13
Царица вскочила и сделала шаг,
Жезлом отстранила вассала,
Склонилась, взглянула, зарделась, как мак:
Ей многое цифра сказала!
Жезлом отстранила вассала,
Склонилась, взглянула, зарделась, как мак:
Ей многое цифра сказала!
14
Смущенно взошла она снова на трон
С мечтой, устремленной в пространство,
И к ней подошел вседержитель корон,
Пылающий зноем убранства.
С мечтой, устремленной в пространство,
И к ней подошел вседержитель корон,
Пылающий зноем убранства.
15
С почтеньем склонился пред нею король
В обласканной солнцем тиаре,
Сказав ей: “Лилея, сыграть соизволь
На раковин моря гитаре”.
В обласканной солнцем тиаре,
Сказав ей: “Лилея, сыграть соизволь
На раковин моря гитаре”.
16
Но странно взглянула Инэс на него
И, каждое слово смакуя,
Ему отвечала: – Больна, – оттого
Сегодня играть не могу я.
И, каждое слово смакуя,
Ему отвечала: – Больна, – оттого
Сегодня играть не могу я.
17
И бал прекратился к досаде гостей…
С тех пор одинока царица.
Но в чем же загадка игральных костей?
– Да в том, что была единица!
Мыза Ивановка
С тех пор одинока царица.
Но в чем же загадка игральных костей?
– Да в том, что была единица!
Мыза Ивановка
ОСЕННИЕ МЕЧТЫ
Бодрящей свежестью пахнуло
В окно – я встала на заре.
Лампада трепетно вздохнула.
Вздох отражен на серебре
Старинных образов в киоте…
Задумчиво я вышла в сад;
Он, как и я, рассвету рад,
Однако холодно в капоте,
Вернусь и захвачу платок.
…Как светозарно это утро!
Какой живящий холодок!
А небо – море перламутра!
Струи живительной прохлады
Вплывают в высохшую грудь,
И утром жизнь мне жаль чуть-чуть;
При светлом пробужденьи сада.
Теперь, когда уже не днями
Мне остается жизнь считать,
А лишь минутами, – я с вами
Хочу немного поболтать.
Быть может, вам не “интересно”-
Узнать, что смерть моя близка,
Но пусть же будет вам известно,
Что с сердцем делает тоска
Любимой женщины когда-то
И после брошенной, как хлам.
Да, следует напомнить вам,
Что где-то ждет и вас расплата
За злой удар ее мечтам.
Скажите откровенно мне,
По правде, – вы меня любили?
Ужели что вы говорили
Я только слышала… во сне?!
Ужель “игра воображенья”-
И ваши клятвы, и мольбы,
А незабвенные мгновенья -
Смех иронической судьбы?
Рассейте же мои сомненья,
Сказав, что это был ни сон,
Ни сказка, ни мираж, ни греза,-
Что это жизнь была, что стон
Больного сердца и угроза
Немая за обман, за ложь -
Плоды не фикции страданья,
А сердца страстное стенанье,
Которым равных не найдешь.
Скажите мне: “Да, это было”,-
И я, клянусь, вам все прощу:
Ведь вас я так всегда любила
И вам ли, другу, отомщу?
Какой абсурд! Что за нелепость!
Да вам и кары не сыскать…
Я Господа молю, чтоб крепость
Послал душе моей; страдать
Удел, должно быть, мой печальный,
А я – религии раба,
И буду доживать “опальной”,
Как предназначила судьба.
Итак, я не зову вас в бой,
Не стану льстить, как уж сказала;
Но вот что видеть я б желала
Сейчас в деревьях пред собой:
Чтоб вы, такой красивый, знатный,
Кипящий молодостью весь,
Мучительно кончались здесь,
Вдыхая воздух ароматный,
Смотря на солнечный восход
И восхищаясь птичьей трелью,
Желая жить, вкушать веселье.
Ушли б от жизненных красот.
Мне сладко, чтобы вы страдали,
В сознаньи ожидая смерть,
Я превратила б сердце в твердь,
Которую б не размягчали
Ни ваши муки, ни мольбы,
Мольбы отчаянья, бессилья…
У вашей мысли рвутся крылья,
Мутнеет взор… то – месть судьбы!
Я мстить не стану вам активно,
Но сладко б видеть вас в беде,
Хоть то религии противно.
Но идеала нет нигде.
И я, как человек, конечно,
Эгоистична и слаба
И своего же “я” раба.
А это рабство, к горю, вечно.
…Чахотка точит организм,
Умру на днях, сойдя с “арены”.
Какие грустные рефрены!
Какой насмешливый лиризм!
Гатчина
В окно – я встала на заре.
Лампада трепетно вздохнула.
Вздох отражен на серебре
Старинных образов в киоте…
Задумчиво я вышла в сад;
Он, как и я, рассвету рад,
Однако холодно в капоте,
Вернусь и захвачу платок.
…Как светозарно это утро!
Какой живящий холодок!
А небо – море перламутра!
Струи живительной прохлады
Вплывают в высохшую грудь,
И утром жизнь мне жаль чуть-чуть;
При светлом пробужденьи сада.
Теперь, когда уже не днями
Мне остается жизнь считать,
А лишь минутами, – я с вами
Хочу немного поболтать.
Быть может, вам не “интересно”-
Узнать, что смерть моя близка,
Но пусть же будет вам известно,
Что с сердцем делает тоска
Любимой женщины когда-то
И после брошенной, как хлам.
Да, следует напомнить вам,
Что где-то ждет и вас расплата
За злой удар ее мечтам.
Скажите откровенно мне,
По правде, – вы меня любили?
Ужели что вы говорили
Я только слышала… во сне?!
Ужель “игра воображенья”-
И ваши клятвы, и мольбы,
А незабвенные мгновенья -
Смех иронической судьбы?
Рассейте же мои сомненья,
Сказав, что это был ни сон,
Ни сказка, ни мираж, ни греза,-
Что это жизнь была, что стон
Больного сердца и угроза
Немая за обман, за ложь -
Плоды не фикции страданья,
А сердца страстное стенанье,
Которым равных не найдешь.
Скажите мне: “Да, это было”,-
И я, клянусь, вам все прощу:
Ведь вас я так всегда любила
И вам ли, другу, отомщу?
Какой абсурд! Что за нелепость!
