Благоухала тишина.
Вдруг крест с дощечкой, полной блеска
И еле слышимого плеска:
Варюша С. – Моя жена!
Я улыбнулся. Что же боле
Я сделать мог? Ушла – и пусть.
Смешно бы говорить о боли,
А грусть… всегда со мною грусть!
4
5
6
КОЛЬЕ РОНДО
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
“ПЕРУНЧИК”
Я хочу, чтобы знала Россия,
Как тебя, мой Перунчик, люблю,
Чтобы очи твои голубые
Осветляли улыбку мою!
В тихой Гатчине, в парке дворцовом,
У форелей, цветов и лисиц,
Ты живешь молодым, бестолковым,
Весь пронизанный трелями птиц.
Для тебя незаметно начальство,-
Ты свободен, восторжен и дик.
Жизнь в природе – пленительней вальса;
Утонувший в природе – велик.
Русокудрый, плечистый, громадный,
Весь лазоревый и золотой,
Ты какой-то особо отважный:
Полупьяный и полусвятой!..
Ах, недаром же Фофанов дивный,
Мой Перунчик, тебя полюбил:
Мой Перунчик – цыпленок наивный!
Мой Перунчик – эмблема всех сил!
О, мой пламенный! мой вдохновенный,
Бесталанный, но истый поэт!
Русский! юный! весенний! нетленный!
Мой сообщник грезовых побед!
1914. Апрель
Киев
II. МОНУМЕНТАЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ
ГЕРМАНИЯ, НЕ ЗАБЫВАЙСЯ!
ПОЭЗА ВОЗМУЩЕНИЯ
ПОЭЗА К ЕВРОПЕ
ПОЭЗА БЛАГОСЛОВЕНИЯ
ВСЕ ВПЕРЕД!
ПОЭЗА О ГУННАХ
ЗАБАВА БЕЗУМНЫХ
ОНИ СРАЖАЮТСЯ В ПОЛЯХ
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ КАРПАТЫ
ЕЩЕ НЕ ЗНАЧИТ…
МОЙ ОТВЕТ
БЕЛАЯ ФЕЯ
ПОЭЗА О БЕЛЬГИИ
Кто знает? – ты явь или призрак?
Ты будешь ли? есть ли? была ль?
Но лик твой прекрасный нам близок,
В котором восторг и печаль…
Волшебница! ты златодарна:
Твоих городов карусель,
Под строфы Эмиля Верхарна
Кружа, кружевеет Брюссель…
Не верим – не можем! не смеем!-
Что в брызгах снарядовых пен,
Смертельно ужаленный змеем,
Сгорел бирюзовый Лувэн…
И чей это шепот crescendo
Сверляющий умы и сердца,
О бегстве народа в Остендэ,
Где будет начало конца?
О, город прославленных устриц,
И пепельно-палевых дюн,
И волн голубеющих шустриц,-
О, город, трагичний канун!..
Ужель затерялась тропинка,
Тропинка туда, под уклон,
В укромный приют Метерлинка,
Дающего сладостный сон?…
Дождя светозарные нити
Сулят плодородье опять…
Помедлите, нежно усните,-
Не надо, не стоит бежать!..
Нам нужно дружнее сплотиться,
Прияв твой пленительный плен,
О, Бельгия, синяя птица
С глазами принцессы Малэн!..
1914. Октябрь
Петроград
ПОЭЗА ДЛЯ БРЮСОВА
ПАМЯТИ К. М. ФОФАНОВА
ПАМЯТИ А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВА
Он отошел под колокол обедни,
Порвал злоцепь с печалью и нуждой.
Благословен почивший в день святой
Певец нужды – из могикан последний.
Храня заветы славной старины
В своей душе, душа идеалиста,
Он жизнь будил на пиршество весны,
И просыпалась жизнь, смеясь лучисто.
Но пробил час, как зло земли, жесток.-
Борцу за свет объятья тьма раскрыла.
Спокойно спи: ты сделал все, что мог,
И Смерть тебя на жизнь благословила.
1908. Март
ПАМЯТИ П. И. ЧАЙКОВСКОГО
ПАМЯТИ МАЦИЕВИЧА
У Е. К. МРАВИНОЙ
БАРОНАТ
ТАРКОВСКАЯ
МОНУМЕНТАЛЬНЫЕ ПУСТЯКИ
1
Вдруг крест с дощечкой, полной блеска
И еле слышимого плеска:
Варюша С. – Моя жена!
Я улыбнулся. Что же боле
Я сделать мог? Ушла – и пусть.
Смешно бы говорить о боли,
А грусть… всегда со мною грусть!
4
И все еще мне девять. Дача -
В столице дач. Сырой покров.
Туман, конечно. Это значит -
Опять все тот же Петергоф.
Сижу в котэдже. Ряд плетеных
Миньонных стульев. Я – в себе,
А предо мною два влюбленных
Наивных глаза. То – Бэбэ.
Бэбэ! Но надо же представить:
Моя соседка; молода,
Как я, но чуточку лукавит.
Однако, это не беда.
Мы с ней вдвоем за файв-о-клоком.
Она блондинка. Голос чист.
И на лице лазурнооком -
Улыбка, точно аметист.
Бэбэ печальна, но улыбит
Свое лицо, а глазы вниз.
Она молчит, а чай наш выпит,
И вскоре нас принудит мисс,
Подъехав в английской коляске,
С собою ехать в Монплезир,
Где франтам будет делать глазки,
А дети в неисходной ласке
Шептать: “но это ж… votre plaisire?…”
В столице дач. Сырой покров.
Туман, конечно. Это значит -
Опять все тот же Петергоф.
Сижу в котэдже. Ряд плетеных
Миньонных стульев. Я – в себе,
А предо мною два влюбленных
Наивных глаза. То – Бэбэ.
Бэбэ! Но надо же представить:
Моя соседка; молода,
Как я, но чуточку лукавит.
Однако, это не беда.
Мы с ней вдвоем за файв-о-клоком.
Она блондинка. Голос чист.
И на лице лазурнооком -
Улыбка, точно аметист.
Бэбэ печальна, но улыбит
Свое лицо, а глазы вниз.
Она молчит, а чай наш выпит,
И вскоре нас принудит мисс,
Подъехав в английской коляске,
С собою ехать в Монплезир,
Где франтам будет делать глазки,
А дети в неисходной ласке
Шептать: “но это ж… votre plaisire?…”
5
Череповец! пять лет я прожил
В твоем огрязненном снегу,
Где каждый реалист острожил,
Где было пьянство и разгул.
