Страница:
— Ой, спасибо! Спасибо! Значит, не забываете?
— Не забываем.
— Так, может, чайку, — суетился растроганный ветеран, — может, по случаю праздника...
— Не могу. Извините, не могу. Мне еще несколько человек обойти надо. Поздравить от лица, так сказать, командования...
— Ну на секундочку!
— Ну разве что на секундочку!
Секундочка обычно растягивалась на часок, а то и на два. Размякший от коньячка и внимания ветеран, пытаясь удержать внимание нежданного гостя, пускался в воспоминания о своих трудовых подвигах. А подвиги эти по большей части были на ниве восстановления правительственной связи. А правительственная связь вела в одноименные кабинеты.
— Скажу вам по секрету, как своему, как связист — связисту, однажды я устанавливал связь самому... Ну, вы меня понимаете. Я несу аппарат и вижу... Его...
— Интересно, а какой марки аппарат вы ставили? — направлял я беседу в интересное мне русло. — Мы сейчас как раз готовим экспозицию...
Постепенно я становился специалистом по истории отечественной правительственной телефонизации. Я узнал марки десятков аппаратов, коммутаторов, коробок, кабелей. Я узнал места подводов и залегания этих самых кабелей. Зря ветераны вдавались в такие подробности. Кабельные магистрали — не телефонные микрофоны, они с течением времени не устаревают, они действуют и поныне.
— Спасибо, — говорил я, прощаясь. — Вы поразили меня своей осведомленностью. Мы обязательно используем ваши воспоминания в готовящейся к изданию исторической энциклопедии военного связиста.
Я не кривил душой. Я действительно поражался! Ветераны связи знали и легко разбалтывали то, что за семью замками хранилось в сейфах Безопасности. И стоила эта информация всего ничего — бутылку коньяка в придачу с продуктовым набором и человеческим вниманием.
В следующие консультанты я выбрал диггеров. Точнее, одного «черного» диггера, который, в отличие от своих светлых сотоварищей, не любил рекламировать свою деятельность. Лично с ним я не встречался. Просто однажды он в своей двери нашел записку от незнакомца, который просил его оказать консультационную помощь в одном, связанном с подземельями столицы, деле. Возможно, диггер и не обратил бы на записку внимания, если бы в ней не предлагалось спуститься к почтовому ящику и вытащить из него аванс за будущие услуги. В почтовом ящике, в конверте, были сложены стопкой пятьсот долларов. Пятьсот долларов задатка, который необязательно было возвращать даже в случае отказа.
Диггер был жаден, потому он и занимался своим подземным промыслом. Его не интересовали тайны исторических катакомб, его интересовали затерянные там двадцатью поколениями горожан «цацки». Он не брезговал выдирать золотые коронки из найденных в заброшенных штольнях и тоннелях черепов. Он взял пятьсот долларов. Он их не мог не взять.
Я позвонил ему через сутки.
— Вы согласны?
— Что мне надо делать?
— Мне нужны места залегания некоторых кабелей, которые вы могли видеть в подземных коммуникациях. Их внешний облик и метки, которые наносились на поверхности бетона в местах их скрытной запрессовки, вы найдете на рисунке, положенном в ваш почтовый ящик.
— Сколько?
— Втрое больше, чем было в конверте. Половина сразу. Половина после моего возвращения.
— Вдесятеро.
— Хорошо.
— Когда нужен результат?
— Не позднее чем через три дня.
К вечеру третьего дня я имел подробную схему московских подземелий с пятью проставленными на ней крестами. Кресты были проставлены в местах, где проходил необходимый мне кабель. В качестве бесплатного дополнения диггер приложил небольшую рукописную памятку с перечнем опасностей, которые могли ожидать меня в подземных галереях по ходу маршрута. Он заботился о моей жизни. Он очень хотел получить причитающийся ему долларовый остаток.
Ночью я через подвал указанного на плане дома спустился в колодец полузасыпанного канализационного тоннеля. На мне был гидрокостюм, подбитые металлическими подковами ботинки, маска для подводного плавания и небольшой, на сорок минут дыхания, баллон акваланга. Я шел осторожно, раздвигая ногами плавающие по поверхности воды дерьмо, мусор и трупы утошпих крыс. Мне было противно и немного не по себе. Я не боялся умереть, напоровшись на засаду или случайный, находящийся под напряжением элекгрокабель. Страх из меня сладкозвучными речами конторских психологов и кулаками инструкторов по рукопашному бою вышибли еще в Учебке. Я боялся умереть в этих нечистотах. Я надеялся, что заслужил быть погребенным в более приличествующем месте.
Сверяясь с планом, я беспрерывно сворачивал в какие-то боковые ответвления, спускался по ржавьм лестницам в вертикальные штольни, проползал через грязевые завалы. Если бы не на совесть сработанный диггером план, я бы давно уже потерялся и, плача посреди темного тоннеля, просил маму вывести меня обратно. С диггером мне повезло. Он был профессионалом в своей области. И еще он был талантливым топографом.
Свернуть налево. Еще раз налево. Прижаться к правой стене. Левая под напряжением. Вездесущие крысы взяли дурную привычку прогрызать гудрон, которым покрывают силовые кабели. Прямо — сто десять метров. Направо. Решетка, закрывающая вход в боковой тоннель. Проходить не касаясь! Охранная зона. При первом касании на решетку подается слабый разряд тока, при повторном — шоковый, при третьем — поражающий. Кто-то очень серьезно охраняет свои секреты.
А еще, согласно памятке, могут встретиться тоннели, оберегаемые от сторонних посещений посредством незаметного глазу инфракрасного «занавеса», миновав который всякое живое существо больше кошки рискует оказаться меж двух упавших с потолка бронированных заслонок. И еще противопожарная, а заодно и «противочеловеческая» сигнализация: потянуло в секретном тоннеле дымком, сработали датчики, закрылись далекие двери и в галерею пошел углекислый газ, лишающий живительного кислорода огонь и... случайно оказавшихся там людей. А еще может вспыхнуть на две секунды прожектор, после чего...
Выйду ли я из этих подземелий живым или сложу голову перед очередной защитной полосой, охраняющей заветную дверцу? Я уж и не знаю.