Да вам и кары не сыскать…
Я Господа молю, чтоб крепость
Послал душе моей; страдать
Удел, должно быть, мой печальный,
А я – религии раба,
И буду доживать “опальной”,
Как предназначила судьба.
Итак, я не зову вас в бой,
Не стану льстить, как уж сказала;
Но вот что видеть я б желала
Сейчас в деревьях пред собой:
Чтоб вы, такой красивый, знатный,
Кипящий молодостью весь,
Мучительно кончались здесь,
Вдыхая воздух ароматный,
Смотря на солнечный восход
И восхищаясь птичьей трелью,
Желая жить, вкушать веселье.
Ушли б от жизненных красот.
Мне сладко, чтобы вы страдали,
В сознаньи ожидая смерть,
Я превратила б сердце в твердь,
Которую б не размягчали
Ни ваши муки, ни мольбы,
Мольбы отчаянья, бессилья…
У вашей мысли рвутся крылья,
Мутнеет взор… то – месть судьбы!
Я мстить не стану вам активно,
Но сладко б видеть вас в беде,
Хоть то религии противно.
Но идеала нет нигде.
И я, как человек, конечно,
Эгоистична и слаба
И своего же “я” раба.
А это рабство, к горю, вечно.
…Чахотка точит организм,
Умру на днях, сойдя с “арены”.
Какие грустные рефрены!
Какой насмешливый лиризм!
Гатчина
ЗЛАТА
(ИЗ ДНЕВНИКА ОДНОГО ПОЭТА)
24-го мая 190… г.
Мы десять дней живем уже на даче,
Я не скажу, чтоб очень был я рад,
Но все-таки… У нас есть тощий сад,
И за забором воду возят клячи;
Чухонка нам приносит молоко,
А булочник (как он и должен!) – булки;
Мычат коровы в нашем переулке,
И дама общества – Культура – далеко.
Как водится на дачах, на террасе
Мы “кушаем” и пьем противный чай;
Смежаем взор на травяном матрасе
И проклинаем дачу невзначай.
Мы занимаем симпатичный флигель
С скрипучими полами, с сквозняком;
Мы отдыхаем сердцем и умом;
Естественно, теперь до скучной книги ль.
У нас весьма приятные соседи
Maman в знакомстве с ними и в беседе;
Но не для них чинил я карандаш,
Чтоб иступить его без всякой темы;
Нет, господа! Безвестный автор ваш
Вас просит “сделать уши” для поэмы,
Что началась на даче в летний день,
Когда так солнце яростно светило,
Когда цвела, как принято, сирень…
Не правда ли, – я начал очень мило?
7-го июня
Четверг, как пятница, как понедельник-вторник,
И воскресенье, как неделя вся;
Хандрю отчаянно… И если бы не дворник,
С которым мы три дня уже друзья,
Я б утопился, может быть, в болоте…
Но, к счастью, подвернулся инвалид;
Он мне всегда о Боге говорит,
А я ему о черте и… Эроте!..
Как видите, в нас общего – ничуть.
Но я привык в общественном компоте
Свершать свой ультра-эксцентричный путь
И не тужу о разных точках зренья,
И не боюсь различия идей.
И – верить ли? – в подвальном помещеньи
Я нахожу не “хамов”, а людей.
Ах, мама неправа, когда возмущена
Знакомством низменным, бросает сыну:
“Shoking!”
Как часто сердце спит, когда наряден смокинг,
И как оно живет у “выбросков со дна”!
В одном maman права, (я спорить бы не стал!)
– Ты опускаешься… В тебе так много риска.-
О, спорить можно ли! – Я опускаюсь низко,
Когда по лестнице спускаюсь я в подвал.
10-го июня
Пахом Панкратьевич – чудеснейший хохол
И унтер-офицер (не кто-нибудь!) в отставке -
Во мне себе партнера приобрел,
И часто с ним мы любим делать “ставки”.
Читатель, может быть, с презреньем мой дневник
Отбросит, обозвав поэта: “алкоголик!”
Пусть так… Но все-таки к себе нас тянет столик,
А я давно уже красу его постиг.
С Пахомом мы зайдем, случается, в трактир,
Потребуем себе для развлеченья “шкалик”,
В фонографе для нас “запустят” валик;
Мы чокнемся и станем резать сыр.
А как приятен с водкой огурец…
Опять, читатель, хмуришься ты строго?
Но ведь мы пьем “так”… чуточку… немного…
И вовсе же не пьем мы, наконец!
18-го июня
Пахом меня сегодня звал к себе:
– Зашли бы, – говорит, – ко мне вы, право;
Нашли бы мы для Вас веселья и забаву;
Не погнушайтеся, зайдите к “голытьбе”!
Из слов его узнал, что у него есть дочь -
Красавица… работает… портниха,
Живут они и набожно, и тихо,
Но так бедно… я рад бы им помочь.
Зайду, зайду… Делиться с бедняком
Познаньями и средствами – долг брата.
Мне кажется, что дочь Пахома, Злата,
Тут все-таки при чем-то… Но – при чем?
22-го июня
Она – божественна, она, Пахома дочь!
Я познакомился сегодня с нею. Редко
Я увлекаюсь так, но Злата – однолетка -
Очаровательна!.. я рад бы ей… помочь!
Блондинка… стройная… не девушка – мечта!
Фарфоровая куколка, мимоза!
Как говорит Ростан – Принцесса Греза!
Как целомудренна, невинна и чиста!
Она была со мной изысканно-любезна,
Моя корректность ей понравилась вполне.
Я – упоен! я в чувственном огне.
Нет, как прелестна! как прелестна!
Вот, не угодно ли, maman, в такой среде
И ум, и грация, и аттрибуты такта…
Я весь преобразился как-то!..
Мы с нею сблизимся на лодке, на воде,
Мы подружимся с ней, мы будем неразлучны!
Хоть дорогой ценой, но я ее куплю!
Я увидал ее, и вот уже люблю.
Посмейте мне сказать, что жить на свете скучно!
Но я-то Злате, я – хотелось знать бы – люб ль?
Ответ мне время даст, пока же – за сонеты!
Прощаясь с стариком, ему я сунул рубль,
И он сказал: “Народ хороший вы – поэты”.
3-го июля
Вчера я в парке с Златою гулял.
Она была в коричневом костюме.