Что ни учитель – Передонов,
Что ни судеец – Хлестаков.
О, сколько муки, сколько стонов,
Наивно-жалобных листков!
Давно из памяти ты вытек,
Ничтожный город на Шексне,
И мой литературный выдвиг
Замедлен по твоей вине…
Тебя забвею. Вечно мокро
В твоих обельменных глазах,
Пускай грядущий мой биограф
Тебя разносит в пух и прах!
В твоем огрязненном снегу,
Где каждый реалист острожил,
Где было пьянство и разгул.
Что ни учитель – Передонов,
Что ни судеец – Хлестаков.
О, сколько муки, сколько стонов,
Наивно-жалобных листков!
Давно из памяти ты вытек,
Ничтожный город на Шексне,
И мой литературный выдвиг
Замедлен по твоей вине…
Тебя забвею. Вечно мокро
В твоих обельменных глазах,
Пускай грядущий мой биограф
Тебя разносит в пух и прах!
6
О, Суда! голубая Суда!
Ты, внучка Волги! дочь Шексны!
Как я хочу к тебе отсюда
В твои одебренные сны!
Осеверив свои стремленья,
Тебя с собой перекрылив
К тебе, река моя, – оленья
За твой стремительный извив.
Твой правый берег весь олесен,
На берегу лиловый дом,
Где возжигала столько песен
Певунья в тускло-золотом.
Я вновь желаю вас оперлить,
Река и дева, две сестры.
Ведь каждая из вас, как стерлядь:
Прозрачно-струйны и остры.
Теките в свет, душой поэта,
Вы, русла моего пера,
Сестра-мечта Елисавета
И Суда, греза и сестра!
Петербург
Декабрь. 1912
Ты, внучка Волги! дочь Шексны!
Как я хочу к тебе отсюда
В твои одебренные сны!
Осеверив свои стремленья,
Тебя с собой перекрылив
К тебе, река моя, – оленья
За твой стремительный извив.
Твой правый берег весь олесен,
На берегу лиловый дом,
Где возжигала столько песен
Певунья в тускло-золотом.
Я вновь желаю вас оперлить,
Река и дева, две сестры.
Ведь каждая из вас, как стерлядь:
Прозрачно-струйны и остры.
Теките в свет, душой поэта,
Вы, русла моего пера,
Сестра-мечта Елисавета
И Суда, греза и сестра!
Петербург
Декабрь. 1912
КОЛЬЕ РОНДО
Александру Толмачеву
1
В мимозах льна, под западные блики,
Окаменела нежно влюблена,
Ты над рекой, босая и в тунике,
В мимозах льна.
Ты от мечтаний чувственных больна.
И что-то есть младенческое в лике,
Но ты, ребенок, слабостью сильна
Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике
Такая страстность! Плоть закалена
В твоей мечте. Придет ли твой великий
В мимозы льна?
Окаменела нежно влюблена,
Ты над рекой, босая и в тунике,
В мимозах льна.
Ты от мечтаний чувственных больна.
И что-то есть младенческое в лике,
Но ты, ребенок, слабостью сильна
Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике
Такая страстность! Плоть закалена
В твоей мечте. Придет ли твой великий
В мимозы льна?
2
Окаменела, нежно влюблена
И вот стоишь, безмолвна, как Фенелла,
И над тобой взошедшая луна
Окаменела.
Твое лицо в луненьи побледнело
В томлении чарующего сна,
И стало все вокруг голубо-бело.
Возникнуть может в каждый миг страна,
Где чувственна душа, как наше тело.
Но что ж теперь в душе твоей? Она
Окаменела.
И вот стоишь, безмолвна, как Фенелла,
И над тобой взошедшая луна
Окаменела.
Твое лицо в луненьи побледнело
В томлении чарующего сна,
И стало все вокруг голубо-бело.
Возникнуть может в каждый миг страна,
Где чувственна душа, как наше тело.
Но что ж теперь в душе твоей? Она
Окаменела.
3
Ты над рекой, босая и в тунике,
И деешь чары с тихою тоской.
Но слышишь ли его призыво-крики
Ты над рекой?
Должно быть, нет: в лице твоем покой,
И лишь глаза восторженны и дики,
Твои глаза; колдунья под луной!
Воздвиг камыш свои из речки пики.
С какою страстью бешеной, с какой
Безумною мольбою к грёзомыке -
Ты над рекой!
И деешь чары с тихою тоской.
Но слышишь ли его призыво-крики
Ты над рекой?
Должно быть, нет: в лице твоем покой,
И лишь глаза восторженны и дики,
Твои глаза; колдунья под луной!
Воздвиг камыш свои из речки пики.
С какою страстью бешеной, с какой
Безумною мольбою к грёзомыке -
Ты над рекой!
4
В мимозах льна олуненные глазы
Призывят тщетно друга, и одна
Ты жжешь свои бесстыжие экстазы
В мимозах льна.
И облака в реке – то вид слона,
То кролика приемлют. Ухо фразы
Готово различить. Но – тишина.
И ткет луна сафировые газы,
Твоим призывом сладко пленена,
И в дущу льнут ее лучи-пролазы
В мимозах льна.
Призывят тщетно друга, и одна
Ты жжешь свои бесстыжие экстазы
В мимозах льна.
И облака в реке – то вид слона,
То кролика приемлют. Ухо фразы
Готово различить. Но – тишина.
И ткет луна сафировые газы,
Твоим призывом сладко пленена,
И в дущу льнут ее лучи-пролазы
В мимозах льна.
5
Ты от мечтаний чувственных больна,
От шорохов, намеков и касаний.
Лицо как бы увяло, и грустна
Ты от мечтаний.
Есть что-то мудро-лживое в тумане:
Как будто тот, но всмотришься – сосна
Чернеет на офлеренной поляне.
И снова ждешь. Душе твоей видна
Вселенная. Уже безгранны грани:
Но это ложь! И стала вдруг темна
Ты от мечтаний!
От шорохов, намеков и касаний.
Лицо как бы увяло, и грустна
Ты от мечтаний.
Есть что-то мудро-лживое в тумане:
Как будто тот, но всмотришься – сосна
Чернеет на офлеренной поляне.
И снова ждешь. Душе твоей видна
Вселенная. Уже безгранны грани:
Но это ложь! И стала вдруг темна
Ты от мечтаний!
6
И что-то есть младенческое в лике,
В его очах расширенных. Чья весть
Застыла в них? И разум в знойном сдвиге
И что-то есть.
