Ильин Андрей. До последней капли

   — Оружие в машину! На сборы — три минуты!
   Не через три — через две с половиной минуты иномарка вырулила на дорогу. Ветераны сидели друг на друге и на свертках с оружием. Но сидели все. Труп в обнимку с пленником уместили в багажнике. Трупу было все равно, а пленнику подобное тесное соседство даже полезно. Дальние поездки в подобном обществе хорошо прочищают голову. Если она засорена.
   — Вначале работаем парами. Михась и Борис — в лагере. Я и Толя — на дороге. Далее рассыпаемся поодиночке и закрываем пути отходов, — уточнял боевую задачу Семен. — В случае, если не справимся своими силами, выходим на связь с милицией, с боем прорываемся к заложникам, захватываем и удерживаем их и плацдарм до подхода основных сил. Держимся до последнего. Отступать нам некуда!
   На последнем повороте, не доезжая метров двести до ворот лагеря, Анатолий притормозил. Притормозил неловко — машину занесло. Не был он знаком с иномарками, но все же справился. Машина не остановилась, но, когда скорость была наименьшей, из ее на мгновение приоткрывшихся дверей на дорогу выскочили Михась и Борис. Не очень красиво выскочили. Не как в кино. Скорее даже не выскочили, а выпали. Но машину не задержали. И даже на ногах устояли.
   — Десант сошел! — сообщил Семен, закрывая двери. — Теперь газуй, пока нас не заметили.
   «Десант», согнувшись в три погибели, словно под минометным обстрелом, сделал пять шагов по асфальту к обочине, упал, скатился в кювет, на четвереньках продрался сквозь густые кусты.
   — Черт возьми! — выругалась одна из половин личного состава десанта.
   — Что случилось?
   — То самое! Радикулит. Что б его!
   — И что теперь делать?
   — Теперь отлеживаться. Неделю!
   — Разогнуться-то можешь?
   — Не могу!
   — Что ж ты, теперь на четвереньках воевать будешь?
   — Не буду. Я вовек в атаку на коленях не ползал! Иди сюда.
   — И что дальше?
   — Врежь мне по пояснице. Вот сюда.
   — Чем врезать-то?
   — Кулаком. Чем еще. А если не поможет — чем ни попадя! А если и это не поможет — то прикладом, да не по пояснице, а по башке. Может, этого мой дурной организм испугается. Ну давай. Колоти!
   — В полную силу?
   — В полную! Она у тебя все равно меньше, чем половинная. Удар!
   — Ну что, полегчало?
   — Нет, но второй раз получать не хочется. Пошли. По дороге дораспрямлюсь. А если нет… го пусть пеняет на себя.
   — Кто пеняет?
   — Позвоночник…
   На первой же поляне «десантники» переоделись. Цивильную одежду снимали не жалея, так что с треском отлетали пуговицы и крючки. Где «молнии» или застежки заедали — резали ткань ножами. Проявлять бережливость к барахлу было некогда. Время было важнее вещей.
   Ветераны очень спешили. Но не торопились. Торопливость в экипировке в бою может стоить жизни. Помнили они, как однажды на фронте только что прибывший в роту новобранец сам себя подстрелил, зацепившись за курок автомата не там где надо пришитым крючком. На случайный выстрел противник ответил получасовым минометным обстрелом. Раненый самострел выжил. А двое его товарищей погибли. И операция была сорвана. Вот вам и крючок.
   Не бывает в разведпоиске мелочей. И безопасной одежды, если она на ротозея надета.
   Ботинки. Зашнуровать накрепко. Да не на бантики — на мертвые узлы. Чтоб не слетели в самый напряженный момент. Потом их можно будет попросту оборвать.
   Штаны. Пристегнуть на подтяжки. Это уже дань старческой моде.
   В правую штанину, под колено, ручкой вниз — нож. Перехватить, застегнуть страховочной лямкой, чтобы не выпал на ходу.
