Ибрагимов Мирза. Слияние вод

   Родители его давно умерли, но трусу казалось, что только отец-молла с Кораном в руках загораживает ему путь, мешает сделать карьеру. Значит, следует выслуживаться, хоть на брюхе подползти к выгодному, тепленькому местечку, любой ценой снять с себя кличку чужака. Ярмамед нашел покровителей, по дешевке купивших его совесть, по их приказу начал шпионить и строчить доносы о "контрреволюционных настроениях" Касума. Капля камень точит, а грязевые потоки после ливней подмывают и рушат гранитные скалы. Доносы сделали свое дело, и отца Ширзада арестовали, а Ярмамед возликовал, решив, что теперь навсегда избавился от своей тени,
   Но пришло наконец время, когда отца Ширзада посмертно оправдали, восстановили в партии, и преступления, словно ржавая цепь, обмотавшаяся вокруг шеи, начали душить Ярмамеда. Еда и чай превратились в отраву: каждую минуту он ждал, что Ширзад остановит его, воскликнув: "Убийца! Ты погубил моего отца!"
   Где искать защиты? Ярмамед расстилался перед Рустамом-киши, хотя был уверен, что, узнай председатель о его преступлениях, - секунды около себя держать не будет, прогонит с позором.
   Таков был тихоня Ярмамед.
   5
   Ширзад шел рядом с Гызетар, - она привыкла к его молчаливости, не мешала думать, и он был благодарен ей за это. А ему нужно было серьезно подумать о Салмане, о том, принесет ли тот пользу колхозу на посту заместителя председателя. Нельзя отрицать, что Салман - расторопный, общительный, пожалуй, и авторитетом у колхозников пользуется. Он знает колхозное хозяйство, зорок, умеет вовремя рассмотреть положение на том или ином участке и сманеврировать. Недостатки? Недостатков в нем уйма. Ну, а кто без недостатков? Будем критиковать, исправим, глаз не станем спускать. А возражать против Салмана Ширзаду неудобно, еще посчитают, что он сам зарится на эту должность.
   Так доверчивый Ширзад оправдал полностью или почти полностью Салмана и в душе передал этот вопрос на усмотрение Рустама-киши: пусть, мол, сам решит и выносит дело на правление...
   На дороге послышались резкие гудки автомобиля, все обернулись, отошли к обочине, увидев, что их нагоняет грузовик.
   Поравнявшись с Рустамом, шофер лихо затормозил и, выпрыгнув из кабины, спросил с перепуганным видом:
   - Товарищ Рустамов, что случилось? Почему пешком идете?
   Шофер был из "Красного знамени".
   Когда ему объяснили, что произошло, он крепко обругал неповоротливых плотников, - ведь там и работы-то на полчаса от силы, - и пригласил гостей садиться.
   Тотчас Ярмамед распахнул пошире дверцу кабины, протер рукавом сиденье и обернулся к председателю:
   - Пожалуйста, киши, место ваше.
   - Сам садись. С молодыми поеду, есть разговор...
   Ухватившись за борт, Рустам подтянулся, прыгнул в кузов и опустился на скамейку. Лишь прерывистое дыхание выдавало, что нелегко ему дался такой прыжок. Машина тронулась, ветер степных раздолий ударил в лицо, засвистел в ушах.
   Рустам, довольный, что незнакомый шофер из "Красного знамени" узнал его, положил руку на плечо сидевшего рядом Наджафа и миролюбиво сказал:
   - Ну, орлы, ваше дело теперь поднять на ноги всю молодежь! Вся надежда моя на вас. Год особый, решающий. Далеко вперед надо шагнуть, будто в семиверстных сапогах.
   "А хороший у нас председатель!" - расчувствовался Наджаф и, выкатив колесом выпуклую грудь, заверил:
   - Молодежь не посрамит колхоза. А ваша забота, дядя, старичков расшевелить. Вот и получится полный ансамбль.
   - Если так, обязательно перегоним Кара Керемоглу, - с улыбкой сказал Рустам.
