Холт Виктория. Три короны

   Когда они готовились к выходу на сцену, к ним подошли Маргарита Бладж и Генриетта Вентворт. Последняя, в отличие от первой, была настроена восторженно.
   Мария попыталась успокоить расстроенную камеристку королевы.
   – Дорогая Маргарита, послушай меня, – сказала она, – вы выглядите просто великолепно. Уверена, вы будете самой лучшей Дианой из всех, какие только появлялись в театре. И платье у вас превосходное. Я никогда не видела таких замечательных украшений.
   – Они-то и расстраивают меня, – вздохнула Маргарита. – Своих бриллиантов у меня нет, а эти мне одолжила герцогиня Саффолкская – только на одно выступление.
   – Они ей идут, правда? – спросила Генриетта.
   – Очень идут, – сказала Мария. – Думаю, зрители засмотрятся на них.
   Маргарита задрожала.
   – Ах, ну хватит же наконец! – в сердцах воскликнула Генриетта. – В танцах нет ничего дурного.
   – Все равно, я предпочла бы не выступать, – сказала Маргарита.
   – Вот ведь какая глупая! – всплеснула руками Генриетта. – Ей предложили танцевать перед самим королем, дали украшения – а она все недовольна. Леди Мария, хоть вы вразумите ее – велите, чтобы не куксилась.
   – Мне очень жаль, но я не знаю, что нужно говорить в подобных случаях, – сочувственным тоном произнесла Мария.
   – Вы очень добры, Ваша Светлость.
   – О Господи! – вспыхнула Генриетта. – Не могла даже улыбнуться – хотя бы в благодарность леди Марии, сделавшей тебе столько комплиментов. Между прочим, весь этот балет задуман ради нее.
   – Право, мне очень неловко, – пробормотала Мария. – Боюсь, здесь слишком многое будет зависеть от меня.
   – Не вижу повода для подобных опасений, – сказала Генриетта. – Кто-кто, а уж Джемми-то позаботится и о вас, и о нашем общем успехе.
   – Ах, я ему так признательна!..
   – Как и все мы, – подхватила Генриетта.
   В эту минуту в комнату вошла еще одна молодая придворная дама.
   – Нужна какая-нибудь помощь? – осведомилась она.
   – Спасибо, Франциска. У нас уже все готово, – ответила Генриетта.
   Заметив принцесс, служанка королевы Франциска Эпсли почтительно поклонилась. У Марии даже захватило дух от неожиданности: она еще никогда не видела таких красивых девушек. Ей захотелось внимательней рассмотреть эти прекрасные черные глаза с длинными, словно бархатными ресницами, роскошные вьющиеся волосы и стройную фигуру вошедшей служанки.
   – Миледи, – торжественным тоном произнесла Генриетта, – разрешите представить вам Франциску Эпсли.
   Мария выдохнула:
   – Очень рада нашему знакомству. Надеюсь, мы будем часто видеться, Франциска.
   – Сочту за честь служить вам, – ответила девушка.
   Они улыбнулись – каждая из них признавала красоту и обаяние другой; обе хотели, чтобы новое знакомство переросло в дружбу.
   – Маргарите ничем не угодишь, – сказала Генриетта. – Она жалуется на то, что ей дали лучшую роль в спектакле и осыпали несметным количеством бриллиантов.
   В ответ Маргарита что-то пролепетала, но ни Мария, ни Франциска не расслышали ее слов. Они по-прежнему разглядывали друг друга.
 
   Выйдя на сцену, Мария испугалась. Зрители благожелательно аплодировали; в первом ряду сидели ее дядя и отец. Герцог был с ней предупредителен, ласков, и она хотела бы любить его так же, как он любил ее. Временами так оно и было, но она все равно не могла забыть слухов о его любовницах. Она не знала, какие именно отношения связывали его с этими женщинами, доставлявшими столько беспокойств ее матери, – а потому пыталась вообразить их. В такие минуты ее посещали какие-то смутные, ужасные видения; она пыталась избавиться от них, но ее мысли сами собой вторгались в запретную сферу.
