Ильин Андрей. До последней капли

   — Молчишь? Ладно, дьявол с тобой! — сказал Седой. — Не хотел брать грех на душу, да, видно, придется, — и пошел в сторону плачущих в углу пленниц.
   Кажется, действительно у него кончилось время. Или терпение. Или и то и другое одновременно.
   Седой схватил за руку девочку и, оторвав ее от матери и от пола, поднял на уровень глаз.
   — Ну что, будешь говорить?
   Девочка закричала. Мать бросилась ей на помощь.
   — Пошла вон! — не глядя, отпихнул ее палач.
   Женщина отлетела к стене и, ударившись затылком, затихла.
   — Ну, что скажешь?
   — Шеф велел не трогать девочку и женщину, — еле сдерживаясь, чтобы не заорать, сказал Сан Саныч.
   — Дурак. Шеф сказал — кончать их обеих, если ты будешь упорствовать. А ты упорствуешь. Ну что, будем доводить все до логического конца?
   Бандит вытащил из заплечной кобуры пистолет и приставил дуло к голове девочки. Девочка, до того визжавшая и дрыгавшая ногами, испуганно затихла.
   — Это вышка! — напряженно сказал Сан Саныч.
   — Что?
   — Я говорю, если ты выстрелишь — тебе дадут вышку.
   — Если бы меня расстреливали за каждую такую соплячку, я бы уже раз пять побывал на небесах. А я, как видишь, стою здесь, перед тобой. Я считаю до тридцати. И нажимаю курок. Раз. Два. Три…
   Сан Саныч молчал. Сдаться сразу он не мог. Это было бы слишком унизительно и слишком подозрительно.
   Но не сдаться он тоже не мог.
   Девятнадцать.
   Двадцать…
   Девочка испуганно выпучивала глаза, пытаясь скосить их на притиснутый к голове пистолет.
   — Чтобы ты не испытывал иллюзий, знай — я выстрелю. Точно! — пообещал палач. — А потом выстрелю в женщину. А в тебя стрелять не стану. Тебя я оставлю живым, рядом с их трупами. Тебя растерзают родственники. Итак, последние десять секунд. И последнее твое слово. Двадцать один…
   — Отпусти девочку. Я согласен.
   — Не слышу. Громче.
   — Я согласен! Я все скажу! — что было сил заорал Полковник. — Все-е-е!!!
   — Вот теперь слышу, — удовлетворенно хмыкнул бандит. — Давно бы так, — и отшвырнул девочку прочь.
   — Говори.
   — Вначале развяжи руки.
   — Тебе руки без надобности. А язык у тебя свободен. Не тяни время.
   — Я не тяну время. Я забочусь о твоей шкуре. Седой удивленно приподнял бровь.
   — Думаешь, шеф будет рад тому, что ты узнаешь о его секрете? Или, наоборот, сильно огорчится?
   Седой на мгновение задумался. И даже лоб у него вспотел.
   — Давай я лучше все напишу. Если ты, конечно, мне руки развяжешь.
   Седой еще раз взглянул на дверь, словно прикидывая, сможет ли он по-быстрому отыскать шефа. На связанного пленника и окно — не выбросится ли тот, пока он находится в отлучке? На заложниц — не попытаются ли они сбежать, воспользовавшись одиночеством? И решил не рисковать.
   — Черт с тобой — напишешь.
   Седой приблизился к Полковнику, засунул пистолет в карман и наклонился.
   Он наклонился, взялся за ремень, но распустить узел сразу не смог. Кожа намертво стянулась на запястьях. Седой дернул раз, другой и, наклонившись совсем низко, схватился за ремень зубами.
   Сан Саныч разжал в стороны руки, вытягивая пальцами зажатый в ладонях гвоздь.
   — Вот зараза! — тихо ругался бандит. — Кто ж так затянул-то.
   Сан Саныч вытащил гвоздь на две трети длины, плотно уперев шляпку в ладонь правой руки. Теперь все решала быстрота действий. Теперь опоздать — значило не успеть. Значило погибнуть.
