Страница:
– Не везли. Но Ближний Восток был полностью охвачен Советским Союзом. Помню, мы туда как-то 24 генерала сразу привезли.
– Это ж сколько звезд сразу. Небось сотня точно.
– А потом меня из авиации выгнали, и я дальше служил на флоте, в Риге.
– За что выгнали?
– Я отстал от самолета в Венгрии – по городу ходил и пластинки покупал. У них с лицензионными пластинками хорошо было.
– Выгнали за то, что от самолета отстал?
– Не только. Еще за анекдот. Письма, оказывается, читали. Анекдот такой: «Смотрит Брежнев в зеркало и говорит: “Ох уж мне этот Тарковский”». Они его не поняли наверняка. Не поняли – но так как про Брежнева… Это я написал в письме человеку, который поступал на операторский факультет.
– А что ты в Риге на флоте делал?
– Переводил. Там ремонтировали дизельные подводные лодки, и приезжали индусы, которые эти лодки у нас покупали. Они учились их ремонтировать. И я с ними там на верфи тусовался. И была такая история… У меня в дипломе написано, что я переводчик с двух языков, английского и французского. Но французский – второй язык. Я его хуже знаю, особенно военный перевод. А тут приезжают алжирцы, и меня к ним отправляют. Я говорю командиру, что по-французски не умею. Что значит – не умею? Ты переводчик? Так точно, говорю. Ну вот и переводи. Есть, говорю… И поплыли мы с алжирцами. «Что они говорят?» – спрашивает командир подлодки. Я говорю – не понимаю по-французски. Неудачная вышла попытка. Мне выговор влепили. Зато на подводной лодке сплавал.
– По-разному. Вот этот, «Груз-200», быстро, потому что я давно его придумал. Я долго с ним ходил, это старая идея… Еще с прошлого века. Провинция, Афган… А как-то зимой я поехал в Великий Устюг… Я люблю туда ездить, там ничего не сломали! Вот в Вологде сколько храмов взорвали, а в Великом Устюге не тронули ни одного. Так вот ехали мы туда через Череповец, и этот город меня потряс страшно. Я в Свердловске родился, я видел заводы, я знаю, что такое «Уралмаш», – но чтоб такое, как Череповец! Город-завод! С этим ничто не может сравниться. Красота неземная просто, это научная фантастика! Но это существует, и мы это снимали!
Сценарий писал, значит, месяц. Снимал полтора месяца. Ну и плюс подготовка… До премьеры Сельянов устраивал показы этого кино в Москве. Люди потом мне звонили. Потрясающие были звонки. Вот N. позвонила вчера, плакала, говорила – счастлива, что живет со мной в одно время. Звонил знаменитый режиссер Y., сказал: «Мы все хотели, а ты сделал». Я не рассчитывал на такое восприятие фильма… Фильм ведь не про войну. Это жизнь провинции 1984 года, когда война в Афгане шла, а мы просто жили в СССР.
– А ты, наверно, думал, что это фестивальное кино, для узкого круга?
– Ты знаешь, сначала так и думал. Но когда начал снимать, понял, что люди устали от американской попсы, им хочется чего-то другого, и чтоб про них, про нас. И тогда я намеренно положил в кино эту музыку, советскую попсу, которая знакома людям, это знаки времени! Все, кто жил тогда, в 1984 году, помнят эти мелодии. Фильм получился глубже, чем изначально я думал. Хотя даже на уровне сценария я уже что-то закладывал… Я в титрах написал, что фильм основан на реальных событиях, и это правда! Только часть этих событий я сам видел, а часть мне люди рассказывали. Я пять с половиной лет, когда был ассистентом режиссера, ездил по Сибири. Свердловская киностудия была последним оплотом кино на Востоке. Я объехал всю страну. Я был на Сахалине, на Камчатке, на Курильских островах, на Индигирке – где я только не был! Помню поселок Полярный, прямо на берегу Индигирки, а дальше – Ледовитый океан. Летом ковырнешь на сантиметр – а там лед. Такая красота! Это был фильм «Путь к восходу», я там был ассистентом. Люди жили так: в магазине есть хлеб и спирт, а все остальное – подножный корм: рыба, медведь… Я заходил там в ледник – это подземный дворец изо льда; включаешь лампочку – дизель у них, – и все мерцает… На многих картинах я работал. Я видел затопленные деревни с церквями, на Каме…
Да, все – на реальных событиях. Отлежалось – и видишь, как воспринимается сейчас… А тема, когда фарцовщик этот в фильме собирался торговать кухлянками и торбасами? Я сам хотел торбаса купить, но мне не продали: у меня денег мало было. Я предложил им бутылку спирта, но они отказались. Там сидят малыши и пьют шампанское. Почему-то. Я с ними несколько дней провел, в палатке жил – это так они свой новый чум называли. Река Койда, поселок Койда на другой стороне реки, Ледовитый океан рядом. Я знаешь как испугался там однажды! Я плыл на лодке, а там шуга идет, грести тяжело, и у меня весло сломалось. А течение сильное, и меня сносит в океан. Как я испугался! Я еле-еле одним веслом догреб, потом брел долго, потому что меня снесло. Я так однажды Волгу переплывал. Я пьяный был, студент, поплыл на другой берег. Туда плыл – снесло, обратно плыл – еще снесло, так что потом я ночь шел до общаги. Пока шел, протрезвел. А течение там сильное.
– А милицейская тема?
– Ну, все эти милицейские истории я сам пережил. Я сидел в клетке не раз, меня и били, и издевались. Многие там сидели, и очень многие хотели снять про то, как милиция издевается над людьми. Это все – правда, так люди жили. Мой сокурсник снял про это дипломную работу.
– Но все-таки главная сцена, девица с трупом десантника в койке, – это художественный вымысел?
– Да. Конечно, это вымысел. Но, так или иначе, я уверен, что такие истории были. Не все «грузы-200» доходили, это я знаю точно. Куда они девались? Никто не знает. Это меня и натолкнуло на такую идею.
– Может, эти трупы использовались на черных мессах?
– Может быть… В этом кино я не имел в виду политику, я имел в виду ощущения времени, в котором жил. Для меня очень важно было сделать фильм о конце Советского Союза. Почему я взял 84-й год? Это начало конца. В 84-м Черненко умер. И не всех ребят из Афгана домой привозили.
– А теперь и Ельцин умер.
– Понимаешь, я к Ельцину сложно относился. Он много чего сделал… Дом Ипатьева снес… Но он покаялся. Последними годами жизни он искупил все. К Горбачеву я хуже отношусь, чем к Ельцину.
– Тема окончания той эпохи после смерти Ельцина звучит все мощнее.
