Страница:
«Всего пленников было человек сорок или пятьдесят, — писал он позднее, — как молодых, так и старых. Многие уже были мертвы, остальные — при последнем издыхании». Несколько человек сидели или стояли со связанными за спиной руками, ожидая своей участи. Пораженный увиденным, он кинулся к шатру Макнагтена, чтобы его предупредить. Но последний, похоже, почти ничего не сделал, чтобы остановить побоище, хотя, возможно, было уже поздно. До того времени он чрезмерно восхвалял шаха за его гуманизм, отмечает Кайе. Теперь стало ясно, что этот гуманизм «существует лишь в письмах Макнагтена». Даже по диким понятиям афганцев такое варварство считалось неприемлемым, и известие о подобном зверстве человека, стремившегося стать правителем страны, быстро разнеслось повсюду, множа ряды его врагов и нанося непоправимый ущерб репутации его британских союзников.
К трем часам на следующее утро все было готово, и каждый занял свое место. По сигналу Кина артиллерия и пехота открыли огонь по укреплениям, причем артиллерийский снаряд оторвал голову афганскому солдату прямо на глазах штурмового отряда, поджидавшего в темноте, когда взорвут ворота. В это время команда взрывников быстро и бесшумно пробиралась к цели. Разместив свои заряды и оставшись незамеченными, саперы поспешили в укрытие, оставив позади Даренда, который должен был поджечь фитиль. Скорчившись у ворот, через трещину в их деревянной обшивке он заметил одного из защитников с длинноствольной джезелью в руках. С первой попытки фитиль не загорелся, то же самое повторилось и при второй попытке. На какой-то миг Даренд, понимавший, что теперь все зависит от него, испугался, что ему придется пожертвовать собой и просто поджечь порох, но с третьей попытки фитиль начал шипеть и потрескивать. Даренд бросился в укрытие и через несколько секунд заряды взорвались.
«Эффект, — рассказывает Кайе, — был и мощным, и неожиданным. Поднялся столб черного дыма, вниз со страшным грохотом обрушились огромные массы кирпича и разнесенных в щепки бревен ». Когда грохот взрыва стих, горнист протрубил атаку. Штурмовой отряд под командой воина легендарной храбрости полковника Вильяма Денни хлынул в дымящиеся ворота, и через несколько секунд британские штыки и афганские клинки сошлись в жестокой схватке. Под громкие крики, доносившиеся из-за стен, основные атакующие силы снялись с позиций и направились к воротам. Но в этот момент в суматохе и темноте произошло нечто такое, что едва не стоило англичанам победы. Считая, что ворота полностью завалены обломками и что люди Денни все еще находятся снаружи, горнист протрубил отступление, что сразу остановило атаку, тогда как за стенами штурмовой отряд не на жизнь, а на смерть бился с превосходящими силами врага. Однако ошибку быстро исправили, и снова был отдан приказ к наступлению. Через несколько секунд атакующий отряд, возглавляемый бригадиром с саблей наголо, прорвался внутрь крепости и присоединился к бойцам Денни.
Афганцы никогда не думали, что их крепость будут штурмовать, и теперь сражались с беззаветной храбростью и жестокостью. Но им впервые пришлось столкнуться с хорошо обученными европейскими войсками, прекрасно знающими современную тактику штурма, так что вскоре оборона начала ослабевать. «В неистовом отчаянии, — писал Кайе, — афганцы с саблями в руках бросались сверху на наших штурмующих солдат и с жутким эффектом орудовали клинками, но в ответ их встречал сокрушительный огонь ружей британской пехоты…
В отчаянных попытках бежать через ворота некоторые бросались на горящие бревна и гибли от огня. Других закалывали штыками на земле. Кого-то преследовали и загоняли в угол как бешеных собак и там пристреливали». Тех же, кому удавалось прорваться через ворота или преодолеть стену, снаружи добивала кавалерия. Скоро все было кончено, и Юнион Джек и полковые штандарты штурмовых отрядов гордо развевались на крепостных стенах.
Для англичан это была ошеломляющая победа. Когда подсчитали потери, оказалось, что убитыми они потеряли всего лишь 17 человек, 166 человек было ранено, из них 18 офицеров. Внутри крепости было убито по меньшей мере 500 защитников города, еще больше перебила кавалерия Кина снаружи. Однако не менее важными для победителей оказались обнаруженные в городе крупные запасы зерна, муки и прочих продовольственных товаров, ведь их собственные запасы были практически исчерпаны, что явно ставило под сомнение надежды достичь Кабула. Теперь во многом благодаря предприимчивости Мохан Лала и стальным нервам лейтенанта Даренда (что принесло бы ему крест Виктории, если бы в то время он существовал) путь к столице Афганистана, расположенной всего в сотне миль к северу, был открыт.
На следующий день в сопровождении Макнагтена, Кина и Бернса, которые ехали рядом, шах вступил в город, который не видел тридцать лет. Его наряд сверкал драгоценными камнями, сам он восседал на великолепном белом боевом коне, сбруя которого была украшена золотом. «Звон денежных мешков и сверкание английских штыков, — отмечал Кайе, — вернули ему трон, который без этих сверкающих помощников он добывал бы долго и безуспешно». Но нигде не было никаких следов того восторженного приема, который предсказывал Макнагтен. «Это было больше похоже на похоронную процессию, — добавляет Кайе, — чем на въезд короля в столицу своего вновь обретенного царства». Однако Пальмерстон был восхищен искусством Окленда столь мастерски создавать королей. «Блестящий успех Окленда в Афганистане, — писал он, — устрашит всю Азию и облегчит нам все остальное».