   - Кто такой Кара. Керемоглу перед вами, дядюшка! - воскликнул Салман. - Да его всерьез и считать-то нельзя!
   - Ну-ну! - замахал обеими руками Рустам и поморщился. - Чепуха! Кара крепыш! И умен, как бес.
   - Крепыш-то крепыш, а перед вами не устоит, - не согласился Салман.
   Ширзад, раздраженный однообразной лестью бухгалтера, резко вмешался в разговор:
   - Если каждый будет жить только работой, думать о благе колхоза, а не о собственной корысти, то, конечно, выйдем победителями! А вы с утра перины взбиваете, чтобы спать мягче было.
   Наступило молчание. И хотя льстивые слова Салмана были Рустаму приятнее справедливой резкости партийного секретаря, он, важно наклонив седую голову, согласился:
   - Да, пока надо толковать о работе, не о лаврах. - И поправил растрепанные ветром усы.
   6
   По обеим сторонам дороги тянулись хлопковые поля "Красного знамени".
   Когда машина, замедлив ход, осторожно пробиралась среди ухабов, Рустам, окинув внимательным взглядом равнину, сказал:
   - Золотая земля. Кара Керемоглу выбрал под хлопок замечательный участок...
   Ширзад подумал: вот вступают в борьбу два самолюбивых человека, чтобы доказать свое личное превосходство, умение образцово вести хозяйство. А в пожилом-то возрасте самолюбие особенно выпирает. Рустам по складу характера не любил сидеть во втором ряду, а старался всегда пробраться на первое место. Конечно, в прежние годы случалось, что Рустаму доставались вторые и даже третьи места, но тогда он искал для себя оправдание в трудностях послевоенных лет. И с ним обычно соглашались. А теперь ссылаться на войну не приходится. Только заикнись - засмеют!
   Может быть, и сейчас многоопытный председатель заранее ищет объективную причину возможного поражения: "У Кара Керемоглу земля лучше нашей".
   Эта предусмотрительность не понравилась Ширзаду, он возразил:
   - У нас земля не хуже. Некоторые участки для хлопка даже выгоднее, чем здешние.
   Рустам снисходительно улыбнулся.
   - Ты уж меня спрашивай, деточка, о земле. Каждый вершок колхозного поля знаю.
   - Рустам-киши - бог муганского хлопководства! - подхватил Салман. - К самой бросовой земле прикоснется его рука и там зацветут прекрасные лилии...
   - Салман напрасно толкует о каких-то богах и лилиях, - вздохнул Рустам. - Но в одном он прав. Нет плохой земли, есть плохие землепашцы. Муганская земля нам говорит: "Любовно ухаживай за мною, и я тебя возвышу. Забросишь меня - уничтожу. За твое прилежание заплачу вдесятеро, а заленишься - пеняй на себя". Конечно, в "Новой жизни" земля лучше, тучнее. А почему?
   Потому, что за нею ухаживают такие верные патриоты Мугани, как вы, ребята.
   И он сгреб в кучу стоявших рядом парней, начал их мять, с довольным видом похохатывая:
   - А в старике силенки куда больше, чем в целой стае игитов.
   Ширзад сидел у самого борта, и руки председателя до него не дотянулись. Задумавшись, он глядел в степь, накурившуюся теплым, влажным паром землю, и чудилось ему, что от земли пахнет, как от вынутых из очага чуреков.
   Машина подъезжала к селу. Показались дома, окруженные еще безлиственными садами, фермы, водонапорная башня, сараи. На дороге толпились колхозники с красным флагом. Среди них находился и Кара Керемоглу, невысокий, худенький, в скромном черном пиджаке шапке-ушанке. Вид у него был такой, словно он по ошибке попал сюда и хотел бы затеряться в толпе. Лишь глянув в его глаза, почти прикрытые мохнатыми седыми бровями, можно было догадаться о том, как он взволнован.
