В июне следующего года друг Грибоедова поэт Александр Пушкин, путешествуя по Южному Кавказу, встретил людей, сопровождавших запряженную быками телегу. Направлялись они в Тифлис. «Откуда вы?» — спросил он. «Из Тегерана», — последовал ответ. «Что у вас там?» — спросил поэт, указывая на телегу. «Грибоедов», — ответили ему. Сегодня тело Грибоедова покоится в небольшом монастыре святого Давида на склоне холма над Тифлисом — или Тбилиси, как его называют сейчас. Тем временем, опасаясь ужасной мести русских, шах поспешил отправить из Тегерана в Санкт-Петербург своего внука, чтобы выразить раскаяние по поводу случившегося и принести глубочайшие извинения. Как рассказывают, принятый Николаем юный принц обнажил клинок и приставил его к своей груди, предлагая собственную жизнь в обмен на жизнь Грибоедова. Но ему приказали вложить клинок обратно в ножны и сказали, что достаточно будет сурово наказать виновников убийства.
   Фактически все еще находясь в состоянии войны с турками, Николай опасался неосторожным решением толкнуть непредсказуемых и темпераментных персов на какие-то неожиданные действия, причем меньшим из зол могло стать объединение против него их сил с силами турок. Когда все это случилось, многие в Санкт-Петербурге подозревали, что за нападением на миссию стояли агенты султана. Тот находился в весьма затруднительном положении, так что их целью могло быть возобновление войны русских с персами, чтобы тем самым несколько ослабить давление на турецкие войска. Ведь в результате перемирия войска Паскевича сумели выбить турок с их последних позиций на Кавказе и начали продвижение в саму Турцию. Другие же в Санкт-Петербурге, услышав об убийстве Грибоедова, тотчас заподозрили, что за этим стоят англичане, все еще номинально считавшиеся союзниками русских. Эта версия все еще бытует среди современных советских историков.
   Если действия русских на Кавказе вызывали известное беспокойство в Лондоне, то движение Паскевича на запад в Турцию вызвало опасения, что конечной целью Николая является Константинополь и турецкие проливы. К лету 1829 года в руках Паскевича оказался город Эрзерум с крупным гарнизоном, в результате дорога к столице с востока оказалась практически беззащитной. В то же самое время в европейских землях султана русские войска с боями продвигались на юг к Константинополю по территориям, где сейчас расположены Румыния и Болгария. Два месяца спустя после падения Эрзерума в европейской Турции наступающие русские овладели Эдирной. А спустя всего несколько дней русские кавалерийские отряды оказались в сорока милях от столицы. Учитывая, что генералы давили на Санкт-Петербург, требуя дать им закончить войну, конец древней Оттоманской империи казался совсем близким. Все происходило так, как двенадцать лет назад предупреждал сэр Роберт Вильсон.
   Сейчас, когда Константинополь был практически в руках Николая, тот должен был испытывать острейшее желание дать команду наступать. Но умудренные советники как в Санкт-Петербурге, так и в других европейских державах призывали к осторожности. Если русские атакуют столицу, предупреждали пребывавшие в Константинополе иностранные послы, может последовать кровавая резня живущих там христианских меньшинств — тех самых людей, интересы которых взялся защищать Николай. Геополитические последствия такого исхода могут оказаться чрезвычайно серьезными. Если Оттоманская империя рухнет, а Россия оккупирует Константинополь и установит свой контроль над проливами, то между ведущими европейскими державами, включая Британию, Францию и Австрию, может возникнуть распря из-за того, что останется. В результате может разгореться общеевропейская война, и к тому же при наличии у Англии и Франции базирующихся в восточном Средиземноморье мощных флотов южный фланг России будет находиться под постоянной угрозой. Гораздо безопаснее оставить в покое обветшавшую империю султана, но заставить его дорого за это заплатить.
   Поэтому, к неудовольствию Паскевича и других русских военачальников, война быстро подошла к концу. В результате удалось избежать конфронтации между державами, ведь Британия и Франция уже собирались направить в проливы свои флоты, чтобы предотвратить переход этого важнейшего морского пути в руки русских. За несколько дней были согласованы основные условия капитуляции Турции, и 14 сентября 1829 года в Эдирне — или Адрианополе, как город тогда назывался, — был подписан мирный договор. Согласно этому договору русским был гарантирован свободный проход через проливы их торговых судов, следующим очень ценным достижением было разрешение иметь незамерзающий порт на Средиземном море, но ничего не говорилось о военных кораблях. Российские купцы получили право свободно торговать по всей Оттоманской империи. Дополнительно султан обязался отказаться от всех притязаний на Грузию и на свои бывшие владения на Южном Кавказе, включая два важных порта на Черном море. В ответ русские возвращали города Эрзерум и Карс и большую часть территорий, захваченных ими в европейской Турции. Хотя кризис был успешно разрешен, правительство Британии, руководимое герцогом Веллингтоном, продолжало тревожиться. Русские не только поочередно стремительно разгромили две главные азиатские державы, Персию и Турцию, значительно усилив таким образом свое присутствие на Кавказе, но и опасно близко подошли к тому, чтобы захватить Константинополь, ключ к господству на Ближнем Востоке и кратчайшим путям в Индию. В результате русские генералы искренне поверили в предстоящую войну с Британией, а блестящий Паскевич, как рассказывали, даже позволял себе открыто, хотя и несколько туманно, о ней рассуждать. Барометр русско-британских отношений начал падать. Неужели, спрашивали люди, история о завещании умирающего Петра Первого своим наследникам относительно завоевания мирового господства может в конце концов оказаться правдой?
* * *
   Одним из тех, кто давно уже был убежден, что это так, был полковник Джордж де Ласи Эванс, выдающийся воин, ставший, подобно сэру Роберту Вильсону, полемистом и памфлетистом. Он уже опубликовал достаточно противоречивую книгу, озаглавленную «Замыслы России», в которой утверждал, что Санкт-Петербург давно планирует напасть на Индию и прочие британские владения. Однако появилась она в 1828 году, когда для таких подозрений было слишком мало оснований. Зато сразу же после победы России над Турцией он выпустил следующую книгу, назвав ее на этот раз «Осуществимость вторжения в Британскую Индию». Если первая его книга вызвала много неприязненных отзывов, то вторая в связи с ее злободневностью встретила гораздо более благожелательный прием, особенно в высших правящих кругах.
   Цитируя (зачастую весьма избирательно) свидетельства и мнения как английских, так и русских путешественников, включая Поттинджера, Киннейра, Муравьева и Муркрофта, он старался доказать выполнимость для русских удара по Индии. Полковник был уверен, что непосредственной целью Санкт-Петербурга стало бы не завоевание и оккупация Индии, а попытка дестабилизировать там британское правление. Если директора Ост-Индской компании и боялись чего-то больше банкротства, так это проблем с местным населением, которое значительно превышало англичан по численности. Затем Эванс исследовал возможные пути наступления. Хотя Персия теперь практически была в кармане у царя, он полагал маловероятным, что русская армия выберет для нападения такой маршрут. В этом случае ее фланги и коммуникации окажутся уязвимы для атаки британских войск, которые могут высадиться в Персидском заливе. Куда более вероятным он считал, что русские двинутся по маршруту, который одиннадцать лет назад рассматривал Киннейр. Основываясь на некоторых русских источниках, он утверждал, что Санкт-Петербург может двинуть с восточного побережья Каспийского моря на Хиву тридцатитысячную армию. Оттуда она поднимется по Оксусу до Балха и сможет двинуться через Кабул к Хайберскому перевалу.
   Приводя массу весьма убедительных деталей, Эванс сумел сделать так, что все это выглядело достаточно простым делом — особенно для тех, кто, подобно ему, не знал тех мест. Действительно, за пределами России не было никого, знакомого с этим регионом по собственному опыту. Тем не менее пересечение пустыни Каракум для захвата Хивы он представлял не такой уж неразрешимой задачей, указывая, что британские и французские армии успешно пересекали подобные безводные пустыни в Египте и Сирии. Что же касается перевозки армии вторжения вверх по Оксусу, то там, по его утверждению, на Аральском море было «множество больших рыбацких лодок местных жителей », которые можно было для этой цели конфисковать. Заодно Эванс рекомендовал тщательно обследовать важные перевалы Гиндукуша, лежащие на пути агрессора с севера к Хайберскому перевалу, а также разместить «известного рода агентов » в Бухаре, чтобы те могли как можно раньше предупредить о продвижении русских. Далее он предлагал разместить постоянных политических представителей в Кабуле и Пешаваре, где, как он утверждал, от тех было бы больше пользы, чем в Тегеране.
   Несмотря на недостатки, которые тогда были менее заметны и стали проявляться только со временем, книга произвела глубокое впечатление на политиков Лондона и Калькутты и стала настоящей библией для целого поколения участников Большой Игры. Даже если в ней не было ничего нового по сравнению с уже сказанным Вильсоном, Киннейром или Муркрофтом, последние агрессивные действия России придавали ей силу и убедительность, не достававшие их предупреждениям. Убедительность возросла еще больше благодаря тревожным сообщениям из Санкт-Петербурга (случайно совпавшим с публикацией книги осенью 1829 года), что туда засвидетельствовать почтение царю Николаю прибыл афганский владыка, а также посол Ранжит Сингха, которого англичане считали своим другом.
   Одной из влиятельных фигур, на кого аргументы Эванса произвели глубокое впечатление, был член кабинета герцога Веллингтона лорд Элленборо, только что возглавивший контрольный совет по Индии. Уже встревоженный намерениями русских на Ближнем Востоке, Элленборо нашел книгу пугающей, но убедительной, и немедленно разослал ее экземпляры представителю компании в Тегеране сэру Джону Киннейру (тот к тому времени успел получить рыцарский титул) и сэру Джону Малкольму, бывшему начальнику Киннейра, ставшему губернатором Бомбея. В те дни он отмечал в своем дневнике: «Я был убежден, что нам придется сражаться с русскими на Инде». Восемь недель спустя он добавляет: «Чего я боюсь, так это оккупации Хивы, которая может остаться для нас неизвестной, а всего через три-четыре месяца после выхода из Хивы враг может оказаться в Кабуле. Я убежден, что в этой компании мы можем победить. Нужно одержать победу до того, как враг достигнет Инда. Если 20 000 русских подойдут к Инду, то схватка будет тяжелая». Русским — союзникам Британии против Наполеона — доверия уже не было, и на сей раз это стало официальной точкой зрения.
   «Ястреб» по натуре, Элленборо активно поддерживал идею предъявить Санкт-Петербургу ультиматум, предупреждающий, что любое новое вторжение в Персию будет рассматриваться как враждебный акт. Это предложение было отвергнуто его коллегами по кабинету, которые утверждали, что, не имея возможности начать войну, они не видят способа подкрепить подобный ультиматум силой. Давний специалист по Индии герцог Веллингтон был убежден, что русскую армию, наступающую к Индии через Афганистан или через Персию, можно разбить задолго до того, как она достигнет Инда. Но его беспокоило то возбуждающее воздействие на местное население, которое могла оказать весть о приближении «освободительной» армии. По этой причине жизненно важным было разбить захватчика быстро и как можно дальше от индийских границ. Однако это требовало наличия детальных карт путей подхода. Запросы, сделанные Элленборо, вскоре обнаружили, что существующие карты крайне неточны и основываются большей частью на слухах. Никаких официальных попыток стереть белые пятна за границами Индии с тех пор, как двадцать лет назад этим занимались Кристи и Поттинджер, больше не предпринималось.
   Теперь Элленборо взялся наверстать упущенное время. Из всех возможных источников он собирал военную, политическую, топографическую и коммерческую разведывательную информацию относительно окружающих Индию стран. В ход шло все — от размеров русского флота на Каспийском море до объемов торговли русских с ханствами мусульманской Центральной Азии. Он хотел знать маршруты русских караванов, их размеры и частоту отправления. Он просеивал все, что было известно о Хиве, Бухаре, Коканде и Кашгаре и об их способности противостоять нападению русских. Будь Муркрофт жив, он мог бы дать ответы на многие вопросы. А так фактически почти единственный источник разведывательной информации из этого региона находился в Санкт-Петербурге. Аккредитованный там посол Великобритании лорд Хейтсбери держал на службе шпиона, делавшего для него копии сверхсекретных документов. Эти документы, как сообщал он в Лондон, показывали, что Россия с военной и экономической точки зрения не в состоянии предпринять поход на Индию. Однако Элленборо обозвал посла русофилом из-за его известных симпатий к русским, и потому его донесения воспринимались в Лондоне с немалым скептицизмом.
   Элленборо был решительно настроен на то, чтобы получать информацию там, где можно, из первых рук, через своих собственных людей. Русские с помощью своих миссий в Хиве и Бухаре все это уже проделали. Действия одиночек, как убедился Муркрофт, приводили к обескураживающим результатам. Но теперь, с появлением Элленборо, все должно было измениться. Множество молодых офицеров индийской армии, политических советников, исследователей и топографов пересекало во всех направлениях обширные пространства Центральной Азии. Они наносили на карты перевалы и пустыни, прослеживали реки вплоть до их истоков, отмечали стратегически важные участки, выясняли, какие дороги пригодны для передвижения артиллерии, изучали языки и обычаи племен и старались завоевать доверие и дружбу их правителей. Они не оставляли без внимания ни политической информации, ни сплетен и слухов из разных племен — какой правитель с каким собирается воевать, кто плетет заговоры с целью свергнуть кого-то и кого именно. Но прежде всего они искали малейшие признаки русского вторжения в обширную безлюдную область, лежащую между двумя соперничающими империями. То, что удавалось обнаружить, тут же доносилось их начальникам, а те в свою очередь пересылали это выше по команде. Большая Игра начиналась всерьез.

ГОДЫ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ

   «Схватка у пограничной станции
   Галопом уходит вдоль темного ущелья.
   Две тысячи фунтов образования
   Поражают джезели ценою в десять рупий.
   Хвастун Крамер, гордость эскадрона,
   Убит как кролик во время бегства».
Редьярд Киплинг

10. Большая Игра

   14 января 1831 года бородатый и заросший мужчина в одежде местного жителя вышел из пустыни к отдаленной деревушке Тиббе на северо-западной границе Индии. Эта деревушка давно исчезла с карт, но в те времена там был пограничный пост между Британской Индией и группой небольших самостоятельных западных княжеств, известных под общим названием Синд. Добравшись до безопасных земель компании и увидев патрулирующих границу сипаев индийской армии, странник облегченно вздохнул. Он странствовал больше года, зачастую подвергаясь большой опасности и порой сомневаясь, удастся ли ему вообще вернуться живым. Ведь черты загоревшего за много месяцев пребывания на солнце почти до черноты лица явно выдавали в нем европейца.
   На самом деле это был переодетый английский офицер — лейтенант Артур Конолли из шестого полка местной легкой бенгальской кавалерии, первый из молодых сотрудников лорда Элленборо. Их направили для военной и политической разведки безлюдных земель между Кавказом и Хайбером, через которые могла пройти русская армия. Смелый, находчивый и честолюбивый, Конолли был типичным участником Большой Игры, и именно он в письме другу первым и достаточно удачно ввел в употребление эту замечательную формулу. Он мог рассказать немало удивительного и дать множество советов тем, кто собирался следовать за ним в дикие и непокорные регионы Центральной Азии, истинное царство беззакония. Обо всем этом лейтенант Конолли, которому не исполнилось еще и 24 лет, докладывал своим начальникам. Несмотря на невысокий чин и юный возраст, в те ранние годы англо-русского соперничества в Азии его мнение имело достаточный вес и оказало серьезное влияние на его руководство.
   Конолли остался сиротой в 12 лет, когда за несколько дней один за другим скончались его родителя. Из шестерых братьев трое, включая его самого, трагически погибли на службе в Ост-Индской компании. Окончив школу в Регби, он по морю добрался в Индию, где в 16 лет поступил в полк корнетом. Хотя часто его представляют человеком застенчивым и чувствительным, дальнейшая карьера офицера продемонстрировала его исключительные стойкость и решительность, не говоря уже о храбрости. Судя по портретам, он был крупным, крепко сложенным мужчиной. Но Конолли обладал еще одним качеством, которое способствовало его карьере. Подобно многим другим офицерам того времени, он был глубоко религиозным человеком. Однако в его случае это качество еще усилилось в результате общения в долгом морском путешествии в Индию со знаменитым составителем гимнов и вновь назначенным епископом Калькутты Реджинальдом Хебером.
   Конолли, как и большинство его сверстников, верил в цивилизующую миссию христианства и обязанность его адептов нести спасение другим людям, оказавшимся не столь счастливыми. Основанное на принципах христианства британское правление представлялось высшим благом, дарованным варварским народам. Даже правление русских, при условии, что оно остается достаточно далеко от индийских границ, было предпочтительнее правления мусульманских тиранов. Ведь русские по крайней мере были христианами. Так что он симпатизировал желанию Санкт-Петербурга освободить своих христианских подданных и людей других вероисповеданий от рабства в ханствах Центральной Азии. Именно такие убеждения вместе с жаждой приключений заставили его рисковать жизнью среди языческих — по его мнению — племен, живших в глубине страны.
   Официально возвращаясь по суше в Индию после отпуска, Конолли осенью 1829 года выехал из Москвы на Кавказ. Британия и Россия официально все еще оставались союзниками, и хотя отношения становились все более напряженными, в Тифлисе его тепло приняли русские офицеры и даже снабдили казацким эскортом для проезда по самым опасным участкам пути до персидской границы. «Русские, — объяснял он, — еще не могли свободно передвигаться по Кавказу, им приходилось быть очень бдительными на случай всяких неожиданностей со стороны пламенно их ненавидевших черкесов». Правда, он сильно недооценил черкесов, предсказав, что русские без особых трудностей подчинят себе «этих жестоких горцев», особенно теперь, когда с Кавказа выдворили их турецких союзников. Ни он, ни его русские хозяева не могли предвидеть жестокую священную войну, от которой вскоре содрогнулся этот горный уголок царских владений.
   Двигаясь на юг, Конолли профессиональным взглядом наблюдал за всем, что видел в русской армии, оценивал офицеров и солдат, их вооружение, выучку и моральную стойкость. Да, действительно, эти войска при случае вполне могли дойти до Индии. К тому времени, когда он пересек Россию и добрался до Северной Персии, увиденное произвело на него большое впечатление. Он был удивлен стоицизмом и закалкой солдат, которые могли зимой спать на снегу без всяких палаток и легко преодолевали любые препятствия и трудности. Сам кавалерийский офицер, он был поражен ловкостью драгун осмотренного им полка: те захватили вражескую крепость, подскакав таким стремительным галопом, что там не успели закрыть ворота.
   Находясь под защитой русских, Конолли не было нужды скрывать свою личность или прибегать к какой-то маскировке. Но то, что он планировал совершить дальше, было совершенно другим делом. Невозможно было даже подумать, что британский офицер на такое решится. Он намеревался совершить попытку добраться до Хивы через громадную пустыню Каракум и наряду с прочим посмотреть, что там делают русские. Теперь, когда его больше не сопровождал казачий эскорт и он проник в одну из самых опасных стран на земле, маскировка становилась совершенно необходимой. Этому вопросу Конолли уделил очень большое внимание. «Как бы хорошо европеец ни владел местным языком, — писал он позднее, — путешествуя среди азиатов, ему чрезвычайно трудно избежать разоблачения. Его выговор, манера сидеть, ходить или скакать верхом… сильно отличаются от привычек азиатов. Чем больше он пытается как можно точнее все это имитировать, тем больше становится вероятность привлечь к себе нежелательное внимание». Разоблачение почти наверняка означало смерть, так как переодетого англичанина (да и русского тоже), путешествующего под чужой личиной, в этих регионах автоматически приняли бы за шпиона, разведывающего пути для будущего наступления.
   Конолли полагал, что для англичанина лучшей маскировкой было вообще не выдавать себя за местного жителя, а представиться врачом, предпочтительно французом или итальянцем. «Такие путники там иногда встречались, — писал он, — и не вызывали недоверия». Дело в том, что врача, даже иноверца, постоянно страдавшие множеством болезней местные жители всегда встречали благожелательно. «Лишь немногие, — добавлял он, — станут вас расспрашивать». Уже одно это было веской причиной для маскировки такого рода, так как избавляло от суровых испытаний и постоянных надоедливых расспросов о мотивах путешествия в этих таинственных местах. «Самые простые медицинские средства и лекарства, — добавлял он, — позволяли излечить большую часть их болезней, а тому, кому ваше искусство не помогало, вы всегда могли сказать, что такая у него „нуссеб“, т.е. судьба, ничего тут не поделаешь».
   Однако, если кто-то все-таки решится путешествовать под видом местного жителя, то Конолли ему советовал выдавать себя за бедняка. Как он убедился на собственном опыте, в тех регионах, где царит беззаконие, постоянно существует угроза ограбления и вымогательства Не имея ни лекарств, ни медицинских инструментов, чтобы выдать себя за врача, он решил попробовать добраться до Хивы под видом тамошнего базарного торговца шелковыми тканями, платками, мехами, перцем и другими товарами. Наняв проводника, слуг и верблюдов, он отправился в Хиву. Ему предстояло проделать 500 миль по пустыне на северо-восток от города Астрабад, расположенного у южной оконечности Каспийского моря. Когда он отбыл, сговорившись по пути встретиться с большим караваном, направляющимся в Хиву, его персидский друг заметил: «Мне не нравятся те собаки, среди которых вы находитесь». Однако Конолли не принял предупреждений всерьез, видимо, предполагая, что сможет справиться с любым предательством местных жителей.
   Сначала, пока они спешили догнать основной караван, что обеспечило бы им защиту при пересечении пустыни Каракум, все шло неплохо. Они знали, что караваны и группы паломников регулярно подвергаются налетам туркменских работорговцев. «Обычно туркмены поджидают паломников на рассвете», — писал Конолли. Это происходило как раз в тот момент, когда путники, еще полусонные после долгого ночного перехода, останавливались для молитвы. Пожилых и тех, кто пытался сопротивляться, убивали на месте, сильных и красивых брали в плен, чтобы продать на работорговых рынках разных ханств. Конолли прекрасно понимал весь тот огромный риск, которому он подвергался, но привлекательность Хивы перевешивала все остальное.
   Он и его отряд несколько дней скакали без остановки и уже были уверены, что до направляющегося в Хиву большого каравана осталось совсем немного, когда неожиданно грянула беда. Однажды рано утром, когда они почти разбили лагерь, к ним подскакали четверо всадников столь отвратительного облика, что Конолли схватился за спрятанное оружие. Однако, не обращая на него внимания, их предводитель обратился к местному жителю, которого англичанин нанял в качестве проводника. Он говорил, отметил Конолли, «серьезно и тихо», время от времени явно недружелюбно поглядывая на него. Наконец он заговорил с Конолли по-персидски и сказал, что их послали, чтобы защитить его от тех, кто собирается его убить. Конолли было совершенно ясно, что все это сплошная ложь, хотя их истинных намерений он до конца не понимал. Зато он понимал, что в схватке с этой четверкой у него слишком мало шансов, и он явно стал их пленником. Теперь перспектива присоединиться к основному каравану казалась весьма далекой.