   Гимнастерку — в штаны. Поверх портупею. Сбоку на ремень — кобуру. В кобуру — револьвер.
   Револьвер проверить. Взвести курок. Отпустить, придерживая пальцем. Прокатать барабан по руке. Осмотреть, все ли патроны на месте. Пристегнуть к рукояти, через карабин, шнур, другим концом прикрепленный к кобуре.
   С другого боку на ремень десантный нож в ножнах.
   Сзади саперную лопатку в матерчатом чехле.
   В застегивающийся карман — запасные патроны россыпью.
   В «ППШ» — диск. До щелчка. Затвор на предохранитель. И чтобы патроны не полным числом. А по-фронтовому — на две трети. Не любит «ППШ» полного боекомплекта. Пережим пружины при полной набивке часто ведет к перекосу патрона. Пусть их будет на десяток меньше, но не будет осечек.
   Все?
   Еще обязательная маскировка. Тоже не пустяк, когда идешь по чужой территории. Насовать в специальные кармашки на маскхалате ветки, замазать лицо грязью. Светлое на зеленом заметнее, чем темное. Лучше грязь, чем кровь. И, кстати, комары меньше достают. Не прокусить им грязевую корку.
   Теперь все?
   Теперь все!
   Походили. Попрыгали. Ничего не гремит, не болтается? Ничего не мешает, не впивается в кожу?
   Нет?
   Тогда вперед!
   — Как там время?
   — Еще успеваем. Еще в графике. Только бы Семен с Толей не подкачали. Только бы у них машина не заглохла…

Глава 22

   К Сан Санычу пришли гости. Депутат Семушкин. Не в кладовку. В кладовку высоким парламентариям входить зазорно. По случаю высочайшей аудиенции пленников перевели в более уютное, с зарешеченными окнами помещение.
   — Ну что, Александр Александрович, поговорим? — предложил депутат. — Ваши друзья скоро будут здесь. Они уже в пути. Еще пара десятков минут — и вы их встретите. И мы встретим. Самым подобающим образом. А вот каким — зависит исключительно от вас.
   Не хочу ходить вокруг да около. Мы слишком долго ходили вокруг да около. А вы так даже и ползали. Ха-ха-ха. Пора переходить к торгам.
   Как вы относитесь к аукционам?
   Я очень хорошо. Азартное, знаете ли, дело. И выиграть можно. Например, приобрести вещь, о которой давно мечтал.
   Сыграем? Мой лот — жизни ваших друзей. Вы как предпочитаете — оптом или в розницу? Так сказать, по одной голове. По мне бы лучше разом. Чтобы не затягивать. Все — против всего. Оплата в известной вам валюте.
   Идет?
   Сан Саныч отвернулся.
   — Я так понимаю, условия оптовой торговли вас не устраивают? Странно, вы покупатель не бедный. Могли бы и не мелочиться. Но если вы настаиваете на розничной распродаже, то я возражать не стану. Готов пойти навстречу. Правда, не уверен, что на это готовы вы.
   Разобьем один большой лот на части. На семь частей. И поведем торги по каждому в отдельности. Первый — девочка. Хороший лот. Красивый. И самый дорогой. Готовьтесь назначить цену. Иди сюда, Светочка.
   Затравленно глядя по сторонам, вздрагивая, девочка пятилась к стене, пряталась за маму.
   — Нет, нет, нет. Я не пойду. Я не хочу.
   — Подойди. Не упрямься. Это же только игра. Мы играем в аукцион. Это очень интересная игра. Для взрослых. Для того, у кого есть товар. И для того, у кого есть деньги. Ну же.
   Но девочка только трясла головой и сильнее цеплялась за маму.
   — Помогите ей! — приказал Семушкин.
   Два бандита подошли и оторвали дочь от матери. Вместе с куском платья, за который она держалась.
   — Итак, лот первый. Мать и дочка. В одном комплекте.
   — Оставь девочку в покое, — срывающимся голосом потребовал Сан Саныч.
