Я дышу. Дышу я, не дыша.
Убаюкай, девичья душа!
Мало для души одной души,-
Души дев различно хороши.
После бури хочется тиши.
Мало для меня одной души.
Околдован каждою душой.
Пусть чужая будет не чужой…
…Спят цветы под первой порошой…
Очаровав новою душой.
Что такое – женская душа?
Я не знаю – только хороша…
Я ее вдыхаю, не дыша…
Убаюкай, женская душа!..
ПОЭЗА ПРЕДВЕСЕННИХ ТРЕПЕТОВ
Весенним ветром веют лица
И тают, проблагоухав.
Телам легко и сладко слиться
Для весенеющих забав.
Я снова чувствую томленье
И нежность, нежность без конца…
Твои уста, твои колени
И вздох мимозного лица,-
Лица, которого бесчертны
Неуловимые черты:
Снегурка с темпом сердца серны,
Газель оснеженная – ты.
Смотреть в глаза твои русалчьи
И в них забвенно утопать;
Изнежные цветы фиалчьи
Под ними четко намечать.
И видеть уходящий поезд
И путь без станций, без платформ,
Читать без окончанья повесть,-
Душа Поэзии – вне форм.
1913
СИНИЙ СОНЕТ
ЕЩЕ ВЫ ДЕВУШКА
Я ЗАПОЮ
Я НЕ ЛГАЛ
ПОД ВПЕЧАТЛЕНИЕМ “ОБРЫВА”
ОКТАВЫ
КОГДА НОЧАМИ
ДУРАК
ПИСЬМО ФЕКЛЫ
НАРОДНАЯ
НА ПРИСТАНИ
ПРЕДГРОЗЯ
Хороша кума Матреша!
Глазки – огоньки,
Зубки – жемчуг, косы – русы,
Губки – лепестки.
Что ни шаг – совсем лебедка
Взглянет – что весна;
Я зову ее Предгрозей -
Так томит она.
Но строга она для парней,
На нее не дунь…
А какая уж там строгость,
Коль запел июнь.
Полдень дышит – полдень душит.
Выйдешь на балкон
Да “запустишь” ради скуки
Старый граммофон.
Понесутся на деревню
“Фауст”, “Трубадур”,-
Защекочет сердце девье
Крылышком амур.
Глядь, – идет ко мне Предгрозя,
В парк идет ко мне;
Тело вдруг захолодеет,
Голова в огне.
– Милый кум…
– Предгрозя… ластка!..-
Спазмы душат речь…
О, и что это за радость,
Радость наших встреч!
Сядет девушка, смеется,
Взор мой жадно пьет.
О любви, о жгучей страсти
Нам Июнь поет.
И поет ее сердечко,
И поют глаза;
Грудь колышется волною,
А в груди – гроза.
Разве тут до граммофона
Глупой болтовни?
И усядемся мы рядом
В липовой тени
И молчим, молчим в истоме,
Слушая, как лес
Нам поет о счастье жизни
Призрачных чудес.
Мнится нам, что в этом небе
Нам блестят лучи,
Грезим мы, что в этих ивах
Нам журчат ключи.
Счастлив я, внимая струям
Голубой реки,
Гладя пальцы загорелой,
Милой мне руки.
Хорошо и любо, – вижу,
Вижу по глазам,
Что нашептывают сказки
Верящим цветам.
И склоняется головка
Девушки моей
Ближе все ко мне, и жарче
Песнь ее очей.
Ручкой теплою, любовно
Голову мою
Гладит долго, поверяя
Мне беду свою:
“Бедность точит, бедность губит,
Полон рот забот;
Разве тут похорошеешь
От ярма работ?
Летом все же перебьешься,
А зимой что есть?
По нужде идешь на место,-
То-то вот и есть”.
Мне взгрустнется поневоле,
Но бессилен я:
Ничего я не имею,
Бедная моя.
Любишь ты свою деревню,-
Верю я тебе.
Дочь природы, дочь простора,
Покорись судьбе.
А она уже смеется,
Слезку с глаз смахнув,
И ласкается, улыбкой
Сердце обманув.
Я прижмусь к ней, – затрепещет,
Нежит и пьянит,
И губами ищет губы,
И томит, томит.
Расцелую губки, глазки,
Шейку, волоса,-
И ищи потом гребенки
Целых два часа.
…Солнце село, и туманы
Грезят над рекой…
И бежит Предгрозя парком
Что есть сил, домой;
И бежит, мелькая в липах,
С криком: “Не скучай -
Я приду к тебе поутру,
А пока – прощай!..”
МОЯ ДАЧА
КТО ИДЕТ?
И РЫЖИК, И ЛАНДЫШ, И СЛИВА
1
2
3
БЕЛАЯ УЛЫБКА
I
II
III
IV
II. ЛУННЫЕ ТЕНИ
ПРЕЛЮДИЯ
СОНЕТ
ИЗ СЮЛЛИ-ПРЮДОМА
ТРИОЛЕТ
САРОНСКАЯ ФАНТАЗИЯ
Давно когда-то; быть может, это в мифе;
Где померанец, и пальма, и лимон,-
К царице Савской, к прекрасной Суламифи,
Пришел забыться премудрый Соломон.
Пришел нежданно, пришел от пышных кляуз,
Устав от царства, почести и песка,-
Чтоб в белогрудье запрятать ум, как страус,
Чтоб выпить губы – два алых лепестка.
Июлил вечер, мечтая звезды высечь…
“Нарцисс Сарона” прилег под кипарис…
И та, которой дано имен сто тысяч,
Все променяла на арфное – Балькис.
27 АВГУСТА 1912
МОРСКАЯ ПАМЯТКА
ВНЕ
Под гульливые взвизги салазок
Сядем, детка моя, на скамью.
Олазурь незабудками глазок
Обнищавшую душу мою!
Пусть я жизненным опытом старше,-
Научи меня жить, научи!-
Под шаблонно-красивые марши,
Под печально смешные лучи.
Заглушите мой вопль, кирасиры!
Я – в сумбуре расплывшихся зорь…
Восприятия хмуры и сиры…
Олазорь же меня, олазорь!
Я доверьем твоим не играю.
Мой порок, дорогая, глубок.
Голубок, я тебе доверяю,
Научи меня жить, голубок!
Не смотрите на нас, конькобежцы:
Нашу скорбь вы сочтете за шарж,
Веселитесь, друг друга потешьте
Под лубочно-раскрашенный марш.
Нам за вашей веселостью шалой
Не угнаться с протезным бичом…
Мы с печалью, как мир, обветшалой,
Крепко дружим, но вы-то при чем?