   Затем она увидела Франциску Эпсли. Их взгляды встретились, и Франциска ободряюще улыбнулась.
   Она желает мне успеха, подумала Мария. Если я провалюсь, она очень расстроится.
   В эту минуту она решила танцевать так, как еще никогда не танцевала, – доказать зрителям, что они не ошиблись в ней.
   Заиграла музыка, а ноги Марии словно приросли к полу; к счастью, она услышала шепот Джемми, доносившийся из-за кулис:
   – Ну, давай, кузина! Давай – это всего лишь игра.
   И вот, благодаря присутствию Джемми, Франциски Эпсли и герцога Йоркского, выступление вдруг превратилось в такую же забаву, какой в свое время были уроки мистера Беттертона. Она начала танцевать – и танцевала легко и свободно.
   Чуть позже она порадовалась за Маргариту Бладж. В своем сверкающем платье, та была великолепна – настоящая богиня Диана. Вот кого ждет успех, подумала Мария.
   Сара хотела, чтобы ее заметили, а потому все время находилась на самом краю сцены, ближе к зрителям; что касается Анны, то она танцевала с небрежностью, умилявшей всех, кто ее видел.
   Когда закончилось финальное действие, все поняли: балет удался на славу. Король был доволен. Двор единодушно приветствовал его племянниц.
   Яков чуть не прослезился от радости: ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем успех его дочерей. Король поднялся на сцену, чтобы поздравить мистера Кроуни, своих племянниц и всех танцоров, участвовавших в постановке.
   Вернувшись в гримерную, Мария застала в ней безутешно плачущую Маргариту.
   – Когда балет начался, оно было у меня на шее. Где же я могла потерять его?
   Выяснилось, что у Маргариты пропало бриллиантовое ожерелье, которое дала ей леди Саффолк. Мария ужаснулась.
   – А на сцене их нет?
   – Я уже и за кулисами все обыскала. О, леди Мария, что мне делать? Они стоят восемьдесят фунтов стерлингов – страшно вспомнить, с каким трудом я выпросила их на один вечер. Ох, видно, Господь решил наказать меня. Я ведь знала – это грех.
   Мария не знала, что сказать. Она прекрасно понимала состояние девушки, против своей воли одолжившей очень дорогие украшения, а затем потерявшей их.
   – Теперь мне ни одной безделушки не доверят – никогда! – всхлипнула Маргарита.
   – Нужно еще раз все обыскать – может быть, оно куда-нибудь закатилось.
   – Мои служанки уже везде посмотрели. И я тоже. Его нигде нет – нигде, как в воду кануло. Ах, что я теперь скажу леди Саффолк?
   – А ты уверена, что вы смотрели везде, куда бы оно могло упасть?
   – Да… кажется, да.
   – Я сама все осмотрю. У меня зоркие глаза – а ожерелье не из маленьких, да еще должно сверкать на свету. Если оно не рассыпалось, я найду его.
   – Боюсь, кто-то его уже нашел и решил оставить у себя.
   – Ладно, оставайся здесь. Если на сцене его нет, я обращусь за помощью к моему отцу.
   – Леди Саффолк не простит мне этой пропажи. Мне нужно будет возместить его стоимость – а как?
   Мария вернулась на сцену и внимательно осмотрела весь ее дощатый настил – ожерелья нигде не было. Тогда ей пришло в голову, что Маргарита могла зайти в одну из комнат за кулисами, а потом забыть об этом. Принцесса решила и туда заглянуть.
   Ничего не найдя в первой комнате, она направилась в другую. В ней было темно, только лунный свет падал из окна. Мария заколебалась. Можно ли что-нибудь разглядеть в этом полумраке? Но ведь бриллианты должны сверкать даже при луне – значит, нужно попробовать. Она переступила порог и почти сразу услышала какой-то шорох, доносившийся из угла. Очевидно, в этой комнате она была не одна.
