Ильин Андрей. До последней капли

   Тот, кто боится убивать и умирать, — проигрывает бой. Любые сомнения, любую неуверенность противник истолковывает в свою пользу. Если ты опасаешься выстрелить первым, то это сделает он. На мгновение раньше.
   Если его друзья будут сомневаться в праве на убийство — они умрут. Все. И умрут без всякой пользы. Тогда, во время рейдов за линии фронта, они не сомневались. И потому остались живы. И побеждали!
   Он требовал от них, чтобы они осознали свое право — право на первый выстрел. Право на убийство. Он требовал того, что не мог потребовать ни в каком другом случае. Только в случае войны. Только в том случае, с которым имел дело. Это неважно, что официально войну никто не объявлял. Ее объявил он! Своим личным решением. Войну тех, кто хотел жить так, как считает нужным жить, с теми, кто не хотел им этого позволить. Он не желал ничьей крови, но его не спросили. На него напали первыми. Теперь он может и должен защищать своих близких, своих друзей, свои идеалы. С оружием в руках. Как тогда, в сорок первом.
   Кровь за кровь! Зуб за зуб! Это надо понять. И принять. Без нюансов и истолкований. Гибкость можно и должно проявлять до того, как расчехлено оружие. После надо драться!
   Если его друзья проявят слабину, если его друзья откажутся, ему не останется ничего другого, как пойти в бой одному. И погибнуть. Не потому, что он хочет этого, потому что нет другого выхода. Потому что он должен держать данное слово. Чего бы это ни стоило.
   Командир только тогда может и имеет право приказывать и только тогда его приказы имеют действие, когда он сам готов им следовать. Если он желает поднять роту в атаку, он должен первым прыгнуть на бруствер. Даже если это последний прыжок в его жизни. Даже если за ним никто не последует. Действие вторично, первична его уверенность в незыблемости собственного распоряжения, в готовности исполнить его любой ценой. Только так он может заставить людей вылезти из безопасного окопа навстречу осколкам и пулям. Навстречу смерти.
   Если его товарищи хоть на мгновение усомнятся в его готовности рискнуть головой, решат, что он способен ради сохранения жизни нарушить свое слово, — они останутся дома. Подтвердить свое слово и свою решимость Сан Саныч мог только действием. Но для этого он должен был быть абсолютно уверен, что это действие совершит. Во что бы то ни стало.
   Логический круг замкнулся, не оставляя место компромиссу. Если ты хочешь, чтобы тебе верили, ты должен делать то, во что веришь!
   Сан Саныч был готов подняться на бруствер вне зависимости от последующих действий своего взвода. Сан Саныч хотел победить вместе, но был готов умереть в одиночку.
   Это поняли все.
   — Полковник прав! — сказал Семен. — У нас нет выбора. Если мы будем бояться убивать, мы будем умирать. У нас нет возможностей решить дело без кровопролития. Для этого надо обладать десятикратным перевесом сил. С тем, кто слабее, не торгуются. Мы не должны брать пленных, потому что пленные завтра снова встанут в строй. Их много, нас мало. Я не хочу брать пленных. И я не буду брать пленных, чтобы завтра они снова не пришли за моей внучкой. Жизнь моих близких мне важнее жизни моих врагов. Мы можем победить, только уничтожив врага. Я согласен с Полковником. И я пойду с ним. Даже если нас будет двое. Игры в «казаки-разбойники» закончились. Началась война.
   — Значит, не на жизнь, а на смерть?
   — Значит, не на жизнь, а на смерть!
   — Самоотводов нет?
   Долгая пауза. Пауза, как пограничный столб, за которым уже нет возврата назад.
   — Тогда к бою! Как раньше. Первым начинаю я. Вы идете вослед. Погибших заменяют живые. Тот, кто выживет, сообщит родным. Все!

