Страница:
– Или какой иностранец не загнётся от перевода литературного диалога: «А правда же – эта ложь на правду похожа?» – «Правда-то правда, вот только правды в ней нет!» – «Твоя правда! Ложь, она и вправду – ложь!»
– Да, для нерусского это – настоящая мина! Переведи, не взорвавшись!
– А представь глаза того, кто пытается по буквам трактовать связку слов русской женщины: «Войди в моё положение!»
– Нет! Для иностранца настоящий паралич наступает, когда на его ломаное, месяц репетированное предложение: «Не сделаете ли вы мне одолжение принять моё приглашение?» следует абсолютно нормальный несложный ответ: «Да нет, пожалуй».
– Дааааааа! Три в одном! То же самое, как: «спросила гиена Гену про гигиену гангрены».
– Именно!
– А я о чём!
– Слушай, а причём тут Гена?
– Вот и я говорю: «Если ты крокодил Гена, то гены тут не причём!»
– Ага, типа того, растопырив пальцы: «Ты не гони на гены, крокодил Гена! Поял?»
…Цветные стёклышки веселья перекручивались из коридоров на улицу, с улицы снова куда-то внутрь стен. И каждая картинка мозаики светилась добротой! Новый Год сам не ожидал такой горячей встречи и сейчас скакал вместе со всеми, радостный, что пришёлся по душе!..
ОН продолжал гулять театр одного зрителя, жадно впитывая колорит подвыпившего раздолья. Ловко поймав настроение, ФРАЗА наигранно высморкалась и соткровенничала:
«Любите людей временами!»
* – Та ты мне щас, как родной! Нет! Даже больше! Как двоюродный! Понял, как я к тебе отношусь?
– ??? А у нас есть минута на обсуждение?
– Да какая минута! Передай ему мою ложку и пускай не гундосит!
На самом верху – жирное.
В самом низу – сгоревшее.
А мелкоизмельчённая середина варится в собственном соку. Крутится и пускает накипь. С неё – весь навар. Её и жрут!..
– Правильно! Делай добро, и все вернётся к тебе черепицей!
– Не «черепицей», тормоз! Всё вернётся к тебе чечевицей!
– Та не «чечевицей», а сторицей!
– Да, кстати, вы хоть знаете, кто такая сторица и когда она вернётся? Вот и я по этому вопросу прихрамываю.
– Слово «сторица» ассоциируется с поносом, запором и изжогой, вместе взятыми.
– Вот и делай добрые дела, когда всё вернётся тебе такой сторицей!
– А ты участвовал в сделке?
– Нет! Мне ничего не перепало!
– Значит, для тебя эти понятия однородны!
– «Продано» и «куплено» – это синонимальные антонимы!
– Нет! Мы на этом выросли! И не можем без этого!
– Да, мы не можем фанатично обойтись без «ТОГО», на чём выросли! Но мы не можем деликатно обойтись с «тем», во что «это всё» превратилось сейчас! Давайте вместе соберём отрывки из жизни «водоплавающих» и назовём это: «Метаморфозы неких пророков в своём отечестве, не ушедших из жизни вовремя»[15].
Стадии или акты деградации любимых идолов (от первостепенного до шестёрки):
1. Упёртый, выделяющийся, гадкий утёнок.
2. Независимый, талантливый, гордый селезёнок.
3. Сверкающий, великолепный, но уже наглеющий «вожак утиных поколений».
4. Ещё иногда – популярная, жирная утка-проститутка.
5. Слегка, с трудом ещё пописывающий для проформы, весь покрытый плесенью спеси пропавший утиный паштет.
6. Кусок вонючего сала, плавающего в собственном жиру, с комками толстых волос и палок, торчащих из остатка жёлтой утиной задницы…
– Да! Но хотелось бы верить!
– Хотелось? Верь! Это единственное из того, что «хотелось», которое так легко исполнить!
* – …Вот, гаад! …А как тебе это? Я говорю: «Он осунулся, не находите?». А этот гад так серьёзно: «Да он просто лежит не по центру гроба». Представляешь? Вот, гаад!..
– Та какой он мне дружок!? «Нализались, да облобызались!»
– А ты, хорошая, не стесняйся своих чувств! Кошку в мышке не утаишь!
– Да пошёл ты!
– Уже бегу! В Новый Год – без старого счастья! Ура!
– Так и сказала? «В универмаге»? А я-то думаю: чё это тот «маклер» побежал от тебя по стенке, как прусак – от дихлофоса?
– Ой! Ой! Та так уж и «побежал»!
– Как для чего? Воду измельчать, чтоб тарелки не бились!
– А если бы было меньше людней, то было бы больше веселей.
– ??? Не понял!
– Что ж, тут непонятного? Чем меньше гостей пригласил, тем больше за столом кандидатур для обсуждения!
– Да, кого-то «осудить» – это нам как пескастрюльщику песком кастрюли начистить!
– Я сказал: не «осудить», а «обсудить».
– Ну, конечно! Как будто «обсудить» – это обхвалить с ног до головы!
– Как зачем? Фамилии у нас по кому?
– По кому?
– По отцу?
– По отцу.
– То бишь, если у человека две и более фамилий, значит…
– Значит??
– Значит у него – у человека – было два или более отцов. Но я вам должен сказать! Когда у ребёнка много отцов, то это и есть «безотцовщина»!