   Мария уже хотела сказать, что ищет бриллианты, пропавшие у Маргариты Бладж, и тут разглядела две человеческие фигуры, лежавшие на полу. Она узнала их – это были Джемми и Генриетта Вентворт, и Мария поняла, чем они здесь занимались.
   Постояв несколько секунд, она опрометью выбежала из комнаты.
   Джемми и Генриетта! А Джемми – женат!
   Увиденное потрясло и ужаснуло ее; но было и какое-то чувство, которого она еще никогда не испытывала. Она не могла определить его – только знала, что ее милый Джемми изменил своей супруге.
   Мария снова очутилась на сцене. Едва ли сейчас стоило здесь появляться – зрительный зал был все еще переполнен, ее могли увидеть.
   – Что-то случилось, миледи?
   Мария оглянулась и увидела Франциску Эпсли.
   – А… это ты, – запинаясь, пробормотала Мария.
   – Вы чем-то расстроены, миледи?
   – Да… немного…
   – Чем я могу вам помочь?
   – Нет… не знаю, кто мне теперь поможет.
   – Если вы пожелаете довериться мне, то я…
   – Да, пожалуй, на тебя можно положиться.
   Франциска взяла Марию за руку и отвела в комнату – похожую на ту, в которой Мария застала Джемми и Генриетту, но расположенную в другом коридоре и освещенную несколькими свечами в канделябрах.
   – Ну вот, присаживайтесь.
   Они сели на кушетку, и Мария положила голову на плечо Франциски.
   – Не знаю, как и сказать-то об этом, – вздохнула она. – Это… отвратительно. А ведь он казался мне таким милым!
   – Кажется, я понимаю, в чем дело.
   – Да? Верно, ты очень проницательна. Франциска улыбнулась.
   – Неудивительно, я старше вас.
   – Мне уже одиннадцать лет, – сказала Мария.
   – А мне на девять больше.
   – Ты очень красивая. Франциска рассмеялась.
   – Полагаю, у вас нет ни малейшей причины завидовать мне.
   – Это тебе только кажется, – смутилась Мария, – когда я тебя увидела, я подумала, что еще не встречала таких красивых, как ты.
   – Ну, при дворе вы встретите много красивых мужчин и женщин.
   – Возможно, – сказала Мария. – Но все равно мне очень приятно разговаривать с тобой. Знаешь?.. Даже то, что я там видела… для меня это уже не имеет такого большого значения, как в ту минуту…
   – Да, полагаю, это и в самом деле не имеет большого значения.
   – Не совсем так… Вот когда подобное происходит с человеком, которого ты любишь, тогда все это становится очень важно… а ведь я любила его!
   Франциска положила руку на плечо принцессы.
   – Не думайте об этом. Забудьте – будто ничего и не было.
   – Ты права, после встречи с тобой это уже не важно. Ах, Франциска, мне все в тебе нравится – даже имя. Знаешь что… давай говорить о чем-нибудь, я хочу поскорей забыть то, что видела в той комнате. Ты меня понимаешь?
   – Понимаю, миледи, – сказала Франциска. – Давайте поговорим о балете. Вы танцевали великолепно, и ваша роль держала все действие. Диана тоже была очаровательна.
   – Ох, хорошо, что ты мне напомнила! Я ведь и в комнату зашла, потому что искала… – Мария выпрямилась и повернулась к Франциске. – Послушай, может быть, ты мне поможешь. Маргарита Бладж потеряла бриллианты, которые ей одолжила леди Саффолк. Бедная, она просто в ужасе – боится, что ей придется возмещать их стоимость, а у нее нет денег.
   – Не переживайте, миледи. Отыщутся ее драгоценности.
