К тому же, признаюсь, бледное лицо Марии -- это самый чистый и светлый
женский лик, который мне когда-либо доводилось видеть.
27 октября Близится конец моей холостяцкой жизни. Осталось уже не
четыре, а каких-то два месяца до нашей с Вирджинией свадьбы. Так мы решили с
ней вчера, приняв во внимание слова уважаемого нами священника.
Я хотел воспользоваться случаем и завести разговор о детях ее мужа, но
случая-то как раз и не представилось. Вирджиния опередила меня, в очередной
раз принявшись возносить панегирики своему покойному супругу.
Нет, она явно и понятия не имеет о существовании этих бедняжек. Как бы
помягче начать столь деликатный разговор, чтобы не ранить ее нежную Душу?
28 октября
Мысль о скором вступлении в брак перестает казаться мне такой
заманчивой, какой представлялась на более дальней дистанции. Видимо,
холостяк во мне не собирается сдаваться без боя. И дело не в том, что мне
вдруг разонравилась Вирджиния. Если рассуждать здраво и спокойно, она
полностью отвечает идеалу женщины, каким я его себе представляю. Недостатки?
А у кого их нет? Конечно, и неумение держать язык за зубами, и
поверхностность суждений, но ведь это все не столь и важно. Ведь я женюсь на
добродетельной женщине и должен быть одним этим доволен.
30 октября
Сегодня я узнал то, что может -- если, конечно, подтвердится -- изрядно
осложнить мою будущую семейную жизнь. Неприятные для меня известия я получил
от женщины, и следовательно, их истинность нуждается в тщательной проверке и
убедительном подтверждении. Тем не менее то, что мне было рассказано, не
может не вызывать серьезнейшей озабоченности.
Во-первых, Вирджиния, оказывается, прекрасно знает о существовании
внебрачных детей своего мужа, знает и о бедственном их положении.
Вторая новость носит весьма интимный характер и касается несчастной
судьбы Вирджинии в связи с ее несостоявшимся материнством. От нее самой мне
было известно, что оба ее ребенка умерли в младенческом возрасте. Теперь же
меня уверяют в том, что обоим малышам не дали появиться на свет. По крайней
мере, естественным образом.
В отношении обоих сообщений я проявляю разумное недоверие и скорее
склонен расценить их как проявление свойственного многим людям праздного
злословия. Желание опорочить ближнего, словно ржавчина, насквозь пронизывает
небольшие городки вроде нашего, разрушая единство общества. Ох уж это мне
всеобщее безликое желание испортить репутацию ближнего, запустить в оборот
фальшивую монету злобной клеветы!
(Моя кухарка Пруденсия является в нашем доме своего рода особо
чувствительным термометром, отмечающим малейшие изменения температуры
настроения жителей всех близлежащих кварталов.)
31 октября
Мой ум целиком и полностью занят решением серьезных проблем
экономического, чисто материального характера, неизбежно встающих передо
мной с приближением дня свадьбы. Время просто бежит!
Не стоит приводить здесь перечень моих забот. Похоже, ведение дневника
потеряло всякий смысл. Женившись, я тотчас же уничтожу его. А впрочем --
нет. Наверное, его стоит оставить на память -- как вспоминание о холостяцкой
жизни.
9 ноября
Вокруг меня происходит что-то странное. Еще вчера я ничего не замечал,
ни о чем не догадывался, а сегодня от моего спокойствия не осталось и следа.
Готов поклясться, что незаметно для меня случилось что-то очень
неприятное, поставившее меня в центр общего внимания. Я почти физически
ощущаю, как мое появление на улице поднимает целое облако любопытства
окружающих, которое за моей спиной превращается в целый ливень недобрых
комментариев. И дело не в предстоящей свадьбе. Об этом всем давно известно,
и потому -- никому не интересно. Нет, тут дело в другом, и не замеченная
мною буря разразилась именно сегодня, во время воскресной мессы, которую я
не имею обыкновения пропускать. Еще вчера я мог наслаждаться покоем или же
спокойно работать. А сегодня...
Я вернулся из церкви почти бегом, подгоняемый колючими взглядами, и вот
я дома -- и уже несколько часов подряд задаю себе вопрос о причинах такой
перемены отношения ко мне со стороны соседей. Если честно, то мне уже
просто-напросто не хватает смелости выйти на улицу.