   — Эй, — негромко сказал он. — Посмотри на меня.
   Бандит инстинктивно подчинился, поднял глаза.
   — Не хочу тебя расстраивать, но все-таки ты козел, — прошептал Сан Саныч.
   — Что? — удивился Седой, резко приподняв голову.
   Чем и подписал себе смертный приговор.
   Сан Саныч мгновенным движением сомкнул ладони в кулаки, выпустив почти во всю длину стальное жало гвоздя, и, сильно толкнув руки вверх, вогнал его в горло противнику. Точно в сонную артерию.
   На его живот, на грудь, на лицо, на пальцы брызнула струя горячей крови.
   Бандит упал вперед лицом, даже не закрыв глаза. Он так и умер, без вскрика — ткнувшись открытыми глазами в пол.
   Извиваясь и откатывась в сторону, Сан Саныч выбрался из-под дергающегося в агонии тела и встал на колени.
   — Козел, — повторил он. — Козел! Причем дохлый! — и сплюнул на труп поверженного врага.
   Только тут пленницы поняли, что произошло. И страшно, в полный голос, закричали.
   Кто их, женщин, разберет: их убивают — кричат, их врагов убивают — все равно кричат. Причем с одинаковой истеричностью.
   — Цыц! — скомандовал Сан Саныч. — Еще накликаете кого-нибудь. Молчать, я сказал! Пленницы осеклись.
   — Развяжите мне руки. Быстрее.
   Марина, даже не догадавшись подняться на ноги, подползла к Полковнику и яростно, не жалея ногтей и зубов, вцепилась в ремень.
   — Возьми стул и засунь ножкой в дверную ручку, — распорядился Сан Саныч, сбрасывая ремень, вытягивая из кармана бандита и сразу взводя пистолет. — И успокой дочь. Нам лишний шум ни к чему. Нам еще отсюда выбираться.
   Как отсюда выбираться, Сан Саныч еще не знал.
   Но оставаться не намеревался. Это точно!
   — Ничего. Теперь уже ничего. Теперь все будет хорошо…

Глава 29

   — Слышал крики? — показал указательным пальцем на уши Борис.
   — Слышал, — кивнул Михась.
   — Мне кажется, — пальцем на губы, — кричала женщина, — полукруглое движение в районе бюста.
   — Согласен. Может, наши?
   — Может, и наши.
   — Надо бы проверить.
   — Надо. Но только одному.
   — Хорошо, тогда пойду я. Ты — подстрахуй подходы.
   Плавным, скользящим, бесшумным шагом Борис двинулся к крыльцу, ведущему в корпус. Михась залег в клумбу, спрятавшись в цветах.
   — Все нормально! Работаю! — показал он большой палец.
   Борис шагнул за дверь.
   В здании было тихо и сумрачно. Борис двигался вдоль стен, выставляя вперед настороженный автомат, подолгу задерживаясь у каждой встретившейся двери, плавно дергая ручки. Никаких признаков жизни.
   Второй этаж. Одна комната. Вторая. Третья.
   За четвертой дверью был кто-то живой. В этом Борис мог поклясться. Может быть, пол перед нею был более грязный, может, поверхность подле ручки более захватанная. Но дверь открывали. И не раз. Это точно.
   Встав вплотную, так, что ухо почти касалось дерева, Борис прислушался. И ничего не услышал. Ни звука. Ничего, кроме напряженной, звенящей в ушах тишины. Он осторожно тронул ручку. Дверь подалась. Он толкнул ее сильнее. Дверь открылась. Теперь ничего не оставалось, как зайти внутрь. Борис шагнул за косяк.
   И тут ему точнехонько в темечко ударила рукоять пистолета. Борис охнул и мешком свалился на пол.

Глава 30

   Анатолий держался из самых последних сил. Как защитник Брестской крепости на тридцатый день обороны. У него уже заканчивались боеприпасы и заканчивались силы. Он устал ползать от убежища к убежищу и все чаще залегал в каком-нибудь одном из них. Пока пули не начинали ложиться совсем близко. Тогда он, проклиная все на свете, полз в соседний окоп. И снова стрелял, и снова, когда становилось невмоготу, переползал.