Ее лицо застыло в тайной думе.
Мне кажется, я тайну отгадал:
Она во мне боится дон-жуана,
Должно быть, встретить; сдержанная речь,
Холодный тон, пожатье круглых плеч -
Мне говорят, что жертвою обмана
Не хочет, нет, в угоду страсти, пасть.
Прекрасный взгляд!.. Бывает все же страсть,
Когда не рассуждаешь… Поздно ль, рано
И ты узнаешь, Злата, страсти чад;
Тогда… тогда я буду триумфатор!
Мы создадим на севере экватор!
Как зацветет тогда наш чахлый сад!
Мы долго шли. Вдали виднелись хаты.
Пить захотелось… отыскали ключ.
Горячим золотом нас жег июльский луч,
И золотом горели косы Златы.
24-го июля
Вот уж два месяца мы обитаем здесь,
И больше месяца знаком я с милой Златой.
Вздыхаю я, любовию объятый,
И тщетно думаю, сгорая страстью весь,
Зажечь ответную: она непобедима,
Ведет себя она с большим умом.
Мои искания ее минуют мимо,
И я терзаюся… Ну, удружил Пахом!
Зачем он звал меня? зачем знакомил с Златой?
Не знал бы я ее и ведал бы покой.
Больное сердце починить заплатой
Забвения – труд сложный и пустой.
Мне не забыть ее, мою Принцессу Грезу,
Я ею побежден, я ею лишь дышу,
В мечтах ее всегда одну ношу
И, ненавидя серой жизни прозу,
Рвясь вечно ввысь, – в подвал к ней прихожу.
1-го августа
Что это – явь иль сон, приснившийся вчера
На сонном озере, в тени густых акаций?
Как жаль, что статуи тяжеловесных граций -
Свидетели его – для скорости пера
Не могут разрешить недоуменья.
Я Златою любим? я Злате дорог? Нет!
Не может быть такого упоенья!
Я грезил попросту… я попросту – “поэт”!
Мне все пригрезилось: и вечер над водой,
И томная луна, разнежившая души,
И этот соловей, в груди зажегший зной,
И бой сердец все тише, глуше…
Мне все пригрезилось: и грустный монолог,
И слезы чистые любви моей священной,
Задумчивый мой взор, мой голос вдохновенный
И в милых мне глазах сверкнувший огонек;
И руки белые, обвившие мне шею,
И алые уста, взбурлившие мне кровь,
И речи страстные в молчании аллеи,
И девственной любви вся эта жуть и новь!
Какой однако сон! Как в памяти он ясен!
Детали мелкие рельефны и ясны,
Я даже помню бледный тон луны…
Да, это сон! и он, как сон, прекрасен!
2-го августа
То был не сон, а, к ужасу, конец
Моей любви, моих очарований…
Сегодня мне принес ее отец
Короткое посланье:
“Я отдалась: ты полюбился мне.
Дороги наши разны, – души близки.
Я замуж не пойду, а в роли одалиски
Быть не хочу… Забудь о дивном сне”.
Проснулась ночь и вздрогнула роса,
А я застыл, и мысль плыла без формы.
3-го августа, 7 час. утра.
Она скончалась ночью, в три часа,
От хлороформа.
Мы десять дней живем уже на даче,
Я не скажу, чтоб очень был я рад,
Но все-таки… У нас есть тощий сад,
И за забором воду возят клячи;
Чухонка нам приносит молоко,
А булочник (как он и должен!) – булки;
Мычат коровы в нашем переулке,
И дама общества – Культура – далеко.
Как водится на дачах, на террасе
Мы “кушаем” и пьем противный чай;
Смежаем взор на травяном матрасе
И проклинаем дачу невзначай.
Мы занимаем симпатичный флигель
С скрипучими полами, с сквозняком;
Мы отдыхаем сердцем и умом;
Естественно, теперь до скучной книги ль.
У нас весьма приятные соседи
Maman в знакомстве с ними и в беседе;
Но не для них чинил я карандаш,
Чтоб иступить его без всякой темы;
Нет, господа! Безвестный автор ваш
Вас просит “сделать уши” для поэмы,
Что началась на даче в летний день,
Когда так солнце яростно светило,
Когда цвела, как принято, сирень…
Не правда ли, – я начал очень мило?
7-го июня
Четверг, как пятница, как понедельник-вторник,
И воскресенье, как неделя вся;
Хандрю отчаянно… И если бы не дворник,
С которым мы три дня уже друзья,
Я б утопился, может быть, в болоте…
Но, к счастью, подвернулся инвалид;
Он мне всегда о Боге говорит,
А я ему о черте и… Эроте!..
Как видите, в нас общего – ничуть.
Но я привык в общественном компоте
Свершать свой ультра-эксцентричный путь
И не тужу о разных точках зренья,
И не боюсь различия идей.
И – верить ли? – в подвальном помещеньи
Я нахожу не “хамов”, а людей.
Ах, мама неправа, когда возмущена
Знакомством низменным, бросает сыну:
“Shoking!”
Как часто сердце спит, когда наряден смокинг,
И как оно живет у “выбросков со дна”!
В одном maman права, (я спорить бы не стал!)
– Ты опускаешься… В тебе так много риска.-
О, спорить можно ли! – Я опускаюсь низко,
Когда по лестнице спускаюсь я в подвал.
10-го июня
Пахом Панкратьевич – чудеснейший хохол
И унтер-офицер (не кто-нибудь!) в отставке -
Во мне себе партнера приобрел,
И часто с ним мы любим делать “ставки”.
Читатель, может быть, с презреньем мой дневник
Отбросит, обозвав поэта: “алкоголик!”
Пусть так… Но все-таки к себе нас тянет столик,
А я давно уже красу его постиг.
С Пахомом мы зайдем, случается, в трактир,
Потребуем себе для развлеченья “шкалик”,
В фонографе для нас “запустят” валик;
Мы чокнемся и станем резать сыр.
А как приятен с водкой огурец…
Опять, читатель, хмуришься ты строго?
Но ведь мы пьем “так”… чуточку… немного…
И вовсе же не пьем мы, наконец!
18-го июня
Пахом меня сегодня звал к себе:
– Зашли бы, – говорит, – ко мне вы, право;
Нашли бы мы для Вас веселья и забаву;
Не погнушайтеся, зайдите к “голытьбе”!