– Вот после смерти Ельцина много говорили о том, как он, коммунист и атеист, перешел в православную веру. А у меня ведь это есть в кино, там с персонажем ровно то же самое случилось! Господь мне помогает…
– А ты веришь, что Ельцин искренне перешел?
– Верю. Его жена – православный человек. Я хорошо знал первого мужа Тани Ельциной – это Андрюша Зонов, одноклассник ее, милиционер. Он со своим другом Белкиным, моим тоже другом, музыкантом известным, у Ельцина из холодильника водку воровал, когда тот первым секретарем был. А я не был в квартире у Ельцина никогда.
– А твой преподаватель атеизма (персонаж фильма), он по-настоящему крестился?
– Так все перешли в православие! Некоторым эта сцена кажется неестественной. Мне говорили – выбрось сцену, где человек приходит креститься, потому что это поверхностно.
– Да, это то, что лежит на поверхности.
– Пусть он, значит, просто придет в храм, и все. Но для меня-то это естественно! Понимаешь, все покрестились! Да я сам так сделал в то же примерно время! Я задумался… Я позвонил своим друзьям десантникам, которые видели фильм, спросил совета, и они ответили – ни в коем случае! Они сказали: «Люди поймут, что он пришел поставить свечку за того, кого он сдал (это персонаж Серебрякова)». Раньше бог был Ленин, и вдруг, когда Ленина отменили, возник настоящий Бог. И все двинули туда. Смотри, вот мои родители были активные коммунисты – и они, как все их поколение, от Ленина повернулись к Христу. Моя мама, она была директором института курортологии и физиотерапии. Папа – главным редактором [областной молодежной] газеты «На смену», а потом работал на Свердловской киностудии. Его товарищ дядя Юра Мелентьев был министром культуры.
– Помню, ты еще на его дочке хотел жениться.
– Да, было дело, я тогда в восьмом классе учился. Она была не только дочка министра, она и хороша собой.
– И все-таки расскажи, вот как ты сценарий этот написал. Это же интересно!
– Я не пишу сценарий, я придумываю кино. Я вижу человека, под которого пишу. И место, под которое пишу. Где человек идет, какой там пейзаж сзади… Вот я увидел Череповец – и понял, как снимать. И чтоб мотоцикл обязательно был. Почему мотоцикл? Нет рациональной идеи в этом. Просто потому что это красиво – «Урал» или «К-750». И девушку же надо посадить куда-то… На машине она уже ехала, с одним, а с другим должна на чем-то другом. Записать-то легко, а надо сначала придумать. Когда придумал, дальше легко. По мне, чем меньше люди в кино говорят, тем лучше. Помнишь сцену в тюрьме? Люди сидят и молчат, четыре фразы всего.
– Зюганова ты хорошо слепил. Секретарь райкома – вылитый Геннадий Андреич!
– Да ну брось ты, совершенно не похож.
– Как же не похож? Я думал, ты специально вылепил…
– Я такие вещи никогда не делаю в принципе. Это мелко. Это потом люди могут подумать, вот как ты. У меня по-другому: если мне кажется, что человек подходящий, – я его беру, и все. Никаких рациональных подходов. Я рационально вообще ничего не могу объяснить. Вот я вижу что-то, мне нравится – и все. Не хочу про это говорить…
– Почему?
– Чтоб не хвастаться. Вот почему Господь мне такое дал: я делаю то, что людям нравится? Мне вот позвонила Z., сказала, что Господь мне должен простить все мои грехи за то, что я совершил подвиг, сняв этот фильм, это лежит за гранью искусства. Она плакала.
– Насчет чувствительных девушек. Главная героиня у тебя хороша. Проснется знаменитой!
– Она студентка. Был вопрос такой… Я выбирал лучшую из тех, кто не боится обнажаться. Не один на один, не два человека на тебя смотрят, а вся съемочная группа. А ты должна быть целиком голой и работать. Это сложно!
– Она молодец, серьезно там обнажилась.
– Мы так договаривались. Она очень хорошая.
– Объяснить нельзя. Но я помню, как это началось. Это было на третьем курсе первого института. Однажды мы выпили с ребятами, и я написал сказку про мальчика Рея, который стремился к Солнцу, – ужасную херню. Но именно тогда у меня возникла идея творчества. И после этого я начал вести дневник. В комнатах не было ТВ, так что я сидел и творил. У меня остались те тетрадки. Оттуда видно, как все развивалось. Там очень много интимных вещей.
– Ты так быстро снимаешь. Вроде только недавно один фильм вышел, и тут же сразу другой… А есть норматив какой-то?
– Нет. Бывает, люди годами снимают. Герман, например. Или Никита Сергеич, глубоко мной уважаемый. Но я не умею долго снимать, мне скучно становится. Я привык быстро. Тем более что съемочный день дорого стоит.
– А как это получается, что они долго снимают? У них медленно пленка крутится или они долго репетируют сцены?
– Не знаю… Я не репетирую принципиально. Мне главное, чтоб энергетика шла от человека. Если будет энергия от него идти – то получится, а нет – значит, нет…
– Вот ты говоришь: энергия. А как из человека выжать энергию?
– Это психология. Подходы ищу. К каждому индивидуальный. Это опыт жизненный. На кого-то орать надо, кому-то улыбаться. По-разному.
– Это все равно как соблазнять девушку?
– В общем, да. История одна… Наливаем.
– Ну, давай за тебя, за твой великий фильм!
– Спасибо. И немедленно выпили.
– Алексей! Ты такой молодой парень, а уже такое великое кино снял.
– Думаю, что я снял последнее хорошее кино.
– Да что ж ты такое говоришь!
– Точно… «Молодой парень»! Мне уже 48… А после 50 и браться не стоит. Тогда получается просто кино, а просто так мне неинтересно делать. В кино после 50, ну кого-то, ладно, 60 – все…
– То есть Никите ты вынес приговор?
– Нет, я никому не выносил… Но надо вовремя остановиться. Вот Герман – не смог… «Хрусталев, машину!» – думаю, это была его последняя картина.
– Ну ладно, допустим, он снял все, что мог, но вместо того чтоб уйти на пенсию, решил еще снять: выйдет – хорошо, нет – и ладно. Это всяко лучше, чем лежать на диване. Вон Бертолуччи до старости снимал.
– Не видел и смотреть не буду – я знаю, что это говно.
– И старик Кубрик тоже снял фильм. Напоследок.
– Тоже не видел. И что, хорошее кино?
– Я одобрил. Я б разрешил старикам снимать.
– Они ж за деньги это делают, они за бабки трудятся! А я-то денег не получаю.
– Как так?
– Я как бы с Сельяновым вместе. Я его прошу: вот мне надо денег, он дает.
