Страница:
– Уже веселее!Осматривают – таможенники.
Тупо взирают – разбившие.
Подглядывают – заседающие.
Впиваются взглядом – усопшие.
Восклицательная концовка не понравилась.Дыбают исподлобья – из-под лобья дыбающие.
Зырят насупившись – не знающие цифр.
Лицезреют – обкурившиеся.
Уничтожают взглядом – дежурящие в Новогоднюю
ночь.
Наблюдают – несчастные.
И только знающие – видят!
– Утомительно, однако! Нужно отвлечься. Поеду, деревья посчитаю.
Первый автобус остановился далеко впереди. ОН побежал – не успел. Сзади подъехал второй. Подбежал, снова не успел (водитель хоть и заметил, но был сегодня не добрый). Подошёл третий. «Не тот», – подумал ОН и сел. Бордюр оказался тёплым. Четвёртый был «наш». ОН зашёл, встал на правую сторону. Повезло. Окна ещё не запотели. Дерево, дерево, дерево, дер… – промелькнул автомобиль с номером. Число на номере не совпадало с деревьями. Сбился.
– Может, теперь номера машин считать? Нет, начал деревьями, значит надо «ехать» до конца. Хорошо, хоть, несколько первых запомнил, всё же – не сначала…
Пришёл домой. Снимая одну из брюк, ОН, автоматически подпрыгивая, включил «главное домашнее искусство, являющееся для нас». Деревянный электрический ящик был намного хуже гроба. Гроб тянул вниз от жизни уже после жизни, а «этот» забирал жизнь у ещё живых и полуживых, иногда оставляя жертвы на потом, для забавы, как вампир, не убивая сразу.
Сначала всегда что-нибудь спортивное. Нашёл: «…и французы выигрывают золотую медаль в настольном(!) футболе по версии Борзини(!)»… Лёгкий ступор… Тут комментатор не виноват. Его заставили вести этот репортаж. А вообще, спортивные комментаторы уверены, что их никто не слышит. «Несут», подчас, просто непроизносимое, «острят», будто на своей тупой кухне. Заговариваются сами, нередко пропуская действия на площадке, на поле, на корте, на треке – события, которые комментируют. ОН иногда запоминал некоторые ляпсусы: «…И знаете – с кем? Не думайте, не просто с кем-то там, а самим тем, кто не получил ни одного нокаута!» – дословно. «…Что-что, а трамбовать он может! У него на вооружении такие два тромбона!» – цитата. «…Единственное место в Барселоне, где мы с операторской группой за эти дни не побывали – это Мадрид, столица…» – точно по тексту…
Эй, уважаемые! Вас, отчасти, можно понять. Несколько часов подряд трындеть – язык сводит. Однако иногда щёлкайте тумблером в головной коробке! «Микрофон включён!» Мы вас не слушаем, даже звук убираем, но ох(!), как фиксируем всю вашу стыдобу! И пожалуйста! Так открыто угловато не «болейте» за «своих», гадко и подло принижая в эфире спортсменов соперников. Хоть на спорт не напяливайте привычную для общества оголтелую предвзятость! ФУ!..
Переключил. Шла «студенческая» передача. Реклама неутомимо утомляла, но ещё больше висел на ушах ведущий, который так любил продлять… лять… себя в эфире, что с трудом добирался до конца надуманной витиеватой фразы. Когда-то его случайно здесь примаслили, а теперь называли создателем. Его создание с рождения тоже было тут и кривило улыбку в удобном камерном ряду. /У талантливых родителей талантливые дети. Жаль, только, что поделать с этим никто ничего не может…/
Потом была «Песня будущего года». Певица работала номер с двумя медведями в подтанцовке. Она с акцентом учила страну русскому языку: «Дитя любви, я родилась на море, но небеса мне дали пару крыл».
Поняв, что устал, вышел в комнату. В комнате было мелым-мело. ОН едва успел подставить руки, прикрывая глаза от пороши. Порошила новая Феня этажом ниже, выбивая ковёр. Старая Феня, видимо, уже спала.
ОН не мог заснуть, но во сне слышал: «Дитя любви, была бы я глухая, но небеса мне дали пару ух»… Вздрогнул от треска дров на кухне. В кухне горел телевизор. Запах струился ржавой пеной и не давал соскочить.
«Надо двинуться, тогда спрыгну. Нет, если спрыгну, то не двинусь».
Двинулся, думая, что спрыгивает, и «полетел» на кухню, напевая на ходу: «Дитя любви, я б обоняла слабо, но небеса мне дали пару ноздрь». Тревога была ложная. Телек уже не горел, а только светился. Светили светила знати – «знатоки». Не добравшись до конца ответа, ОН ушёл, оставив знатоков без телезрителя…
Отомстили. Догнали во сне. И сон потёк по интеллектуальному телеуклону. «Что, где, когда» – элитный клуб. Всё так по-господски! Одни господа – полукругом, некуда ступить! Господа гости! Господа сами! Господин ведущий! Ну, ладно, и телезрители – господа! Уж кто-кто! «Вопрос от госпожи Пусько – жительницы посёлка Люськины Дуськи. Госпожа Пусько спрашивает голосом нашего корреспондента, потому что с господами из Люськиных Дусек второй год нет переписки, пересылки и перепутья»…
– Господин ведущий! А можно оставить господ телезрителей в состоянии покоя и поиграть в нашу игру с вами?