Поворот. Спуск в штольню. Подъем. Спуск. Поворот. Еще поворот. Кажется, здесь.
Монолитная стена и странного вида знак, вдавленный в застывающий бетон. Кажется, мне придется попотеть. Сняв заплечную сумку, я вытащил небольшое работающее от сжатого воздуха долото, подсоединил к баллону. На стене фломастером очертил квадрат. Пошла работа, только пыль во все стороны полетела. Вот и шахтером довелось побывать. Стахановцем! Даешь десять норм в одном, отдельно взятом тоннеле!
Стоп! Пошел металл. Бронированная оболочка кабеля. Я зачистил выступающий по краям камень, сменил на долоте насадку, превратив его в дрель. Теперь осторожно! Теперь не промахнуться!
Присоединив к баллону второй патрубок, я подал воздух в маску.
Миллиметр, полтора, два, три... Провал сверла. Сильная воздушная струя ударила мне в лицо, затуманивая стекло маски. Пошел газ. Ядовитый газ! Смертельно ядовитый газ, закачанный под давлением в пустотелую трубу кабеля. Если бы не маска, если бы не чистый воздух из акваланга, я бы сейчас корчился в судорогах удушья на грязном полу. Спасибо ветеранам, надоумили, без них я бы никогда не догадался, что телефонные секреты можно охранять таким варварским способом.
Досверливая броню, я косился на часы — запаса воздуха у меня осталось не больше чем на двенадцать минут! В этом пункте мы сильно расходились со Стахановым. Его во время рекордного забоя никто газом, словно чумную крысу, не травил.
Есть! Кабель!
В остатке шесть минут.
Обжав толстое тело кабеля щупом датчика, я включил телефон, прилепил плоские кругляши микрофонов к шее, чтобы говорить, не снимая маски.
Гудок.
Гудок.
Гудок.
Неужели абонента нет на месте?
— Вас слушают, — удивленный голос человека, может быть впервые услышавшего зуммер стоявшего на столе «мертвого» телефона.
Пять минут на все — на разговор, на раздумья, на уход из отравленного тоннеля. Шестая минута — смерть.
— Я хочу сообщить вам о заговоре против Президента. Молчание. Четыре минуты в остатке.
— Вы слышите меня?
— Кто вы?
— Я объясню это при встрече.
Молчание.
Молчание.
Молчание.
Три минуты в остатке.
Две.
— Вы можете перезвонить попозже?
— Нет. Мне необходимо с вами встретиться. У меня есть доказательства. Мне нужно передать информацию Президенту...
— Вы не туда попали.
Короткие гудки.
Кажется, я действительно попал не туда.
Быстрый уход. На раздумья времени нет. Еще тридцать-сорок секунд, и придется снять маску. Двадцать, тридцать, пятьдесят шагов... Поворот. Все, баллон пустой. Еще тридцать шагов на задержке дыхания. Еще десять. Темные круги перед глазами. Удушье. Еще шаг. Еще один... Полный вдох. Вонючий, но такой сладкий воздух раздул легкие.
Теперь без задержки в обратный путь, пока к месту аварии не прибыла ремонтная, она же карательная, берущая в полон, при сопротивлении уничтожающая любого встретившегося на пути человека бригада.
Глава 10
Глава 11
Глава 12
— Не забываем.
— Так, может, чайку, — суетился растроганный ветеран, — может, по случаю праздника...
— Не могу. Извините, не могу. Мне еще несколько человек обойти надо. Поздравить от лица, так сказать, командования...
— Ну на секундочку!
— Ну разве что на секундочку!
Секундочка обычно растягивалась на часок, а то и на два. Размякший от коньячка и внимания ветеран, пытаясь удержать внимание нежданного гостя, пускался в воспоминания о своих трудовых подвигах. А подвиги эти по большей части были на ниве восстановления правительственной связи. А правительственная связь вела в одноименные кабинеты.
— Скажу вам по секрету, как своему, как связист — связисту, однажды я устанавливал связь самому... Ну, вы меня понимаете. Я несу аппарат и вижу... Его...
— Интересно, а какой марки аппарат вы ставили? — направлял я беседу в интересное мне русло. — Мы сейчас как раз готовим экспозицию...
Постепенно я становился специалистом по истории отечественной правительственной телефонизации. Я узнал марки десятков аппаратов, коммутаторов, коробок, кабелей. Я узнал места подводов и залегания этих самых кабелей. Зря ветераны вдавались в такие подробности. Кабельные магистрали — не телефонные микрофоны, они с течением времени не устаревают, они действуют и поныне.
— Спасибо, — говорил я, прощаясь. — Вы поразили меня своей осведомленностью. Мы обязательно используем ваши воспоминания в готовящейся к изданию исторической энциклопедии военного связиста.
Я не кривил душой. Я действительно поражался! Ветераны связи знали и легко разбалтывали то, что за семью замками хранилось в сейфах Безопасности. И стоила эта информация всего ничего — бутылку коньяка в придачу с продуктовым набором и человеческим вниманием.
В следующие консультанты я выбрал диггеров. Точнее, одного «черного» диггера, который, в отличие от своих светлых сотоварищей, не любил рекламировать свою деятельность. Лично с ним я не встречался. Просто однажды он в своей двери нашел записку от незнакомца, который просил его оказать консультационную помощь в одном, связанном с подземельями столицы, деле. Возможно, диггер и не обратил бы на записку внимания, если бы в ней не предлагалось спуститься к почтовому ящику и вытащить из него аванс за будущие услуги. В почтовом ящике, в конверте, были сложены стопкой пятьсот долларов. Пятьсот долларов задатка, который необязательно было возвращать даже в случае отказа.
Диггер был жаден, потому он и занимался своим подземным промыслом. Его не интересовали тайны исторических катакомб, его интересовали затерянные там двадцатью поколениями горожан «цацки». Он не брезговал выдирать золотые коронки из найденных в заброшенных штольнях и тоннелях черепов. Он взял пятьсот долларов. Он их не мог не взять.
Я позвонил ему через сутки.
— Вы согласны?
— Что мне надо делать?
— Мне нужны места залегания некоторых кабелей, которые вы могли видеть в подземных коммуникациях. Их внешний облик и метки, которые наносились на поверхности бетона в местах их скрытной запрессовки, вы найдете на рисунке, положенном в ваш почтовый ящик.