Нет, надо успокоиться. Разве у меня запятнанная совесть? Я что-то
украл? Кого-то убил? Нет! Значит, я могу спать спокойно. Моя жизнь чиста как
свежевымытое зеркало.
10 ноября
Ну и день! Господи, ну и день!
Встав рано утром после почти бессонной ночи, я отправился в контору
несколько раньше обычного. По дороге меня провожали все те же недобрые
взгляды. Я едва не сошел с ума и немного успокоился, только оказавшись в
своем кабинете. Здесь я в безопасности, теперь мне предстоит выработать план
действий.
Неожиданно открывается дверь и в помещении появляется Мария, которую я
даже не сразу узнаю. Она входит не дыша, как человек, бегущий от смертельной
опасности, укрывающийся за первой попавшейся дверью. Мария бледна, бледнее
обычного, ее огромные глаза на бледном лице -- словно две отметины
приближающейся смерти. Я иду ей навстречу, беру за руку, предлагаю сесть. Я
в полной растерянности. Она пристально смотрит на меня и вдруг начинает
рыдать.
Плачет она так, как может плакать только человек, долго скрывавший свое
горе. Этот плач настолько трогает меня, что некоторое время я не могу
вымолвить ни единого слова.
Все ее тело содрогается от рыданий, лицо закрыто мокрыми от слез
ладонями; Мария плачет, словно искупая все грехи сего мира.
Забыв обо всем, я молча смотрю на нее. Мой взгляд обегает дрожащее тело
Марии и вдруг останавливается, словно зацепившись за едва заметный изгиб
линии ее живота.
Как бы ни было это тяжело и болезненно, мои
сомнения превращаются в твердую уверенность.
Живот Марии, ставший чуть более округлым,
чем раньше, дает мне ключ к разгадке всей драмы.
В горле у меня застревает превращающийся в
сдавленный стон крик: "Бедняжка!"
Мария больше не плачет. Она снова красива, красива какой-то особой
неземной, вызывающей не восхищение, но жалость красотою. Она молчит, ибо
уверена в том, что нет на земле слов, которыми можно убедить мужчину в том,
что она не виновата.
Ей прекрасно известно, что ни судьба, ни любовь, ни нищета, -- ничто не
является уважительной причиной, оправдывающей девушку, потерявшую
невинность.
Знает она и то, что никакие слова не могут превзойти по выразительности
язык слез и молчания. Знает -- и потому молчит. Она вверила свою судьбу в
мои руки и теперь ждет. г Там, за дверью, шатается, рушится, гибнет мир.
Пусть, ведь подлинная вселенная сейчас сконцентрировалась в этой комнате;
рожденная в моем сердце, она целиком зависит от того, какое решение я приму.
Я не помню, сколько продолжался наш разговор; не помню, как и когда он
перестал быть диалогом молчаливых взглядов. Я знаю лишь одно: Мария
доверилась мне, даже не задавшись вопросом, что и я могу оказаться на
стороне большинства.
Чуть позже мне принесли два письма, два посмертных послания из мира, в
котором я существовал раньше. Две точки отсчета этого мира, две его основные
координаты -- Вирджиния и Моральный союз -- объединились в гневном порыве,
вменяя мне в вину низость, позор, бесчестье.
Письма не обижают, не ранят меня, не вызывают желания дать отповедь
авторам. Зачем? Они принадлежат прошлому, в котором осталось все то, что
теперь не представляет для меня никакого значения.
Я осознаю, почему в мире нет правды и справедливости, почему мы так
часто даже и не пытаемся добиваться их. Чтобы понять это, не нужно быть
особо мудрым и образованным. Все очень просто: для того чтобы быть
справедливым, зачастую нужно пожертвовать собственным благополучием.
Я не в силах изменить законы, по которым живет мир. Не дано мне влиять
и на людские души. А раз так -- мне следует смириться и пойти на уступки.
Спрятать поглубже с таким трудом постигнутую истину и вернуться в этот мир,
вернуться по дороге свойственной ему лжи.
Сейчас я закончу писать и пойду к священнику. Сегодня я иду не за тем,
чтобы попросить у него совета. Просто мне нужен кислород, который вдруг
исчез из воздуха, которым я дышу. Мне нужно подтвердить свое право
называться мужчиной, пусть даже ценой большой лжи.