– О! На эту тему анекдот! Щас вспомню!.. А! Вот! В общем… …Из квартиры доносится невообразимый гвалт. Сосед напротив курит на площадке и без всякого интереса спрашивает мальчика из той квартиры: «Что там?» Мальчик, вырезая лезвийкой на периле несложное слово, так же неинтересно отвечает: «Та, Мамин-Сибиряк приехал, а мама в то время с Римским-Корсаковым. Так Сибиряк Корсакова в Рим собирает, а маму – в Корсаков». «Понятно. А твоя фамилия как, хлопчик?» «Апостолов-Рюмин мы!»
– Мозги как раз в деторождении вещь последняя!
– Нет! Есть же границы! Ведь количество детей напрямую влияет на их качество! Кто-то недополучит любви, кто-то – образования, кто-то – просто хлеба! Ну, а кто-то, замазанный маслом, будет скользить по жизни, оставляя пятна жирные повсюду! У всех различные причины, но, если без физических дефектов и физиологических проблем, то можно порассуждать так:
Нету детей – позиция.
Один ребёнок – несостоятельность.
Двое детей – минимум.
Три ребёнка – ладно.
Четверо – рассеянность или первые три – одного пола.
Пятеро детей – растерянность.
Шесть – побойтесь Бога!
Семь – ни себе, ни вам!
Восемь – сам помни имя своё.
Девять – «Дети, воспитательница повесилась. Я ваша мама!»
– А десять?
– Десять детей – не бывает, потому что это уже не отдельные дети, а подрод одного вида!
– А одиннадцать?
– Пора топить гинеколога, кастрировать аккушерку и ставить спираль обществу!
– Отчего? А что – отчего! Все стили плавания взяты из эпоса издревле плавающих народов эпохи полиомиелита. Народы верили и поклонялись всяким силам. Так, в воде всегда обитало водное чудовище, в небе – небное чудовище, в земле…
– Причём тут небо, земля и чудовище! Мы говорим о спортивном плавании.
– Правильно! Вот представьте все: баттерфляй. Представили? Человек всеми силами выпрыгивает из воды, пытаясь оттолкнуть тянущее за ноги чудовище. Но попытки тщетны! Тот, кто в воде – сильнее! Понаблюдайте. Брасс. Человек постоянно пытается нырнуть и подсмотреть: что там, на дне? Но чудовище даёт ему пинка и ныряльщик, широко раскрыв рот на взлёте, снова падает, пытаясь заглянуть под воду. Вольный кроль – бег по воде локтями. Чудовище отпускает человека, даёт волю, засекает до десяти и неторопливо догоняет. Тут бы и ноги помогли, только нет под ногами опоры, одна вода. А на спине. Заметили? Этот стиль вызывает в движениях плавуна некие неординарные потуги. Ладошки как-то наружу, неестественный повод плечами, ритмичные повороты таза, с придыханиями… Видимо, чудовищу нравилось находиться сзади снизу…
…Когда зажёвывало очередную кассету, слышно звучала гитара вместе с песней про очередной ёжик резиновый, колышек осиновый, с дырочкой в правом боку… Потом в перерывах, пока Дима, муж Гали, перекручивал магнитофон назад, прорывались отголоски всяких любимых мелодий, с искажениями невдумчивости в пол оборота, типа:
…Бедный израненный пятый этаж держался, всё же, живее, совсем убитого четвёртого! «Лучше жить на двадцать восьмом с лифтом», – тосковал ОН, взбираясь, взбираясь, взбираясь и насвистывая басню Крылова. Передыхая[16] возле междуэтажного окна[17] с плоской решёткой, стало смешно за Крыловскую ворону, и ОН поймал на себе улыбку. «На ель ворона взгромоздясь!!!» Ну и ну! Как вам видок? Птица – «тяжёлый бомбардировщик», кряхтя, всеми своими четырьмя лапами вцепившись в кору до крови под ногтями, хвостом обвив ствол, делает поступательные движения, ближним крылом прикрыв глаза, боясь взглянуть вниз. Почему четырьмя? А попробуй, залазя на дерево, передние отпустить! Да ещё с сыром в клюве! Полёт будет неземной!..
«Позавтракать, уж было, собралась. На ту беду лиса внизу…» «На ту беду!» Интересно, какая такая беда Крылова таилась в утреннем завтраке? Видать, вчерашний вечерний завтрак протекал настолько экспрессивно, что сумбур рассвета страшил, пугал, мелькал, кружил и дёргал. Рот залипал ощущением нахождения внутри сыроварни, а на ту беду ещё и вчерашняя «лиса» внизу с претензиями… Ох уж эти буйные поэтические Крыловские вечера!.. Господи! Что только в голову не прилезет! Кыш!
…Послепотопная потоптанная квартира, подлизываясь, прятала по углам остатки скисшего позавчерашнего праздника и, как обиженная жена, настойчиво требовала от тебя ухода уже при входе.
«Мочите тряпок швабрами!»
Посочувствовала ФРАЗА.
– Заткнись, вражеская радистка! – ответил ОН и закатал рукава. – Прежде всего – порядок! А потом уж – беспорядок.
«Фильтруйте языки базарами!»
Дважды взвизгнула ФРАЗА, почти увернувшись от ударов.
Вынося мусор частями, после около часа ОН стал различать проявляющиеся, знакомые очертания егомаминой квартиры. Забывшийся всеми выключиться телевизор показывал совсем из другой комнаты на кухню, через стену балкона. По экрану широкоротнооткрытно изливалась наружу белорусская оптимистично-отпевальная. Солист, загибая пальцы, перечислял, над чем всё летит и летит белый аист.
