Ибрагимов Мирза. Слияние вод

   - Не стоять же мне и ждать, когда накажут! Скрыться вовремя от противника - тоже отвага, и отвага не малая!
   - Твоим бы врагам в жизни такую отвагу! - щедро пожелала сестра. - Вот тогда бы ты прослыл из богатырей богатырем!
   Она прижалась к Майе и что-то лукаво шепнула, обжигая жарким дыханием ее шею. Та кивнула в знак согласия и снова посмотрела на Гараша, и он прочел в ее глазах не только всегдашнюю нежность, но и сдержанное стремление, какого еще вчера в них не было...
   4
   - Входи же, - входи, милости прошу, - любезно приглашал кого-то Рустам, возвращаясь с веранды. Вслед за хозяином в столовую вошел Шарафоглу. Гараш вскочил, подумав с беспокойством: "Не случилось ли чего в МТС?"
   - Какими судьбами, товарищ замдиректора!
   - Решил, что можешь тайком жениться в Баку, - и дело с концом? улыбнулся Шарафоглу, пожимая руку Гарашу и кланяясь Майе, - И мы об этом знать не будем? Не вышло, дружок. Слухом земля полнится. Зазналась нынешняя молодежь, нос задрала, обратился он к Рустаму. - Покажем, друг, что мы, старая гвардия, тоже кое-что смыслим в таких делах... Эй, ребята, входите-ка!
   Дверь широко распахнулась, пропустив в комнату Ширзада, Наджафа и Гызетар.
   С малых лет росли они вместе с Гарашом, вместе играли, вместе дрались, вместе пять лет назад окончили среднюю школу. Но сейчас, увидев товарища школьных лет рядом с его молодой женой, парни застеснялись, поклонились неуклюже, без слов, и только Гызетар не растерялась и протянула Майе букет оранжерейных роз,
   - Поздравляю Гараша от имени друзей, да и от всей нашей молодежи... Желаю вам счастья...
   Майя спрятала лицо в букет, прошептала:
   - Спасибо. В такое время года и - цветы...
   - Это еще что! - воскликнул Наджаф. - Наша Гызетар и под снегом вырастит орхидеи. Знатный мастер хлопка! А впрочем, разрешите поздравить и познакомиться: Наджаф, секретарь комсомольской организации.
   - Теперь и мне, старику, позвольте пожать вашу руку. От души желаю всяческого благополучия, - сказал Шарафоглу.
   Майя благодарила, здоровалась, перекладывала букет из руки в руку, наконец догадалась отдать его Гарашу.
   - И вас поздравляю, надеюсь скоро видеть бабушкой и дедушкой, поклонился Шарафоглу Сакине и хозяину.
   Тем временем Гызетар и Наджаф вынули из корзинки угощения: тут были и конфеты, и печенье, и засахаренные фрукты, и пастила.
   Вдруг Наджаф заметил, что Ширзад так и не поздравил Майю. Он стоял в сторонке, у самых дверей. Его занимала только Першан, ее одну он видел сейчас. А Першан то шепталась с Майей, то толкала брата, то смешила Гызетар, не замечая Ширзада, словно его и не было в комнате.
   - Дружок, помогай, что застыл? - обратился к Ширзаду Наджаф и тут же объявил для общего сведения: - Прибыла кинопередвижка! Замечательный фильм!
   - Как называется? - спросила Першан.
   - "Ромео и Джульетта", - не задумавшись, сказал Наджаф. Он и понятия не имел какой привезли фильм. - "Ромео и Джульетта"! - многозначительно повторил он, прищурив левый глаз.
   Продолжавший стоять в тени Ширзад сжал кулаки. Першан тоже поняла намек и презрительно сморщила носик.
   А Наджаф не унимался:
   - О Першан, объясни, что за странность: войдя в комнату, я долго не замечал тебя - прекраснолицую!
   - Гызетар ослепила тебя. Где ж замечать других де вушек, да еще таких, как я.
   - Ты права, права, клянусь богом! Люди тянутся к свету, а эта безбожница ведет меня во тьму! Не так ли, друг мой Ширзад?.