11 ноября
Поговорил со священником. Теперь Союзу не придется слать мне
нравоучительные письма. Я покаялся в том грехе, который мне так старательно
вменили в вину.
Кстати, реши я сейчас оставить бедную девушку наедине с ее несчастьями,
в которых я никоим образом не виновен, мир повернулся бы ко мне приветливо
улыбающимся лицом, моя репутация была бы восстановлена, уладилось бы дело и
с весьма выгодным для меня браком. Но мне и в голову не приходит продумать и
взвесить, насколько Мария может быть сама виноватой в своих бедах. Мария для
меня -- тот человек, что в самый трудный момент жизни, будучи абсолютно
беззащитным, доверился мне и, раскрыв душу, принял ту помощь и поддержку,
которые я в силах оказать.
Я счастлив, я наконец осознал, что жил, понимая мир превратно.
Оказывается, тот идеал рыцарского служения, к которому я так стремился,
вовсе не обязательно совпадает с чистотой помыслов настоящего мужчины.
Если бы Вирджиния вместо того, чтобы в своем письме обвинять меня во
всех смертных грехах, произнесла или прислала мне всего одну фразу: "Я не
верю", -- я бы и по сей день не понял, что жил неправильной и неправедной
жизнью.
26 ноября
Мария брала заказы на шитье едва ли не во всех богатых домах города. И
вот в одном из них, в одной из этих достойнейших семей нашелся подонок,
который обесчестил ее, но, сам того не желая, своей низостью разбудил во мне
другого человека, мое другое "я", о существовании которого мне до сих пор не
было ничего известно.
Кем бы ни был тот мерзавец, ему не удастся забрать у меня ребенка
Марии, которого она носит под сердцем, ибо теперь этот ребенок мой -- по
всем человеческим и божественным законам. О, эти бедные, всеми осмеиваемые
законы, давно потерявшие свою непреложность и изначальный смысл!
29 ноября
Сегодня утром скончался господин Гальвес, исполнявший обязанности
президента Морального союза.
Его внезапная смерть произвела на всех глубокое впечатление: во-первых,
он был еще далеко не стар и к тому же умел с особым вкусом, даже с шиком,
совершать благие дела (так, например, это
именно ему помещение, где собирается Союз, обязано изящными жалюзи на
окнах). Впрочем, репутация его никогда не была особо чистой по причине того,
что занимался он весьма скользким и неприглядным делом -- ростовщичеством.
Я и сам как-то раз позволил себе весьма жесткие суждения о его
поступках, и хотя у меня было немало возможностей убедиться в правоте своих
подозрений, я все же склонен полагать, что в своем осуждении покойного зашел
излишне далеко. Похороны будут пышными. Да простит его Бог.
30 ноября
Сегодня мимо нашего окна проследовала траурная процессия. Хоронили
господина Гальве-са. Взглянув на Марию, я увидел, как изменялось ее лицо.
Сначала болезненное напряжение сковало его; потом появилась едва
заметная полуулыбка облегчения. Затем Мария снова помрачнела, глаза ее
наполнились слезами, и она спрятала лицо, опустив голову мне на грудь.
Господи! Господи! Я все всем прощу, все забуду, мне ничего не надо,
только не дай мне забыть испытанную в тот миг радость!
22 декабря
Со смертью пятого президента Моральный союз оказался на грани распада.
Господину священнику пришлось признать, что теперь только самоубийца
согласится взять на себя руководство нашей организацией.
И все-таки Союзу удалось выстоять: теперь он действует под руководством
совета управляющих, состоящего из восьми ответственных членов.
Меня приглашали стать членом совета, но я был вынужден отклонить
предложение. Теперь рядом со мной живет молодая женщина, о которой я должен
неустанно заботиться. Мне теперь не до союзов и не до советов управляющих.
24декабря
Не могу не думать о трех несчастных детях, живущих в нищете, -- в то
время, как я намериваюсь обеспечить защиту лишь одному ребенку, которому
была уготована та же участь.
Зачатые, рожденные и живущие без любви, они будут унесены ветром
судьбы, словно горсть сухих листьев. А там, на кладбище, твердо и
непреклонно будет стоять прекрасный памятник, и у его подножия будут
зарастать мхом слова светлой эпитафии.
