Холт Виктория. Три короны

   – Вильгельм, я не могу подчиниться тебе. Это день памяти моего деда.
   – Ладно, хватит глупостей. Одевай яркое платье – и без разговоров! Сегодня мы обедаем на людях.
   – Вильгельм, тринадцатое января я всегда проводила в уединении.
   – Ты будешь перечить мне?
   – Вильгельм, я сделаю для тебя все, что ты пожелаешь, но только не это. В день казни моего деда мы всегда соблюдали траур.
   – Не заставляй меня слушать всю эту чепуху. Я требую, чтобы ты оделась, как подобает для обеда в общественном месте.
   После его ухода вернулись служанки. Они застали ее расстроенной, готовой расплакаться.
   – Ну, что на сей раз? – взглянув на миссис Ленгфорд, прошептала Анна Трелони. – Какое новое злодейство задумал этот тиран?
   Миссис Ленгфорд, жена священника, приехавшего в Голландию вместе с Марией, уже давно служила у принцессы и полностью разделяла ту неприязнь, которую Анна Трелони питала к Вильгельму.
   – Он хочет показать, кто здесь хозяин, вот и все, – сказала она.
   – Ваше Высочество, что случилось? – спросила Анна.
   – Мне нужно переодеться. Принесите голубое платье и драгоценности.
   – Но ведь сегодня тринадцатое января, Ваше Высочество.
   – Принц желает, чтобы я обедала на людях и не портила им настроение своим траурным нарядом.
   Анна Трелони и миссис Ленгфорд переглянулись и сокрушенно вздохнули.
 
   Мария сидела подавленная, пища вызывала у нее отвращение; блюда ставили на стол и убирали нетронутыми. Вильгельм поглядывал на нее критически.
   Как он мог? – думала она. Так грубо оскорбить память их деда – такого же ее предка, как и его. Все знали, что прежде она всегда проводила этот день в трауре, и он, хоть и не соблюдавший всех положенных церемоний, никогда не мешал ее скорби.
   После обеда он сказал, что вечером они пойдут в театр.
   – Ты тоже пойдешь? – спросила она.
   – Я же сказал – мы вместе.
   – Но ты ведь не любишь театр.
   – Зато ты любишь.
   – Люблю – но не в такой день.
   – Ладно, я сказал – значит, идем.
   Этот вечер имел для него огромное значение. Весь мир должен был понять, что он отрекся от политики Божественного Права, которая стоила жизни его деду и которой следовал Карл, а в будущем собирался следовать Яков.
   Вильгельм хотел, чтобы все англичане знали: он стоит за протестантскую Англию и за Англию, управляемую королем в сотрудничестве с парламентом.
   Поэтому он не видел необходимости предаваться скорби по человеку, придерживавшемуся противоположных взглядов.

* * *

   После того январского дня Мария уже не могла вернуться к прежнему веселью. Еще никогда не была она так несчастна, как в это время. Ей казалось, что она всегда будет помнить чувства, испытанные за столом, а позже – в театре, где каждая реплика, звучавшая со сцены, причиняла ей страдание.
   Все это было как танцы в пасхальную неделю.
   Об этом узнает ее отец, думала она. Ее отец! Что произошло с их семьей? Она понимала, что должна любить и почитать Вильгельма, но порой это давалось с трудом.
   Монмут попытался ее утешить.
   – Ты слишком серьезно относишься к жизни, – сказал он.
   – А ты – нет?
   – Я – нет.
   – Иногда у меня складывается другое впечатление. Особенно в последнее время.
   – Сейчас-то?.. Да, кажется, в моей жизни наступает переломный момент.
   Он бросил на нее пылкий взгляд, и Мария подумала, что вот так же Джемми смотрел на очень многих нравившихся ему женщин. Тем не менее она была тронута.
   Когда они танцевали, она пыталась улыбаться, но все-таки не могла избавиться от грустного чувства. Было что-то нереальное в этой странной перемене, произошедшей в ее жизни, – она понимала, что долго так продолжаться не может.
   – Джемми, – спросила она, – ты еще побудешь в Голландии?
   – Ну, если меня и отсюда не выгонят, – улыбнулся он. – До сих пор мне здесь были рады.
   – Будь моя воля – знаешь, как тебе были бы рады здесь?
   – Как? – прошептал он.
   – Очень-очень, – ответила она.
   И, испугавшись собственной смелости, отвернулась.
 