   — Я бы оставил девочку в покое, но этого не позволяешь сделать ты. У меня есть товар. Но у меня нет цены. Мне не нужен товар, но мне нужно то, что за него заплатят. А ты упрямишься. Мне не остается ничего другого, как поднимать ставки.
   Депутат еле заметно кивнул головой.
   Один из бандитов схватил девочку за волосы и резко поднял над полом. Девочка задрыгала ногами и завизжала.
   — Отдайте им то, что они требуют! — закричала мать.
   Депутат поморщился. Ему тоже была неприятна эта сцена. У него тоже были дети, которых он любил. И которые тоже иногда плакали, трогая слезами его сердце.
   Он не терпел, когда страдают дети. Но более всего не терпел, когда страдают его дети. Он не хотел, чтобы они мучились от отсутствия в доме денег, вкусной еды, интеллигентных гувернеров. Он не хотел, чтобы они лишились престижного образования, квартир и будущих, из самого высшего общества, невест и женихов. Счастье его детей впрямую зависело от того, останется ли он у власти или нет. А это целиком и полностью определялось тем, добудет ли он то, без чего его карьера и успех и карьера и успех его детей будут невозможны.
   Ради заботы о своих детях он готов был перетерпеть страдания чужих.
   Но не только о нем и его детях шла здесь речь. Благополучие еще множества пап, мам, дедушек, бабушек и их детей и внуков зависело от того, сумеет ли он сегодня сторговаться. Сможет ли наконец довершить дело, которое без намека на успех тянется вот уже несколько недель.
   Если сможет, то только теперь. Если не сможет — то не сможет никогда. Теперь надо дожимать. Более удобного случая не будет.
   Девочка кричала, но депутат уже не смотрел на нее. Депутат смотрел в глаза Полковнику. Он пытался увидеть там слабину, зацепившись за которую смог бы сокрушить все еще не выбрасывающую белый флаг крепость.
   Депутат смотрел в глаза Сан Санычу, а сзади, захлебываясь слезами, кричала девочка. А позади девочки билась в истерике, удерживаемая бандитами, ее мать.
   — Пусть они отпустят мою дочь! Отдайте им все!
   Ну как такое выдержать! Как объяснить страдающей от боли девочке и еще более страдающей от ее боли матери, что выдача требуемой вещи никак не скажется на их дальнейшей судьбе. По крайней мере в лучшую сторону. Их не выпустят из этого лагеря. Сейчас они стали опасны депутату ничуть не меньше, чем дискета. Капитулировать, сказать «да» значит лишь убыстрить их гибель. От них избавятся ровно в тот момент, когда они станут не нужны. А они станут не нужны, когда преступники заполучат желаемое.
   — Отдайте-е-е-еее!
   — Оставь девочку, — еще раз, но уже демонстративно-спокойно, без надрыва, без угроз в голосе сказал Сан Саныч. В комнате, где царит крик, лучше, чем крик, слышен спокойный голос. — Оставь!
   Его изменившийся в сторону спокойствия тон возымел действие.
   — Брось ее, — распорядился депутат. Девочка упала на пол и отползла к матери.
   — Если ты хочешь кого-то мучить — мучь меня, — предложил Сан Саныч. — Я источник твоих бед. Не Марина. И не Света. Не опускайся до мести невиновным.
   — Я думал, ты решил начать торговаться, — разочарованно вздохнул депутат. — К сожалению, я опять ошибся. Но я услышал тебя. И снова готов пойти тебе навстречу. Я не буду трогать их. Я сделаю так, как просишь ты. Я ограничусь одним тобой. Но боюсь, это не принесет тебе облегчения. Им тоже. Позовите этого, как его?
   — Седого, что ли?
   — Седого? Ладно, Седого.
   Один из бандитов выбежал в дверь.
   — Я пока вас оставлю. Для беседы. Попозже, когда друзья ваши подъедут, — зайду. Надеюсь, вы не успеете соскучиться. Уверен, что не успеете!
