера Блаунта? Бедный Кристофер! Но он не в счет. Я перестала жить опасно – и славно – со времени смерти Лейстера.
   Я все это прожила. Эти люди плыли мимо меня по течению жизни, играли предназначенные им роли и уходили, а я все жила.
   Теперь, когда я написала всю историю своей жизни, я как бы прожила ее еще раз так ярко, будто это было вчера. Я закрываю глаза и иногда чувствую, что, когда открою их, то увижу Лейстера, склонившегося ко мне, целующего меня, возрождающего во мне то желание, что мы оба находили неодолимым. Я представляю, что одеваю королеву, и чувствую внезапный щипок, потому что я забыла принести ее кружева.
   Я вижу нас троих, рядом: Елизавету, Лейстера и себя… себя – на заднем плане, но я так же важна для них, как и они – для меня. И затем, – странно, но – Эссекса, королеву и себя.
   Однако они все ушли – а я живу.
   Мне больше девяноста лет. Это очень много. Меня можно простить за то, что иногда я воображаю себя в прошлом.
   Больше всего мне нравится, когда мой внук, Эссекс, приходит ко мне. Это человек большой душевной силы, нацеленный на правильные поступки, человек долга, который он исполнит вопреки своим желаниям. Он не ищет в жизни наград. Он – солдат, и не может быть худшим солдатом, чем его отец.
   Надеюсь, что вскоре он снова приедет. Может быть, на Рождество. Я была бы рада видеть его. Он много рассказывает мне о короле и о парламенте, о проблемах с церковью. Он полагает, что назревает конфликт между королем и парламентом, и в случае его возникновения он не встанет на сторону короля.
   Я говорю ему, что он высказывается в точности как его отец – безрассудно. Но, в действительности, он далек от безрассудства.
   Он сидит передо мной, сложив руки, и глядит в будущее.
   Как я надеюсь, что он приедет на Рождество!
   Рано утром на Рождество в году 1634-м, когда горничная вошла в спальню старой леди в Дрейтон Бассет, она нашла ее спящей мирно, но бездыханно.
   Она была мертва.
   Лейстер умер за сорок шесть лет до этого, Елизавета – за тридцать один год.
   Ей было девяносто четыре года.