   Грузовик остановился, гости с веселыми восклицаниями спрыгнули на землю. Из кабины вышел и начал кланяться ниже всех Ярмамед. Салман помог спуститься крикнувшему Рустаму, и тут оказалось, что Кара Керемоглу стоит впереди встречающих, как и подобает председателю, на достойном его месте.
   - Добро пожаловать, милости просим! - сказал он с искренней улыбкой. Да будет легка ваша поступь, дорогие!
   Раздались дружные крики: "Ура!"
   Председатели сперва крепко пожали руки друг другу, потом расцеловались. Поцелуйный обряд понравился и гостям и хозяевам, они тоже стали целоваться. Даже на Гызетар кто-то наскочил, ухватил в обнимку и смачно чмокнул в холодную румяную щеку. Потом она очутилась в объятиях другого парня и вдруг с изумлением заметила, что целует ее Наджаф.
   - Ишь хитрый, дома не нацеловался! - засмеялась она и оттолкнула мужа.
   Кара Керемоглу пригласил гостей проследовать к Дому культуры, извинился перед гостями, что не успели отремонтировать мост, но Рустам успокоил: погода отличная, промяться полезно, чего не бывает. В распахнутом пальто, в сдвинутой на затылок папахе, громоздкий Рустам шел в окружавшей гостей толпе, громко шутил, смеялся, а Керемоглу рядом с ним казался незаметным.
   Ширзад, дружелюбно поздоровавшись со знакомыми парнями из "Красного знамени", шел стороной, внимательно оглядывая новый колхозный поселок. Ему понравилась застроенная новыми домиками прямая, как стрела, улица. Он представил, как здесь будет красиво весною, когда зазеленеют сады, осенив своими кронами всю улицу. Ширзад еще подростком как-то приезжал с дядей в "Красное знамя" за семенами и запомнил серые скособочившиеся, неряшливо залатанные листами железа и фанеры домики да грязные, в рытвинах и кучах мусора улицы.
   А ведь в "Новой жизни" и сейчас почти так же грязно, как было здесь десять лет назад. Колхоз богатеет, в иных семьях, где два-три работника, амбары ломятся от добра, а председатель все скопидомничает, приберегает, будто бы на черный день, каждую копейку... Когда придется пригласить соседей в гости, со стыда сгоришь. Тротуары недосуг вымостить, тополя вдоль улицы посадить... Почему же до сих пор не замечал он этого? Свыкся? Да, конечно, свыклись с грязью, с бескультурьем, утешали себя: "Отцы так жили значит, и нам бог велел..."
   Между тем гостей подвели к Дому культуры - просторному светлому зданию, сложенному из красного кирпича и покрытому шифером.
   Настроение у Ширзада окончательно испортилось. "Считаем, что во всей Мугани нет колхоза лучше нашего, нос кверху задрали, а на деле хуже всех!" Он вспомнил похожий на глинобитный сарай клуб в своем селении. Обидно! Ведь в сущности, если разобраться, "Красное знамя" ненамного богаче "Новой жизни".
   Засунув руки в карманы пальто, надвинув на глаза каракулевую папаху, не замечая, что девушки с любопытством поглядывают на него, Ширзад рассеянно наблюдал, как к Дому культуры со всех сторон бежали ребятишки, важно шествовали старики с холеными расчесанными бородами. Всем хотелось поближе разглядеть гостей, и прежде всего, конечно, Рустама-киши. А тот, как могучий дуб, возвышался над толпою, награждая всех ослепительными улыбками, прижимал руку к груди, раскланивался. Наконец толпа увлекла за собой Рустама и гостей в распахнутые двери.
   Кто-то хлопнул Ширзада по плечу. Он оглянулся.
   - Что пригорюнился? - звонко спросила Гызетар. - завидуешь? И верно, как вспомнишь наш клуб, затоскуешь: выкрасили известкой старый амбар и вообразили, что совершили подвиг! Пойдем хоть посмотрим...
   К ним протиснулся сквозь толпу потный, взъерошенный Ярмамед и с выражением ужаса на морщинистом, потасканном лице спросил:
   - Товарища председателя не видели?