– Что, действительно, квартиру поменять и в отпуск съездить, – а большего замаха у тебя нет?
– Нет! У меня даже счета нет в банке, я независимый свободный человек.
– Ты как Микеланджело на службе у герцога. Это благородно.
– Мы с Сельяновым друзья, понял? Мы с ним давно… Мы вместе делаем кино. Я его никогда не сдам: вот меня звали в Америку снимать кино, так я не поехал.
– Ну, смотря какое кино…
– Какая разница! Даже если там снимаешь фильм категории B или вовсе С, говно полное – все равно деньги несоизмеримые. В пять раз больше, чем тут за пять фильмов. А я не хочу!
– Ну, допустим, это правда, что только до 50 можно снимать кино, – но с твоими темпами ты по-любому можешь еще два хороших фильма сделать!
– Я хотел в мае затеяться, думал сейчас снимать. Должен был к февралю новый сценарий написать. Да вот не написал. Не складывается… К тому ж сейчас в школу ходят не дети – выпускники, готовятся поступать, занимаются с преподавателями. Так что надо ждать осени. Это про школу, про современных десятиклассников (то есть одиннадцатиклассников), попсовое такое достаточно кино. Название – «КИНО». Это про то, как дети снимают кино (сейчас ведь столько камер), как влияет жизнь человека на то, что он делает, какой у него получается фильм. Мне столько любительских фильмов присылают со всей страны… Очень есть хорошие. Сельянов разместил на своем сайте информацию, чтоб слали нам фильмы, и вот шлют.
– А зачем – чтоб найти новые таланты?
– Нет, чтоб помочь мне. Несколько идей мне очень даже пригодились. Я буду от этого отталкиваться. Самые интересные фильмы будут либо приложены к моему кино, либо отдельным диском выйдут. Это отличная идея! Мой сын старший, ему 17, смотрит с друзьями – так они оторваться не могут, это их эстетика, их мир! Чтоб ты знал, моих детей в школе уважают – за то, что они Балабановы, понимаешь? А мне это приятно – значит, я уже не зря прожил жизнь. Хоть детям дорогу дал.
– Сколько ты всего снял фильмов?
– Одиннадцать игровых, два документальных и два любительских. И киножурнал «Советский Урал», перед фильмами показывали раньше. Сюжет назывался «Что вас беспокоит?». Он был скандальный, его запретили.
– О, ты как Тарковский. На полку попал.
– Потом фильм разрешили и дети ходили смотреть журнал, а когда он кончался, уходили из зала – кино им было не нужно.
– Режиссеров много, а на плаву мало кто. Сидят, ждут… Мало кто выстреливает! Мало кто делает запоминающиеся фильмы. Какой тут механизм, ты понимаешь?
– Это вещь иррациональная. Вот Лунгин – хороший режиссер, но сколько прошло времени, прежде чем он снял «Остров»! Мы как-то на «Кинотавре» с ним ночью на пляже бутылку виски раскатали. Умный талантливый человек – и вдруг снял очень хорошее православное кино. Все у него выстрелило! Вот и у меня так получилось. А больше, может, и не выстрелит. Это вещь странная и во многом не зависящая от нас.
– А ты смотришь ТВ? Вот Достоевский по газетным заметкам писал романы…
– Конечно, смотрю. Мне важно знать, что где упадет, я же снимаю современное кино. Мне надо в диалогах использовать какие-то вещи, даже что-то предвидеть. Когда я буду снимать кино, то, например, Путин может уже не быть президентом, понимаешь?
– Расскажи про чтение книг.
– Книги давно не читаю. У меня любимая книжка – «Соборяне» Лескова. Вон стоит в шкафу полное собрание… Не могу найти одну вещь, которую когда-то прочитал у него. Это когда мужик убил девочку, отнял у нее узелок с едой и еду съел. На суде его спросили: «Почему ты яйца не съел?» – «Так день же постный был». Это очень круто. На самом деле круто! Это очень актуально сегодня… Это отношение бандитов к религии. Отношение русского человека к замаливанию грехов. Это странная вещь…
– У тебя фильмы – очень разные.
– Вот Алику (Коху. – И.С.) «Мне не больно» не нравится, а люди плакали! Мне хотелось, чтоб девушки плакали, чисто спортивный интерес у меня был. Я мелодрамы никогда не снимал, да вот снял. Оказалось, что не только девушки, но целые семьи плачут! «Жмурки» – комедия, никогда прежде комедий не снимал. Но люди фильм поняли не как комедию, а как «Брат-3». Фильмы у меня все разные, потому что мне неинтересно повторяться. Так-то я мог бы снимать «Брат-7», к примеру.
– А Ремарка ты вспоминал, когда «Мне не больно» снимал?
– Нет. Но когда я был студентом, Ремарк и Хемингуэй были моими любимыми писателями. Еще я очень люблю Набокова и много лет хочу снять фильм по книге «Камера обскура».
– Это где слепой, и ему девушка изменяет, и он узнает об этом, когда из ванны вытекает вода?
– Да! Это мое кино. И еще хочу снять «Защиту Лужина»; правда, американцы уже сняли, и очень плохо.
– И «Лолиту» плохо сняли.
– Очень плохо. Это неинтересно. А «Камера обскура» – лучшее его произведение, оно очень кинематографично.
– А, там девушка изменяет слепому, а он ничего не видит.
– Ну да. И там одна ванная на две комнаты гостиничных. Это самое киношное произведение русской литературы!
Я хочу его снять в Европе на английском языке – русские эмигранты живут там и на нем говорят. Старая идея… Было две таких старых, и одну – с 84-м годом – я реализовал. А эту пока нет. Сделаю это кино – и успокоюсь, дальше – плевать.
– Уже договорился?
– Нет! Наследники Набокова сказали: русским не дадим право на экранизацию, только не русским! А я очень хочу это кино сделать! Я за месяц напишу сценарий!
– Был похожий случай, когда Рязанов готовился снимать «Чонкина», а Войнович продал права чехам и те сняли.
– Я с Войновичем был в одном жюри на «Кинотавре». В своем деле он, может, умный, но в кино ничего не понимает. А я сильный тогда был, я тогда победил. Войнович хотел дать приз какому-то говну, а я уперся рогом и Рогожкину дали приз за «Особенности национальной охоты». А второй раз я победил, когда Соловьев меня позвал в Ханты-Мансийск председателем жюри. Из русских фильмов там был «Бумер». Я опять уперся и сказал: приз получит «Бумер», я вам это как председатель жюри заявляю. Тогда мне сказали, что второй в этом случае итальянцам. Я согласился. Я два раза был в жюри и понял: кто сильный, тот и Ленин, а кино не имеет значения.