   Седой был действительно седым. Хотя и не очень старым.
   — Тяжелая юность? — поинтересовался Сан Саныч. — Пьющий отчим. Хулиганы братья. Переживания по поводу колов в дневнике. Очень сильные переживания. И очень частые…
   Седой не прореагировал. Словно не услышал. И даже не взглянул на Сан Саныча. Отсутствие диалога ничего доброго не предвещало.
   — Я так полагаю, что у нас буд"т приватная беседа? Тогда, может, мы удалим из помещения посторонних? Например, женщину с ребенком, — предложил Полковник. — Это будет способствовать взаимопониманию и…
   Седой, так и не проронив ни слова, не повернувшись, без всякого предупреждения и замаха ударил Сан Саныча в скулу. Ногой. Полковник упал, хватаясь руками за разбитое лицо. Рот быстро заполнился кровью.
   «Против этого я долго не продержусь, — подумал Сан Саныч. — От силы полраунда».
   Седой ударил еще раз. И снова в лицо.
   — Не бейте его, дяденька! — услышал он детский крик. — Не надо!
   Вот что имел в виду ушедший депутат. Что для детской психики нет большой разницы, бьют тебя или на твоих глазах бьют другого. И то и другое одинаково страшно. Второе, может быть, даже страшнее, потому что ты не теряешь сознание от причиненной боли, от полученных травм. Ты все видишь, все слышишь, все понимаешь. Ты открыт для восприятия. Дети сильнее взрослых мучаются чужой болью.
   Он правильно все рассчитал, депутат, принимая предложение Сан Саныча. Когда дело дойдет до заложниц, они, насмотревшись и наслушавшись чужих страданий, будут бояться и мучиться на порядок сильнее.
   Нет, Сан Саныч не вывел из-под удара слабых. Он лишь предоставил им возможность узнать, что их ожидает впереди. Он лишил их иллюзий и надежд на спасение. Он хотел сделать лучше, а сделал хуже. Принимать удары бывает легче, чем видеть, КАК их получают другие.
   Седой приблизился, ткнул Сан Саныча носком ботинка. Проверил, жив или нет. Жив.
   Наклонился. Прижал шею к полу ногой. Чиркнул зажигалкой. Высокое синее пламя обожгло Полковнику грудь. Затрещала кожа. Запахло палеными волосами и мясом.
   Снова на ребенка работает. Демонстрирует пытку. Как в кино. Как в третьесортном боевике. С цветом. С видом огня и обугливающейся плоти. И еще с запахом. Правда, пока без звука. Как в немом боевике. Без звука не так страшно. Сан Саныч терпел сколько мог. Не хотел он кричать. Не хотел доставлять удовольствия палачу. Не хотел пугать тех, для чьих глаз и ушей предназначалась эта экзекуция. Но не вынес.
   Не стерпел. Вначале замычал, в кровь закусывая губу. Потом застонал. А потом закричал в голос. Громко. Очень громко. Так, что сам себя со стороны услышал. Отраженным от стен эхом.
   Он кричал очень громко. Но еще громче кричала девочка. Она не могла видеть то, что видела. Но и не могла отвести глаз от горящей зажигалки. Но даже если бы она закрыла глаза, у нее бы остались открыты уши. Но даже если бы она заткнула уши, оставался запах. Все остальное представило бы воображение.
   Одной пыткой палач пытал трех человек!
   — Оставьте его-о-о-о!!!
   Потом наступила тишина. Сан Саныч потерял сознание.

Глава 23

   Семен с Толей отъехали недалеко. Не более полукилометра. По малоприметному грунтовому съезду они согнали машину с дороги и поставили в густолесье, забросав с боков свежесрезанными ветками.
   Точно так же, как и их товарищи, они переоделись в десантную форму. Только, кроме автомата, они достали из машины пулемет. Неуклюжий и простой, как чугунный утюг, но такой же безотказный, как и он, — «деггярь».
   Навешали ветки.
   Намазали лица.
   Попрыгали.