   Вечером шестнадцатого февраля тысяча шестьсот восемьдесят пятого года Мария сидела в своих покоях и играла со служанками в карты, как вдруг в комнату впустили посыльного, сообщившего, что ей приказано немедленно явиться в кабинет принца.
   Увидев Вильгельма, Мария сразу поняла, что произошло нечто важное. Выражение его лица было как всегда бесстрастно, но она заметила, что ему трудно дышать – не из-за астмы, а от чего-то другого.
   – Известие из Англии, – сказал он. – Известие, которое мы должны были получить еще несколько дней назад. Почта опоздала из-за льда и снежных заносов. Так вот… Умер король Карл, на трон взошел твой отец.
   – Дядя Карл! – прошептала она.
   Он пристально смотрел на нее – уже не помнил о том, как ему досаждала ее привычка повторять его слова.
   – Ты понимаешь, – продолжал он, – какое значение это имеет… для всех нас.
   Мария промолчала. Она думала о своем дяде Карле, о его вечной беззаботной улыбке.
   – Я послал за Монмутом, – добавил Вильгельм. – Сейчас он будет здесь.
 
   В чувствах Монмута никто не мог усомниться. Отцу он был обязан всем, что имел и собирался иметь в своей жизни. А что с ним могло произойти теперь, когда королем стал его злейший и давнишний враг?
   С принцем Оранским он оставался до утра; затем вернулся во дворец Маурицхейс, предоставленный ему на время пребывания в Голландии, где предался своему горю.

* * *

   Днем аудиенции принца Оранского попросил Бевил Скелтон, вновь назначенный посол из Англии.
   Вильгельм согласился принять его. Незадолго до этого он получил письмо из Уайтхолла, содержавшее всего несколько размашистых строк:
   «Имею время лишь уведомить вас в том, что смерть моего брата была угодна Господу Богу. Подробный отчет о последних часах его жизни вы получите из других источников; сообщат вам и о всех обычных церемониях, состоявшихся в этот день и позволивших мне отныне именоваться королем Англии. В заключение сего заверяю вас в том, что наши отношения будут дружественны, насколько вы можете этого ожидать».
   Настолько дружественны, насколько вы можете этого ожидать. В этих словах заключалась явная угроза.
   Войдя в его кабинет, Скелтон сразу приступил к сути своего визита.
   – Его Величество король английский Яков Второй желает, чтобы вы немедленно выслали герцога Монмутского в Англию.
   Вильгельм склонил голову.
   – Желание короля Англии будет выполнено. Как только вы уйдете, я извещу герцога о том, что он больше не пользуется правами моего гостя. После этого вы сможете взять его под стражу и доставить в Лондон.
   Скелтон был доволен – одержанная победа не стоила ему большого труда; однако сразу после его ухода Вильгельм послал гонца к Монмуту, который рассказал ему о визите английского посла, передал деньги и от лица принца посоветовал как можно скорее выехать за пределы Голландии.
   Придя во дворец Маурицхейс, Скелтон не застал в нем Монмута.
 