Глава 16

   Сан Саныч шел по территории бывшего пионерского лагеря. Шел не скрываясь. Теперь ему уже незачем было прятаться. Теперь борьба шла в открытую. Он шел, засунув руки в карманы, насвистывая какую-то невнятную мелодию и пиная случайную, бренчащую об асфальт консервную банку.
   Он шел так не потому, что изображал героя, которому море по колено, взвод противников — по плечу. Потому что боялся. Боялся, что в него выстрелят прежде, чем о чем-нибудь спросят. За его позой скрывался страх.
   К краю крыши подошел часовой. Он внимательно и удивленно смотрел на идущего по двору старика. Он его не боялся, он даже не вытащил из кобуры оружия.
   — Ты чего уставился? — крикнул ему Сан Саныч. — Я не красна девица, чтобы на меня пялиться.
   — А кто ж ты? — единственно что нашелся спросить охранник.
   — Прохожий!
   Часовой поднял к губам переносную радиостанцию. Что-то в нее зашептал. Со стороны караулки хлопнула дверь. Появилось еще несколько человек.
   — Ты за чем, дедушка? — вежливо спросил самый старший.
   — За справедливостью.
   — Тогда ты адресом ошибся. Тогда тебе не сюда, — хихикнул один из бандитов.
   Очень знакомый на вид бандит. Не из тех ли, что делал в квартире Полковника ремонт?
   — Как ты сюда попал?
   — Пришел. Ножками.
   — Так все-таки кто ты? — уже менее вежливо спросил старший.
   — Полковник в отставке Дронов Александр Александрович, — представился Сан Саныч. — Вот он знает, — упер палец в смешливого бандита.
   — Полковник… — присвистнул кто-то.
   Смешливый бандит внимательно посмотрел в лицо старика.
   — Так это ж тот, который… Ну, у которого мы шмон наводили, — вспомнил он. — Ну точно, он. Ай да встреча!
   — Верно. Тот самый. У которого шмон наводили. У которого ордена боевые изуродовали. У которого в долг взяли, а отдать не поспешили, — согласился Сан Саныч.
   — Какой долг? Че ты гонишь! Ничего мы у тебя не брали!
   — Брали. И расписку оставили. Хочешь покажу?
   — Ну покажи.
   — А ты поближе подойди.
   Бандит приблизился. Остальные с интересом наблюдали за происходящим.
   — Ссадину видишь? — показал Сан Саныч пальцем на свою скулу.
   — Ну вижу.
   — Вот это и есть долг. И расписка. А это — оплата! — и от собственного лица, без замаха, ударил рассматривавшего творение своих рук бандита в переносье. Тот сел на землю и, качнувшись, упал навзничь.
   Не удержался Сан Саныч от возвращения долга. Давно он об этом мечтал.
   — Ах! — сказали все.
   Теперь должна была последовать ответная серия по корпусу. Непременно должна была. Но не последовала.
   — Всем стоять! — громко скомандовал Сан Саныч, и привыкшие повиноваться приказному тону бандиты замерли, так и не опустив своих поднятых кулаков. — Прежде чем начинать свалку, подумайте о последствиях. Подумайте о том, как к подобному самоуправству отнесется ваше начальство. Я же не просто так сюда пришел.
   — А зачем? — спросил старший, придерживая разведенными руками возмущенно гудящую толпу.
   — За заложниками.
   Бандиты быстро переглянулись.
   — За какими заложниками?
   — За женщиной и ее ребенком. Которых вы похитили, чтобы получить с меня то, что не смогли найти в моей квартире.
   Старший кивнул в сторону ворот. Двое ближе всех стоящих к нему боевиков двинулись в указанную сторону поглядеть, не притаился ли там, за забором, еще кто-нибудь.
   — Тогда пошли.
   Бандиты обступили Полковника, повели в сторону караулки.
   Все шло в соответствии с намеченным планом. И даже лучше. Сан Саныч привлек к своей персоне необходимое внимание, добился уважения и даже не получил взамен ни единого тумака. Повезло ему с шутником-бандитом. Повезло, что тот узнал его до того, как потерял сознание.