   Готовы?
   Готовы!
   Экипированные по полной форме, ветераны-разведчики извлекли из багажника оставшегося в живых бандита.
   — Ты не залежался там со своим другом?
   Тот с суеверным ужасом смотрел на двух неизвестно откуда взявшихся партизан времен второй мировой войны в полном боевом облачении. Маскхалаты, «ППШ» наперевес, раскрашенные грязью физиономии. И старинный, с блинообразным диском, пулемет, упиравшийся раздвинутыми сошками в землю.
   — Ну, ты чего, дар речи потерял, что ли?
   — А? — сказал бандит, ошарашенно перемещая взгляд с одного диверсанта на другого, с «ППШ» — на «дегтярь», с «дегтяря» — на иномарку и одновременно зыркая по сторонам. Похоже, он ожидал увидеть на поляне полный состав партизанского соединения Ковпака. Во главе с командиром.
   — Ну, ты чего тормозной такой? Тебе, видно, лобызанья с трупом на пользу не пошли. Бери рацию.
   — Зачем?
   — Немцев на выручку вызывать. Придурок! Бери рацию и не спрашивай. Бандит взял рацию.
   — Вызови своих и скажи, что застрял на дороге. И еще скажи, что старики бузят. Пусть они помощь подошлют. А то, мол, сами не управитесь. Понял?
   Бандит кивнул.
   — Ну тогда действуй. Бандит взял рацию.
   — База? У меня поломка. Откуда я знаю какая. Стоим мы. Да, тут еще старики бузят. Пытаются из машины выбраться. Приезжайте. Приедете? Конец связи.
   — Приедут?
   — Приедут. Скоро.
   — Ну, тогда давай полезай в багажник. Не тяни время.
   — Вы что это, мужики, — серьезно? — спросил пленник, показывая глазами на маскхалаты, на пулемет.
   — Что серьезно?
   — Ну, в смысле воевать?
   — Воевать-то? Серьезно. Серьезней некуда. Давай лезь!
   Бандит пожал плечами и, не сопротивляясь, полез в багажник. Кажется, он начал понимать, что в багажнике, в обнимку с трупом, сейчас безопасней, чем в лагере.
   — Эй, погоди.
   — А что такое?
   — Ты кляп заглотить забыл.
   Бандит послушно раскрыл рот.
   Фраза о кляпе была последней произнесенной разведчиками. Больше они не говорили. Потому что действовали.
   — Ты с правой стороны. Я с левой, — показал Семен. — Действуем по моему сигналу.
   По обе стороны дороги, почти одновременно, разведчики подошли к двум березам и, подкопавшись под корни со стороны леса, заложили в ямки по одной противотанковой гранате. Подвязав к предохранительной чеке длинные шнуры и протянув их через ветки, они залегли подальше от деревьев, но поближе к дороге.
   — Ку-ку. Ку-ку… — близко прокричала кукушка.
   — Ку-ку. Ку-ку… — ответила ей другая.
   Засада была подготовлена. Дело оставалось за дичью.
   Ворота лагеря со скрежетом открылись, выпуская «рафик».
   — Они что, сухорукие, что не могли со стариками справиться! — возмущались бандиты, в спешном порядке мобилизованные на помощь своим неудачливым коллегам. — Два бугая с пистолетами просят защиты от выживших из ума пенсионеров! Когда это было?
   — Да ладно ты, сейчас по-быстрому управимся и домой.
   — Тебе хорошо говорить, а я сегодня часа не спал. А вечером снова на крышу! На хрена мне это надо, за других их работу делать.
   «Рафик», мягко покачиваясь, несся по узкой дороге. С минуты на минуту должна была показаться заглохшая машина. Но так и не показалась.
   «Рафик» заметил Анатолий и, отсчитав нужное количество секунд, дернул за шнур. В двадцати метрах от него предохранительная чека выскочила из своего гнезда, боек ударил в капсюль. В течение нескольких секунд ничего не произошло. В течение нескольких секунд горел запал. Потом раздался взрыв. Даже не очень громкий, потому что основная сила и основной звук ушли под корни и в землю.