Первоначальный план лорда Окленда состоял в том, чтобы вывести британские войска, как только шах надежно закрепится на троне, окруженный своими сановниками и защищенный своей собственной армией. Однако теперь даже Макнагтену стало ясно, что не стоит даже говорить о безопасности, пока искусный Дост Мохаммед остается на свободе. Чтобы попытаться задержать свергнутого правителя, был послан кавалерийский отряд одного из лучших командиров Кина, но через месяц он вернулся в Кабул с пустыми руками. Последующие поиски также оказались бесполезными. Только несколько месяцев спустя Дост Мохаммед сам сдался англичанам, которые — к ярости шаха, который хотел «повесить его как собаку», — отнеслись к нему с величайшим уважением и отправили в Индию в оказавшуюся временной почетную ссылку.
А пока в Кабуле англичане перешли к повседневной гарнизонной жизни. Начали устраивать скачки, торговля на базарах процветала, ведь английские и индийские солдаты щедро тратили там свое жалованье, к некоторым офицерам стали переезжать из Индии семьи, чтобы воссоединиться в этом новом экзотическом горном регионе. Среди них была и леди Макнагтен, которая привезла с собой хрустальные канделябры, марочные вина, дорогие наряды и бесчисленное множество слуг. Генерал Кин, которому королева Виктория пожаловала титул лорда Кина Газнийского, тем временем с большей частью экспедиционного корпуса вернулся в Индию. Но существенная часть войск осталась в Кабуле, для защиты английских коммуникаций с Индией небольшие отряды разместились в Газни, Кандагаре, Джалалабаде и Кветте. Однако, если Макнагтен был убежден, что с помощью английской армии шах сможет усидеть на троне, то генерал Кин был далеко не так в этом уверен. «Я не могу не поздравить вас с тем, что вы покидаете эту страну, — сказал он лейтенанту Даренду, которому предстояло вернуться в Индию, — так как, попомните мои слова, уже скоро здесь разразится страшная катастрофа…»
В конце августа 1839 года английский гарнизон в Кабуле получил два настораживающих донесения разведки. Пересе состояло в том, что подполковник Чарльз Стоддарт, направленный в Бухару, чтобы убедить эмира относительно британских намерений в Афганистане, арестован и бесцеремонно брошен в кишащую паразитами яму. Второе, даже более серьезное, извещало, что крупная русская экспедиция направилась от Оренбурга на юг, чтобы завоевать Хивинское ханство.
16. Наперегонки в Хиву
* * *
К тому времени Кин закончил разработку своих планов и приказал штурмовать Газни. Штурм должен был состояться ночью, под покровом темноты и сильных порывов ветра. Чтобы отвлечь внимание защитников города от кабульских ворот, у дальнего конца крепости должна была начаться ложная атака, в то время как легкая артиллерия и пехота сипаев должны были с близкой дистанции вести огонь по тем, кто находился на стенах. Любой ценой внимание защитников города нужно было отвлечь от кабульских ворот, возле которых лейтенанту Даренду и его саперам предстояло заложить мешки с порохом.К трем часам на следующее утро все было готово, и каждый занял свое место. По сигналу Кина артиллерия и пехота открыли огонь по укреплениям, причем артиллерийский снаряд оторвал голову афганскому солдату прямо на глазах штурмового отряда, поджидавшего в темноте, когда взорвут ворота. В это время команда взрывников быстро и бесшумно пробиралась к цели. Разместив свои заряды и оставшись незамеченными, саперы поспешили в укрытие, оставив позади Даренда, который должен был поджечь фитиль. Скорчившись у ворот, через трещину в их деревянной обшивке он заметил одного из защитников с длинноствольной джезелью в руках. С первой попытки фитиль не загорелся, то же самое повторилось и при второй попытке. На какой-то миг Даренд, понимавший, что теперь все зависит от него, испугался, что ему придется пожертвовать собой и просто поджечь порох, но с третьей попытки фитиль начал шипеть и потрескивать. Даренд бросился в укрытие и через несколько секунд заряды взорвались.
«Эффект, — рассказывает Кайе, — был и мощным, и неожиданным. Поднялся столб черного дыма, вниз со страшным грохотом обрушились огромные массы кирпича и разнесенных в щепки бревен ». Когда грохот взрыва стих, горнист протрубил атаку. Штурмовой отряд под командой воина легендарной храбрости полковника Вильяма Денни хлынул в дымящиеся ворота, и через несколько секунд британские штыки и афганские клинки сошлись в жестокой схватке. Под громкие крики, доносившиеся из-за стен, основные атакующие силы снялись с позиций и направились к воротам. Но в этот момент в суматохе и темноте произошло нечто такое, что едва не стоило англичанам победы. Считая, что ворота полностью завалены обломками и что люди Денни все еще находятся снаружи, горнист протрубил отступление, что сразу остановило атаку, тогда как за стенами штурмовой отряд не на жизнь, а на смерть бился с превосходящими силами врага. Однако ошибку быстро исправили, и снова был отдан приказ к наступлению. Через несколько секунд атакующий отряд, возглавляемый бригадиром с саблей наголо, прорвался внутрь крепости и присоединился к бойцам Денни.
Афганцы никогда не думали, что их крепость будут штурмовать, и теперь сражались с беззаветной храбростью и жестокостью. Но им впервые пришлось столкнуться с хорошо обученными европейскими войсками, прекрасно знающими современную тактику штурма, так что вскоре оборона начала ослабевать. «В неистовом отчаянии, — писал Кайе, — афганцы с саблями в руках бросались сверху на наших штурмующих солдат и с жутким эффектом орудовали клинками, но в ответ их встречал сокрушительный огонь ружей британской пехоты…
В отчаянных попытках бежать через ворота некоторые бросались на горящие бревна и гибли от огня. Других закалывали штыками на земле. Кого-то преследовали и загоняли в угол как бешеных собак и там пристреливали». Тех же, кому удавалось прорваться через ворота или преодолеть стену, снаружи добивала кавалерия. Скоро все было кончено, и Юнион Джек и полковые штандарты штурмовых отрядов гордо развевались на крепостных стенах.