   Бандиты подобрались совсем близко. На расстояние броска гранаты, которую Борис и ждал с мгновения на мгновение. В соответствии со стрелковым уставом. Если подполз к противнику на достаточно близкое расстояние — забрасывай его гранатами.
   Нынешнее расстояние было более чем достаточное. Значит, граната должна последовать неизбежно. Если только позволить оторваться им от земли.
   Голова слева, из-за камня. Короткая очередь из «Дегтярева».
   Мимо.
   Другая голова. Но уже прямо. Еще одна очередь.
   Спряталась. И тут же появилась снова.
   Еще очередь. И сухой лязг затвора. Пулемет выплюнул последний патрон.
   Очередь из «ППШ». Вот и до него дело дошло. Последний снаряженный диск. Потом семь патронов в револьвере — и хоть собственным дерьмом заряжай. Можно было бы и дерьмом, только вряд ли оно остановит врага. Если только под ноги стрелять — чтобы поскользнулись…
   Длинная очередь навстречу. Фонтанчики земли перед укрытием, тонкий, знакомый по фронту посвист над головой. Секундная пауза.
   И новая очередь.
   Прижимают к земле. Высунуться не дают. Пока один опустошает рожок, другой проползает один-два метра. И стреляет сам, в свою очередь прикрывая напарника.
   Быстро разобрались в тактике ведения боя с одиночным противником. Сволочи!
   Придется высовываться под огнем. Другого выхода нет.
   Анатолий нашарил обломок кирпича, отбросил его в сторону, метра за три от себя и мгновенно приподнялся. Фонтанчики земли сместились в сторону, куда упал кирпич.
   Вон они. Тот, который ползет. И тот, который прикрывает.
   Почти не целясь, на это просто не было времени, Анатолий выстрелил в сторону ползущего боевика. Вряд ли попал. Но хотя бы пугнул, заставил залечь на несколько минут. Теперь скорее назад. Под укрытие импровизированного бруствера.
   Пули снова засвистели над головой, зарылись в землю перед самым лицом.
   Плотно взялись. Не выскочить!
   «Патронов, если экономить и если раньше не прилетит граната, хватит еще минут на семь, — прикинул свои возможности Анатолий. — Потом притворюсь убитым, дождусь бандитов и еще хотя бы одного уложу из револьвера. Больше, конечно, не удастся. Револьвер не автомат, его на стрельбу очередями не переведешь, и эту очередь веером, справа — налево, так, чтобы достать сразу нескольких, стоящих близко друг к другу человек, не распушишь. Один раз курок нажмешь, а второй раз не успеешь. Кто-нибудь упредит — очередью из автомата».
   Но это уже не важно. Другого выхода все равно нет. Из-под такой плотной опеки, днем, в полном свету, уйти незамеченным невозможно. И с боем прорваться, имея всего один диск патронов и пенсионный возраст, — тоже проблематично.
   Можно только выстрелить из револьвера. Один раз. И постараться попасть. И сразу же умереть — без мук и издевательств. Как мечтается всякому солдату.
   Убить — и умереть. Вот и все что нужно.

Глава 31

   — Вообще-то стучаться надо, когда входишь в помещение! — строго сказал Сан Саныч, наблюдая за вялыми телодвижениями приходящего в себя Бориса. — И здороваться. Если ты культурный человек.
   — Жив! — только и смог ответить Борис. — Слава богу!
   — Жив. Вернее, чуть жив. Примерно так же, как ты.
   Борис потрогал здоровенную шишку на макушке, вытер о штаны испачканные кровью пальцы.
   — От души ты прикладываешь старых приятелей.
   — Если бы от души, то твоя душа давно бы отлетела. Это тебе еще повезло, что я никаких других посторонних звуков в коридоре не услышал. А то бы бил наповал.
   — Тогда спасибо.
   — За что?
   — За то, что не наповал.
   С улицы донеслись звуки вспыхнувшей с новой силой перестрелки. Редкие очереди «ППШ» и обвальные «АКМ».