   - Нет, не так, - сухо сказал за его спиною Ширзад. - Прикоснулись пальцы Гызетар к твоим очам - и ты прозрел,
   - Оказывается, молчаливый игит в чужой карман за словами не лезет, заметила с невозмутимым видом Першан.
   - Дай ему только расправить крылья, сложит такую песню, что и не снилось ашугу Алескеру, - сказал Наджаф.
   - Конечно, с помощью Першан!, - вставила колкое словечко Гызетар.
   - Разумеется! - пылко согласился Наджаф. - Я же при твоей помощи сочиняю дивную легенду "Гызетар-наме!"2. Через два месяца прочтете в бакинском журнале.
   Все рассмеялись, а Гызетар в отчаянии заткнула уши.
   - Что о тебе подумает Майя? Вот не поверите, - обратилась она к Майе, - два слова не способен на бумаге связать. Как только возьмет в руки карандаш, сразу же начинает жаловаться на головную боль.
   - Не клевещи, женщина! - повысил голос Наджаф. - Разве не письмом я поведал тебе о любви? Разве не мои сладкозвучные слова опьянили тебя? Как прочла, так ко мне примчалась.
   - Чирей бы тебе на язык! Два года гонцом присылал Ширзада. Худеть начал, сохнуть... Испугалась, что превратишься в щепку, только потому и пожалела.
   Сунув руку в карман пиджака, низенький толстяк Наджаф с угрозой сказал:
   - Коль так, сейчас прочитаю вслух ее ответное послание с клятвами в вечной любви.
   Гызетар толкнула его в бок.
   - Замолчи, говорю. Никому это не интересно.
   - Почему ты сердишься? - заныл Наджаф. - Я же повинуюсь во всем. Слышу: "Работай!" - иду работать, "Спать!" - иду спать, "Вставай, лежебока!", - встаю... Чем ругаться, скажи-ка Першан, что гостям надо выказывать уважение, стол пора накрывать! А то расселась, как разборчивая невеста на смотринах! Смотри, ханум, смотри, этим летом на хлопке потруднее будет, чем раньше. Как бы не опозориться.
   - Не беспокойся, я всегда сухой из воды выйду! - заверила его Першан.
   - В чей же это огород камешки? Не в ваш ли, бригадир Ширзад? заинтересовался Наджаф. - А я, наивный, предполагал, что в вашей бригаде высокая трудовая дисциплина, что вы воспитываете подчиненных, и прежде всего Першан, в духе трудолюбия и смирения!... Ну чего, чего стоишь, как придорожный столб, подойди ближе, слышишь, как тебя нахваливаю! Посиди, откашляйся, прочисть соловьиное горлышко и затяни песнь в честь Майи и Гараша!
   Пока комсомольский секретарь шутками и прибаутками забавлял товарищей, Сакина, Шарафоглу и Рустам, сидя на диване, неторопливо беседовали. Наконец Шарафоглу подошел к молодежи.
   - Ай, Наджаф, не довольно ли вести культурно-массовую работу? Пора б приняться и за другое, - сказал он вполголоса.
   - У нас все готово!
   Достав со дна вместительной корзины бутылку мадрасы, Наджаф прижал ее к груди и запел, подражая шуту из оперы "Кер-оглы":
   - Ашуг, спой одну-у шикясту-ууу!
   Все рассмеялись, даже Ширзад не смог удержать улыбку.
   - Может быть, угостить сперва чаем? А, киши? - обратилась Сакина к мужу.
   Рустам, недовольно наблюдая, как Наджаф вынимал из корзины свертки, кульки и бутылки, промолчал.
   - Конечно, чаю, сладкого чаю. Хороший народный обычай, - сказал Шарафоглу, не дожидаясь согласия хозяина.
   Сакина оживилась, велела дочери и Майе собирать на стол, а сама пошла за самоваром.
   Схватив первую же попавшуюся под руку скатерть, Першан бросила ее на стол, смущенная сосредоточенным, угрюмым взглядом Ширзада и намеками Наджафа, она совсем не думала о том, что делает.
   - Что, кроме этой тряпки, больше нечего постелить? -грубо спросил Рустам, и, почувствовав, что гости сразу притихли, он с деланным смешком добавил: - Что с тобой, доченька? Такое почтенное общество, такой торжественный день - и не нашлось праздничной скатерти? Страшно подумать, что станет рассказывать о нашем гостеприимстве ну хотя бы Наджаф...