Неловко подпрыгивая, пытаясь прикрыть за собой дверь предплюсной ноги (пальцы, запястья, локти, мышки – всё, что под ними, и зубы были заняты подвешенными тяжёлыми кульками), ОН мельком уха отслушивал, как вокально-инструментальный ансамбль лирически домучивал слухача и глядача, достанывая один из третьих куплетов:
«Где-то в топи болот погребен остывающий гроб…»
Бросило в жар и иней покрыл лодыжки до самых щиколоток. Но, вместе с тем, полегчало! «А ведь где-то, судя по пению, вооооообще плохо!»…Первоянварская шутка ползала по стране.
…На одиннадцатом выволакивании мешков с остатками карнавальной ночи, ОН наткнулся спиной на взгляд соседа по площадке. Тот засвидетельствовал своё присутствие равнодушно-вдумчивым вопросом:
– Помочь?
– Нет. Я просто переезжаю.
– Конечно! А твой Казанский вокзал провожал тебя, провожал двое суток, пока само всё вече не уехало давеча далече. Один вагоновожатый до сих пор у меня на кухне семафоры не может настроить. Ты его заберёшь? Или я сброшу?
– Семён! Отстань, а! Видишь, я занят?
– Так я и спрашиваю: «помочь»?
– Ладно, помогай!
– Ну, вот! С Новым Годом, сосед! Где пить будем? У тебя?
– Нет! Там уже чисто!
– Тогда – на площадке! Сейчас я вынесу! У меня уже давно всё стынет!..
2
– Да, для нерусского это – настоящая мина! Переведи, не взорвавшись!
– А представь глаза того, кто пытается по буквам трактовать связку слов русской женщины: «Войди в моё положение!»
– Нет! Для иностранца настоящий паралич наступает, когда на его ломаное, месяц репетированное предложение: «Не сделаете ли вы мне одолжение принять моё приглашение?» следует абсолютно нормальный несложный ответ: «Да нет, пожалуй».
– Дааааааа! Три в одном! То же самое, как: «спросила гиена Гену про гигиену гангрены».
– Именно!
– А я о чём!
– Слушай, а причём тут Гена?
– Вот и я говорю: «Если ты крокодил Гена, то гены тут не причём!»
– Ага, типа того, растопырив пальцы: «Ты не гони на гены, крокодил Гена! Поял?»
…Цветные стёклышки веселья перекручивались из коридоров на улицу, с улицы снова куда-то внутрь стен. И каждая картинка мозаики светилась добротой! Новый Год сам не ожидал такой горячей встречи и сейчас скакал вместе со всеми, радостный, что пришёлся по душе!..
ОН продолжал гулять театр одного зрителя, жадно впитывая колорит подвыпившего раздолья. Ловко поймав настроение, ФРАЗА наигранно высморкалась и соткровенничала:
«Любите людей временами!»
* * *
…Где-то на уровне обувной полки слышалось соло: «И сосеедям всем сказаала, что ты луучший из мужчииин!»…* – Та ты мне щас, как родной! Нет! Даже больше! Как двоюродный! Понял, как я к тебе отношусь?
* * *
– Так та бамбула вчера оделась на утренник в такой(!) костюм! Ты себе не представляешь! Мне бы такое порвать и выбросить было б стыдно! Ну, не дурка!?* * *
– Нет, ты не понимаешь! Моя жена мне где-то начинает нравиться!* * *
– В каких-то вещах надо быть скрупулёзным! Вот почему я никогда ничего не теряю? Потому что самое важное находится у меня всегда в одном месте!* * *
– Для этого не нужно быть семь аршинов во лбу! – Да, семь – это не нужно.* * *
– И, как только начинается десять часов, вдруг заходит…* * *
– А можно нескромный тактичный вопрос? Что лучше: «нету, чем есть» или «есть, чем нету»?– ??? А у нас есть минута на обсуждение?
– Да какая минута! Передай ему мою ложку и пускай не гундосит!
* * *
– …Наше общество? Да? Общессство? …Хочешь, нарисую густыми мазками цветными мелками картину этого «нашего общизтва»? Любуйся!На самом верху – жирное.
В самом низу – сгоревшее.
А мелкоизмельчённая середина варится в собственном соку. Крутится и пускает накипь. С неё – весь навар. Её и жрут!..
* * *
– А я так думаю: делай добро, но не ищи добра!– Правильно! Делай добро, и все вернётся к тебе черепицей!
– Не «черепицей», тормоз! Всё вернётся к тебе чечевицей!
– Та не «чечевицей», а сторицей!
– Да, кстати, вы хоть знаете, кто такая сторица и когда она вернётся? Вот и я по этому вопросу прихрамываю.
– Слово «сторица» ассоциируется с поносом, запором и изжогой, вместе взятыми.
– Вот и делай добрые дела, когда всё вернётся тебе такой сторицей!
* * *
– Так я не понял! Всё куплено? Или всё продано?– А ты участвовал в сделке?
– Нет! Мне ничего не перепало!
– Значит, для тебя эти понятия однородны!
– «Продано» и «куплено» – это синонимальные антонимы!
– Нет! Мы на этом выросли! И не можем без этого!