Для англичан это была ошеломляющая победа. Когда подсчитали потери, оказалось, что убитыми они потеряли всего лишь 17 человек, 166 человек было ранено, из них 18 офицеров. Внутри крепости было убито по меньшей мере 500 защитников города, еще больше перебила кавалерия Кина снаружи. Однако не менее важными для победителей оказались обнаруженные в городе крупные запасы зерна, муки и прочих продовольственных товаров, ведь их собственные запасы были практически исчерпаны, что явно ставило под сомнение надежды достичь Кабула. Теперь во многом благодаря предприимчивости Мохан Лала и стальным нервам лейтенанта Даренда (что принесло бы ему крест Виктории, если бы в то время он существовал) путь к столице Афганистана, расположенной всего в сотне миль к северу, был открыт.
* * *
Внезапная и неожиданная потеря Газни стала для Дост Мохаммеда сокрушительным ударом, пятитысячная конная армия афганцев под командованием его сына, которую он послал, чтобы остановить наступающих англичан, вынуждена была повернуть назад, чтобы избежать полного разгрома. Союзники Дост Мохаммеда начали понемногу разбегаться, предпочитая наблюдать за развитием событий со стороны. 30 июня 1839 года Кин вновь выступил в поход, и неделю спустя, встреченные только цепочкой брошенных пушек, англичане появились у стен Кабула. Там они обнаружили, что Дост Мохаммед бежал и столица сдалась без единого выстрела.На следующий день в сопровождении Макнагтена, Кина и Бернса, которые ехали рядом, шах вступил в город, который не видел тридцать лет. Его наряд сверкал драгоценными камнями, сам он восседал на великолепном белом боевом коне, сбруя которого была украшена золотом. «Звон денежных мешков и сверкание английских штыков, — отмечал Кайе, — вернули ему трон, который без этих сверкающих помощников он добывал бы долго и безуспешно». Но нигде не было никаких следов того восторженного приема, который предсказывал Макнагтен. «Это было больше похоже на похоронную процессию, — добавляет Кайе, — чем на въезд короля в столицу своего вновь обретенного царства». Однако Пальмерстон был восхищен искусством Окленда столь мастерски создавать королей. «Блестящий успех Окленда в Афганистане, — писал он, — устрашит всю Азию и облегчит нам все остальное».
Первоначальный план лорда Окленда состоял в том, чтобы вывести британские войска, как только шах надежно закрепится на троне, окруженный своими сановниками и защищенный своей собственной армией. Однако теперь даже Макнагтену стало ясно, что не стоит даже говорить о безопасности, пока искусный Дост Мохаммед остается на свободе. Чтобы попытаться задержать свергнутого правителя, был послан кавалерийский отряд одного из лучших командиров Кина, но через месяц он вернулся в Кабул с пустыми руками. Последующие поиски также оказались бесполезными. Только несколько месяцев спустя Дост Мохаммед сам сдался англичанам, которые — к ярости шаха, который хотел «повесить его как собаку», — отнеслись к нему с величайшим уважением и отправили в Индию в оказавшуюся временной почетную ссылку.
А пока в Кабуле англичане перешли к повседневной гарнизонной жизни. Начали устраивать скачки, торговля на базарах процветала, ведь английские и индийские солдаты щедро тратили там свое жалованье, к некоторым офицерам стали переезжать из Индии семьи, чтобы воссоединиться в этом новом экзотическом горном регионе. Среди них была и леди Макнагтен, которая привезла с собой хрустальные канделябры, марочные вина, дорогие наряды и бесчисленное множество слуг. Генерал Кин, которому королева Виктория пожаловала титул лорда Кина Газнийского, тем временем с большей частью экспедиционного корпуса вернулся в Индию. Но существенная часть войск осталась в Кабуле, для защиты английских коммуникаций с Индией небольшие отряды разместились в Газни, Кандагаре, Джалалабаде и Кветте. Однако, если Макнагтен был убежден, что с помощью английской армии шах сможет усидеть на троне, то генерал Кин был далеко не так в этом уверен. «Я не могу не поздравить вас с тем, что вы покидаете эту страну, — сказал он лейтенанту Даренду, которому предстояло вернуться в Индию, — так как, попомните мои слова, уже скоро здесь разразится страшная катастрофа…»
В конце августа 1839 года английский гарнизон в Кабуле получил два настораживающих донесения разведки. Пересе состояло в том, что подполковник Чарльз Стоддарт, направленный в Бухару, чтобы убедить эмира относительно британских намерений в Афганистане, арестован и бесцеремонно брошен в кишащую паразитами яму. Второе, даже более серьезное, извещало, что крупная русская экспедиция направилась от Оренбурга на юг, чтобы завоевать Хивинское ханство.
16. Наперегонки в Хиву
С момента посещения Вильямом Муркрофтом четырнадцать лет назад Бухары в Санкт-Петербурге все росли сомнения насчет планов Англии в Центральной Азии и на ее рынках. К осени 1838 года это беспокойство стало сочетаться с аналогичным беспокойством Лондона и Калькутты относительно русского проникновения в окружающие Индию районы. В октябре 1838 года, незадолго до того, как России стали известны британские планы свергнуть Дост Мохаммеда и заменить его своей марионеткой, граф Нессельроде в письме своему послу в Лондоне сообщил об опасениях Санкт-Петербурга. Он предупреждал о «неустанной активности, проявляемой английскими путешественниками в распространении волнений среди народов Центральной Азии и проведении агитации в самом сердце держав, окружающих наши границы». Главным среди этих сеющих смуту путешественников был Александр Бернс, который явно стремился ослабить русское влияние в Центральной Азии и заменить его британским, а также выдворить русские товары и заменить их английскими. «С нашей стороны, — настаивал Нессельроде, — мы ничего не просим, кроме согласия на честную конкуренцию при торговле в Азии».