   - Ты прав, клянусь, как всегда, прав, киши! - вос кликнул Наджаф, и мясистые пухлые щеки его покраснели. - Я же вырос во дворце бека и привык к золото тканым скатертям...
   - Замолчи!... - прошипела Гызетар, дергая его за рукав пиджака.
   - А чего мне молчать? - Наджаф с удивлением развел руками. - Как будто дядюшка не знает, что в доме у меня чихиртму не варили, от соседей не приносили. Скатерти-самобранки не было, шелковым одеялом тоже не накрывался...
   Вот уж сейчас Наджаф не шутил, говорил правду. Всем в колхозе было известно, что Наджаф - круглый сирота. Еще в школе он полюбил машины, мастерил модели, с шоферами пропадал в степи, а после школы пошел в трактористы. Эта работа пришлась ему по душе, и ни к чему иному Наджаф не стремился.
   - Ты был сиротою в советское время, - заметил Рустам, - Какое же это сиротство? Вот на мою-то долю выпало действительно сиротское горе. Любой вырывал изо рта последний кусок хлеба, обижал и мучил. Между прочим, комсомольский вожак, сообразительность вовсе не зависит от бедности или богатства.
   - Да ведь и вкус пищи не зависит от скатерти, - быстро нашелся Наджаф. - Мы открыли дверь твоего дома, дядя, мечтая только о радушии.
   В эту минуту в комнату вошла Сакина с кипящим самоваром. Она услышала последние слова Наджафа.
   - Верно, сынок, справедливы твои слова. Наш дом - твой родной дом. Друзья Гараша - наши друзья. И правильно сделали, что без приглашения зашли. Так и впредь поступай.
   Тем временем Першан уже расстелила желтую скатерть с голубой каемкой и пышной бахромой. Майя и Гызетар принесли посуду и вазы с вареньем.
   Самовар величественно стоял на маленьком столике и швырял к потолку клубы пара. Ароматный чай цветом напоминал вино. Гостям с поклонами были разнесены стаканы. Все примолкли.
   - Нигде, кроме дома тетушки Сакины, нет такого душистого чая! - сказал неунывающий Наджаф, разглядывая на свет отливающий золотом напиток. - Как же нам было не прийти, тетушка? Наш закадычный друг женился, ввел в дом такую красавицу, а мы в кино отправимся? Как только товарищ Шарафоглу сообщил, мигом собрались!
   Рустам вынул изо рта трубку, погладил усы.
   - Значит, я был прав, когда говорил о твоей сообразительности? Шарафоглу догадался, а не ты, - с торжеством заметил он. - Вода в кувшине твоя, а закваска моего фронтового друга.
   - Клянусь, ты прав, как всегда, дядюшка! - согласился Наджаф. Сообразительности мне не хватает. Впрочем, на этот счет все мы прихрамываем. Я-то, наивный, предполагал, что сам хозяин пригласит: соседи, мол, приятели, сын женился, радость-то какая, пожалуйте к нам!
   Как ни привыкли все к шутливым перебранкам Рустама и Наджафа, а на этот раз не рассмеялись: у хозяина дернулась бровь, трубка засипела, словно тоже растерялась, не зная - то ли потухнуть, то ли еще разгореться...
   Чтобы выручить отца, Гараш сказал:
   - Обычно приглашают посторонних, а мама тебе уже объяснила, что здесь - твой родной дом.
   И Першан ехидно заметила:
   - А иначе как бы ты здесь появился? Не мог же такой стеснительный, робкий человек, как наш Наджаф, без приглашения потянуть к себе дверь чужого дома.
   Все смеялись, даже Рустам улыбнулся в усы, довольный, что дети заступились за него, проучили остряка.
   5
   Майя почти ничего не слышала, не замечала: ей было так хорошо, что она и смеялась не над шутками Наджафа, а просто потому, что хотелось ликовать, веселиться. Счастье переполняло ее, дыхание сидевшего рядом Гараша казалось таким необходимым для ее собственной жизни, что она поражалась, как могла существовать, раньше без этой, теперь уже единокровной, близости. Ей сразу же понравились друзья Гараша, она была благодарна им за приход, за полные сердечности поздравления: она видела, что счастье друга им дорого так же, как свое счастье. "С такими друзьями хорошо работается и легко живется!" подумала Майя.