Из слов его узнал, что у него есть дочь -
Красавица… работает… портниха,
Живут они и набожно, и тихо,
Но так бедно… я рад бы им помочь.
Зайду, зайду… Делиться с бедняком
Познаньями и средствами – долг брата.
Мне кажется, что дочь Пахома, Злата,
Тут все-таки при чем-то… Но – при чем?
22-го июня
Она – божественна, она, Пахома дочь!
Я познакомился сегодня с нею. Редко
Я увлекаюсь так, но Злата – однолетка -
Очаровательна!.. я рад бы ей… помочь!
Блондинка… стройная… не девушка – мечта!
Фарфоровая куколка, мимоза!
Как говорит Ростан – Принцесса Греза!
Как целомудренна, невинна и чиста!
Она была со мной изысканно-любезна,
Моя корректность ей понравилась вполне.
Я – упоен! я в чувственном огне.
Нет, как прелестна! как прелестна!
Вот, не угодно ли, maman, в такой среде
И ум, и грация, и аттрибуты такта…
Я весь преобразился как-то!..
Мы с нею сблизимся на лодке, на воде,
Мы подружимся с ней, мы будем неразлучны!
Хоть дорогой ценой, но я ее куплю!
Я увидал ее, и вот уже люблю.
Посмейте мне сказать, что жить на свете скучно!
Но я-то Злате, я – хотелось знать бы – люб ль?
Ответ мне время даст, пока же – за сонеты!
Прощаясь с стариком, ему я сунул рубль,
И он сказал: “Народ хороший вы – поэты”.
3-го июля
Вчера я в парке с Златою гулял.
Она была в коричневом костюме.
Ее лицо застыло в тайной думе.
Мне кажется, я тайну отгадал:
Она во мне боится дон-жуана,
Должно быть, встретить; сдержанная речь,
Холодный тон, пожатье круглых плеч -
Мне говорят, что жертвою обмана
Не хочет, нет, в угоду страсти, пасть.
Прекрасный взгляд!.. Бывает все же страсть,
Когда не рассуждаешь… Поздно ль, рано
И ты узнаешь, Злата, страсти чад;
Тогда… тогда я буду триумфатор!
Мы создадим на севере экватор!
Как зацветет тогда наш чахлый сад!
Мы долго шли. Вдали виднелись хаты.
Пить захотелось… отыскали ключ.
Горячим золотом нас жег июльский луч,
И золотом горели косы Златы.
24-го июля
Вот уж два месяца мы обитаем здесь,
И больше месяца знаком я с милой Златой.
Вздыхаю я, любовию объятый,
И тщетно думаю, сгорая страстью весь,
Зажечь ответную: она непобедима,
Ведет себя она с большим умом.
Мои искания ее минуют мимо,
И я терзаюся… Ну, удружил Пахом!
Зачем он звал меня? зачем знакомил с Златой?
Не знал бы я ее и ведал бы покой.
Больное сердце починить заплатой
Забвения – труд сложный и пустой.
Мне не забыть ее, мою Принцессу Грезу,
Я ею побежден, я ею лишь дышу,
В мечтах ее всегда одну ношу
И, ненавидя серой жизни прозу,
Рвясь вечно ввысь, – в подвал к ней прихожу.
1-го августа
Что это – явь иль сон, приснившийся вчера
На сонном озере, в тени густых акаций?
Как жаль, что статуи тяжеловесных граций -
Свидетели его – для скорости пера
Не могут разрешить недоуменья.
Я Златою любим? я Злате дорог? Нет!
Не может быть такого упоенья!
Я грезил попросту… я попросту – “поэт”!
Мне все пригрезилось: и вечер над водой,
И томная луна, разнежившая души,
И этот соловей, в груди зажегший зной,
И бой сердец все тише, глуше…
Мне все пригрезилось: и грустный монолог,
И слезы чистые любви моей священной,
Задумчивый мой взор, мой голос вдохновенный
И в милых мне глазах сверкнувший огонек;
И руки белые, обвившие мне шею,
И алые уста, взбурлившие мне кровь,
И речи страстные в молчании аллеи,
И девственной любви вся эта жуть и новь!
Какой однако сон! Как в памяти он ясен!
Детали мелкие рельефны и ясны,
Я даже помню бледный тон луны…
Да, это сон! и он, как сон, прекрасен!
2-го августа
То был не сон, а, к ужасу, конец
Моей любви, моих очарований…
Сегодня мне принес ее отец
Короткое посланье:
“Я отдалась: ты полюбился мне.
Дороги наши разны, – души близки.
Я замуж не пойду, а в роли одалиски
Быть не хочу… Забудь о дивном сне”.
Проснулась ночь и вздрогнула роса,
А я застыл, и мысль плыла без формы.
3-го августа, 7 час. утра.
Она скончалась ночью, в три часа,
От хлороформа.
III. КОЛЬЕ ПРИНЦЕССЫ
УВЕРТЮРА
Колье принцессы – аккорды лиры,Венки созвучий и ленты лье,
А мы эстеты, мы – ювелиры,
Мы ювелиры таких колье.
Колье принцессы – небес палаццо,
Насмешка, горечь, любовь, грехи,
Гримаса боли в лице паяца…
Колье принцессы – мои стихи.
Колье принцессы, колье принцессы…
Но кто принцесса, но кто же та -
Кому все гимны, кому все мессы?
Моя принцесса – моя Мечта!
В МИРРЭЛИИ
СЕКСТЫ
Озвень, окольчивай, опетливай,Мечта, бродягу-менестреля!
Опять в Миррэлии приветливой
Ловлю стремительных форелей:
Наивный, юный и кокетливый,
Пригубливаю щель свирели.
Затихла мысль, и грезы шустрятся,
Как воробьи, как травок стебли.
Шалю, пою, глотаю устрицы
И устаю от гибкой гребли…
Смотрю, как одуванчик пудрится,
И вот опять все глуше в дебри.
В лесах безразумной Миррэлии
Цветут лазоревые сливы,
И молнии, как огнестрелие,
Дисгармонично-грохотливы,
И расцветают там, в апрелие,
Гиганты – лавры и оливы.
В доспехах Полдня Златогорлого
Брожу я часто по цветочью,
И, как заплеснелое олово,
Луна мне изумрудит ночью;
В прелюде ж месяца лилового
Душа влечется к средоточью.