– А мы что, собственно, делаем?
– Это вы всегда с нами играете, собственно. А сегодня мы с вами хотим. А в порядке экономии дорогого эфирного времени предлагаем называть вас, господин ведущий, сокращенно: «Гэ Вэ».
– Что ж, это очень неожиданно, как и всё в нашем клубе… И, тем не менее, я согласен. Только без фамильярностей!
– Первый вопрос знатоков: И-и-го-го-го-го! Внимание на экран, господин ведущий! Почему в элитном клубе все тяжело дышат, отдуваются, краснеют, бледнеют, потеют, обтираются и выпучиваются?
– Ответ готов! Это как в родильном доме: прежде, чем на свет что-то появится, надо долго напрягаться и тужиться. Поэтому мой ответ: «Знатоки сильно думают».
– Внимание! Правильный ответ: «Всё это потому, что в элитном клубе нет кондиционера!»
Та-да-да-дат, та-дам! 1:0 – в пользу знатоков!
– Второй вопрос: И-и-го-го-го-го!
– Господин ведущий, почему самый наиболее эксклюзивный в стране элитный клуб не содержит в себе кондиционера?
– Ответ готов! Потому что нам никак не удаётся заручиться спонсорской поддержкой фирмы, выпускающей кондиционеры /это для нас непрестижно/, а одними денежными вкладами и сотовыми коммуникациями, знаете ли, воздухом свежей не будешь!
– Это ваш окончательный ответ?
– Не давите на меня! Это я – наверху в кабине за рычагами, а вы все – под крюком! Мой ответ: «нет»! А, поскольку знатоки сами не знают ответа на поставленный вопрос, то любой ответ ведущего является и объявляется правильным!
Та-да-да-дат, та-дам! 1:1!
Третий вопрос! И-и-го-го-го-го!
– Почему «деньги и связь»?
– Ну! Это не вопрос для марксиста-лениниста! Сначала всегда – банки и телеграф! …А по сути-то если, по-нашему, по-простому, то вот, например, явились вы домой после второй смены. Хотите кушать. А дома – ничегошеньки! Вы к холодильнику – пусто! Вы к полочкам – ни крупиночки! Вы в амбар – ни крошечки! Вторая кухня – ни таракана! За стойкой бара – ни капельки! Третий этаж – ни соринки! Домашний боулинг – шаром покати! Морозильные камеры в подземных гаражах – только лёд! Возле бассейна – не к кому руку за коктейлем протянуть! Зимний сад – ни помидорки, ни морковочки, одни орхидеи! Соседи в ближайшем поместье не открывают, они охотятся на гепарда в Южной Африке. Не отчаивайтесь! Вам нужно всего лишь помнить номер вашей кредитной карты и иметь под рукой мобильный телефон! Через полчаса – вечеринка у бассейна уже вся сверкает людьми, огнями, музыкой, едой и напитками! Вы сыты и довольны! И вас уже не гнетёт синдром «закрытого гастронома», мания: «не купил хлеба» и паранойя: «завтра снова будет «нету есть»!
1:2 в пользу ведущего! Та-да-да-дат, та-дам!
– И позвольте последний четвёртый вопрос, для ровного счёта?
– Позволяю.
И-и-го-го-го-го!
– Если мы знаем ответы на вопросы, значит мы – «знать»? Или мы – как «знать»?
– Как знать, как знать!
1:3 в пользу ведущего! Та-да-да-дат, та-дам!
– Как это: «Та-да-да-дат, та-дам»? Нуууу, не честно. Почему не ничья 2:2?
– Если вас, козлов, тут и откормили, то это не значит, что кто-то вас здесь будет спрашивать! Ведите себя по-господински!
– А почему вы опять произносите мою фамилию с маленькой буквы?
– С какой смотритесь, с такой и читаетесь. Как сказал однажды хранитель наших традиций, переворачивая Платона на непрожаренную сторону: «Сократ ему друг, а истина дороже!»* И поэтому, господа, все получают по сове. На тебе по сове! По сове! По сове! – Ой! Бооооль…
МЕТКА*…Сон сам, по привычке, переключился на спортивный канал.
Усомневайтесь в те. истинах, которые «дороже»!
Соседство будущего многоэтажного дома своим возведением выводило стадион из себя. Все, присущие большому строительству, аномалии: вакханалия звука, пелена цвета, гарь запаха, сыпучесть привкуса и осязание вдоха сбивали с привычного напряжённого ритма тренировочный процесс и не давали проходить соревнованиям.
Ничего! Скоро новый дом заблестит и затихнет, любуясь собой.
Ох! Отольётся горькими слезами его жильцов каждый матч на этом стадионе!..
Сон о чём-то напоминал, но сам же и мешал вспомнить. Ладно, проснётся – осмыслится. Ночь – дуры дочь. Утро до пудры – мудро.