   - Не видели, не видели! - огрызнулся Ширзад.
   Он словно впервые заметил, что весь Ярмамед заплыл жиром, лицо и руки лоснятся, будто маслом смазанные, а горбатый нос торчит, как сучок высохшей осины. При всем том Ярмамед оставался тощим, хилым, и это-то и было отвратительным. "Тьфу, барсук вонючий! - подумал Ширзад.
   Он взял Гызетар под руку, и они несколько раз обошли здание, полюбовались резными ставнями, украшенными народным орнаментом - выпуклыми виноградными лозами отягощенными гроздьями ягод. Пока Гызетар восхишалась фреской над входом - девушки убирают хлопок и каждый комочек словно соткан из серебристого инея, а небо над ними голубое-голубое, - Ширзад разглядывал кладку стен, присматривался к размерам окон и дверей, прикидывал в уме, во сколько может обойтись такое здание. Постройка была капитальной, сразу видно - на себя работали, старались.
   Из вестибюля выбежал Наджаф и с укором воскликнул:
   - Где Ширзад, там, конечно, и моя супруга!
   - А ты не теряй жену, - сказала Гызетар. - Не бегай за здешними девицами.
   - Без шуток, собрание начинается, вам выпала честь восседать в президиуме. Пошли!
   У Наджафа был золотой характер: он никогда не унывал, не грустил. И во сне-то он нередко улыбался - без всякой причины, видно, просто потому, что хорошо живется на белом свете.
   Ширзад не походил на друга: красивое лицо его часто было озабоченным, хмурым. Столкнувшись с несправедливостью, он надолго мрачнел, не любил делиться своими переживаниями, казался с виду сухим.
   И все-таки Наджаф и Ширзад были закадычными друзьями. Они подружились не только оттого, что выросли на одной улице и учились в одном классе, а оттого, что одинаково смотрели на жизнь, были во всем единомышленниками. С полуслова понимали они друг друга, а иногда и слов не нужно - с первого взгляда.
   И сейчас Наджаф шутил, посмеивался, догадываясь о причинах подавленного настроения друга.
   - Отлично знаю, из-за чего ты расстроен. И ты во всем прав. Но давай отложим разговор до возвращения. Здесь не место. И Гызетар захотелось приободрить Ширзада.
   - Выше голову, тверже шаг, товарищ секретарь парторганизации! Вот так, еще, еще! И улыбка у вас должна цвести, как майский день. Пошли на собрание!
   - Пошли!
   И Ширзад действительно заставил себя улыбнуться.
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   1
   Большой, залитый потоками света зрительный зал Дома культуры переполнен. Все шестьсот обитых темно-желтым репсом кресел заняты, а запоздавшие теснятся у дверей.
   Стоя за кулисами, Ширзад с интересом смотрел, что происходит в зале. Как видно, сюда сошелся весь колхоз. Среди чисто выбритых, в костюмах и галстуках юношей затесался дед в барашковой лохматой папахе, с окладистой бородой. Целый ряд кресел занят женщинами в шерстяных жакетах, шелковых платьях; на руках у многих золотые часики. А в первых рядах - пожилые колхозницы в старомодных, широких сборчатых юбках и рубахах, в платках, стянутых узлом под подбородком. Лет десять назад на колхозных собраниях женщину в городском платье и увидеть нельзя было. Платки на глаза спускали, вроде чадры; садились в задних рядах; выступали с речами редко, - пусть мужчины говорят. Как все изменилось! В третьем ряду с краю сидела женщина средних лет в черном шерстяном костюме и светлой шелковой кофточке; иссиня-черные волосы ее были гладко причесаны. Почувствовав взгляд Ширзада, она подняла голову, глаза их встретились, и женщина улыбнулась.
   Это была Зейнаб Кулиева, знаменитая на всю республику, да что республику - на все Закавказье! Несколько лет назад она переехала из "Новой жизни" в "Красное знамя".