Что это? смерть? издевка? чья-то месть?
Невидимые тягостны вериги…
Куда-то мчаться, плыть, лететь и лезть!
К чему же жизнь, любовь, цветы и книги,
Раз некому вручить девичью честь,
Раз душу переехали квадриги
И что-то есть.
В его очах расширенных. Чья весть
Застыла в них? И разум в знойном сдвиге
И что-то есть.
Что это? смерть? издевка? чья-то месть?
Невидимые тягостны вериги…
Куда-то мчаться, плыть, лететь и лезть!
К чему же жизнь, любовь, цветы и книги,
Раз некому вручить девичью честь,
Раз душу переехали квадриги
И что-то есть.
7
Но ты, ребенок, слабостью сильна,-
И вот твой голос тонок стал и звонок,
Как пред тобой бегущая волна:
Ведь ты – ребенок.
Но на форелях – розовых коронок
Тебе не счесть. Когда придет весна,
Не всколыхнут сиреневый просонок,
И в нем не счесть, хотя ты и ясна,
Спиральных чувств души своей! Бессонок!
Готовностью считать их – ты властна,
Но ты – ребенок…
И вот твой голос тонок стал и звонок,
Как пред тобой бегущая волна:
Ведь ты – ребенок.
Но на форелях – розовых коронок
Тебе не счесть. Когда придет весна,
Не всколыхнут сиреневый просонок,
И в нем не счесть, хотя ты и ясна,
Спиральных чувств души своей! Бессонок!
Готовностью считать их – ты властна,
Но ты – ребенок…
8
Ты ждешь его. И кличешь ты. И в клике -
Триумф тщеты. И больше ничего.
Хотя он лик не выявит безликий,
Ты ждешь его.
И в ожиданьи явно торжество,
И нервные в глазах трепещут тики,
Но ты неумолимей оттого;
Раз ты пришла вкусить любви владыки
Своей мечты, безвестца своего,
Раз ты решила пасть среди брусники,-
Ты ждешь его!
Триумф тщеты. И больше ничего.
Хотя он лик не выявит безликий,
Ты ждешь его.
И в ожиданьи явно торжество,
И нервные в глазах трепещут тики,
Но ты неумолимей оттого;
Раз ты пришла вкусить любви владыки
Своей мечты, безвестца своего,
Раз ты решила пасть среди брусники,-
Ты ждешь его!
9
Такая страстность. Плоть закалена.
Во мраке тела скрыта ясность.
Ты верою в мечту упоена:
Такая страстность.
Тебя не испугает безучастность
Пути к тебе не знающего. На
Лице твоем – решимость и опасность.
И верою своей потрясена,
Ты обезумела. И всюду – красность,
Где лунопаль была: тебе дана
Такая страстность.
Во мраке тела скрыта ясность.
Ты верою в мечту упоена:
Такая страстность.
Тебя не испугает безучастность
Пути к тебе не знающего. На
Лице твоем – решимость и опасность.
И верою своей потрясена,
Ты обезумела. И всюду – красность,
Где лунопаль была: тебе дана
Такая страстность.
10
В твоей мечте придет ли твой великий?
Ведь наяву он вечно в темноте.
Что ты безумна – верные улики
В твоей мечте.
И вот шаги. Вот тени. Кто вы, те?
Не эти вы! но тот, – единоликий,-
Он не придет, дитя, к твоей тщете!
Высовывают призраки языки,
И прячутся то в речке, то в кусте…
И сколько злобы в их нещадном зыке -
К твоей мечте.
ll
В мимозах льна – ах! – не цветут мимозы,
А только лен!.. Но, греза, ты вольна,
А потому – безумие и слезы
В мимозах льна.
Да осветится жизнь. Она тесна.
В оковах зла. И в безнадежьи прозы
Мечта на смерть всегда обречена.
Но я – поэт! И мне подвластны грозы,
И грозами душа моя полна.
Да превратятся в девушек стрекозы
В мимозах льна!
20 января 1915
Петроград
Ведь наяву он вечно в темноте.
Что ты безумна – верные улики
В твоей мечте.
И вот шаги. Вот тени. Кто вы, те?
Не эти вы! но тот, – единоликий,-
Он не придет, дитя, к твоей тщете!
Высовывают призраки языки,
И прячутся то в речке, то в кусте…
И сколько злобы в их нещадном зыке -
К твоей мечте.
ll
В мимозах льна – ах! – не цветут мимозы,
А только лен!.. Но, греза, ты вольна,
А потому – безумие и слезы
В мимозах льна.
Да осветится жизнь. Она тесна.
В оковах зла. И в безнадежьи прозы
Мечта на смерть всегда обречена.
Но я – поэт! И мне подвластны грозы,
И грозами душа моя полна.
Да превратятся в девушек стрекозы
В мимозах льна!
20 января 1915
Петроград
“ПЕРУНЧИК”
Петру Ларионову
Я хочу, чтобы знала Россия,
Как тебя, мой Перунчик, люблю,
Чтобы очи твои голубые
Осветляли улыбку мою!
В тихой Гатчине, в парке дворцовом,
У форелей, цветов и лисиц,
Ты живешь молодым, бестолковым,
Весь пронизанный трелями птиц.
Для тебя незаметно начальство,-
Ты свободен, восторжен и дик.
Жизнь в природе – пленительней вальса;
Утонувший в природе – велик.
Русокудрый, плечистый, громадный,
Весь лазоревый и золотой,
Ты какой-то особо отважный:
Полупьяный и полусвятой!..
Ах, недаром же Фофанов дивный,
Мой Перунчик, тебя полюбил:
Мой Перунчик – цыпленок наивный!
Мой Перунчик – эмблема всех сил!
О, мой пламенный! мой вдохновенный,
Бесталанный, но истый поэт!
Русский! юный! весенний! нетленный!
Мой сообщник грезовых побед!
1914. Апрель
Киев
II. МОНУМЕНТАЛЬНЫЕ МОМЕНТЫ
ГЕРМАНИЯ, НЕ ЗАБЫВАЙСЯ!
Германия, не забывайся! Ах, не тебя ли сделал
Бисмарк?
Ах, не тебя ль Вильгельм Оратор могущественно
укрепил?
Но это тяжкое величье солдату русскому на высморк!
Германия, не забывайся! – на твой расчет
ответом – пыл!