   Вот и прошли радостные, счастливые дни.
   Мария проводила время со служанками, вспоминая танцы, театральные представления, катание на коньках и размышляя о своем будущем.
   Всю весну она ждала вестей от Джемми. Их не было.
   Первые новости появились только в мае. Оказалось, что Джемми уехал в Англию.
   Обстановка в Гааге еще никогда не была такой напряженной, как в эти дни. По дворцу с утра до вечера сновали гонцы и посыльные. За закрытыми дверями кабинета Вильгельм подолгу разговаривал с Бентинком; казалось, о Марии все забыли.
   Монмут остановился в Соммерсете. Там его принял лорд Таунтон. У лорда было немало сторонников на западе Англии, и ради сохранения протестантства они выражали готовность пойти с ним даже на смерть.
   К удивлению Вильгельма, короля поддержали очень многие, а его армии, возглавляемые Чарчхиллом и Феверсхемом, представляли собой грозную силу. С ней ли было тягаться повстанцам?
   Король Монмут – так они теперь называли герцога. Король! Вильгельм сжимал кулаки и молил Бога о победе над его злейшим врагом.
   Известие о ней привез первый же английский корабль – когда заливы очистились ото льда. Победил король Яков. Поражение короля Монмута в битве при Седжмуре было полным и окончательным.
   Вильгельм ликовал. Монмут, ну где же была твоя голова? – мысленно повторял он. Глупец, теперь ты и вовсе лишишься ее! Ты заслужил свою смерть, король Монмут.
   Ах, Джемми, думала Мария, что с тобой будет? Зачем ты решился на все это? Почему не остался с нами? Прошло бы немного времени – и мы бы снова танцевали, пели, катались на коньках… Мы с тобой были счастливы. А теперь? Что с тобой будет?
 
   О смерти Джемми ей сообщили в конце июля. Его казнили на эшафоте. Из Тауэра к месту казни он шел сохраняя достоинство и, не дрогнув, положил голову на плаху.

ЖЕНА И ЛЮБОВНИЦА

   Эти дни навсегда остались в памяти Марии: они изменили всю ее жизнь. Умер Джемми. Был убит по приказу ее отца.
   – По приказу своего дяди, – не глядя на Анну Трелони, сказала она.
   – Монмут совершил предательство, Ваше Высочество.
   – Я не верю в то, что он хотел занять трон.
   – Ваше Высочество, вы слишком доверчивы. Он именовал себя королем Монмутом. Это ли не доказательство его вины?
   – Не он – другие его так называли.
   Ей было тоскливо. Она закрылась в своих покоях и все время думала о нем: о том, как он танцевал, как смеялся – как занимался любовью с другими женщинами. Он не был святым, ее Джемми. Не был и аристократом, как ее супруг. Но зато был красив и обаятелен, и она никогда не скучала в его обществе.
   Если бы он не приезжал в Гаагу, думала она, я бы не так переживала его смерть.
   Весь двор говорил о преследованиях и расправах, начавшихся в Англии сразу после битвы при Седжмуре. Казни, пытки, тюремные заключения – все это становилось известно в Гааге, всему этому верили и ужасались.
   И все это, мысленно повторяла Мария, делалось от имени ее отца.
 