1941
Хорхе Луис Борхес был не только великим писателем, но и великим
читателем. Нисколько не умаляя себя как литератора, он признавался: "Иные
гордятся каждой написанной книгой, я -- любою прочтенной".
Но попасть в число "любимчиков" Борхеса было отнюдь не просто. Так,
например, из всей мексиканской литературы он выбрал для своей "библиотеки
симпатий" произведения только двух авторов -- Хуана Рульфо и Хуана Хосе
Арреолы. Такой выбор назвать случайным нельзя. Оба мексиканских писателя
соединяют в своем творчестве свободу вымысла с краткостью изложения -- то,
что больше всего и ценил в литературе Борхес.
Книга Хуана Рульфо уже вышла в "Личной библиотеке Борхеса". Теперь
настал черед Арреолы.
Как и Борхес, Арреола чаще всего работает в сфере "культура --
культура". Как и Борхес, он пишет в основном короткие рассказы. Но если
Борхес поставил перед собой задачу "написать постскриптум ко всему корпусу
мировой литературы", то Арреола (подражая Кортасару? опережая его?) с
искусством и культурой -- играет. Всегда с наслаждением: вдохновенно, легко,
остроумно. И почти всегда -- иронично. (Как здесь правильнее будет сказать:
по-кортасаровски? по-арреоловски?) Арреола играет ситуациями и словами --
подобно тому, как это делали индейцы, не знавшие письменности и ценившие
слово произнесенное: фразу можно было "попробовать на зуб". ("Больше всего
на свете я люблю звучащее слово", -- признавался писатель.) Цитат -- явных,
скрытых, придуманных -- в рассказах Арреолы (как и у Борхеса) великое
множество. Досконально изучив европейскую -- прежде всего романскую --
литературу, он посмеивается над ней. Без тени какой-либо злобы -- как
любящий сын. Легко представить: Арреола пишет и улыбается -- в реальные?
вымышленные? -- но все равно усы.
И единственный упрек, который бросали Арреоле коллеги: слишком хороший
стилист. Этим мог бы похвастаться разве что только сам Борхес.
Удивительна магия арреоловского таланта: подлинные факты истории и
культуры, не измененные ни на йоту, предстают в рассказах как вымыслы, как
порождения не скованной ничем фантазии. Греки, римляне, французы, мексиканцы
мелькают перед нами, словно в чудесном многокрасочном калейдоскопе. Подчас
Арреола любит не называть героев своих рассказов по именам ("фигура
умолчания"), но их легко "вычислить" -- таковы Франсуа Вийон ("Эпитафия")
или Леонардо да Винчи ("Ученик", "Cocktail party"). Подчас его героев узнать
трудно -- так можно, пожалуй, лишь предположить, что брат Лоренсо
("Обращенный") -- это святой великомученик Лаврентий.
...Перешагнувший 80-летний рубеж жизни, Хуан Хосе Арреола -- уже давно
классик мексиканской литературы. Почитаемый (что ему, возможно, приятно) и
-- главное! -- читаемый (что приятно безо всякого сомнения). Сборник
миниатюр "Побасенки", впервые вышедший в 1952 году, получивший мексиканскую
литературную премию и за полвека много раз переиздававшийся, пользуется в
испаноязычных странах огромным читательским успехом.
Последние десять лет новых книг Арреола не выпускает. И написал он за
свою долгую жизнь, можно сказать, немного. А для русских читателей Хуан Хосе
Арреола -- практически неизвестный автор: в различных антологиях и журналах,
начиная с 1961 года, было опубликовано меньше десятка его коротких новелл. В
данный сборник полностью вошли две самые знаменитые книги мексиканского
прозаика (о них в своем предисловии упоминает и Борхес). Новые переводы
выполнены, а старые сверены по изданию: Arreola J. J. Confabulario total.
1941-1961. Mexico, 1962.
С пристрастной радостью прочтенный Борхесом, Арреола пришел теперь и к
русскому читателю. Будем надеяться, что в России к замечательному
мексиканскому новеллисту отнесутся с неменьшей симпатией, чем та, с какой
отнесся к нему великий писатель и читатель Хорхе Луис Борхес.