   Муж Зейнаб погиб на фронте в последний год войны. В ту пору Зейнаб была еще малограмотной. Оставшись с двумя сиротами, она с горя чуть ума не лишилась. Будущее представлялось ей безотрадным, если бы не дети - с жизнью рассталась бы. Но в народе справедливо говорят: "У несчастья короткие ноги". Дальний родственник Зейнаб - Кара Керемоглу - навестил ее, приветил добрым словом и пригласил переселиться в "Красное знамя", устроил ребятишек в колхозный детский сад. Она почувствовала заботу о себе; для солдатской вдовы это было большое счастье. Трудно вначале было вдове трудиться день-деньской среди незнакомых. Она работала в одиночку, пряча лицо под покрывалом, не знала, даже не спрашивала, какая норма и сколько ей засчитывают трудодней. Вечерами она укладывала детей и, не зажигая света, сидела, охватив руками колени, и плакала, и горе казалось ей неутешным.
   Однажды поздним вечером в дверь постучали. Раздался голос председателя:
   - Открой-ка, голубушка, надо потолковать.
   Зейнаб открыла дверь, но лампочку не зажгла - до того растерялась.
   - Хочу сказать одно слово, всего одно, но ты его повесь, как серьгу, не теряй, не забывай, - начал Кара Керемоглу, садясь на табуретку. - Слезы у человека какие, горькие или сладкие?
   Зейнаб не поняла, для чего это надо знать председателю, но робко ответила:
   - Горькие.
   - Ага, видишь! А горькую воду даже бог не смог испить, до дна кувшина - нам оставил... Прадеды, деды, отцы наши столетиями пили из чаши горя. Муганская земля засолонилась-то от пролитых слез. Успокойся, в слезах проку нет. Подрастут дети - и в них ты найдешь потерянное счастье. Мужа слезами не вернешь. Был он храбрым, солдатом, отдал жизнь за родину, и мы его никогда не забудем! В работе, в детях ищи счастье, дочка, не в слезах!
   Он говорил с нею ласково, по-отцовски, не поучал, а как бы делился своими мыслями. И ничего нового не услышала Зейнаб, ничего такого, что и самой не приходио бы ей в голову, но то, что председатель беспокоился о ней, нашел час для душевного разговора, тронуло... А утром, выйдя в цветущую степь, вдохнув горьковатый, пущенный запахом полыни, горячий воздух, она почувствовала себя бодрее. После этого разговора что-то преломилось в ее жизни. Постепенно привыкла она к колхозникам, подружилась с соседями. Руки у Зейнаб были сноровистые, работы она не боялась и вскоре выдвинулась в первые ряды, получила на трудодни столько зерна и денег, что сразу одела и обула детей, сама принарядилась, купила подушки, перины, мебель.
   В тысяча девятьсот пятьдесят втором году ей присвоили звание Героя Социалистического Труда. Зейнаб и обрадовалась и растерялась: ей все казалось, что ничего особенного она ведь не сделала - работала, как все женщины...
   И опять однажды вечером к ней пришел председатель, но теперь в доме Зейнаб его встретили не слезами, а сердечным словом, и светло горела электрическая лампочка под розовым абажуром, а на столе стояли вкусные кушанья.
   - Дочка, - сказал Кара Керемоглу, пригубив вина, поднесенного хозяйкой, - теперь ты знаменитый мастер хлопка, слава вошла в твой дом. А ведь ты по слогам еле-еле читаешь. Вот никелированную кровать купила, а, кроме учебников, в доме ни одной книжки. Как же дальше жить станешь, подумай. Учиться тебе нужно, еще не поздно, было бы только желание. В колхозе открылась вечерняя школа, завтра же иди, запишись.
   Вовремя подсказать человеку, не приказать, не распорядиться, а именно подсказать, по какой тропе ему идти в жизни, - умение замечательное, и этим умением Кара Керемоглу обладал в полной мере.
   Зейнаб окончила школу с отличием. Ее назначили бригадиром. Она много читала, и чтение было теперь для нее не обязанностью, а первейшей душевной потребностью.
