Страница:
Гаишники, голубые по форме и замызганные по содержанию, всегда боялись этого слова. Не решаясь переспросить: «Чьи родственники?», приставляли краги к козырькам, спешно убирая с дороги «противотанковые ежи». Внутренность автобуса каждый этот раз была в экстазе!
После третьего, пролетевшего сквозняком, блокпоста водиле даже налили стаканюру, отрывая от себя, и поднесли большой лапоть мочёной капусты. Но вёдший в этот момент был настолько сосредоточен и высоко ответственен, что отказался от капусты, занюхав мигающей приборной доской…
В конце концов, матерящуюся ржавую железяку удалось засунуть между новенькими «Икарусами» и, по команде капитана команды, (среднего брата Лысенко): «Уси впэрэд!», горячая толпа, без страховки, проворно высадилась с подножек зависшего лайнера, щурясь от яркого дождя и разливаясь перегарной струёй по городу. Приехали!!!
Город сегодня нуждался в помощи психиатра.
Болело всё!
– Болел «стотысячник» от нежелания находиться под ногами.
– Болели счастливые, которые достали билеты.
– Болели не купившие возможность видеть матч воочию.
– Болели жёны, зная, что мужья придут под утро (сразу со стадиона), издавая в дверях последний хрипящий возглас: «Как мы им дали!». И им (жёнам) не удастся поддать хорошенько этим сволочам, как хоть изредка, но случается.
– Болели младшие сёстры, догадываясь, что, в случае проигрыша, ничьей или выигрыша братья, явившись домой, флагами и шарфами загонят их (сестёр) за синий лес.
– Болели матери, которые не дождутся сегодня сыновей в день дежурного проведывания.
– Болели бабушки от полиартрита и остеопороза.
– Болели бабушкины дедушки от страдания своих бабушек, «на цыпочках» начиная поиск футбольной программы, каверзно подлицимеривая, что обязательно разбудят своих бабушек на повторение двести одиннадцатой серии теленовеллы. Как же так можно! Пропустить важную тайную встречу в прачечной ресторана отеля шантажиста массажиста Хулио с подло ожившим выкидышем аборта соперницы богатой рыбной доярки Себастьяны.
– Болел отец Каси, – на всякий случай заранее открыв окно, однажды уже выбросивший телевизор после неудачной игры «Динамо».
– Болели все, проживающие в радиусе десяти километров от футбольной «пиалы», закрыв окна подушками и крест-накрест заклеив стёкла изолентой.
– Болело метро от запора.
– Болели дороги от изобилия сегодняшних ментов.
– Болели менты от обилия сегодняшних дорог.
– Болели солдаты срочной службы от того, что вечером, в своё свободное время, им не удастся ещё раз перечитать «Устав срочной службы», а придётся, открыв рты от восхищения, насильно стоять перед передними рядами и глазеть на «звёзд» мирового спорта.
– Болелось всем!
В городе крупно шёл дождь, но жареным солнцем светился ореол-футбол над головой каждого болельщика!
Игра-Надежда уносила подальше от общей никчемной жизни!
Игра-Вера дарила азарт, как никакая другая – за деньги!
Игра-Любовь забирала душу и тело без остатка, не изменяя до смерти!
Вера, надежда и любовь миллионов – Валерий Васильевич, послевечная Вам честь и хвала!
ОН отвлёк от себя искренний пафос и включился в реальность оттого, что вдалеке-далеке приметил парочку, похожую на «кумов с термосом», робко пробиравшуюся к эпицентру. Было заметно, что под ремнём одного – неразлучная канистра давит на брюхо. Колбаса под двумя мышками очень мешала обоим. Они, купив за углом заветные деликатесные рулоны, от радости не нашли спасительный «дом на колёсах» (забыли запомненный номер), и всё своё богатство пёрли теперь за собой на футбол. Руки, сомкнутые в никелевый потный замок (правая одного и левая – другого), мешали пройти через заслонку, и это вызывало подозрения у «фильтровальщиков: пущать – не пущать». И без того растерянные по мокрому асфальту, кумы ещё сами по ходу терялись.
Задрав голову на громаду «Колизея», один выхрипнул:
– Господи, что это?!
Второй промолчал, понимая, что вопросительное восклицание – не к нему. А хоть и к нему, так что?
Ребусы с цифрами секторов и словами ярусов решить было невозможно. ОН хотел, было, помочь, но по ходу отвлёкся на симпатичных продавщиц мороженого из техникума торговли и с головой ушёл в заигрывание, взяв на себя продажу сладкого хлада. Люди велись на возгласы: «Кто с «Динамо» – тот с эскимо!», «За Киев орать – пломбир покупать!», «Не пивом единым болельщик силён! Мороженным ты удивишь стадион!», «”Динамо Киев” никогда не растает!», «В обвёртках ищите приз – бесплатный билет на выход со стадиона!», «Кто ещё не бросил в судью мороженным? Подходи!» и на другие неудачные, горбатые, навязчивые, вопящие, тупые приставания. Тут подключился и Саня Лысенко из их автобуса, прибежавший на истошный знакомый крик, думая, что: «Наших бьют!»… Вдвоём вообще пошло-поехало! Народ, смеясь, скупал всё охапками, отделываясь от назойливого препятствия на пути к своим местам. Девчонки влюбились за несколько минут, мороженое было распродано ещё раньше. Всем хотелось продолжения! Но нужно было бежать на зрелище, и они распрощались, не познакомившись[34].
…Обойдя раза два по кругу всё сооружение (это как сходить на тракторную бригаду и назад – девять километров двести пятьдесят семь метров), не без чьей-то помощи, кумы, к концу первого тайма, (движение они начали часа за два до начала матча), добрались к «своим».
…Игра сегодня началась нервно. Дождь орошал двадцать девятый сектор верхний ярус с тщетным желанием, чтобы там подрастала культура. Но все некультурно-громко продолжали надеяться на быстрый гол. К счастью, это произошло. ОН, изловчившись, выхватил у вскочившего нижесидящего какое-то непромокаемое покрывальце и надел себе на голову. Дождь сразу перестал беспокоить, зато забеспокоился потерявший «наседку». Но сложная ситуация на поле отвлекла от примитивно-потребительских мыслей и человек навсегда забыл, на чём основывался вначале. До конца первого тайма «нам» удалось забить ещё один гол. Во время этого всеобщего восторга как раз и подтянулись потерявшиеся кумы. Их хватали, обнимали, мяли, целовали и передавали дальше по ряду. Прослезившиеся блудные сыны села никогда не думали, что все сто тысяч настолько волновались и так восторженны их появлением (даже нижний ряд из Бердянска и верхний ряд из Мелитополя). Кумы, уже ревущие от чувств, вытрепанные и вымокшие, но безмерно счастливые, втиснувшись на одно, подвинувшееся для них место, стали лить из канистры и разрезать из-под мышек, раздавая всё налево и направо, на верх и на низ. Это было как можно более кстати, и никто, с воодушевлением, не отказывался.
