Холт Виктория. Возлюбленная из Ричмонд-Хилл

   Каждый день принц все больше тревожился – не из-за неприязни своих родственников, а из-за враждебности, которую выказывал ему народ.
   Однажды по дороге в Оперу карету принца окружила толпа, угрожавшая вытащить его из экипажа. Принц ненавидел насилие и был потрясен, что ненависть толпы может быть обращена на него. Однако больше всего его возмутили действия сторонников королевы: они распространяли о нем такие грязные сплетни, что люди, которые раньше были его горячими сторонниками, теперь стали противниками.
   Принц видел в окна кареты эти осклабившиеся рожи.
   – Питт! Пусть вечно правит Питт! – раздался возглас из толпы.
   – Будь проклят Питт! – воскликнул принц. – Пусть вечно правит Фокс!
   Толпа была ошеломлена его ответом, и кучер, воспользовавшись всеобщим замешательством, поехал вперед. Когда они миновали орущую толпу, до принца вдруг дошло, что же все-таки случилось. Это было очень неприятно.
   Но одно ему было понятно. Он больше не мог считать себя народным любимцем.

* * *

   Ранним майским утром принца, ночевавшего в Карлтон-хаусе, разбудил брат, вошедший в спальню и бросившийся на кресло подле кровати.
   Принц подскочил на постели и воскликнул:
   – Право же, Фред! Что с тобой стряслось, черт побери? Ты словно увидел призрака.
   – Считай, что это ты сейчас увидел призрака, Георг. Еще не прошло и получаса, как я смотрел смерти в лицо.
   – О чем ты говоришь?
   – Мой дорогой Георг, я только что из Уимблдона, где мы с полковником Ленноксом дрались на дуэли.
   – Фредерик! Какая глупость?
   – Ты можешь говорить что угодно, Георг, но надо положить конец этим слухам и клевете… затрагивающей твою честь.
   – Боже правый, Фред… А вдруг…
   Фредерик рассмеялся, увидев, как напуган старший брат.
   – Но ведь я цел и невредим.
   – Хвала Господу Богу! А что Леннокс?
   – Он тоже не пострадал. Но, хотя кровь не пролилась, мы все равно получили сатисфакцию.
   – Фред… это заходит слишком далеко.
   – Послушай, что я тебе скажу… Все равно нужно было что-то предпринять. Ты знаешь, как Ленноксы поддерживают короля. Мать Леннокса – закадычная подруга королевы, да и полковник у нашей матушки в большой чести. Он так долго над нами издевался! Конечно, нам известно, кто за всем этим стоит. Я не стал скрывать, что я думаю о Ленноксе, и он вызвал меня на дуэль… Что мне оставалось делать? Мы встретились в Уимблдоне. Я отказался стрелять. Однако пуля Леннокса просвистела у меня над ухом! И опалила мой локон. Но больше он никакого вреда мне не причинил, уверяю тебя, брат!
   – Фред, как ты думаешь, наша мать могла подговорить Леннокса, чтобы он вызвал тебя на дуэль?
   – Вполне может быть.
   – Эта женщина – истинное чудовище. Я потребую свидания с королем!
   – Не нужно. Эта история окончена… но по крайней мере, королева будет знать, что сыновья не боятся сразиться с ее друзьями на дуэли.
   – Злобное существо! Ладно, предоставь это мне. Фредерик откинулся на спинку кресла и рассмеялся, радуясь тому, что брат так беспокоится о его безопасности. Узы любви, связывающие братьев, были крепки, как никогда.