   — Кто там? — спросил Сан Саныч, кивнув в сторону окна.
   — Семен и Анатолий.
   — Кто из них?
   — Как то есть кто? Оба.
   — Ты что, не слышишь, что автомат один. И с самого начала был один.
   — Тогда не знаю.
   — А Михась где?
   — На улице. В клумбе. Цветок изображает. Нас дожидается. Что будем делать?
   — Оружие лишнее есть?
   — Есть, — Борис потянул из-за спины изъятый у снятого часового «АКМ».
   — Нет, ты мне лучше «ППШ» презентуй. Я к нему привычней. Я с ним всю войну исползал. А с «Калашниковым» не пробовал.
   Борис перебросил автоматы. Ему был что «ППШ», что «АКМ». Без разницы. Он и с тем и с другим в атаки бегал. Только с «ППШ» на Смоленщине, а с «Калашниковым» в далеких от дома жарких странах.
   — Теперь доволен?
   — Чем? «ППШ»? Не очень. Лучше бы вместо него прикомандированный к нам троим артдивизион реактивных установок.
   — Ну уж прости. «Катюш» в наличии не было. Так что чем богаты.
   — Ты лучше скажи, делать-то что будем?
   — Что, что… Наших выручать.
   — А заложники?
   — Пока здесь оставим.
   — Мы не останемся, — категорически заявила Марина.
   — Там будет опасно. Там будут стрелять.
   — Все равно не останемся. Здесь тоже могут стрелять.
   И столько в ее лице, во всей ее фигуре было отчаянной уверенности, что Полковник сдался.
   — Ладно, бог с вами. Держи, — и Сан Саныч передал Марине пистолет Седого. — Надумаешь стрелять — сдвинь этот рычажок вниз. И жми на курок. Ясно?
   — Ясно. А куда стрелять?
   — Во врагов. И в себя. Если дело не выгорит. Лучше так, чем так, — показал Сан Саныч на свои сочащиеся кровью раны. — Конечно, если духу хватит.
   — Хватит! — твердо сказала Марина и почему-то посмотрела не на Полковника, а на свою дочь.
   Выбирались из здания крадучись, прижимаясь спинами и боками к коридорным и лестничным стенам. Перед выходом на улицу Борис три раза прокричал дурным голосом мартовского кота, предупреждая о своем выходе. Чтобы случайно на свою же автоматную очередь не напороться. Открытое пространство перебегали попарно — слабый пол под прикрытием сильного, низко пригибаясь к земле.
   — Все целы? — только и спросил Михась, увидев Сан Саныча и заложниц.
   — Все.
   — Как дальше действовать будем?
   — Как бог на душу положит. Придумывать хитроумные комбинации у нас времени нет.
   Выстрелы от ворот становились все более редкими. Они уже почти не различались в беспрерывной стрекотне «Калашниковых».
   — Похоже, совсем дрянь дело у мужиков. Каждый патрон экономят. Надо спешить.
   — Надо. Но медленно! Наша смерть их не спасет. Равно как и наоборот.
   — Тогда так: рассредоточимся по сторонам и одновременно, по моей команде…
   Разом рассыпались. Борис взял на себя правый фланг, Михась — левый, Сан Саныч — центр. Заложниц оставили в ближних тылах — сразу за спиной Полковника. Под его личную ответственность.
   — Когда начнут стрелять — не высовываться. Лежать. Что бы ни случилось. Лежать! Носом в землю. Пока я не отменю ранее данный приказ. Ясно?
   — Кажется, да.
   — Кажется? Ну-ка повтори приказание.
   — В общем, лежать.
   — Да не в общем лежать, а мордой в грунт лежать! По самые уши! А лучше по затылок! В общем лежать — это совсем в другом месте лежать. И совсем в другой позе. Теперь ясно?
   Марина сосредоточенно кивнула.
   — Ну, тогда выдвигаемся на исходные. Ползком. Я сказал, ползком, а не на четвереньках. И перестань задом вертеть, если не хочешь, чтобы его тебе отстрелили. Не на дискотеке!