Судья в поле пронзительно свистнул, давая сигнал трибунам «оправиться!»
Перерыв в матче всегда сводился к одному «сюрреализму»: суметь отлить накопившиеся эмоции, при этом, усиленно лавируя и изворачиваясь, не попасть самому в сюрчащий, бурлящий жёлтый поток, вытекающий далеко не только из многочисленных, приспособленных для этого построек по всему диаметру стадиона. После удачно проведённого «круговорота воды в природе», все, со слезами на глазах, начинали, не торопясь, подкупать пива к той водке, что осталась под лавочками и, бурно обсуждая ситуацию, уже вальяжно, вразвалочку, возвращаться на свои места.
В середине второго тайма кумы совсем освоились и, допив пластмасску «до последней железки», храбро взглянули вниз на футбольное поле.
– А наши какого цвета?
Весело спросил один. Крик его получился неосторожно громким и весь сектор, делающий в это время «живую волну», упал! Пронзительный многотысячный взгляд, выискивающий того, «кто это сказал», обещал пару-тройку в крошево разбитых об голову, выдранных с корнем дубовых лавок, как лёгкое избавление. Кумов спас очередной гол в ворота «Барселоны»[35], и они, «не будь придурками», больше не задавали вопросов, а только сильно сдавили остатки колбасы бёдрами и затаились руками в коленях.
…К автобусу сливались маленькими разрозненными группами из разных направлений, порой даже противоположных месту нахождения стадиона. Все активно жестикулировали, так как попытки что-то выкрикнуть заканчивались сипением, шипением и свистением на вдохе. Раздражённые горлянки выдавали весь набор звуков, похожих на те, что издаёт уже пустая пластиковая бутылка шампуня, когда из неё усиленно пытаются выдавить последний мыльный пузырь. В запечатанном автобусе неожиданно нашли Юрку, которого сегодня не пропустили на стадион, потому как его координация в проходе сильно напоминала движения опытного сёрфингиста на большой волне. Юрка посмотрел весь матч по автобусному радиоприёмнику, всё равно не пропустив ни одной подробности, даже не моргнув и совсем не намокнув. Его настроение почему-то нисколько не было хуже, чем у остальных. Причину Юркиной безудержной радости обнаружили уже сразу – рассевшись и не найдя несколько нычек, спрятанных для ликования по дороге домой.
Мыкола ехал назад быстрее, чем вперёд, потому что хотел. Ему ещё предстояло не забыть накрутить спидометр на пару сотен километров, слить «сэкономленный» колхозный бензин в канистры, да и побухать по-людски, прикалываясь над этими футбольными телепнями, на которых он наваривал паливо /топливо/ для своего «жигулёнка».
Около половины четверти третьего, слабо попрощавшись со всеми, футбол закончился, чтобы завтра, смакуя подробности, взорваться на газетах и в телевидении, с новой силой подогревая всеобщую гордость!
Подутренней ночью после матча приснился голос, не произносящий ни слова. И, хотя в спорте нет религий, голос молчал, в чём-то упрекая.
Это заставило постыдиться, не просыпаясь, покаяться, не находя вины, и помолиться, оправдываясь.
Все, зная, что Бог добрый, боятся «рогатохвостого». Побойтесь Бога!
Когда мы, стараясь делать богоугодные дела, иногда оступаемся – это одно. Но, когда грешим, наплевав!.. О! О!
Бог не станет делать плохого. Просто отвернётся. Нет ничего хуже! Покатимся в преисподнюю ещё при жизни…
Потом кричим: «Почему Бог не помогает?! Он нас не слышит! А ведь вокруг так – «не по-честному!»
Мы часто настолько низки в своей маленькой, нужной нам «вере», что канючим прямую отдачу за свои мольбы (даже не молитвы!). Причём, всё сразу! Хотим прощения, хотим исполнения, хотим спасения, хотим, хотим, хотим… Но нашими привычками, устоями, реалиями мы громоздим гору между собой и Богом. Мы оказываемся на тёмной стороне безбожия, даже не закладывая и не продавая никому душу. Управители миром время от времени делают вид, что «вышли», давая возможность нам самим решиться на решение.
6
После третьего, пролетевшего сквозняком, блокпоста водиле даже налили стаканюру, отрывая от себя, и поднесли большой лапоть мочёной капусты. Но вёдший в этот момент был настолько сосредоточен и высоко ответственен, что отказался от капусты, занюхав мигающей приборной доской…
В конце концов, матерящуюся ржавую железяку удалось засунуть между новенькими «Икарусами» и, по команде капитана команды, (среднего брата Лысенко): «Уси впэрэд!», горячая толпа, без страховки, проворно высадилась с подножек зависшего лайнера, щурясь от яркого дождя и разливаясь перегарной струёй по городу. Приехали!!!
Город сегодня нуждался в помощи психиатра.
Болело всё!
– Болел «стотысячник» от нежелания находиться под ногами.
– Болели счастливые, которые достали билеты.
– Болели не купившие возможность видеть матч воочию.
– Болели жёны, зная, что мужья придут под утро (сразу со стадиона), издавая в дверях последний хрипящий возглас: «Как мы им дали!». И им (жёнам) не удастся поддать хорошенько этим сволочам, как хоть изредка, но случается.
– Болели младшие сёстры, догадываясь, что, в случае проигрыша, ничьей или выигрыша братья, явившись домой, флагами и шарфами загонят их (сестёр) за синий лес.
– Болели матери, которые не дождутся сегодня сыновей в день дежурного проведывания.
– Болели бабушки от полиартрита и остеопороза.
– Болели бабушкины дедушки от страдания своих бабушек, «на цыпочках» начиная поиск футбольной программы, каверзно подлицимеривая, что обязательно разбудят своих бабушек на повторение двести одиннадцатой серии теленовеллы. Как же так можно! Пропустить важную тайную встречу в прачечной ресторана отеля шантажиста массажиста Хулио с подло ожившим выкидышем аборта соперницы богатой рыбной доярки Себастьяны.