– Да, мы не можем фанатично обойтись без «ТОГО», на чём выросли! Но мы не можем деликатно обойтись с «тем», во что «это всё» превратилось сейчас! Давайте вместе соберём отрывки из жизни «водоплавающих» и назовём это: «Метаморфозы неких пророков в своём отечестве, не ушедших из жизни вовремя»[15].
МЕТКА*(Когда-то, при случае, одному из «реликвий» социалистической музыкальной сцены ОН, задетый, выпивши, ответил: «Мы-то такими и останемся без вас. А вот кем вы без нас останетесь?!)
Люби, не поклон сь!
Стадии или акты деградации любимых идолов (от первостепенного до шестёрки):
1. Упёртый, выделяющийся, гадкий утёнок.
2. Независимый, талантливый, гордый селезёнок.
3. Сверкающий, великолепный, но уже наглеющий «вожак утиных поколений».
4. Ещё иногда – популярная, жирная утка-проститутка.
5. Слегка, с трудом ещё пописывающий для проформы, весь покрытый плесенью спеси пропавший утиный паштет.
6. Кусок вонючего сала, плавающего в собственном жиру, с комками толстых волос и палок, торчащих из остатка жёлтой утиной задницы…
– Да! Но хотелось бы верить!
– Хотелось? Верь! Это единственное из того, что «хотелось», которое так легко исполнить!
* * *
– Не встревай! Ты можешь помолчать, когда разговариваешь?* – …Вот, гаад! …А как тебе это? Я говорю: «Он осунулся, не находите?». А этот гад так серьёзно: «Да он просто лежит не по центру гроба». Представляешь? Вот, гаад!..
* * *
– Это всё твой дружок!– Та какой он мне дружок!? «Нализались, да облобызались!»
– А ты, хорошая, не стесняйся своих чувств! Кошку в мышке не утаишь!
* * *
– Если ты за те наши с тобой месяцы отдала мне свои лучшие годы, то представляю твои худшие годы! Интересно: кому и на сколько они достанутся?– Да пошёл ты!
– Уже бегу! В Новый Год – без старого счастья! Ура!
* * *
– Один, маклер такой, ко мне подкатывает: «Ой! Девушка! Скоро Новый Год, а я не вижу блеску в ваших глазах!» А я ему: «Так в вашем универмаге один блеск для губ».– Так и сказала? «В универмаге»? А я-то думаю: чё это тот «маклер» побежал от тебя по стенке, как прусак – от дихлофоса?
– Ой! Ой! Та так уж и «побежал»!
* * *
– Слышь, а для чего в кухне на кране накручено ситечко?– Как для чего? Воду измельчать, чтоб тарелки не бились!
* * *
– Почему я на Рождество не хожу в церковь? Между Богом и мной не должно быть посредников! Я молюсь, как могу. Без канонов и заученных бормотаний, но откровенно. И верю, что Бог слышит меня чаще, чем тебя – по праздникам, через золочёные стены собора. Священник в церкви – обыкновенный, простой служащий, на своём рабочем месте «с восьми до пяти». Так почему я своё сокровенное должен передавать Богу не лично, а через «секретаршу», торопящуюся с работы! Любой смертный бы обиделся! А Бог – не любой! Бог – единственный и неделимый!Священник выслушивает всех,
но вряд ли кого-то слышит!
Бог никого не выслушивает, но слышит всех!
* * *
– Как много людей! Как много веселья!– А если бы было меньше людней, то было бы больше веселей.
– ??? Не понял!
– Что ж, тут непонятного? Чем меньше гостей пригласил, тем больше за столом кандидатур для обсуждения!
– Да, кого-то «осудить» – это нам как пескастрюльщику песком кастрюли начистить!
– Я сказал: не «осудить», а «обсудить».
– Ну, конечно! Как будто «обсудить» – это обхвалить с ног до головы!
* * *
– Почему тупой нож пробку не открывает, а палец порезывает!* * *
– Меня, знаете ли, всегда интересует: зачем людям две фамилии сразу? Это ж неудобно! Ещё и через чёрточку!– Как зачем? Фамилии у нас по кому?
– По кому?
– По отцу?
– По отцу.
– То бишь, если у человека две и более фамилий, значит…
– Значит??
– Значит у него – у человека – было два или более отцов. Но я вам должен сказать! Когда у ребёнка много отцов, то это и есть «безотцовщина»!
– О! На эту тему анекдот! Щас вспомню!.. А! Вот! В общем… …Из квартиры доносится невообразимый гвалт. Сосед напротив курит на площадке и без всякого интереса спрашивает мальчика из той квартиры: «Что там?» Мальчик, вырезая лезвийкой на периле несложное слово, так же неинтересно отвечает: «Та, Мамин-Сибиряк приехал, а мама в то время с Римским-Корсаковым. Так Сибиряк Корсакова в Рим собирает, а маму – в Корсаков». «Понятно. А твоя фамилия как, хлопчик?» «Апостолов-Рюмин мы!»
* * *
– …Последняя ракушка, и та мечтает о ракушёнке! – Да, но, думая рожать или не думая рожать, необходимо включать мозги!– Мозги как раз в деторождении вещь последняя!
– Нет! Есть же границы! Ведь количество детей напрямую влияет на их качество! Кто-то недополучит любви, кто-то – образования, кто-то – просто хлеба! Ну, а кто-то, замазанный маслом, будет скользить по жизни, оставляя пятна жирные повсюду! У всех различные причины, но, если без физических дефектов и физиологических проблем, то можно порассуждать так:
Нету детей – позиция.