Твое величье – в мирном росте; твоя политика
к победам -
Германия, не забывайся! – не приведет тебя, а тут:
И наша доблестная Польша, и Прибалтийский край,
соседом
К тебе придвинутый, под скипетр твоей державы
не взойдут.
С твоей союзницею наглой, с Австро-Венгеркою,
задирой,
Тебе ль греззркой быть, буржуйка трудолюбивая?
тебе ль?!..
Германия, не забывайся! Дрожи перед моею лирой
И помни, что моя Россия твою качала колыбель!
Эст – Тойла
1914. Июнь
Бисмарк?
Ах, не тебя ль Вильгельм Оратор могущественно
укрепил?
Но это тяжкое величье солдату русскому на высморк!
Германия, не забывайся! – на твой расчет
ответом – пыл!
Твое величье – в мирном росте; твоя политика
к победам -
Германия, не забывайся! – не приведет тебя, а тут:
И наша доблестная Польша, и Прибалтийский край,
соседом
К тебе придвинутый, под скипетр твоей державы
не взойдут.
С твоей союзницею наглой, с Австро-Венгеркою,
задирой,
Тебе ль греззркой быть, буржуйка трудолюбивая?
тебе ль?!..
Германия, не забывайся! Дрожи перед моею лирой
И помни, что моя Россия твою качала колыбель!
Эст – Тойла
1914. Июнь
Примечание: Поэза эта написана автором за несколько дней до убийства Франца-Фердинаида, наследника австрийского престола…
ПОЭЗА ВОЗМУЩЕНИЯ
Культурнейший монарх культурной части света!
Оратор и мудрец! философ и солдат!
Внемли моим словам свободного поэта,
Гремящим, как набат!
Я говорю тебе, чья “гордая” корона
Иного ослепить способна невзначай:
Ты – варвар! ты тиран! ты – шут Наполеона!
Пред богом отвечай!
Виню тебя за то, что ты, нахмурив брови,
Воздвиг в своей стране гоненье на славян;
Виню тебя за то, что ты возжаждал крови,
Гордыней обуян!
Виню тебя за то, что мысль направил косо,
Чем запятнал себя и всю свою семью;
Виню тебя за то, что сбросил, как с откоса,
Германию свою!
Предатель! мародер! воитель бесшабашный!
Род Гогенцоллернов навек с тобой умрет…
Возмездия тебе – торжественный и страшный
Народный эшафот!
Так вот она страна Бетховена и Канта,
Плюющая в глаза славянским матерям!..
Так вот культурный центр и мощи, и таланта,
Короновавший Срам!
О, Гёте, оживи! Воскресни, светлый Шиллер!
Кричите из гробов, всеобщие друзья:
– Вильгельм, постой! в стране, где немцами мы
жили
Разбойничать нельзя!
1914. Август
Мыза Ивановка
Оратор и мудрец! философ и солдат!
Внемли моим словам свободного поэта,
Гремящим, как набат!
Я говорю тебе, чья “гордая” корона
Иного ослепить способна невзначай:
Ты – варвар! ты тиран! ты – шут Наполеона!
Пред богом отвечай!
Виню тебя за то, что ты, нахмурив брови,
Воздвиг в своей стране гоненье на славян;
Виню тебя за то, что ты возжаждал крови,
Гордыней обуян!
Виню тебя за то, что мысль направил косо,
Чем запятнал себя и всю свою семью;
Виню тебя за то, что сбросил, как с откоса,
Германию свою!
Предатель! мародер! воитель бесшабашный!
Род Гогенцоллернов навек с тобой умрет…
Возмездия тебе – торжественный и страшный
Народный эшафот!
Так вот она страна Бетховена и Канта,
Плюющая в глаза славянским матерям!..
Так вот культурный центр и мощи, и таланта,
Короновавший Срам!
О, Гёте, оживи! Воскресни, светлый Шиллер!
Кричите из гробов, всеобщие друзья:
– Вильгельм, постой! в стране, где немцами мы
жили
Разбойничать нельзя!
1914. Август
Мыза Ивановка
ПОЭЗА К ЕВРОПЕ
Вильгельм II, германский император,
Хотел давно Европу покорить.
Он подал знак, – и брат пошел на брата,
Рубя сплеча. Живи, кто может жить!
А жить теперь – вопрос самозащиты:
Кто хочет жить, будь доблестным бойцом!
Да будут вечной славою покрыты
Идущие на недруга с мечом!
Запомните, идущие от клена,
От рыбных рек, от матери-сохи:
Кощунственно играть в Наполеона,-
Им надо быть! – вот в том-то и грехи.
Да, тяжело забыть сестру и брата,
Уют семьи и таинства любви…
Он должен пасть, германский император,
Вильгельм II: кто хочет жить, живи!
Мыза Ивановка
Июль 1914
Хотел давно Европу покорить.
Он подал знак, – и брат пошел на брата,
Рубя сплеча. Живи, кто может жить!
А жить теперь – вопрос самозащиты:
Кто хочет жить, будь доблестным бойцом!
Да будут вечной славою покрыты
Идущие на недруга с мечом!
Запомните, идущие от клена,
От рыбных рек, от матери-сохи:
Кощунственно играть в Наполеона,-
Им надо быть! – вот в том-то и грехи.
Да, тяжело забыть сестру и брата,
Уют семьи и таинства любви…
Он должен пасть, германский император,
Вильгельм II: кто хочет жить, живи!
Мыза Ивановка
Июль 1914
ПОЭЗА БЛАГОСЛОВЕНИЯ
Я не сочувствую войне
Как проявленью грубой силы.
Страшны досрочные могилы
И оскорбительны вдвойне.
К победе красная стезя,
И скорбь на ней – исход конечный.
Безразумной и бессердечной
Войне сочувствовать нельзя.
Но есть великая война -
Война народной обороны:
Отбросить вражьи легионы
Встает пронзенная страна.
Когда отечество в огне,
И нет воды, лей кровь, как воду…
Благословение народу!
Благословение войне!
1914. Август
Мыза Ивановка
Как проявленью грубой силы.
Страшны досрочные могилы
И оскорбительны вдвойне.
К победе красная стезя,
И скорбь на ней – исход конечный.
Безразумной и бессердечной
Войне сочувствовать нельзя.
Но есть великая война -
Война народной обороны:
Отбросить вражьи легионы
Встает пронзенная страна.
Когда отечество в огне,
И нет воды, лей кровь, как воду…
Благословение народу!
Благословение войне!
1914. Август
Мыза Ивановка
ВСЕ ВПЕРЕД!