Заосенеет, затуманится,
Заворожится край крылатый,-
Идет царица, точно странница,
В сопровождении прелата,
Смотреть, как небо океанится,
Как море сковывает латы.
Встоскует нежно и встревоженно…
Вдруг засверкает, как богиня,
И вдохновенно, и восторженно
На все глядит светло и сине:
Пылай, что льдисто заморожено!
Смерть, умирай, навеки сгиня!
Веймарн
АВИАТОР
Я песнопевец-авиатор…Моих разбегов льдяный старт -
Где веет севера штандарт,
А финиш мой – всегда экватор.
Победен мой аэроплан,
Полет на нем победоносен,
Смотри, оставшийся у сосен,
Завидуй мне, похить мой план!
Куда хочу – туда лечу!
Лечу – как над Байкалом буря.
Лечу, с орлами каламбуря,-
Их ударяя по плечу…
Меж изумленных звезд новатор,
Лечу без планов и без карт…
Я всемогущ, – я авиатор!
И цель моя – небес штандарт!
ПРОЦВЕТ АМАЗОНИИ
Въезжает дамья кавалерияВо двор дворца под алый звон.
Выходит президент Валерия
На беломраморный балкон.
С лицом немым, с душою пахотной,
Кивая сдержанным полкам,
Передает накидок бархатный
Предупредительным рукам.
Сойдя олилиенной лестницей,
Она идет на правый фланг,
Где перед нею, пред известницей,
Уже безумится мустанг.
Под полонез Тома блистательный
Она садится на коня,
Командой строго-зажигательной
Все эскадроны съединя.
От адъютанта донесения
Приняв, зовет войска в поход:
“Ах, наступают дни весенние…
И надо же… найти исход…
С тех пор, как все мужчины умерли,
Утеха женщины – война…
Мучительны весною сумерки,
Когда призывишь – и одна…
Но есть страна – mesdames, доверие!-
Где жив один оранг-утанг.
И он, – воскликнула Валерия,-
Да будет наш! Вперед, мустанг!”
И увядавшая Лавзония
Вновь заструила фимиам…
Так процветает Амазония,
Вся состоящая из дам.
Веймарн
1918. Май
САМОУБИЙЦА
Вы выбежали из зала на ветровую веранду,
Нависшую живописно над пропастью и над рекой.
Разнитив клубок восторга, напомнили Ариадну,
Гирлянду нарциссов белых искомкали смуглой рукой.
Вам так надоели люди, но некуда было деться.
Хрипела и выла пропасть. В реке утопал рыболов.
Из окон смеялся говор. Оркестр играл интермеццо.
Лицо ваше стало бледным и взор бирюзовый – лилов.
Как выстрел, шарахнулись двери. Как крылья,
метнулись фраки.
Картавила банда дэнди, но Вам показалось – горилл.
Как загнанная лисица, дрожа в озаренном мраке,
Кого-то Вы укусили и бросились в бездну с перил!
Он пел застольцам: “Алаверды!”
Из бутоньерки гвоздику вынув,
Я захотел почерпнуть воды.
Мне ветер помог раскрыть окошко,-
В ночь воткнулась рама ребром…
В мое лицо, как рыжая кошка,
Кура профыркала о чем-то злом…
Плюясь и взвизгнув, схватила гвоздику
Ее усатая, бурая пасть…
Грузины играли и пели дико…
– Какая девушка обречена пасть?
Веймарн
1913. Июнь
С усладой славы в голове,
Я вдохновенно сел в курьерский,
Спеша в столицу на Неве.
Кончалась страстная Страстная -
Вся в персиках и в кизиле.
Дорога скалово-лесная
Извивно рельсилась в тепле.
Я вспоминал рукоплесканья,
Цветы в шампанском и в устах,
И, полная златошампанья,
Душа звенела на крылах.
От Кутаиса до Тифлиса
Настанет день, когда в тоннель
Как в некий передар Ивлиса
Вступает лунный Лионель.
Но только пройдено предгорье,
И Лионель – уже Ифрит!
О, безбережное лазорье!
Душа парит! паря, творит!
Подходит юная, чужая
Извечно-близкая в толпе;
Сердцам разрывом угрожая,
Мы вовлекаемся в купэ…
Сродненные мильоннолетье
И незнакомые вчера,
Мы двое созидаем третье
Во славу моего пера.
О, с ликом мумии, с устами
Изнежно-мертвыми! газель!
Благослови меня мечтами,
Моя смертельная Гризель!
Петербург
1913. Пасха
И поездов движение
Остановилось ровно на восемнадцать часов.
Выскочив на площадку,
Спешно надев перчатку,
Выглянула в окошко: тьма из людских голосов!
Росно манила травка.
Я улыбнулся мягко,
Спрыгнул легко на рельсы, снес ее на полотно.
Не говоря ни слова,
Ласкова и лилова,
Девушка согласилась, будто знакома давно…
С насыпи мы сбежали,-
Девушка только в шали,
Я без пальто, без шапки, – кочками и по пенькам.
Влагой пахнули липы,
Грунта плеснули всхлипы,
Наши сердца вздрожали, руки прильнули к рукам.
Благостью катастрофы
Блестко запел я строфы,
Слыша биенье сердца, чуждого сердца досель.
Чувства смешались в чуде,
Затрепетали груди…
Опоцелуен звонко, лес завертел карусель!
Веймарн
1918. Июнь
Нависшую живописно над пропастью и над рекой.
Разнитив клубок восторга, напомнили Ариадну,
Гирлянду нарциссов белых искомкали смуглой рукой.
Вам так надоели люди, но некуда было деться.
Хрипела и выла пропасть. В реке утопал рыболов.
Из окон смеялся говор. Оркестр играл интермеццо.
Лицо ваше стало бледным и взор бирюзовый – лилов.
Как выстрел, шарахнулись двери. Как крылья,
метнулись фраки.
Картавила банда дэнди, но Вам показалось – горилл.
Как загнанная лисица, дрожа в озаренном мраке,
Кого-то Вы укусили и бросились в бездну с перил!
В ДУХАНЕ НАД КУРОЙ
В духане играл оркестр грузинов,Он пел застольцам: “Алаверды!”
Из бутоньерки гвоздику вынув,
Я захотел почерпнуть воды.