   Не только месяц назад, но еще вчера ночью, любуясь сиянием и блеском "Слияния вод", она смутно представляла жизнь с Гарашом в доме Рустама-киши, и многое казалось таинственным и неясным, будившим в сердце опасения и тревоги.
   А сейчас друзья Гараша преданностью и чистосердечием как бы осветили ей новые пути жизни, и Майя уверенно взглянула в будущее, увидела, что они всегда помогут ей найти дорогу в незнакомой Муганской степи, поддержат, предостерегут от заблуждений.
   И Гараш тоже был и польщен и обрадован. "Суди о человеке по его друзьям", - вспомнил он пословицу. Пусть жена оценит верность их дружбы, поймет, какие, люди навестили его в первый же семейный вечер. Они разломят пополам последнюю горбушку хлеба для того, чтобы поделиться с Гарашом; они открыли двери его дома только для того, чтобы умножить радость Гараша; они подставят свои могучие плечи под тяжелую ношу, чтобы Гараш смог передохнуть в пути; они возьмут на свою долю горе, если ему и Майе будет плохо...
   Молчал за столом, не смеялся шуткам один Ширзад. Мрачно уставился он в стакан, словно хотел прочитать что-то на дне. О причине его задумчивости знали все, а лучше всех - Першан. Но как раз она-то и капризничала, делала вид, что ей до Ширзада дела нет.
   Когда наконец гости и хозяева устали смеяться над пристыженным Наджафом, Шарафоглу внушительно заметил:
   - Это тебе наказание за скрытые намеки. Хочешь говорить - говори прямо.
   - Ой, товарищ Шарафоглу! - молниеносно приободрившись, сказал Наджаф. - Но в нашем букете-то не только колючки, - благоухающие розы! Как говорится, у курда много недостатков, но склонности воровать нету! Не так ли, дядюшка Рустам? Ты, конечно, со мною согласен? А если согласен, то почему молчишь, почему опять нещадно палишь трубку?
   Рустам нехотя улыбнулся.
   - В словах ты меня проворнее, старику не угнаться.
   И вдруг он вспомнил анонимное письмо и спросил себя: "А не Наджаф ли?" Эта мысль, словно мгновенная вспышка ночной молнии, ослепила Рустама. Он даже зажмурился, протер глаза... Пробормотав, что идет за табаком, он вылез из-за стола, отошел к дверям и оттуда еще раз подозрительно осмотрел беспечно хохочущего Наджафа. "Фу, дьявол, не может этого быть!..." отмахнулся он и вернулся.
   Сызмальства Рустаму хлебосольство, гостеприимство представлялись святыней. Велика была его ненависть к людям, делившим хлеб с хозяевами, умильно заглядывавшим им в глаза, а за спиною расставлявшим капканы на дорожке: авось да угодят ночью... По мнению Рустама, можно исправить вора, обманщика, конокрада, но не человека, забывшего законы гостеприимства.
   И потому он не поверил, что Наджаф мог пасть так низко, - и письмо отправить, и примчаться вот сейчас с поздравлениями и подарками. И все-таки сомнения не покидали Рустама.
   Заметив, как помрачнел хозяин, Наджаф спохватился, что перегнул палку, и решил быть серьезнее.
   А Першан, счастливая уже тем, что мгновенно забывала обиды, шепталась с Гызетар, бойко постреливая глазками то в Гараша, то в Ширзада.
   Брат погрозил болтушке, сделал сердитое лицо; Ширзад вздохнул - и отвернулся, стакан, чая остывал перед ним.
   Майя тоже улыбнулась, любуясь золовкой, подумала, что сияющие молодостью глаза Першан согревают и радуют людей, словно предрассветная звезда муганских небес, возвещающая о приближении дня. Хорошая, чистая душою девушка! Как посчастливилось Майе, что у нее такая золовка! И свекровь, слов нет, чудесная. Говорит мало, а уж если скажет - как рублем подарит, улыбается - и всем понятно, что сердце у Сакины мягкое, любящее, сострадательное. Пуще всего Майя боялась, что пошлет ей судьба ворчливую, вечно всем недовольную, злую свекровь, о каких в сказках сказывают. И весь день Сакина на ногах, минуты не присядет, и хлопочет, и суетится, руки ее непрерывно заняты работой.