— Сколько?
— Втрое больше, чем было в конверте. Половина сразу. Половина после моего возвращения.
— Вдесятеро.
— Хорошо.
— Когда нужен результат?
— Не позднее чем через три дня.
К вечеру третьего дня я имел подробную схему московских подземелий с пятью проставленными на ней крестами. Кресты были проставлены в местах, где проходил необходимый мне кабель. В качестве бесплатного дополнения диггер приложил небольшую рукописную памятку с перечнем опасностей, которые могли ожидать меня в подземных галереях по ходу маршрута. Он заботился о моей жизни. Он очень хотел получить причитающийся ему долларовый остаток.
Ночью я через подвал указанного на плане дома спустился в колодец полузасыпанного канализационного тоннеля. На мне был гидрокостюм, подбитые металлическими подковами ботинки, маска для подводного плавания и небольшой, на сорок минут дыхания, баллон акваланга. Я шел осторожно, раздвигая ногами плавающие по поверхности воды дерьмо, мусор и трупы утошпих крыс. Мне было противно и немного не по себе. Я не боялся умереть, напоровшись на засаду или случайный, находящийся под напряжением элекгрокабель. Страх из меня сладкозвучными речами конторских психологов и кулаками инструкторов по рукопашному бою вышибли еще в Учебке. Я боялся умереть в этих нечистотах. Я надеялся, что заслужил быть погребенным в более приличествующем месте.
Сверяясь с планом, я беспрерывно сворачивал в какие-то боковые ответвления, спускался по ржавьм лестницам в вертикальные штольни, проползал через грязевые завалы. Если бы не на совесть сработанный диггером план, я бы давно уже потерялся и, плача посреди темного тоннеля, просил маму вывести меня обратно. С диггером мне повезло. Он был профессионалом в своей области. И еще он был талантливым топографом.
Свернуть налево. Еще раз налево. Прижаться к правой стене. Левая под напряжением. Вездесущие крысы взяли дурную привычку прогрызать гудрон, которым покрывают силовые кабели. Прямо — сто десять метров. Направо. Решетка, закрывающая вход в боковой тоннель. Проходить не касаясь! Охранная зона. При первом касании на решетку подается слабый разряд тока, при повторном — шоковый, при третьем — поражающий. Кто-то очень серьезно охраняет свои секреты.
А еще, согласно памятке, могут встретиться тоннели, оберегаемые от сторонних посещений посредством незаметного глазу инфракрасного «занавеса», миновав который всякое живое существо больше кошки рискует оказаться меж двух упавших с потолка бронированных заслонок. И еще противопожарная, а заодно и «противочеловеческая» сигнализация: потянуло в секретном тоннеле дымком, сработали датчики, закрылись далекие двери и в галерею пошел углекислый газ, лишающий живительного кислорода огонь и... случайно оказавшихся там людей. А еще может вспыхнуть на две секунды прожектор, после чего...
Выйду ли я из этих подземелий живым или сложу голову перед очередной защитной полосой, охраняющей заветную дверцу? Я уж и не знаю.
Поворот. Спуск в штольню. Подъем. Спуск. Поворот. Еще поворот. Кажется, здесь.
Монолитная стена и странного вида знак, вдавленный в застывающий бетон. Кажется, мне придется попотеть. Сняв заплечную сумку, я вытащил небольшое работающее от сжатого воздуха долото, подсоединил к баллону. На стене фломастером очертил квадрат. Пошла работа, только пыль во все стороны полетела. Вот и шахтером довелось побывать. Стахановцем! Даешь десять норм в одном, отдельно взятом тоннеле!
Стоп! Пошел металл. Бронированная оболочка кабеля. Я зачистил выступающий по краям камень, сменил на долоте насадку, превратив его в дрель. Теперь осторожно! Теперь не промахнуться!
Присоединив к баллону второй патрубок, я подал воздух в маску.
Миллиметр, полтора, два, три... Провал сверла. Сильная воздушная струя ударила мне в лицо, затуманивая стекло маски. Пошел газ. Ядовитый газ! Смертельно ядовитый газ, закачанный под давлением в пустотелую трубу кабеля. Если бы не маска, если бы не чистый воздух из акваланга, я бы сейчас корчился в судорогах удушья на грязном полу. Спасибо ветеранам, надоумили, без них я бы никогда не догадался, что телефонные секреты можно охранять таким варварским способом.
Досверливая броню, я косился на часы — запаса воздуха у меня осталось не больше чем на двенадцать минут! В этом пункте мы сильно расходились со Стахановым. Его во время рекордного забоя никто газом, словно чумную крысу, не травил.
Есть! Кабель!
В остатке шесть минут.
Обжав толстое тело кабеля щупом датчика, я включил телефон, прилепил плоские кругляши микрофонов к шее, чтобы говорить, не снимая маски.
Гудок.
Гудок.
Гудок.
Неужели абонента нет на месте?
— Вас слушают, — удивленный голос человека, может быть впервые услышавшего зуммер стоявшего на столе «мертвого» телефона.
Пять минут на все — на разговор, на раздумья, на уход из отравленного тоннеля. Шестая минута — смерть.
— Я хочу сообщить вам о заговоре против Президента. Молчание. Четыре минуты в остатке.
— Вы слышите меня?
— Кто вы?
— Я объясню это при встрече.
Молчание.
Молчание.
Молчание.
Три минуты в остатке.
Две.
— Вы можете перезвонить попозже?
— Нет. Мне необходимо с вами встретиться. У меня есть доказательства. Мне нужно передать информацию Президенту...
— Вы не туда попали.
Короткие гудки.
Кажется, я действительно попал не туда.
Быстрый уход. На раздумья времени нет. Еще тридцать-сорок секунд, и придется снять маску. Двадцать, тридцать, пятьдесят шагов... Поворот. Все, баллон пустой. Еще тридцать шагов на задержке дыхания. Еще десять. Темные круги перед глазами. Удушье. Еще шаг. Еще один... Полный вдох. Вонючий, но такой сладкий воздух раздул легкие.