Фестивали, конкурсы… А с первым фильмом, с дебютом, я попал в официальную программу Каннского фестиваля, в «Особый взгляд» – кажется, в 93-м. С Базом Лурманом, он австралиец, приехал в тот раз с фильмом «Танцкласс», а после снял «Мулен Руж», уже в Голливуде. Мы там сидели на банкете за одним столом: он с группой, и я с Сережей Карнетом, художником моим. Мы говорим – русские не пьют вина!
– Ты правда, что ли, вина не пьешь?
– Пью, конечно… Это мы просто так… Нам говорят, что водки не дадут, пейте что есть. И австралийцы стали стучать стаканами по столу и орать: «Vodka to Russians!» Так нам принесли водки.
– А помнишь, когда праздновали трехсотлетие Питера, ты сидел дома и дописывал сценарий? Что-то про бизнес. Чем дело кончилось?
– А, это кино «Американец»… Там такая история классная… Как американец, процветающий бизнесмен, прибился к инородцам в Иркутской области. Мы часть фильма сняли в Штатах. И когда прилетели в Норильск снимать дальше, американский актер запил. Это который в «Терминаторе» из будущего прилетел, человечество спасать. А в Иркутске он уже еле ходил.
– А, помню, да! Забыл фамилию. У него еще такое жуткое лицо… Ладно б наш запил, а то гляди-ка – иностранец…
– Из циничных практических побуждений? Чтоб куда-то вставить, в какой-то сценарий?
– Ну почему – из циничных? Я, во-первых, родину люблю. А во-вторых, конечно, из корыстных циничных побуждений – чтоб использовать в будущем кино. Мне, например, очень нравится тема бронзового солдата в Эстонии. Я все-таки служил в Латвии полгода и немного знаю Прибалтику. В Риге есть район Болдерая, русский. Там была база, где я служил. Так вот сейчас у меня такое ощущение, что прибалты – глупые. Это же очевидная глупость – то, что делают эстонцы с переносом памятника. Вот у Нади подружка живет в Риге, так они с мужем купили квартиру в центре. А эти уроды приняли решение – отдать все конфискованное имущество бывшим владельцам и их наследникам, которые в основном живут в Америке. Сделали это с надеждой на то, что те вернутся и привезут капитал. Те приехали и всех жильцов выгнали, причем без предоставления жилья, сдали собственность в аренду – и уехали обратно в Америку. Латвия – страна стариков. Вся молодежь уехала на заработки в Ирландию. Страна бедных стариков. Просто ужас! Политик с какими должен быть мозгами, чтоб принять такое решение?
– Ну что, Путина на третий срок?
– Думаю, он Иванова поставит – что хорошо. Линия останется. А сам не уйдет. Может, лидером партии станет…
– А как тебе марш несогласных?
– Не знаю, что это такое.
– Гм… Я думал, ты такое смотришь, ведь разгон демонстраций – это так кинематографично.
– Я вообще не люблю демонстраций…
– В общем, начальством нашим ты доволен.
– А что, Путин – патриот; видишь, как он за родину сказал! Он за наших, он не подкладывается под этих… Вот Путин говорил речь, я лежал и слушал. Он говорил про безопасность нашей страны, про мир на нашей территории. Он наложил мораторий на соглашение с НАТО. Мы выполняем, а они нет! Он сказал, что они козлы, и это правильно. Я на самом деле против Америки на всю голову.
– Хорошая. И большая!
– Семь комнат. Правда, и народу много. Дети, мои родители, Надина мама у нас часто… Надя тут сделала дизайн. Она же художник. Печки, видишь, действующие, зимой топим… Видишь, у нас все старое – мебель, стаканы…
И после паузы:
– Я знаю, что недолго проживу.
Опа. От темы антиквариата он плавно перешел, значит, к рассуждениям о бренности человеческой жизни. Ну а что, человек художник, у него одна ассоциация цепляется за другую, и я получаю редкую возможность понаблюдать за творческим процессом рождения образов. И попутно пытаюсь его приободрить:
– Ну, это ты зря так.
– Да нет, просто уже как бы голова сдувается. Энергии я много потерял в молодости. Я столько написал всего! Рассказов, говна всякого… Я хулиганом был, я всю страну проехал, я жизнь прожил – уже сейчас можно сказать… Понимаешь? Люди некоторые за 80 лет такого не видели… Я очень большую жизнь прожил. А сколько у меня девушек было! И талантливых, и знаменитых, и хороших… Это все опыт, из чего и выходит это все (искусство). Вот я когда-то приезжал к девушке в Академгородок, которая меня бросила и вышла замуж. И я, пока ее ждал, бухал с разными людьми. Сколько интересного узнал! Про Томск могу рассказать, про Иркутск, про Челябинск. Мы поехали с группой «Мумий Тролль»… Не той, что сейчас, а с челябинской, сейчас ее нет, наверно. И со Славой Бутусовым, группа «Наутилус». Это был 85-й или 86-й год. С концерта мы по снегу шли пешком на квартиру к кому-то. И я Славе говорю – а вот я тебе спою свою любимую песню. И спел «Разлуку». После Слава сделал альбом «Разлука», где эта песня – главная. Я ему все время говорил: ты берешь ре-минор, а там ведь два аккорда: ля-минор и ми-мажор. Это же шарманочная вещь! Он сделал как бы неправильно. Но, как бы то ни было, он сделал. Так что я тоже поучаствовал в современном рок-н-ролле. Это правда! Можешь у него спросить. А ты знаешь, что в первый раз песню «Я хочу быть с тобой» он спел у меня дома, в Свердловске? Мы бухали, бухали, а потом он выходит с кухни и начинает петь. Все замерли. И всё! Все поняли, что это хит, суперхит. Он пел и играл на моей гитаре. У меня была очень хорошая квартира, однокомнатная. Мне мама сделала квартиру. Я там кино снимал свое первое. У меня уже традиция – в своих местах кино снимать.
– А та девушка в Новосибирске, которая тебя бросила, сейчас небось жалеет страшно?
– Она сейчас в Лондоне живет. Это не она меня бросила, а я ее. Потом я пожалел и вернулся, а она уже замужем. Это целая история, драма.
– «Ромео и Джульетта» – там попроще была история.
– Абсолютно.
– Там ведь что? Все быстро умерли, и все. А у вас: ушел, вернулся, она замужем, он потом женился, она замужем и в Лондоне… Не все так просто, как у Шекспира, который тоже в том городе жил. У тебя замысловатей.
– Это ж сколько звезд сразу. Небось сотня точно.
– А потом меня из авиации выгнали, и я дальше служил на флоте, в Риге.
– За что выгнали?
– Я отстал от самолета в Венгрии – по городу ходил и пластинки покупал. У них с лицензионными пластинками хорошо было.