   – А если нет? Несчастная Маргарита – от горя она сама не своя. Она и танцевать-то не хотела, потому что балет ей кажется греховным занятием, а ее все-таки заставили – и, считай, заодно вынудили одолжить эти бриллианты. Вот ведь какая беда!
   Франциска внимательно посмотрела на свою новую подругу.
   – С вашим отцом вы не говорили? – спросила она. – Он мог бы помочь.
   – Ты думаешь?
   – Уверена, если вы обратитесь к нему, он не откажет в помощи – ему захочется сделать вам приятное.
   – А ведь ты права, Франциска. Ах, какая ты умница! Немедленно идем к нему.
   – Вы желаете, чтобы я пошла с вами?
   – Разумеется! Кроме всего прочего, я хочу познакомить его с моей новой подругой. Увидишь, он тебе обрадуется не меньше, чем я.
   Франциска улыбнулась.
   – Ну, на этот счет я придерживаюсь иного мнения, – сказала она.
   – И очень даже ошибаешься! Мой отец желает мне счастья. Он любит меня, и я тоже…
   Мария вдруг осеклась, а затем нахмурилась. Да, она любит его – вот только бы избавиться от этих назойливых мыслей… о нем и о том, что она видела в комнате, где прятались Джемми и Генриетта.
   Все это было невыносимо отвратительно, и она вновь – уже в который раз! – решила не думать ни об отце, ни о Джемми. Да, теперь у нее есть подруга, и их отношения никогда не будут омрачены чем-то позорным и оскорбительным для нее.
   – Пошли, поищем моего отца, – сказала она. – Нужно выручать нашу бедную Маргариту.
   Герцога Йоркского они застали с какой-то незнакомой миловидной женщиной. Увидев дочь, он отвернулся от своей собеседницы.
   – Дорогая, что случилось? – спросил он.
   – Папа, нам нужно поговорить. Франциска думает, что ты сможешь нам помочь.
   Яков с улыбкой взглянул на молодую служанку королевы, которую и раньше встречал при дворе. Франциска поклонилась и молча повела их к выходу из зала.
   – Ну, так что же все-таки стряслось? – повторил он свой вопрос, когда они очутились в той же самой комнате, где Мария только что разговаривала с Франциской.
   Мария вкратце рассказала о том, при каких обстоятельствах Маргарита Бладж одолжила украшения, одно из которых потеряла во время выступления.
   – Гм… а что из себя представляет это ожерелье? – спросил Яков.
   – Оно стоит восемьдесят фунтов стерлингов.
   Яков кончиками пальцев коснулся черных локонов своей дочери.
   – Дорогая, эта сумма вовсе не так умопомрачительна, как я уже готов был предположить. Пожалуй, я смогу подобрать равноценную замену этим бриллиантам – если они сами не будут найдены, разумеется.
   – Ты хочешь сказать, что Маргарите не придется возмещать стоимость этого ожерелья?
   – Да, если тебя устроит мое предложение.
   – Папочка! Очень даже устроит!
   – В таком случае, будем считать этот вопрос решенным. Мария смущенно посмотрела на Франциску, затем перевела взгляд на отца.
   – Ах, какой сегодня счастливый вечер, – тихо проговорила она.
 
   Через несколько дней принцессы вернулись в Ричмонд, где снова оказались предоставлены заботам леди Франциски Вилльерс. Генри Комптон, официально назначенный их гувернером, даже не удосуживался справиться, обучаются ли девочки хоть чему-нибудь или нет. Тем не менее Мария занималась по-прежнему прилежно – вкус к знаниям развился в ней еще с той поры, когда она всеми силами старалась угодить отцу. А вот Анна училась плохо – почти не заглядывала в книги.
   «Что-то у меня разболелась голова, – говорила она, когда ее пытались усадить за парту. – И еще глаза слезятся, совсем ничего не вижу».