   В караулке было тесно. Вместо мебели — старые, коротковатые для взрослых пионерские кровати. Две тумбочки. Печка-"буржуйка" с выведенной в вентиляцию трубой.
   Похоже, база была не новая. Оборудованная еще под зиму.
   — Присаживайся, — предложил старший. Сан Саныч упал на сразу же провалившуюся кроватную сетку.
   — Я так понимаю, вы сейчас по инстанции докладывать будете, — сказал он, — так передайте, что я согласен на обмен. Но не раньше чем мне покажут живых заложников. Если мне не покажут их в течение часа, я расторгну договор. В одностороннем порядке.
   Старший молча кивнул. Он был достаточно сообразительным для своей должности. Он не задавал лишних вопросов о том, как старик сюда попал, как узнал и прочее. Он ждал начальство, помня, что излишняя инициатива наказуема. Не следует пытаться узнать больше, чем тебе положено узнать.
   — Постереги! — приказал он долговязому бандиту, кивнув на Сан Саныча.
   Долговязый отошел к окну, вытащил из кармана пистолет, загнал патрон в ствол.
   После публично продемонстрированного нокаута Сан Саныча приняли всерьез.
   Ждали довольно долго. Долговязый зевал, посматривал в окно, играл в руках пистолетом.
   — Поднимайся, — скомандовал вернувшийся в караулку старший.
   Раз поднимайся, значит, добро получено.
   В противном случае его оставили бы в караулке. Значит, поведут к заложникам. Больше некуда.
   Но привели не к заложникам. Привели в небольшой, с заколоченными окнами туалет.
   — Садись и жди, — указал старший на полуразбитый унитаз. — Когда надо будет — позовем.
   Дверь он не закрыл. Возле двери встали два охранника.
   Изменился тон, изменились условия содержания. Изменились какие-то обстоятельства, о которых Сан Саныч ничего не знал.
   Полковник сел на унитаз и задумался. События стали развиваться не совсем так, как он предполагал раньше. Вмешалась чья-то чужая, не желающая следовать навязываемому сценарию воля.
   Его не оставили в караулке, как, наверное, сделали бы при отсутствии в лагере пленников, и не отвели к ним, как он того требовал. Это могло означать, что его не хотят допускать к заложникам или, пока он коротает время тут в полутьме на унитазе, их в срочном порядке перебазируют в другое место. Его угроз не испугались. Его ультиматум не приняли. А это, в свою очередь, может объясняться тем, что они обнаружили его выходящих на исходные позиции товарищей. Это могло обозначать, что их игра раскрыта.
   После того, как планы врага становятся известны противной стороне, следует разгром.
   Значит, надо готовиться к худшему. В том числе к появлению здесь его плененных, дай бог чтобы живых, друзей.

Глава 17

   Сан Саныч ошибался. Его друзей никто не выследил и не пленил на подходах к объекту. По очень банальной причине. По причине того, что в назначенное время они к этому объекту не подошли. И даже не прибыли в условленное место!
   Произошло самое страшное, что может случиться во время военных действий. После того как передовые части ввязались в бой, выяснилось, что резерв не может подойти к назначенному сроку. Что на силы, на которые были сделаны все ставки, рассчитывать не приходится. Помощи не будет, и передовой отряд весь, до последнего бойца, погибнет в неравной и бессмысленной с точки зрения стратегии схватке с превосходящим его числом и вооружением противником.
   «Бойцы второго эшелона» не вышли на рубежи сосредоточения, потому что у них… сломалась машина. Как это всегда бывает — в самый неподходящий момент. Она встала на самом выходе из города, где невозможно было переменить ее на другую и даже невозможно было вызвать такси.
   — Куда ты раньше глядел! Хрен от карбюратора!.. — матерно ругались ветераны, со злобой глядя на часы и на копошащегося в моторе нерадивого водителя.
   — Да за такие штучки тебя надо прямо здесь, перед бампером! Без суда и следствия!