– Выгнали за то, что от самолета отстал?
– Не только. Еще за анекдот. Письма, оказывается, читали. Анекдот такой: «Смотрит Брежнев в зеркало и говорит: “Ох уж мне этот Тарковский”». Они его не поняли наверняка. Не поняли – но так как про Брежнева… Это я написал в письме человеку, который поступал на операторский факультет.
– А что ты в Риге на флоте делал?
– Переводил. Там ремонтировали дизельные подводные лодки, и приезжали индусы, которые эти лодки у нас покупали. Они учились их ремонтировать. И я с ними там на верфи тусовался. И была такая история… У меня в дипломе написано, что я переводчик с двух языков, английского и французского. Но французский – второй язык. Я его хуже знаю, особенно военный перевод. А тут приезжают алжирцы, и меня к ним отправляют. Я говорю командиру, что по-французски не умею. Что значит – не умею? Ты переводчик? Так точно, говорю. Ну вот и переводи. Есть, говорю… И поплыли мы с алжирцами. «Что они говорят?» – спрашивает командир подлодки. Я говорю – не понимаю по-французски. Неудачная вышла попытка. Мне выговор влепили. Зато на подводной лодке сплавал.
«Груз-200»
– А сценарий ты сколько пишешь, долго?– По-разному. Вот этот, «Груз-200», быстро, потому что я давно его придумал. Я долго с ним ходил, это старая идея… Еще с прошлого века. Провинция, Афган… А как-то зимой я поехал в Великий Устюг… Я люблю туда ездить, там ничего не сломали! Вот в Вологде сколько храмов взорвали, а в Великом Устюге не тронули ни одного. Так вот ехали мы туда через Череповец, и этот город меня потряс страшно. Я в Свердловске родился, я видел заводы, я знаю, что такое «Уралмаш», – но чтоб такое, как Череповец! Город-завод! С этим ничто не может сравниться. Красота неземная просто, это научная фантастика! Но это существует, и мы это снимали!
Сценарий писал, значит, месяц. Снимал полтора месяца. Ну и плюс подготовка… До премьеры Сельянов устраивал показы этого кино в Москве. Люди потом мне звонили. Потрясающие были звонки. Вот N. позвонила вчера, плакала, говорила – счастлива, что живет со мной в одно время. Звонил знаменитый режиссер Y., сказал: «Мы все хотели, а ты сделал». Я не рассчитывал на такое восприятие фильма… Фильм ведь не про войну. Это жизнь провинции 1984 года, когда война в Афгане шла, а мы просто жили в СССР.
– А ты, наверно, думал, что это фестивальное кино, для узкого круга?
– Ты знаешь, сначала так и думал. Но когда начал снимать, понял, что люди устали от американской попсы, им хочется чего-то другого, и чтоб про них, про нас. И тогда я намеренно положил в кино эту музыку, советскую попсу, которая знакома людям, это знаки времени! Все, кто жил тогда, в 1984 году, помнят эти мелодии. Фильм получился глубже, чем изначально я думал. Хотя даже на уровне сценария я уже что-то закладывал… Я в титрах написал, что фильм основан на реальных событиях, и это правда! Только часть этих событий я сам видел, а часть мне люди рассказывали. Я пять с половиной лет, когда был ассистентом режиссера, ездил по Сибири. Свердловская киностудия была последним оплотом кино на Востоке. Я объехал всю страну. Я был на Сахалине, на Камчатке, на Курильских островах, на Индигирке – где я только не был! Помню поселок Полярный, прямо на берегу Индигирки, а дальше – Ледовитый океан. Летом ковырнешь на сантиметр – а там лед. Такая красота! Это был фильм «Путь к восходу», я там был ассистентом. Люди жили так: в магазине есть хлеб и спирт, а все остальное – подножный корм: рыба, медведь… Я заходил там в ледник – это подземный дворец изо льда; включаешь лампочку – дизель у них, – и все мерцает… На многих картинах я работал. Я видел затопленные деревни с церквями, на Каме…
Да, все – на реальных событиях. Отлежалось – и видишь, как воспринимается сейчас… А тема, когда фарцовщик этот в фильме собирался торговать кухлянками и торбасами? Я сам хотел торбаса купить, но мне не продали: у меня денег мало было. Я предложил им бутылку спирта, но они отказались. Там сидят малыши и пьют шампанское. Почему-то. Я с ними несколько дней провел, в палатке жил – это так они свой новый чум называли. Река Койда, поселок Койда на другой стороне реки, Ледовитый океан рядом. Я знаешь как испугался там однажды! Я плыл на лодке, а там шуга идет, грести тяжело, и у меня весло сломалось. А течение сильное, и меня сносит в океан. Как я испугался! Я еле-еле одним веслом догреб, потом брел долго, потому что меня снесло. Я так однажды Волгу переплывал. Я пьяный был, студент, поплыл на другой берег. Туда плыл – снесло, обратно плыл – еще снесло, так что потом я ночь шел до общаги. Пока шел, протрезвел. А течение там сильное.
– А милицейская тема?
– Ну, все эти милицейские истории я сам пережил. Я сидел в клетке не раз, меня и били, и издевались. Многие там сидели, и очень многие хотели снять про то, как милиция издевается над людьми. Это все – правда, так люди жили. Мой сокурсник снял про это дипломную работу.
– Но все-таки главная сцена, девица с трупом десантника в койке, – это художественный вымысел?
– Да. Конечно, это вымысел. Но, так или иначе, я уверен, что такие истории были. Не все «грузы-200» доходили, это я знаю точно. Куда они девались? Никто не знает. Это меня и натолкнуло на такую идею.
– Может, эти трупы использовались на черных мессах?
– Может быть… В этом кино я не имел в виду политику, я имел в виду ощущения времени, в котором жил. Для меня очень важно было сделать фильм о конце Советского Союза. Почему я взял 84-й год? Это начало конца. В 84-м Черненко умер. И не всех ребят из Афгана домой привозили.
– А теперь и Ельцин умер.
– Понимаешь, я к Ельцину сложно относился. Он много чего сделал… Дом Ипатьева снес… Но он покаялся. Последними годами жизни он искупил все. К Горбачеву я хуже отношусь, чем к Ельцину.
– Тема окончания той эпохи после смерти Ельцина звучит все мощнее.
– Вот после смерти Ельцина много говорили о том, как он, коммунист и атеист, перешел в православную веру. А у меня ведь это есть в кино, там с персонажем ровно то же самое случилось! Господь мне помогает…
– А ты веришь, что Ельцин искренне перешел?