Виктор Андреев
женский лик, который мне когда-либо доводилось видеть.
27 октября Близится конец моей холостяцкой жизни. Осталось уже не
четыре, а каких-то два месяца до нашей с Вирджинией свадьбы. Так мы решили с
ней вчера, приняв во внимание слова уважаемого нами священника.
Я хотел воспользоваться случаем и завести разговор о детях ее мужа, но
случая-то как раз и не представилось. Вирджиния опередила меня, в очередной
раз принявшись возносить панегирики своему покойному супругу.
Нет, она явно и понятия не имеет о существовании этих бедняжек. Как бы
помягче начать столь деликатный разговор, чтобы не ранить ее нежную Душу?
28 октября
Мысль о скором вступлении в брак перестает казаться мне такой
заманчивой, какой представлялась на более дальней дистанции. Видимо,
холостяк во мне не собирается сдаваться без боя. И дело не в том, что мне
вдруг разонравилась Вирджиния. Если рассуждать здраво и спокойно, она
полностью отвечает идеалу женщины, каким я его себе представляю. Недостатки?
А у кого их нет? Конечно, и неумение держать язык за зубами, и
поверхностность суждений, но ведь это все не столь и важно. Ведь я женюсь на
добродетельной женщине и должен быть одним этим доволен.
30 октября
Сегодня я узнал то, что может -- если, конечно, подтвердится -- изрядно
осложнить мою будущую семейную жизнь. Неприятные для меня известия я получил
от женщины, и следовательно, их истинность нуждается в тщательной проверке и
убедительном подтверждении. Тем не менее то, что мне было рассказано, не
может не вызывать серьезнейшей озабоченности.
Во-первых, Вирджиния, оказывается, прекрасно знает о существовании
внебрачных детей своего мужа, знает и о бедственном их положении.
Вторая новость носит весьма интимный характер и касается несчастной
судьбы Вирджинии в связи с ее несостоявшимся материнством. От нее самой мне
было известно, что оба ее ребенка умерли в младенческом возрасте. Теперь же
меня уверяют в том, что обоим малышам не дали появиться на свет. По крайней
мере, естественным образом.
В отношении обоих сообщений я проявляю разумное недоверие и скорее
склонен расценить их как проявление свойственного многим людям праздного
злословия. Желание опорочить ближнего, словно ржавчина, насквозь пронизывает
небольшие городки вроде нашего, разрушая единство общества. Ох уж это мне
всеобщее безликое желание испортить репутацию ближнего, запустить в оборот
фальшивую монету злобной клеветы!
(Моя кухарка Пруденсия является в нашем доме своего рода особо
чувствительным термометром, отмечающим малейшие изменения температуры
настроения жителей всех близлежащих кварталов.)
31 октября
Мой ум целиком и полностью занят решением серьезных проблем
экономического, чисто материального характера, неизбежно встающих передо
мной с приближением дня свадьбы. Время просто бежит!
Не стоит приводить здесь перечень моих забот. Похоже, ведение дневника
потеряло всякий смысл. Женившись, я тотчас же уничтожу его. А впрочем --
нет. Наверное, его стоит оставить на память -- как вспоминание о холостяцкой
жизни.
9 ноября
Вокруг меня происходит что-то странное. Еще вчера я ничего не замечал,
ни о чем не догадывался, а сегодня от моего спокойствия не осталось и следа.
Готов поклясться, что незаметно для меня случилось что-то очень
неприятное, поставившее меня в центр общего внимания. Я почти физически
ощущаю, как мое появление на улице поднимает целое облако любопытства
окружающих, которое за моей спиной превращается в целый ливень недобрых
комментариев. И дело не в предстоящей свадьбе. Об этом всем давно известно,
и потому -- никому не интересно. Нет, тут дело в другом, и не замеченная
мною буря разразилась именно сегодня, во время воскресной мессы, которую я
не имею обыкновения пропускать. Еще вчера я мог наслаждаться покоем или же
спокойно работать. А сегодня...
Я вернулся из церкви почти бегом, подгоняемый колючими взглядами, и вот
я дома -- и уже несколько часов подряд задаю себе вопрос о причинах такой
перемены отношения ко мне со стороны соседей. Если честно, то мне уже
просто-напросто не хватает смелости выйти на улицу.