5
Было ещё темно, а соседка уже вышла на поле отборной брани. (С людьми жить – по людьи выть!). Но орала она не на балконе, с осторожностью боясь простудить двенадцатиперстную кишку. Вопли её раздавались внутри другого подъезда, но всё равно – «впритык» за стеной[29].
Межквартирная перегородка из ДСП стонала, но с панфиловским упорством сдерживала натиск двадцати восьми звуков фена, пылесоса и камнедробилки вместе взятых, исходящих из горла Моисеевны. Когда та была «в ударе», а без удара не проходило и дня, можно было не включать утренние новости. Зачем? Бесполезно! Помехи от соседки шли, как при электросварке, да и более достоверных новостей, чем от Моисеевны, страна не производила на свет со времени расшатывания ограды Зимнего. /Тогда ненастоящим выстрелом было убито правдоподобие, и до скончания веков информация так и осталась холостой/.
«Дарите восьмыемарты подарками!»
Ляпнула без умысла спросонья ФРАЗА первое, что без замысла пришло ей в голову.
– Молчи, устрица! Сейчас апрель, а восьмое марта было несколько месяцев назад, сразу после Нового Года.
Захотелось напиться и загулять на всю катушку. ОН так и сделал: проглотил пол литра молока и вышел на балкон. Мерзость погода совала горячий пепел за шиворот и отбирала всё тёплое, что только осталось. Присмотревшись, ОН пригляделся. От этого ящерица, сидевшая на антенне соседней крыши, вдруг взмахнула крыльями и улетела, расписав по небу своё настроение. Чего только не привидится с холоду:
…Полностью долбанутая, футбольная столица хоть и отличалась от многогранно прибацнутой столицы театральной, однако любовь к красоте и вдохновению была одинаково присуща как воздуху лавок, фуфаек, фунфуриков, крика и трёпа, так и атмосфере ложей, фраков, бокалов, вздохов и жеманства. ОН покорялся обоими полюсами, всё время пытаясь перемешать камни в воде. Получалось неодновременно…
Вчера позвали завтра на футбол. ОН согласился сегодня.
Районное село входило в Киевскую областную разнарядку билетов на матчи, так как тут колосилась команда, которая играла на первенство области, и каждый год могла постоять на уроненной чести района. За это команде полагалась льгота: пропуска на международные матчи с приличными местами по незначительной скидке. Такие билеты, даже по значительной накидке, купить было невозможно жителям известных городов русскоязычных, где тоже многие хотели своими глазами поехать на большой футбол в Киев. (Москве было, как шилом в жилу, что только из Киева показывали Большой Футбол).
Директор сельскохозяйственного стадиона, спортзала, кабинета, каптёрки и всей спортивной обуви (почему-то всегда «оставшихся» маленьких размеров), а по совместительству – магнат распространения билетов на массы, производил бескорыстное деление. Колобок, – а так прозывали его за спиной и с боков, не мог не отдать какую-то толику сельской футбольной команде, пусть даже и не хотел, потому что это и были билеты команды. Толику толикой, а в команде не было ни одного Толика, кроме двух. Это раздражало полузащитника, нападающего, вратаря и судью Васю. Человек-футбол Вася мог заменить собой всех по одному и при этом, в любом амплуа, оставался незамеченным на футбольном поле. Зато он был человек хозяйственный (имел свой тракторок), трудолюбивый и хороший семьянин. Каждый раз, когда делили билеты на Республиканский стадион в Киев, Васе давали, как ему казалось – несправедливо, всегда только один билет и ни корешка больше. И дело не в том, что, получив бы ещё, предположим, один, Вася не смог бы придумать, куда определить реликвию, просто нюх чувствовал предательство.
Колобок, как истинный дипломат (без такого дара он не стал бы директором спортивного комплекса на холме за сельрадой) объяснял:
– Ты, Вася, в одной игре выполняешь одну различную функцию. В другой игре, через неделю, ты функционально отличаешься от того, кем был в предыдущем матче. А в следующее воскресение ты вообще не играешь, а только стоишь на воротах. Поэтому заслуженно можешь получать на разный футбол разные билеты, но – лишь по одному в одни руки, понял?
У Васи начинали вращаться белки вокруг зрачков от количества одновременно услышанного. Но главное было понятно: исполнитель государственных обязанностей по сельской физкультуре явно темнил! Колобок был всегда рад, чтобы кому-то из команды не хватило. Но справедливость в виде очередной его набитой морды брала своё, и весь состав футболистов села, вместе с «длинной лавочкой запасных»[30], был первым в списке.