– Болел отец Каси, – на всякий случай заранее открыв окно, однажды уже выбросивший телевизор после неудачной игры «Динамо».
– Болели все, проживающие в радиусе десяти километров от футбольной «пиалы», закрыв окна подушками и крест-накрест заклеив стёкла изолентой.
– Болело метро от запора.
– Болели дороги от изобилия сегодняшних ментов.
– Болели менты от обилия сегодняшних дорог.
– Болели солдаты срочной службы от того, что вечером, в своё свободное время, им не удастся ещё раз перечитать «Устав срочной службы», а придётся, открыв рты от восхищения, насильно стоять перед передними рядами и глазеть на «звёзд» мирового спорта.
– Болелось всем!
В городе крупно шёл дождь, но жареным солнцем светился ореол-футбол над головой каждого болельщика!
Игра-Надежда уносила подальше от общей никчемной жизни!
Игра-Вера дарила азарт, как никакая другая – за деньги!
Игра-Любовь забирала душу и тело без остатка, не изменяя до смерти!
Вера, надежда и любовь миллионов – Валерий Васильевич, послевечная Вам честь и хвала!
ОН отвлёк от себя искренний пафос и включился в реальность оттого, что вдалеке-далеке приметил парочку, похожую на «кумов с термосом», робко пробиравшуюся к эпицентру. Было заметно, что под ремнём одного – неразлучная канистра давит на брюхо. Колбаса под двумя мышками очень мешала обоим. Они, купив за углом заветные деликатесные рулоны, от радости не нашли спасительный «дом на колёсах» (забыли запомненный номер), и всё своё богатство пёрли теперь за собой на футбол. Руки, сомкнутые в никелевый потный замок (правая одного и левая – другого), мешали пройти через заслонку, и это вызывало подозрения у «фильтровальщиков: пущать – не пущать». И без того растерянные по мокрому асфальту, кумы ещё сами по ходу терялись.
Задрав голову на громаду «Колизея», один выхрипнул:
– Господи, что это?!
Второй промолчал, понимая, что вопросительное восклицание – не к нему. А хоть и к нему, так что?
Ребусы с цифрами секторов и словами ярусов решить было невозможно. ОН хотел, было, помочь, но по ходу отвлёкся на симпатичных продавщиц мороженого из техникума торговли и с головой ушёл в заигрывание, взяв на себя продажу сладкого хлада. Люди велись на возгласы: «Кто с «Динамо» – тот с эскимо!», «За Киев орать – пломбир покупать!», «Не пивом единым болельщик силён! Мороженным ты удивишь стадион!», «”Динамо Киев” никогда не растает!», «В обвёртках ищите приз – бесплатный билет на выход со стадиона!», «Кто ещё не бросил в судью мороженным? Подходи!» и на другие неудачные, горбатые, навязчивые, вопящие, тупые приставания. Тут подключился и Саня Лысенко из их автобуса, прибежавший на истошный знакомый крик, думая, что: «Наших бьют!»… Вдвоём вообще пошло-поехало! Народ, смеясь, скупал всё охапками, отделываясь от назойливого препятствия на пути к своим местам. Девчонки влюбились за несколько минут, мороженое было распродано ещё раньше. Всем хотелось продолжения! Но нужно было бежать на зрелище, и они распрощались, не познакомившись[34].
…Обойдя раза два по кругу всё сооружение (это как сходить на тракторную бригаду и назад – девять километров двести пятьдесят семь метров), не без чьей-то помощи, кумы, к концу первого тайма, (движение они начали часа за два до начала матча), добрались к «своим».
…Игра сегодня началась нервно. Дождь орошал двадцать девятый сектор верхний ярус с тщетным желанием, чтобы там подрастала культура. Но все некультурно-громко продолжали надеяться на быстрый гол. К счастью, это произошло. ОН, изловчившись, выхватил у вскочившего нижесидящего какое-то непромокаемое покрывальце и надел себе на голову. Дождь сразу перестал беспокоить, зато забеспокоился потерявший «наседку». Но сложная ситуация на поле отвлекла от примитивно-потребительских мыслей и человек навсегда забыл, на чём основывался вначале. До конца первого тайма «нам» удалось забить ещё один гол. Во время этого всеобщего восторга как раз и подтянулись потерявшиеся кумы. Их хватали, обнимали, мяли, целовали и передавали дальше по ряду. Прослезившиеся блудные сыны села никогда не думали, что все сто тысяч настолько волновались и так восторженны их появлением (даже нижний ряд из Бердянска и верхний ряд из Мелитополя). Кумы, уже ревущие от чувств, вытрепанные и вымокшие, но безмерно счастливые, втиснувшись на одно, подвинувшееся для них место, стали лить из канистры и разрезать из-под мышек, раздавая всё налево и направо, на верх и на низ. Это было как можно более кстати, и никто, с воодушевлением, не отказывался.
Судья в поле пронзительно свистнул, давая сигнал трибунам «оправиться!»
Перерыв в матче всегда сводился к одному «сюрреализму»: суметь отлить накопившиеся эмоции, при этом, усиленно лавируя и изворачиваясь, не попасть самому в сюрчащий, бурлящий жёлтый поток, вытекающий далеко не только из многочисленных, приспособленных для этого построек по всему диаметру стадиона. После удачно проведённого «круговорота воды в природе», все, со слезами на глазах, начинали, не торопясь, подкупать пива к той водке, что осталась под лавочками и, бурно обсуждая ситуацию, уже вальяжно, вразвалочку, возвращаться на свои места.
В середине второго тайма кумы совсем освоились и, допив пластмасску «до последней железки», храбро взглянули вниз на футбольное поле.
– А наши какого цвета?
Весело спросил один. Крик его получился неосторожно громким и весь сектор, делающий в это время «живую волну», упал! Пронзительный многотысячный взгляд, выискивающий того, «кто это сказал», обещал пару-тройку в крошево разбитых об голову, выдранных с корнем дубовых лавок, как лёгкое избавление. Кумов спас очередной гол в ворота «Барселоны»[35], и они, «не будь придурками», больше не задавали вопросов, а только сильно сдавили остатки колбасы бёдрами и затаились руками в коленях.