– Верю. Его жена – православный человек. Я хорошо знал первого мужа Тани Ельциной – это Андрюша Зонов, одноклассник ее, милиционер. Он со своим другом Белкиным, моим тоже другом, музыкантом известным, у Ельцина из холодильника водку воровал, когда тот первым секретарем был. А я не был в квартире у Ельцина никогда.
– А твой преподаватель атеизма (персонаж фильма), он по-настоящему крестился?
– Так все перешли в православие! Некоторым эта сцена кажется неестественной. Мне говорили – выбрось сцену, где человек приходит креститься, потому что это поверхностно.
– Да, это то, что лежит на поверхности.
– Пусть он, значит, просто придет в храм, и все. Но для меня-то это естественно! Понимаешь, все покрестились! Да я сам так сделал в то же примерно время! Я задумался… Я позвонил своим друзьям десантникам, которые видели фильм, спросил совета, и они ответили – ни в коем случае! Они сказали: «Люди поймут, что он пришел поставить свечку за того, кого он сдал (это персонаж Серебрякова)». Раньше бог был Ленин, и вдруг, когда Ленина отменили, возник настоящий Бог. И все двинули туда. Смотри, вот мои родители были активные коммунисты – и они, как все их поколение, от Ленина повернулись к Христу. Моя мама, она была директором института курортологии и физиотерапии. Папа – главным редактором [областной молодежной] газеты «На смену», а потом работал на Свердловской киностудии. Его товарищ дядя Юра Мелентьев был министром культуры.
– Помню, ты еще на его дочке хотел жениться.
– Да, было дело, я тогда в восьмом классе учился. Она была не только дочка министра, она и хороша собой.
– И все-таки расскажи, вот как ты сценарий этот написал. Это же интересно!
– Я не пишу сценарий, я придумываю кино. Я вижу человека, под которого пишу. И место, под которое пишу. Где человек идет, какой там пейзаж сзади… Вот я увидел Череповец – и понял, как снимать. И чтоб мотоцикл обязательно был. Почему мотоцикл? Нет рациональной идеи в этом. Просто потому что это красиво – «Урал» или «К-750». И девушку же надо посадить куда-то… На машине она уже ехала, с одним, а с другим должна на чем-то другом. Записать-то легко, а надо сначала придумать. Когда придумал, дальше легко. По мне, чем меньше люди в кино говорят, тем лучше. Помнишь сцену в тюрьме? Люди сидят и молчат, четыре фразы всего.
– Зюганова ты хорошо слепил. Секретарь райкома – вылитый Геннадий Андреич!
– Да ну брось ты, совершенно не похож.
– Как же не похож? Я думал, ты специально вылепил…
– Я такие вещи никогда не делаю в принципе. Это мелко. Это потом люди могут подумать, вот как ты. У меня по-другому: если мне кажется, что человек подходящий, – я его беру, и все. Никаких рациональных подходов. Я рационально вообще ничего не могу объяснить. Вот я вижу что-то, мне нравится – и все. Не хочу про это говорить…
– Почему?
– Чтоб не хвастаться. Вот почему Господь мне такое дал: я делаю то, что людям нравится? Мне вот позвонила Z., сказала, что Господь мне должен простить все мои грехи за то, что я совершил подвиг, сняв этот фильм, это лежит за гранью искусства. Она плакала.
– Насчет чувствительных девушек. Главная героиня у тебя хороша. Проснется знаменитой!
– Она студентка. Был вопрос такой… Я выбирал лучшую из тех, кто не боится обнажаться. Не один на один, не два человека на тебя смотрят, а вся съемочная группа. А ты должна быть целиком голой и работать. Это сложно!
– Она молодец, серьезно там обнажилась.
– Мы так договаривались. Она очень хорошая.
Ремесло
– Вот как вообще ты кино снимаешь? Непонятно… Вот артисты, декорации, сценарий, но как сделать, чтоб это завертелось, – ты можешь объяснить?– Объяснить нельзя. Но я помню, как это началось. Это было на третьем курсе первого института. Однажды мы выпили с ребятами, и я написал сказку про мальчика Рея, который стремился к Солнцу, – ужасную херню. Но именно тогда у меня возникла идея творчества. И после этого я начал вести дневник. В комнатах не было ТВ, так что я сидел и творил. У меня остались те тетрадки. Оттуда видно, как все развивалось. Там очень много интимных вещей.
– Ты так быстро снимаешь. Вроде только недавно один фильм вышел, и тут же сразу другой… А есть норматив какой-то?
– Нет. Бывает, люди годами снимают. Герман, например. Или Никита Сергеич, глубоко мной уважаемый. Но я не умею долго снимать, мне скучно становится. Я привык быстро. Тем более что съемочный день дорого стоит.
– А как это получается, что они долго снимают? У них медленно пленка крутится или они долго репетируют сцены?
– Не знаю… Я не репетирую принципиально. Мне главное, чтоб энергетика шла от человека. Если будет энергия от него идти – то получится, а нет – значит, нет…
– Вот ты говоришь: энергия. А как из человека выжать энергию?
– Это психология. Подходы ищу. К каждому индивидуальный. Это опыт жизненный. На кого-то орать надо, кому-то улыбаться. По-разному.
– Это все равно как соблазнять девушку?
– В общем, да. История одна… Наливаем.
– Ну, давай за тебя, за твой великий фильм!
– Спасибо. И немедленно выпили.
– Алексей! Ты такой молодой парень, а уже такое великое кино снял.
– Думаю, что я снял последнее хорошее кино.
– Да что ж ты такое говоришь!
– Точно… «Молодой парень»! Мне уже 48… А после 50 и браться не стоит. Тогда получается просто кино, а просто так мне неинтересно делать. В кино после 50, ну кого-то, ладно, 60 – все…
– То есть Никите ты вынес приговор?
– Нет, я никому не выносил… Но надо вовремя остановиться. Вот Герман – не смог… «Хрусталев, машину!» – думаю, это была его последняя картина.
– Ну ладно, допустим, он снял все, что мог, но вместо того чтоб уйти на пенсию, решил еще снять: выйдет – хорошо, нет – и ладно. Это всяко лучше, чем лежать на диване. Вон Бертолуччи до старости снимал.
– Не видел и смотреть не буду – я знаю, что это говно.
– И старик Кубрик тоже снял фильм. Напоследок.
– Тоже не видел. И что, хорошее кино?
– Я одобрил. Я б разрешил старикам снимать.
– Они ж за деньги это делают, они за бабки трудятся! А я-то денег не получаю.
– Как так?
– Я как бы с Сельяновым вместе. Я его прошу: вот мне надо денег, он дает.
– Что, действительно, квартиру поменять и в отпуск съездить, – а большего замаха у тебя нет?
– Нет! У меня даже счета нет в банке, я независимый свободный человек.
– Ты как Микеланджело на службе у герцога. Это благородно.