Едва успели высохнуть чернила на его письме, как в Санкт-Петербург пришли известия о предполагаемом вторжении англичан в Афганистан. И если это было еще недостаточным основанием для тревоги, вскоре последовали дурные новости о том, что действия англичан в Персидском заливе заставили персидского шаха отвести войска от Герата. Это развеяло всякие надежды России получить там какой-либо плацдарм. Понимая, что ни одному из этих шагов Британии России практически нечего противопоставить, русские решили взамен проявить собственную инициативу. Она заключалась в том, чтобы исполнить свою давнишнюю мечту и захватить Хиву, прежде чем англичане начнут направлять на север от Оксуса не только своих агентов, но и армию, и торговые караваны. Русские едва ли могли выбрать лучший момент, чтобы предпринять свой первый важный шаг в Центральной Азии именно в то время, когда англичане столь агрессивно повели себя в Афганистане. То, что эта затея вполне могла кончиться крахом, их не смущало. Официально провозглашенная цель состояла в том, чтобы освободить множество русских, и не только их, удерживаемых хивинцами в рабстве, наказать туркестанских разбойников и работорговцев, регулярно грабящих местные караваны с русскими товарами, и сменить правителя — точно так же, как собирались сделать это англичане в Афганистане, — на собственного, более покладистого кандидата, который откажется от варварских методов своего предшественника.
Даже Бернсу трудно было критиковать эти цели, хотя для него и для его друзей-«ястребов» было совершенно очевидно, что на этом русское наступление на юг не закончится. Видимо, следующими жертвами станут Бухара и Мерв, а затем настанет очередь Герата. Для британских войск оставался единственный способ это предотвратить — оказаться там первыми, воспользовавшись свежеприобретенной базой в Кабуле. Макнагтен считал, что в будущем мае, когда перевалы Гиндукуша освободятся от снега, нужно захватить Балх — важный плацдарм на реке Оксус. Оттуда можно нанести быстрый и эффективный удар по Бухаре, где жестокий тиран — эмир содержал в тюрьме в нечеловеческих условиях английского посланника подполковника Стоддарта. Затем, пока русские или персы не успели протянуть свои жадные руки к Герату, тот должен стать предметом постоянной заботы Британии. Зайдя так далеко, казалось неразумным не использовать все выгоды момента, если русские надумают захватить Хиву. Это были рассуждения в духе классической наступательной школы.
Ветераны Большой Игры почувствовали, что наконец-то настал их судьбоносный час.
Окончательно побудило русских двинуться вперед и поспешить с захватом Хивы полученное через Бухару безумное (и абсолютно ложное) известие, что в Хиву с предложением военной помощи прибыла британская миссия численностью в двадцать пять человек. Согласно инструкциям из Санкт-Петербурга командующий расквартированными в Оренбурге войсками генерал Перовский немедленно собрал отряд в 5200 человек, включающий пехоту, кавалерию и артиллерию. Он рассчитывал до самого последнего момента сохранить свои намерения в тайне. Помимо того, что генерал не хотел настораживать своим появлением хивинцев, он не забыл, как некий молодой британский младший офицер расстроил их планы насчет Герата, и не хотел, чтобы нечто подобное повторилось. И больше всего он хотел, чтобы англичане поглубже увязли в своей афганской авантюре и оказались не в состоянии протестовать против аналогичной деятельности Санкт-Петербурга по смене властителя в Хиве. Если бы стали просачиваться слухи о приготовлениях, то экспедицию надлежало официально характеризовать как «научную», направляющуюся для изучения Аральского моря, лежавшего как раз по пути. Действительно, в последующие годы «научные экспедиции» часто служили прикрытием активности русских в Большой Игре, тогда как англичане предпочитали посылать своих офицеров с аналогичными заданиями в «свободный поиск», что позволяло при необходимости от них отречься.
В этих условиях русские поняли, что долго сохранять секретность невозможно. Как мы уже видели, англичане впервые узнали о подготовке экспедиции Перовского летом 1839 года, за три месяца до ее отправления. Предупреждение пришло из самой Хивы — после того, как слухи через разветвленную сеть шпионов дошли до хана. Существуют две версии о том, как они оттуда попали в Герат, где все еще находились английские офицеры, наблюдавшие за отводом войск шаха. Согласно одной из них, хивинский хан в панике спешно послал своего представителя просить помощи у жителей Герата, зная, что те только что успешно отбили нападение персов и их русских советников. Согласно английской версии, информация была получена от их собственных местных агентов, вернувшихся из Хивы с новостями о том, что русская армия — по слухам, до 100 000 человек — готова выступить из Оренбурга. В любом случае, услышав про это, старший английский офицер в Герате майор д'Арси Тодд немедленно послал курьеров в Тегеран и Кабул, чтобы известить об опасности свое начальство. Одновременно он решил сделать в Герате все, что в его силах, чтобы предотвратить переход Хивы в руки русских.
Так как собственный пост в Герате он покинуть не мог, то решил отправить в Хиву своего толкового штабного офицера капитана Джеймса Эбботта с предложением начать от имени хана переговоры с наступающими русскими. Если хан согласится отпустить всех своих русских рабов, тогда у Санкт-Петербурга больше не будет предлога для вторжения на территорию Хивы. Таким образом можно устранить угрозу трону хана, не говоря уж о Британской Индии. Задача Эбботта заключалась в том, чтобы убедить хана в настоятельной необходимости избавиться от рабов до того, как Перовский продвинется настолько далеко, чтобы не захотеть повернуть назад. Переодевшись в афганскую одежду и все время помня о судьбе полковника (подполковника? — Прим. пер.) Стоддарта, последнего английского офицера, посланного в одно из ханств Центральной Азии, Эбботт в канун Рождества 1839 года в одиночку выехал в Хиву, лежавшую в 500 милях к северу.