   К таким же уловкам она прибегала, чтобы отлынивать от любой работы, по той или иной причине не нравившейся ей. Новый образ жизни ее вполне устраивал. Быть всеобщей любимицей, все время получать подарки и угощения (взрослые знали о слабости младшей принцессы), часто бывать при дворе, проводить вечера за картами, держа под рукой блюдо с восточными лакомствами, дни напролет болтать с ее подругой Сарой Дженнингс – требовалось ли ей что-нибудь еще?
   Только Мария могла каждое утро заниматься французским языком с преподавателем Пьером де Ламье, уже давно поселившимся в Ричмонде. Однажды Анна услышала, как ее сестра читала вслух французские книги, и захлопала в ладоши.
   – Сестра, какая ты умная! Хотела бы я хоть чуть-чуть походить на тебя.
   – Если бы и вправду хотела – уже научилась бы и читать и писать.
   Анна засмеялась.
   – Ну нет, мне нельзя перенапрягать зрение. Да и все равно у меня ничего бы не получилось.
   – Лентяйка, – произнесла Мария тем строгим тоном, каким разговаривала с сестрой, когда они были совсем маленькие.
   Анна засмеялась еще громче.
   – О, нашему папе достаточно и одной умной дочери. Иногда Анна пробовала рисовать – тут у нее определенно был талант. Учитель рисования господин Гибсон делал все от него зависящее, чтобы поощрять эти занятия; под впечатлением его похвал Анна довольно часто сидела рядом с сестрой и делала грифельные наброски на больших листах бумаги. Госпожа Гибсон тоже принимала участие в обучении принцессы, поскольку и сама знала толк в живописи. Оба супруга были карликами – однако удивили весь двор, произведя на свет девять совершенно полноценных детей. В свое время они принадлежали королеве Генриетте-Марии, а позже получили свободу и прижились в Ричмонде.
   Все это время Мария не переставала думать о своей новой подруге. Она уже несколько раз наведывалась во дворец святого Якова, где Франциска жила вместе с родителями, сэром Алленом и леди Эпсли. У них сложились не совсем обычные отношения, говорила Франциска, – слишком уж велика была разница в возрасте; а с другой стороны, в этом-то и крылось что-то заманчивое, даже таинственное. Что-то важное, хотя и не самое главное, поскольку их обеих влекло друг к другу.
   Они всегда находили тему для разговора. Сидеть рядом с Франциской, держать ее за руку и смотреть в ее прекрасные черные глаза – все это казалось Марии наивысшим наслаждением, из существующих на земле. Вот какой любовью хотелось ей любить отца и Джемми; но они уже не могли вызывать в ней таких чувств, потому что отгородились от нее чем-то отталкивающим, постыдным… и не совсем доступным ее пониманию. Думая о них, она почему-то вспоминала то скользкие недомолвки и слухи, то гадкие эпиграммы, позорившие их обоих – и от этого чувствовала себя униженной, оскорбленной в своем отношении к ним. С ними у нее не могло быть ничего идеального и возвышенного, связывавшего ее с Франциской.
   «Знаешь, Франциска, – по какому-то другому, незначительному поводу заметила она, – я никогда не выйду замуж. Мне нестерпимо даже думать о браке. Давай я буду называть тебя своим мужем, а сама стану твоей супругой – ведь через несколько лет мы все равно покинем двор и поселимся вместе, в каком-нибудь маленьком домике». В ответ Франциска улыбнулась и сказала, что только очень маленькие девочки могут рассуждать подобным образом; Мария тогда лишь покачала головой, но уже в следующем письме назвала ее своим мужем, а внизу подписалась: «Твоя любящая жена».
   Однажды, когда она сидела рядом с Анной и смотрела ее рисунки, в комнату вошла леди Франциска Вилльерс. В руке она держала распечатанное письмо – Мария вздрогнула, узнав в нем послание, предназначенное Франциске Эпсли.