   Дерево вздрогнуло, качнулось и, медленно наклоняясь и все увеличивая скорость, стало падать. Дерево обрушилось поперек дороги перед самым бампером резко затормозившего «рафика».
   Несколько секунд машина была неподвижна. Видно, водитель никак не мог прийти в себя. Но потом мотор взвыл, и «рафию» стал разворачиваться, тыкаясь то задом, то носом в близкие кюветы. Когда он почти выправился, когда путь назад был свободен, раздался еще один глухой взрыв и еще одно дерево, оседая, устремилось вершиной к дороге.
   Путь был заблокирован с двух сторон. Ни вперед. Ни назад. Именно так разведчики во времена своей молодости останавливали вражеские колонны или отсекали часть ее.
   «Рафию» замер в ловушке. Не было слышно даже шума мотора. Прошла секунда, другая, третья. Пауза затягивалась. Немцы, надо отдать им должное, действовали пошустрей. Либо сразу и без раздумья врубались в завал, пытаясь пусть даже ценой разбитой машины перескочить его с ходу или сдвинуть в какую-либо сторону. Либо разом выскакивали в двери и выбитые окна, забрасывая обочины гранатами. Многие погибали, но кто-то прорывался.
   Немцы были вояки. Эти — просто бандиты. Эти не хотели рисковать шкурами и не хотели портить машину. У них не было фронтового опыта. Они не привыкли быть в роли загнанной в ловушку дичи, они всегда играли роль волков. Которых было больше, и которые были лучше вооружены, и жертвы которых всегда были заведомо слабее. Отсутствие отрицательного опыта сослужило плохую службу бандитам.
   Они ждали, уступая невидимому врагу инициативу.
   Наконец дверца открылась. Осторожно оглядываясь, высунулась одна голова и рука с зажатым в ней пистолетом.
   Тихо.
   Человек встал на асфальт. Потом лег. Заполз под днище машины. Полежал. Потом что-то сказал.
   Вслед за ним из салона выполз еще один боевик. И еще один. Один подполз к завалу. Потом вернулся обратно к машине.
   Тихо. Ни выстрела. Ни шороха. Только птички поют.
   Один бандит вылез из-под машины, другой. Немец не вылез бы никогда. Немец лежал бы до ночи. Пусть даже по уши в грязи.
   Наконец появился водитель и сидевший с ним рядом боевик. Кажется, старший. Машина осталась пустой.
   Анатолий прижался щекой к ложе пулемета. То же самое, был он уверен, сделал и Семен по ту сторону дороги.
   Осталось лишь дождаться еще одного бандита, замешкавшегося под машиной.
   Анатолий понимал, что действует не по правилам, что стрелять надо было сразу. Но эти тоже действовали против правил. Они вставали, ходили, ничего не опасаясь. Наверное, они решили, что деревья повалил ветер. Оба, одновременно и одинаково, но с двух сторон. Или подумали, что это кто-то балуется. Или ничего не подумали. Просто не хотели подумать. Просто отвыкли тем местом, которое думает, трудиться.
   Они не были готовы к войне и представить не могли, что на их территории может случиться что-то более серьезное, чем скоротечная мафиозная перестрелка. Раз она не возникла до сих пор, значит, ее не будет вовсе и все это происшествие исчерпывается этими двумя рухнувшими деревьями.
   Их нужно было убить раньше. Но удобнее было теперь. Выковыривать их по одному из-под машины было долго и рискованно.
   Теперь осталось дождаться только одного.
   Но не пришлось. Из-за кустов, мыча и жестикулируя связанными руками, вывалился заточенный в багажнике иномарки пленник. Черт его знает, как он выбрался. Но выбрался. И даже дошел до дороги.
   Бандиты вскинулись и тут же захохотали, наблюдая его прыжки и ужимки. Они хохотали, еще не видя деталей. Не видя связанных рук и торчащего изо рта кляпа. Они еще ничего не понимали.