Лавочку обычно ставили в проходе автобуса, а в свободное от поездок время прятали в дальнем, самом тёмном углу спортзала, куда никто не бегал, разве что случайный мяч залетал и сразу же отскакивал на освещённое место – в центр площадки. Всю амуницию, все снаряды, весь инвентарь и всё остальное прятали, чтобы не украли. На стадионе и прилегающих к нему угодьях было украдено всё! Доски – сидения на трибунах. Доски спинок сидения на трибунах. Болты и шайбы с гайками для крепления досок-спинок и досок-сидений на трибунах. Металлические уголки, на которых болтами и шайбами с гайками крепились доски сидения спинок. Железные трубы, к которым были приварены уголки для крепления болтами и шайбами с гайками досок сидения со спинками сидений к трибунам. Застывший бетон, в который намертво были влиты железные трубы с приваренными металлическими уголками для болтов и гаек для крепления досок. Глубокие ямки, в которые железобетоном были залиты трубы вместе с приваренными к ним уголками, держащие на себе болтами и шайбами с гайками доски-спинки и доски-сидения на трибунах. Сами трибуны. Битум с беговых дорожек. Сами дорожки. Песок из ямы для прыжков. Следы шиповок в песке ямы для прыжков. Турник. Брусья. Подозревали, что и трава на лысом футбольном поле не сама выгорела и не вытопталась колхозным стадом, а была снесена ночью на чью-то фазенду. И даже куда-то ушла табличка, сделанная из снегоуборочной лопаты, с надписью, придуманной тренером:
Итак, билетов в Киев на всех хватало с лихвой. Эта лихва состояла из случайных родственников[31] и неслучайных знакомых, желающих
Кстати, совсем не смешно! Колбаса имела возможность купиться только в стольном граде. В районных центрах она просто не произрастала. Благо, что главное место выращивания колбас, вкусного хлеба – за смешную цену – и всего остального, любимого народом, находилось географически недалеко. /Они проживали в центральной глубинке, откуда их прабабки ещё в лучшие времена всего за месяц доходили пешком до «Матери городов русских», чтобы помолиться в престижной церкви/. Люди, подкупая в городе хлебушек, слышали презрение ненависти в спину и вжимали голову, с конфузом прячась от словесных плевков: «У этих колхозников и так всё своё, а ещё и наше мешками скупают! Продавец! Не давать больше одной буханки на руки! Они хлебом свиней кормят!»
«Мы не виноваты! У нас в магазинах ничего нет!» – роптали жители сёл, «с позором» вынося всё, ЧЕСТНО купленное.
«На местах», и это чистая правда, не торговали приличной едой, а если что-то и перепадало, то намного сомнительнее качеством и всегда почему-то дороже, чем для ленивых жлобов, копошащихся у столичного корыта.
«У них и так всё своё!» – ещё один позорный штамп общества!
«Всё своё» не бывает «и так».
«Всё своё» – восемнадцать часов за сутки без массажа, без консультации диетолога, без тренировки по фигурному катанию, без логопеда – поясницей в позе радикулита.
«Всё своё» – семь дней за неделю без маникюра, без увлажняющего крема, без индивидуальных занятий по французскому, без солярия – руками в земле.
«Всё своё» – пять недель за месяц без маски из огурцов, без «укладки» и «фена», без сольфеджио, без понятия об архитектуре позднего ренессанса, без щипцов для омара, опасно близко к копытам и навозу.
«Всё своё» – двенадцать месяцев за год без информации о последнем обвале рынка ценных бумаг, без годового абонемента в театр, без мундштука, без новостей на сайте высокой итальянской моды – в резиновых сапогах с помоями и комбикормом.
«Всё своё» – сто долгих лет за жизнь до пенсии без зарплаты. Сто остальных лет – без доплат «за выслуги», без выплат «за заслуги», без «персональных», без «заслуженных», без «государственных», без «народных», без «международных», с пенсией меньше, чем у продавщицы билетов в городском кинотеатре!..
За что! За что, скажите, провинился человек, по рождению (не по распределению) попавший в село! Который из матки, извините, через влагалище, извините, попал сразу в глубокий анус! Не извиняйте! Попал, так попал!
С этим всем в голове, ОН запрыгнул в автобус, уже излишне воодушевлённый болельщиками.
Внутренность ржавой «консервной банки» уже поделилась на группы распития, но порыв был общий. Из одной посиделки к другой перекатывался гомонящий энтузиазм, отчего «ветхий развозчик» ещё больше шатало, даже пока без езды.
«Готовьте парашюты стаями!»
Забеспокоилась ФРАЗА.
ОН отмахнул назойливую «муху» и причалил к одной из компаний в заднем проходе уже заметно тронувшегося с места транспортного средства. Это повидавшее виды и повозившее возы несчастье газировало «салон» своими выхлопами и было точно-наверно переплавлено из плавучей лоханки, которая ходила по Балтике (единственная вода, где бортовая и килевая качка одновременно). Достав водку и закусь, ОН сразу повысил свой рейтинг «болельщика». Автобус был доверху переполнен футболом и едва сдерживал себя, чтобы не взлететь от ража ажиотажа. Даже куркули, для которых первоначально преобладали только низменные гастрономическо-колбасные ценности, как-то незаметно для себя громче всех стали принимать своё крайне-боковое участие в общем футбольном настроении. Все пристроившиеся уже справедливо ощущали себя частью большого события, может быть, в первый раз происходящего с ними, а не проходящего где-то за наружной стороной забора. Через полчаса, неожиданно даже для себя, они произносили наизусть весь основной состав «Динамо», знали помощников тренера, массажиста команды и стали на равных со всеми, до хрипоты, пользоваться особыми футбольными терминами.