   Леди Франциска выставила за дверь обоих карликов и принцессу Анну, а затем положила письмо на стол.
   – Миледи, – строго произнесла она, – это ваш почерк? Мария молча кивнула – отпираться было бесполезно.
   – Оно адресовано «Моему мужу», а подписано «Твоя любящая жена Мария».
   Мария продолжала молчать.
   – На конверте тоже есть надпись – «Франциске Эпсли». Что все это значит, миледи?
   – Это значит, что Франциска – моя лучшая подруга, – сказала Мария, – и еще… что я писала только ей, а не кому-то другому.
   – Сдается мне, вы очень близко сошлись с ней.
   – Она мне дороже всех людей на свете.
   – Вот как?
   Леди Франциска положила руку на письмо.
   – Думаю, вы поступаете опрометчиво, общаясь с молодой женщиной таким экстравагантным способом.
   – Но я не написала ничего такого, что можно было бы истолковать в каком-нибудь превратном смысле!
   Мария не убедила леди Франциску. Та заподозрила что-то неладное.
 
   Сразу после ухода леди Франциски Вилльерс в комнату вернулась принцесса Анна. Ее сестра по-прежнему сидела за столом, на котором лежало распечатанное письмо.
   – Что случилось? – спросила Анна.
   – Меня обвинили в том, что я слишком экстравагантным способом общаюсь со своей подругой.
   – С какой подругой?
   – С самой лучшей.
   – Пожалуйста, расскажи мне о ней, – подсев к сестре, взмолилась Анна.
   Марии и самой хотелось поговорить о Франциске Эпсли – начав рассказывать о ее достоинствах, она уже не могла остановиться. Сколько она ни подбирала слов, их все-таки не хватало, чтобы передать совершенства ее подруги.
   Анна слушала, затаив дыхание.
   – Я видела ее при дворе, – наконец выдохнула она. – И мне тоже хочется быть ее подругой.
   – Ах, Анна, вечно ты мне подражаешь!
   – Вовсе нет, – возразила Анна. – Например, за столом.
   – Что верно, то верно. Мне далеко до твоего аппетита.
   – Тем более, – сказала Анна. – Должны же мы иметь хоть что-то общее.
 
   Мария-Беатрис уже не вспоминала о своем монастыре и прежних подругах-весталках. Теперь ей больше всего на свете нравились увеселения, каждый день устраивавшиеся при дворе ее деверя. Она с удовольствием смотрела на живые картины, изображавшие ее мужа и герцога Монмута, какими те были во время осады Маастрихта. Она дрожала от волнения, видя Якова то отдающим приказы в окопах, под вражеским огнем, то разрабатывающим план какой-нибудь военной операции. Ее переживания умиляли и одновременно настораживали короля. Карл понимал нешуточную подоплеку этих сценических забав – видел, что стоит за потешными поединками между братом и сыном. Во всех этих сценах Яков старался показать себя более опытным стратегом, превзойти Джемми умом и опытностью, а Монмут хотел продемонстрировать придворным свою силу, ловкость и храбрость, свойственные его возрасту.
   Знал король и истинную причину, заставившую его невестку так пристально следить за всеми придворными мероприятиями, в которых участвовал ее супруг.
   До приезда в Англию Мария-Беатрис и не предполагала, что когда-либо будет питать такие сильные чувства к Якову. Герцог Йоркский был на двадцать пять лет старше нее; он относился к числу мужчин исключительно чувственных; в постели Яков требовал от нее много такого, что по ее прежним представлениям ни в какой мере не могло доставить ей удовольствие, – ах, как она ошибалась! Мечтавшая стать весталкой, она уже давно превратилась в страстную, любящую женщину.
   Она сама удивлялась, вспоминая себя лежавшей на брачном ложе и дрожавшей при мысли о возможном приходе супруга. Теперь она часами ждала его и боялась, что вместо визита к супруге он пожелает остаться у одной из своих любовниц. Она ревновала, умоляла Якова не изменять ей – но никакие ее мольбы не могли изменить его. Он был по-прежнему ласков и добр, но от любовных похождений отказываться не собирался.