   Преподобному отцу Ковелу, заменившему преподобного отца Кенна в качестве капеллана принцессы Оранской, было приятно получить уведомление о визите Бевила Скелтона, английского посла в Гааге.
   Посол выразил желание поговорить с новым капелланом наедине, и к его приходу во всех покоях Ковела не было ни одного постороннего. Человек пожилой и лишенный той силы характера, какая отличала обоих его предшественников, Ковел догадался о важности предстоящей встречи, а потому создал максимально возможную атмосферу ее секретности.
   Как оказалось, он принял правильные меры.
   – Преподобный отец, – начал Скелтон, – я знаю, что на вашу порядочность можно положиться.
   – Без сомнения, друг мой. Без сомнения.
   – Это хорошо, поскольку наш разговор должен остаться между нами.
   – Можете мне довериться, соблюдение конфиденциальности получаемых мною сведений – моя прямая и святая обязанность.
   – Как я полагаю, – сказал Скелтон, – вы осуждаете то обхождение, которое принцесса видит со стороны принца.
   – Скандальное обхождение, сэр. Совершенно скандальное.
   – А сами вы – верный слуга короля Якова Второго, нашего законного монарха.
   – Да хранит Господь короля!
   – Все-таки я вынужден настаивать на том, чтобы наша беседа осталась в тайне.
   – Даю вам слово священника.
   – Хорошо. Так вот: брак принцессы – неудовлетворителен. Мало того, что он бесплоден, так еще и с принцессой обращаются, как с рабыней. Его Величество знает об этом и не может не испытывать беспокойства, поскольку принцесса – его любимая дочь. Она страдает, это ясно. Точно так же на ее месте страдала бы любая другая женщина. Поэтому король желает, чтобы брак был расторгнут, и моя задача состоит в том, чтобы найти повод для его расторжения.
   – Вы хотите сказать, что принц не способен произвести на свет сына?
   – Я хочу сказать, что он проводит ночи с любовницей.
   – Понимаю.
   – Судя по всему, принцесса об этом не знает.
   – Видите ли, друг мой, не так-то легко угадать, что у нее на уме. Иногда она ведет себя, как ребенок. А иногда – наоборот, великолепно владеет собой, и тогда кажется, что ее мудрости позавидовали бы многие правители.
   – Тем более. Думаю, если мы поможем ей узнать, что творится за ее спиной, ее гордость будет уязвлена. Ведь она гордая женщина. Не забывайте, она – принцесса. Итак, прежде всего мы должны поставить ее в известность о том, что у ее супруга есть любовница, что этой любовнице принцесса привыкла доверять и что супруг изменяет принцессе с самого первого года ее пребывания в Голландии.
   – Вы желаете, чтобы я рассказал об этом принцессе?
   – Нет, дело слишком деликатное. Шепните пару слов какой-нибудь ее служанке – выберете ту, которая ей ближе и дороже других… так, чтобы она непременно передала ваши слова своей госпоже. Тут уж вам решать, на какую из них можно рассчитывать. Вот только я бы на вашем месте не стал связываться ни с одной из сестер Вилльерс – едва ли младшие захотят выдать старшую, а уж старшая-то и подавно сорвет наши планы.
   Ковел кивнул. Под младшими сестрами Скелтон подразумевал Анну Бентинк и Екатерину Вилльерс, недавно вышедшую замуж за маркиза де Писсаро.
   – Пожалуй, я поговорю с Анной Трелони, – задумчиво произнес капеллан. – Принцессу она любит всей душой, а к принцу относится почти так же, как и Его Величество.
   – Вижу, из нашей беседы вы сделали верный вывод, – сказал Скелтон. – Стало быть – за дело. Не будем задерживать события.
   Анну Трелони преподобный отец Ковел застал вместе с миссис Ленгфорд. Его устраивало сотрудничество с обеими служанками, поскольку последняя в своей неприязни к принцу была полностью солидарна с первой. Ковел решил не откладывать дело в долгий ящик.
   Он изложил служанкам свой замысел и тотчас же убедился в правильности сделанного выбора.
   – Я всегда говорила – это чудовищно! – воскликнула миссис Ленгфорд. – Предпочесть принцессу этой косоглазой!
   – Не понимаю, что он нашел в ней, – согласилась Анна Трелони. – Когда я думаю о красоте и прочих достоинствах нашей леди Марии…
   – Постарайтесь довести до ее сведения все, что творится в ее ближайшем окружении, – перебил Ковел.
   – Думаю, это не потребует слишком больших усилий с нашей стороны, – сказала миссис Ленгфорд.
   – Иногда мне кажется, что она только делает вид, будто ничего не ведает о происходящем, – добавила Анна. – Кстати, это было бы в ее духе. Она слишком умна, чтобы ничего не замечать. И к тому же, их связь длится достаточно долго.
   – Не знаю, не знаю. Косоглазая – тоже не глупенькая. Вон как переменилась с тех пор, как мы приехали в Голландию. Теперь-то она тише воды, ниже травы – принцессе вроде бы и не в чем упрекнуть ее. А раньше?..
   – Все равно, – сказала Анна Трелони. – Теперь им обеим уже не придется притворяться.
 