…К автобусу сливались маленькими разрозненными группами из разных направлений, порой даже противоположных месту нахождения стадиона. Все активно жестикулировали, так как попытки что-то выкрикнуть заканчивались сипением, шипением и свистением на вдохе. Раздражённые горлянки выдавали весь набор звуков, похожих на те, что издаёт уже пустая пластиковая бутылка шампуня, когда из неё усиленно пытаются выдавить последний мыльный пузырь. В запечатанном автобусе неожиданно нашли Юрку, которого сегодня не пропустили на стадион, потому как его координация в проходе сильно напоминала движения опытного сёрфингиста на большой волне. Юрка посмотрел весь матч по автобусному радиоприёмнику, всё равно не пропустив ни одной подробности, даже не моргнув и совсем не намокнув. Его настроение почему-то нисколько не было хуже, чем у остальных. Причину Юркиной безудержной радости обнаружили уже сразу – рассевшись и не найдя несколько нычек, спрятанных для ликования по дороге домой.
Мыкола ехал назад быстрее, чем вперёд, потому что хотел. Ему ещё предстояло не забыть накрутить спидометр на пару сотен километров, слить «сэкономленный» колхозный бензин в канистры, да и побухать по-людски, прикалываясь над этими футбольными телепнями, на которых он наваривал паливо /топливо/ для своего «жигулёнка».
Около половины четверти третьего, слабо попрощавшись со всеми, футбол закончился, чтобы завтра, смакуя подробности, взорваться на газетах и в телевидении, с новой силой подогревая всеобщую гордость!
Подутренней ночью после матча приснился голос, не произносящий ни слова. И, хотя в спорте нет религий, голос молчал, в чём-то упрекая.
Это заставило постыдиться, не просыпаясь, покаяться, не находя вины, и помолиться, оправдываясь.
Все, зная, что Бог добрый, боятся «рогатохвостого». Побойтесь Бога!
Когда мы, стараясь делать богоугодные дела, иногда оступаемся – это одно. Но, когда грешим, наплевав!.. О! О!
Бог не станет делать плохого. Просто отвернётся. Нет ничего хуже! Покатимся в преисподнюю ещё при жизни…
Потом кричим: «Почему Бог не помогает?! Он нас не слышит! А ведь вокруг так – «не по-честному!»
Мы часто настолько низки в своей маленькой, нужной нам «вере», что канючим прямую отдачу за свои мольбы (даже не молитвы!). Причём, всё сразу! Хотим прощения, хотим исполнения, хотим спасения, хотим, хотим, хотим… Но нашими привычками, устоями, реалиями мы громоздим гору между собой и Богом. Мы оказываемся на тёмной стороне безбожия, даже не закладывая и не продавая никому душу. Управители миром время от времени делают вид, что «вышли», давая возможность нам самим решиться на решение.
МЕТКА*Сон осадил пыл легкомысленности и торжества. К чему? Видно, что-то днём задело, забеспокоило и засело-запряталось. А ночью – вылилось.
Не кл нчите и не проклинайте! Не сбрасывайте себ со счетов!
Вам, и только вам эти счета оплачивать!
* * *
6
ОН был в отпуске и смаковал ленивое безделье в собственном соку. Но соседка не дремала. Она вопила в сторону мужа, нарушая хрупкую конструкцию балкона:
– Ты почему выселся тут под ногами на солнце! Тебе что, не хватает домашнего тепла? Быстро зайди в хату!
ОН весь ёкнул и, накинув на себя тапочки, решил решительно себя выказать:
– Вы не можете не кричать не в такое время? – уверенно-вежливо высказал ОН себя. – А то из-за вашего «кукаре-ё» мои мысли сами отвлекаются друг от друга!
Соседка выдвинула глаза чуть вперёд глазниц и сделала короткую гипервентиляцию лёгких. Этого момента и ума хватило для того, чтобы, совершив манёвр, проскользнуть назад в квартиру.
– А ты вообще появляешься на свет каждый день только благодаря мне! Лучше двигай в умывальник, сними окалину с зубов, накипь из глаз, намажь лаком ногти, кремом локти, поскоблись и шуруй работать на это долбаное общество! А ко мне больше не звони, у меня нет твоего телефона, и я всё равно не услышу твои гудки! Но ты получишь всем моим автоответчиком по двоим ушам и по твоим мозгам, шо там ещё у тебя остались! Ты понял! Нет, ты понял?! Не слышу! Почему ты заставляешь меня орать? Ты не ценишь моего уважения!?
«Да! “Уважения”. Как же! – подумал ОН. – Человек повышает голос из уважения к другим только в одном случае: когда кричит: “Помогите!”».
ОН стоял в посреди квартиры:
«Видимо, придётся вставать! Утро начинается с расцвета хамства. Забреду-ка я в неведомые дали доброты и вежливости!.. Что-то перещеголял с мыслью!»
Не зная таких конкретных мест, ОН, выйдя из записсаного и записанного парадного, пошёл туда, куда пошлось. Обе ноги неожиданно споткнулись возле аптеки, руки среагировали и придержали асфальт на весу.
«Это знак», – отряхнувшись, подумал ОН. Ушибленная ФРАЗА, потирая коленку, пожаловалась:
«Лечите травмы аптеками!», но, привыкнув, что к ней не относятся, изобразила серьёзный надутый вид.
Пришлось зайти в заведение с таблеткой на всю витрину окна. На дверном стекле маячили две надписи, бросающиеся на всякого, со всем сюда входящего:
ОН зашёл и удачно втиснулся под косяк у алоэ-каланхоэ с горшком, встревая интересом в наблюдение происходящего, совсем не желая того. Но обзор не давал пропустить калейдоскоп мимо себя. (Лицо могло пялиться только в одну сторону, как в автобусе спиной к движению – и хочешь не глядеть, да глаза натыкаются).
А барабанные перепонки не сдерживали громкость нечаянно хорошей акустики…
Согнутая бабушка смущённо допытывалась у отверстия под стеклом:
– Почему те свечи, которые она купила за пенсию, на прошлой неделе, кончились так быстро? Зато всё время липли к зубам, не горели и не помогали!
Кто-то на другом окошке, краснея от неловкости, громким шёпотом, заглушая гул, спрашивал:
– Эти порошки принимать перед расстройством или после?..
Ещё более стеснялась студенческая пара, покупая два теста на беременность, держа вдвоём одну купюру, как перед алтарём:
– Извините нас, пожалуйста, за необоснованное беспокойство, но вы не могли бы объяснить, на сколько вопросов нужно правильно ответить, какая категория сложности, где предварительно почитать литературу и как отличить, простите, мужской тест от женского?
– Это я про вас читала в «Жалобной красной книге рекордов Гиннеса»?