   Конечно, Гараш неразговорчивостью выдался в мать, а ростом, фигурой, лицом - вылитый отец!
   Да, отец его странный. Именно странный. Майя не может пока назвать его ни плохим, ни хорошим. Суждения Рустама-киши порою убедительны, мудры, в них скрыта какая-то прочность, жизненным опытом приобретенная. И все это нравится Майе. А порой Рустам-киши, сам, вероятно, того не замечая, несет такую чепуху, что и слушать стыдно: так и пахнет старорежимными порядками, или, как в институте говорили, "бекско-феодальными пережитками"... И эгоист он, в его манере держаться угадываешь привыкшего к власти человека, будто на всех смертных смотрит свысока: дескать, никто ему не по плечу. Радоваться надо, что Гараш сердцем удался в мать - чуткий, ласковый. И Майю любит верно, страстно. Майя всегда мечтала, чтоб муж был в нее влюблен как сумасшедший. Вот Гараш точь-в-точь такой: его любовь словно низвергающийся с горы водопад! Майе нравится эта безрассудная, сумасшедшая любовь! Майя хотела, чтоб ее возлюбленный был чутким, и угадывал по ее глазам, желания, и покорялся этим желаниям, оставаясь сильным, гордым.
   Ее Гараш именно такой!
   6
   Украдкой от гостей Сакина вызвала мужа в соседнюю комнату.
   - Аи, киши, чаем сыт не будешь, сейчас за вино примутся, что готовить на ужин? Барана зарежешь или мне быстренько состряпать чихиртму из курицы?
   - Ничего не нужно, - усмехнулся Рустам. - Принеси масла и сыра, свари десяток яиц...
   - Странный ты какой-то сегодня, киши, - упрекнула Сакина. - Ну, чего опять насупился? Днем был веселым, милым, а сейчас... Прошу, киши, не омрачай светлый день. И Майю жалко, ведь она по любви к нашему сыну пришла в дом. Пусть и ей будет легко...
   - Ладно, ладно, - проворчал Рустам. - Сам зарежу барана, готовь шашлык. Гарашу скажи - пусть петушков прирежет на чихиртму. Такая компания одним блюдом не обойдется. Умно говорили деды: "Назвался Кер-оглу мельником - не жалей зерна для жерновов". - Он помолчал. - Для нас накроешь стол здесь, для вас - в той комнате.
   - Не пойму тебя...
   - Обычаев не знаешь, что ли? Мужчинам - здесь, женщинам - там. Теперь поняла?
   Жена только головой покачала: "Ну-ну... Додумался!" Хотела возразить, но раздумала: "Сам образумится, пока буду стряпать..."
   Но Рустаму-киши нелегко было образумиться. В сущности, его самого не так уж беспокоило, где будут сидеть женщины, но что скажут люди? Майя горожанка, приезжая, ведь на нее и обрушится всеобщее осуждение. До сих пор Рустам-киши слыл среди стариков примерным семьянином. Зачем же без нужды нарушать старинные обычаи свадебного стола? Он представил себе возмущенно трясущиеся седые холеные бороды аксакалов, представил и почтенных старушек, нашептывающих прямо в ухо Сакине: "Нельзя, нельзя глумиться над обычаями дедов!..."
   Управившись с бараном, он вымыл руки и вернулся к гостям. Три стола, составленные в столовой вплотную друг к другу, были накрыты белоснежными скатертями. Дочь, невестка и Гызетар расставляли приборы, бокалы.
   Сбежав по ступенькам, Рустам подошел к жарко пылавшему очагу, на котором стряпала Сакина.
   - В мои годы со мною шутки шутить стала? У Наджафа научилась?
   Жена осталась спокойной.
   - Вот сам, киши - и скажи Гызетар, что она не имеет права сидеть рядом с мужем - секретарем комсомола.