Мы для вас – посторонние люди,
И у нас с вами общее – рознь:
Мы в мелодиях смутных прелюдий,
Ваши песни – запетая кознь.
Мы – вне вас, мы одни, мы устали…
Что вам надо у нашей скамьи?
Так скользите же мимо на стали,
Стальносердные братья мои!..
ЗАМУЖНИЦА
Исстражденный, хочу одевить,
Замужница, твои черты:
Не виденная мною девять
Осенних лет, ты – снова ты!
Смеющаяся в отстраданьи,
Утихшая – … июнь в саду…-
Растративши дары и дани,
Пристулила в седьмом ряду.
Я солнечник и лью с эстрады
На публику лучи поэз.
Ты, слушая, безгрезно рада
(Будь проклята приставка “без”!)
Но может быть, мое явленье,
Не нужное тебе совсем,
Отторгнуло тебя от лени,
Пьянительней моих поэм?
Напомнило, что блеклых девять
Осенних лет твои черты
Суровеют, что их одевить
В отчаяньи не можешь ты…
1912. Ночь под Рождество
ПОРТНИХА
Убаюкай, девичья душа!
Мало для души одной души,-
Души дев различно хороши.
После бури хочется тиши.
Мало для меня одной души.
Околдован каждою душой.
Пусть чужая будет не чужой…
…Спят цветы под первой порошой…
Очаровав новою душой.
Что такое – женская душа?
Я не знаю – только хороша…
Я ее вдыхаю, не дыша…
Убаюкай, женская душа!..
ПОЭЗА ПРЕДВЕСЕННИХ ТРЕПЕТОВ
О. С.
Весенним ветром веют лица
И тают, проблагоухав.
Телам легко и сладко слиться
Для весенеющих забав.
Я снова чувствую томленье
И нежность, нежность без конца…
Твои уста, твои колени
И вздох мимозного лица,-
Лица, которого бесчертны
Неуловимые черты:
Снегурка с темпом сердца серны,
Газель оснеженная – ты.
Смотреть в глаза твои русалчьи
И в них забвенно утопать;
Изнежные цветы фиалчьи
Под ними четко намечать.
И видеть уходящий поезд
И путь без станций, без платформ,
Читать без окончанья повесть,-
Душа Поэзии – вне форм.
1913
СИНИЙ СОНЕТ
Синеет ночь, и с робостью газели
Скользит ко мне Ваш скромный силуэт;
И Вашу тень качает лунный свет -
Луны далекой ясные качели.
Шум ручейка и дальний звук свирели
Сливаются в пленительный дуэт;
Мы шепот поцелуев шлем в ответ,
Разнежены на снежных трав постели.
Никто у нас друг в друга не влюбленный
Сближается томленьем синевы,
Мотивами природы усыпленный
И пряною душистостью травы…
Не мучьтесь после совестью бессонной:
В такую ночь отдаться – вправе вы!
Скользит ко мне Ваш скромный силуэт;
И Вашу тень качает лунный свет -
Луны далекой ясные качели.
Шум ручейка и дальний звук свирели
Сливаются в пленительный дуэт;
Мы шепот поцелуев шлем в ответ,
Разнежены на снежных трав постели.
Никто у нас друг в друга не влюбленный
Сближается томленьем синевы,
Мотивами природы усыпленный
И пряною душистостью травы…
Не мучьтесь после совестью бессонной:
В такую ночь отдаться – вправе вы!
ЕЩЕ ВЫ ДЕВУШКА
Еще Вы девушка: ведь этот алый крапат
На блузке лилиебатистовой – весень…
Еще Вы девушка, читающая Запад,
Секрет несущая в сиреневую сень.
Такая милая!.. Как золотистый грошик…
Поете молодость на разных голосах…
Очарователен улыбчатый горошек,
Ушко наивное опутав в волосах.
И, вот что, знаете: возьмите в руки прутик.
И – кто кого теперь?!.. – бежим на плац-крокет!
Еще Вы девушка, еще Вы только лютик,-
И я из лютиков Вам подарю букет…
На блузке лилиебатистовой – весень…
Еще Вы девушка, читающая Запад,
Секрет несущая в сиреневую сень.
Такая милая!.. Как золотистый грошик…
Поете молодость на разных голосах…
Очарователен улыбчатый горошек,
Ушко наивное опутав в волосах.
И, вот что, знаете: возьмите в руки прутик.
И – кто кого теперь?!.. – бежим на плац-крокет!
Еще Вы девушка, еще Вы только лютик,-
И я из лютиков Вам подарю букет…
Я ЗАПОЮ
Я запою на лире звонкой
Мятежно, бурно – как гроза -
Черты улыбки чьей-то тонкой
И чьи-то русские глаза!
Я запою, в восторге, встречи
Влюбленных взоров, их игру,
Их гармонические речи,
Их смех, подобный серебру.
Я запою улыбок солнца
Их золотистые лучи,
Сердец закрытые оконца
И душ струистые ключи
Благоухая вешним пылом,
Предав забвенью грусть свою,
О ком-то призрачном и милом
Я в упоеньи запою.
Мыза Ивановка
Мятежно, бурно – как гроза -
Черты улыбки чьей-то тонкой
И чьи-то русские глаза!
Я запою, в восторге, встречи
Влюбленных взоров, их игру,
Их гармонические речи,
Их смех, подобный серебру.
Я запою улыбок солнца
Их золотистые лучи,
Сердец закрытые оконца
И душ струистые ключи
Благоухая вешним пылом,
Предав забвенью грусть свою,
О ком-то призрачном и милом
Я в упоеньи запою.
Мыза Ивановка
Я НЕ ЛГАЛ
Я не лгал никогда никому,
Оттого я страдать обречен,
Оттого я людьми заклеймен,
И не нужен я им потому.
Никому никогда я не лгал.
Оттого жизнь печально течет.
Мне чужды и любовь, и почет
Тех, чья мысль, – это лживый закал.
И не знаю дороги туда,
Где смеется продажная лесть.
Но душе утешение есть:
Я не лгал никому никогда.
1909
Оттого я страдать обречен,
Оттого я людьми заклеймен,
И не нужен я им потому.
Никому никогда я не лгал.
Оттого жизнь печально течет.
Мне чужды и любовь, и почет
Тех, чья мысль, – это лживый закал.
И не знаю дороги туда,
Где смеется продажная лесть.
Но душе утешение есть:
Я не лгал никому никогда.
1909
ПОД ВПЕЧАТЛЕНИЕМ “ОБРЫВА”
Я прочитал “Обрыв”, поэму Гончарова…
Согласна ль ты со мной, что Гончаров – поэт?