Не нашлась «остроумно» смолчать проходящая мимо заведующая аптекой, положив на прилавок третью упаковку «теста»:
– А это, если два первых не помогут, – с сознанием дела опытно снаглела она, толкнув примолчаленного фармацевта, и закричала куда-то внутрь: – Разгружай в лобаллаторию, а что не влезет – тащи в кухню! – И, повернувшись к студентам, не сбавляя крика, посоветовала: – Да, чуть не забыла! Лакмусовую бумажку макать только в первую утреннюю мочу!
Слышно было и на улице, потому что прохожие, сделав руками «подводные маски», прилипли снаружи к стёклам, как жабы клювами, посмотреть: «кому и в какую мочу».
Не меняя интонации, начальница снова громко заобращалась через стенку:
– Разгрузил? Подожди, я проверю! Да смотри там, спирт не трогай! А то я тебя знаю!
Зачем она это кричала, не понятно. Спирт невозможно было потрогать, даже если «я тебя не знаю», потому что он (спирт) хранился в запечатанных сургучом бидонах в комнате с железной дверью, с наваренными решётками, под сигнализацией.
У дальнего прилавка слышалось лёгкое препирательство:
– Мне надо природную, натуральную, чистую эхинацею от всех болезней, я читала в последнем номере журнала «Фабрикантка».
– Вот вам кора дуба, пожалуйста, два пятьдесят в кассу, следующий! – в одной тональности дурила тётю уставшая по жизни «продавщица аптеки», страдая от хронической аллергии на людей.
Мужик весом два центнера с гектара кожи, влезший без очереди с претензией: «Мне срочно, я знаю Марьяну Карповну», потребовал «виагру». Услышав в ответ цену, он на весь зал заорал:
– Марьяна!
Заведующая находилась в подсобках.
– Я ж тебе крышу ремонтировал! Где ты? Почему так дорого? Куда смотрит «Минздрав»?
«Минздрав» в это время, видимо, никуда не смотрел, и уж тем более не смотрел на сокровенное этого болвана, который пытался воскресить всё малой ценой.
От «ничего не поделаешь» грубо согласившись с оплатой, доверяя кивнувшей из внутренних дверей «шахине», вместе с которой они жили много лет на Второй Подвальной, мужик спросил:
– Как это надо принимать? До еды или после?
– Не «до» и не «после», – заёрзала провизорша, – а когда она захочет.
– А если я не хочу?
– Поменяйте её на свежую и купите себе гипс!
Пришёл на выручку ситуации мальчик, до этого старательно выдёргивающий кактус под усиленно тихие замечания мамы.
– Дёшево и надолго, только через месяц сильно чесаться начнёт. Я знаю, мне уже всё гипсовали.
Дядя задумался и купил ещё навесную спринцовку.
Аптекарша нашипела на мальчика и поползла, тяжело подвигая станину, во внутреннюю дверь, чтобы вовремя не пропустить период своего кормления.
Решив, что уже до конца подсмотрел бесплатное приложение к представлению, не дождавшись своей очереди (колено само затянулось), подчерпнув для себя новые формы давно старого, не дожидаясь, собственно, рутины самого «фильма», ОН покинул «киносеанс» во время «киножурнала» и, пружиня прекрасным настроением, погулял дальше.
«Цените театры антрактами!»
Не отставая, семенила ФРАЗА.
– Заткнись! И бегом через дорогу, пока красный!.. – весело пожелал ОН ФРАЗЕ «всего наилучшего».
Возле пединститута кипела нарядная толпа. Сегодня был «день открытых дверей». «Высшая школа» слабо и неубедительно пыталась приманить выпускников «средней школы» в непрестижный вуз. ОН не отказывал себе в ленивом удовольствии покурить на солнышке парапета, наблюдая за молодёжным шевелением. (На жаре сигарета не горела, а тлела, сжигая бумагу и пуская дым).
Вот так же когда-то, случайно, ОН удосужился поступать в институт. На заводе было почему-то только восемнадцать дней отпуска, а справка о подаче документов в ВУЗ давала разрешение позволить себе ещё дополнительные полмесяца погрустить вне стен родного цеха. Куда «поступать»? Определённой мысли не было. Только однозначно не с математикой под уклоном на алгебру. Нет! Математику ОН умел и соображал. Но она убивала своей жизненной непригодностью. Извините!
Почему, если подойдут подряд два автобуса № 24, это не заменит один автобус № 48?
Почему, когда планируешь сложить две зарплаты вместе, то в конце второго месяца получается сумма гораздо меньше первого аванса?
Почему из одной рюмки 80 градусного спирта можно сделать две 40 градусного, а из двух рюмок водки не получается одна чарочка восьмидесяти градусов?
Почему семеро одного ждут, только если их зависимость равняется «семь к одному»?
Почему десять миль бегом гораздо длиннее, чем пятьдесят миль на кузове?
Почему уравнение людей решается несколькими неизвестными, и в результате получается величина, которой можно пренебречь?
Почему корень не всегда квадратный?
Почему избыток продукта создаёт его дефицит?
Почему результат твоего отдыха сведён к полному нулю, когда за два часа до рассвета у тебя ещё находятся два гостя, забежавшие вчера в два часа по полудню на две минуты?
Почему, чтобы двигаться со скоростью сто километров в час, достаточно десяти минут?
Почему Константа из соседнего подъезда такая не постоянная?
Почему один час на работе длится полтора часа, на отдыхе – полчаса, во сне – три секунды, а на севере – час за два?
Почему, выкопав ямку в два метра глубиной, не получается горка в два метра вышиной?
Почему чётных домов на этой улице, по правую сторону двадцать три, а нечётных – по левую – восемнадцать?
Почему количество посадочных мест всегда не соответствует количеству проданных билетов?
Почему, когда для сна тебе хватает пять часов в сутки, в выходной день нельзя выспаться за пятнадцать часов на три дня вперёд?
Почему, когда вы садились за карточный стол, у вас было поровну, ты проиграл только сто, а у него сразу стало на двести больше?..
Нет, математику уж точно нельзя было брать за основу будущей жизни!