– Сеня, та разливай же нормально, в самом-то деле! «По диагонали» и «на свободное место»!
– А ты аккуратней «на выходах» и «не лезь в борьбу»!
Останавливали Баламута, пытающегося через спинку сидушки перебраться к другому «столу».
– Э, родной, твой «подкат» не проходит, ты «провалился». Быстро «вернулся домой»!
– Зелёному больше не наливать! Он в «офсайде».
– В каком «офсайде»? Ты, «боковой», не размахивай флажком, а то я «начну движение уже после удара»!
– Кто сейчас подаёт? «Угловой»?
– Я подавал в прошлый раз! Вы, «хавбеки» ленивые!
– Куда ты даёшь ему «резаный»! Дай «в недодачу», нам ещё обратно ехать!
– Мне «штрафной»! Мне «штрафной»!
– Убери руку от стакана! У тебя «рука» и ты получаешь «серию пенальти»!
– Смотри! Мы «закрыли» только второго, а он – уже третьего! «Страхуй»!
– А я «сыграл на опережение».
– Тогда «замена»!
– Ты что всё время «по центру наливаешь»? «Краёв» не видишь? Подыми голову, сачок! Хоть раз «навесь по краю»!
– Дали тебе «вывалиться один на один», так «покати мимо опорной ноги»! А с таким «дурным замахом» конечно «мяч свалится»! – бормотал Иван, поднимая с прохода уже успевшего упасть Мяча.
– Пей «в одно касание», «время на табло выходит»!
– «Нет! Такой хоккей нам не нужен!»
Поперхнувшись спиртом, выдавил из себя единственную фразу, которую знал про футбол лично от телеОзерова, директор водокачки, поддерживая предматчевую суматоху.
Средний фестиваль на тему футбола в автобусе всё равно был веселее субботнего на тему кино, в клубе!
Первый раз отъехавшие так далеко от села два приушипившихся кума были загнаны дружелюбной командой «на колесо», где трусило особенно с жестокой жёсткостью. Кумы не жаловались на судьбу. Они жаловались себе на того, кто посоветовал! Упираясь коленями в скулы, как сдавленные пружины, бегая глазами из-под губ, склеенных до синевы, эти «одно целое двое» разливали самогонку плоским пятилитровым термосом от импортного тракторного масла. Ту канистру они припасли для смутного настоящего и неведомого будущего. Но всё равно, откровенно прямо сейчас, несмотря на выпитое, сильно начинали бояться. Нет, конечно! В этом автобусе их уже перевозили (с медкомиссии там, или на те же похороны), да и водитель был, вроде, знакомый, но что-то непонятное упорно не давало опьянеть! Было страшно, как увидеть глаза кувырком! Их «поддерживали» неожиданными ударами по спине, обниманиями за голову и жуткими криками в ухо, мол, какие молодцы, что сегодня, вырвавшись от хозяйства, будут запоминать этот день на всю жизнь! Массовая поочерёдная забота опытных односельчан не то, что не окрыляла новоиспечённых болельщиков-фанатов. Насильная забота[32] наоборот – убивала!
Но, как бы там ни было, неживые-немёртвые[33] кумы так подозрительно и не пролили ни одного глотка из заветного термоса никому из всех.
А в автобусе, более не тем, жизнь продолжалась. Водка в изобилии заливала сидения, брюки, глотки, воротники и рукава. Карты замелькали местами, а все места замелькали картами. Искусительница «трынька» брала своё. Шахматы в автобус не пускали. Деньги комкались из стороны в сторону. Везение было у многих, но лучше получалось у братов Лысенков (их было больше).
Дорога в сот километров вообще не показалась из окна ни длинной, ни короткой. Дорога была никакой!
Бедный водитель! Он сидел недалеко спиной и настолько очень близко воспринимал всё происходящее, что вгрызался в руль и специально-невольно тормозил на прямой трассе с откровенным желанием: «Что б вы все подавились!» Но, несмотря на всё, Мыкола был дока и, когда въехали в столицу, он, скрипя рессорами и пукая выхлопной, прорвался через целый ряд гаишных заграждений с криком в приоткрытое лобовое стекло: «Родственники»!?!?!
Межквартирная перегородка из ДСП стонала, но с панфиловским упорством сдерживала натиск двадцати восьми звуков фена, пылесоса и камнедробилки вместе взятых, исходящих из горла Моисеевны. Когда та была «в ударе», а без удара не проходило и дня, можно было не включать утренние новости. Зачем? Бесполезно! Помехи от соседки шли, как при электросварке, да и более достоверных новостей, чем от Моисеевны, страна не производила на свет со времени расшатывания ограды Зимнего. /Тогда ненастоящим выстрелом было убито правдоподобие, и до скончания веков информация так и осталась холостой/.
«Дарите восьмыемарты подарками!»
Ляпнула без умысла спросонья ФРАЗА первое, что без замысла пришло ей в голову.
– Молчи, устрица! Сейчас апрель, а восьмое марта было несколько месяцев назад, сразу после Нового Года.