Теперь без задержки в обратный путь, пока к месту аварии не прибыла ремонтная, она же карательная, берущая в полон, при сопротивлении уничтожающая любого встретившегося на пути человека бригада.
Глава 10
Еще один прокол. Что-то не складывается у меня работа. Номера вот, говорят, перепутал. Теперь телефонная связь для меня закрыта. После того что я тут наворотил, они будут каждый аппарат пасти. Хуже, что они будут пасти и помощников. Я сильно облегчил своим противникам задачу, выказав неудачным звонком направление своего интереса. Как теперь к следующему помощнику подобраться, чтобы муть со дна не поднять?
Два дня я отсматривал подходы. Безнадежно. Общая охрана. Персональная охрана. И еще настороженные глаза шпиков от заговорщиков. Три кольца обороны. И это, не считая гражданских бабушек-вахтерш и кабинетных секретарш. Не подобраться.
Будь кто-нибудь из помощников со мной в сговоре, обмануть соглядатаев труда бы не составило. Но дело в том, что они обо мне слыхом не слыхивали и потому помогать будут охране, а не докучливому просителю, неизвестно по какой причине добивающемуся личной встречи. Это и есть четвертый, неодолимый, рубеж обороны. Пока помощники не возжелают пойти мне навстречу, все мои попытки будут терпеть фиаско. Что и подтверждает первый неудачный контакт.
Похоже, надо, не мудрствуя лукаво, переходить к обезличенным каналам связи. Чем своей горячо любимой головой понапрасну рисковать, лучше задействовать не ведающих, что творят, почтальонов.
Я перенес свое внимание с помощников на их ближнее окружение: матерей, жен, детей, любовниц, друзей детства, соседей. Меня интересовало все — кто, куда и когда ходит, когда возвращается, какие имеет привычки, каких друзей.
Больше всего мне приглянулся мальчик Саша, которому было двенадцать лет. Мальчик Саша очень любил музыку. Он учился в престижной, закрытой школе. В школу и из школы его возил дядя Петя. А когда не было дяди Пети дядя Федор. Мальчик Саша жил в очень известном доме и имел очень влиятельного папу.
Который меня и интересовал.
Мальчик Саша дружил с еще двумя мальчиками, с которыми обменивался аудиокассетами и марками. Эти мальчики имели не таких высокопоставленных родителей и ходили без охраны.
Что очень меня устраивало.
Налепить на одного из мальчиков микрофон было несложно. Установить, когда произойдет обмен очередной музыкой, тоже. Подменить кассету в кармане мальчика на свою — тем более.
В кассете, после двадцатиминутного звучания музыки, я просил мальчика Сашу отдать пленку папе. Отдать незамедлительно, потому что это очень важно для его работы. Отдать так, чтобы никто этого не видел. Я был уверен, что Саша сделает все как нужно. Двенадцатилетние мальчики очень любят играть в разведчиков. И иногда это у них получается очень хорошо.
В части кассеты, адресованной папе, я подробно рассказал о заговоре. В подтверждение своих слов просил поинтересоваться исчезновением из охраны Президента одного из телохранителей и странным происшествием с кабелем правительственной связи, имевшим место три дня назад. Получение информации и желание продолжить контакт я просил подтвердить подходом адресата к окну кабинета в среду, ровно в 14 часов 17 минут.
Адресат к окну не подошел. Адресат не мог подойти к окну, потому что с ним случился неожиданный сердечный приступ, с которым он был спешно доставлен в закрытую правительственную клинику. Радовало хотя бы то, что он не принадлежал к числу заговорщиков. В противном случае он непременно поддержал бы мою игру. Я выбрал правильного человека, но его мгновенно нейтрализовали. Каким образом? Любым из тысячи возможных. Подменили банку кофе, хранящуюся в столе секретарши, на свою, нафаршированную фармацевтическими добавками, смазали невидимой глазом жидкостью стенки чашки, добавили в сахарницу несколько кристаллов сильнодействующего лекарства, пустили в вентиляционный колодец спецгаз, прикурили перед носом объекта сигарету с начинкой... Да мало ли еще как? Важен не способ — результат. А результат самый плачевный: моего, попытавшегося что-то выяснить, наверняка неуклюже выяснить, ведь его не обучали азам сыска, новоиспеченного союзника упрятали на пару месяцев под надзор охранников в белых халатах. Его просто-напросто выключили из игры. Я опять остался один. Я опять проиграл.
Проиграл, но не отступил! Отступать мне, кроме как в хлад могилы, было некуда. Я мог идти вперед или назад, причем с примерно равной степенью риска. При этом путь вперед обещал хоть и призрачную, но надежду на спасение, путь назад не обещал ничего.
Я начал отслеживать подходы к следующему приближенному к Президенту адресату. Я обложил его близкое окружение микрофонами подслушки, с которых раз в пять-шесть часов снимал записи. Я искал безопасную щель, через которую можно было протиснуть требуемую мне информацию.
— Сегодня опять после прогулки Рекс чесался... Значит, собака есть. Запомним.
— Не могла уснуть, разыгралась мигрень... Несущественно.
Опоздала уборщица... Мишка принес двойку... Засорился слив в раковине... Надо бы вымыть стекла... Уборщицу, раковину, стекла — возьмем на заметку.
— Интересно, когда сегодня приедет Сергей? Это и мне небезынтересно.
— Надо наконец собраться и всем вместе в субботу поехать на дачу. Нельзя же видеться вот так, раз в месяц!
Вот это уже информация к размышлению. Суббота, дача, общий сбор. Возможно, представится шанс.
И снова: барахлит телефон... плохая погода... болит голова давно не звонили Приваловы... надо полы на кухне на даче перестелить... СХ-3/3 принять информацию...
Что?
Что?!! Об эти СХ-3/3 я споткнулся как несущаяся галопом лошадь об осколок снаряда, пробивший ей сердце. Именно под таким шифром я проходил в последних конторских документах.
За словесным обращением шел короткий перечень монотонно диктуемых цифр. Минута сплошных никому ни о чем не говорящих один, два, три, четыре... Никому, кроме человека, для которого они предназначались.
Кроме меня.