**
В это же время в 1500 милях к северу генерал Перовский также выступал в сторону Хивы. Его сопровождал более чем пятитысячный отряд, состоявший из русских и казаков, а за ними следовал обоз из 10 000 верблюдов, которые везли их амуницию и снаряжение. Перед тем как выступить в трудный и долгий поход через степь и пустыню, генерал собрал своих людей на главной площади Оренбурга и зачитал им специальный приказ. «По указанию Его Величества Императора, — провозгласил он, — мы выступаем в поход на Хиву». Хотя слухи о цели их экспедиции ходили уже давно, здесь войскам впервые официально сообщили о стоящей перед экспедицией задаче. До сих пор им говорили, что они должны сопровождать научную экспедицию к Аральскому морю. «Хива, — продолжал генерал, — уже много лет испытывала терпение сильной, но великодушной державы и наконец обрушила на себя ее гнев, спровоцированный ее враждебным поведением». Честь и слава будут им наградой, сказал он, а их мужество позволит одолеть трудности и опасности, чтобы освободить их братьев, томящихся в рабстве. К походу все отлично подготовлено, и эта подготовка вместе с их решимостью достичь Хивы принесут победу. «Через два месяца, — пообещал он, — с Божьей помощью мы будем в Хиве».
Сначала все шло в соответствии с планом. Из-за страшной летней жары в пустыне и трудностей с обеспечением водой такого крупного военного отряда на протяжении 1000-мильного пути для похода сознательно выбрали первые месяцы зимы. Цель генерала заключалась в том, чтобы достичь Хивы до того, когда самая суровая в Центральной Азии зима в феврале закроет все пути. Тем не менее холод стал настоящим шоком для людей, которые, по словам официального отчета о походе, «всегда жили в теплых домах и редко выходили наружу, если не считать охоты или коротких прогулок». По ночам в войлочных палатках русские с головы до пят закрывались своими овчинными полушубками, чтобы защитить носы и конечности от обморожения. Но даже и тогда дыхание людей и пот приводили к тому, что их волосы и усы примерзали к полушубкам, и когда они вставали по утрам, «им требовалось немалое время, чтобы оттаять». Однако, к счастью, солдаты были людьми исключительно закаленными и скоро начали приспосабливаться к отрицательным температурам.
Ноябрь сменился декабрем, и начал падать снег. Его было гораздо больше, и шел он чаще, чем предполагал Перовский со своим штабом. Даже местные киргизы не могли припомнить таких обильных снегопадов в начале зимы. Вскоре снег засыпал следы предыдущих колонн, затрудняя ориентировку в этой плоской, лишенной всяких ориентиров местности. «С этих пор, — сообщает отчет, — дорогу, пройденную передовыми колоннами, стали отмечать возводимыми казаками на определенном расстоянии друг от друга снежными столбами, снежными кучами на местах ночных стоянок и верблюдами, как живыми, так и мертвыми. Некоторые из них замерзали и частично были объедены следовавшими за экспедицией дикими зверями». Глубокий снег и промерзшая земля создавали все нараставшие трудности при добыче корма для верблюдов, и скоро те с пугающей быстротой начали погибать. «Если верблюд падал, — сообщает отчет, — он редко поднимался снова». Необходимость постоянно перегружать грузы с павших верблюдов на оставшихся сильно замедляла продвижение экспедиции и изматывала людей. Младший офицер был послан вперед к Аральскому морю, чтобы купить свежих верблюдов, но пришло известие, что хивинский патруль захватил его в плен и связанного по рукам и ногам увез в столицу.
К началу января они потеряли почти половину своих верблюдов, а выжившие животные, обезумев от голода, начали грызть деревянные ящики, в которых находилось продовольствие для людей. Чтобы этому помешать, каждый вечер приходилось разгружать примерно 19 000 ящиков и мешков, а на следующее утро грузить их вновь. Прежде чем развести огонь для приготовления пищи и обогрева, каким-то образом нужно было отыскать под снегом топливо для костров. Оно состояло в основном из корней кустарников, которые нужно было выкапывать из замерзшей земли. На каждой стоянке приходилось расчищать от снега большие площадки, чтобы расстелить войлок и поставить палатки, а также соорудить коновязи для верблюдов и лошадей. «Только к 8 или 9 часам вечера солдат или казак получал возможность немного отдохнуть, — сообщает официальный отчет, — и к 2 или 3 часам следующего утра он был обязан встать и вновь проходить через тот же самый круг своих тяжелых обязанностей». Тем не менее отряд мужественно продолжал двигаться вперед.
Снежные сугробы были теперь так глубоки, что людям приходилось по грудь в снегу пробивать путь верблюдам и артиллерии. Так как снег продолжал идти, а температура падала, их страдания все возрастали, подвергая запредельным испытаниям их силу и стойкость духа. «В таком холоде, — продолжает официальный отчет, — невозможно было стирать белье или поддерживать личную чистоту. Многие в течение всего похода не только не меняли пропотевшее белье, но и не снимали верхней одежды. Они были покрыты насекомыми, а тела пропитались грязью». Теперь серьезной проблемой стали болезни, все возрастающую жатву стала собирать цинга. А отряд не прошел еще и половины пути до Хивы.
К концу января стало совершенно ясно, что экспедиция движется навстречу гибели. От болезней умерло уже больше 200 человек, тогда как вдвое больше солдат были настолько больны, что не могли нести службу. Верблюды, от которых они так зависели, теперь погибали по 100 голов в день. Погода все ухудшалась, и казачьи разъезды докладывали, что впереди снег еще глубже, что делает почти невозможным поиск хоть какого-то топлива и фуража и снижает возможную скорость движения до нескольких миль в день, если не меньше. 29 января генерал Перовский объехал все колонны, чтобы самому убедиться, смогут ли люди и животные продержаться еще месяц — минимальное время, за которое они смогли бы достичь ближайшей из обитаемых частей Хивинского ханства. По единодушному мнению командиров колонн, чтобы избежать катастрофы, не может быть и речи о дальнейшем продвижении вперед. Из всего того, что он сам видел, Перовский понял, что они правы.