Нет, надо успокоиться. Разве у меня запятнанная совесть? Я что-то
украл? Кого-то убил? Нет! Значит, я могу спать спокойно. Моя жизнь чиста как
свежевымытое зеркало.
10 ноября
Ну и день! Господи, ну и день!
Встав рано утром после почти бессонной ночи, я отправился в контору
несколько раньше обычного. По дороге меня провожали все те же недобрые
взгляды. Я едва не сошел с ума и немного успокоился, только оказавшись в
своем кабинете. Здесь я в безопасности, теперь мне предстоит выработать план
действий.
Неожиданно открывается дверь и в помещении появляется Мария, которую я
даже не сразу узнаю. Она входит не дыша, как человек, бегущий от смертельной
опасности, укрывающийся за первой попавшейся дверью. Мария бледна, бледнее
обычного, ее огромные глаза на бледном лице -- словно две отметины
приближающейся смерти. Я иду ей навстречу, беру за руку, предлагаю сесть. Я
в полной растерянности. Она пристально смотрит на меня и вдруг начинает
рыдать.
Плачет она так, как может плакать только человек, долго скрывавший свое
горе. Этот плач настолько трогает меня, что некоторое время я не могу
вымолвить ни единого слова.
Все ее тело содрогается от рыданий, лицо закрыто мокрыми от слез
ладонями; Мария плачет, словно искупая все грехи сего мира.
Забыв обо всем, я молча смотрю на нее. Мой взгляд обегает дрожащее тело
Марии и вдруг останавливается, словно зацепившись за едва заметный изгиб
линии ее живота.
Как бы ни было это тяжело и болезненно, мои
сомнения превращаются в твердую уверенность.
Живот Марии, ставший чуть более округлым,
чем раньше, дает мне ключ к разгадке всей драмы.
В горле у меня застревает превращающийся в
сдавленный стон крик: "Бедняжка!"
Мария больше не плачет. Она снова красива, красива какой-то особой
неземной, вызывающей не восхищение, но жалость красотою. Она молчит, ибо
уверена в том, что нет на земле слов, которыми можно убедить мужчину в том,
что она не виновата.
Ей прекрасно известно, что ни судьба, ни любовь, ни нищета, -- ничто не
является уважительной причиной, оправдывающей девушку, потерявшую
невинность.
Знает она и то, что никакие слова не могут превзойти по выразительности
язык слез и молчания. Знает -- и потому молчит. Она вверила свою судьбу в
мои руки и теперь ждет. г Там, за дверью, шатается, рушится, гибнет мир.
Пусть, ведь подлинная вселенная сейчас сконцентрировалась в этой комнате;
рожденная в моем сердце, она целиком зависит от того, какое решение я приму.
Я не помню, сколько продолжался наш разговор; не помню, как и когда он
перестал быть диалогом молчаливых взглядов. Я знаю лишь одно: Мария
доверилась мне, даже не задавшись вопросом, что и я могу оказаться на
стороне большинства.
Чуть позже мне принесли два письма, два посмертных послания из мира, в
котором я существовал раньше. Две точки отсчета этого мира, две его основные
координаты -- Вирджиния и Моральный союз -- объединились в гневном порыве,
вменяя мне в вину низость, позор, бесчестье.
Письма не обижают, не ранят меня, не вызывают желания дать отповедь
авторам. Зачем? Они принадлежат прошлому, в котором осталось все то, что
теперь не представляет для меня никакого значения.
Я осознаю, почему в мире нет правды и справедливости, почему мы так
часто даже и не пытаемся добиваться их. Чтобы понять это, не нужно быть
особо мудрым и образованным. Все очень просто: для того чтобы быть
справедливым, зачастую нужно пожертвовать собственным благополучием.
Я не в силах изменить законы, по которым живет мир. Не дано мне влиять
и на людские души. А раз так -- мне следует смириться и пойти на уступки.
Спрятать поглубже с таким трудом постигнутую истину и вернуться в этот мир,
вернуться по дороге свойственной ему лжи.
Сейчас я закончу писать и пойду к священнику. Сегодня я иду не за тем,
чтобы попросить у него совета. Просто мне нужен кислород, который вдруг
исчез из воздуха, которым я дышу. Мне нужно подтвердить свое право
называться мужчиной, пусть даже ценой большой лжи.