   Ползли по газонам под прикрытием живых изгородей кустов. Впереди, выдвигая вперед себя автомат, Сан Саныч, чуть поотстав, женщина и девочка. Ползли тихо, сосредоточенно, целеустремленно, не пытаясь огибать грязь и лужи. Как надо ползли. В том числе и девочка.
   — Стоп! — поднял правую руку вверх Сан Саныч.
   Но следовавшие за ним подопечные его жеста не поняли и ползли до тех пор, пока не уперлись полковнику лбами в подошвы.
   — Остаетесь здесь, — показал Сан Саныч.
   Марина энергично затрясла головой.
   — Здесь! — ткнул пальцем в землю Сан Саныч и кулаком под нос бунтующей женщины.
   Угораздило же пойти с бабой в разведку! В кошмаре такого привидеться не могло! А тут наяву…
   — Ляжешь за теми камнями. Дочь — под себя. Поднимешься — голову собственными руками свинчу, — жестами объяснил боевую задачу Полковник. Очень наглядно объяснил. Доходчивей, чем словами.
   Марина обреченно кивнула и откатилась к камням.
   — Сверху! — напомнил Сан Саныч. Марина послушно легла на дочь.
   — Вот так.
   Сан Саныч удовлетворенно кивнул. Надо было спешить. Ветераны наверняка уже давно заняли плацдарм для атаки.
   Только бы тот, один из двух, кто держит оборону подле ворот, продержался. Еще хотя бы десять минут. Если он замолчит раньше времени, то развернувшиеся назад бандиты неизбежно заметят подползающих к ним разведчиков. И тогда им тоже не жить. Расстреляют, как уток на взлете.
   Выстрелы «ППШ» в многоголосье «АКМ» звучали все реже. А это обозначало, что автомат заглатывает последние патроны.
   Две-три очереди — ответный выстрел.
   Еще две-три — и снова очень короткий ответ.
   И тишина.
   Пять секунд. Десять. Двадцать.
   Неужели зацепили? Или вышли патроны? Но ведь есть еще револьвер? У них у всех были револьверы!
   Минута!
   Бандиты перестали стрелять, перекликнулись.
   До исходных позиций Сан Санычу было еще добрых семьдесят метров. Открыть огонь раньше значило выказать свою позицию и свои намерения и почти наверняка промахнуться. Конечно, в три автомата они могли уложить половину бандитов. Но только половину. Остальные залягут, закрепятся, и бой начнется по новой. Кто в нем возьмет верх — еще неизвестно. Может, ветераны. Может, бандиты. А может быть, ни те ни другие. Может, милиция. При всей ее нерасторопности она сюда в конце концов прибудет. И искрошит и правых, и виноватых в мелкую лапшу. Всех искрошит — кто при оружии. А при оружии — все!
   Полторы минуты!
   В остатке пятьдесят метров.
   Уже сквозь заросли кустов просматривается поле брани. Уже видны осторожно привстающие бандиты. Поднялись на колени, еще разок, для верности, всадили в невидимую Полковнику позицию по пол автоматных рожка. Прислушались. Встали в рост. Пошли проверять дело рук своих.
   Сан Саныч перестал ползти, взвел, направил в сторону идущих автомат. Теперь ждать, когда будет лучше, поздно. Теперь надо действовать, пока поздно не стало.
   Сан Саныч прицелился.
   Лишь бы фланги не подкачали. Лишь бы все были на местах.
   Пора!
   Полковник обжал пальцем курок и плавно потянул его на себя.
   Выстрел!
   Но не его выстрел! Чужой выстрел! Одиночный выстрел со стороны замолчавших было позиций. И отчаянный вскрик бандита. И обвал автоматного огня.
   Значит, все-таки он жив. Тот, кто держит неравную оборону. Он просто ближе подпускал противника. Потому что не мог себе позволить тратить понапрасну патроны. Вернее, последний патрон. Тот, который не ушел в молоко. Который ушел туда — куда надо. В тело врага.