* * *

   Принц явился в Кью и потребовал свидания с отцом, однако, когда его почтительно провели в апартаменты короля, он увидел там королеву.
   – Мадам, – сказал принц, – я желаю поговорить с королем.
   – Его Величество нездоров и не может принимать посетителей.
   – Однако сын имеет право быть вместе с отцом!
   – Нет, если жена отца сочтет, что свидание может расстроить Его Величество.
   – Мадам, мне надоело, что вы навязываете всем вашу волю! Я пришел сказать вам, что ответственность за случившееся сегодня утром в Уимблдоне целиком ложится на вас!
   – А что… что произошло?
   – Ваш сын, герцог Йоркский, дрался на дуэли с вашим фаворитом, полковником Ленноксом. Мадам, вы – мать или чудовище? Неужели вам доставляет удовольствие посылать своих сыновей на… смерть?
   Королева побледнела, а принц продолжал:
   – Я требую свидания с Его Величеством!
   – Фредерик…
   «Она потрясена! – подумал принц. – И напугана… напугана по-настоящему! Что ж, пусть будет так!»
   – Я скажу все только Его Величеству.
   – Я не просила полковника Леннокса драться на дуэли. Я…
   – Мадам, вина за случившееся лежит на вас. Вы оклеветали своих сыновей, и герцог Йоркский сражался на дуэли с придворным Вашего Величества, который особенно рьяно распространял лживые слухи. Я надеюсь, вы удовлетворены… что же до меня, то я собираюсь доложить о случившемся королю… и убедиться в том, что ему известно о вашей роли в этой трагикомедии.
   Королева была по-настоящему напугана. Она представляла себе Фредерика, молодого, пылкого авантюриста, способного на любую глупость. Он был ее сыном, и она сетовала лишь на то, что Фредерик занял сторону своего брата. Если бы он погиб…
   «О Господи! – подумала королева. – Я была бы отчасти виновата в его гибели. Однако он жив. Георг не был бы так спокоен, если бы Фредерик умер. А сейчас он наслаждается… Нет, он вел бы себя совсем не так, если бы Фредерика уже не было в живых. Георг, конечно, эгоистичный и беспечный, но он любит своего брата».
   Принц воспользовался замешательством королевы и, оттолкнув ее, прошел в спальню короля.
   Король лежал в кровати, но, увидев принца, подскочил и закричал:
   – А? Что? Что случилось?
   – Ваше Величество, я пришел сказать вам, что герцог Йоркский не мог долее терпеть злобных и нелепых клеветнических слухов, которые распространялись о нем и обо мне, и поэтому сегодня дрался на пистолетах с полковником Ленноксом – ставленником королевы. Фредерик потребовал у него сатисфакции.
   Король ахнул.
   – Что? Что такое? Фредерик… дрался на дуэли? Нет, он не мог… Сын короля не может… И все же он дрался, да? А? Что?.. Фредерик? О, мой сын…
   Королева подбежала к мужу и попыталась его утешить, а принц поспешно добавил:
   – Ничего страшного, отец. Он не ранен. Пуля Леннокса задела его ухо, вот и все. А герцог стрелять не стал. Он просто хотел показать Ленноксу, что не боится его вызова… и больше ничего. Он не хотел лишать человека жизни… ему просто нужно было защитить свою честь.
   Однако король смотрел перед собой все тем же диким взором.
   – Фредерик! – прошептал он. – Мой сын Фредерик… надежда нашего дома… Фредерик… сын мой! Он мертв. О, да, мертв… Я знаю. Ты меня обманываешь. Ты просто хочешь подготовить меня к этому страшному известию… А? Что?
   Принц сказал:
   – Он жив и здоров, сир. И сидит в моей карете. Я так и думал, что вы захотите увидеть его, дабы убедиться, что он не пострадал. Я не желал огорчать Ваше Величество. Мне просто хотелось показать кое-кому, что злобные клеветнические наветы опасны и им нужно положить конец.
   – Значит, он умер… – продолжал бормотать король. – А? Что? И ты пришел сообщить мне о смерти моего сына Фредерика?
   Принц тут же послал одного из придворных к карете и велел герцогу Йоркскому немедленно явиться в покои короля.
   Когда Фредерик пришел, король обнял его со слезами на глазах.
   – Я здесь, отец! – вскричал Фредерик. – Я жив и здоров. Но мне пришлось принять вызов Леннокса. Вам бы не хотелось, чтобы ваш сын оказался трусом, не правда ли?
   – Я никогда не считал тебя трусом, сын мой. Я всегда говорил, что ты – надежда нашего дома. Ты – самый достойный мой отпрыск. Как жаль, что ты не мой старший сын. А? Что?
   – Я бы никогда не стал таким красавчиком, как Георг, – откликнулся Фредерик; с ухмылкой глядя на брата. – Теперь Ваше Величество довольно? А? Но, мне кажется, раздоры в нашей семье должны прекратиться. Я уверен, что Ваше Величество согласится со мной.
   Король не выпускал сына из объятий, а принц Уэльский, сощурившись, следил за матерью.
   Она была растеряна. И ее это злило. Однако принц Уэльский и герцог Йоркский зря думали, что она сдаст свои позиции… Мало ли, что они выиграли этот тур борьбы? Это еще ничего не значило.