   — Руганью делу не поможешь, — вяло огрызался чувствующий свою вину Анатолий.
   — Руганью — точно. Лучше мордобоем!
   — Что же ты перед боем машину не проверил?! Раззява! Ты что, сосунок-новобранец, что за тобой проверять надо? Или сознательный вредитель?
   Анатолий молчал, сосредоточенно стуча во внутренностях мотора гаечными ключами.
   — Теперь все. Теперь не успеем! — чуть не хватались за головы ветераны. — Сожрут они Сан Саныча. С потрохами сожрут! С дерьмом!
   — Надо что-то делать! Нельзя же вот так сидеть и ждать у моря погоды.
   — Может, марш-бросок?
   — Ну да. В полной выкладке. Отсюда до ближайшей реанимационной палаты. Ты вспомни, сколько нам лет! У нас ноги по дороге поотвязываются. А если и добежим, то не раньше чем к будущей весне. Вместе с перелетными птицами.
   — Но все равно делать что-то надо. Не можем мы здесь, посредине дороги, как бельмо в глазу торчать. У нас машина под крышу оружием забита. Рано или поздно к нам какой-нибудь гаишник подойдет, поинтересуется, отчего рессоры так просели.
   — Уходить надо. Хоть вперед, хоть назад.
   Только отсюда.
   — Транспорт нужен. Без колес нам не успеть.
   — А нам и с транспортом уже не успеть. Вышли наши сроки. До последнего. Полковник уже час как в деле. Заглотили Полковника. И теперь переваривают. И помочь ему мы не в состоянии.
   — Продали мы Саныча. Не за понюшку табака!

Глава 18

   Неудобно сидеть на унитазе. Если ничего не делать. Не стул он. Извертелся Сан Саныч на гладком санфаянсе, как жук на острие иглы.
   Что происходит там, за стенами барака? Живы ли еще ветераны или положены рядком на травку, на подстеленную плащ-палатку и теперь их раздевают донага, разбивают кувалдами лица, срезают мясо и кожу с мертвых пальцев, чтобы никто никогда не мог установить личность обнаруженных мертвых тел. Или они еще ведут свой последний бой?
   И где заложники?
   И боевики? Кроме этих, неподвижно стоящих в проеме двери.
   Вопросы, ответы на которые можно так никогда и не узнать. Потому что в любую следующую минуту тебя могут прихлопнуть как докучливую муху. Вот эти и прихлопнут, которые сейчас охраняют. С удовольствием прихлопнут, потому что устали истуканами стоять. Лечь им охота, или сесть, или потрепаться о том, как сыграл «Спартак». А приходится стоять.
   Еще четверть часа.
   Еще.
   — Слышь, мужики, покурить бы мне, — попробовал вступить в разговор Сан Саныч.
   — Сидеть! — прикрикнул охранник, поведя стволом пистолета в сторону привставшего Полковника.
   — Устал я сидеть. Задница устала. Покурить бы.
   — Сидя кури.
   — Так спичек нет.
   Охранник молча вытащил, бросил коробок. И ни единого слова не добавил.
   Держат службу ребята. Наверное, из бывших срочников, которые зеков охраняют. Натренировались за два года.
   Еще четверть часа.
   Шаги по коридору. Голос.
   — Этого в караулку.
   Очень знакомый голос. Просто чертовски знакомый!
   — Вставай, дед. Пора. Или у тебя запор? Потянули за руки, вытолкнули в коридор.
   — Давай быстрее!
   Торопят. Тоже, видно, устали. Надоело с ноги на ногу переступать. Хочется их на кроватке во всю длину вытянуть. Тоже люди, хоть и бандиты.
   — Сворачивай, — болезненный удар кулаком в левую скулу.
   То есть сворачивать следует вправо. Управляются как кучер с кобылой: слева дали по морде — вправо заворачивать, справа — левый поворот, прямо в лоб — стой на месте и не дергайся. Очень доходчиво.