Захотелось напиться и загулять на всю катушку. ОН так и сделал: проглотил пол литра молока и вышел на балкон. Мерзость погода совала горячий пепел за шиворот и отбирала всё тёплое, что только осталось. Присмотревшись, ОН пригляделся. От этого ящерица, сидевшая на антенне соседней крыши, вдруг взмахнула крыльями и улетела, расписав по небу своё настроение. Чего только не привидится с холоду:
Близок май, но снег летит – странно…
Слизок ветер всё зудит: «Рано…
* * *
«Рано нежиться в весны чуде!
Знамо! ПрОдалась, как вы, люди!»
* * *
Младость, толком не родясь, гибнет.
«В сладость» снежной жижи грязь липнет
* * *
Сиплый день, раскисший весь, болен.
Зимний и осенний – смесь, что ли?
* * *
Кто-то смял три стороны света.
Всё тут есть. Но след весны где-то…
* * *
Числа жмут на поворот в лето.
Смысла в ходе их вперёд нету.
* * *
– Что-то я совсем растёкся. «Пора и честь знать»! – встрепенулся ОН. – Нет! Поеду всё-таки на матч! Да и сон подговаривал!..
«Людям всё дано решать!» – Где там!
Будем зябко, робко ждать лета…
…Полностью долбанутая, футбольная столица хоть и отличалась от многогранно прибацнутой столицы театральной, однако любовь к красоте и вдохновению была одинаково присуща как воздуху лавок, фуфаек, фунфуриков, крика и трёпа, так и атмосфере ложей, фраков, бокалов, вздохов и жеманства. ОН покорялся обоими полюсами, всё время пытаясь перемешать камни в воде. Получалось неодновременно…
Вчера позвали завтра на футбол. ОН согласился сегодня.
Районное село входило в Киевскую областную разнарядку билетов на матчи, так как тут колосилась команда, которая играла на первенство области, и каждый год могла постоять на уроненной чести района. За это команде полагалась льгота: пропуска на международные матчи с приличными местами по незначительной скидке. Такие билеты, даже по значительной накидке, купить было невозможно жителям известных городов русскоязычных, где тоже многие хотели своими глазами поехать на большой футбол в Киев. (Москве было, как шилом в жилу, что только из Киева показывали Большой Футбол).
Директор сельскохозяйственного стадиона, спортзала, кабинета, каптёрки и всей спортивной обуви (почему-то всегда «оставшихся» маленьких размеров), а по совместительству – магнат распространения билетов на массы, производил бескорыстное деление. Колобок, – а так прозывали его за спиной и с боков, не мог не отдать какую-то толику сельской футбольной команде, пусть даже и не хотел, потому что это и были билеты команды. Толику толикой, а в команде не было ни одного Толика, кроме двух. Это раздражало полузащитника, нападающего, вратаря и судью Васю. Человек-футбол Вася мог заменить собой всех по одному и при этом, в любом амплуа, оставался незамеченным на футбольном поле. Зато он был человек хозяйственный (имел свой тракторок), трудолюбивый и хороший семьянин. Каждый раз, когда делили билеты на Республиканский стадион в Киев, Васе давали, как ему казалось – несправедливо, всегда только один билет и ни корешка больше. И дело не в том, что, получив бы ещё, предположим, один, Вася не смог бы придумать, куда определить реликвию, просто нюх чувствовал предательство.
Колобок, как истинный дипломат (без такого дара он не стал бы директором спортивного комплекса на холме за сельрадой) объяснял:
– Ты, Вася, в одной игре выполняешь одну различную функцию. В другой игре, через неделю, ты функционально отличаешься от того, кем был в предыдущем матче. А в следующее воскресение ты вообще не играешь, а только стоишь на воротах. Поэтому заслуженно можешь получать на разный футбол разные билеты, но – лишь по одному в одни руки, понял?
У Васи начинали вращаться белки вокруг зрачков от количества одновременно услышанного. Но главное было понятно: исполнитель государственных обязанностей по сельской физкультуре явно темнил! Колобок был всегда рад, чтобы кому-то из команды не хватило. Но справедливость в виде очередной его набитой морды брала своё, и весь состав футболистов села, вместе с «длинной лавочкой запасных»[30], был первым в списке.