* * *

   Скоро во дворце должны были устроить бал в честь дня рождения короля. Всем уже стало известно о дуэли, и светское общество особенно интересовалось тем, как королева относится к полковнику Ленноксу, который вполне мог убить ее сына. Но, как ни удивительно, королева общалась с ним тепло, даже ласково и ни разу не упрекнула его за то, что он вызвал на дуэль особу королевской крови.
   Принц Уэльский, естественно, собиравшийся на этот бал, не мог допустить мысли о том, что королева пригласит полковника. Когда же ему сообщили, что полковник должен появиться во дворце, принц пришел в семь часов – хотя бал начинался в восемь – и потребовал свидания с королевой.
   Ему сказали, что она одевается и не может его принять. «Господи! – мысленно воскликнул он. – Принц я или не принц?»
   Он растолкал фрейлин и ворвался в туалетную комнату королевы.
   Она сидела у зеркала, и, посмотрев в него, он встретился с ее холодным взглядом.
   – Итак… ко мне пожаловал принц Уэльский…
   – Мадам, – сказал принц, – если я желаю с вами побеседовать, мое желание должно исполняться. Король все еще недееспособен.
   – Из-за треволнений, которые доставляют ему сыновья.
   – Может быть, и супруга его не без греха.
   – Что вы хотите этим сказать? – визгливо вскричала королева, и принц подумал, что это тоже новая черта ее характера. Раньше она всегда сохраняла спокойствие; теперь же королеву легко было вывести из себя.
   «Мадам не может больше сдерживать свои чувства», – подумал принц.
   – Вы лучше знаете ответ на сей вопрос, мадам. А я сюда явился не для обсуждений. Я лишь хочу сказать вам, что полковник Леннокс не может быть допущен на бал, который устраивается в честь дня рождения короля.
   Королева пожала плечами.
   – Уже слишком поздно отменять приглашения.
   – Значит, вы пригласили этого человека на бал к королю?
   – Полковник Леннокс – один из наших придворных.
   – Полковник Леннокс мог убить вашего сына.
   – Принц Уэльский, вы слишком все драматизируете.
   – Я думал, мать должно было взволновать то, что ее сын мог погибнуть.
   – Я прекрасно знаю, что Фредерик спровоцировал полковника. Я выяснила, как было дело, и мне понятно, что вина лежит на герцоге. Он гораздо больше рвался в бой, чем полковник Леннокс.
   – Мадам, я не желаю с вами спорить. Я хочу лишь заявить, что полковник Леннокс не может присутствовать на балу.
   – А я не могу отменить приглашение, не посоветовавшись с королем.
   – Мне прекрасно известно, кто нынче принимает решения во дворце.
   Королева ликовала. Да, это она сейчас принимает решения! Она, которой раньше не дозволялось даже выразить свое мнение! Как все переменилось!
   – Вы знаете, каково состояние здоровья вашего отца. Я не могу беспокоить его подобной просьбой. Лучше я подожду прихода мистера Питта. Пусть он примет решение.
   Принц холодно произнес:
   – Я не собираюсь встречаться на балу с человеком, который хотел убить моего брата.
   С этими словами он ушел от матери.

* * *

   Бал по случаю дня рождения короля! Кто бы мог подумать несколько месяцев назад, что такое возможно? И тем не менее теперь король принимал гостей и был счастлив… да, конечно, вид у него был немного напряженный и усталый, что правда – то правда, да и глаза диковато поблескивали… в них притаилось какое-то настороженное ожидание… однако несмотря на это король вполне справлялся с ролью хозяина дома.
   Он тепло принял сыновей и был рад, что на балу присутствуют дочери.
   Король почти не упускал из виду свою младшую дочурку Амелию и следил, чтобы она держалась неподалеку. Амелия уже позабыла о том, как она перепугалась, когда король сжимал ее в своих объятиях и, казалось, готов был задушить. Девочка беспечно болтала с отцом, что приводило его в полный восторг.
   Королева ликовала. Она рассказала мистеру Питту о требовании принца не допускать на бал полковника Леннокса и попросила премьер-министра поддержать ее: ведь причин отказывать полковнику от дома нет, правда? Мистер Питт с удовольствием поддержал королеву, и полковника пустили во дворец.
   Королева нарочно приняла Леннокса со всеми почестями, и гости видели, как она даже поцеловала свой веер, адресовав этот поцелуй Ленноксу. Это было сделано специально, чтобы досадить принцу Уэльскому, и королева, безусловно, достигла своей цели. Неминуемый кризис разразился, когда принц танцевал контрданс со своей сестрой, принцессой Шарлоттой. Принц и Шарлотта должны были пройти между двумя рядами танцующих, и принцу предстояло потанцевать с каждой дамой, а принцессе – с каждым джентльменом.
   Когда принц дошел до того места, где стояли полковник Леннокс и его партнерша, он низко поклонился даме и сказал:
   – Мадам, я прошу прощения, но не могу продолжать танец. Я вовсе не хочу вас оскорбить. Надеюсь, вы меня поймете.
   – С этими словами он взял изумленную сестру за руку и подвел ее к королеве.
   Королева воскликнула:
   – Но что случилось? Ваше Высочество утомилось?
   – О, нет, ни в коей мере, – ответил принц.
   – Тогда, может быть, здесь слишком жарко?
   – Мадам, в таком обществе не может быть слишком жарко.
   – Я полагаю, вы хотите расстроить бал.
   – Да, мне этого очень хотелось бы, мадам.
   Поклонившись, принц вышел из зала, и королеве ничего не оставалось, как объявить о конце вечера.
   В каком-то смысле принц одержал на сей раз победу.
   Он вернулся в Карлтон-хаус злобный и недовольный.
   Принц знал, что ему теперь делать. Он все бросит и поедет к Марии в Брайтон!