   Однако он очень рисковал. Одинокий боец. Так близко подпускать врага к позициям опасно. Смертельно опасно. Когда атакующего противника отделяет от окопов лишь пара десятков шагов, его наступательный порыв сдержать уже почти невозможно. Всего десяток шагов до победы! До спасения! Подобное ничтожное для людей, играющих в догонялки со смертью, расстояние преодолевается за секунды. Отступать назад — дальше и дольше.
   Похоже, тот боец уже не держит оборону. Похоже, он просто пытается подороже продать свою жизнь.
   На этот раз, чего и опасался Сан Саныч, бандиты не залегли. Вдруг нахлынувшая ярость пересилила в них страх. Они желали достать врага немедленно! Чего бы им это ни стоило. Достать — и разорвать собственными руками.
   Теперь на принятие решения и воплощение его в жизнь оставались секунды. Лежать дальше было бессмысленно. Надо было либо, воспользовавшись суматохой последних минут боя, ретироваться назад, либо наступать.
   Уйти Полковник не мог. Оставалось наступать. Одному. На превосходящие силы противника.
   По законам жанра Сан Санычу надо было встать в полный рост на широко расставленные ноги, небрежно выплюнуть в сторону горящую сигарету, сказать что-нибудь очень суперменское, вроде: «А что, ребята! Не пора ли расплатиться по счетам?!» — и стрелять навскидку, от бедра длинными очередями, поводя дулом автомата справа налево.
   А если без законов жанра, то, как учили на фронте, — из положения лежа, под прикрытием какого-нибудь случайного камня.
   Но лежа Сан Саныч не мог видеть своих врагов. Их, кого больше, кого меньше, заслоняли растущие впереди кусты. Как учили на фронте, в данном конкретном случае не подходило. Пришлось как в вестернах.
   Сан Саныч поднялся, шестью длинными шагами добежал до небольшого пригорка, что был впереди. Встал на нем, причем именно так, как в кино, широко расставив ноги, но не для пущего эффекта — для более устойчивой опоры, и действительно от бедра, потому что на дальних расстояниях прицельная стрельба из «ППШ» себя не оправдывает, открыл огонь. Одной длинной, бесконечно стучащей очередью.
   Крикнуть что-то там об оплате счетов и вкладах населения он не успел. А сигарет у него с собой не было. Пришлось стрелять просто, без художественных изысков. Да не сигареты стрелять. Из автомата стрелять.
   Уже почти добежавшие до позиций бандиты ошарашенно замерли. Один, ткнувшись головой в землю, — навсегда. Залегать им было поздно и, развернув автоматы в сторону, представлявшую в данную конкретную секунду наибольшую угрозу, они открыли ответную стрельбу.
   Так они и стояли, как на дуэли — в полный рост, уставя друг в друга плюющие огнем стволы.
   Выиграть в этой дуэли Полковник не мог. Он мог только умереть и еще, если повезет, кого-нибудь убить. Но насчет повезет — сомнительно. На дальних расстояниях «Калашников» эффективней примитивного, как молоток, «ППШ». Скорее всего Полковник мог только умереть.
   И умер бы. Если бы не еще два ствола. Те, которые он так ждал.
   С правого и с левого флангов, одновременно, как инструменты в хорошо сыгранном оркестре, вступили еще два автомата. Вернее, два пистолета-пулемета Шпагина. Два «ППШ»!
   Вовремя вступили. В самый раз.
   Два «ППШ», плюс «ППШ» Сан Саныча. Плюс еще один пистолет, стреляющий из дальнего тыла. Пистолет, который держала вставшая в рост Марина. С такого расстояния она не могла ни в кого попасть, кроме как в Полковника. Но не стрелять — тоже не могла. Она должна была отомстить за дочь, за пережитые муки и страхи. Отомстить сама. Лично! Собственными руками!
   Дура баба. Но и молодец!
   Не ожидавшие такого поворота событий бандиты оказались под перекрестным, с трех сторон, огнем. Теперь спасти их могла только слаженность действий — мгновенный, без дополнительных приказов и криков, разбор целей. По секторам. Те, кто справа, — стреляют в правого. Те, кто слева, — в левого. Как минимум — ствол против ствола. А на некоторых направлениях так и по два.