И чувств изобразить я не имею слова,
И, кажется, – слов нет.
Я полон женщиной, я полон милой Верой,
Я преклоняюся, я плачу, счастлив я!
Весна в душе моей! я слышу соловья,-
На улице ж – день серый.
И как не слышать мне любви певца ночного!
И как не чувствовать и солнце, и весну,
Когда прочел сейчас поэму Гончарова
И вспомнил юности волну!
А вместе с юностью свою я вспомнил “Веру”,
Страданий Райского поэзию, обрыв.
Я вспомнил страсть свою, я вспомнил в счастье
веру,
Идеи ощутив.
И я хочу борьбы за право наслажденья,
Победы я хочу над гордою душой,
Оберегающей так свято убежденья,
Не выдержавшей бой.
Велик свободный Марк, решительный, правдивый,
Заветы стариков не ставивший во грош;
Он сделал женщину на миг один счастливой,
Но как тот миг хорош!
Да знаете ли вы, вступающие в споры,
Вы, проповедники “законности” в любви,-
Что счастье не в летах, а лишь в зарнице взора,-
Да, знаете ли вы?!..
И я, клянусь, отдам за дивное мгновенье,
Взаимность ощутив того, кого люблю,-
Идеи и мечты, желанья и волненья
И даже жизнь свою.
Согласна ль ты со мной, что Гончаров – поэт?
И чувств изобразить я не имею слова,
И, кажется, – слов нет.
Я полон женщиной, я полон милой Верой,
Я преклоняюся, я плачу, счастлив я!
Весна в душе моей! я слышу соловья,-
На улице ж – день серый.
И как не слышать мне любви певца ночного!
И как не чувствовать и солнце, и весну,
Когда прочел сейчас поэму Гончарова
И вспомнил юности волну!
А вместе с юностью свою я вспомнил “Веру”,
Страданий Райского поэзию, обрыв.
Я вспомнил страсть свою, я вспомнил в счастье
веру,
Идеи ощутив.
И я хочу борьбы за право наслажденья,
Победы я хочу над гордою душой,
Оберегающей так свято убежденья,
Не выдержавшей бой.
Велик свободный Марк, решительный, правдивый,
Заветы стариков не ставивший во грош;
Он сделал женщину на миг один счастливой,
Но как тот миг хорош!
Да знаете ли вы, вступающие в споры,
Вы, проповедники “законности” в любви,-
Что счастье не в летах, а лишь в зарнице взора,-
Да, знаете ли вы?!..
И я, клянусь, отдам за дивное мгновенье,
Взаимность ощутив того, кого люблю,-
Идеи и мечты, желанья и волненья
И даже жизнь свою.
ОКТАВЫ
Хочу туда – где море бирюзово,
Где у звезды сочнее лепестки,
Где спит палач-вулкан на страже зова,
Где от избытка счастья – вздох тоски…
Хочу туда, где чувствуют грозово,
А потому – раздолия узки!
Звучи, душа, в мечтаньях замирая…
Но край ли то? Мираж ли только края?
Везде лазорь, повсюду померанцы,
Надменность пальм и лунь лимонных рощ,
На женских лицах спелые румянцы,
Весь музыка – алмазноструйный дождь.
Там вечный пир, и музыка, и танцы,
Победный клич и дерзостная мощь!..
Я вся – полет под ураганом зова!..
Хочу туда – любить тебя грозово!
1909
Где у звезды сочнее лепестки,
Где спит палач-вулкан на страже зова,
Где от избытка счастья – вздох тоски…
Хочу туда, где чувствуют грозово,
А потому – раздолия узки!
Звучи, душа, в мечтаньях замирая…
Но край ли то? Мираж ли только края?
Везде лазорь, повсюду померанцы,
Надменность пальм и лунь лимонных рощ,
На женских лицах спелые румянцы,
Весь музыка – алмазноструйный дождь.
Там вечный пир, и музыка, и танцы,
Победный клич и дерзостная мощь!..
Я вся – полет под ураганом зова!..
Хочу туда – любить тебя грозово!
1909
КОГДА НОЧАМИ
Когда ночами все тихо-тихо,
Хочу веселья, хочу огней,
Чтоб было шумно, чтоб было лихо,
Чтоб свет от люстры гнал сонм теней!
Дворец безмолвен, дворец пустынен,
Беззвучно шепчет мне ряд легенд…
Их смысл болезнен, сюжет их длинен,
Как змея черных ползучих лент…
А сердце плачет, а сердце страждет,
Вот-вот порвется, того и ждешь…
Вина, веселья, мелодий жаждет,
Но ночь замкнула, – где их найдешь?
Сверкните, мысли, рассмейтесь, грезы!
Пускайся, Муза, в экстазный пляс!
И что нам – призрак! и что – угрозы!
Искусство с нами, – и Бог за нас!..
Мыза Ивановка;
охотничий дворец Павла I
Хочу веселья, хочу огней,
Чтоб было шумно, чтоб было лихо,
Чтоб свет от люстры гнал сонм теней!
Дворец безмолвен, дворец пустынен,
Беззвучно шепчет мне ряд легенд…
Их смысл болезнен, сюжет их длинен,
Как змея черных ползучих лент…
А сердце плачет, а сердце страждет,
Вот-вот порвется, того и ждешь…
Вина, веселья, мелодий жаждет,
Но ночь замкнула, – где их найдешь?
Сверкните, мысли, рассмейтесь, грезы!
Пускайся, Муза, в экстазный пляс!
И что нам – призрак! и что – угрозы!
Искусство с нами, – и Бог за нас!..
Мыза Ивановка;
охотничий дворец Павла I
ДУРАК
Жил да был в селе “Гуляйном” дьяк-дурак,
Глоткой – прямо первый сорт, башкою – брак.
Раз объелся пирогами – да в барак,
А поправился, купил потертый фрак,
Да с Феклушею вступить желает в брак.
Али ты, дурак, своей свободе враг?
А зачем, дурак, ночной бывает мрак?
А зачем, дурак, у леса есть овраг?
Али съест тебя, дурак, в овраге рак?
Вот-то дурень, дуралей-то! вот дурак!
Глоткой – прямо первый сорт, башкою – брак.
Раз объелся пирогами – да в барак,
А поправился, купил потертый фрак,
Да с Феклушею вступить желает в брак.
Али ты, дурак, своей свободе враг?
А зачем, дурак, ночной бывает мрак?
А зачем, дурак, у леса есть овраг?
Али съест тебя, дурак, в овраге рак?