* * *

   В Брайтоне его приняли очень тепло. Куда бы ни направился принц Уэльский, люди встречали его приветственными возгласами: они были рады возвращению благодетеля. Здесь он мог отвлечься от неприятностей; друзья шутили, смеялись, и принц на время забывал о неудаче с регентством и об унижениях, которые ему приходится терпеть от родителей.
   В Брайтоне принца ждала Мария, ласковая, по-матерински заботливая, – его любовь. Еще там был «Морской павильон», всегда даривший принцу радость – он вечно что-нибудь перестраивал и получал от этого огромное наслаждение. Ну, и, конечно, в Брайтоне были друзья. Там он общался с Шериданами; семейство Барри всегда было готово позабавить его своими дикими выходками. Лейды приходили к принцу в гости и беседовали с ним о лошадях; он был окружен старинными приятелями, не хватало только Чарлза Джеймса Фокса. Чарлз написал принцу, что ему нездоровится и он хочет спокойно пожить в Чертси.
   Король отправился в Уэймаут: восстановить силы и насладиться морскими купаниями. Он взял с собой королеву и трех старших дочерей.
   «Уэймаут! – презрительно фыркал принц. – Как это захолустье отличается от модного Брайтона!»
   В Брайтоне было чудесно. Казалось, солнце светит круглые сутки; каждое утро Курильщик купал принца в море, отпуская при этом какие-нибудь забавные замечания, а затем устраивались балы и званые обеды, прогулки по побережью и скачки. Без скачек жизнь была непредставима! Принц с удовольствием выезжал из Брайтона вместе с Марией в экипаже, запряженном четырьмя серыми пони; в Льюисе их встречал главный шериф графства; принц играл в карты, отчаянно понтировал, появлялся повсюду в обществе Лейдов, все чаще встречался с безрассудными Барри. Похоже, он решил в то лето наслаждаться, не теряя буквально ни мгновения.
   Чертовы Ворота, старший из братьев Барри, неустанно придумывал всякие дикие забавы, чтобы развлечь принца. Он часто вел себя как помешанный: носился по улицам, щелкая кнутом, и ударял по стенам домов; любимой «шуточкой» старшего Барри было мчаться вместе с братьями по дороге, ведущей из Лондона в Брайтон, и кричать «Убивают!», «Насилуют!» такими визгливыми голосами, что создавалось впечатление, будто они похитили женщину. Если же кто-нибудь останавливал их, решив, что женщине действительно требуется помощь, братья набрасывались на благородного избавителя с кулаками – просто так, ради потехи. В их представлениях развлечения почти всегда связывались с драками, в которых принц не желал участвовать, однако дикие выходки братьев забавляли его, и хотя он непосредственно не включался в эти жестокие игры, ему нравились рассказы о них.
   Марии же все это было не по душе. Тем летом она тоже жаждала радости и наслаждений, однако говорила принцу, что забавы Барри не доставляют ей никакого удовольствия.
   Вместо этого она предоставила в распоряжение актеров-любителей, считавших себя способными добиться на сцене успеха, если им дадут возможность выступить, «Старый театр» на Дьюк-стрит.
   – Пусть они покажут спектакли, – сказала Мария, – а лондонские антрепренеры посмотрят и, может быть, обнаружат какие-нибудь таланты.
   Публика наберется из числа местных жителей. А задача принца – раз уж Мария все это затеяла – поддержать театр.
   Поэтому их частенько видели вместе в ложе театра, и ужимки неискушенных комедиантов подчас приводили принца и Марию в такой восторг, что они смеялись до слез.
   Мария считала, что это гораздо лучшее развлечение, чем опасные затеи Барримора по прозванию Чертовы Ворота.
   В то лето в Брайтоне появились беженцы из Франции: в стране бушевала страшная революция.
   Принц и миссис Фитцерберт тепло принимали пострадавших, и в Брайтоне явно ощущалось влияние французской аристократии.
   Для Марии то были счастливые времена, и она жаждала наслаждаться жизнью в полной мере. Мария предчувствовала назревающие перемены. Ей стукнуло тридцать четыре, она была уже немолода и начала толстеть. Принц тоже раздобрел, однако разница в их возрасте никогда еще не была столь заметной. Может быть, потому что он так наслаждался обществом Барри и Лейдов, а люди, желавшие угодить принцу, должны были принимать участие в его развлечениях. Бесполезно было уговаривать принца не швырять деньги на ветер; Мария тоже испытывала денежные затруднения, поскольку принц, пообещав содержать ее, порой забывал оплатить счета, а траты у Марии были огромные. Это ее тревожило; будь Мария предоставлена самой себе, она жила бы по средствам, ибо не любила брать взаймы, но теперь ей приходилось жить по-королевски… как тут было не влезть в долги?
   И все же Мария считала, что в то славное лето в Брайтоне она должна позабыть о неприятностях. Не нужно отставать от импозантного мужа. Надо танцевать, скакать верхом, смеяться и шутить… и быть готовой обласкать принца, когда ему захочется семейного уюта. Ибо он ждал от нее именно этого.