Я пропустил многостраничный арифметический ряд через дешифратор, но из полученного текста понял еще меньше, чем просто из набора цифр. СХ-3/3 предписывалось, с соблюдением всех надлежащих мер безопасности, снять резервный почтовый ящик. Об этом, предназначенном для использования в экстраординарных случаях ящике знали только два человека: только я и мой Куратор. Погибший Куратор. Послание было подписано... Куратором.
Я решительно ничего не понимал.
Установленный мной «жучок» обращается ко мне же по известному лишь нескольким людям в стране шифровому коду от имени умершего на моих глазах Куратора! С ума свихнуться!
Или меня, словно утку манком, пытаются выманить из укрытия под стволы ружей заговорщики. Или Контора ищет возможность вразумить своего заблудшего сына.
Или нащупывают контакты сподвижники Куратора. Первое едва ли. Заговорщикам проще ловить меня на проверенного живца — помощника Президента. Да и откуда им знать наш с Куратором почтовый ящик?
Шифры, личные коды — не исключаю. Но ящик? Такое возможно, только если бы кто-то из двоих — я или Куратор — играл на врага. А Куратор, судя по печальному его концу, играл против.
Контора? Может быть. Но почему она раньше никак не проявляла себя?
Сподвижники? Наиболее вероятно. Если Куратор имел в Конторе сообщников, а он их имел, он мог отдать меня своим друзьям. А те, не имея возможности найти меня в многомиллионном городе, решили отлавливать на подходах к местам моего потенциального интереса. Согласно старому охотничьему приему, ищи хищника подле дичи, на которую он охотится. И не ошиблись.
Но почему они не вышли на визуальный контакт, почему предпочли общение через «жучок»?
Да потому, что никому другому, кроме Куратора, я бы не поверил. А Куратор мертв! Задействовав для связи его каналы, они тем самым пытаются продемонстрировать свою в отношении меня преемственность. И еще, возможно, потому, что друзья Куратора, зная законы Конторы, не желают открывать свое инкогнито, чтобы после завершения всей этой катавасии не пришлось меня, как человека, узнавшего больше, чем ему положено, подводить под несчастный случай.
Кроме всего прочего, они сэкономили массу сил и времени. Им не надо было рыскать по городу, опознавая меня единственного среди десятков тысяч прохожих, не надо было выламывать мне руки, прося о свидании. Они нашли не меня, а микрофоны, напрямую подключенные к моим ушам, и с их помощью сказали все, что хотели сказать. Остроумно и в высшей степени экономично.
Отсюда следует самый важный на сегодня вопрос — вскрывать ящик или поостеречься? Рискнуть в попытке приобрести высокопоставленных друзей, с тем чтобьи разделить непосильное бремя свалившейся на меня ответственности, или, нарушив конторский приказ (даже подумать страшно!), удариться в бега, превратив тем возможных союзников в еще многих врагов?
День я раздумывал, три отслеживал подходы на предмет обнаружения возможной засады, минуту потрошил «ящик». Вот такой обычный для почтовых операций хронометраж. Я выполнил предписание, но, честное слово, лучше бы я ударился в бега!
В шифроприказе в самой категорической форме мне предписывалось продолжить оперативные мероприятия по раскрытию заговора и физической защите Президента. Вся ответственность за возможные последствия возлагалась персонально на меня. Подпись — Шеф-Куратор, величина для меня, рядового Резидента, поднебесная. И в конце не оставляющий ни малейших надежд гриф А-1!
Вот так! Без верхней поддержки, страховки, четко разработанного плана. Поди и сделай. Если извернешься и победишь — всего лишь честно исполнишь свой долг. Если провалишь операцию — проявишь свою профнепригодность. В помощь только маловразумительная наводка на объекты возможного присутствия заговорщиков, сумма наличных денег, на которую можно неплохо покутить пару месяцев на курортном юге, но невозможно оберечь жизнь даже начальника жэу от посягательств разгневанных отсутствием горячей воды жильцов, не то что Президента, и контактный телефон, по которому допускается звонить только в самой крайней ситуации и только один раз — считай никогда.
В какую-то подозрительную авантюру вовлекают меня. То ли бросают в бой в качестве дешевого пушечного мяса для отвлечения внимания противника от более перспективных плацдармов, где раскручивается наступление, то ли предлагая немного пострелять за передовой линией, проводят разведку боем с целью выяснения местоположения огневых точек врага. Уж больно сырым выглядит по содержанию, да и по форме тоже, отданный мне приказ. В Конторе так, наобум лазаря, обычно не работают. Не нравится мне все это. Ох, не нравится!
Правда, понимаю я происходящее или не понимаю принимаю или отвергаю, сути приказа не меняет. Его я должен исполнить с точностью до запятой. Игнорировать А-1 может позволить себе только безумец. Если бы пришедшее под таким серьезным грифом распоряжение потребовало от меня взять самого себя за глотку, я бы мгновения не сомневаясь, ухватил бы себя пальцами за собственный кадык и жал до тех пор, пока душа не вылетела бы вон. А потом, посмертно, мог бы обжаловать приказ. В общем, кругом и с песней — шагом марш! А свое мнение, если таковое имеется, можешь оставить при себе, для нужд интимной гигиены.
И я повернулся — и с песней, и с места... Потому что не привык обсуждать приказы Конторы. Потому что воспитан по-другому. Потому что не мог с полной уверенностью назвать глупостью известную мне частность, не зная целого. Я только малый винтик в механизме, обозреть который мне неподвластно. Мое дело как можно лучше крутиться на месте, которое мне укажут. А то, что в самом механизме в последнее время что-то не в порядке, что-то разладилось, — это дело не моей компетенции. Я отвечаю только за свой участок, за свою работу и за общий успех. На том стояла, стоит и стоять будет Контора! И ломать этот порядок я не вправе, какие бы сомнения меня ни одолевали.
Два дня я отсматривал подходы. Безнадежно. Общая охрана. Персональная охрана. И еще настороженные глаза шпиков от заговорщиков. Три кольца обороны. И это, не считая гражданских бабушек-вахтерш и кабинетных секретарш. Не подобраться.