11 ноября
Поговорил со священником. Теперь Союзу не придется слать мне
нравоучительные письма. Я покаялся в том грехе, который мне так старательно
вменили в вину.
Кстати, реши я сейчас оставить бедную девушку наедине с ее несчастьями,
в которых я никоим образом не виновен, мир повернулся бы ко мне приветливо
улыбающимся лицом, моя репутация была бы восстановлена, уладилось бы дело и
с весьма выгодным для меня браком. Но мне и в голову не приходит продумать и
взвесить, насколько Мария может быть сама виноватой в своих бедах. Мария для
меня -- тот человек, что в самый трудный момент жизни, будучи абсолютно
беззащитным, доверился мне и, раскрыв душу, принял ту помощь и поддержку,
которые я в силах оказать.
Я счастлив, я наконец осознал, что жил, понимая мир превратно.
Оказывается, тот идеал рыцарского служения, к которому я так стремился,
вовсе не обязательно совпадает с чистотой помыслов настоящего мужчины.
Если бы Вирджиния вместо того, чтобы в своем письме обвинять меня во
всех смертных грехах, произнесла или прислала мне всего одну фразу: "Я не
верю", -- я бы и по сей день не понял, что жил неправильной и неправедной
жизнью.
26 ноября
Мария брала заказы на шитье едва ли не во всех богатых домах города. И
вот в одном из них, в одной из этих достойнейших семей нашелся подонок,
который обесчестил ее, но, сам того не желая, своей низостью разбудил во мне
другого человека, мое другое "я", о существовании которого мне до сих пор не
было ничего известно.
Кем бы ни был тот мерзавец, ему не удастся забрать у меня ребенка
Марии, которого она носит под сердцем, ибо теперь этот ребенок мой -- по
всем человеческим и божественным законам. О, эти бедные, всеми осмеиваемые
законы, давно потерявшие свою непреложность и изначальный смысл!
29 ноября
Сегодня утром скончался господин Гальвес, исполнявший обязанности
президента Морального союза.
Его внезапная смерть произвела на всех глубокое впечатление: во-первых,
он был еще далеко не стар и к тому же умел с особым вкусом, даже с шиком,
совершать благие дела (так, например, это
именно ему помещение, где собирается Союз, обязано изящными жалюзи на
окнах). Впрочем, репутация его никогда не была особо чистой по причине того,
что занимался он весьма скользким и неприглядным делом -- ростовщичеством.
Я и сам как-то раз позволил себе весьма жесткие суждения о его
поступках, и хотя у меня было немало возможностей убедиться в правоте своих
подозрений, я все же склонен полагать, что в своем осуждении покойного зашел
излишне далеко. Похороны будут пышными. Да простит его Бог.
30 ноября
Сегодня мимо нашего окна проследовала траурная процессия. Хоронили
господина Гальве-са. Взглянув на Марию, я увидел, как изменялось ее лицо.
Сначала болезненное напряжение сковало его; потом появилась едва
заметная полуулыбка облегчения. Затем Мария снова помрачнела, глаза ее
наполнились слезами, и она спрятала лицо, опустив голову мне на грудь.
Господи! Господи! Я все всем прощу, все забуду, мне ничего не надо,
только не дай мне забыть испытанную в тот миг радость!
22 декабря
Со смертью пятого президента Моральный союз оказался на грани распада.
Господину священнику пришлось признать, что теперь только самоубийца
согласится взять на себя руководство нашей организацией.
И все-таки Союзу удалось выстоять: теперь он действует под руководством
совета управляющих, состоящего из восьми ответственных членов.
Меня приглашали стать членом совета, но я был вынужден отклонить
предложение. Теперь рядом со мной живет молодая женщина, о которой я должен
неустанно заботиться. Мне теперь не до союзов и не до советов управляющих.
24декабря
Не могу не думать о трех несчастных детях, живущих в нищете, -- в то
время, как я намериваюсь обеспечить защиту лишь одному ребенку, которому
была уготована та же участь.
Зачатые, рожденные и живущие без любви, они будут унесены ветром
судьбы, словно горсть сухих листьев. А там, на кладбище, твердо и
непреклонно будет стоять прекрасный памятник, и у его подножия будут
зарастать мхом слова светлой эпитафии.