   Анна расчесывала волосы принцессы. Мария спросила:
   – У тебя все в порядке, Анна? Что-то мне не нравится твой озабоченный вид.
   Анна замерла, прикусила нижнюю губу. Мария с тревогой оглядела ее фигуру – вспомнила случай с Джейн Ротт. Нет, слава Богу, ничего подобного. Так в чем же дело?
   Анна вздохнула.
   – Нет… язык не поворачивается.
   – Глупости! Ну-ка, выкладывай!
   – Ах, у меня не хватает зла на нее. И это – наша тихоня Елизавета Вилльерс. Да как она посмела!.. так обманывать Ваше Высочество… и… А в общем, вот и все, наконец-то я выговорилась. Шесть лет эти слова не давали мне покоя. Шесть лет! Неудивительно, что…
   Мария побледнела. То, что она так долго и с таким трудом изгоняла из своих мыслей, – все это в один миг обрушилось на нее. Отныне она уже не могла делать вид, что ничего не замечает.
   – О чем ты, Анна?
   – О том, что уже сказала. Ваше Высочество, вы ничего не знаете – они слишком хитры и коварны. Но я ненавижу… не могу видеть ее! И больше не могу молчать!
   – Анна, у тебя начинается истерика.
   – Да и как же ей не начаться! Ведь – все время быть рядом с вами и видеть, как рушится ваша жизнь! Сложись ваши отношения по-другому, сейчас у вас были бы дети! А вы-то сами? Он и не заходит к вам… или почти не заходит. Нет, тут нужно что-то предпринимать! Так дело оставлять нельзя!
   Мария позвала миссис Ленгфорд.
   – Помогите Анне лечь в постель, миссис Ленгфорд. Боюсь, ей нездоровится.
 
   Миссис Ленгфорд пришла к Марии. Вид у нее был удрученный.
   – Ваше Высочество, Анна Трелони рассказала мне о вашем разговоре – она боится, что вы сердитесь на нее. Анна говорит, что сделала это из любви к вам.
   – Я знаю.
   – Но, миледи, дорогая… ведь это правда!
   – У меня нет никакого желания возвращаться к этой теме.
   – Ах, миледи, когда вы были совсем маленькая, я вскармливала вас своей грудью. – Миссис Ленгфорд заплакала. – Мне невыносимо видеть, как здесь обращаются с вами.
   – Я не нуждаюсь в вашей жалости.
   – Вы не верите, да? Не верите, что он почти каждую ночь… проводит в ее постели? Неужели вы думаете, что он и вправду занимается государственными делами, как говорит вам? Лжет он, не верьте ему. Все его государственные дела – она, эта косоглазая потаскуха!
   – Вы забываетесь, миссис…
   – О. моя дорогая леди, простите вашу глупую старую кормилицу! Но поймите – мне это невыносимо. Нужно что-то делать.
   Мария молчала. Это правда. Она знала об этом. Все эти годы знала – и изображала неведение. Об этом никто не говорил, поэтому притворяться не составляло особого труда. Но вот стоило рассыпаться ее благополучному воображаемому миру, как она сама предстала перед окружающими совсем не такой, какой хотела бы выглядеть. Обманывать себя было проще, чем обманывать других.
   – Вы в это не верите, да? – продолжала причитать миссис Ленгфорд. – Это не трудно доказать, миледи. За столько лет они потеряли бдительность – еще бы, шесть лет! Шесть лет бессовестной лжи, гнусного обмана! А вы-то мечтали о ребенке!..
   Она вспомнила Джемми – у того было больше дюжины детей. Возможно, он жалел ее. Возможно, другие тоже жалели – жалели и говорили: ах, как она мечтает о ребенке; но ведь она бесплодна. Кое-то говорил, что принц – импотент. Другие – что он слишком много ночей проводит со своей косоглазой любовницей.
   Ее мысли перенеслись в прошлое: Елизавета в детской – ее колкости, язвительные замечания… всегда причиняла ей неприятности, заставляла почувствовать себя неловко… всегда была врагом Марии.
   И вот – Вильгельм любит Елизавету. К чему скрывать правду? К чему воображать Вильгельма благородным героем, когда все знают, что он совершает адюльтер под той же крышей, которая приютила его супругу?
   Возможно, они были правы. Возможно, и в самом деле настало время что-то предпринять.

* * *

   Закончился последний кон игры в карты. Мария сказала, что уже поздно и ей пора возвращаться к себе.
   Она с грустью посмотрела на принца. Сегодня тот не играл – просто сидел за столом и следил за картами.
   – У тебя усталый вид, Вильгельм, – вздохнула она. – Не лучше ли тебе отложить работу на завтра и пораньше лечь спать?
   Холодно взглянув на нее, он сказал, что его ждут неотложные дела – пришла почта из Англии.
   – Ты слишком много работаешь. Смотри, не перетрудись. Она нежно улыбнулась ему и пожелала спокойной ночи. Служанки уложили ее в постель, и она отпустила их – всех, кроме Анны Трелони и миссис Ленгфорд. Анна принесла халат и помогла ей надеть его.
   – Может быть и так, что вам придется провести какое-то время под лестницей, ведущей в комнаты служанок.
   – Я подожду, – сказала Мария.
   Анна и миссис Ленгфорд помогли ей устроиться так, чтобы ее не было видно.
   Они знали, что принц уже находится в спальне Елизаветы Вилльерс. Миссис Ленгфорд видела, как он поднимался по лестнице, под которой сейчас укрылась ее госпожа.
   Если бы не злость, Мария расплакалась бы.
   Анна и миссис Ленгфорд убедили ее в том, что она добровольно стала объектом всеобщей жалости и даже насмешек, поскольку создавалось впечатление, что все знали об адюльтере ее мужа – все, кроме нее.
 
   Напоследок Вильгельм еще раз взглянул на безмятежно улыбающуюся Елизавету. Судя по ее виду, она была довольна его визитом.
   Он чувствовал себя помолодевшим на несколько лет. Елизавета привлекала его больше любой другой женщины – и он не совсем понимал, чем именно. Она была образованна, умна и бесстыдна; последнее качество удивляло и смущало его, поскольку он всегда думал, что в женщине ему важней всего скромность и смирение; тем не менее она так страстно желала исполнять каждое его желание, что это не могло не льстить его самолюбию. Она внимательно следила за всеми государственным делами и не боялась высказать свое мнение по какому-либо политическому вопросу. Она была чувственна, но не предъявляла повышенных требований к своему любовнику; иногда ей удавалось возбудить Вильгельма, извлечь максимум возможного из его не самых выдающихся мужских сил. Он стал ее жизнью, и она подспудно тешила его чувство собственного достоинства. Вероятно, он бы так и не узнал, что ему нужно от женщины, если бы не встретился с Елизаветой и она не помогла ему понять его собственные желания.
   Он говорил себе, что их связь необходима ему – поскольку позволяла отвлечься от более насущных забот. Слабый физически, но не духовно, он нуждался в частых передышках между ответственными государственными делами. Это было оправданием его супружеской неверности, и он изворачивался, лгал – все только для того, чтобы Елизавета не покинула его.
   Вильгельм тихо закрыл за собой дверь и начал осторожно спускаться по лестнице.
   Поставив ногу на последнюю ступеньку, он вздрогнул: перед ним стояла его жена. В первое мгновение он даже не поверил своим глазам.
   – Да, – сказала она. – Это я.
   – Что ты здесь делаешь?
   – Жду, когда ты закончишь заниматься… своими неотложными делами. Вот уж не знала, что почту из Англии доставляют в спальню Елизаветы Вилльерс.
   – Подобные выходки не украшают людей и отнюдь не свидетельствуют об их воспитанности.
   – Что верно, то верно: принц Оранский – выходящий на цыпочках из спальни своей любовницы!
   – Я не желаю слышать больше ни одного слова об этом.
   – Разумеется. Но, к сожалению, тут наши желания не совпадают.
   – Ты ведешь себя еще глупее, чем обычно.
   – Неужели? Каково же в таком случае твое поведение?
   – Я не прячусь под лестницами и ни за кем не шпионю.
   – Вильгельм…
   Он оттолкнул ее руку.
   – Ступай в свои покои. Я недоволен тобой. До сих пор мне казалось, что у тебя есть хоть какое-то чувство собственного достоинства…
   – А ты? Ты, Вильгельм! Где же твое чувство собственного… У нее задрожал голос, и он не преминул воспользоваться ее слабостью.
   – Я крайне недоволен твоим поведением, – холодно сказал он. – Я очень огорчен и не желаю говорить с тобой до тех пор, пока ты не придешь в чувство и не сможешь изъясняться по-человечески.
   С этими словами он повернулся и пошел дальше по коридору, а она осталась стоять, растерянная и подавленная.
   Анна Трелони и миссис Ленгфорд выбрались из укрытия и отвели ее в спальню.
 