Вот-то дурень, дуралей-то! вот дурак!
ПИСЬМО ФЕКЛЫ
Ты послушай меня, мой суразный! ты послушай меня,
мой уклюжий:
Кровью сердце мое истекает, ты любовью мне сердце
запрудь.
Ах, багряно оно изручьилось, запеклось в лиловатые
лужи,
Поиссякло ключистое сердце, поиссохла цветущая
грудь!
На деревне калякают девки (любопытство у горя на
страже!):
Знать, у Феклы запачкана совесть, или бремени ждет в
животе:
Потому что из солнечной девки, веселящей, здоровой
и ражей,
Стала попросту старой унылкой, на какой-то
споткнулась мечте.
Вот еще и вчера Евфросинью, повстречав на покосе,
священник
(Ныне новый в селе; я не знаю, как зовут молодого
попа)
Говорил: “Вот какая-то Фекла, мне сказали, мутится
от денег,
Все боится воров, скопидомка, ну а замуж – должно
быть глупа”.
Заклевали меня, оболгали! Из веселой когда-то, из
смелой
Стала я, от любви безысходной, мокрой курой и дурой
для всех.
Пожалей же меня, мой уклюжий! Полюби же меня, мой
умелый!
Разгрешилась на девке деревня – значит девку
попутает грех!
1912
Веймарн
мой уклюжий:
Кровью сердце мое истекает, ты любовью мне сердце
запрудь.
Ах, багряно оно изручьилось, запеклось в лиловатые
лужи,
Поиссякло ключистое сердце, поиссохла цветущая
грудь!
На деревне калякают девки (любопытство у горя на
страже!):
Знать, у Феклы запачкана совесть, или бремени ждет в
животе:
Потому что из солнечной девки, веселящей, здоровой
и ражей,
Стала попросту старой унылкой, на какой-то
споткнулась мечте.
Вот еще и вчера Евфросинью, повстречав на покосе,
священник
(Ныне новый в селе; я не знаю, как зовут молодого
попа)
Говорил: “Вот какая-то Фекла, мне сказали, мутится
от денег,
Все боится воров, скопидомка, ну а замуж – должно
быть глупа”.
Заклевали меня, оболгали! Из веселой когда-то, из
смелой
Стала я, от любви безысходной, мокрой курой и дурой
для всех.
Пожалей же меня, мой уклюжий! Полюби же меня, мой
умелый!
Разгрешилась на девке деревня – значит девку
попутает грех!
1912
Веймарн
НАРОДНАЯ
Солнце Землю целовало -
Сладко жмурилась Земля.
Солнце Землю баловало,
Сыпля злато на поля.
Солнце ласково играло
В простодушной похвальбе.
И Земля его избрала
В полюбовники себе.
И доколе будет длиться
Их немудрая любовь,
Будет мир в цветы рядиться,
В зелень вешнюю лугов!
1911
Сладко жмурилась Земля.
Солнце Землю баловало,
Сыпля злато на поля.
Солнце ласково играло
В простодушной похвальбе.
И Земля его избрала
В полюбовники себе.
И доколе будет длиться
Их немудрая любовь,
Будет мир в цветы рядиться,
В зелень вешнюю лугов!
1911
НА ПРИСТАНИ
Сидел на пристани я ветхой,
Ловя мечтанье тихих струй,
И посылал сухою веткой
Тебе, далекой, поцелуй.
Сидел я долго-долго-долго
От всех вдали и в тишине,
Вдруг ты, пластичная как Волга,
Прошла по правой стороне.
Мы увидались бессловесно,
Мы содрогнулись – каждый врозь.
Ты улыбалась мне прелестно,
Я целовал тебя насквозь.
И я смотрел тебе вдогонку,
Пока не скрылась ты в лесу,
Подобно чистому ребенку,
С мечтою: “все перенесу”…
День засыпал, поля морозя
С чуть зеленеющей травой…
Ты вновь прошла, моя Предгрозя,
И вновь кивала головой.
Мыза Ивановка
Ловя мечтанье тихих струй,
И посылал сухою веткой
Тебе, далекой, поцелуй.
Сидел я долго-долго-долго
От всех вдали и в тишине,
Вдруг ты, пластичная как Волга,
Прошла по правой стороне.
Мы увидались бессловесно,
Мы содрогнулись – каждый врозь.
Ты улыбалась мне прелестно,
Я целовал тебя насквозь.
И я смотрел тебе вдогонку,
Пока не скрылась ты в лесу,
Подобно чистому ребенку,
С мечтою: “все перенесу”…
День засыпал, поля морозя
С чуть зеленеющей травой…
Ты вновь прошла, моя Предгрозя,
И вновь кивала головой.
Мыза Ивановка
ПРЕДГРОЗЯ
…Вы помните “Не знаю”
Баратынский
Хороша кума Матреша!
Глазки – огоньки,
Зубки – жемчуг, косы – русы,
Губки – лепестки.
Что ни шаг – совсем лебедка
Взглянет – что весна;
Я зову ее Предгрозей -
Так томит она.
Но строга она для парней,
На нее не дунь…
А какая уж там строгость,
Коль запел июнь.
Полдень дышит – полдень душит.
Выйдешь на балкон
Да “запустишь” ради скуки
Старый граммофон.
Понесутся на деревню
“Фауст”, “Трубадур”,-
Защекочет сердце девье
Крылышком амур.
Глядь, – идет ко мне Предгрозя,
В парк идет ко мне;
Тело вдруг захолодеет,
Голова в огне.
– Милый кум…
– Предгрозя… ластка!..-
Спазмы душат речь…
О, и что это за радость,
Радость наших встреч!
Сядет девушка, смеется,
Взор мой жадно пьет.
О любви, о жгучей страсти
Нам Июнь поет.
И поет ее сердечко,
И поют глаза;
Грудь колышется волною,
А в груди – гроза.
Разве тут до граммофона
Глупой болтовни?
И усядемся мы рядом
В липовой тени
И молчим, молчим в истоме,
Слушая, как лес
Нам поет о счастье жизни
Призрачных чудес.
Мнится нам, что в этом небе
Нам блестят лучи,
Грезим мы, что в этих ивах
Нам журчат ключи.
Счастлив я, внимая струям
Голубой реки,
Гладя пальцы загорелой,
Милой мне руки.
Хорошо и любо, – вижу,
Вижу по глазам,
Что нашептывают сказки
Верящим цветам.
И склоняется головка
Девушки моей
Ближе все ко мне, и жарче
Песнь ее очей.