* * *

   Мария все отчетливей понимала, что на безоблачном горизонте появились тучи… пока еще далекие, но вполне различимые. Принц не был ей верен. До Марии доходили слухи о его амурных делах. Но он неизменно возвращался к ней, и, хотя ничего не рассказывал, Мария видела, что он раскаивается. Обращаясь к Марии, принц всегда говорил: «Любовь моя». И, нагулявшись, приходил домой. Мария знала, что, сколько бы женщин ни было в его жизни, она останется первой и самой главной – его Любовью – женщиной, ради которой он попрал закон и был когда-то готов отказаться от короны.
   Она мечтала отвадить дружков, от которых принцу был один вред, – распутных Барри, эксцентричного майора Хенгера, грубую Летти Лейд и ее мужа. Фокс – и тот гораздо лучше! Что же до Шеридана, то он уподобился Барри и Лейдам: влезал вслед за принцем во всякие глупые авантюры, пил, играл в карты и… вероятно, путался с женщинами.
   Бывало, принца приносили домой мертвецки пьяного. Как она ненавидела, когда он напивался! Участие в его буйных забавах унижало Марию, и она старалась этого избегать. Заслышав, что после вечерних возлияний принц с веселой компанией явился домой, Мария даже забиралась под диван или пряталась за тяжелой портьерой, надеясь, что они увидят пустую комнату и уберутся восвояси. Но не тут-то было!
   Принц кричал:
   – Где моя Мария? Где Любовь моя? Выходи, Мария! Нечего прятаться!
   И принимался вместе с дружками обыскивать комнату: шарить шпагами и тростями за занавесками и под диванами, пока не находил и не вытаскивал Марию из ее укрытия. А затем с победными воплями ее заставляли участвовать во всяких пьяных забавах.
   Да, перемены были налицо.
   Вдобавок Марию тревожили отношения принца с его родными. С отцом он, конечно, всегда ссорился, но теперь и мать стала его врагом! Марию это страшно беспокоило. Она слышала, что королева возненавидела сына лютой ненавистью и на все пойдет, лишь бы принц был повержен. Поговаривали, что и ее, Марию Фитцерберт, привлекут к суду по обвинению в нарушении Брачного кодекса, поскольку она вышла замуж за принца Уэльского.
   – Я заранее знала, на что иду, – напоминала себе Мария.
   Раз она связала свою судьбу с принцем Уэльским, то жди напастей со всех сторон.
   – Зачем я это сделала? – спрашивала Мария. Ответ был один: из любви.
   Да, она любила принца. Надо признать очевидное. Наверное, ей было бы гораздо легче, если бы ею не владела любовь. Пожалуй, тогда Мария вела бы себя с принцем умнее. И, услышав о его изменах, оставила бы его.
   Но как она могла бросить принца? Она же считала себя его женой; она поклялась любить, уважать и слушаться супруга, а Мария была из тех женщин, кто не нарушает обетов.
   И главное, она любила его. Даже разумным женщинам нелегко разлюбить мужчину… даже если они понимают, что он этой любви недостоин, все равно нелегко!
   Принц вновь и вновь завоевывал сердце Марии своей веселостью, галантным обхождением, изящными манерами, клятвами верности. Он обманывал ее, но Мария убеждала себя, что принц говорит искренне: ей хотелось в это верить. Одно высказывание Шеридана уязвило Марию в самое сердце… больше всего потому, что она осознавала его правоту:
   – Принц – дамский угодник и не может принадлежать какой-либо одной даме.
   «Как это верно! – подумала Мария. – Какая печальная истина!»