   Дети росли красивые, разумные, прилежные. Дочка Садаф заканчивала десятилетку, сын Рагим перешел в девятый.
   Собрание еще не началось, и Ширзад со сцены сошел в зал, почтительно поклонившись, пожал руку Зейнаб, осведомился о здоровье.
   - Все хорошо, спасибо. - Она улыбнулась и добавила: - А я вас еще подростком помню. Теперь богатырь!... Расскажите, что надумали в договоре, какими смелыми замыслами удивите нас?
   - Смелыми? - Ширзад замялся: как раз смелости-то и не хватало ни договору, ни вдохновителю его - Рустаму.
   К счастью, раздался продолжительный звонок, и Ширзад, уклонившись от ответа, вернулся к своим.
   2
   Кара Керемоглу вышел на сцену и попросил гостей занять места в президиуме. Рустам опустился в кресло рядом с председателем "Красного знамени". На широком лице Рустама играла наивно-счастливая улыбка, он простодушно радовался и торжественной встрече, и шумным аплодисментам...
   Пока гости и хозяева рассаживались, Ширзад размышлял, поглядывая в зал. Все в этом селе - и улицы, и сады, и этот разукрашенный нарядный зал заставляло его думать о бескультурье родного колхоза. Вот до чего доводит самодовольство! Под головою мягкая подушка, а то, что одеяло коротко и голые ноги зябнут, никого не беспокоит. Интересно, что об этом думает Рустам-киши?
   Между тем зал затих, и Кара Керемоглу, стоя, опираясь растопыренными пальцами на покрытый красным сукном стол, говорил о новом сельскохозяйственном годе, о грандиозных планах, поставленных Коммунистической партией перед азербайджанским крестьянством... Он говорил неторопливо, спокойно; приятными слуху казались даже шероховатости в его речи, потому что в ней содержалась серьезная мысль. Его хотелось внимательно слушать.
   Ширзад позавидовал: так говорить с народом способен лишь талантливый человек, проживший долгую трудовую жизнь, которая обогатила его мудростью.
   - Товарищи, до революции жителей нашей деревушки называли "белоштанными", - с усмешкой сказал Кара Керемоглу. - Девятьсот девяносто девять из тысячи мужиков зимой и летом ходили в самотканых портках - на брюки денег не хватало. А как жили соседи, теперешние наши уважаемые и дорогие гости? Еще хуже нашего. Их называли "голодными гасановцами". Сами понимаете, о чем говорит такая кличка. Девять месяцев в году между "белоштанными" и "голодными гасановцами" шел лютый бой, дрались и палками и камнями. Из-за чего враждовали? Из-за воды. Из-за пастбища. Из-за пахотной земли. Да еще из-за того, что теленок нашего бека забрался на поле ихнего бека. Вот как жили-то! - сейчас даже пожилые люди помнят то время смутно и с трудом могут представить себе, что они прямые потомки "белоштанных". Мы, колхозники, стали полновластными хозяевами муганской земли, хозяевами воды, пастбищ, яйлагов. У нас - хлеб, хлопок, машины, электричество.
   При этих словах раздались такие рукоплескания, что взволнованному Ширзаду показалось, будто дрогнули массивные стены зала. А когда слушатели успокоились, Кара Керемоглу продолжил свою неторопливую речь.
   - А каким стало село "голодных гасановцев"? Они первые в Мугани вышли на путь коллективизации, потому-то и свой колхоз назвали "Новая жизнь". Имя, что и говорить, почетное, славное, но и ответственное: первый по времени организации колхоз должен быть примером действительно новой жизни. Теперь между нами, соседями, не осталось и следа той вражды, которая десятилетиями разделяла "белоштанных" и "голодных гасановцев". Теперь мы попутчики: идем по одной дороге к всенародному счастью. И мысли, и побуждения, и чувства у нас едины. Раньше крестьянин знал только свой домишко, свой клин в поле, свое село. Мы и сейчас по-прежнему любим родное село, но хорошо помним, что оно - частица нашей великой родины. И мы стараемся благоустроить наше село, сделать его красивым также и потому, что хотим, чтобы вся советская родина превратилась в цветущий, благоухающий сад.