Один ребёнок – несостоятельность.
Двое детей – минимум.
Три ребёнка – ладно.
Четверо – рассеянность или первые три – одного пола.
Пятеро детей – растерянность.
Шесть – побойтесь Бога!
Семь – ни себе, ни вам!
Восемь – сам помни имя своё.
Девять – «Дети, воспитательница повесилась. Я ваша мама!»
– А десять?
– Десять детей – не бывает, потому что это уже не отдельные дети, а подрод одного вида!
– А одиннадцать?
– Пора топить гинеколога, кастрировать аккушерку и ставить спираль обществу!
* * *
– Нет, я понимаю! Но отчего именно такие стили-то?– Отчего? А что – отчего! Все стили плавания взяты из эпоса издревле плавающих народов эпохи полиомиелита. Народы верили и поклонялись всяким силам. Так, в воде всегда обитало водное чудовище, в небе – небное чудовище, в земле…
– Причём тут небо, земля и чудовище! Мы говорим о спортивном плавании.
– Правильно! Вот представьте все: баттерфляй. Представили? Человек всеми силами выпрыгивает из воды, пытаясь оттолкнуть тянущее за ноги чудовище. Но попытки тщетны! Тот, кто в воде – сильнее! Понаблюдайте. Брасс. Человек постоянно пытается нырнуть и подсмотреть: что там, на дне? Но чудовище даёт ему пинка и ныряльщик, широко раскрыв рот на взлёте, снова падает, пытаясь заглянуть под воду. Вольный кроль – бег по воде локтями. Чудовище отпускает человека, даёт волю, засекает до десяти и неторопливо догоняет. Тут бы и ноги помогли, только нет под ногами опоры, одна вода. А на спине. Заметили? Этот стиль вызывает в движениях плавуна некие неординарные потуги. Ладошки как-то наружу, неестественный повод плечами, ритмичные повороты таза, с придыханиями… Видимо, чудовищу нравилось находиться сзади снизу…
…Когда зажёвывало очередную кассету, слышно звучала гитара вместе с песней про очередной ёжик резиновый, колышек осиновый, с дырочкой в правом боку… Потом в перерывах, пока Дима, муж Гали, перекручивал магнитофон назад, прорывались отголоски всяких любимых мелодий, с искажениями невдумчивости в пол оборота, типа:
Если музыка заигрывала снова, все привычно окунались в крик всеобщего неслышанья и громкого переспрашивания. Люди поближе тянулись от друга ко другу и вместе ощущали восторг настроения. Праздник извне был сейчас внутри каждого. Несказанно радовал, радовал и радовать не переставал! …Пока, в какое-то только им известное сеечасье, времена суток медленными, неожиданными скачками не приблизили безысходность будущего ухода в следующие дни и вынудили, хотя и нехотя, запрощаться в сторону дома.
«Он наестся Петербургом.
Он оправится Москвой.
Александра, Александра
Что там трется между нами?..»
…Бедный израненный пятый этаж держался, всё же, живее, совсем убитого четвёртого! «Лучше жить на двадцать восьмом с лифтом», – тосковал ОН, взбираясь, взбираясь, взбираясь и насвистывая басню Крылова. Передыхая[16] возле междуэтажного окна[17] с плоской решёткой, стало смешно за Крыловскую ворону, и ОН поймал на себе улыбку. «На ель ворона взгромоздясь!!!» Ну и ну! Как вам видок? Птица – «тяжёлый бомбардировщик», кряхтя, всеми своими четырьмя лапами вцепившись в кору до крови под ногтями, хвостом обвив ствол, делает поступательные движения, ближним крылом прикрыв глаза, боясь взглянуть вниз. Почему четырьмя? А попробуй, залазя на дерево, передние отпустить! Да ещё с сыром в клюве! Полёт будет неземной!..
«Позавтракать, уж было, собралась. На ту беду лиса внизу…» «На ту беду!» Интересно, какая такая беда Крылова таилась в утреннем завтраке? Видать, вчерашний вечерний завтрак протекал настолько экспрессивно, что сумбур рассвета страшил, пугал, мелькал, кружил и дёргал. Рот залипал ощущением нахождения внутри сыроварни, а на ту беду ещё и вчерашняя «лиса» внизу с претензиями… Ох уж эти буйные поэтические Крыловские вечера!.. Господи! Что только в голову не прилезет! Кыш!
…Послепотопная потоптанная квартира, подлизываясь, прятала по углам остатки скисшего позавчерашнего праздника и, как обиженная жена, настойчиво требовала от тебя ухода уже при входе.
«Мочите тряпок швабрами!»
Посочувствовала ФРАЗА.
– Заткнись, вражеская радистка! – ответил ОН и закатал рукава. – Прежде всего – порядок! А потом уж – беспорядок.
«Фильтруйте языки базарами!»
Дважды взвизгнула ФРАЗА, почти увернувшись от ударов.
Вынося мусор частями, после около часа ОН стал различать проявляющиеся, знакомые очертания егомаминой квартиры. Забывшийся всеми выключиться телевизор показывал совсем из другой комнаты на кухню, через стену балкона. По экрану широкоротнооткрытно изливалась наружу белорусская оптимистично-отпевальная. Солист, загибая пальцы, перечислял, над чем всё летит и летит белый аист.