Будь кто-нибудь из помощников со мной в сговоре, обмануть соглядатаев труда бы не составило. Но дело в том, что они обо мне слыхом не слыхивали и потому помогать будут охране, а не докучливому просителю, неизвестно по какой причине добивающемуся личной встречи. Это и есть четвертый, неодолимый, рубеж обороны. Пока помощники не возжелают пойти мне навстречу, все мои попытки будут терпеть фиаско. Что и подтверждает первый неудачный контакт.
Похоже, надо, не мудрствуя лукаво, переходить к обезличенным каналам связи. Чем своей горячо любимой головой понапрасну рисковать, лучше задействовать не ведающих, что творят, почтальонов.
Я перенес свое внимание с помощников на их ближнее окружение: матерей, жен, детей, любовниц, друзей детства, соседей. Меня интересовало все — кто, куда и когда ходит, когда возвращается, какие имеет привычки, каких друзей.
Больше всего мне приглянулся мальчик Саша, которому было двенадцать лет. Мальчик Саша очень любил музыку. Он учился в престижной, закрытой школе. В школу и из школы его возил дядя Петя. А когда не было дяди Пети дядя Федор. Мальчик Саша жил в очень известном доме и имел очень влиятельного папу.
Который меня и интересовал.
Мальчик Саша дружил с еще двумя мальчиками, с которыми обменивался аудиокассетами и марками. Эти мальчики имели не таких высокопоставленных родителей и ходили без охраны.
Что очень меня устраивало.
Налепить на одного из мальчиков микрофон было несложно. Установить, когда произойдет обмен очередной музыкой, тоже. Подменить кассету в кармане мальчика на свою — тем более.
В кассете, после двадцатиминутного звучания музыки, я просил мальчика Сашу отдать пленку папе. Отдать незамедлительно, потому что это очень важно для его работы. Отдать так, чтобы никто этого не видел. Я был уверен, что Саша сделает все как нужно. Двенадцатилетние мальчики очень любят играть в разведчиков. И иногда это у них получается очень хорошо.
В части кассеты, адресованной папе, я подробно рассказал о заговоре. В подтверждение своих слов просил поинтересоваться исчезновением из охраны Президента одного из телохранителей и странным происшествием с кабелем правительственной связи, имевшим место три дня назад. Получение информации и желание продолжить контакт я просил подтвердить подходом адресата к окну кабинета в среду, ровно в 14 часов 17 минут.
Адресат к окну не подошел. Адресат не мог подойти к окну, потому что с ним случился неожиданный сердечный приступ, с которым он был спешно доставлен в закрытую правительственную клинику. Радовало хотя бы то, что он не принадлежал к числу заговорщиков. В противном случае он непременно поддержал бы мою игру. Я выбрал правильного человека, но его мгновенно нейтрализовали. Каким образом? Любым из тысячи возможных. Подменили банку кофе, хранящуюся в столе секретарши, на свою, нафаршированную фармацевтическими добавками, смазали невидимой глазом жидкостью стенки чашки, добавили в сахарницу несколько кристаллов сильнодействующего лекарства, пустили в вентиляционный колодец спецгаз, прикурили перед носом объекта сигарету с начинкой... Да мало ли еще как? Важен не способ — результат. А результат самый плачевный: моего, попытавшегося что-то выяснить, наверняка неуклюже выяснить, ведь его не обучали азам сыска, новоиспеченного союзника упрятали на пару месяцев под надзор охранников в белых халатах. Его просто-напросто выключили из игры. Я опять остался один. Я опять проиграл.
Проиграл, но не отступил! Отступать мне, кроме как в хлад могилы, было некуда. Я мог идти вперед или назад, причем с примерно равной степенью риска. При этом путь вперед обещал хоть и призрачную, но надежду на спасение, путь назад не обещал ничего.
Я начал отслеживать подходы к следующему приближенному к Президенту адресату. Я обложил его близкое окружение микрофонами подслушки, с которых раз в пять-шесть часов снимал записи. Я искал безопасную щель, через которую можно было протиснуть требуемую мне информацию.
— Сегодня опять после прогулки Рекс чесался... Значит, собака есть. Запомним.
— Не могла уснуть, разыгралась мигрень... Несущественно.
Опоздала уборщица... Мишка принес двойку... Засорился слив в раковине... Надо бы вымыть стекла... Уборщицу, раковину, стекла — возьмем на заметку.
— Интересно, когда сегодня приедет Сергей? Это и мне небезынтересно.
— Надо наконец собраться и всем вместе в субботу поехать на дачу. Нельзя же видеться вот так, раз в месяц!
Вот это уже информация к размышлению. Суббота, дача, общий сбор. Возможно, представится шанс.
И снова: барахлит телефон... плохая погода... болит голова давно не звонили Приваловы... надо полы на кухне на даче перестелить... СХ-3/3 принять информацию...
Что?
Что?!! Об эти СХ-3/3 я споткнулся как несущаяся галопом лошадь об осколок снаряда, пробивший ей сердце. Именно под таким шифром я проходил в последних конторских документах.
За словесным обращением шел короткий перечень монотонно диктуемых цифр. Минута сплошных никому ни о чем не говорящих один, два, три, четыре... Никому, кроме человека, для которого они предназначались.
Кроме меня.
Я пропустил многостраничный арифметический ряд через дешифратор, но из полученного текста понял еще меньше, чем просто из набора цифр. СХ-3/3 предписывалось, с соблюдением всех надлежащих мер безопасности, снять резервный почтовый ящик. Об этом, предназначенном для использования в экстраординарных случаях ящике знали только два человека: только я и мой Куратор. Погибший Куратор. Послание было подписано... Куратором.
Я решительно ничего не понимал.
Установленный мной «жучок» обращается ко мне же по известному лишь нескольким людям в стране шифровому коду от имени умершего на моих глазах Куратора! С ума свихнуться!
Или меня, словно утку манком, пытаются выманить из укрытия под стволы ружей заговорщики. Или Контора ищет возможность вразумить своего заблудшего сына.
Или нащупывают контакты сподвижники Куратора. Первое едва ли. Заговорщикам проще ловить меня на проверенного живца — помощника Президента. Да и откуда им знать наш с Куратором почтовый ящик?
Шифры, личные коды — не исключаю. Но ящик? Такое возможно, только если бы кто-то из двоих — я или Куратор — играл на врага. А Куратор, судя по печальному его концу, играл против.