Выбрав что-то среднее между гуманитарным, планетарным и экстраординарным, ОН сдал документы в самый последний день, последний час и последние минуты институтской подачи. Студентки-секретарши уже собирали папки и пытались улепетать на две минуты раньше. Он уговорил, убедив, что действительно живёт в другом дальнем тупом углу отчизны и поезд ходит с туда только каждого нечётного 24-го числа полного месяца, после обеда. Для убедительности развернул на двух столах «упавшие» под руку схему эвакуации в случае пожара и сейсмическую карту Латинской Америки. Тыкнув куда-то пальцем, стал настойчиво показывать место, откуда злосчастный поезд рискнул сегодня отправиться. Потом ОН серьёзно замолчал. Девки, глубоко вздохнув от жалости к себе, пошли навстречу этому клоунашке, немного запав на глупые прибамбасы да и на внешний вид «по фирме», конечно: сабо, штруксы, батник, отлив, клёпки, выточки, «хамелеоны», дамский длинный коричневый «эс-тэ Морис» – по сигарете в «презент», жова «bruclin» – по пластинке в подарок… В общем, пришлось конструктивно, в течении двадцати минут заполнять анкеты, негромко, вежливо матерясь «вовсю», просматривая при этом вполоборота паспорта, метрики, характеристики и ворох других справок, говорящих о личности этого лица больше, чем оно есть на самом деле. Что тот не был около, не сидел рядом, не стоял возле, не привлекался в качестве, не имел количества, не пил импортного, не ел экспортного, не дышал запретным. В каких командах играл, в каких ансамблях участвовал, в каких кружках занимался, в каких артелях мастерил, в каких обществах внеклассил…
Бумажек оказалось достаточно для массивного «Дела». Это называлось безобидным: «подать заявление». Пройдя конкурсный отбор, ОН отправился за общежитием. Дали – в корпусе по «тридцать восемь сталеваров». Получив место, поднялся на какой-то там этаж и заматрасил один из четырёх пружин в чулане с солидным названием: «комната номер сорок восемь». Застолбив пару вешалок своими вещами и галстуками, ОН решил пойти осмотреть городской пляж имени Жданова, находящийся – как сказали – рядом. /Бедный Жданов, кто бы ты ни был! Это ж надо, так достойно(!) прожить свою жизнь, чтоб потом тобой обозвали грязный, засиженный, обделанный песок речного побережья!/ Задумав с серьёзным усилием готовиться ко вступанию, ОН прихватил с собой какое-то толстое пособие для последнего курса, вовремя выпавшее из шкафа и существенно повлиявшее на форму нового(й) левого(й) босоножка(и). С этой тяжёлой книженцией солидность образа была заказана, и ещё: массивный однотомник мог пригодиться как подушка для головы. Пляж считался пятой аудиторией института. Четыре для лекций находились непосредственно в студенческом городке, а шестой аудиторией являлся пивной бар – через балку, прозванный «реанимация». В нём жили студенты. Нередко там приходилось слышать общую дежурную шутку:
– Сколько бокалов берём для начала, пятьдесят?
– Нет, это уж слишком! Завтра зачёт! Сорок девять пока достаточно!
Вечером первого дня, нажарившись с солнцем, накормив собой жару и вдоволь назнакомившись с другими иногородними людьми, ОН, возвернувшись, вступил во что-то липкое и засасывающее: вечернюю жизнь общаги. На коридорах, кухнях, подоконниках, лестничных площадках, холлах, умывальниках и вестибюлях всё двигалось, стояло, гремело, шуршало, толкалось, кокетничало, читало, зазнавалось, конфузилось, спотыкалось, брезговало, удивлялось, рассказывало, тюкало, недоумевало и тут же привыкало.
Свою комнату ОН вычислил сразу, благодаря особой наблюдательности и яркому узелку «на память», который загодя намертво прикрутил к дверной ручке. Остальные ориентиры тоже не давали о себе спать: разрушенной штукатуркой, близким нахождением к ступенькам между этажами и неоднократно, годами выбиваемой ногами двери. Сейчас в этом проживалище на трёх остальных, ободранно-ржавых, обвисших до пола гамаках-качелях обосновалась серьёзная молодая поросль – будущий сад общества. Безошибочно знающие, чего хотят от жизни, строго держащие курс на зажиточное грядущее с хрусталём в импортном серванте и «авто» в собственном гараже, соучастники предстоящего розыгрыша этогогоднего тиража жевали книжную герань. Их напыщенность заставляла задуматься о своей никчемности. Обложавшись трудами хитрой школьной программы и обоклавшись умными источниками дополнительной литературы, покашливая и пошмыгивая соплями в себя, семнадцатилетние, перенасытившиеся мудростью и опытом фобофилы изредка позволяли себе расслабиться, сбросив через плечо поправку о единообразии первого поколения у Менделя, о темновой фазе у Фотосинтеза или о хромосомном наборе у Митоза. И дальше прослюнявливали насквозь запотевшие страницы.
– Ты почему выселся тут под ногами на солнце! Тебе что, не хватает домашнего тепла? Быстро зайди в хату!
ОН весь ёкнул и, накинув на себя тапочки, решил решительно себя выказать:
– Вы не можете не кричать не в такое время? – уверенно-вежливо высказал ОН себя. – А то из-за вашего «кукаре-ё» мои мысли сами отвлекаются друг от друга!
Соседка выдвинула глаза чуть вперёд глазниц и сделала короткую гипервентиляцию лёгких. Этого момента и ума хватило для того, чтобы, совершив манёвр, проскользнуть назад в квартиру.
– А ты вообще появляешься на свет каждый день только благодаря мне! Лучше двигай в умывальник, сними окалину с зубов, накипь из глаз, намажь лаком ногти, кремом локти, поскоблись и шуруй работать на это долбаное общество! А ко мне больше не звони, у меня нет твоего телефона, и я всё равно не услышу твои гудки! Но ты получишь всем моим автоответчиком по двоим ушам и по твоим мозгам, шо там ещё у тебя остались! Ты понял! Нет, ты понял?! Не слышу! Почему ты заставляешь меня орать? Ты не ценишь моего уважения!?
«Да! “Уважения”. Как же! – подумал ОН. – Человек повышает голос из уважения к другим только в одном случае: когда кричит: “Помогите!”».
ОН стоял в посреди квартиры:
«Видимо, придётся вставать! Утро начинается с расцвета хамства. Забреду-ка я в неведомые дали доброты и вежливости!.. Что-то перещеголял с мыслью!»
Не зная таких конкретных мест, ОН, выйдя из записсаного и записанного парадного, пошёл туда, куда пошлось. Обе ноги неожиданно споткнулись возле аптеки, руки среагировали и придержали асфальт на весу.
«Это знак», – отряхнувшись, подумал ОН. Ушибленная ФРАЗА, потирая коленку, пожаловалась:
«Лечите травмы аптеками!», но, привыкнув, что к ней не относятся, изобразила серьёзный надутый вид.
Пришлось зайти в заведение с таблеткой на всю витрину окна. На дверном стекле маячили две надписи, бросающиеся на всякого, со всем сюда входящего:
Одна надпись относилась к людям, вторая – к дверям. Слова: «строго» и «запрещается» сразу несли организованность в несерьёзные умы легкомысленных народных масс, а табличка: «На себя» предотвращала любое давление на аптеку уже при входе.«Приносить с собой и распивать нелицензионные
упаковки строго запрещается!»
«На себя!»
ОН зашёл и удачно втиснулся под косяк у алоэ-каланхоэ с горшком, встревая интересом в наблюдение происходящего, совсем не желая того. Но обзор не давал пропустить калейдоскоп мимо себя. (Лицо могло пялиться только в одну сторону, как в автобусе спиной к движению – и хочешь не глядеть, да глаза натыкаются).
А барабанные перепонки не сдерживали громкость нечаянно хорошей акустики…
Согнутая бабушка смущённо допытывалась у отверстия под стеклом:
– Почему те свечи, которые она купила за пенсию, на прошлой неделе, кончились так быстро? Зато всё время липли к зубам, не горели и не помогали!
Кто-то на другом окошке, краснея от неловкости, громким шёпотом, заглушая гул, спрашивал:
– Эти порошки принимать перед расстройством или после?..
Ещё более стеснялась студенческая пара, покупая два теста на беременность, держа вдвоём одну купюру, как перед алтарём:
– Извините нас, пожалуйста, за необоснованное беспокойство, но вы не могли бы объяснить, на сколько вопросов нужно правильно ответить, какая категория сложности, где предварительно почитать литературу и как отличить, простите, мужской тест от женского?
– Это я про вас читала в «Жалобной красной книге рекордов Гиннеса»?
Не нашлась «остроумно» смолчать проходящая мимо заведующая аптекой, положив на прилавок третью упаковку «теста»:
– А это, если два первых не помогут, – с сознанием дела опытно снаглела она, толкнув примолчаленного фармацевта, и закричала куда-то внутрь: – Разгружай в лобаллаторию, а что не влезет – тащи в кухню! – И, повернувшись к студентам, не сбавляя крика, посоветовала: – Да, чуть не забыла! Лакмусовую бумажку макать только в первую утреннюю мочу!
Слышно было и на улице, потому что прохожие, сделав руками «подводные маски», прилипли снаружи к стёклам, как жабы клювами, посмотреть: «кому и в какую мочу».
Не меняя интонации, начальница снова громко заобращалась через стенку:
– Разгрузил? Подожди, я проверю! Да смотри там, спирт не трогай! А то я тебя знаю!
Зачем она это кричала, не понятно. Спирт невозможно было потрогать, даже если «я тебя не знаю», потому что он (спирт) хранился в запечатанных сургучом бидонах в комнате с железной дверью, с наваренными решётками, под сигнализацией.
У дальнего прилавка слышалось лёгкое препирательство:
– Мне надо природную, натуральную, чистую эхинацею от всех болезней, я читала в последнем номере журнала «Фабрикантка».
– Вот вам кора дуба, пожалуйста, два пятьдесят в кассу, следующий! – в одной тональности дурила тётю уставшая по жизни «продавщица аптеки», страдая от хронической аллергии на людей.
Мужик весом два центнера с гектара кожи, влезший без очереди с претензией: «Мне срочно, я знаю Марьяну Карповну», потребовал «виагру». Услышав в ответ цену, он на весь зал заорал:
– Марьяна!
Заведующая находилась в подсобках.
– Я ж тебе крышу ремонтировал! Где ты? Почему так дорого? Куда смотрит «Минздрав»?
«Минздрав» в это время, видимо, никуда не смотрел, и уж тем более не смотрел на сокровенное этого болвана, который пытался воскресить всё малой ценой.
От «ничего не поделаешь» грубо согласившись с оплатой, доверяя кивнувшей из внутренних дверей «шахине», вместе с которой они жили много лет на Второй Подвальной, мужик спросил:
– Как это надо принимать? До еды или после?
– Не «до» и не «после», – заёрзала провизорша, – а когда она захочет.
– А если я не хочу?
– Поменяйте её на свежую и купите себе гипс!
Пришёл на выручку ситуации мальчик, до этого старательно выдёргивающий кактус под усиленно тихие замечания мамы.
– Дёшево и надолго, только через месяц сильно чесаться начнёт. Я знаю, мне уже всё гипсовали.
Дядя задумался и купил ещё навесную спринцовку.
Аптекарша нашипела на мальчика и поползла, тяжело подвигая станину, во внутреннюю дверь, чтобы вовремя не пропустить период своего кормления.
Решив, что уже до конца подсмотрел бесплатное приложение к представлению, не дождавшись своей очереди (колено само затянулось), подчерпнув для себя новые формы давно старого, не дожидаясь, собственно, рутины самого «фильма», ОН покинул «киносеанс» во время «киножурнала» и, пружиня прекрасным настроением, погулял дальше.
«Цените театры антрактами!»
Не отставая, семенила ФРАЗА.
– Заткнись! И бегом через дорогу, пока красный!.. – весело пожелал ОН ФРАЗЕ «всего наилучшего».
Возле пединститута кипела нарядная толпа. Сегодня был «день открытых дверей». «Высшая школа» слабо и неубедительно пыталась приманить выпускников «средней школы» в непрестижный вуз. ОН не отказывал себе в ленивом удовольствии покурить на солнышке парапета, наблюдая за молодёжным шевелением. (На жаре сигарета не горела, а тлела, сжигая бумагу и пуская дым).
Вот так же когда-то, случайно, ОН удосужился поступать в институт. На заводе было почему-то только восемнадцать дней отпуска, а справка о подаче документов в ВУЗ давала разрешение позволить себе ещё дополнительные полмесяца погрустить вне стен родного цеха. Куда «поступать»? Определённой мысли не было. Только однозначно не с математикой под уклоном на алгебру. Нет! Математику ОН умел и соображал. Но она убивала своей жизненной непригодностью. Извините!
Почему, если подойдут подряд два автобуса № 24, это не заменит один автобус № 48?
Почему, когда планируешь сложить две зарплаты вместе, то в конце второго месяца получается сумма гораздо меньше первого аванса?
Почему из одной рюмки 80 градусного спирта можно сделать две 40 градусного, а из двух рюмок водки не получается одна чарочка восьмидесяти градусов?
Почему семеро одного ждут, только если их зависимость равняется «семь к одному»?
Почему десять миль бегом гораздо длиннее, чем пятьдесят миль на кузове?
Почему уравнение людей решается несколькими неизвестными, и в результате получается величина, которой можно пренебречь?
Почему корень не всегда квадратный?
Почему избыток продукта создаёт его дефицит?
Почему результат твоего отдыха сведён к полному нулю, когда за два часа до рассвета у тебя ещё находятся два гостя, забежавшие вчера в два часа по полудню на две минуты?
Почему, чтобы двигаться со скоростью сто километров в час, достаточно десяти минут?
Почему Константа из соседнего подъезда такая не постоянная?
Почему один час на работе длится полтора часа, на отдыхе – полчаса, во сне – три секунды, а на севере – час за два?
Почему, выкопав ямку в два метра глубиной, не получается горка в два метра вышиной?
Почему чётных домов на этой улице, по правую сторону двадцать три, а нечётных – по левую – восемнадцать?
Почему количество посадочных мест всегда не соответствует количеству проданных билетов?
Почему, когда для сна тебе хватает пять часов в сутки, в выходной день нельзя выспаться за пятнадцать часов на три дня вперёд?
Почему, когда вы садились за карточный стол, у вас было поровну, ты проиграл только сто, а у него сразу стало на двести больше?..
Нет, математику уж точно нельзя было брать за основу будущей жизни!
Выбрав что-то среднее между гуманитарным, планетарным и экстраординарным, ОН сдал документы в самый последний день, последний час и последние минуты институтской подачи. Студентки-секретарши уже собирали папки и пытались улепетать на две минуты раньше. Он уговорил, убедив, что действительно живёт в другом дальнем тупом углу отчизны и поезд ходит с туда только каждого нечётного 24-го числа полного месяца, после обеда. Для убедительности развернул на двух столах «упавшие» под руку схему эвакуации в случае пожара и сейсмическую карту Латинской Америки. Тыкнув куда-то пальцем, стал настойчиво показывать место, откуда злосчастный поезд рискнул сегодня отправиться. Потом ОН серьёзно замолчал. Девки, глубоко вздохнув от жалости к себе, пошли навстречу этому клоунашке, немного запав на глупые прибамбасы да и на внешний вид «по фирме», конечно: сабо, штруксы, батник, отлив, клёпки, выточки, «хамелеоны», дамский длинный коричневый «эс-тэ Морис» – по сигарете в «презент», жова «bruclin» – по пластинке в подарок… В общем, пришлось конструктивно, в течении двадцати минут заполнять анкеты, негромко, вежливо матерясь «вовсю», просматривая при этом вполоборота паспорта, метрики, характеристики и ворох других справок, говорящих о личности этого лица больше, чем оно есть на самом деле. Что тот не был около, не сидел рядом, не стоял возле, не привлекался в качестве, не имел количества, не пил импортного, не ел экспортного, не дышал запретным. В каких командах играл, в каких ансамблях участвовал, в каких кружках занимался, в каких артелях мастерил, в каких обществах внеклассил…
Бумажек оказалось достаточно для массивного «Дела». Это называлось безобидным: «подать заявление». Пройдя конкурсный отбор, ОН отправился за общежитием. Дали – в корпусе по «тридцать восемь сталеваров». Получив место, поднялся на какой-то там этаж и заматрасил один из четырёх пружин в чулане с солидным названием: «комната номер сорок восемь». Застолбив пару вешалок своими вещами и галстуками, ОН решил пойти осмотреть городской пляж имени Жданова, находящийся – как сказали – рядом. /Бедный Жданов, кто бы ты ни был! Это ж надо, так достойно(!) прожить свою жизнь, чтоб потом тобой обозвали грязный, засиженный, обделанный песок речного побережья!/ Задумав с серьёзным усилием готовиться ко вступанию, ОН прихватил с собой какое-то толстое пособие для последнего курса, вовремя выпавшее из шкафа и существенно повлиявшее на форму нового(й) левого(й) босоножка(и). С этой тяжёлой книженцией солидность образа была заказана, и ещё: массивный однотомник мог пригодиться как подушка для головы. Пляж считался пятой аудиторией института. Четыре для лекций находились непосредственно в студенческом городке, а шестой аудиторией являлся пивной бар – через балку, прозванный «реанимация». В нём жили студенты. Нередко там приходилось слышать общую дежурную шутку:
– Сколько бокалов берём для начала, пятьдесят?
– Нет, это уж слишком! Завтра зачёт! Сорок девять пока достаточно!
Вечером первого дня, нажарившись с солнцем, накормив собой жару и вдоволь назнакомившись с другими иногородними людьми, ОН, возвернувшись, вступил во что-то липкое и засасывающее: вечернюю жизнь общаги. На коридорах, кухнях, подоконниках, лестничных площадках, холлах, умывальниках и вестибюлях всё двигалось, стояло, гремело, шуршало, толкалось, кокетничало, читало, зазнавалось, конфузилось, спотыкалось, брезговало, удивлялось, рассказывало, тюкало, недоумевало и тут же привыкало.
Свою комнату ОН вычислил сразу, благодаря особой наблюдательности и яркому узелку «на память», который загодя намертво прикрутил к дверной ручке. Остальные ориентиры тоже не давали о себе спать: разрушенной штукатуркой, близким нахождением к ступенькам между этажами и неоднократно, годами выбиваемой ногами двери. Сейчас в этом проживалище на трёх остальных, ободранно-ржавых, обвисших до пола гамаках-качелях обосновалась серьёзная молодая поросль – будущий сад общества. Безошибочно знающие, чего хотят от жизни, строго держащие курс на зажиточное грядущее с хрусталём в импортном серванте и «авто» в собственном гараже, соучастники предстоящего розыгрыша этогогоднего тиража жевали книжную герань. Их напыщенность заставляла задуматься о своей никчемности. Обложавшись трудами хитрой школьной программы и обоклавшись умными источниками дополнительной литературы, покашливая и пошмыгивая соплями в себя, семнадцатилетние, перенасытившиеся мудростью и опытом фобофилы изредка позволяли себе расслабиться, сбросив через плечо поправку о единообразии первого поколения у Менделя, о темновой фазе у Фотосинтеза или о хромосомном наборе у Митоза. И дальше прослюнявливали насквозь запотевшие страницы.