Ручкой теплою, любовно
Голову мою
Гладит долго, поверяя
Мне беду свою:
“Бедность точит, бедность губит,
Полон рот забот;
Разве тут похорошеешь
От ярма работ?
Летом все же перебьешься,
А зимой что есть?
По нужде идешь на место,-
То-то вот и есть”.
Мне взгрустнется поневоле,
Но бессилен я:
Ничего я не имею,
Бедная моя.
Любишь ты свою деревню,-
Верю я тебе.
Дочь природы, дочь простора,
Покорись судьбе.
А она уже смеется,
Слезку с глаз смахнув,
И ласкается, улыбкой
Сердце обманув.
Я прижмусь к ней, – затрепещет,
Нежит и пьянит,
И губами ищет губы,
И томит, томит.
Расцелую губки, глазки,
Шейку, волоса,-
И ищи потом гребенки
Целых два часа.
…Солнце село, и туманы
Грезят над рекой…
И бежит Предгрозя парком
Что есть сил, домой;
И бежит, мелькая в липах,
С криком: “Не скучай -
Я приду к тебе поутру,
А пока – прощай!..”
МОЯ ДАЧА
Моя зеленая избушка -
В старинном парке над рекой.
Какое здесь уединенье!
Какая глушь! Какой покой!
Немного в сторону – плотина
У мрачной мельницы; за ней
Сонлива бедная деревня
Без веры в бодрость лучших дней.
Где в парк ворота – словно призрак,
Стоит заброшенный дворец.
Он обветшал, напоминая
Без драгоценностей ларец.
Мой парк угрюм: в нем много тени;
Сильны столетние дубы;
Разросся он; в траве дорожки;
По сторонам растут грибы.
Мой парк красив: белеют урны;
Видны с искусственных террас
Река, избушки, царский домик…
Так хорошо в вечерний час.
В старинном парке над рекой.
Какое здесь уединенье!
Какая глушь! Какой покой!
Немного в сторону – плотина
У мрачной мельницы; за ней
Сонлива бедная деревня
Без веры в бодрость лучших дней.
Где в парк ворота – словно призрак,
Стоит заброшенный дворец.
Он обветшал, напоминая
Без драгоценностей ларец.
Мой парк угрюм: в нем много тени;
Сильны столетние дубы;
Разросся он; в траве дорожки;
По сторонам растут грибы.
Мой парк красив: белеют урны;
Видны с искусственных террас
Река, избушки, царский домик…
Так хорошо в вечерний час.
КТО ИДЕТ?
Кто идет? какой пикантный шаг!
Это ты ко мне идешь!
Ты отдашься мне на ландышах
И, как ландыш, расцветешь!
Будут ласки небывалые,
Будут лепеты без слов…
О, мечты мои удалые,
Сколько зреет вам цветов!
Ты – дитя простонародия,
Много звезд в моей судьбе…
Но тебе – моя мелодия
И любовь моя – тебе!
Мыза Ивановка
Это ты ко мне идешь!
Ты отдашься мне на ландышах
И, как ландыш, расцветешь!
Будут ласки небывалые,
Будут лепеты без слов…
О, мечты мои удалые,
Сколько зреет вам цветов!
Ты – дитя простонародия,
Много звезд в моей судьбе…
Но тебе – моя мелодия
И любовь моя – тебе!
Мыза Ивановка
И РЫЖИК, И ЛАНДЫШ, И СЛИВА
1
Природа всегда молчалива,
Ее красота в немоте.
И рыжик, и ландыш, и слива
Безмолвно стремятся к мечте.
Их губят то птицы, то черви,
То люди их губят; но злак
Лазурит спокойствие в нерве,
Не зная словесных клоак.
Как жили бы люди красиво,
Какой бы светились мечтой,
Когда бы (скажу для курсива):
Их Бог одарил немотой.
Безмолвие только – стыдливо,
Стыдливость близка Красоте.
Природа всегда молчалива,
И счастье ее – в немоте.
Ее красота в немоте.
И рыжик, и ландыш, и слива
Безмолвно стремятся к мечте.
Их губят то птицы, то черви,
То люди их губят; но злак
Лазурит спокойствие в нерве,
Не зная словесных клоак.
Как жили бы люди красиво,
Какой бы светились мечтой,
Когда бы (скажу для курсива):
Их Бог одарил немотой.
Безмолвие только – стыдливо,
Стыдливость близка Красоте.
Природа всегда молчалива,
И счастье ее – в немоте.
2
Постой… Что чирикает чижик,
Летящий над зрелым овсом? -
– И слива, и ландыш, и рыжик
Всегда, и везде, и во всем:
И в осах, и в синих стрекозах,
И в реках, и в травах, и в пнях,
И в сочно пасущихся козах,
И в борзо-бегущих конях,
И в зареве грядковых ягод,
И в нимфах заклятых прудов,
И в палитре сияющих радуг,
И в дымных домах городов…
Природа всегда бессловесна,
И звуки ее – не слова.
Деревьям, поверь, неизвестно -
Чем грезит и дышит трава…
Мечтанья алеющих ягод
Неясны пчеле и грибам.
Мгновенье им кажется за год;
Все в мире приходит к гробам.
Летящий над зрелым овсом? -
– И слива, и ландыш, и рыжик
Всегда, и везде, и во всем:
И в осах, и в синих стрекозах,
И в реках, и в травах, и в пнях,
И в сочно пасущихся козах,
И в борзо-бегущих конях,
И в зареве грядковых ягод,
И в нимфах заклятых прудов,
И в палитре сияющих радуг,
И в дымных домах городов…
Природа всегда бессловесна,
И звуки ее – не слова.
Деревьям, поверь, неизвестно -
Чем грезит и дышит трава…
Мечтанья алеющих ягод
Неясны пчеле и грибам.
Мгновенье им кажется за год;
Все в мире приходит к гробам.
3
Я слышу, над зарослью речек,
Где ночь – бирюзы голубей,
Как внемлет ажурный кузнечик
Словам голубых голубей:
“И рыжик, и слива, и ландыш
Безмолвно стремятся к мечте.
Им миг ослепительный дан лишь,
Проходит их жизнь в немоте.
Но слушай! В природе есть громы,
И бури, и штормы, и дождь.
Вторгаются вихри в хоромы
Спокойно мечтающих рощ,
И губят, и душат былинки,
Листву, насекомых, цветы,
Срывая с цветов пелеринки,-
Но мы беззаботны, как ты.
Мы все, будет время, погибнем,-
Закон изменения форм.
Пусть гимну ответствует гимном
Нам злом угрожающий шторм.
Она справедлива – стихия,-
Умрет, что должно умереть.