Лавочку обычно ставили в проходе автобуса, а в свободное от поездок время прятали в дальнем, самом тёмном углу спортзала, куда никто не бегал, разве что случайный мяч залетал и сразу же отскакивал на освещённое место – в центр площадки. Всю амуницию, все снаряды, весь инвентарь и всё остальное прятали, чтобы не украли. На стадионе и прилегающих к нему угодьях было украдено всё! Доски – сидения на трибунах. Доски спинок сидения на трибунах. Болты и шайбы с гайками для крепления досок-спинок и досок-сидений на трибунах. Металлические уголки, на которых болтами и шайбами с гайками крепились доски сидения спинок. Железные трубы, к которым были приварены уголки для крепления болтами и шайбами с гайками досок сидения со спинками сидений к трибунам. Застывший бетон, в который намертво были влиты железные трубы с приваренными металлическими уголками для болтов и гаек для крепления досок. Глубокие ямки, в которые железобетоном были залиты трубы вместе с приваренными к ним уголками, держащие на себе болтами и шайбами с гайками доски-спинки и доски-сидения на трибунах. Сами трибуны. Битум с беговых дорожек. Сами дорожки. Песок из ямы для прыжков. Следы шиповок в песке ямы для прыжков. Турник. Брусья. Подозревали, что и трава на лысом футбольном поле не сама выгорела и не вытопталась колхозным стадом, а была снесена ночью на чью-то фазенду. И даже куда-то ушла табличка, сделанная из снегоуборочной лопаты, с надписью, придуманной тренером:
Поэтические призывы к людской сознательности с частичными оскорблениями не спасли ни траву, ни табличку. Но, к чести односельчан, футбольные ворота остались стоять на своём.
«В поле сеяна трава,
И ходить по ней нельзя!
Ну, а если кто пошёл?
Знайте – то бредёт осёл!»
Итак, билетов в Киев на всех хватало с лихвой. Эта лихва состояла из случайных родственников[31] и неслучайных знакомых, желающих
МЕТКА*на «шару» посетить столицу и побухать по одной краткой31, но самой веской в этих краях для жены причине: «Я – купить колбасы!»
Родственники всегда случайны. Их не выбирают.
Кстати, совсем не смешно! Колбаса имела возможность купиться только в стольном граде. В районных центрах она просто не произрастала. Благо, что главное место выращивания колбас, вкусного хлеба – за смешную цену – и всего остального, любимого народом, находилось географически недалеко. /Они проживали в центральной глубинке, откуда их прабабки ещё в лучшие времена всего за месяц доходили пешком до «Матери городов русских», чтобы помолиться в престижной церкви/. Люди, подкупая в городе хлебушек, слышали презрение ненависти в спину и вжимали голову, с конфузом прячась от словесных плевков: «У этих колхозников и так всё своё, а ещё и наше мешками скупают! Продавец! Не давать больше одной буханки на руки! Они хлебом свиней кормят!»
«Мы не виноваты! У нас в магазинах ничего нет!» – роптали жители сёл, «с позором» вынося всё, ЧЕСТНО купленное.
«На местах», и это чистая правда, не торговали приличной едой, а если что-то и перепадало, то намного сомнительнее качеством и всегда почему-то дороже, чем для ленивых жлобов, копошащихся у столичного корыта.
«У них и так всё своё!» – ещё один позорный штамп общества!
«Всё своё» не бывает «и так».
«Всё своё» – восемнадцать часов за сутки без массажа, без консультации диетолога, без тренировки по фигурному катанию, без логопеда – поясницей в позе радикулита.
«Всё своё» – семь дней за неделю без маникюра, без увлажняющего крема, без индивидуальных занятий по французскому, без солярия – руками в земле.
«Всё своё» – пять недель за месяц без маски из огурцов, без «укладки» и «фена», без сольфеджио, без понятия об архитектуре позднего ренессанса, без щипцов для омара, опасно близко к копытам и навозу.
«Всё своё» – двенадцать месяцев за год без информации о последнем обвале рынка ценных бумаг, без годового абонемента в театр, без мундштука, без новостей на сайте высокой итальянской моды – в резиновых сапогах с помоями и комбикормом.
«Всё своё» – сто долгих лет за жизнь до пенсии без зарплаты. Сто остальных лет – без доплат «за выслуги», без выплат «за заслуги», без «персональных», без «заслуженных», без «государственных», без «народных», без «международных», с пенсией меньше, чем у продавщицы билетов в городском кинотеатре!..
За что! За что, скажите, провинился человек, по рождению (не по распределению) попавший в село! Который из матки, извините, через влагалище, извините, попал сразу в глубокий анус! Не извиняйте! Попал, так попал!
– Да простит меня Михаил Афанасьевич, но никем больше так красиво не подумать про футбол!
Зато – «всё своё»!
…ОН из задумчивости вернулся к футбольной поэтике:
«Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля!
Как таинственны туманы над трибунами!
Кто блуждал в этих туманах в поисках места,
кто много страдал перед матчем,
кто летел в мечтах над этой поляной,
неся в себе непосильный груз предвкушения,
тот это знает!
И он без сожаления покидает туманы раскуренного,
болотца разлитого
и реки расплаканного.
Он отдаётся с лёгким сердцем
в руки уходящей толпы,
зная, что только она одна…»
С этим всем в голове, ОН запрыгнул в автобус, уже излишне воодушевлённый болельщиками.
Внутренность ржавой «консервной банки» уже поделилась на группы распития, но порыв был общий. Из одной посиделки к другой перекатывался гомонящий энтузиазм, отчего «ветхий развозчик» ещё больше шатало, даже пока без езды.
«Готовьте парашюты стаями!»
Забеспокоилась ФРАЗА.