Кто рушит Германию, скорее на станцию!-
Там поезд за поездом стремится вперед.
Да здравствует Сербия! Да здравствует Франция!
И сердце Славянии – наш хлебный народ!
За малую, милую и смелую Сербию
Мы крепко и пламенно, друзья, постоим!
Проявим спокойствие, восторг и энергию,
Россия-Медведица пред гневом твоим!
Раскройте же, матери и жены, Евангелье!
В ряды Краснокрестия ступайте без слов!
Да здравствует Бельгия, Япония, Англия!
Ура, Черногория, царица орлов!
1914. Июль
Мыза Ивановка
Там поезд за поездом стремится вперед.
Да здравствует Сербия! Да здравствует Франция!
И сердце Славянии – наш хлебный народ!
За малую, милую и смелую Сербию
Мы крепко и пламенно, друзья, постоим!
Проявим спокойствие, восторг и энергию,
Россия-Медведица пред гневом твоим!
Раскройте же, матери и жены, Евангелье!
В ряды Краснокрестия ступайте без слов!
Да здравствует Бельгия, Япония, Англия!
Ура, Черногория, царица орлов!
1914. Июль
Мыза Ивановка
ПОЭЗА О ГУННАХ
Смешна пангерманизма мания,-
В нее поверит лишь профан.
С ушами влезешь ты, Германия,
В просторный русский сарафан!
С тобой, Россия, Англо-Франция:
Утроенная, ты стройна.
Оматовит весь лоск германца
Отечественная война.
А ты, культурник века нашего,
Универсальный нео-гунн,
Чья дипломатия анашева,
Кровавых жаждешь ты лагун!
Да сгинет наглая Вильгельмия -
Разбойническая страна!
И да воскликнет мир в веселии:
“Германия прекращена!”
1914. Август
Мыза Ивановка
В нее поверит лишь профан.
С ушами влезешь ты, Германия,
В просторный русский сарафан!
С тобой, Россия, Англо-Франция:
Утроенная, ты стройна.
Оматовит весь лоск германца
Отечественная война.
А ты, культурник века нашего,
Универсальный нео-гунн,
Чья дипломатия анашева,
Кровавых жаждешь ты лагун!
Да сгинет наглая Вильгельмия -
Разбойническая страна!
И да воскликнет мир в веселии:
“Германия прекращена!”
1914. Август
Мыза Ивановка
ЗАБАВА БЕЗУМНЫХ
Война им кажется забавой,
Игрой, затеей шалуна.
А в небе бомбою кровавой
Летящая творит луна
Солдата липою корявой
И медью – злато галуна.
И Бельгию уж не луна ли
Хотела превратить в отэль,
Где б их не только не прогнали,
А приготовили постель
И накормили, как едва ли
Кормили злаки их земель.
А герцогство Аделаиды
С его заманчивым мостом
Какие открывало виды!
Но стал автомобиль крестом
На том мосту, – и панихиды
Звучат на их пути пустом.
И Льеж сражен, и близко Сена.
Над Notre-Dame аэроплан
Кощунствует и, в жажде тлена,
Бросает бомбы… Рухнул план:
Взрыв душ французских, пушек пена,-
И враг смятеньем обуян!
От сна восставшая Варшава!
Ты поступила, как Париж:
Когда тевтонская орава
Надеялась – ты смертно спишь,-
Вздохнула ты, вся – гнев и лава.
Смела ее, и снова тишь.
Что ж, забавляйтесь! Льет отраду
Во всей Вселенной уголки
Благая весть: круша преграду,
Идут, ловя врага в силки,
К Берлину, к Вене и к Царьграду
Благочестивые полки!
1914. Октябрь
Игрой, затеей шалуна.
А в небе бомбою кровавой
Летящая творит луна
Солдата липою корявой
И медью – злато галуна.
И Бельгию уж не луна ли
Хотела превратить в отэль,
Где б их не только не прогнали,
А приготовили постель
И накормили, как едва ли
Кормили злаки их земель.
А герцогство Аделаиды
С его заманчивым мостом
Какие открывало виды!
Но стал автомобиль крестом
На том мосту, – и панихиды
Звучат на их пути пустом.
И Льеж сражен, и близко Сена.
Над Notre-Dame аэроплан
Кощунствует и, в жажде тлена,
Бросает бомбы… Рухнул план:
Взрыв душ французских, пушек пена,-
И враг смятеньем обуян!
От сна восставшая Варшава!
Ты поступила, как Париж:
Когда тевтонская орава
Надеялась – ты смертно спишь,-
Вздохнула ты, вся – гнев и лава.
Смела ее, и снова тишь.
Что ж, забавляйтесь! Льет отраду
Во всей Вселенной уголки
Благая весть: круша преграду,
Идут, ловя врага в силки,
К Берлину, к Вене и к Царьграду
Благочестивые полки!
1914. Октябрь
ОНИ СРАЖАЮТСЯ В ПОЛЯХ
Они сражаются в полях,
Все позабывшие в боях,
Не забывая лишь о том,
Что где-то есть родимый дом,
Что дома ждет, тоскуя, мать
И не устанет вечно ждать,
Что плачет милая жена,
В такие дни всегда верна,
И дети резвою гурьбой
Играют беззаботно “в бой”.
Они сражаются в полях,
Сегодня – люди, завтра – прах,
Они отстаивают нас,
Но кто из них свой знает час?
А если б знать!.. А если б знать,
Тогда нельзя душой пылать:
Ужасно заряжать ружье,
Провидя близкое свое…
Неумертвимые в мечтах,
Они сражаются в полях!
1914. Октябрь
Все позабывшие в боях,
Не забывая лишь о том,
Что где-то есть родимый дом,
Что дома ждет, тоскуя, мать
И не устанет вечно ждать,
Что плачет милая жена,
В такие дни всегда верна,
И дети резвою гурьбой
Играют беззаботно “в бой”.
Они сражаются в полях,
Сегодня – люди, завтра – прах,
Они отстаивают нас,
Но кто из них свой знает час?
А если б знать!.. А если б знать,
Тогда нельзя душой пылать:
Ужасно заряжать ружье,
Провидя близкое свое…
Неумертвимые в мечтах,
Они сражаются в полях!
1914. Октябрь
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ КАРПАТЫ
Войска победоносные
Идут на Будапешт,
В терпеньи безвопросные,
Исполнены надежд.
“Идем себе не знаючи,
Дорожкою-путем…
Во Львове были давеча,-
Куда теперь идем?…”
Идут себе, веселые
В святой своей тоске…
Вокруг – долины голые,
Карпаты – вдалеке.