Для всех, но особенно для генерала, это был момент горького разочарования, если не унижения. В силу полнейшего невезения они выбрали для похода на Хиву самую плохую зиму, которую только могли припомнить степные жители. Если бы они выступили хоть немного раньше, то смогли бы избежать самого разгара ее ярости и благополучно добрались до богатых и защищенных оазисов Хивы. Если бы это случилось, они не только бы увидели врага, но и заставили бы его вступить с ними в сражение. 1 февраля 1840 года генерал отдал приказ измученным и сильно поредевшим колоннам повернуть обратно и двигаться на Оренбург. На то, чтобы забраться так далеко, им пришлось потратить большую часть из намеченных трех месяцев, и казалось маловероятным, что обратный путь потребует меньших усилий. Стараясь выглядеть как можно бодрее, Перовский сказал своим людям: «Товарищи! С самого начала нам пришлось бороться против самых жестоких препятствий и суровой зимы. Мы успешно одолели эти трудности, но были лишены удовлетворения встречи с врагом». Он заверил, что победа всего лишь откладывается и что «наш следующий поход будет удачнее ».
Но ближайшей задачей Перовского в тот момент было вывести свои войска из этой ужасной ситуации с наименьшими потерями в живой силе, не говоря уж о потере престижа. Ведь уже второй раз за последние сто с лишним лет военный поход русских на Хиву заканчивался поражением и унижением. Однако в официальном отчете сказано: «Было предпочтительнее уступить непреодолимым природным трудностям и немедленно отступить, чем дать противникам России повод ликовать по случаю мнимой победы». Тем не менее во время отступления эти трудности оказались не менее суровыми и опасными, чем при движении вперед. В дополнение к снежным сугробам и буранам, нехватке еды и болезням об их положении напоминали наводящие ужас остатки верблюжьих скелетов, наполовину объеденные волками и лисами. Издалека чуя трупный запах, стаи волков нападали на колонны, когда те останавливались на ночлег.
В сомнительных попытках остановить опустошительное действие цинги Перовский пытался, хотя и с немалыми трудностями, достать свежее мясо, считая, что основной причиной цинги является его отсутствие, так же как и отсутствие свежих овощей. К сожалению, не было ничего удивительного, что, «несмотря на эти превентивные меры, — как сообщает официальный отчет, — цинга не только не отступала, но и продолжала нарастать ». Это объяснялось общим нездоровьем людей и отвратительным состоянием их тел и одежды. Однако с наступлением марта произошло незначительное, но такое желанное улучшение погоды, хотя оно же привело к возникновению новой опасности — снежной слепоты. Многие солдаты, чьи глаза были ослаблены отсутствием витаминов, почувствовали себя совсем плохо от слепящего весеннего солнца, отражавшегося от снега. Даже импровизированные солнечные очки, сплетенные из конского волоса, лишь незначительно облегчали боль, которую еще усиливал едкий дым сырых веток, использовавшихся как топливо.
Едва успели высохнуть чернила на его письме, как в Санкт-Петербург пришли известия о предполагаемом вторжении англичан в Афганистан. И если это было еще недостаточным основанием для тревоги, вскоре последовали дурные новости о том, что действия англичан в Персидском заливе заставили персидского шаха отвести войска от Герата. Это развеяло всякие надежды России получить там какой-либо плацдарм. Понимая, что ни одному из этих шагов Британии России практически нечего противопоставить, русские решили взамен проявить собственную инициативу. Она заключалась в том, чтобы исполнить свою давнишнюю мечту и захватить Хиву, прежде чем англичане начнут направлять на север от Оксуса не только своих агентов, но и армию, и торговые караваны. Русские едва ли могли выбрать лучший момент, чтобы предпринять свой первый важный шаг в Центральной Азии именно в то время, когда англичане столь агрессивно повели себя в Афганистане. То, что эта затея вполне могла кончиться крахом, их не смущало. Официально провозглашенная цель состояла в том, чтобы освободить множество русских, и не только их, удерживаемых хивинцами в рабстве, наказать туркестанских разбойников и работорговцев, регулярно грабящих местные караваны с русскими товарами, и сменить правителя — точно так же, как собирались сделать это англичане в Афганистане, — на собственного, более покладистого кандидата, который откажется от варварских методов своего предшественника.
Даже Бернсу трудно было критиковать эти цели, хотя для него и для его друзей-«ястребов» было совершенно очевидно, что на этом русское наступление на юг не закончится. Видимо, следующими жертвами станут Бухара и Мерв, а затем настанет очередь Герата. Для британских войск оставался единственный способ это предотвратить — оказаться там первыми, воспользовавшись свежеприобретенной базой в Кабуле. Макнагтен считал, что в будущем мае, когда перевалы Гиндукуша освободятся от снега, нужно захватить Балх — важный плацдарм на реке Оксус. Оттуда можно нанести быстрый и эффективный удар по Бухаре, где жестокий тиран — эмир содержал в тюрьме в нечеловеческих условиях английского посланника подполковника Стоддарта. Затем, пока русские или персы не успели протянуть свои жадные руки к Герату, тот должен стать предметом постоянной заботы Британии. Зайдя так далеко, казалось неразумным не использовать все выгоды момента, если русские надумают захватить Хиву. Это были рассуждения в духе классической наступательной школы.
Ветераны Большой Игры почувствовали, что наконец-то настал их судьбоносный час.