   Но чтобы уметь так, на рефлекторном уровне действовать, надо быть разведчиком. И еще ценить жизнь друзей выше жизни собственной. Тоже без дополнительного обдумывания. На уровне безусловных рефлексов.
   Бандиты не были разведчиками и действовали по-другому. Они заметались в поисках безопасного убежища, попробовали прикрыться друг другом, попытались залечь, потом побежали, а потом закономерно умерли. Один за другим. Бестолково умерли, даже не прихватив никого из убивавших их врагов за собой.
   Не хватило у них духу принять открытый бой с неизвестно откуда взявшимся, обложившим их со всех сторон, противником. Не хватило достоинства погибнуть как солдатам, приняв пулю в лицо. Совсем в другие места они приняли пули. В те, которыми повернулись.
   Одновременная, пятнадцатисекундная, громоподобная трескотня десятка автоматов и мгновенная тишина. Словно обрезало.
   — Все! Шабаш! — сказал Сан Саныч, отстегивая и отбрасывая пустой, как банка из-под съеденных консервов, автоматный диск.
   С флангов, на ходу перезаряжая оружие, подтягивались ветераны.
   — Все целы?
   — Все.
   — А мужики?
   — Еще не смотрели. Но стрельба с позиций шла до последнего. Я слышал.
   — Эй! В доте! Живые есть? — крикнул Сан Саныч, боясь не услышать ответ. И не услышал.
   — Семен! Толя! Откликнитесь. Молчание.
   Неужели в последний момент боевики успели прорваться к цели? Неужели случилась такая несправедливость — продержаться весь бой, чтобы погибнуть на последней его секунде?
   Готовясь к худшему, ветераны побежали к ближайшему стрелковому убежищу.
   Анатолий лежал на земле. В том же месте, где его застали последние выстрелы. И в той же самой позе.
   — Вовремя вы. У меня в запасе только два патрона осталось, — сказал он, прокрутив барабан револьвера. — Еще бы чуть-чуть…
   — Что случилось? Тебя задело? — забеспокоились ветераны.
   — Задело, — криво усмехнулся Анатолий. — За живое.
   Потом его тормошили, мяли, ощупывали, пытаясь отыскать скрытую рану, просили сказать, где больно.
   А он лежал, не в силах ответить и даже пошевелиться. Лежал, тупо уставившись в одну точку. Он только теперь начал переживать бой. Тот, который уже закончился. Он видел направленные в него изрыгающие огонь и смерть автоматы, фонтанчики земли, взлетающие возле лица, чувствовал лихорадочную тряску автомата собственного. Только сейчас он ощущал все это живее. И страх в том числе.
   Так всегда бывает. Реальная опасность не пугает, но заставляет действовать. Руки трясутся потом, когда все уже позади. А бывает, не одни только руки. Бывает, выворачивает желудок, да так, что только из ушей вчерашняя каша не брызжет. Или случается истерика. Или сдает сердце, и человек, только что выживший на поле битвы, умирает от сугубо гражданского инфаркта. Видели и такие смерти на войне ветераны.
   Вс" они видели. И такое. И такое, что похуже. И такое, что хуже худшего. Потому, наверное, и перестали трясти, крутить и задавать глупые вопросы впавшему в ступор товарищу. Взглянули в глаза и оставили в покое. Только спросили:
   — Семен жив?
   — Жив.
   — Где он?
   — Там, возле дороги, лежит. Раненный.
   — Тяжело?
   — Тяжело. В плечо и ногу. И весь разговор. Главное, что жив. А остальное приложится.
   — Надо посчитать убитых, — сказал Сан Саныч, — чтобы узнать, не остался ли еще кто-нибудь в лагере. Нам нельзя допускать выстрелов в спину.
   Ветераны разбрелись. Чтобы через несколько минут собраться снова.
   — Подобьем бабки? Сколько у кого?
   — У меня четверо.