“Карпаты – дело плевое,-
Нам взять их не хитро,
Когда у нас здоровое
Рассейское нутро…
Ходите, ноги резвые,
Дыши вольготней, грудь!
Мы – хлебные, мы – трезвые,
Осилим как-нибудь!”
Храни вас Бог, любимые,
У вражьего леска,
Войска непобедимые,
Чудесные войска!
1914
Идут на Будапешт,
В терпеньи безвопросные,
Исполнены надежд.
“Идем себе не знаючи,
Дорожкою-путем…
Во Львове были давеча,-
Куда теперь идем?…”
Идут себе, веселые
В святой своей тоске…
Вокруг – долины голые,
Карпаты – вдалеке.
“Карпаты – дело плевое,-
Нам взять их не хитро,
Когда у нас здоровое
Рассейское нутро…
Ходите, ноги резвые,
Дыши вольготней, грудь!
Мы – хлебные, мы – трезвые,
Осилим как-нибудь!”
Храни вас Бог, любимые,
У вражьего леска,
Войска непобедимые,
Чудесные войска!
1914
ЕЩЕ НЕ ЗНАЧИТ…
Еще не значит быть изменником -
Быть радостным и молодым,
Не причиняя боли пленникам
И не спеша в шрапнельный дым…
Ходить в театр, в кинематографы,
Писать стихи, купить трюмо,
И много нежного и доброго
Вложить к любимому в письмо.
Пройтиться по Морской с шатенками,
Свивать венки из кризантэм,
По-прежнему пить сливки с пенками
И кушать за десертом крэм -
Еще не значит… Прочь уныние
И ядовитая хандра!
Война – войной. Но очи синие,
Синейте завтра, как вчера!
Война – войной. А розы – розами.
Стихи – стихами. Снами – сны.
Мы живы смехом! живы грезами!
А если живы – мы сильны!
В желаньи жить – сердца упрочены…
Живи, надейся и молчи…
Когда ж настанет наша очередь,
Цветы мы сменим на мечи!
1914. Октябрь
Быть радостным и молодым,
Не причиняя боли пленникам
И не спеша в шрапнельный дым…
Ходить в театр, в кинематографы,
Писать стихи, купить трюмо,
И много нежного и доброго
Вложить к любимому в письмо.
Пройтиться по Морской с шатенками,
Свивать венки из кризантэм,
По-прежнему пить сливки с пенками
И кушать за десертом крэм -
Еще не значит… Прочь уныние
И ядовитая хандра!
Война – войной. Но очи синие,
Синейте завтра, как вчера!
Война – войной. А розы – розами.
Стихи – стихами. Снами – сны.
Мы живы смехом! живы грезами!
А если живы – мы сильны!
В желаньи жить – сердца упрочены…
Живи, надейся и молчи…
Когда ж настанет наша очередь,
Цветы мы сменим на мечи!
1914. Октябрь
МОЙ ОТВЕТ
Еще не значит быть сатириком -
Давать озлобленный совет
Прославленным поэтам-лирикам
Искать и воинских побед…
Неразлучаемые с Музою
Ни под водою, ни в огне,
Боюсь, что будем лишь обузою
Своим же братьям на войне.
Мы избалованы вниманием,
И наши ли, pardon, грехи,
Когда идут шестым изданием
Иных “ненужные” стихи?!..
– Друзья! Но если в день убийственный
Падет последний исполин,
Тогда ваш нежный, ваш единственный,
Я поведу вас на Берлин!
1914. Зима
Давать озлобленный совет
Прославленным поэтам-лирикам
Искать и воинских побед…
Неразлучаемые с Музою
Ни под водою, ни в огне,
Боюсь, что будем лишь обузою
Своим же братьям на войне.
Мы избалованы вниманием,
И наши ли, pardon, грехи,
Когда идут шестым изданием
Иных “ненужные” стихи?!..
– Друзья! Но если в день убийственный
Падет последний исполин,
Тогда ваш нежный, ваш единственный,
Я поведу вас на Берлин!
1914. Зима
БЕЛАЯ ФЕЯ
По слезным лестницам, как белка, прыгая,
Крепясь при публике, во сне рыдая,
Мелькает белая, святая, тихая,
Такая скромная и молодая.
И в годы-сумерки, и в зори вешние,
И в жизни вечером – одна и та же:
Всегда безвестная, всегда нездешняя,
Покоя раненых она на страже.
В палатах буднично, – и удивительно ль,
Что фея белая больным желанна?
Кто поднимается, кто руку вытянул,
Смеются ласково и осиянно.
Полетом голубя бинты покажутся,
Шампанским вспенится лекарство в склянке,
И что-то доброе такое скажется,
Непроизвольное сестре-смуглянке…
Негромким отзвуком, неясным отблеском
Сестры и матери, жены, невесты
Провеет строгая героям доблестным,
А где расплачется – то свято место!
1914. Октябрь
Крепясь при публике, во сне рыдая,
Мелькает белая, святая, тихая,
Такая скромная и молодая.
И в годы-сумерки, и в зори вешние,
И в жизни вечером – одна и та же:
Всегда безвестная, всегда нездешняя,
Покоя раненых она на страже.
В палатах буднично, – и удивительно ль,
Что фея белая больным желанна?
Кто поднимается, кто руку вытянул,
Смеются ласково и осиянно.
Полетом голубя бинты покажутся,
Шампанским вспенится лекарство в склянке,
И что-то доброе такое скажется,
Непроизвольное сестре-смуглянке…
Негромким отзвуком, неясным отблеском
Сестры и матери, жены, невесты
Провеет строгая героям доблестным,
А где расплачется – то свято место!
1914. Октябрь
ПОЭЗА О БЕЛЬГИИ
Вере Вертер
Кто знает? – ты явь или призрак?
Ты будешь ли? есть ли? была ль?
Но лик твой прекрасный нам близок,
В котором восторг и печаль…
Волшебница! ты златодарна:
Твоих городов карусель,
Под строфы Эмиля Верхарна
Кружа, кружевеет Брюссель…
Не верим – не можем! не смеем!-
Что в брызгах снарядовых пен,
Смертельно ужаленный змеем,
Сгорел бирюзовый Лувэн…
И чей это шепот crescendo
Сверляющий умы и сердца,
О бегстве народа в Остендэ,
Где будет начало конца?