   Не церемонятся ребятки. Наверное, такое указание было — сантименты не разводить. Иначе бы не решились. Они ж как собаки. Как псы цепные. На команду «фас» — кусают. На команду «фу» — сидят. А эти бьют. Значит, разрешили. Значит, и в дальнейшем жалеть не будут. Вот такой печальный расклад получается, Полковник.
   — Стой! Караулка.
   Вначале зашел один. Робко зашел. Как в кабинет начальника. Вернулся.
   — Заводи!
   — Здравствуйте, Александр Александрович!
   Мать честная. Сам депутат! Семушкин Григорий Аркадьевич!
   В интересные места заносит представителей высшего законодательного органа страны. Просто в самую гущу народных масс.
   — Что ж вы нас, Александр Александрович, за нос водите, вместо того чтобы набирать вес и положительные эмоции на честно заработанном заслуженном отдыхе? По пионерским лагерям бегаете. Вы бы раньше поведали о своей нужде, мы бы вам как заслуженному работнику правоохранительной системы бесплатную путевку выписали. К самому Черному морю.
   — Так и вам в кабинетах, как я погляжу, не сидится. И у вас, похоже, нужда. Большая и неотложная.
   — Все смеетесь, Александр Александрович.
   — Да это я не смеюсь. Это гримаса. Это мне при входе в помещение скулу на сторону своротили кулаком. Случайно.
   — Сами виноваты. Загоняли ребяток наших. То ремонтом заставляете заниматься. То охраной. То рысканьем по всему городу. Им бы на дискотеки ходить да девчонок щупать, а они за вами взапуски бегают. Не утомительно такой образ жизни на старости лет вести?
   — Я бы не бегал, кабы не Догоняли.
   — А вы отдайте, что имеете, вас в покое и оставят. С собой у вас дискетка?
   — Дискета против заложников!
   — Опять торгуетесь. Опять условия ставите. Не надоело?
   — Надоело. До чертиков надоело. Вот думаю, может, больше не торговаться, может, ее кому следует отдать? И дело с концом.
   Смеется депутат. Не боится угроз. Что-то знает он такое, что не знает Полковник.
   — Смешно?
   — Смешно! А здорово вы нас, Полковник, с перебежками через крышу провели. Вот что значит старая школа! Кто бы мог подозревать в древнем старце такую прыть. Я по вашему пути ради интереса прошел — так одышку получил. Честное слово. А вы раза три туда-сюда бегали — и ничего! Такой форме позавидовать можно.
   — А я с детства по крышам гулять люблю. Голубятник я.
   — Ха-ха-ха.
   Как же они про несколько ходок прознали?
   — Значит, вы голубятник. Друзья ваши грибники. А все вместе вы — городошники. Единая спортивная команда.
   — О чем это вы?
   И вдруг уже без шуток-прибауток. Без всякого юмора. Жестко и в лоб.
   — О друзьях ваших. О маскхалатах. О «ППШ» через плечо. О ползаньях на брюхе по сильно пересеченной местности. Вы что думаете, мы ничего не знаем?
   Сан Саныч почувствовал, как кровь отливает от его лица. Как начинают мелко и стыдно трястись руки. Депутат говорил о том, что могли знать только он и его друзья.
   — Ох, и насмешили вы нас своим маскарадом! Пузатые деды в диверсантской униформе. Вы что, всерьез думали захватить вот этот наш лагерь? Думали помериться силами с молодыми, натасканными на драку ребятами? Так я заранее мог вам сказать, кто победит. Нет, не дружба, как в футбольном мачте между действующими и ушедшими на пенсию футболистами. Молодость. И сила. Куда вы лезете? Посмотрите на себя. У вас глаза слезятся, пальцы трясутся. Вы старик. Вам скоро на кровать самостоятельно вскарабкаться будет невозможно. А вы за оружие хватаетесь. Надо же реально оценивать свои возможности. Свой возраст. Вы штанишки еще по немощи не пачкаете?