Неловко подпрыгивая, пытаясь прикрыть за собой дверь предплюсной ноги (пальцы, запястья, локти, мышки – всё, что под ними, и зубы были заняты подвешенными тяжёлыми кульками), ОН мельком уха отслушивал, как вокально-инструментальный ансамбль лирически домучивал слухача и глядача, достанывая один из третьих куплетов:
«Где-то в топи болот погребен остывающий гроб…»
Бросило в жар и иней покрыл лодыжки до самых щиколоток. Но, вместе с тем, полегчало! «А ведь где-то, судя по пению, вооооообще плохо!»…Первоянварская шутка ползала по стране.
…На одиннадцатом выволакивании мешков с остатками карнавальной ночи, ОН наткнулся спиной на взгляд соседа по площадке. Тот засвидетельствовал своё присутствие равнодушно-вдумчивым вопросом:
– Помочь?
– Нет. Я просто переезжаю.
– Конечно! А твой Казанский вокзал провожал тебя, провожал двое суток, пока само всё вече не уехало давеча далече. Один вагоновожатый до сих пор у меня на кухне семафоры не может настроить. Ты его заберёшь? Или я сброшу?
– Семён! Отстань, а! Видишь, я занят?
– Так я и спрашиваю: «помочь»?
– Ладно, помогай!
– Ну, вот! С Новым Годом, сосед! Где пить будем? У тебя?
– Нет! Там уже чисто!
– Тогда – на площадке! Сейчас я вынесу! У меня уже давно всё стынет!..
* * *
2
Ранним рассветом, устав от тщетного ожидания побудки (соседка уехала в санаторий бывшей песни и пляски военных лет), с трудом разыскав глаза, обеими руками отклеив голову с подушкой от ковра, ОН попередвигался к ванной, так и не разлепив нёбо от языка. Последствия встречи Ногого Гога были на лицо, на рёбра и на локти. Принятие достойного вида под душем с водой приводило обратно к себе. Резус-фактор воды был отрицательным. ОН специально продрог, чтобы с головой покрыться гусиными пупыришками и от этого согреться. В холодильнике нашлось пиво (как будто оно там терялось) и, уже просветлённым, ОН включил «кабельное».
«След росомахи»… переключил – «Планета обезьян», перемотал вперёд – «По следу единорога», мотнул назад – «Тигры появляются ночью», нажал несколько разных кнопок сразу и покусал пульт – неожиданно побежали титры. И, хотя буквы было не догнать внятным чтением, «озверевшее» отсутствие радовало. Устав глазами от бегущей по экрану прозы, ОН решил опоэзить ситуацию и, закурив с удовольствием, достал ветхую тетрадку со стихами, написанными в древнем детсадовском возрасте. Писать их ОН уже не мог. (Как можно написать сто раз прочитанное-написанное?) И неловко как-то во взрослом возрасте говорить стихованно, да ещё за собой записывать!
А когда-то! В детском саду, через дорогу, ОН был ещё так безмерно талантлив (как все дети в свои годы), и воспитательница, надолго убегая от них «по делам», сажала группу на стульчики напротив, и ОН, по её просьбе, должен был, отвлекая всех, выразительно почитать чего-нибудь вслух. Это «чего-нибудь» было рассказом про красного армейца, который попал в окружение белых офицеров. /В белой гвардии, подло, заранее не предупредив, окружали только офицеры. Всегда – по пятеро на одного комсомольского бойца/. Но молодой солдат, как и положено, не сдался и достал гранату из-за пазухи. ОН читал четырёхлетним сверстникам эту траги-трагедию изо дня в день, но однажды, в обыденный послеобеденный полдник, видя, что красная граната за потной пазухой непомерно надоела среднегруппникам, неожиданно, встав ногами на стульчик, начал декламировать что-то одно из своего раннего:
«Белеет парус, небо кроет, уединенье, тишину, что кинул он, что ищет он, и ночь, и звёзды, и луну, да пруд под сенью ив густых…[18]» – почти то же самое.
В том возрасте ещё не было «апостолов Пушкиных», «архангелов Лермонтовых» и «ангелов Есениных». Лажа воспринималась по-детски правильно, как есть, и никто не мог убедить, что: «Стоял ноябрь уж у двора» – это гениально. Только потом, с пониманием пришло не обращание вниманий на исковерканные слова, кучу междометий и удобно поставленные поэтами для рифем удАренья, Ударенья, удареньЯ[19].
Тишина! Но тут – пять, четыре, три, два, один и… как прорвало!
Группа, не всегда вспоминающая свою воспитательницу в лицо, уже не помнила и себя от поэтического экстаза! До сих пор не умеющие писать, начали вдруг читать!
Андруций – самый высокий, а, значит, смелый, который каждый день мечтал быть шофёром (они с папой копили на «Жигули»), резко выдохнул и, подмяв под себя крохотульку-стульку, «влупил»!
Жаль, что столь тонкый модернизм не нашёл отзвука в мещанских умозрениях и, как следствие, был нещадно освистан.
Наташа выкатилась на «сцену» со своей любовью, как с торбой дуста:
Слово взял Лаконя (за фамилию и за лаконизм прозванный). Двумя руками указывая на Андруция, а другой рукой – на Наталью, он отчитал:
Орррловская длиннорррылая барррсучная скачет, Как курссская гладкопёрррая несссучная кудахчет!
Познания Лакони в зоологии не поддавались сомнениям. (Его мама была педиатром).