Налеты ее огневые
Повсюду: и в прошлом, и впредь.
Восславим грозовые вихри:
Миры освежает гроза.
И если б стихии затихли,
Бог, в горе, закрыл бы глаза.
Но помни: Бессмертное – живо!
Стремись к величавой мечте!
Величье всегда молчаливо
И сила его – в немоте!”
Дылицы
1911
Где ночь – бирюзы голубей,
Как внемлет ажурный кузнечик
Словам голубых голубей:
“И рыжик, и слива, и ландыш
Безмолвно стремятся к мечте.
Им миг ослепительный дан лишь,
Проходит их жизнь в немоте.
Но слушай! В природе есть громы,
И бури, и штормы, и дождь.
Вторгаются вихри в хоромы
Спокойно мечтающих рощ,
И губят, и душат былинки,
Листву, насекомых, цветы,
Срывая с цветов пелеринки,-
Но мы беззаботны, как ты.
Мы все, будет время, погибнем,-
Закон изменения форм.
Пусть гимну ответствует гимном
Нам злом угрожающий шторм.
Она справедлива – стихия,-
Умрет, что должно умереть.
Налеты ее огневые
Повсюду: и в прошлом, и впредь.
Восславим грозовые вихри:
Миры освежает гроза.
И если б стихии затихли,
Бог, в горе, закрыл бы глаза.
Но помни: Бессмертное – живо!
Стремись к величавой мечте!
Величье всегда молчаливо
И сила его – в немоте!”
Дылицы
1911
БЕЛАЯ УЛЫБКА
МИСТИЧЕСКАЯ ПОЭМА
Ты помнишь? – В средние века
Ты был мой властелин…
М.Лохвицкая
I
Есть в лесу, где шелковые пихты,
Дней былых охотничий дворец.
Есть о нем легенды. Слышать их ты
Если хочешь, верь, а то – конец!..
У казны купил дворец помещик,
Да полвека умер он уж вот;
После жил лет семь старик-объездчик,
А теперь никто в нем не живет.
Раз случилось так: собралось трое
Нас, любивших старые дома,
И, хотя бы были не герои,
Но легенд истлевшие тома
Вызывали в нас подъем духовный,
Обостряли нервы до границ:
Сердце билось песнею неровной
И от жути взор склонялся ниц.
И пошли мы в темные покои,
Под лучами солнца, как щита.
Нам кивали белые левкои
Грустно вслед, светлы как нищета.
Долго шли мы анфиладой комнат,
Удивленно слушая шаги;
Да, покои много звуков помнят,
Но как звякнут – в сторону беги!..
На широких дедовских диванах
Приседали мы, – тогда в углах
Колыхались на обоях рваных
Паутины в солнечных лучах.
Усмехались нам кариатиды,
Удержав ладонью потолки,
В их глазах – застывшие обиды,
Только уст дрожали уголки…
Но одна из этих вечных статуй
Как-то странно мнилась мне добра;
И смотрел я, трепетом объятый,
На нее, молчавшую у бра.
Жутко стало мне, но на пороге,
Посмотрев опять из-за дверей
И ее увидев, весь в тревоге,
Догонять стал спутников скорей.
Долго-долго белая улыбка
Белых уст тревожила меня…
Долго-долго сердце шибко-шибко,
Шибко билось, умереть маня.
Дней былых охотничий дворец.
Есть о нем легенды. Слышать их ты
Если хочешь, верь, а то – конец!..
У казны купил дворец помещик,
Да полвека умер он уж вот;
После жил лет семь старик-объездчик,
А теперь никто в нем не живет.
Раз случилось так: собралось трое
Нас, любивших старые дома,
И, хотя бы были не герои,
Но легенд истлевшие тома
Вызывали в нас подъем духовный,
Обостряли нервы до границ:
Сердце билось песнею неровной
И от жути взор склонялся ниц.
И пошли мы в темные покои,
Под лучами солнца, как щита.
Нам кивали белые левкои
Грустно вслед, светлы как нищета.
Долго шли мы анфиладой комнат,
Удивленно слушая шаги;
Да, покои много звуков помнят,
Но как звякнут – в сторону беги!..
На широких дедовских диванах
Приседали мы, – тогда в углах
Колыхались на обоях рваных
Паутины в солнечных лучах.
Усмехались нам кариатиды,
Удержав ладонью потолки,
В их глазах – застывшие обиды,
Только уст дрожали уголки…
Но одна из этих вечных статуй
Как-то странно мнилась мне добра;
И смотрел я, трепетом объятый,
На нее, молчавшую у бра.
Жутко стало мне, но на пороге,
Посмотрев опять из-за дверей
И ее увидев, весь в тревоге,
Догонять стал спутников скорей.
Долго-долго белая улыбка
Белых уст тревожила меня…
Долго-долго сердце шибко-шибко,
Шибко билось, умереть маня.
II
На чердак мы шли одной из лестниц,
И скрипела лестница, как кость.
Ждали мы таинственных предвестниц
Тех краев, где греза наша – гость.
На полу – осколки, хлам и ветошь.
Было сорно, пыльно; а в окно
Заглянуло солнце… Ну и свет уж
Лило к нам насмешливо оно!
Зто солнце было – не такое,
Как привыкли солнце видеть мы -
Мертвое, в задумчивом покое,
Иначе блестит оно из тьмы;
Этот свет не греет, не покоит,
В нем бессильный любопытный гнев.
Я молчу… Мне страшно… Сердце ноет…
Каменеют щеки, побледнев…
И скрипела лестница, как кость.
Ждали мы таинственных предвестниц
Тех краев, где греза наша – гость.
На полу – осколки, хлам и ветошь.
Было сорно, пыльно; а в окно
Заглянуло солнце… Ну и свет уж
Лило к нам насмешливо оно!
Зто солнце было – не такое,
Как привыкли солнце видеть мы -
Мертвое, в задумчивом покое,
Иначе блестит оно из тьмы;
Этот свет не греет, не покоит,
В нем бессильный любопытный гнев.
Я молчу… Мне страшно… Сердце ноет…
Каменеют щеки, побледнев…
III
Это – что? откуда? что за диво!
Смотрим мы и видим, у трубы
Перья… Кровь… В окно кивнула ива,
Но молчит отчаяньем рабы.
Белая, как снег крещенский, птичка
На сырых опилках чердака
Умирала тихо… С ней проститься
Прислан был я кем издалека?
Разум мой истерзан был, как перья
Снежной птицы, умерщвленной кем?