Мне ветер помог раскрыть окошко,-
В ночь воткнулась рама ребром…
В мое лицо, как рыжая кошка,
Кура профыркала о чем-то злом…
Плюясь и взвизгнув, схватила гвоздику
Ее усатая, бурая пасть…
Грузины играли и пели дико…
– Какая девушка обречена пасть?
Веймарн
1913. Июнь
ГРИЗЕЛЬ
Победой гордый, юнью дерзкий,С усладой славы в голове,
Я вдохновенно сел в курьерский,
Спеша в столицу на Неве.
Кончалась страстная Страстная -
Вся в персиках и в кизиле.
Дорога скалово-лесная
Извивно рельсилась в тепле.
Я вспоминал рукоплесканья,
Цветы в шампанском и в устах,
И, полная златошампанья,
Душа звенела на крылах.
От Кутаиса до Тифлиса
Настанет день, когда в тоннель
Как в некий передар Ивлиса
Вступает лунный Лионель.
Но только пройдено предгорье,
И Лионель – уже Ифрит!
О, безбережное лазорье!
Душа парит! паря, творит!
Подходит юная, чужая
Извечно-близкая в толпе;
Сердцам разрывом угрожая,
Мы вовлекаемся в купэ…
Сродненные мильоннолетье
И незнакомые вчера,
Мы двое созидаем третье
Во славу моего пера.
О, с ликом мумии, с устами
Изнежно-мертвыми! газель!
Благослови меня мечтами,
Моя смертельная Гризель!
Петербург
1913. Пасха
КАТАСТРОФА
Произошло крушение,И поездов движение
Остановилось ровно на восемнадцать часов.
Выскочив на площадку,
Спешно надев перчатку,
Выглянула в окошко: тьма из людских голосов!
Росно манила травка.
Я улыбнулся мягко,
Спрыгнул легко на рельсы, снес ее на полотно.
Не говоря ни слова,
Ласкова и лилова,
Девушка согласилась, будто знакома давно…
С насыпи мы сбежали,-
Девушка только в шали,
Я без пальто, без шапки, – кочками и по пенькам.
Влагой пахнули липы,
Грунта плеснули всхлипы,
Наши сердца вздрожали, руки прильнули к рукам.
Благостью катастрофы
Блестко запел я строфы,
Слыша биенье сердца, чуждого сердца досель.
Чувства смешались в чуде,
Затрепетали груди…
Опоцелуен звонко, лес завертел карусель!
Веймарн
1918. Июнь
ЮЖНАЯ БЕЗДЕЛКА
Н. М. К – ч
Вся в черном, вся – стерлядь, вся – стрелка,
С холодным бескровным лицом,
Врывалась ко мне ты, безделка,
Мечтать о великом ничем…
Вверх ножками кресло швыряла,-
Садилась на спинку и пол,
Вся – призрак, вся – сказка Дарьяла,
Вся – нежность и вся – произвол.
Пыль стлалась по бархату юбки,
Зло жемчуг грудил на груди…
Мы в комнате были, как в рубке,
Морей безбережных среди…
Когда же сердечный припадок
Беззвучно тебя содрогал,
Я весь был во власти догадок,
Что где-то корабль утопал…
Но лишь приходила ты в чувства,
К моим припадала ногам
И скорбно шептала: “Как пусто,
Где сердце у каждого, – там…”
Веймарн, мыза Пустомержа
1913. Июнь
Третий вечер приносит почтальон конверты в трауре,
Третий вечер читаю мутно-желтые листки.
Призрак-девушка пишет, обезумев от тоски,
О безликом монахе, появляющемся на море
И бросающем в волны пальцы, точно лепестки…
Это как-то я помню: вы когда-то с нею плавали…
Ландыш-девушка плачет через три-четыре улицы
О пробужденном матерью больном весеннем сне,
Что в вагонах экспресса был милей и неясней
Ленокрылых туманок; и голубкой ландыш гулится.
Третий вечер все никнет и все плачет в окне -
Ах! – не зная, что смертью так легко подкараулится…
1918. Апрель
Предложила попробовать мне,-
О, отныне с тобою мы дышим
Этим сном, этим мигом извне.
Голубые душистые струйки
Нас в дурман навсегда вовлекли:
Упоительных змеек чешуйки
И бананы в лианах вдали.
Писки устрицы, пахнущей морем,
Бирюзовая теплая влажь…
Олазорим, легко олазорим
Пароход, моноплан, экипаж!
Все равно, что угодно, но только,
Чтобы было движенье и лет.
Может быть, оттого, что ты полька,
Может быть, оттого, что я лед.
Так одевьтесь все жены, одевьтесь,
Как одевил порочность Уайльд,
Как меня юно-древняя Нефтис,
Раздробив саркофага базальт!
Веймарн
1913. Май
Она – восход, а он – закат.
Весеньтесь пьяно-пенно, воды!
Зальдись, осенний водоскат!
Душа – цветник, а ум – садовник.
Цветы в стакане – склеп невест.
Мой палец (…белый червь…) – любовник.
Зев ножниц – тривиальный крест…
Цветы букета инфернальны,
Цветы букета – не цветы…
Одно бесшумье гениально,
И мысль ничтожнее мечты!
Вся в черном, вся – стерлядь, вся – стрелка,
С холодным бескровным лицом,
Врывалась ко мне ты, безделка,
Мечтать о великом ничем…
Вверх ножками кресло швыряла,-
Садилась на спинку и пол,
Вся – призрак, вся – сказка Дарьяла,
Вся – нежность и вся – произвол.
Пыль стлалась по бархату юбки,
Зло жемчуг грудил на груди…
Мы в комнате были, как в рубке,
Морей безбережных среди…
Когда же сердечный припадок
Беззвучно тебя содрогал,
Я весь был во власти догадок,
Что где-то корабль утопал…
Но лишь приходила ты в чувства,
К моим припадала ногам
И скорбно шептала: “Как пусто,
Где сердце у каждого, – там…”
Веймарн, мыза Пустомержа
1913. Июнь
ПРИЗРАК-ДЕВУШКА
ГриэельдеТретий вечер приносит почтальон конверты в трауре,
Третий вечер читаю мутно-желтые листки.