   Ей стали известны некоторые подробности его первого брака. В частности, как он бросил вызов семье, но все-таки женился на Анне Хайд. И как впоследствии его родственники всеми силами пытались отравить ей жизнь – все, кроме короля, не раз встававшего на защиту невестки.
   Последнее обстоятельство не вызывало у нее сомнений. Разве король не сочувствовал ей самой? Разве не пытался скрасить ее унылое существование? Вот почему, оглядываясь на прошлое, она начинала думать, что все перемены в ее судьбе наметились во время первой встречи с ним.
   С тех пор прошло довольно много времени, и теперь, следя за живыми картинами, в которых участвовал ее супруг, Мария-Беатрис молила Бога о том, чтобы он одержал верх над Монмутом. Она знала, что Монмут ненавидит Якова; ей казалось, что Яков никогда не сможет питать такой ненависти к племяннику.
   Мария-Беатрис была беременна. Ощупывая свой вздувшийся живот, она чувствовала щемящую нежность к ребенку, которому предстояло родиться через пять месяцев. Она заранее любила его и желала защитить от всех неприятностей, подстерегающих младенцев королевской династии.
   А иногда, наблюдая потешные сражения Якова с Монмутом, она желала защитить и его, этого незаконнорожденного сына Его Величества короля Карла Второго.
   Принцесса Анна подражала своей сестре во всем, что было ей под силу, – вот почему, один раз увидев Франциску Эпсли, она уже не могла отделаться от желания подружиться с ней.
   Мария ее намерению не препятствовала: во-первых, ей было приятно, когда кто-то восхищался красотой Франциски, а во-вторых, она любила сестру и не хотела вставать на ее пути. Тем не менее она очень боялась, что Франциска предпочтет ей Анну. Та вообще легко сходилась с людьми – как сверстниками, так и взрослыми; ее общительности можно было позавидовать.
   Свою подругу Мария стала называть Аврелией – по сходству с одной из драйденовских героинь, желанной гостьи в любой светской компании. Себе она тоже придумала новое имя: Клорина. Так звали пастушку из пьесы Бомона и Флетчера – верную, любящую и никем не понятую простую девушку.
   Когда Мария не видела Франциску, ее единственным утешением были письма к ней. Она исповедовалась в неземной любви к своей несравненной Аврелии, умоляла не забывать ее преданную жену Марию-Клорину.
   Поскольку леди Франциска не одобряла эту корреспонденцию, письма переправлялись во дворец святого Якова тайно, при участии карликов Гибсонов. Такие предосторожности доставляли немало удовольствия Марии – создавали атмосферу секретности, столь выгодно отличавшую ее нынешнюю жизнь от прежних унылых будней.
   Между тем Анна вовсе не собиралась оставаться в стороне от увлечения, целиком поглощавшего ее сестру. Она тоже хотела писать Франциске – пусть даже эпистолярное творчество не относилось к ее любимым занятиям.
   Однажды Мария застала Анну склонившейся над конторкой. Заглянув через ее плечо, она не без удивления обнаружила, что та трудится над посланием, адресованным некой «милой Семандре».
   Анна тотчас закрыла письмо руками.
   – Кто такая Семандра? – спросила Мария.
   – Ну, не могу же я называть ее Аврелией, ведь это имя – твое изобретение.
   – Семандра! Так звали героиню из трагедии про царя Митридата, да?
   Анна кивнула.
   – Господин Беттертон желает, чтобы я играла в ней. Кстати, там есть еще один известный персонаж – Зифарес. Вот я и решила: пусть Франциска будет Семандрой, а я – Зифаресом.
   – Анна, как тебе не стыдно все время подражать мне? Неужели ты не можешь придумать что-нибудь свое?