* * *

   Долги… Ее неотступно преследовали мысли о долгах.
   Однажды утром Марию, спавшую в доме на Пелл Мелл, разбудила служанка, которая сказала, что пришли два джентльмена. Они требуют свидания с госпожой.
   – Два джентльмена? – переспросила Мария. И решила, что это, должно быть, очередная шутка принца.
   В комнату вбежала мисс Пайгот. Лицо ее вытянулось от возмущения.
   – В доме судебные приставы! – крикнула она. – Они требуют оплаты вот этого!
   «Этим» оказался счет на тысячу восемьсот тридцать пять фунтов.
   – О, Пиг, как у меня могло накопиться столько долгов?
   – Не знаю, но нужно найти деньги, иначе мы не скоро отделаемся от незваных гостей.
   Все оказалось еще хуже, чем Мария предполагала. И она быстро в этом убедилась. Счета были давними, и кредиторы не желали больше ждать. Марии было заявлено, что, если она не найдет денег до вечера, ее посадят в долговую тюрьму.
   – Ради бога, пошлите за принцем! Немедленно поезжайте в Карлтон-хаус и расскажите ему, в какую я попала переделку.

* * *

   Принц сразу пришел на помощь. Это было одним из его величайших достоинств. Принц всегда отличался галантностью, и, не долго думая, кидался на выручку даме, попавшей в беду. Дама, попавшая в беду!.. Но она не просто дама, она его супруга! А долгов столько появилось оттого, что она всячески ублажала его.
   Быстрее домчаться из Карлтон-хауса до ее дома, чем домчался принц, было нельзя.
   – Дорогая, милая, любовь моя, что случилось? Эти гадкие люди тебя расстраивают.
   Посадить в тюрьму его любимую! Да это же верх нелепости! Но Мария сказала, что нужно срочно раздобыть денег.
   – Предоставь это мне, – ответил принц, обнимая Марию; он никогда не переживал из-за денег. Принц просто не мог серьезно относиться к таким вещам. Долги?.. О, это лишь пустячное недоразумение в жизни членов королевской семьи. Долги всегда удается погасить.
   – Может быть, принцам и удается, – возразила Мария. – А вот обычным людям… таким, как я?
   – Не бойся, любовь моя, никто тебя не обидит, – успокоил Марию принц. – Я сейчас помчусь к ростовщикам.
   И вскоре принц вернулся с деньгами.
   Сияя от удовольствия, он уплатил долги, и незваные гости убрались из Марииного дома.
   Принц объяснил, что евреи-ростовщики согласились дать деньги только под дорогой залог.
   – И как по-твоему, что я сделал, любовь моя? Я заложил кое-какие драгоценности и столовое серебро из Карлтон-хауса.
   – Ваши драгоценности и серебро!
   Принц обожал подобные сцены. Со слезами на глазах он воскликнул, что ради спасения любимой готов заложить даже свою жизнь.
   Он долго не уходил из дома на Пелл Мелл; они с Марией смеялись и любили друг друга, как в первые дни после венчания. Она редко бывала так счастлива. Однако наступали нелегкие времена.

ССОРА

   В начале следующего года вопрос о долгах принца встал так остро, что принцу пришлось снова обратиться к отцу – у него просто не было иного выхода.
   Король опечалился. После болезни он хотел примириться с сыном и примирился бы, поскольку сам стал гораздо мягче, однако королева задалась целью скомпрометировать сына перед отцом.
   Но раздоры между королевским двором и Карлтон-хаусом пагубно сказывались на монархии, и король с принцем осознавали, что выказывать столь явную антипатию друг к другу неразумно. Особенно отчетливо они это поняли, когда до них дошли известия об ужасах, которые творились на континенте, по другую сторону Ла-Манша.