Призрак-девушка пишет, обезумев от тоски,
О безликом монахе, появляющемся на море
И бросающем в волны пальцы, точно лепестки…
Это как-то я помню: вы когда-то с нею плавали…
Ландыш-девушка плачет через три-четыре улицы
О пробужденном матерью больном весеннем сне,
Что в вагонах экспресса был милей и неясней
Ленокрылых туманок; и голубкой ландыш гулится.
Третий вечер все никнет и все плачет в окне -
Ах! – не зная, что смертью так легко подкараулится…
1918. Апрель
ГАШИШ НЕФТИС
Ты, куря папиросу с гашишем,Предложила попробовать мне,-
О, отныне с тобою мы дышим
Этим сном, этим мигом извне.
Голубые душистые струйки
Нас в дурман навсегда вовлекли:
Упоительных змеек чешуйки
И бананы в лианах вдали.
Писки устрицы, пахнущей морем,
Бирюзовая теплая влажь…
Олазорим, легко олазорим
Пароход, моноплан, экипаж!
Все равно, что угодно, но только,
Чтобы было движенье и лет.
Может быть, оттого, что ты полька,
Может быть, оттого, что я лед.
Так одевьтесь все жены, одевьтесь,
Как одевил порочность Уайльд,
Как меня юно-древняя Нефтис,
Раздробив саркофага базальт!
Веймарн
1913. Май
ДУША И РАЗУМ
Душа и разум – антиподы:Она – восход, а он – закат.
Весеньтесь пьяно-пенно, воды!
Зальдись, осенний водоскат!
Душа – цветник, а ум – садовник.
Цветы в стакане – склеп невест.
Мой палец (…белый червь…) – любовник.
Зев ножниц – тривиальный крест…
Цветы букета инфернальны,
Цветы букета – не цветы…
Одно бесшумье гениально,
И мысль ничтожнее мечты!
ТОСКА О СКАНДЕ
Валерию Брюсову
У побережья моря Черного
Шумит Балтийская волна,
Как символ вечно-непокорного,
В лиловый север влюблена.
На море штормно, и гигантские
Оякорены в нем суда,-
Но слышу шелесты эстляндские,
Чья фьоль атласится сюда.
И вот опять в душе лазорие,
И вновь душа моя поет
Морей Альдонсу – Черноморие -
И Сканду – Дульцинею вод!
Одесса
1918. Март
Сребреет у моря веранда,
Не в море тоня, а в луне,
Плывет златоликая Сканда
В лазурной галере ко мне.
Как парус – раскрытые косы,
Сомнамбулен ликий опал.
Глаза изумрудят вопросы,
Ответ для которых пропал…
Пропал, затерялся, как эхо,
В лазори небес и волны…
И лунного, блеклого смеха
Глаза у плывущей полны.
Плывет – проплывает галера
Ко мне – не ко мне – никуда.
Луна – золотое сомбреро,
А Сканда – луна и вода.
Одесса
1918. Март
Привет мой северный!
В автомобиле – неудержимо,
Самоуверенно!
Направо море; налево скалы
Пустынно-меловы.
Везде провалы, везде обвалы
Для сердца смелого.
Окольчит змейно дорога глобус,-
И нет предельного!
От ската к вскату дрожит автобус
Весь цвета тельного.
Пыль меловая на ярко-красном -
Эмблема жалкого…
Шоффэр! а ну-ка движеньем страстным
В волну качалковую!
Ялта
1918. Март
Заботливо автомобиль.
Ушедшее переживаю,
Тревожу выблекшую пыль.
Не крась улыбок охрой плотской,
Ты, Современность, – побледней:
Я бьюсь Мариею Потоцкой
И сонмом теней, близких к ней.
Пока рассудные татары
Взирают на автомобиль,-
В цвет абрикосов белочарый
И в желто-звездчатый кизиль!
Вхожу во двор дворца Гирея,
Мечтои и солнцем осиян,
Иду резною галереей,-
И вот он, слезовый фонтан…
Но ни Марию и ни Хана
Встречая, миновав гарем,
Воспевца монумент-фонтана,
Я музыкой былого нем…
Симферополь, 1913
Март
Кошмарен твой слюнявый шип.
Я слышу: бешеная конница -
Моих стремлений прототип.
Бесстрастно слушает иконница
Мой встон, мой пересохший всхлип.
О, Голубая Оборонница,
Явись мне в пчелах между лип.
Ужель душа твоя не тронется?-
Я разум пред тобой расшиб.
Уйти. Куда? Все – среды, вторники…
Пойти на улицу? Одень
Себя, как пожелают дворники
И проститутки, – в ад их день!
Столица ночью – это – в сорнике
Хам-Город в шапке набекрень.
Презренны “вольные затворники”:
В их снах животных – дребедень.
Поймете ль вы меня, просторники? -
Моя бессонница – С и р е н ь.
У побережья моря Черного
Шумит Балтийская волна,
Как символ вечно-непокорного,
В лиловый север влюблена.
На море штормно, и гигантские
Оякорены в нем суда,-
Но слышу шелесты эстляндские,
Чья фьоль атласится сюда.
И вот опять в душе лазорие,
И вновь душа моя поет
Морей Альдонсу – Черноморие -
И Сканду – Дульцинею вод!
Одесса
1918. Март
БАЛТИЙСКОЕ MOPE
Зинаиде ГиппиусСребреет у моря веранда,
Не в море тоня, а в луне,
Плывет златоликая Сканда
В лазурной галере ко мне.
Как парус – раскрытые косы,
Сомнамбулен ликий опал.
Глаза изумрудят вопросы,
Ответ для которых пропал…
Пропал, затерялся, как эхо,
В лазори небес и волны…
И лунного, блеклого смеха
Глаза у плывущей полны.
Плывет – проплывает галера
Ко мне – не ко мне – никуда.
Луна – золотое сомбреро,
А Сканда – луна и вода.
Одесса
1918. Март
ОТ СЕВАСТОПОЛЯ ДО ЯЛТЫ
Вам, горы юга, вам, горы Крыма,Привет мой северный!
В автомобиле – неудержимо,
Самоуверенно!
Направо море; налево скалы
Пустынно-меловы.
Везде провалы, везде обвалы
Для сердца смелого.
Окольчит змейно дорога глобус,-
И нет предельного!
От ската к вскату дрожит автобус
Весь цвета тельного.