Эстафету неизвестных поэтов перехватила, белая от смелости волнения, староста. И стих её тоже сильно побледнел от жестокой жестикулирующей реальности:
Кричали эрудированные. Орали и остальные. (А чё б не поорать). Староста отбивалась по-настоящему отчаянно – и клювом, и когтями, только перья летели! Пришлось повозиться, а за это время наслушаться много оскорблений с угрозами:
– Ваше поведение совсем недопустимое из всех рамок! Сейчас придёт воспитатель детей, и я ей всё расскажу подробнейшим образом!
Будущую активную кандидатку и делегатку сначала «слётов», а потом «съездов»[20] запихали в ящик, плотно закрывающийся от детей. Ящик с игрушками.
Но и в этом замкнутом пространстве, придерживая одной рукой незаметно поднятое вещественное доказательство – надорванную политическую брошюру про подвиг гранатомётчика, она другой рукой неусыпно диктовала себе список провинившихся. И была тайно счастлива в борьбе! Её час настанет! Их час нагрянет!
Позицию на стульчике занял Сюзя:
С вытаращенными от страха и без того узкими разрезами глаз, с расплющенной нижней губой от обиды, что её не предупредили о празднике, бочком начала свой куплет блинолицая Ибубекирова («мисс» ненецкий автономный округ):
Торжество рифмы широкой поступью шагало по детскому садику «Вэсэлка»! Неизвестно как, по секрету услыхав новость, на территорию, занятую повстанцами, постепенно просачивались гонцы из младшей и старшей групп /подготовительная мудро отказалась: надо было подойти к школе без видимых эксцессов/.
«След росомахи»… переключил – «Планета обезьян», перемотал вперёд – «По следу единорога», мотнул назад – «Тигры появляются ночью», нажал несколько разных кнопок сразу и покусал пульт – неожиданно побежали титры. И, хотя буквы было не догнать внятным чтением, «озверевшее» отсутствие радовало. Устав глазами от бегущей по экрану прозы, ОН решил опоэзить ситуацию и, закурив с удовольствием, достал ветхую тетрадку со стихами, написанными в древнем детсадовском возрасте. Писать их ОН уже не мог. (Как можно написать сто раз прочитанное-написанное?) И неловко как-то во взрослом возрасте говорить стихованно, да ещё за собой записывать!
А когда-то! В детском саду, через дорогу, ОН был ещё так безмерно талантлив (как все дети в свои годы), и воспитательница, надолго убегая от них «по делам», сажала группу на стульчики напротив, и ОН, по её просьбе, должен был, отвлекая всех, выразительно почитать чего-нибудь вслух. Это «чего-нибудь» было рассказом про красного армейца, который попал в окружение белых офицеров. /В белой гвардии, подло, заранее не предупредив, окружали только офицеры. Всегда – по пятеро на одного комсомольского бойца/. Но молодой солдат, как и положено, не сдался и достал гранату из-за пазухи. ОН читал четырёхлетним сверстникам эту траги-трагедию изо дня в день, но однажды, в обыденный послеобеденный полдник, видя, что красная граната за потной пазухой непомерно надоела среднегруппникам, неожиданно, встав ногами на стульчик, начал декламировать что-то одно из своего раннего:
Плыви, корвет! Куда? Не знаю.
Не буду у руля стоять.
Тебе судьбу свою вверяю.
Суть будем разом постигать.
* * *
Вперёд, родной! Не ведай страха!
И штиля не познай стыда.
Одна нам жизнь, но, если плаха.
То и она для нас одна.
* * *
Наплюй на вахтенны журналы.
Минуй затоптаны пути.
Не верь, что всюду есть причалы!
Что девства гавань не найти!
* * *
Потом, коль с жизнью будем квиты,
Познав личину бытия.
Хоть невредимы, хоть разбиты,
Вернёмся на круги своя.
* * *
…А зачем стесняться лирики, сидя на горшке! Когда маститые мужики (чьи книги, даже «рубо», не влезали в полки библиотек), размазывали козявки по письменным столам и козюльки под писательскими креслами:
Знакомый берег вдруг предстанет
Во сне, в бреду, в сознаньи ли…
Волна шампанским в борт ударит,
Как «Здравствуй!» от Родной Земли.
«Белеет парус, небо кроет, уединенье, тишину, что кинул он, что ищет он, и ночь, и звёзды, и луну, да пруд под сенью ив густых…[18]» – почти то же самое.
В том возрасте ещё не было «апостолов Пушкиных», «архангелов Лермонтовых» и «ангелов Есениных». Лажа воспринималась по-детски правильно, как есть, и никто не мог убедить, что: «Стоял ноябрь уж у двора» – это гениально. Только потом, с пониманием пришло не обращание вниманий на исковерканные слова, кучу междометий и удобно поставленные поэтами для рифем удАренья, Ударенья, удареньЯ[19].
МЕТКА*После стихотворения детей сначала переклинило, потом – замкнуло. За окном стало отчётливо слыхать далёкое крадущееся наступление многочисленных тёмных сумерек, мечтающих поквитаться со скрывшимся ещё утром одиноким светлым рассветом…
Вчитывайтесь в молитвенники.
Тишина! Но тут – пять, четыре, три, два, один и… как прорвало!
Группа, не всегда вспоминающая свою воспитательницу в лицо, уже не помнила и себя от поэтического экстаза! До сих пор не умеющие писать, начали вдруг читать!