В этом доме, царстве суеверья,
Я молчал, догадкой сердца нем…
Вдруг улыбка белая на клюве
У нее расплылась, потекла…
Ум застыл, а сердце, как Везувий,
Затряслось, – и в раме два стекла
Дребезжали от его биенья,
И звенели, тихо дребезжа…
Я внимал, в гипнозе упоенья,
Хлыстиком полившего дождя.
И казалось мне, что с пьедестала
Отошла сестра кариатид
И бредет по комнатам устало,
Напевая отзвук панихид.
Вот скрипят на лестницах ступени,
Вот хрипит на ржавой меди дверь…
И в глазах лилово, – от сирени,
Иль от страха, знаю ль я теперь!..
Как нарочно, спутники безмолвны…
Где они? Не вижу. Где они?
А вдали бушуют где-то волны…
Сумрак… дождь… и молнии огни…
– Защити! Спаси меня! Помилуй!
Не хочу я белых этих уст!..-
Но она уж близко, шепчет: “милый…”
Этот мертвый звук, как бездна, пуст…
Каюсь я, я вижу – крепнет солнце,
Все властнее вспыхивает луч,
И ко мне сквозь мокрое оконце,
Как надежда, светит из-за туч.
Все бодрей, ровней биенье сердца,
Веселеет быстро все кругом.
Я бегу… вот лестница, вот дверца,-
И расстался с домом, как с врагом.
Смотрим мы и видим, у трубы
Перья… Кровь… В окно кивнула ива,
Но молчит отчаяньем рабы.
Белая, как снег крещенский, птичка
На сырых опилках чердака
Умирала тихо… С ней проститься
Прислан был я кем издалека?
Разум мой истерзан был, как перья
Снежной птицы, умерщвленной кем?
В этом доме, царстве суеверья,
Я молчал, догадкой сердца нем…
Вдруг улыбка белая на клюве
У нее расплылась, потекла…
Ум застыл, а сердце, как Везувий,
Затряслось, – и в раме два стекла
Дребезжали от его биенья,
И звенели, тихо дребезжа…
Я внимал, в гипнозе упоенья,
Хлыстиком полившего дождя.
И казалось мне, что с пьедестала
Отошла сестра кариатид
И бредет по комнатам устало,
Напевая отзвук панихид.
Вот скрипят на лестницах ступени,
Вот хрипит на ржавой меди дверь…
И в глазах лилово, – от сирени,
Иль от страха, знаю ль я теперь!..
Как нарочно, спутники безмолвны…
Где они? Не вижу. Где они?
А вдали бушуют где-то волны…
Сумрак… дождь… и молнии огни…
– Защити! Спаси меня! Помилуй!
Не хочу я белых этих уст!..-
Но она уж близко, шепчет: “милый…”
Этот мертвый звук, как бездна, пуст…
Каюсь я, я вижу – крепнет солнце,
Все властнее вспыхивает луч,
И ко мне сквозь мокрое оконце,
Как надежда, светит из-за туч.
Все бодрей, ровней биенье сердца,
Веселеет быстро все кругом.
Я бегу… вот лестница, вот дверца,-
И расстался с домом, как с врагом.
IV
Как кивают мне любовно клены!
Как смеются розы и сирень!
Как лужайки весело-зелены,
И тюльпанов каски набекрень!
Будьте вы, цветы, благословенны!
Да сияй вовеки солнца свет!
Только те спасутся, кто нетленны!
Только тот прощен, кто дал ответ!
Ивановка
Охотничий дворец.
Как смеются розы и сирень!
Как лужайки весело-зелены,
И тюльпанов каски набекрень!
Будьте вы, цветы, благословенны!
Да сияй вовеки солнца свет!
Только те спасутся, кто нетленны!
Только тот прощен, кто дал ответ!
Ивановка
Охотничий дворец.
II. ЛУННЫЕ ТЕНИ
ПРЕЛЮДИЯ
Лунные тени – тени печали -
Бродят бесшумной стопой.
В черном как горе земли покрывале
Призрачной робкой тропой.
Многих любовно и нежно качали,
Чутко давали отсвет…
Лунные тени, тени печали,
Мой повторят силуэт!
Бродят бесшумной стопой.
В черном как горе земли покрывале
Призрачной робкой тропой.
Многих любовно и нежно качали,
Чутко давали отсвет…
Лунные тени, тени печали,
Мой повторят силуэт!
СОНЕТ
Я полюбил ее зимою
И розы сеял на снегу
Под чернолесья бахромою
На запустевшем берегу.
Луна полярная, над тьмою
Всходя, гнала седую мгу.
Встречаясь с ведьмою хромою,
Цоднявшей снежную пургу,
И слушая, как стонет вьюга,
Стонала бедная подруга,
Как беззащитная газель,
И слушал я, исполнен гнева,
Как выла зимняя метель
О смерти зимнего посева.
Мыза Ивановка
И розы сеял на снегу
Под чернолесья бахромою
На запустевшем берегу.
Луна полярная, над тьмою
Всходя, гнала седую мгу.
Встречаясь с ведьмою хромою,
Цоднявшей снежную пургу,
И слушая, как стонет вьюга,
Стонала бедная подруга,
Как беззащитная газель,
И слушал я, исполнен гнева,
Как выла зимняя метель
О смерти зимнего посева.
Мыза Ивановка
ИЗ СЮЛЛИ-ПРЮДОМА
“Ne jamais la voir, ni 1'entendre”
Мне никогда не видеть, не слыхать
И не назвать ее мне никогда.
Но верным быть, ее любовно ждать.
Любить ее – всегда!
К ней руки простирать, молить, дрожать
И их сомкнуть без цели… Не беда:
Ведь снова к ней, ведь снова продолжать
Любить ее всегда!
Ах, только бы надеяться, мечтать
И в этих слезах таять, как вода…
Как радостно мне слезы проливать,
Любить ее всегда!
Мне никогда не видеть, не слыхать
И не назвать ее мне никогда,
Но звать ее, ее благословлять,
Любить ее – всегда.
Мне никогда не видеть, не слыхать
И не назвать ее мне никогда.
Но верным быть, ее любовно ждать.
Любить ее – всегда!
К ней руки простирать, молить, дрожать
И их сомкнуть без цели… Не беда:
Ведь снова к ней, ведь снова продолжать
Любить ее всегда!
Ах, только бы надеяться, мечтать
И в этих слезах таять, как вода…
Как радостно мне слезы проливать,
Любить ее всегда!
Мне никогда не видеть, не слыхать
И не назвать ее мне никогда,
Но звать ее, ее благословлять,
Любить ее – всегда.