   Когда они увидели кляп, увидели ремни, перетягивающие запястья, когда здраво оценили обстановку — было уже поздно.
   — Шухер! Братва! — крикнул один.
   И тут же от кустов дробно, бесконечной очередью застучал «Дегтярев». И чуть ниже тоном, с другой стороны — «ППШ». Деваться бандитам было некуда. Они попали под перекрестный огонь и падали под пулями, летящими с двух сторон. Если кто-то пытался укрыться за машиной с одной стороны — его доставал пулемет, если перебегал на другую — автомат. Итог был один — пуля в грудь или голову. Побоище длилось секунды.
   Только один бандит сумел избежать расправы, тот, что не успел до конца выбраться из-под «рафика». Он выполз наполовину и, заслышав выстрелы, тут же занырнул обратно.
   — Ушел, гад! — досадливо выругался Анатолий, передергивая затвор «Дегтярева». В магазине оставалось еще по меньшей мере треть патронов. — Успел-таки. Теперь выцарапывай его оттуда. Заразу. Теряй время. Башкой рискуй.
   Теперь пулемет был бесполезен. С такой дурой много не набегаешь. В ближнем бою проще было управляться с автоматом.
   Анатолий еще раз посмотрел на машину через прорезь прицела и, завалив ствол пулемета книзу, дал длинную, до полного истощения магазина, очередь. «Дегтярь» застучал, подпрыгивая сошками над землей. Пули просвистывали над самым асфальтом, впивались в колеса. Зашипели пробитые шины. «Рафик» осел на все четыре колеса. Тишина.
   Теперь нужно было выбираться из окопа. Нужно было выходить в открытое всем ветрам и пулям поле.
   Анатолий тяжело вздохнул и пополз к обочине. Полз долго, потому что живот мешал, коленки и локти до земли не доставали.
   — Отожрался, паразит, на персонально-пенсионных харчах! Раздобрел, как квашня в кастрюле. Того и гляди, из штанов через край закапаешь! — костерил сам себя Анатолий. — Сколько раз хотел на диету сесть, спортом заняться. Все откладывал. Все с понедельника хотел начать. А теперь понедельника можно и не дождаться. Прострелят задницу к чертовой бабушке!
   Остановился возле последних кустов. Затих.
   И под «рафиком» бандит затих. Если, конечно, жив. Может, его задело последней очередью? Может, он уже того?
   Анатолий бесшумно отстегнул от пояса саперную лопатку и, замахнувшись над самой землей, забросил ее в траву.
   В сторону зашуршавшей, сдвинувшейся листвы от «рафика» ударил одиночный выстрел.
   Жив, подлюка! Лежит за колесом и бдит. Обзор у него хороший, ничего не мешает, вокруг чистый, если не считать тел погибших бандитов, асфальт.
   И стреляет, кстати, прилично. Куда надо. Пулю почти в лопатку влепил, хотя бил на звук. И экономно. Патроны бережет. Хочет до вечера отсидеться. До темноты. А по темноте слинять по-тихому.
   Из леса прокуковала кукушка.
   «Сколько же мне лет осталось жить?» — автоматически подумал Анатолий.
   — Ку, — сказала кукушка.
   «Значит, до первой атаки. Значит, минут десять. Тьфу! Это же Семен!»
   И снова:
   — Ку-ку. Ку.
   «Значит, через полторы минуты».
   Анатолий засек время. Вытянул из кобуры револьвер.
   Минута.
   Еще половинка.
   С противоположной обочины длинными очередями застрочил автомат. Семен пошел в атаку. Или имитирует ее. Что в принципе почти одинаково. Важно, чтобы укрывшийся под микроавтобусом бандит занервничал. Наблюдать два направления одновременно ему затруднительно. Какое-то в каждый конкретный момент должно быть главным. Здесь важно уловить этот момент. Или создать искусственно. Что и сделал Семен.