Андруций – самый высокий, а, значит, смелый, который каждый день мечтал быть шофёром (они с папой копили на «Жигули»), резко выдохнул и, подмяв под себя крохотульку-стульку, «влупил»!
Девочки, с театральным визгом, сильно зажмурившись, заткнули уши ладошками. Оно и понятно. Было как-то грубо с рифмой. Но смысл не хромал, и Андрюша продолжил:
Путей – не счесть, дорог полно
Для лёта и для ползанья.
И – чтобы выносить дерьмо,
И – выложенных звёздами.
На водопой, и – на убой,
К театрам, и – меж свалками,
Для тех, кто «свой», для нас с тобой —
И шаткие, и валкие.
* * *
По три раза «мы» и «что» являлось явным прорывом в поэзии!
Особняком или гурьбой
Мы топчем пыль векОвую,
Считая, что мы, что мы, что —
Прокладываем новую.
Жаль, что столь тонкый модернизм не нашёл отзвука в мещанских умозрениях и, как следствие, был нещадно освистан.
Наташа выкатилась на «сцену» со своей любовью, как с торбой дуста:
Тут, вроде, и рифма не хромала почти, но враз захромала Натали, в порыве пожёванного чувства упав со стульчика.
Не люби меня, не люби!
Я от знаков твого вниманья не таю.
Лучше жвачку мне «Лёлик и Болик» купи!
И я снова прощу тебя, на первый раз, жевая.
Слово взял Лаконя (за фамилию и за лаконизм прозванный). Двумя руками указывая на Андруция, а другой рукой – на Наталью, он отчитал:
Орррловская длиннорррылая барррсучная скачет, Как курссская гладкопёрррая несссучная кудахчет!
Познания Лакони в зоологии не поддавались сомнениям. (Его мама была педиатром).
Эстафету неизвестных поэтов перехватила, белая от смелости волнения, староста. И стих её тоже сильно побледнел от жестокой жестикулирующей реальности:
– Уберите старуху Изергиль с утёса!
Пусть же буря мглою небо
Кроет вихрем, зверем воет!
Я ж, как гордый буревестник,
Возлечу над пеной моря! И, назло пингвинам, Горький
Обо мне легенду сложит!
Кабы обо мне та песня,
Я бы знала, что мне делать!
Я б резвилась в шторме птицей!
Чтоб вскормиться, взнереститься.
И, крылом волны касаясь,
Я б запомнилась навеки
Вам – в ревлюциях несмелым!..
Кричали эрудированные. Орали и остальные. (А чё б не поорать). Староста отбивалась по-настоящему отчаянно – и клювом, и когтями, только перья летели! Пришлось повозиться, а за это время наслушаться много оскорблений с угрозами:
– Ваше поведение совсем недопустимое из всех рамок! Сейчас придёт воспитатель детей, и я ей всё расскажу подробнейшим образом!
Будущую активную кандидатку и делегатку сначала «слётов», а потом «съездов»[20] запихали в ящик, плотно закрывающийся от детей. Ящик с игрушками.
Но и в этом замкнутом пространстве, придерживая одной рукой незаметно поднятое вещественное доказательство – надорванную политическую брошюру про подвиг гранатомётчика, она другой рукой неусыпно диктовала себе список провинившихся. И была тайно счастлива в борьбе! Её час настанет! Их час нагрянет!
Позицию на стульчике занял Сюзя:
Разворачивайтесь правой, орущие!
Доставшие паспорт в паузе!
Прозастоявшиеся и птиц жующие!
Ваше место – в пентхаузе!
* * *
Сюзя в данное время всерьёз увлекался пятилетней Людмилой из художественной гимнастики, но та, увы, на ближайшее «навсегда» была занята скакалками и булавами.
Вылепленные из гвоздей люди!
Смотрите на выгрызающего бюрократизм волка!
В купе иностранца, едущего к Люде,
Не спасёт ни маузер, ни трёхкалиберная двустволка!
Этот оратор быстро, на восьмом куплете полупесни был табуретнонизвержен из-за требухи, которую нёс и из-за того, что всем тоже не терпелось.
А если в марше не развернуться!
Если площадь помоста, плотничая, не эквивалентна!
Фарисеи! Вам лучше заткнуться, ёрничая!
Мол, кто там махает лентой?
С вытаращенными от страха и без того узкими разрезами глаз, с расплющенной нижней губой от обиды, что её не предупредили о празднике, бочком начала свой куплет блинолицая Ибубекирова («мисс» ненецкий автономный округ):
Она бессмертно читала всё это, с большой буквы, уже два года на всех утренниках и никогда не уходила без подарка /условный рефлекс Павлова: лапой – на рычаг: «День Седьмо»… дзынь – карамелька в руку; «го Ноябр»… дзынь – ириска в кулак; «Красный Лист Ка»… дзынь дзынь дзынь – призовая игра/. Но сейчас, когда хлопчики вежливо, без обиняков и синяков, парой пинков объяснили, что праздник её закончен и подарунка не будет, молодая исполнительница тихо заплакала.
День Седьмого Ноября —
Красный Лист Календаря…
Торжество рифмы широкой поступью шагало по детскому садику «Вэсэлка»! Неизвестно как, по секрету услыхав новость, на территорию, занятую повстанцами, постепенно просачивались гонцы из младшей и старшей групп /подготовительная мудро отказалась: надо было подойти к школе без видимых эксцессов/.