1941
Хорхе Луис Борхес был не только великим писателем, но и великим
читателем. Нисколько не умаляя себя как литератора, он признавался: "Иные
гордятся каждой написанной книгой, я -- любою прочтенной".
Но попасть в число "любимчиков" Борхеса было отнюдь не просто. Так,
например, из всей мексиканской литературы он выбрал для своей "библиотеки
симпатий" произведения только двух авторов -- Хуана Рульфо и Хуана Хосе
Арреолы. Такой выбор назвать случайным нельзя. Оба мексиканских писателя
соединяют в своем творчестве свободу вымысла с краткостью изложения -- то,
что больше всего и ценил в литературе Борхес.
Книга Хуана Рульфо уже вышла в "Личной библиотеке Борхеса". Теперь
настал черед Арреолы.
Как и Борхес, Арреола чаще всего работает в сфере "культура --
культура". Как и Борхес, он пишет в основном короткие рассказы. Но если
Борхес поставил перед собой задачу "написать постскриптум ко всему корпусу
мировой литературы", то Арреола (подражая Кортасару? опережая его?) с
искусством и культурой -- играет. Всегда с наслаждением: вдохновенно, легко,
остроумно. И почти всегда -- иронично. (Как здесь правильнее будет сказать:
по-кортасаровски? по-арреоловски?) Арреола играет ситуациями и словами --
подобно тому, как это делали индейцы, не знавшие письменности и ценившие
слово произнесенное: фразу можно было "попробовать на зуб". ("Больше всего
на свете я люблю звучащее слово", -- признавался писатель.) Цитат -- явных,
скрытых, придуманных -- в рассказах Арреолы (как и у Борхеса) великое
множество. Досконально изучив европейскую -- прежде всего романскую --
литературу, он посмеивается над ней. Без тени какой-либо злобы -- как
любящий сын. Легко представить: Арреола пишет и улыбается -- в реальные?
вымышленные? -- но все равно усы.
И единственный упрек, который бросали Арреоле коллеги: слишком хороший
стилист. Этим мог бы похвастаться разве что только сам Борхес.
Удивительна магия арреоловского таланта: подлинные факты истории и
культуры, не измененные ни на йоту, предстают в рассказах как вымыслы, как
порождения не скованной ничем фантазии. Греки, римляне, французы, мексиканцы
мелькают перед нами, словно в чудесном многокрасочном калейдоскопе. Подчас
Арреола любит не называть героев своих рассказов по именам ("фигура
умолчания"), но их легко "вычислить" -- таковы Франсуа Вийон ("Эпитафия")
или Леонардо да Винчи ("Ученик", "Cocktail party"). Подчас его героев узнать
трудно -- так можно, пожалуй, лишь предположить, что брат Лоренсо
("Обращенный") -- это святой великомученик Лаврентий.
...Перешагнувший 80-летний рубеж жизни, Хуан Хосе Арреола -- уже давно
классик мексиканской литературы. Почитаемый (что ему, возможно, приятно) и
-- главное! -- читаемый (что приятно безо всякого сомнения). Сборник
миниатюр "Побасенки", впервые вышедший в 1952 году, получивший мексиканскую
литературную премию и за полвека много раз переиздававшийся, пользуется в
испаноязычных странах огромным читательским успехом.
Последние десять лет новых книг Арреола не выпускает. И написал он за
свою долгую жизнь, можно сказать, немного. А для русских читателей Хуан Хосе
Арреола -- практически неизвестный автор: в различных антологиях и журналах,
начиная с 1961 года, было опубликовано меньше десятка его коротких новелл. В
данный сборник полностью вошли две самые знаменитые книги мексиканского
прозаика (о них в своем предисловии упоминает и Борхес). Новые переводы
выполнены, а старые сверены по изданию: Arreola J. J. Confabulario total.
1941-1961. Mexico, 1962.
С пристрастной радостью прочтенный Борхесом, Арреола пришел теперь и к
русскому читателю. Будем надеяться, что в России к замечательному
мексиканскому новеллисту отнесутся с неменьшей симпатией, чем та, с какой
отнесся к нему великий писатель и читатель Хорхе Луис Борхес.
Виктор Андреев