ОН отмахнул назойливую «муху» и причалил к одной из компаний в заднем проходе уже заметно тронувшегося с места транспортного средства. Это повидавшее виды и повозившее возы несчастье газировало «салон» своими выхлопами и было точно-наверно переплавлено из плавучей лоханки, которая ходила по Балтике (единственная вода, где бортовая и килевая качка одновременно). Достав водку и закусь, ОН сразу повысил свой рейтинг «болельщика». Автобус был доверху переполнен футболом и едва сдерживал себя, чтобы не взлететь от ража ажиотажа. Даже куркули, для которых первоначально преобладали только низменные гастрономическо-колбасные ценности, как-то незаметно для себя громче всех стали принимать своё крайне-боковое участие в общем футбольном настроении. Все пристроившиеся уже справедливо ощущали себя частью большого события, может быть, в первый раз происходящего с ними, а не проходящего где-то за наружной стороной забора. Через полчаса, неожиданно даже для себя, они произносили наизусть весь основной состав «Динамо», знали помощников тренера, массажиста команды и стали на равных со всеми, до хрипоты, пользоваться особыми футбольными терминами.
– Сеня, та разливай же нормально, в самом-то деле! «По диагонали» и «на свободное место»!
– А ты аккуратней «на выходах» и «не лезь в борьбу»!
Останавливали Баламута, пытающегося через спинку сидушки перебраться к другому «столу».
– Э, родной, твой «подкат» не проходит, ты «провалился». Быстро «вернулся домой»!
– Зелёному больше не наливать! Он в «офсайде».
– В каком «офсайде»? Ты, «боковой», не размахивай флажком, а то я «начну движение уже после удара»!
– Кто сейчас подаёт? «Угловой»?
– Я подавал в прошлый раз! Вы, «хавбеки» ленивые!
– Куда ты даёшь ему «резаный»! Дай «в недодачу», нам ещё обратно ехать!
– Мне «штрафной»! Мне «штрафной»!
– Убери руку от стакана! У тебя «рука» и ты получаешь «серию пенальти»!
– Смотри! Мы «закрыли» только второго, а он – уже третьего! «Страхуй»!
– А я «сыграл на опережение».
– Тогда «замена»!
– Ты что всё время «по центру наливаешь»? «Краёв» не видишь? Подыми голову, сачок! Хоть раз «навесь по краю»!
– Дали тебе «вывалиться один на один», так «покати мимо опорной ноги»! А с таким «дурным замахом» конечно «мяч свалится»! – бормотал Иван, поднимая с прохода уже успевшего упасть Мяча.
– Пей «в одно касание», «время на табло выходит»!
– «Нет! Такой хоккей нам не нужен!»
Поперхнувшись спиртом, выдавил из себя единственную фразу, которую знал про футбол лично от телеОзерова, директор водокачки, поддерживая предматчевую суматоху.
Средний фестиваль на тему футбола в автобусе всё равно был веселее субботнего на тему кино, в клубе!
Первый раз отъехавшие так далеко от села два приушипившихся кума были загнаны дружелюбной командой «на колесо», где трусило особенно с жестокой жёсткостью. Кумы не жаловались на судьбу. Они жаловались себе на того, кто посоветовал! Упираясь коленями в скулы, как сдавленные пружины, бегая глазами из-под губ, склеенных до синевы, эти «одно целое двое» разливали самогонку плоским пятилитровым термосом от импортного тракторного масла. Ту канистру они припасли для смутного настоящего и неведомого будущего. Но всё равно, откровенно прямо сейчас, несмотря на выпитое, сильно начинали бояться. Нет, конечно! В этом автобусе их уже перевозили (с медкомиссии там, или на те же похороны), да и водитель был, вроде, знакомый, но что-то непонятное упорно не давало опьянеть! Было страшно, как увидеть глаза кувырком! Их «поддерживали» неожиданными ударами по спине, обниманиями за голову и жуткими криками в ухо, мол, какие молодцы, что сегодня, вырвавшись от хозяйства, будут запоминать этот день на всю жизнь! Массовая поочерёдная забота опытных односельчан не то, что не окрыляла новоиспечённых болельщиков-фанатов. Насильная забота[32] наоборот – убивала!
Но, как бы там ни было, неживые-немёртвые[33] кумы так подозрительно и не пролили ни одного глотка из заветного термоса никому из всех.
А в автобусе, более не тем, жизнь продолжалась. Водка в изобилии заливала сидения, брюки, глотки, воротники и рукава. Карты замелькали местами, а все места замелькали картами. Искусительница «трынька» брала своё. Шахматы в автобус не пускали. Деньги комкались из стороны в сторону. Везение было у многих, но лучше получалось у братов Лысенков (их было больше).
Дорога в сот километров вообще не показалась из окна ни длинной, ни короткой. Дорога была никакой!
Бедный водитель! Он сидел недалеко спиной и настолько очень близко воспринимал всё происходящее, что вгрызался в руль и специально-невольно тормозил на прямой трассе с откровенным желанием: «Что б вы все подавились!» Но, несмотря на всё, Мыкола был дока и, когда въехали в столицу, он, скрипя рессорами и пукая выхлопной, прорвался через целый ряд гаишных заграждений с криком в приоткрытое лобовое стекло: «Родственники»!?!?!