– Мы с Сельяновым друзья, понял? Мы с ним давно… Мы вместе делаем кино. Я его никогда не сдам: вот меня звали в Америку снимать кино, так я не поехал.
– Ну, смотря какое кино…
– Какая разница! Даже если там снимаешь фильм категории B или вовсе С, говно полное – все равно деньги несоизмеримые. В пять раз больше, чем тут за пять фильмов. А я не хочу!
– Ну, допустим, это правда, что только до 50 можно снимать кино, – но с твоими темпами ты по-любому можешь еще два хороших фильма сделать!
– Я хотел в мае затеяться, думал сейчас снимать. Должен был к февралю новый сценарий написать. Да вот не написал. Не складывается… К тому ж сейчас в школу ходят не дети – выпускники, готовятся поступать, занимаются с преподавателями. Так что надо ждать осени. Это про школу, про современных десятиклассников (то есть одиннадцатиклассников), попсовое такое достаточно кино. Название – «КИНО». Это про то, как дети снимают кино (сейчас ведь столько камер), как влияет жизнь человека на то, что он делает, какой у него получается фильм. Мне столько любительских фильмов присылают со всей страны… Очень есть хорошие. Сельянов разместил на своем сайте информацию, чтоб слали нам фильмы, и вот шлют.
– А зачем – чтоб найти новые таланты?
– Нет, чтоб помочь мне. Несколько идей мне очень даже пригодились. Я буду от этого отталкиваться. Самые интересные фильмы будут либо приложены к моему кино, либо отдельным диском выйдут. Это отличная идея! Мой сын старший, ему 17, смотрит с друзьями – так они оторваться не могут, это их эстетика, их мир! Чтоб ты знал, моих детей в школе уважают – за то, что они Балабановы, понимаешь? А мне это приятно – значит, я уже не зря прожил жизнь. Хоть детям дорогу дал.
– Сколько ты всего снял фильмов?
– Одиннадцать игровых, два документальных и два любительских. И киножурнал «Советский Урал», перед фильмами показывали раньше. Сюжет назывался «Что вас беспокоит?». Он был скандальный, его запретили.
– О, ты как Тарковский. На полку попал.
– Потом фильм разрешили и дети ходили смотреть журнал, а когда он кончался, уходили из зала – кино им было не нужно.
– Режиссеров много, а на плаву мало кто. Сидят, ждут… Мало кто выстреливает! Мало кто делает запоминающиеся фильмы. Какой тут механизм, ты понимаешь?
– Это вещь иррациональная. Вот Лунгин – хороший режиссер, но сколько прошло времени, прежде чем он снял «Остров»! Мы как-то на «Кинотавре» с ним ночью на пляже бутылку виски раскатали. Умный талантливый человек – и вдруг снял очень хорошее православное кино. Все у него выстрелило! Вот и у меня так получилось. А больше, может, и не выстрелит. Это вещь странная и во многом не зависящая от нас.
– А ты смотришь ТВ? Вот Достоевский по газетным заметкам писал романы…
– Конечно, смотрю. Мне важно знать, что где упадет, я же снимаю современное кино. Мне надо в диалогах использовать какие-то вещи, даже что-то предвидеть. Когда я буду снимать кино, то, например, Путин может уже не быть президентом, понимаешь?
– Расскажи про чтение книг.
– Книги давно не читаю. У меня любимая книжка – «Соборяне» Лескова. Вон стоит в шкафу полное собрание… Не могу найти одну вещь, которую когда-то прочитал у него. Это когда мужик убил девочку, отнял у нее узелок с едой и еду съел. На суде его спросили: «Почему ты яйца не съел?» – «Так день же постный был». Это очень круто. На самом деле круто! Это очень актуально сегодня… Это отношение бандитов к религии. Отношение русского человека к замаливанию грехов. Это странная вещь…
– У тебя фильмы – очень разные.
– Вот Алику (Коху. – И.С.) «Мне не больно» не нравится, а люди плакали! Мне хотелось, чтоб девушки плакали, чисто спортивный интерес у меня был. Я мелодрамы никогда не снимал, да вот снял. Оказалось, что не только девушки, но целые семьи плачут! «Жмурки» – комедия, никогда прежде комедий не снимал. Но люди фильм поняли не как комедию, а как «Брат-3». Фильмы у меня все разные, потому что мне неинтересно повторяться. Так-то я мог бы снимать «Брат-7», к примеру.
– А Ремарка ты вспоминал, когда «Мне не больно» снимал?
– Нет. Но когда я был студентом, Ремарк и Хемингуэй были моими любимыми писателями. Еще я очень люблю Набокова и много лет хочу снять фильм по книге «Камера обскура».
– Это где слепой, и ему девушка изменяет, и он узнает об этом, когда из ванны вытекает вода?
– Да! Это мое кино. И еще хочу снять «Защиту Лужина»; правда, американцы уже сняли, и очень плохо.
– И «Лолиту» плохо сняли.
– Очень плохо. Это неинтересно. А «Камера обскура» – лучшее его произведение, оно очень кинематографично.
– А, там девушка изменяет слепому, а он ничего не видит.
– Ну да. И там одна ванная на две комнаты гостиничных. Это самое киношное произведение русской литературы!
Я хочу его снять в Европе на английском языке – русские эмигранты живут там и на нем говорят. Старая идея… Было две таких старых, и одну – с 84-м годом – я реализовал. А эту пока нет. Сделаю это кино – и успокоюсь, дальше – плевать.
– Уже договорился?
– Нет! Наследники Набокова сказали: русским не дадим право на экранизацию, только не русским! А я очень хочу это кино сделать! Я за месяц напишу сценарий!
– Был похожий случай, когда Рязанов готовился снимать «Чонкина», а Войнович продал права чехам и те сняли.
– Я с Войновичем был в одном жюри на «Кинотавре». В своем деле он, может, умный, но в кино ничего не понимает. А я сильный тогда был, я тогда победил. Войнович хотел дать приз какому-то говну, а я уперся рогом и Рогожкину дали приз за «Особенности национальной охоты». А второй раз я победил, когда Соловьев меня позвал в Ханты-Мансийск председателем жюри. Из русских фильмов там был «Бумер». Я опять уперся и сказал: приз получит «Бумер», я вам это как председатель жюри заявляю. Тогда мне сказали, что второй в этом случае итальянцам. Я согласился. Я два раза был в жюри и понял: кто сильный, тот и Ленин, а кино не имеет значения.