ТРИОЛЕТ
Ты мне желанна, как морю – буря,
Тебе я дорог, как буре – штиль.
Нас любит море… И, каламбуря
С пурпурным небом: “как морю – буря,
Она желанна”,– на сотни миль
Рокочут волны, хребты пурпуря
Зарей вечерней: “как морю – буря…
…Как буре – штиль…”
Тебе я дорог, как буре – штиль.
Нас любит море… И, каламбуря
С пурпурным небом: “как морю – буря,
Она желанна”,– на сотни миль
Рокочут волны, хребты пурпуря
Зарей вечерней: “как морю – буря…
…Как буре – штиль…”
САРОНСКАЯ ФАНТАЗИЯ
Посвящается Грааль-Арельскому
Царица я народам мне подвластным,
Но ты, дитя, зови меня – Балькис
Мирра Лохвицкая
Давно когда-то; быть может, это в мифе;
Где померанец, и пальма, и лимон,-
К царице Савской, к прекрасной Суламифи,
Пришел забыться премудрый Соломон.
Пришел нежданно, пришел от пышных кляуз,
Устав от царства, почести и песка,-
Чтоб в белогрудье запрятать ум, как страус,
Чтоб выпить губы – два алых лепестка.
Июлил вечер, мечтая звезды высечь…
“Нарцисс Сарона” прилег под кипарис…
И та, которой дано имен сто тысяч,
Все променяла на арфное – Балькис.
27 АВГУСТА 1912
Двадцать седьмое августа; семь лет
Со дня кончины Лохвицкой; седьмая
Приходит осень, вкрадчиво внимая
Моей тоске: старуха в желтый плед
Закутана, но вздрагивает зябко.
Огрязнены дороги, но дождей
Неделя – нет. Девчонка-косолапка
На солнышке искомкалась. Желтей,
Румяней лист: земля заосенела.
Коровница – в мелодиях Фанелла -
На цитре струны щупает. Она
Так молода, и хочется ей звуков;
Каких – не все равно ли? Убаюкав
“Игрою” кур, взгрустила – и бледна.
На зелени лужка белеет чепчик:
Опять княгиня яблоки мне шлет,
И горничная Катя – алодевчик -
Торопится лужайку напролет…
Веймарн, мыза Пустомержа
Со дня кончины Лохвицкой; седьмая
Приходит осень, вкрадчиво внимая
Моей тоске: старуха в желтый плед
Закутана, но вздрагивает зябко.
Огрязнены дороги, но дождей
Неделя – нет. Девчонка-косолапка
На солнышке искомкалась. Желтей,
Румяней лист: земля заосенела.
Коровница – в мелодиях Фанелла -
На цитре струны щупает. Она
Так молода, и хочется ей звуков;
Каких – не все равно ли? Убаюкав
“Игрою” кур, взгрустила – и бледна.
На зелени лужка белеет чепчик:
Опять княгиня яблоки мне шлет,
И горничная Катя – алодевчик -
Торопится лужайку напролет…
Веймарн, мыза Пустомержа
МОРСКАЯ ПАМЯТКА
Сколько тайной печали, пустоты и безнадежья
В нарастающем море, прибегающем ко мне,
В тишине симфоничной, в малахитовом изнежье,
Мне целующем ноги в блекло-шумной тишине.
Только здесь, у прибоя, заглушающего птичье
Незатейное пенье, озаряющее лес,
Познаю, просветленный, преимущество величья
Земноводной пучины над пучиною небес…
1912 авг. Эстляндия
Иеве, деревня Тойла
В нарастающем море, прибегающем ко мне,
В тишине симфоничной, в малахитовом изнежье,
Мне целующем ноги в блекло-шумной тишине.
Только здесь, у прибоя, заглушающего птичье
Незатейное пенье, озаряющее лес,
Познаю, просветленный, преимущество величья
Земноводной пучины над пучиною небес…
1912 авг. Эстляндия
Иеве, деревня Тойла
ВНЕ
Ивану Лукашу
Под гульливые взвизги салазок
Сядем, детка моя, на скамью.
Олазурь незабудками глазок
Обнищавшую душу мою!
Пусть я жизненным опытом старше,-
Научи меня жить, научи!-
Под шаблонно-красивые марши,
Под печально смешные лучи.
Заглушите мой вопль, кирасиры!
Я – в сумбуре расплывшихся зорь…
Восприятия хмуры и сиры…
Олазорь же меня, олазорь!
Я доверьем твоим не играю.
Мой порок, дорогая, глубок.
Голубок, я тебе доверяю,
Научи меня жить, голубок!
Не смотрите на нас, конькобежцы:
Нашу скорбь вы сочтете за шарж,
Веселитесь, друг друга потешьте
Под лубочно-раскрашенный марш.
Нам за вашей веселостью шалой
Не угнаться с протезным бичом…
Мы с печалью, как мир, обветшалой,
Крепко дружим, но вы-то при чем?
Мы для вас – посторонние люди,
И у нас с вами общее – рознь:
Мы в мелодиях смутных прелюдий,
Ваши песни – запетая кознь.
Мы – вне вас, мы одни, мы устали…
Что вам надо у нашей скамьи?
Так скользите же мимо на стали,
Стальносердные братья мои!..
ЗАМУЖНИЦА
Е. Я.
Исстражденный, хочу одевить,
Замужница, твои черты:
Не виденная мною девять
Осенних лет, ты – снова ты!
Смеющаяся в отстраданьи,
Утихшая – … июнь в саду…-
Растративши дары и дани,
Пристулила в седьмом ряду.
Я солнечник и лью с эстрады
На публику лучи поэз.
Ты, слушая, безгрезно рада
(Будь проклята приставка “без”!)
Но может быть, мое явленье,
Не нужное тебе совсем,
Отторгнуло тебя от лени,
Пьянительней моих поэм?
Напомнило, что блеклых девять
Осенних лет твои черты
Суровеют, что их одевить
В отчаяньи не можешь ты…
1912. Ночь под Рождество
ПОРТНИХА
Ты приходишь утомленная, невеселая, угаслая,
И сидишь в изнеможении, без желаний и без слов…
Развернешь газету – хмуришься, от себя ее
отбрасывая;
Тут уже не до политики! тут уже не до балов!
Светлый день ты проработала над капотом
мессалиновым
(Вот ирония! – для женщины из разряда
И сидишь в изнеможении, без желаний и без слов…
Развернешь газету – хмуришься, от себя ее
отбрасывая;
Тут уже не до политики! тут уже не до балов!
Светлый день ты проработала над капотом
мессалиновым
(Вот ирония! – для женщины из разряда