   - Мне нет дела до Гызетар, пусть провалится ко всем чертям!
   - Обо мне говоришь? Так я даже к людям не выйду. Хочешь, с завтрашнего дня лицо закрою чадрою. А с Першан и невесткой сам разговаривай.
   - Побоюсь, что ли? - сказал Рустам и, отшвырнув носком сапога валявшуюся на земле щепку, вернулся в дом.
   В столовой Рустам отозвал дочь в сторону и тихо, чтоб гости не услышали, сказал:
   - Доченька, надо переставить один стол в соседнюю комнату. Женщины там сядут, а мы, мужчины, здесь останемся. Так будет просторнее...
   - Да тут и двадцати гостям места хватит! - наивно ответила Першан. Мы даже лишние приборы поставили, вдруг кто завернет на огонек.
   - Ш-ша! - замахал руками перед ее лицом Рустам. - Тише, не ори ты! Гараша позови.
   Если у Першан от веселья все в голове кругом шло, то сын сразу понял желание отца и так сжал зубы, что на щеках заиграли желваки.
   - Поймите: у женщины на пиру свое место, у мужчины - свое, - убеждал детей Рустам. - Неужели это хорошо, по-вашему, когда пьяный тянется к почтенной женщине, а тем более к девушке, чокается с ней бокалом?
   Только теперь Першан наконец все поняла и закрыла ладонями вспыхнувшее от обиды лицо. А Гараш, выпрямившись, глядел прямо в глаза, ему хотелось крикнуть: "В какое время живешь, отец? За тобой же люди идут, ты председатель!" Но произнес он совсем иные слова, и только прерывистое дыхание и покрывшийся каплями пота лоб показывали, как трудно далось ему спокойствие.
   - Папа, тут все твои дети...
   - Я ничего не имею против них, сынок, но таков обычай. Не нами заведено, не при нас кончится. И на свадьбах и на поминках женщины собираются в отделеной комнате. Разве сам не видел?
   - Мало ли я чего видел! Такие обычаи - кандалы... Своими руками Майю в кандалы заковать? А народ что скажет?
   - Народу говорить тут нечего, сынок, - вкрадчиво возразил Рустам. Скажи честно, в каком селе, в каком доме, на каком пиршестве женщины сидели рядом с посторонними мужчинами? Не было этого! Приглашали меня большие люди, начальники, за их столом обедал, а женского лица не видел. Когда уходили, краем глаз замечал - у очага во дворе хлопочут. Пусть я отсталый человек, - с торжеством закончил отец, а эти начальники что, тоже отсталые? Обычай, сынок, обычай. У каждого свои обычаи.
   - Подлый обычай, - твердо сказал Гараш. - И выдумали его пошляки, которые на чужих жен таращатся, а своим не верят. Кто в мире тебе ближе моей матери? В ее сердце каждая кровинка - твоя, ни одной думы нет, не связанной с тобой. Я за тебя в огонь и в воду пойду, мой долг любить тебя, но я люблю и Майю! Так беззаветно любить тебя, как мама, я уже не могу. И вот ей не найдется места за праздничным столом? Ты унижаешь ее этим священным обычаем!
   - Еще что скажешь? - спросил устало Рустам. - Выходит, меня под суд надо отдавать как врага жен ского равноправия...
   - Тут корень не в тебе, а в обычаях. Хотя, конечно, и в тебе. Сам же признался, что таких немало и в районе. На словах они за женское равноправие, а в душе прежние феодалы! Жена - личная собственность, вроде козы или овцы. Чадру-то с лица жены скрепя сердце снять пришлось, так на женскую долю набросили чадру обычаев. Такая - еще страшнее. Стыдно мне будет пировать с гостями и не видеть в кругу друзей ни мамы, ни жены, ни Першан! Стыдно думать, что они, как рабыни, могут только возиться у очага...
   Рустам даже не рассердился, а удивился, что обычно сговорчивый, покладистый сын заупрямился, не согласился с отцовским желанием. Майя, что ли, так повлияла? И дня не прошло, а уже обработала муженька. Быстренько! Словно в студеный горный ручей, Гараш окунул Рустама в поток бурных, продуманных, прочувствованных слов. Будто заранее знал, что придется сразиться с отцом, - приготовился...