Фестивали, конкурсы… А с первым фильмом, с дебютом, я попал в официальную программу Каннского фестиваля, в «Особый взгляд» – кажется, в 93-м. С Базом Лурманом, он австралиец, приехал в тот раз с фильмом «Танцкласс», а после снял «Мулен Руж», уже в Голливуде. Мы там сидели на банкете за одним столом: он с группой, и я с Сережей Карнетом, художником моим. Мы говорим – русские не пьют вина!
– Ты правда, что ли, вина не пьешь?
– Пью, конечно… Это мы просто так… Нам говорят, что водки не дадут, пейте что есть. И австралийцы стали стучать стаканами по столу и орать: «Vodka to Russians!» Так нам принесли водки.
– А помнишь, когда праздновали трехсотлетие Питера, ты сидел дома и дописывал сценарий? Что-то про бизнес. Чем дело кончилось?
– А, это кино «Американец»… Там такая история классная… Как американец, процветающий бизнесмен, прибился к инородцам в Иркутской области. Мы часть фильма сняли в Штатах. И когда прилетели в Норильск снимать дальше, американский актер запил. Это который в «Терминаторе» из будущего прилетел, человечество спасать. А в Иркутске он уже еле ходил.
– А, помню, да! Забыл фамилию. У него еще такое жуткое лицо… Ладно б наш запил, а то гляди-ка – иностранец…
Политика
– Вот я смотрел обращение Путина к собранию…– Из циничных практических побуждений? Чтоб куда-то вставить, в какой-то сценарий?
– Ну почему – из циничных? Я, во-первых, родину люблю. А во-вторых, конечно, из корыстных циничных побуждений – чтоб использовать в будущем кино. Мне, например, очень нравится тема бронзового солдата в Эстонии. Я все-таки служил в Латвии полгода и немного знаю Прибалтику. В Риге есть район Болдерая, русский. Там была база, где я служил. Так вот сейчас у меня такое ощущение, что прибалты – глупые. Это же очевидная глупость – то, что делают эстонцы с переносом памятника. Вот у Нади подружка живет в Риге, так они с мужем купили квартиру в центре. А эти уроды приняли решение – отдать все конфискованное имущество бывшим владельцам и их наследникам, которые в основном живут в Америке. Сделали это с надеждой на то, что те вернутся и привезут капитал. Те приехали и всех жильцов выгнали, причем без предоставления жилья, сдали собственность в аренду – и уехали обратно в Америку. Латвия – страна стариков. Вся молодежь уехала на заработки в Ирландию. Страна бедных стариков. Просто ужас! Политик с какими должен быть мозгами, чтоб принять такое решение?
– Ну что, Путина на третий срок?
– Думаю, он Иванова поставит – что хорошо. Линия останется. А сам не уйдет. Может, лидером партии станет…
– А как тебе марш несогласных?
– Не знаю, что это такое.
– Гм… Я думал, ты такое смотришь, ведь разгон демонстраций – это так кинематографично.
– Я вообще не люблю демонстраций…
– В общем, начальством нашим ты доволен.
– А что, Путин – патриот; видишь, как он за родину сказал! Он за наших, он не подкладывается под этих… Вот Путин говорил речь, я лежал и слушал. Он говорил про безопасность нашей страны, про мир на нашей территории. Он наложил мораторий на соглашение с НАТО. Мы выполняем, а они нет! Он сказал, что они козлы, и это правильно. Я на самом деле против Америки на всю голову.
За жизнь
– Я мало общаюсь с людьми. Я почему с людьми не люблю встречаться? Потому что я встречусь, выпью и скажу правду, а люди огорчатся. Была такая история. Мне понравился фильм, который никому не понравился. Масленников снял фильм про девочку сумасшедшую. Я за него вступился – и со всеми поссорился… Да мне и нравится дома сидеть. У меня очень хорошая квартира.– Хорошая. И большая!
– Семь комнат. Правда, и народу много. Дети, мои родители, Надина мама у нас часто… Надя тут сделала дизайн. Она же художник. Печки, видишь, действующие, зимой топим… Видишь, у нас все старое – мебель, стаканы…
И после паузы:
– Я знаю, что недолго проживу.
Опа. От темы антиквариата он плавно перешел, значит, к рассуждениям о бренности человеческой жизни. Ну а что, человек художник, у него одна ассоциация цепляется за другую, и я получаю редкую возможность понаблюдать за творческим процессом рождения образов. И попутно пытаюсь его приободрить:
– Ну, это ты зря так.
– Да нет, просто уже как бы голова сдувается. Энергии я много потерял в молодости. Я столько написал всего! Рассказов, говна всякого… Я хулиганом был, я всю страну проехал, я жизнь прожил – уже сейчас можно сказать… Понимаешь? Люди некоторые за 80 лет такого не видели… Я очень большую жизнь прожил. А сколько у меня девушек было! И талантливых, и знаменитых, и хороших… Это все опыт, из чего и выходит это все (искусство). Вот я когда-то приезжал к девушке в Академгородок, которая меня бросила и вышла замуж. И я, пока ее ждал, бухал с разными людьми. Сколько интересного узнал! Про Томск могу рассказать, про Иркутск, про Челябинск. Мы поехали с группой «Мумий Тролль»… Не той, что сейчас, а с челябинской, сейчас ее нет, наверно. И со Славой Бутусовым, группа «Наутилус». Это был 85-й или 86-й год. С концерта мы по снегу шли пешком на квартиру к кому-то. И я Славе говорю – а вот я тебе спою свою любимую песню. И спел «Разлуку». После Слава сделал альбом «Разлука», где эта песня – главная. Я ему все время говорил: ты берешь ре-минор, а там ведь два аккорда: ля-минор и ми-мажор. Это же шарманочная вещь! Он сделал как бы неправильно. Но, как бы то ни было, он сделал. Так что я тоже поучаствовал в современном рок-н-ролле. Это правда! Можешь у него спросить. А ты знаешь, что в первый раз песню «Я хочу быть с тобой» он спел у меня дома, в Свердловске? Мы бухали, бухали, а потом он выходит с кухни и начинает петь. Все замерли. И всё! Все поняли, что это хит, суперхит. Он пел и играл на моей гитаре. У меня была очень хорошая квартира, однокомнатная. Мне мама сделала квартиру. Я там кино снимал свое первое. У меня уже традиция – в своих местах кино снимать.
– А та девушка в Новосибирске, которая тебя бросила, сейчас небось жалеет страшно?
– Она сейчас в Лондоне живет. Это не она меня бросила, а я ее. Потом я пожалел и вернулся, а она уже замужем. Это целая история, драма.
– «Ромео и Джульетта» – там попроще была история.
– Абсолютно.
– Там ведь что? Все быстро умерли, и все. А у вас: ушел, вернулся, она замужем, он потом женился, она замужем и в Лондоне… Не все так просто, как у Шекспира, который тоже в том городе жил. У тебя замысловатей.