Контора? Может быть. Но почему она раньше никак не проявляла себя?
Сподвижники? Наиболее вероятно. Если Куратор имел в Конторе сообщников, а он их имел, он мог отдать меня своим друзьям. А те, не имея возможности найти меня в многомиллионном городе, решили отлавливать на подходах к местам моего потенциального интереса. Согласно старому охотничьему приему, ищи хищника подле дичи, на которую он охотится. И не ошиблись.
Но почему они не вышли на визуальный контакт, почему предпочли общение через «жучок»?
Да потому, что никому другому, кроме Куратора, я бы не поверил. А Куратор мертв! Задействовав для связи его каналы, они тем самым пытаются продемонстрировать свою в отношении меня преемственность. И еще, возможно, потому, что друзья Куратора, зная законы Конторы, не желают открывать свое инкогнито, чтобы после завершения всей этой катавасии не пришлось меня, как человека, узнавшего больше, чем ему положено, подводить под несчастный случай.
Кроме всего прочего, они сэкономили массу сил и времени. Им не надо было рыскать по городу, опознавая меня единственного среди десятков тысяч прохожих, не надо было выламывать мне руки, прося о свидании. Они нашли не меня, а микрофоны, напрямую подключенные к моим ушам, и с их помощью сказали все, что хотели сказать. Остроумно и в высшей степени экономично.
Отсюда следует самый важный на сегодня вопрос — вскрывать ящик или поостеречься? Рискнуть в попытке приобрести высокопоставленных друзей, с тем чтобьи разделить непосильное бремя свалившейся на меня ответственности, или, нарушив конторский приказ (даже подумать страшно!), удариться в бега, превратив тем возможных союзников в еще многих врагов?
День я раздумывал, три отслеживал подходы на предмет обнаружения возможной засады, минуту потрошил «ящик». Вот такой обычный для почтовых операций хронометраж. Я выполнил предписание, но, честное слово, лучше бы я ударился в бега!
В шифроприказе в самой категорической форме мне предписывалось продолжить оперативные мероприятия по раскрытию заговора и физической защите Президента. Вся ответственность за возможные последствия возлагалась персонально на меня. Подпись — Шеф-Куратор, величина для меня, рядового Резидента, поднебесная. И в конце не оставляющий ни малейших надежд гриф А-1!
Вот так! Без верхней поддержки, страховки, четко разработанного плана. Поди и сделай. Если извернешься и победишь — всего лишь честно исполнишь свой долг. Если провалишь операцию — проявишь свою профнепригодность. В помощь только маловразумительная наводка на объекты возможного присутствия заговорщиков, сумма наличных денег, на которую можно неплохо покутить пару месяцев на курортном юге, но невозможно оберечь жизнь даже начальника жэу от посягательств разгневанных отсутствием горячей воды жильцов, не то что Президента, и контактный телефон, по которому допускается звонить только в самой крайней ситуации и только один раз — считай никогда.
В какую-то подозрительную авантюру вовлекают меня. То ли бросают в бой в качестве дешевого пушечного мяса для отвлечения внимания противника от более перспективных плацдармов, где раскручивается наступление, то ли предлагая немного пострелять за передовой линией, проводят разведку боем с целью выяснения местоположения огневых точек врага. Уж больно сырым выглядит по содержанию, да и по форме тоже, отданный мне приказ. В Конторе так, наобум лазаря, обычно не работают. Не нравится мне все это. Ох, не нравится!
Правда, понимаю я происходящее или не понимаю принимаю или отвергаю, сути приказа не меняет. Его я должен исполнить с точностью до запятой. Игнорировать А-1 может позволить себе только безумец. Если бы пришедшее под таким серьезным грифом распоряжение потребовало от меня взять самого себя за глотку, я бы мгновения не сомневаясь, ухватил бы себя пальцами за собственный кадык и жал до тех пор, пока душа не вылетела бы вон. А потом, посмертно, мог бы обжаловать приказ. В общем, кругом и с песней — шагом марш! А свое мнение, если таковое имеется, можешь оставить при себе, для нужд интимной гигиены.
И я повернулся — и с песней, и с места... Потому что не привык обсуждать приказы Конторы. Потому что воспитан по-другому. Потому что не мог с полной уверенностью назвать глупостью известную мне частность, не зная целого. Я только малый винтик в механизме, обозреть который мне неподвластно. Мое дело как можно лучше крутиться на месте, которое мне укажут. А то, что в самом механизме в последнее время что-то не в порядке, что-то разладилось, — это дело не моей компетенции. Я отвечаю только за свой участок, за свою работу и за общий успех. На том стояла, стоит и стоять будет Контора! И ломать этот порядок я не вправе, какие бы сомнения меня ни одолевали.
Глава 11
— На сборы полчаса, — предупредил Технолог. — Время пошло.
Полчаса было много. У исполнителей не было личных вещей, кроме разве паспортов, выписанных на подставные фамилии. У них не было ничего, кроме рук, ног и глаз, приспособленных для единственной цели — убить. Но и эти глаза, руки, ноги не принадлежали им. Они принадлежали заговорщикам. Для того чтобы собраться исполнителям довольно было построиться.
Куда передислоцируют исполнителей, не знал даже Технолог, хотя давно ожидал подобного приказа. Теоретическая подготовка не может продолжаться вечно. Рано или поздно бойцы должны пройти обкатку на полигоне, в условиях, максимально приближенных к боевым. Технолог в свое время немало перебывал в подобных лагерях на краю земли и сейчас не предполагал, что их ожидают райские кущи. В лучшем случае какая-нибудь заброшенная воинская часть, дай Бог, чтобы не на безлюдном острове Северного Ледовитого океана или посреди пустыни.
Исполнителей развозили малыми, по два-три человека партиями в закрытых автомашинах. Начальство опасалось случайных дорожно-транспортных происшествий, боялось разом потерять весь боевой материал. Машины подгоняли к трапам грузовых, с замазанными краской иллюминаторами самолетов и, не давая оглядеться, загоняли внутрь стерильно пустых салонов. Самолет летел два часа, садился, и операция повторялась вновь, но уже в обратном порядке: впритирку к люку подходила машина, куда спешно перепрыгивали два-три единственных пассажира многотонного транспортного лайнера, дверца захлопывалась, и машина срывалась с места.