   Легче легкого было накричать на сына, гостей прогнать, но Рустам не мог при Шарафоглу дать волю своему необузданному нраву. И так уж неудобно, что он подолгу оставлял друга с молодежью, а сам занимался то хозяйственными делами, то пререканиями с детьми. Закати-ка скандал - не только в районе, в Баку мигом прослышат. Опять посыплются анонимные письма. "А то подметное письмецо Наджаф накатал, сомнений нет. Перевелись благородные люди, никому довериться нельзя!" - подумал он и с горечью сказал:
   - Пусть будет по-вашему. Пируйте за одним столом, но мне там делать нечего...
   И он, согнувшись, прошел в спальню и, не зажигая света, лег на кровать.
   7
   - Послушайте, правление вашего семейного колхоза еще не закончило заседать? - спросил, появившись на крыльце, Наджаф. - Шашлык на столе, Майя-ханум и Гызетар принесли чихиртму. Если опоздаете, вам ничего не останется...
   - Это от целого барана и пяти петухов не останется? - с притворным ужасом воскликнула Першан.
   - Очень просто! Вы меня еще плохо знаете... - Пойдемте же скорее!
   Напрасно Рустам беспокоился о Шарафоглу, - тот подсел к Майе и Гызетар, развлекал их разговором. Когда Шарафоглу был в ударе, то умел рассказывать интересно.
   - Пеняй на себя, - сказала Гызетар вбежавшей в столовую Першан, - ты много потеряла, не услышав рассказа товарища Шарафоглу.
   Ширзад пристроился к книжному шкафу и то ли слушал Шарафоглу, то ли читал. Заслышав голосок Першан, он вздрогнул, захлопнул книгу.
   - О чем же он рассказывал? - спросила Першан у Майи, притворяясь, что совсем не замечает Ширзада.
   - О прошлом Мугани вспоминал. Да я тебе после расскажу.
   - А где же глава семьи? - удивился Шарафоглу, когда Сакина попросила занять его место во главе стола.
   - Голова у него разболелась. - Сакина не привыкла лгать и слегка покраснела.
   - Так надо врача вызвать, - забеспокоился Шарафоглу, отодвигая стакан.
   - Пожалуйста, не тревожьтесь, полежит - и все пройдет. У него часто случаются головные боли. Через полчасика выйдет к столу, - окончательно смутившись, сказала Сакина.
   - У меня пирамидон в кармане, сам страдаю головными болями. После контузии начались, - сказал Шарафоглу. - И у Рустама это с войны, понимаю. Вы начинайте, - обратился он к молодежи, - а я друга проведаю...
   Шарафоглу прошел в комнату Рустама. Там было темно, и Рустам, когда заскрипела дверь, подумал, что это жена не дает ему покоя, крякнул с досадой, натянув на голову ватное одеяло.
   - Что с тобою, друг?
   Пришлось откинуть одеяло, приподняться.
   - Садись, товарищ Шараф.
   - Сесть-то я могу, да ты скажи, заболел, что ли? Надо бы температуру измерить, может, простудился...
   Несмотря на сопротивление Рустама, ему и температуру измерили, и пульс прослушали, и заставили принять таблетку пирамидона.
   "Вот комедия-то!" - негодовал про себя Рустам, но во всем подчинялся другу.
   А Шарафоглу с улыбкой - догадался, что ли? произнес:
   - У тебя сердце восемнадцатилетнего юноши. И температура вполне нормальная.
   - Нормальная так нормальная, - вяло откликнулся Рустам, поворачиваясь лицом к стене.
   - А если температуры нет, - бодро продолжал Шарафоглу, - то одевайся и выходи к столу, подними бокал за счастье молодоженов... Через полчаса мы тебя отпустим.
   "Вот привязался! Хорошо, хоть жена догадалась свалить все на головную боль", - думал Рустам, выходя вслед за Шарафоглу в столовую.
   Молодежь, разумеется, их не дождалась; не раз были подняты заздравные бокалы, Наджаф безудержно острил, заглушал даже щебетанье Першан; Ширзад совсем замкнулся и сидел на самом краю стола бледный, под стать Рустаму.