   Несколько дней Вильгельм избегал ее, но все это время ему было не по себе.
   Наконец он пригласил к себе Бентинка и не без смущения поведал ему о случившемся.
   – Не иначе, кто-то навел ее на мысль совершить этот отвратительный поступок. Гм… судя по выбору места, это дело рук ее служанки Трелони. Надо будет как следует во всем разобраться и, если мои подозрения подтвердятся, – отправить девчонку в Англию.
   – Не будет ли такая мера чересчур суровой по отношению к нашей принцессе? – с задумчивым видом произнес Бентинк.
   – Что-то я не совсем вас понимаю, друг мой.
   – Ваше Высочество, вы ведь и в самом деле ночевали у моей свояченицы. Принцессе было не очень-то приятно узнать, что Елизавета – ваша любовница!
   – И вы считаете, что ее служанке это очень подобает – помогать ей шпионить за мной?
   – Я считаю, что все произошло так, как и должно было произойти, – сказал Бентинк.
   – Друг мой, иногда вы забываете, с кем разговариваете.
   – Ваше Высочество, мне казалось, что вы ждете от меня откровенности.
   – Я не желаю выслушивать оскорбления – даже от моих друзей.
   – Ваше Высочество, позвольте не согласиться с вами. В моем ответе не было никакого оскорбления.
   – Вот и опять дерзите. Ладно, Бентинк, можете идти. Я больше не нуждаюсь в вашем присутствии.
   Бентинк поклонился и вышел; Вильгельм уставился на закрывшуюся за ним дверь. Прежде он никогда не ссорился со своим другом, и сейчас ему с трудом верилось в то, что с ними могло произойти такое.
   Сначала оказаться застигнутым врасплох своей собственной женой. Теперь вот – услышать упреки от своей лучшего друга. Каково, а?
   Ему было стыдно, а в таких случаях он бывал очень сердит.
 
   Елизавета широко раскрыла глаза – ах, как ему нравилась их забавная, очаровательная асимметричность! – затем подумала и сказала:
   – Все очень просто. Это подстроили Анна Трелони и миссис Ленгфорд, в последнее время они все время о чем-то перешептываются. Избавься от них – и все будет в порядке.
   – Сначала мне хотелось бы получить доказательство их проступка.
   – Это не составит труда. Предоставь дело мне, и я выясню, что они затеяли и кто их натравливает на меня.
   Вильгельм поцеловал ее. Умница, Елизавета. Он всегда знал, что ей можно доверять.
 
   Через несколько дней она получила ответ на его вопрос.