   Боевая молодежь радостно заржала. Похоже, именно для нее разыгрывался этот позорный спектакль.
   — Надумали тягаться с заведомо более сильным противником. А подкладную утку не захватили!
   — Ха-ха-ха!
   — В шантаж ударились. Пожилой человек. Ветеран. Угрожать стали. Так теперь не жалуйтесь, что с вами негуманно обходятся. Вы ведь нам войну объявили. А на войне, случается, бьют. И даже убивают. Или вы об этом не знали? Или вы Великую Отечественную, в которой наш народ двадцать миллионов жизней положил, в вещевом складе пересидели?
   — Ты бы войну не трогал, депутат!
   — А это не твоя война. Ты к ней никакого отношения не имеешь. Ты всю жизнь в красных погонах проходил. Это народ с немцами бился. А ты со своим народом! Ты же вертухай. Ты всю жизнь хороших людей за проволоку штыками гнал да за той проволокой их сторожил. Я как депутат замаялся ваши кровавые делишки разбирать да убитых вами невиновных людей реабилитировать. Ты же бериевец. Про тебя сейчас каждая газета пишет…
   Этого Сан Саныч уже стерпеть не мог. Уже не подбирая слов, уже не разбирая, что делает, он рванулся к обидчику с единственной целью: вцепиться ему в глотку и сжать на ней пальцы. А там будь что будет. Разжать он их уже не разожмет. Даже после смерти.
   Но ни сжать, ни дотянуться до вражьего горла Сан Саныч не сумел. Короткой зуботычиной его свалили на землю и еще на всякий случай пару раз пнули по корпусу.
   — Я же тебе говорил, старик, молодость побеждает. С сухим счетом.
   — Чего ты добиваешься? — сглатывая кровь, прохрипел Полковник.
   — Возвращения принадлежащей мне вещи.
   — Против заложников.
   — А может, против твоих дружков-приятелей? Их больше. И цена им получается выше.
   Сан Саныч напрягся. Случилось, кажется, то худшее, что он и предполагал. Все они, и заложники, и спасители, оказались в руках преступников. Доигрались. Как малые дети с неразорвавшимся снарядом.
   — Ты мне их вначале покажи. А потом потолкуем.
   — Это пожалуйста.
   Депутат поднял к голове радиостанцию. Щелкнул тумблером.
   — Четвертый. Четвертый! Слышите меня? Как там поживают наши старички?
   Повернул радиостанцию к Сан Санычу.
   — Пока нормально. Пока поживают. Возле машины суетятся, бегают. Никак завести не могут. Транспортировать их к вам?
   — Пока нет. Пусть еще помучаются. Пусть машину починят, чтобы нам с ней не ковыряться.
   — А если не отремонтируют? Может, их на месте положить? Чтобы с перевозкой не возиться?
   — Может, действительно положить? — ехидно спросил депутат, глядя в глаза Полковнику. — Или пока погодить?
   Развернул к лицу радиостанцию.
   — Пока не надо. Мы тут еще решаем. Как решим — сообщим. До связи. А ты думал, они в бою пали? Смертью храбрых. Причинив значительный урон живой силе противника? Нет, как видишь. Живы твои деды. Благоденствуют. Под нашим неусыпным надзором.
   — Где они?
   — Тут, недалеко. На выезде из города. У них машина заглохла. Наверное, потому, что старая машина. И водитель такой же. Да к тому же плохой. А вы думали, мы вас в лагерь допустим? Позволим нас из автоматов поливать? Нет, увольте. Вы хоть и слепенькие, и дальше собственного носа не видите, можете сдуру и пальнуть. И попасть в кого-нибудь. Вот мы вас и решили на дороге тормознуть.
   — Вы знали все заранее?
   — Мы знали все заранее. Скажу больше, хотя тебе это будет неприятно. Мы были соавторами вашего плана нападения на лагерь. И в чем-то даже инициаторами.