Пыль меловая на ярко-красном -
Эмблема жалкого…
Шоффэр! а ну-ка движеньем страстным
В волну качалковую!
Ялта
1918. Март
БАХЧИСАРАЙСКИЙ ФОНТАН
Меня стремит к БахчисараюЗаботливо автомобиль.
Ушедшее переживаю,
Тревожу выблекшую пыль.
Не крась улыбок охрой плотской,
Ты, Современность, – побледней:
Я бьюсь Мариею Потоцкой
И сонмом теней, близких к ней.
Пока рассудные татары
Взирают на автомобиль,-
В цвет абрикосов белочарый
И в желто-звездчатый кизиль!
Вхожу во двор дворца Гирея,
Мечтои и солнцем осиян,
Иду резною галереей,-
И вот он, слезовый фонтан…
Но ни Марию и ни Хана
Встречая, миновав гарем,
Воспевца монумент-фонтана,
Я музыкой былого нем…
Симферополь, 1913
Март
СИМФОНИЭТТА
Всю ночь грызешь меня, бессонница,Кошмарен твой слюнявый шип.
Я слышу: бешеная конница -
Моих стремлений прототип.
Бесстрастно слушает иконница
Мой встон, мой пересохший всхлип.
О, Голубая Оборонница,
Явись мне в пчелах между лип.
Ужель душа твоя не тронется?-
Я разум пред тобой расшиб.
Уйти. Куда? Все – среды, вторники…
Пойти на улицу? Одень
Себя, как пожелают дворники
И проститутки, – в ад их день!
Столица ночью – это – в сорнике
Хам-Город в шапке набекрень.
Презренны “вольные затворники”:
В их снах животных – дребедень.
Поймете ль вы меня, просторники? -
Моя бессонница – С и р е н ь.
РАССКАЗ БЕЗ ПОЯСНЕНИЯ
(ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОНМАРТРЕ)
Посмотрев “Zаzа” в театре,
Путешествующий франт
В ресторане на Монмартре
Пробегать стал прейс-курант.
Симпатичный, лет под тридцать,
Сразу видно, что поляк,
Он просил подать девицу
Земляничный корнильяк.
Посвистав “Торреадора”,
Он потребовал форель,
Посмотрел не без задора
Прямо в очи fille d'hotel
Взгляд зарозовил веснушки
На лице и на носу.
Франт сказал: “Я вам тянушки,
Разрешите, принесу”.
Не видал во всем Париже
Упоительней волос:
Что за цвет! Златисто-рыжий!
О, когда бы довелось
Захлебнуться в этих косах!..”
Усмехнулась fille d'hotel
И в глазах ее раскосых,
Блекло-томных, как пастэль,
Проскользнула тень сарказма,
Губы стали, как желе,
И застыла в горле спазма,
Как ядро в сыром жерле…
Понял франт: ни слова больше,
Оплатил безмолвно счет.
– Этим жестом в гордой Польше
Достигается почет…
Дылицы
Напротив виллы адвоката?
И на бамбуковом ли столике
Поила чаем вас Кин-Като?
Что вам она читала в томике
Цветов восточного заката?
Глазами, резвыми как кролики,
На вас смотрела ли Кин-Като?
В благоуханьи карилопсиса
Вы с ней сидели ли покато,
Следя, как от желанья лопался
Костюм вуалевый Кин-Като?
Скажите мне, какими темами
Вы увлекли жену фрегата?
О, вероятно, кризантэмами
Ваш торс украсила Кин-Като!..
Дылицы
1911
Предленчные прогулки любит мисс
И говорит собачке: “Что ж! полай-ка
На воробья, но вовремя уймись…”
Забавно пес рондолит острый хвостик,
С улыбкою смотря на госпожу;
Они идут на грациозный мостик,
Где их встречать предложено пажу.
Попробуем пажа принять за лорда
И прекратим на этом о паже…
– Кто понял смысл последнего аккорда,
Тот автору сочувствует уже.
Ты вальсируешь перед зеркалом
Бирюзовою грациозою
Посмотрев “Zаzа” в театре,
Путешествующий франт
В ресторане на Монмартре
Пробегать стал прейс-курант.
Симпатичный, лет под тридцать,
Сразу видно, что поляк,
Он просил подать девицу
Земляничный корнильяк.
Посвистав “Торреадора”,
Он потребовал форель,
Посмотрел не без задора
Прямо в очи fille d'hotel
Взгляд зарозовил веснушки
На лице и на носу.
Франт сказал: “Я вам тянушки,
Разрешите, принесу”.
Не видал во всем Париже
Упоительней волос:
Что за цвет! Златисто-рыжий!
О, когда бы довелось
Захлебнуться в этих косах!..”
Усмехнулась fille d'hotel
И в глазах ее раскосых,
Блекло-томных, как пастэль,
Проскользнула тень сарказма,
Губы стали, как желе,
И застыла в горле спазма,
Как ядро в сыром жерле…
Понял франт: ни слова больше,
Оплатил безмолвно счет.
– Этим жестом в гордой Польше
Достигается почет…
Дылицы
КИН-КАТО
Вы не бывали в чайном домикеНапротив виллы адвоката?
И на бамбуковом ли столике
Поила чаем вас Кин-Като?
Что вам она читала в томике
Цветов восточного заката?
Глазами, резвыми как кролики,
На вас смотрела ли Кин-Като?
В благоуханьи карилопсиса
Вы с ней сидели ли покато,
Следя, как от желанья лопался
Костюм вуалевый Кин-Като?
Скажите мне, какими темами
Вы увлекли жену фрегата?
О, вероятно, кризантэмами
Ваш торс украсила Кин-Като!..
Дылицы
1911
ПРОГУЛКА МИСС
Мисс по утрам сопровождает лайка,Предленчные прогулки любит мисс
И говорит собачке: “Что ж! полай-ка
На воробья, но вовремя уймись…”
Забавно пес рондолит острый хвостик,
С улыбкою смотря на госпожу;
Они идут на грациозный мостик,
Где их встречать предложено пажу.
Попробуем пажа принять за лорда
И прекратим на этом о паже…
– Кто понял смысл последнего аккорда,
Тот автору сочувствует уже.
КОКЕТТА
В черной фетэрке с чайной розоюТы вальсируешь перед зеркалом
Бирюзовою грациозою