Кроме случайных аварий, заговорщики еще очень беспокоились по поводу измены, отчего к абсолютному минимуму свели контакты исполнителей с окружающим миром.
В полном составе боевики встречались уже за надежно охраняемым забором, внутри тренировочного лагеря, о месторасположении которого они не могли даже предполагать. Надумай кто-нибудь из них сбежать, он бы даже не знал, в какую сторону двигаться. Кроме того, подобная, с неожиданными географическими перемещениями, конспирация позволяла оборвать связь внедренных агентов с Большой землей, если вдруг такие умудрились просочиться в рады исполнителей. Теперь, до мгновения покушения, они бы все равно ничего и никому не могли сообщить.
Покинуть пределы лагеря исполнители могли только в, двух случаях — если их вызывали на задание или если это задание по каким-то причинам отменялось. О том когда последует этот вызов, никто в лагере знать не мог. Тревожную группу могли призвать сегодня, завтра, через год или не задействовать совсем.
Исполнителям оставалось только ждать. Ждать и каждоминутно оттачивать свое боевое мастерство. За последнее отвечал Технолог, а он знал, как добиться успеха.
Полчаса было много. У исполнителей не было личных вещей, кроме разве паспортов, выписанных на подставные фамилии. У них не было ничего, кроме рук, ног и глаз, приспособленных для единственной цели — убить. Но и эти глаза, руки, ноги не принадлежали им. Они принадлежали заговорщикам. Для того чтобы собраться исполнителям довольно было построиться.
Куда передислоцируют исполнителей, не знал даже Технолог, хотя давно ожидал подобного приказа. Теоретическая подготовка не может продолжаться вечно. Рано или поздно бойцы должны пройти обкатку на полигоне, в условиях, максимально приближенных к боевым. Технолог в свое время немало перебывал в подобных лагерях на краю земли и сейчас не предполагал, что их ожидают райские кущи. В лучшем случае какая-нибудь заброшенная воинская часть, дай Бог, чтобы не на безлюдном острове Северного Ледовитого океана или посреди пустыни.
Исполнителей развозили малыми, по два-три человека партиями в закрытых автомашинах. Начальство опасалось случайных дорожно-транспортных происшествий, боялось разом потерять весь боевой материал. Машины подгоняли к трапам грузовых, с замазанными краской иллюминаторами самолетов и, не давая оглядеться, загоняли внутрь стерильно пустых салонов. Самолет летел два часа, садился, и операция повторялась вновь, но уже в обратном порядке: впритирку к люку подходила машина, куда спешно перепрыгивали два-три единственных пассажира многотонного транспортного лайнера, дверца захлопывалась, и машина срывалась с места.
Кроме случайных аварий, заговорщики еще очень беспокоились по поводу измены, отчего к абсолютному минимуму свели контакты исполнителей с окружающим миром.
В полном составе боевики встречались уже за надежно охраняемым забором, внутри тренировочного лагеря, о месторасположении которого они не могли даже предполагать. Надумай кто-нибудь из них сбежать, он бы даже не знал, в какую сторону двигаться. Кроме того, подобная, с неожиданными географическими перемещениями, конспирация позволяла оборвать связь внедренных агентов с Большой землей, если вдруг такие умудрились просочиться в рады исполнителей. Теперь, до мгновения покушения, они бы все равно ничего и никому не могли сообщить.
Покинуть пределы лагеря исполнители могли только в, двух случаях — если их вызывали на задание или если это задание по каким-то причинам отменялось. О том когда последует этот вызов, никто в лагере знать не мог. Тревожную группу могли призвать сегодня, завтра, через год или не задействовать совсем.
Исполнителям оставалось только ждать. Ждать и каждоминутно оттачивать свое боевое мастерство. За последнее отвечал Технолог, а он знал, как добиться успеха.
Глава 12
Этот третий объект заинтересовал меня больше всего. «Зацепил» он меня, как говорят в нашей среде. Все прочие из перечисленных в конторском списке оказались стопроцентными пустышками. Если заговорщики и использовали их, то лишь для каких-нибудь пустяков вроде изготовления запрещенных к производству отравляющих, наркотических, взрывчатых и т.п. веществ. А вот третий... Я привык доверять своей интуиции, а здесь, на подходах к «тройке», она просто зашкаливала, словно миноискатель, упершийся «хоботом» в связку противотанковых мин, Я был почти уверен, что нашел. Но уверенность равная фактам, хождения в отчетах не имеет. Требовались более веские, чем подозрения, аргументы. Добыть их можно было, только приблизившись непосредственно к объекту.
Облазив окрестные высотки, я убедился, что без соответствующей подготовки незамеченным к искомому забору не подобраться. Охрана была налажена с использованием самых современных средств обнаружения и сигнализации. Рассматривая панорамные, то есть снятые вкруговую — через каждые 15-20 градусов, — фотографии объекта, запуская в охранную зону различных, величиной от кошки до теленка, животных, прощупывая территорию приборами электромагнитного обнаружения, я «срисовал» по меньшей мере четыре кольца обороны — от простейших сигнальных натяжного действия мин до ультразвукового сканера. Одно это доказывало, что за этим заборчиком располагается не скаутский лагерь и лаже не колония для содержания особо опасных рецидивистов. Тех так не охраняют. Невидимый простому глазу технозабор оберегал куда более серьезные тайны.
Облазив окрестные высотки, я убедился, что без соответствующей подготовки незамеченным к искомому забору не подобраться. Охрана была налажена с использованием самых современных средств обнаружения и сигнализации. Рассматривая панорамные, то есть снятые вкруговую — через каждые 15-20 градусов, — фотографии объекта, запуская в охранную зону различных, величиной от кошки до теленка, животных, прощупывая территорию приборами электромагнитного обнаружения, я «срисовал» по меньшей мере четыре кольца обороны — от простейших сигнальных натяжного действия мин до ультразвукового сканера. Одно это доказывало, что за этим заборчиком располагается не скаутский лагерь и лаже не колония для содержания особо опасных рецидивистов. Тех так не охраняют. Невидимый простому глазу технозабор оберегал куда более серьезные тайны.