   Да, да. А что нам было делать? Ты оказался редкостным упрямцем — заставлял ремонтировать квартиры и дачи, выдвигал абсурдные требования, грозил. Ты знаешь, во сколько обошлись нам твои строительные прихоти? Раз в двести больше, чем твои будущие похороны. Но мы не крохоборы, мы не стали считаться. Мы даже не стали разрушать того, что успели построить, даже не стали вывозить заранее припасенные строительные материалы. Можешь считать их материальной помощью неизвестных благотворителей впавшим в маразм ветеранам минувших войн.
   Мы оставили тебе все. Но тыне оценил жест доброй воли. Ты проявил редкостную неблагодарность. За десятки тонн дефицитных стройматериалов ты пожалел отдать пустышную десятиграммовую вещицу. Чужую вещицу.
   Нам ничего не оставалось, как перейти к силовым методам убеждения. Заметь, это не мы, это ты сделал выбор. Ты подставил под удар своих друзей! Не принадлежащие тебе тайны ты оценил выше здоровья и жизни близких тебе людей!
   Мы были уверены, что после подобного испытания ты станешь сговорчивей. Как всякий нормальный человек. Но мы недооценили твоего возраста, твоего свойственного старости упрямства. Ослиного упрямства!
   Ты не захотел менять случайно попавшую к тебе информацию на жизнь и душевное спокойствие своих товарищей! Ты выказал редкое бессердечие и эгоизм. Федор Михайлович не желал платить за победу революции единственной слезой ребенка! Ты за всего-то одну дерьмовую дискету запросто пожертвовал не слезой — жизнью ребенка и его матери! И после этого вы рассуждаете о гуманизме?
   Вместо размена во имя человеколюбия вы затеяли милитаристскую возню с поголовным вооружением и подготовкой штурма укрепрайона предполагаемого противника. Наволокли откуда-то ружейного металлолома, которому место даже не в музее — на свалке. Напялили на себя пятнистые балахоны. Кстати, не в обиду будет сказано, выглядите вы в них как коровы в бальных пачках. Ох и повеселились мы, наблюдая за вашей мышиной возней в бинокли. По деревьям словно белки лазили, по кустам прятались, на брюхе по лужам ползали. Мордой по грязной земле! Такие заслуженные люди. В таком почтенном возрасте. Иногда даже жалко вас было. Такие страдания, и совершенно не понятно, во имя чего. Лагерек, видите ли, наш пионерский приспичило рассмотреть. С архитектурой его познакомиться.
   Ползали, лазили, силенки свои старческие надрывали, и никому в слабоумную голову не пришло, что лагерь этот мы специально для вас арендовали. Только для вас. И исключительно ради вас.
   А иначе как бы мы умудрились в одном месте, подальше от правоохранительных служб, без стрельбы и выкручивания рук, всех вас разом собрать? Только на сладкую приманку выманив. Как крыс.
   Вот вы и повыползали. Да не пустые — с оружием! Теперь вам даже у своих дружков-сослуживцев, что в органах продолжают служить, помощи не попросить. Нельзя! Как вы объясните присутствие в ваших карманах гранат-револьверов? А за плечами автоматов? Скажете, на охоту пошли? Так не сезон. А за хранение и незаконное ношение огнестрельного оружия, между прочим, срок полагается. Небольшой. Но для вас-то пожизненный!
   Видишь, как неудачно все повернулось. Были два заложника — стало семь. Были защищавшие свои честь и достоинство потерпевшие — стали вооруженные, опасные для общества преступники. С персональными отпечатками пальцев на всех металлических поверхностях револьверов и автоматов. Теперь вам прямой ход отсюда — и под следствие, а потом в тюрьму. А я, как представитель высшей законодательной власти, осуществлю за этим делом надзор. Непременно осуществлю. Самым тщательным образом. От предварительного заключения до образцово-показательного суда включительно. С привлечением прессы и телевидения на каждом этапе. Ах, позор-то какой. И срок тоже!