О, город прославленных устриц,
И пепельно-палевых дюн,
И волн голубеющих шустриц,-
О, город, трагичний канун!..
Ужель затерялась тропинка,
Тропинка туда, под уклон,
В укромный приют Метерлинка,
Дающего сладостный сон?…
Дождя светозарные нити
Сулят плодородье опять…
Помедлите, нежно усните,-
Не надо, не стоит бежать!..
Нам нужно дружнее сплотиться,
Прияв твой пленительный плен,
О, Бельгия, синяя птица
С глазами принцессы Малэн!..
1914. Октябрь
Петроград
ПОЭЗА ДЛЯ БРЮСОВА
Вы, чьи стихи как бронзольвы,
Вы поступаете бесславно.
Валерий Яковлевич! Вы -
Завистник, выраженный явно.
Всегда нас разделяла грань:
Мы с вами оба гениальцы,
Но разных толков. Ваша брань -
Уже не львы, а просто зайцы…
Различны данные у нас:
Я – вдохновенностью экватор,
И я осоловил Парнас,
Вы – бронзовый версификатор!
И свой у каждого подход
Все к тем же темам мирозданья,
У каждого свой взгляд, свой взлёт,
Свои мечты, свои заданья.
Вы – терпеливый эрудит,
И Ваше свойство – всеанализ.
Я – самоучка-интуит,-
Мне непонятна Ваша зависть!
Но чем же, как не ею, чем
Я объясню нападки Ваши
На скудость тем, моих-то тем!
На лейт-мотивность, мая краше!
Не отвечаю никому:
Достойных нет. Но Вам отвечу,
Я вам отвечу потому,
Что верю в нашу снова встречу.
Я исто смел. Я исто прям.
Вас ненавидят много трусов.
Но я люблю Вас: вот я Вам
И говорю, Валерий Брюсов.
Не вы ль приветили меня
В те дни, когда еще бутылки
Журчали, весело звеня,
Как Фофанов приветил пылкий?
Я Вам признателен всегда,
Но зависть Вашу не приемлю…
Прояснись, каждая звезда,
Ты, озаряющая землю!
1915. Январь
Вы поступаете бесславно.
Валерий Яковлевич! Вы -
Завистник, выраженный явно.
Всегда нас разделяла грань:
Мы с вами оба гениальцы,
Но разных толков. Ваша брань -
Уже не львы, а просто зайцы…
Различны данные у нас:
Я – вдохновенностью экватор,
И я осоловил Парнас,
Вы – бронзовый версификатор!
И свой у каждого подход
Все к тем же темам мирозданья,
У каждого свой взгляд, свой взлёт,
Свои мечты, свои заданья.
Вы – терпеливый эрудит,
И Ваше свойство – всеанализ.
Я – самоучка-интуит,-
Мне непонятна Ваша зависть!
Но чем же, как не ею, чем
Я объясню нападки Ваши
На скудость тем, моих-то тем!
На лейт-мотивность, мая краше!
Не отвечаю никому:
Достойных нет. Но Вам отвечу,
Я вам отвечу потому,
Что верю в нашу снова встречу.
Я исто смел. Я исто прям.
Вас ненавидят много трусов.
Но я люблю Вас: вот я Вам
И говорю, Валерий Брюсов.
Не вы ль приветили меня
В те дни, когда еще бутылки
Журчали, весело звеня,
Как Фофанов приветил пылкий?
Я Вам признателен всегда,
Но зависть Вашу не приемлю…
Прояснись, каждая звезда,
Ты, озаряющая землю!
1915. Январь
ПАМЯТИ К. М. ФОФАНОВА
Погасли пламенные похороны
Поэта, спящего в мечте…
Да озарится имя Фофанова
В земной рутине и тщете!
Не позабудьте, люди, подвига его:
Он златолетье с вами жил…
Душа измучилась юродивого,-
Разузлена система жил.
Сожженный трезвыми и пьяницами,
Лежит обуглившийся ствол.
Благоговейно ветер кланяется
Тому, чье имя – Произвол!
Листва седеет, и седеющая
Испепеляется во прах.
А сердце… сердце стонет: “где еще его
Ждет неизбежный новый страх?…”
О, ожидание убийственное!
Но, может быть, Земля – пролог
К загробному, всегда невыясненному,
Где есть спокойный уголок?…
Там Царство неба – аметистовая
Страна, где в мире и любви
В душистых сумерках посвистывая,
Перятся серо соловьи.
1911. Май
Поэта, спящего в мечте…
Да озарится имя Фофанова
В земной рутине и тщете!
Не позабудьте, люди, подвига его:
Он златолетье с вами жил…
Душа измучилась юродивого,-
Разузлена система жил.
Сожженный трезвыми и пьяницами,
Лежит обуглившийся ствол.
Благоговейно ветер кланяется
Тому, чье имя – Произвол!
Листва седеет, и седеющая
Испепеляется во прах.
А сердце… сердце стонет: “где еще его
Ждет неизбежный новый страх?…”
О, ожидание убийственное!
Но, может быть, Земля – пролог
К загробному, всегда невыясненному,
Где есть спокойный уголок?…
Там Царство неба – аметистовая
Страна, где в мире и любви
В душистых сумерках посвистывая,
Перятся серо соловьи.
1911. Май
ПАМЯТИ А. М. ЖЕМЧУЖНИКОВА
Что сделать я мог, то я сделал, и с миром ты ныне,
О, жизнь, отпускаешь меня…
А. Жемчужников
Он отошел под колокол обедни,
Порвал злоцепь с печалью и нуждой.
Благословен почивший в день святой
Певец нужды – из могикан последний.
Храня заветы славной старины
В своей душе, душа идеалиста,
Он жизнь будил на пиршество весны,
И просыпалась жизнь, смеясь лучисто.
Но пробил час, как зло земли, жесток.-
Борцу за свет объятья тьма раскрыла.
Спокойно спи: ты сделал все, что мог,
И Смерть тебя на жизнь благословила.
1908. Март
ПАМЯТИ П. И. ЧАЙКОВСКОГО
Я окропил росой его таланта
Свои мечты и вижу: входят в парк -
Как призраки – Онегин, Иоланта,
Татьяна, Лиза, Герман, Жанна д'Арк.
Струи ручья целуют черевички…
Эскиз теней набросила луна…
И гости грез запели там, где птички
В березах спят и дремлет тишина.
О греза-сон! о, греза-чародейка!
О, греза-луч созвездия поэм!