Окончательно побудило русских двинуться вперед и поспешить с захватом Хивы полученное через Бухару безумное (и абсолютно ложное) известие, что в Хиву с предложением военной помощи прибыла британская миссия численностью в двадцать пять человек. Согласно инструкциям из Санкт-Петербурга командующий расквартированными в Оренбурге войсками генерал Перовский немедленно собрал отряд в 5200 человек, включающий пехоту, кавалерию и артиллерию. Он рассчитывал до самого последнего момента сохранить свои намерения в тайне. Помимо того, что генерал не хотел настораживать своим появлением хивинцев, он не забыл, как некий молодой британский младший офицер расстроил их планы насчет Герата, и не хотел, чтобы нечто подобное повторилось. И больше всего он хотел, чтобы англичане поглубже увязли в своей афганской авантюре и оказались не в состоянии протестовать против аналогичной деятельности Санкт-Петербурга по смене властителя в Хиве. Если бы стали просачиваться слухи о приготовлениях, то экспедицию надлежало официально характеризовать как «научную», направляющуюся для изучения Аральского моря, лежавшего как раз по пути. Действительно, в последующие годы «научные экспедиции» часто служили прикрытием активности русских в Большой Игре, тогда как англичане предпочитали посылать своих офицеров с аналогичными заданиями в «свободный поиск», что позволяло при необходимости от них отречься.
В этих условиях русские поняли, что долго сохранять секретность невозможно. Как мы уже видели, англичане впервые узнали о подготовке экспедиции Перовского летом 1839 года, за три месяца до ее отправления. Предупреждение пришло из самой Хивы — после того, как слухи через разветвленную сеть шпионов дошли до хана. Существуют две версии о том, как они оттуда попали в Герат, где все еще находились английские офицеры, наблюдавшие за отводом войск шаха. Согласно одной из них, хивинский хан в панике спешно послал своего представителя просить помощи у жителей Герата, зная, что те только что успешно отбили нападение персов и их русских советников. Согласно английской версии, информация была получена от их собственных местных агентов, вернувшихся из Хивы с новостями о том, что русская армия — по слухам, до 100 000 человек — готова выступить из Оренбурга. В любом случае, услышав про это, старший английский офицер в Герате майор д'Арси Тодд немедленно послал курьеров в Тегеран и Кабул, чтобы известить об опасности свое начальство. Одновременно он решил сделать в Герате все, что в его силах, чтобы предотвратить переход Хивы в руки русских.
Так как собственный пост в Герате он покинуть не мог, то решил отправить в Хиву своего толкового штабного офицера капитана Джеймса Эбботта с предложением начать от имени хана переговоры с наступающими русскими. Если хан согласится отпустить всех своих русских рабов, тогда у Санкт-Петербурга больше не будет предлога для вторжения на территорию Хивы. Таким образом можно устранить угрозу трону хана, не говоря уж о Британской Индии. Задача Эбботта заключалась в том, чтобы убедить хана в настоятельной необходимости избавиться от рабов до того, как Перовский продвинется настолько далеко, чтобы не захотеть повернуть назад. Переодевшись в афганскую одежду и все время помня о судьбе полковника (подполковника? — Прим. пер.) Стоддарта, последнего английского офицера, посланного в одно из ханств Центральной Азии, Эбботт в канун Рождества 1839 года в одиночку выехал в Хиву, лежавшую в 500 милях к северу.
**
В это же время в 1500 милях к северу генерал Перовский также выступал в сторону Хивы. Его сопровождал более чем пятитысячный отряд, состоявший из русских и казаков, а за ними следовал обоз из 10 000 верблюдов, которые везли их амуницию и снаряжение. Перед тем как выступить в трудный и долгий поход через степь и пустыню, генерал собрал своих людей на главной площади Оренбурга и зачитал им специальный приказ. «По указанию Его Величества Императора, — провозгласил он, — мы выступаем в поход на Хиву». Хотя слухи о цели их экспедиции ходили уже давно, здесь войскам впервые официально сообщили о стоящей перед экспедицией задаче. До сих пор им говорили, что они должны сопровождать научную экспедицию к Аральскому морю. «Хива, — продолжал генерал, — уже много лет испытывала терпение сильной, но великодушной державы и наконец обрушила на себя ее гнев, спровоцированный ее враждебным поведением». Честь и слава будут им наградой, сказал он, а их мужество позволит одолеть трудности и опасности, чтобы освободить их братьев, томящихся в рабстве. К походу все отлично подготовлено, и эта подготовка вместе с их решимостью достичь Хивы принесут победу. «Через два месяца, — пообещал он, — с Божьей помощью мы будем в Хиве».
Сначала все шло в соответствии с планом. Из-за страшной летней жары в пустыне и трудностей с обеспечением водой такого крупного военного отряда на протяжении 1000-мильного пути для похода сознательно выбрали первые месяцы зимы. Цель генерала заключалась в том, чтобы достичь Хивы до того, когда самая суровая в Центральной Азии зима в феврале закроет все пути. Тем не менее холод стал настоящим шоком для людей, которые, по словам официального отчета о походе, «всегда жили в теплых домах и редко выходили наружу, если не считать охоты или коротких прогулок». По ночам в войлочных палатках русские с головы до пят закрывались своими овчинными полушубками, чтобы защитить носы и конечности от обморожения. Но даже и тогда дыхание людей и пот приводили к тому, что их волосы и усы примерзали к полушубкам, и когда они вставали по утрам, «им требовалось немалое время, чтобы оттаять». Однако, к счастью, солдаты были людьми исключительно закаленными и скоро начали приспосабливаться к отрицательным температурам.
Ноябрь сменился декабрем, и начал падать снег. Его было гораздо больше, и шел он чаще, чем предполагал Перовский со своим штабом. Даже местные киргизы не могли припомнить таких обильных снегопадов в начале зимы. Вскоре снег засыпал следы предыдущих колонн, затрудняя ориентировку в этой плоской, лишенной всяких ориентиров местности. «С этих пор, — сообщает отчет, — дорогу, пройденную передовыми колоннами, стали отмечать возводимыми казаками на определенном расстоянии друг от друга снежными столбами, снежными кучами на местах ночных стоянок и верблюдами, как живыми, так и мертвыми. Некоторые из них замерзали и частично были объедены следовавшими за экспедицией дикими зверями». Глубокий снег и промерзшая земля создавали все нараставшие трудности при добыче корма для верблюдов, и скоро те с пугающей быстротой начали погибать. «Если верблюд падал, — сообщает отчет, — он редко поднимался снова». Необходимость постоянно перегружать грузы с павших верблюдов на оставшихся сильно замедляла продвижение экспедиции и изматывала людей. Младший офицер был послан вперед к Аральскому морю, чтобы купить свежих верблюдов, но пришло известие, что хивинский патруль захватил его в плен и связанного по рукам и ногам увез в столицу.
К началу января они потеряли почти половину своих верблюдов, а выжившие животные, обезумев от голода, начали грызть деревянные ящики, в которых находилось продовольствие для людей. Чтобы этому помешать, каждый вечер приходилось разгружать примерно 19 000 ящиков и мешков, а на следующее утро грузить их вновь. Прежде чем развести огонь для приготовления пищи и обогрева, каким-то образом нужно было отыскать под снегом топливо для костров. Оно состояло в основном из корней кустарников, которые нужно было выкапывать из замерзшей земли. На каждой стоянке приходилось расчищать от снега большие площадки, чтобы расстелить войлок и поставить палатки, а также соорудить коновязи для верблюдов и лошадей. «Только к 8 или 9 часам вечера солдат или казак получал возможность немного отдохнуть, — сообщает официальный отчет, — и к 2 или 3 часам следующего утра он был обязан встать и вновь проходить через тот же самый круг своих тяжелых обязанностей». Тем не менее отряд мужественно продолжал двигаться вперед.
Снежные сугробы были теперь так глубоки, что людям приходилось по грудь в снегу пробивать путь верблюдам и артиллерии. Так как снег продолжал идти, а температура падала, их страдания все возрастали, подвергая запредельным испытаниям их силу и стойкость духа. «В таком холоде, — продолжает официальный отчет, — невозможно было стирать белье или поддерживать личную чистоту. Многие в течение всего похода не только не меняли пропотевшее белье, но и не снимали верхней одежды. Они были покрыты насекомыми, а тела пропитались грязью». Теперь серьезной проблемой стали болезни, все возрастающую жатву стала собирать цинга. А отряд не прошел еще и половины пути до Хивы.
К концу января стало совершенно ясно, что экспедиция движется навстречу гибели. От болезней умерло уже больше 200 человек, тогда как вдвое больше солдат были настолько больны, что не могли нести службу. Верблюды, от которых они так зависели, теперь погибали по 100 голов в день. Погода все ухудшалась, и казачьи разъезды докладывали, что впереди снег еще глубже, что делает почти невозможным поиск хоть какого-то топлива и фуража и снижает возможную скорость движения до нескольких миль в день, если не меньше. 29 января генерал Перовский объехал все колонны, чтобы самому убедиться, смогут ли люди и животные продержаться еще месяц — минимальное время, за которое они смогли бы достичь ближайшей из обитаемых частей Хивинского ханства. По единодушному мнению командиров колонн, чтобы избежать катастрофы, не может быть и речи о дальнейшем продвижении вперед. Из всего того, что он сам видел, Перовский понял, что они правы.
Для всех, но особенно для генерала, это был момент горького разочарования, если не унижения. В силу полнейшего невезения они выбрали для похода на Хиву самую плохую зиму, которую только могли припомнить степные жители. Если бы они выступили хоть немного раньше, то смогли бы избежать самого разгара ее ярости и благополучно добрались до богатых и защищенных оазисов Хивы. Если бы это случилось, они не только бы увидели врага, но и заставили бы его вступить с ними в сражение. 1 февраля 1840 года генерал отдал приказ измученным и сильно поредевшим колоннам повернуть обратно и двигаться на Оренбург. На то, чтобы забраться так далеко, им пришлось потратить большую часть из намеченных трех месяцев, и казалось маловероятным, что обратный путь потребует меньших усилий. Стараясь выглядеть как можно бодрее, Перовский сказал своим людям: «Товарищи! С самого начала нам пришлось бороться против самых жестоких препятствий и суровой зимы. Мы успешно одолели эти трудности, но были лишены удовлетворения встречи с врагом». Он заверил, что победа всего лишь откладывается и что «наш следующий поход будет удачнее ».
Но ближайшей задачей Перовского в тот момент было вывести свои войска из этой ужасной ситуации с наименьшими потерями в живой силе, не говоря уж о потере престижа. Ведь уже второй раз за последние сто с лишним лет военный поход русских на Хиву заканчивался поражением и унижением. Однако в официальном отчете сказано: «Было предпочтительнее уступить непреодолимым природным трудностям и немедленно отступить, чем дать противникам России повод ликовать по случаю мнимой победы». Тем не менее во время отступления эти трудности оказались не менее суровыми и опасными, чем при движении вперед. В дополнение к снежным сугробам и буранам, нехватке еды и болезням об их положении напоминали наводящие ужас остатки верблюжьих скелетов, наполовину объеденные волками и лисами. Издалека чуя трупный запах, стаи волков нападали на колонны, когда те останавливались на ночлег.
В сомнительных попытках остановить опустошительное действие цинги Перовский пытался, хотя и с немалыми трудностями, достать свежее мясо, считая, что основной причиной цинги является его отсутствие, так же как и отсутствие свежих овощей. К сожалению, не было ничего удивительного, что, «несмотря на эти превентивные меры, — как сообщает официальный отчет, — цинга не только не отступала, но и продолжала нарастать ». Это объяснялось общим нездоровьем людей и отвратительным состоянием их тел и одежды. Однако с наступлением марта произошло незначительное, но такое желанное улучшение погоды, хотя оно же привело к возникновению новой опасности — снежной слепоты. Многие солдаты, чьи глаза были ослаблены отсутствием витаминов, почувствовали себя совсем плохо от слепящего весеннего солнца, отражавшегося от снега. Даже импровизированные солнечные очки, сплетенные из конского волоса, лишь незначительно облегчали боль, которую еще усиливал едкий дым сырых веток, использовавшихся как топливо.