   Он.слегка наклонился к Рустаму-киши, сидевшему с гордо поднятой головой, и спросил:
   - Не так ли, сосед?
   От неожиданности тот вздрогнул, сразу не нашелся что ответить; чтобы выиграть время, провел ладонью по пышным усам, откашлялся и внушительно заметил:
   - Коли бы в наших сердцах не было любви к родине, то и колхозов в Мугани тоже не было бы.
   - Правильно сказал, сосед! - одобрительно отозвался Кара Керемоглу, Любовью к родине мы и сильны. Подумайте только: советская земля! Куда бы вы ни поехали, в какой уголок земного шара ни попали - всюду встретите простых честных людей, тружеников, дли которых наша земля - путеводный маяк. Как им ни трудно живется, а они знают, что есть у них великая опора, - страна социализма, страна сбывшихся надежд человечества... Смотрите, как далеко видна наша страна, а значит, и наша Мугань. Мы можем гордиться этим, но нужно и понимать, что это обязывает работать еще дружнее и напористее. Социалистическое соревнование умножает наши силы, связывает нас друг с другом. Вот, например, наш колхоз хочет выйти победителем. Конечно и я этого хочу, а как же иначе? - спросил сам себя Кара Керемоглу и добродушно засмеялся. - Но ведь мы будем прямо расстроены, если наши соседи отстанут от нас, не справятся с обязательствами. Социалистическое соревнование, я так понимаю, - это движение вперед в едином строю.
   И снова он наклонился к Рустаму, сказал, шутливо, а вместе с тем серьезно:
   - Не так ли, сосед?
   Рука Рустама привычно потянулась сперва к усам, потом к трубке. В зале сочувственно засмеялись: курить нельзя, а усы, сколько ни тереби, усами и останутся. И Рустам-киши, привстав, уверенно сказал:
   - Наш лозунг: сам иди как можно быстрее вперед и другу помогай! А если друг тебя перегнал, не обижайся, а прибавь шагу - ведь и он тебе поможет.
   - Вполне согласен, - сказал Кара Керемоглу. - А чтобы узнать, куда нам двигаться, какие обязательства на себя взять, послушаем договор о социалистическом соревновании между нашими колхозами. Слово для оглашения текста имеет...
   В этот момент Рустам-киши поднялся и досказал за председательствующего:
   - Наша звеньевая - Гызетар-ханум.
   Румянец Гызетар мог соперничать с цветущими маками. Она не слышала ни одобрительного гула голосов в зале, ни продолжительных аплодисментов... Не поднимая глаз, начала она читать договор с такой быстротой, что сразу же раздались крики:
   - Помедленнее, ханум! Не на пожар летишь, сбавь ходу!
   Гызетар перевела дыхание, украдкой взглянула в зал. Наджаф, сидевший среди своих, хотя и волновался не меньше, чем жена, сделал зверскую рожу и показал ей кулак. А Ширзад подошел сзади, поставил на трибуну стакан с водой и ласково шепнул:
   - Здесь же все свои, не волнуйся!
   И понемногу Гызетар успокоилась. Сначала она читала, как школьница, старательно выговаривая каждый слог, но постепенно увлеклась и стала так выразительно произносить каждую фразу, будто ей надо было не только познакомить слушателей с договором, но и убедить выполнить все как можно лучше,
   Ширзад подумал, что Кара Керемоглу говорил умно, содержательно, но слишком сдержанно, а Гызетар даже официальный текст договора сумела прочитать с чувством, как стихотворение. Не удивительно, что ее проводили с трибуны горячими рукоплесканиями.
   Передав договор в президиум, Гызетар проворно сбежала со сцены, села рядом с мужем и только тут, под его надежной защитой, перевела дух, поправила волосы.
   - Кто хочет выступить? Какие есть замечания? - спросил Кара Керемоглу.