Но вскоре жизнь, как ведьма, как злодейка,
Рассеет сна обманчивый эдем…
1908. Октябрь
Свои мечты и вижу: входят в парк -
Как призраки – Онегин, Иоланта,
Татьяна, Лиза, Герман, Жанна д'Арк.
Струи ручья целуют черевички…
Эскиз теней набросила луна…
И гости грез запели там, где птички
В березах спят и дремлет тишина.
О греза-сон! о, греза-чародейка!
О, греза-луч созвездия поэм!
Но вскоре жизнь, как ведьма, как злодейка,
Рассеет сна обманчивый эдем…
1908. Октябрь
ПАМЯТИ МАЦИЕВИЧА
Он стал на миг бесстранным королем:
“Гном” стал велик…
Загрезился, забылся над рулем -
На миг…
“Куда хочу – везде: в дурман гитан,
Иль на Квантун…
Я все могу!” – подумал капитан -
Летун.
“Не всё”,– шепнулось кем-то, и на твердь,-
Ни то, ни се -
Он грохнулся. То прошептала смерть:
“Не все…”
Столяр, сюда! Рубанок – касса ты
Для всех порфир…
В эфир, кто в смерти ищет красоты,-
В эфир!
1910. Сентябрь
“Гном” стал велик…
Загрезился, забылся над рулем -
На миг…
“Куда хочу – везде: в дурман гитан,
Иль на Квантун…
Я все могу!” – подумал капитан -
Летун.
“Не всё”,– шепнулось кем-то, и на твердь,-
Ни то, ни се -
Он грохнулся. То прошептала смерть:
“Не все…”
Столяр, сюда! Рубанок – касса ты
Для всех порфир…
В эфир, кто в смерти ищет красоты,-
В эфир!
1910. Сентябрь
У Е. К. МРАВИНОЙ
Мравина и колоратура -
Это ль не синонимы и стиль?
Догорела лампа. Абажура
Не схранила выблеклая Джильда:
Нет ни лампы, ни надлампника,-
Всё сгорело…
(Недосмотр неопытного рампника?…)
Отчего так жутко-онемело
Поднялась навстречу мне она?
И она ли это? Как больна!-
Ничего от Мравиной. Тень тени.
Ветка перееханной сирени,
И бокал, извиненный до дна.
1913. Март
Ялта
Это ль не синонимы и стиль?
Догорела лампа. Абажура
Не схранила выблеклая Джильда:
Нет ни лампы, ни надлампника,-
Всё сгорело…
(Недосмотр неопытного рампника?…)
Отчего так жутко-онемело
Поднялась навстречу мне она?
И она ли это? Как больна!-
Ничего от Мравиной. Тень тени.
Ветка перееханной сирени,
И бокал, извиненный до дна.
1913. Март
Ялта
БАРОНАТ
МАДРИГАЛ
В оперных театрах сказочных планет,
Там, где все палаццо из пластов базальта,
Там, где веет воздух бархатом контральто,-
Лучшего сопрано, чем Ржевусска, нет.
И когда графиня, наведя лорнет,
Нежит соловьисто, зал колоратурой
И со строго-мерной светскою бравурой
Резвится по сцене в снежном парике,-
Точно одуванчик, пляшущий в реке,
Точно кризантэма в трепетной руке,-
Сколько восхищенья всюду: справа, слева!
Блещут от восторга серьги у гетер…
– Да, это – графиня, – говорит партер,
А балкон щебечет: “Это – королева!”
1910. Июнь
Там, где все палаццо из пластов базальта,
Там, где веет воздух бархатом контральто,-
Лучшего сопрано, чем Ржевусска, нет.
И когда графиня, наведя лорнет,
Нежит соловьисто, зал колоратурой
И со строго-мерной светскою бравурой
Резвится по сцене в снежном парике,-
Точно одуванчик, пляшущий в реке,
Точно кризантэма в трепетной руке,-
Сколько восхищенья всюду: справа, слева!
Блещут от восторга серьги у гетер…
– Да, это – графиня, – говорит партер,
А балкон щебечет: “Это – королева!”
1910. Июнь
ТАРКОВСКАЯ
СОНЕТ С КОДОЮ
По подвигам, по рыцарским сердцам,-
Змея, голубка, кошечка, романтик,-
Она томилась с детства. В прейс-куранте
Стереотипов нет ее мечтам
Названья и цены. К ее устам
Льнут ровные “заставки”. Но – отстаньте!-
Вот как-то не сказалось. В бриллианте
Есть место электрическим огням.
О, внешний сверк на хрупости мизинца!
Ты не привлек властительного принца:
Поработитель медлил. И змея
В романтика и в кошечку с голубкой
Вонзала жало. Расцвела преступкой,
От электричных ядов, – не моя!..-
Тарковская.
Веймарн
1918. Август
Змея, голубка, кошечка, романтик,-
Она томилась с детства. В прейс-куранте
Стереотипов нет ее мечтам
Названья и цены. К ее устам
Льнут ровные “заставки”. Но – отстаньте!-
Вот как-то не сказалось. В бриллианте
Есть место электрическим огням.
О, внешний сверк на хрупости мизинца!
Ты не привлек властительного принца:
Поработитель медлил. И змея
В романтика и в кошечку с голубкой
Вонзала жало. Расцвела преступкой,
От электричных ядов, – не моя!..-
Тарковская.
Веймарн
1918. Август
МОНУМЕНТАЛЬНЫЕ ПУСТЯКИ
Прочтя рецензий тысяч двадцать,
Мне хочется поиздеваться.
Элиграф-экспромт
1
Когда какой-нибудь там “критик”
(Поганенький такой “поэт”)
Из зависти твердит: “Смотрите,
Ваш Игорь – миг, Ваш Игорь – бред;
Он на безвременьи заметен
И то лишь наглостью своей” -
Тогда я просто безответен:
Так хорошо душе моей.
Не все ли мне равно – я гений
Иль заурядная бездарь,
Когда я точно сад весенний
И весь сплошная светозарь,
Я улыбаюсь безмятежно
Успехам, ругани – всему:
(Поганенький такой “поэт”)
Из зависти твердит: “Смотрите,
Ваш Игорь – миг, Ваш Игорь – бред;
Он на безвременьи заметен
И то лишь наглостью своей” -
Тогда я просто безответен:
Так хорошо душе моей.
Не все ли мне равно – я гений
Иль заурядная бездарь,
Когда я точно сад весенний
И весь сплошная светозарь,
Я улыбаюсь безмятежно
Успехам, ругани – всему: