— А вдруг у Вислоухого пароля нет? — опять спросила Таня.
— Бросимся на Костоедова все сразу, свяжем!
— У него же наган. Мы с Таней видели.
— Ничего, справимся. Нас четверо. Вислоухому о Костоедове не говорить.
— Понятно, Петька!
Когда они залетели в домик без крыши, бандит по-прежнему лежал на спине. Опухшие ноги чуть согнуты. Зубы оскалены, как у мертвеца. Шурка в страхе попятился. Таня внимательно посмотрела в полуоткрытые глаза.
— Петька, он, кажется, не дышит.
Ни слова не говоря, Петька подскочил к бандиту и стал трясти его за плечо:
— Дядя, дядя! Проснись!
Толстое тело бандита только качалось. Но кажется, лязгнули зубы. Таня с Шуркой со страхом наблюдали за Петькой. Он не боясь, прислонился ухом к левой стороне груди. Затаил дыхание, прислушался — сердце работает. Вскочил на ноги, вытер пот со лба. И вдруг, схватив бандита за волосы, стал трясти;
— Дядя! Дядя! Проснись, беда!
Он тряс с остервенением, как будто хотел оторвать бандиту голову. Вислоухий застонал, толстые губы зашевелились:
— Воды! Умираю! Воды!
Петька только глянул на котелок, и Таня, схватив его, пулей вылетела на улицу. Вслед за ней помчался Шурка.
Вернулись они быстро. Вода была зеленоватая и резко пахла болотом. Почти полкотелка Петька вылил на голову Вислоухому. Он пришёл в создание. И стал, как жаба, шлёпать губами. Зелёную струю Петька направил ему в рот. Отбросив котелок в сторону, снова стал трясти Вислоухого. Наконец, он открыл мутные глаза, захрипел:
— Ребята, не бросайте меня.
— Дядя, мы не бросим, только ответь нам, если бы ты встретился с Костоедовым, как бы он тебя узнал? Документ ты должен ему показать или что?
Бандит всхлипнул:
— Теперь я с ним встречусь на том свете…
— Дядя, я серьёзно спрашиваю.
— Документов никаких. Нужно любое предложение, но из четырех слов. Чтоб первое было родина, остальные любые, но только на «р».
Вислоухий что-то хрипло прошептал и замолк. Петька вцепился в него как клещ:
— Дядя, пароль, свой пароль скажи!
Вислоухий открыл глаза. Недоумевающе посмотрел па Петьку.
— Дядя, пароль нам скажи!
— Четыре «рэ».
— Свой, какой ты должен сказать?
Вислоухий облизнул губы и явственно произнёс;
— Родина радостно раскинула руки. — Он тяжело задышал: — Ребятки, не бросайте меня, я отлежусь, подождите.
— Дядя, мы тебя не бросим.
Вислоухий закрыл глаза.
Тихо затворили дверь, подпёрли её досками и понеслись. Из оврага выскочили в том месте, где Петька скатывался кубарем. Отдышавшись, пошли медленно.
Неожиданно между камней показалась голова Костоедова. И рука. И тяжёлый наган, наведённый на ребят.
— Стойте! — Он щёлкнул курком нагана: — А ну, говорите пароль! — Костоедов явно нацелился Тане в голову.
Шурка бесстрашно шагнул вперёд.
— Стой! Куда прёшь!
— Родина радостно раскинула руки.
Шурка ещё стоял, оцепенев, ожидая выстрела, а Костоедов, уже опершись на палку, встал, сунул за пазуху наган.
— Вижу, свои. Верю. От Сашика заветные слова мне принесли, — Костоедов заулыбался. — Напугал вас. Извините. Время военное.
ГЛАВА 17
ГЛАВА 18
— Бросимся на Костоедова все сразу, свяжем!
— У него же наган. Мы с Таней видели.
— Ничего, справимся. Нас четверо. Вислоухому о Костоедове не говорить.
— Понятно, Петька!
Когда они залетели в домик без крыши, бандит по-прежнему лежал на спине. Опухшие ноги чуть согнуты. Зубы оскалены, как у мертвеца. Шурка в страхе попятился. Таня внимательно посмотрела в полуоткрытые глаза.
— Петька, он, кажется, не дышит.
Ни слова не говоря, Петька подскочил к бандиту и стал трясти его за плечо:
— Дядя, дядя! Проснись!
Толстое тело бандита только качалось. Но кажется, лязгнули зубы. Таня с Шуркой со страхом наблюдали за Петькой. Он не боясь, прислонился ухом к левой стороне груди. Затаил дыхание, прислушался — сердце работает. Вскочил на ноги, вытер пот со лба. И вдруг, схватив бандита за волосы, стал трясти;
— Дядя! Дядя! Проснись, беда!
Он тряс с остервенением, как будто хотел оторвать бандиту голову. Вислоухий застонал, толстые губы зашевелились:
— Воды! Умираю! Воды!
Петька только глянул на котелок, и Таня, схватив его, пулей вылетела на улицу. Вслед за ней помчался Шурка.
Вернулись они быстро. Вода была зеленоватая и резко пахла болотом. Почти полкотелка Петька вылил на голову Вислоухому. Он пришёл в создание. И стал, как жаба, шлёпать губами. Зелёную струю Петька направил ему в рот. Отбросив котелок в сторону, снова стал трясти Вислоухого. Наконец, он открыл мутные глаза, захрипел:
— Ребята, не бросайте меня.
— Дядя, мы не бросим, только ответь нам, если бы ты встретился с Костоедовым, как бы он тебя узнал? Документ ты должен ему показать или что?
Бандит всхлипнул:
— Теперь я с ним встречусь на том свете…
— Дядя, я серьёзно спрашиваю.
— Документов никаких. Нужно любое предложение, но из четырех слов. Чтоб первое было родина, остальные любые, но только на «р».
Вислоухий что-то хрипло прошептал и замолк. Петька вцепился в него как клещ:
— Дядя, пароль, свой пароль скажи!
Вислоухий открыл глаза. Недоумевающе посмотрел па Петьку.
— Дядя, пароль нам скажи!
— Четыре «рэ».
— Свой, какой ты должен сказать?
Вислоухий облизнул губы и явственно произнёс;
— Родина радостно раскинула руки. — Он тяжело задышал: — Ребятки, не бросайте меня, я отлежусь, подождите.
— Дядя, мы тебя не бросим.
Вислоухий закрыл глаза.
Тихо затворили дверь, подпёрли её досками и понеслись. Из оврага выскочили в том месте, где Петька скатывался кубарем. Отдышавшись, пошли медленно.
Неожиданно между камней показалась голова Костоедова. И рука. И тяжёлый наган, наведённый на ребят.
— Стойте! — Он щёлкнул курком нагана: — А ну, говорите пароль! — Костоедов явно нацелился Тане в голову.
Шурка бесстрашно шагнул вперёд.
— Стой! Куда прёшь!
— Родина радостно раскинула руки.
Шурка ещё стоял, оцепенев, ожидая выстрела, а Костоедов, уже опершись на палку, встал, сунул за пазуху наган.
— Вижу, свои. Верю. От Сашика заветные слова мне принесли, — Костоедов заулыбался. — Напугал вас. Извините. Время военное.
ЦЕНТРУ (ИЗ ТОКИО)
группа «Феникс» будет выброшена в квадрате А-59-Е по таблице Центра для поиска золота в лабиринте Гаусса. Кроме группы «Феникс», на борту «Юнкерса» будут десять человек. Их выбросят на подходе к городу Катушевску для диверсии на военных коммуникациях наших войск. Жду ваших указаний.
Авдеев
ГЛАВА 17
Костоедов хромал впереди. Шурка шёл рядом с ним. Петька с Таней отстали, потому что у Тани от волнения закололо в груди. Она боялась за Тимку и уговаривала напасть сейчас на Костоедова, отобрать наган и выпустить Тимку.
— Нельзя, Таня, нападать — дорогу до лабиринта знает только он.
За Тимку беспокоились напрасно. Он сидел в сарае и спокойно жевал румяные лепёшки. Увидев всех живых и здоровых, улыбнулся.
— Деда, ребятам можно пошамать?
— Несомненно, пусть откушают превосходные лепёшки, мука крупчатка. Сашик ещё до войны привозил.
Пропустив в сарай Петьку, Таню и Шурку, дед зыркнул по сторонам. Зашёл и сел на старую сосновую чурку. Посмотрел, как жадно, давясь кусками, ест Шурка Подметкин, и сказал:
— Поживите у меня недельку-другую, откормитесь, отдохнёте от передряг житейских. А то взъерошенные и насторожённые, как волчата.
Петька подумал о Вислоухом. Может очухаться, закричать и тогда… Петьке стало страшно. Запив большим глотком кусок лепёшки, поставил кружку и сказал твёрдо:
— Нельзя, дедушка, нам тянуть. Задание провалим. Нас тот дяденька предупреждал, что в случае чего вашего сына фашисты мучить начнут.
— Понятно, фашисты ни с кем не посчитаются. Идти-то я с вами не могу. Нога, словно проволокой перТяним советского правительства.
Услышав такое, Таня закашлялась и чуть не захлебнулась водой.
— Да-а! — старик сокрушённо покачал головой.
Выручать надо Сашика. Если что… Родина ему не простит. Перед самой войной приезжал ко мне, сказал о секретном задании. И чтоб до меня бандиты не добрались, соорудил эту неправдоподобную могилу.
Лицо у Костоедова сделалось злым.
— Того-то мужичка, который с вами в милиции сидел, его одного посылали?
— Ничего он нам не говорил. Велел только разыскать вас и передать, чтоб золото из лабиринта вынесли на поверхность. И каждую ночь зажигали костры возле Гаусса на поляне. Он сказал: «Там такая поляна есть, чтоб самолёту приземлиться».
Старик заволновался, стал ладонями гладить бороду.
— Поляна— то есть, а как костры расставлять?
— Дяденька говорил: по краям поляны, четырехугольником.
Петька врал уверенно. И Шурке казалось, что им действительно так приказывали.
— А что, ребятки, самолётик-то немецкий или японский будет?
— Такого он ничего не говорил. Сказал, чтоб золото вытащили и костры, как первый лист, говорит, жёлтый полетит, начинали жечь. И ждать самолёта. Задание, сказал, государственное, нужное для обороны СССР.
Старик заволновался. Не обращая внимания на ребят, вытащил револьвер из-за пояса, положил в карман. Встал. Вышел из сарая, снова зашёл и, как в бреду, шептал:
— Сашик— молодец, самолёт пришлёт, как обещал. Молодец… Хватит золотишку-то лежать в тайниках, пусть послужит великому делу.
Костоедов размашисто перекрестился.
— Дедушка, а все-то золото войдёт в самолёт?
— Не знаю. Тяжесть в нём большая. На своих руках, можно сказать, я его туда нёс. От колчаковцев прятал. Для республики берег. Сейчас попросила Родина — берите! Пусть Советской республике послужит.
Старик прошёлся по сараю и сказал то, что желали мысленно и Петька, и Таня, и Тимка, и Шурка.
— Ребята, — сказал он, — выручили вы меня и моего сына один раз, прошу, выручите и сейчас.
— Что, дедушка, сделать?
— Не могу я на такой ноге идти с вами. Вылечиться мне нужно. Я прошу вас, идите одни, я подробную карту дам. Берестяночка лежит у меня. По ней дойдёте до Гаусса. Вынесите золотишко на поверхность. А я через недельку к вам туда приду.
Дедушка, а в этом самом Гауссе мы не заблудимся?
— Погоди, девочка, все растолкую в подробностях. Есть у нас ещё время. А сейчас давайте похлебочку соорудим. На сон грядущий покушаете. Ночку переночуете, а завтра с утра и в путь-дорогу пойдёте. Я одежонку вам кое-какую посмотрю, еды приготовлю.
Дед попросил насобирать ему для костра сухих веток, шепок, сучков. Ребята сбросили рваные курточки на дедовское крыльцо. Шуркину положили сверху так, чтобы из кармана немного выглядывал милицейский протокол. Когда они вернулись с охапками щепок, старик уже начистил полведра картошки. Петька посмотрел на крыльцо. Шуркина куртка лежала так же. Из кармана высовывался уголок протокола, но только чуточку меньше.
Похлёбка казалась необычайно вкусной, потому что ребята давно не ели солёной пищи.
— В милиции-то, поди, совсем не кормили?
— За три дня ломоть хлеба на четверых, — ответил Тимка.
— Ну, ничего, скоро разбогатеем, — Костоедов повернулся к Шурке, — ты как командир смотри там в Гауссе, чтоб ни одна золотая вещица не пропала, чтоб ни один слиточек не ускользнул.
— Куда ему деться, дедуля?
— Верю я, верю! Просто уж беспокоюсь — добро-то государственное. На один слиточек, считай, можно сто пулемётов сделать.
Заря угасала. Наступали сумерки. Уже нельзя было рассмотреть очертания стариковского дома. Слился с землёй и кустами сарайчик с маленькой дверкой, обитой ржавой жестью. Откуда-то из темноты, со стороны разрушенной деревни, доносился печальный щебет птиц.
Костоедов постоянно потирал ладони над костром, как будто у него мёрзли пальцы. И улыбался.
Ребята чутко вслушивались в наступившую теп ноту. Они боялись, что там, в полуразрушенном домике, Вислоухий пришёл в сознание. Ищет их. И, учуяв запах дыма, может прийти к костру.
Старик вдруг поднял голову. Таня, Петька, Шурка и Тимка тоже услышали какие-то звуки. Будто кто-то шёл в темноте, не поднимая ног. В руке Костоедова сверкнул наган с длинным стволом. Но звуки стихли.
— Дедуль, кто это?
— Кто знает? Сколько здесь живу, все по ночам чудится, что люди вокруг ходят, а то вдруг, кажется, что мёртвые поднимаются. Одичал я в одиночестве, того и гляди, что умом свихнусь.
Старик ещё раз прислушался и, успокоившись, спрятал наган.
— Дедуль, а мёртвые этот лабиринт Гаусса не раз грабили? — обнаглев, спросил Шурка. — А то, может, нам и не ходить..
— Командирам тебя выбрали, а ты трусишь, мёртвых боишься. Живых опасаться надо, а с мертвецами легче всего.
— Нам, дедуля, завтра идти. Мы не знаем куда, а вы нас ещё этими покойниками запугали.
— Узнаете, все узнаете.
Взошла луна. Костоедов встал:
— Время спать. Пойдёмте. Я вас в сараюшке устрою. У меня там нары, тулуп.
Пошли за стариком. Встревожились. Поглядывали па яркую луну. Она, как прожектор парохода, освещала разрушенные домики. В сарайчике оказалось очень уютно. Широкие нары, зелёный сундук, кадушка с растением, похожим на целебный женьшень. В углу — деревянные грабли, метёлка и лопата.
— Располагайтесь, а я пойду вам на утро приготовлю пищи да одежонку кой-какую посмотрю.
В дверях старик повернулся:
— У кого хорошая память, пойдёмте со мной, карту дам и расскажу кое-что.
Идти сейчас должен был Шурка, потому что командиром назвали его. Но он испугался. И едва выдавил из себя:
— Петька, иди ты, у меня опять спина заболела.
Петька ушёл с Костоедовьм. Тимка наблюдал за ними в щель. Тихо спросил:
— Испугался Шурка?
— Чего бояться. Просто мне с ним противно быть. Петька вернулся совсем быстро и бодро сказал:
— Все в порядке!
— Карту дал?
— Дал. До Гаусса, ребята, идти далековато.
Петька показал берестяной ремешок. В полутьме Тимка разглядел на нём узкие глубокие бороздки, сделанные острым ножом.
— На ней план Гаусса есть?
— Только дорога туда. Лабиринт узнаем по зелёной острой скале. Она из нефрита. На скале Костоедов высек стрелку, которая показывает на вход.
— А внутри как искать будем?
— Там шесть коридоров, ползти надо в самый узкий.
Карту-берестянку Петька засунул в пояс брюк.
— Что старик сейчас делает? — спросил Шурка.
— Снаряжение взялся готовить: сумку, верёвки…
— Петька, а с Вислоухим как?
— Пусть лежит. Пойдём утром, захватим.
— Возвращаться за ним придётся.
— Ничего не поделаешь. Бросать его нельзя, начнёт орать. Старик услышит.
Ребята вышли на улицу. Тишина. Далеко, в стороне деревни, блестела крыша опрокинутого костёла. У старика в избушке горел свет. Приткнувшись к свече, он что-то чинил, откусывая нитку зубами.
Вернулись в сарайчик. Легли на нары, накрывшись сверху тяжёлым тулупом. Ночной ветерок, залетая в открытую дверь, приносил запах степи.
— Петька, почему этого белогвардейца чекисты не взяли? — спросил Шурка.
— Успел скрыться. Фамилию сменил.
— А ловко ты ему насчёт самолёта наврал и про костры. Он поверил сразу.
— Ничего, разобьём фашистов, их всех соберут, говорил мне капитан Платонов.
Прислонив ухо к щели, за стенкой сарая стоял старик Костоедов.
— Как откроет, бросайтесь на него, сразу прошептал Петька.
Но старик и не думал подходить к двери. Он чем-то прошуршал у стены и снова ушёл. Потом опять шаги и снова шорох чего-то сухого.
— Сеном обкладывает, — шепнул Тимка, — жечь будет.
У Тани мелко застучали зубы. Тимка разбудил Шурку и предупредил:
— Молчи! Выберемся.
У стены зашуршало, и старик опять ушёл. Издалека донёсся скрип двери. Костоедов, видимо, поднялся в дом за спичками или за какой-нибудь зажигалкой.
— Петька, рыть быстро надо, — прошептал из угла Тимка.
Звякнуло железо, полетели комья земли. Таня поняла — подкоп.
Когда старик не спеша, вернулся обратно, в сарайчике уже никого не было, дыру у противоположной стены он не заметил. Она была хорошо закрыта сухим сеном. Ребята залегли в канаве. Обтирая потные лица, следили за Костоедовым.
Он покосился на побледневшую луну и, опираясь на трость, прислушался к тишине в сарае. Вынул из кармана кремень, огниво. Ловко ударил. Искры брызнули на сено. Полыхнуло пламя. Старик откачнулся и перекрестился. Огонь загудел. Защёлкал. Взвился лёгкий пепел. Красные языки поползли по доскам сарая.
Послышалась молитва:
— Спасибо тебе, господи, что помог мне разузнать лазутчиков, посланных окаянными коммунистами.
Он неистово крестился. Но «лазутчики» были далеко. Бешеным аллюром они неслись по оврагу в сторону Жаргино. Опережая их, прыгали по камням их лёгкие тени.
— Нельзя, Таня, нападать — дорогу до лабиринта знает только он.
За Тимку беспокоились напрасно. Он сидел в сарае и спокойно жевал румяные лепёшки. Увидев всех живых и здоровых, улыбнулся.
— Деда, ребятам можно пошамать?
— Несомненно, пусть откушают превосходные лепёшки, мука крупчатка. Сашик ещё до войны привозил.
Пропустив в сарай Петьку, Таню и Шурку, дед зыркнул по сторонам. Зашёл и сел на старую сосновую чурку. Посмотрел, как жадно, давясь кусками, ест Шурка Подметкин, и сказал:
— Поживите у меня недельку-другую, откормитесь, отдохнёте от передряг житейских. А то взъерошенные и насторожённые, как волчата.
Петька подумал о Вислоухом. Может очухаться, закричать и тогда… Петьке стало страшно. Запив большим глотком кусок лепёшки, поставил кружку и сказал твёрдо:
— Нельзя, дедушка, нам тянуть. Задание провалим. Нас тот дяденька предупреждал, что в случае чего вашего сына фашисты мучить начнут.
— Понятно, фашисты ни с кем не посчитаются. Идти-то я с вами не могу. Нога, словно проволокой перТяним советского правительства.
Услышав такое, Таня закашлялась и чуть не захлебнулась водой.
— Да-а! — старик сокрушённо покачал головой.
Выручать надо Сашика. Если что… Родина ему не простит. Перед самой войной приезжал ко мне, сказал о секретном задании. И чтоб до меня бандиты не добрались, соорудил эту неправдоподобную могилу.
Лицо у Костоедова сделалось злым.
— Того-то мужичка, который с вами в милиции сидел, его одного посылали?
— Ничего он нам не говорил. Велел только разыскать вас и передать, чтоб золото из лабиринта вынесли на поверхность. И каждую ночь зажигали костры возле Гаусса на поляне. Он сказал: «Там такая поляна есть, чтоб самолёту приземлиться».
Старик заволновался, стал ладонями гладить бороду.
— Поляна— то есть, а как костры расставлять?
— Дяденька говорил: по краям поляны, четырехугольником.
Петька врал уверенно. И Шурке казалось, что им действительно так приказывали.
— А что, ребятки, самолётик-то немецкий или японский будет?
— Такого он ничего не говорил. Сказал, чтоб золото вытащили и костры, как первый лист, говорит, жёлтый полетит, начинали жечь. И ждать самолёта. Задание, сказал, государственное, нужное для обороны СССР.
Старик заволновался. Не обращая внимания на ребят, вытащил револьвер из-за пояса, положил в карман. Встал. Вышел из сарая, снова зашёл и, как в бреду, шептал:
— Сашик— молодец, самолёт пришлёт, как обещал. Молодец… Хватит золотишку-то лежать в тайниках, пусть послужит великому делу.
Костоедов размашисто перекрестился.
— Дедушка, а все-то золото войдёт в самолёт?
— Не знаю. Тяжесть в нём большая. На своих руках, можно сказать, я его туда нёс. От колчаковцев прятал. Для республики берег. Сейчас попросила Родина — берите! Пусть Советской республике послужит.
Старик прошёлся по сараю и сказал то, что желали мысленно и Петька, и Таня, и Тимка, и Шурка.
— Ребята, — сказал он, — выручили вы меня и моего сына один раз, прошу, выручите и сейчас.
— Что, дедушка, сделать?
— Не могу я на такой ноге идти с вами. Вылечиться мне нужно. Я прошу вас, идите одни, я подробную карту дам. Берестяночка лежит у меня. По ней дойдёте до Гаусса. Вынесите золотишко на поверхность. А я через недельку к вам туда приду.
Дедушка, а в этом самом Гауссе мы не заблудимся?
— Погоди, девочка, все растолкую в подробностях. Есть у нас ещё время. А сейчас давайте похлебочку соорудим. На сон грядущий покушаете. Ночку переночуете, а завтра с утра и в путь-дорогу пойдёте. Я одежонку вам кое-какую посмотрю, еды приготовлю.
Дед попросил насобирать ему для костра сухих веток, шепок, сучков. Ребята сбросили рваные курточки на дедовское крыльцо. Шуркину положили сверху так, чтобы из кармана немного выглядывал милицейский протокол. Когда они вернулись с охапками щепок, старик уже начистил полведра картошки. Петька посмотрел на крыльцо. Шуркина куртка лежала так же. Из кармана высовывался уголок протокола, но только чуточку меньше.
Похлёбка казалась необычайно вкусной, потому что ребята давно не ели солёной пищи.
— В милиции-то, поди, совсем не кормили?
— За три дня ломоть хлеба на четверых, — ответил Тимка.
— Ну, ничего, скоро разбогатеем, — Костоедов повернулся к Шурке, — ты как командир смотри там в Гауссе, чтоб ни одна золотая вещица не пропала, чтоб ни один слиточек не ускользнул.
— Куда ему деться, дедуля?
— Верю я, верю! Просто уж беспокоюсь — добро-то государственное. На один слиточек, считай, можно сто пулемётов сделать.
Заря угасала. Наступали сумерки. Уже нельзя было рассмотреть очертания стариковского дома. Слился с землёй и кустами сарайчик с маленькой дверкой, обитой ржавой жестью. Откуда-то из темноты, со стороны разрушенной деревни, доносился печальный щебет птиц.
Костоедов постоянно потирал ладони над костром, как будто у него мёрзли пальцы. И улыбался.
Ребята чутко вслушивались в наступившую теп ноту. Они боялись, что там, в полуразрушенном домике, Вислоухий пришёл в сознание. Ищет их. И, учуяв запах дыма, может прийти к костру.
Старик вдруг поднял голову. Таня, Петька, Шурка и Тимка тоже услышали какие-то звуки. Будто кто-то шёл в темноте, не поднимая ног. В руке Костоедова сверкнул наган с длинным стволом. Но звуки стихли.
— Дедуль, кто это?
— Кто знает? Сколько здесь живу, все по ночам чудится, что люди вокруг ходят, а то вдруг, кажется, что мёртвые поднимаются. Одичал я в одиночестве, того и гляди, что умом свихнусь.
Старик ещё раз прислушался и, успокоившись, спрятал наган.
— Дедуль, а мёртвые этот лабиринт Гаусса не раз грабили? — обнаглев, спросил Шурка. — А то, может, нам и не ходить..
— Командирам тебя выбрали, а ты трусишь, мёртвых боишься. Живых опасаться надо, а с мертвецами легче всего.
— Нам, дедуля, завтра идти. Мы не знаем куда, а вы нас ещё этими покойниками запугали.
— Узнаете, все узнаете.
Взошла луна. Костоедов встал:
— Время спать. Пойдёмте. Я вас в сараюшке устрою. У меня там нары, тулуп.
Пошли за стариком. Встревожились. Поглядывали па яркую луну. Она, как прожектор парохода, освещала разрушенные домики. В сарайчике оказалось очень уютно. Широкие нары, зелёный сундук, кадушка с растением, похожим на целебный женьшень. В углу — деревянные грабли, метёлка и лопата.
— Располагайтесь, а я пойду вам на утро приготовлю пищи да одежонку кой-какую посмотрю.
В дверях старик повернулся:
— У кого хорошая память, пойдёмте со мной, карту дам и расскажу кое-что.
Идти сейчас должен был Шурка, потому что командиром назвали его. Но он испугался. И едва выдавил из себя:
— Петька, иди ты, у меня опять спина заболела.
Петька ушёл с Костоедовьм. Тимка наблюдал за ними в щель. Тихо спросил:
— Испугался Шурка?
— Чего бояться. Просто мне с ним противно быть. Петька вернулся совсем быстро и бодро сказал:
— Все в порядке!
— Карту дал?
— Дал. До Гаусса, ребята, идти далековато.
Петька показал берестяной ремешок. В полутьме Тимка разглядел на нём узкие глубокие бороздки, сделанные острым ножом.
— На ней план Гаусса есть?
— Только дорога туда. Лабиринт узнаем по зелёной острой скале. Она из нефрита. На скале Костоедов высек стрелку, которая показывает на вход.
— А внутри как искать будем?
— Там шесть коридоров, ползти надо в самый узкий.
Карту-берестянку Петька засунул в пояс брюк.
— Что старик сейчас делает? — спросил Шурка.
— Снаряжение взялся готовить: сумку, верёвки…
— Петька, а с Вислоухим как?
— Пусть лежит. Пойдём утром, захватим.
— Возвращаться за ним придётся.
— Ничего не поделаешь. Бросать его нельзя, начнёт орать. Старик услышит.
Ребята вышли на улицу. Тишина. Далеко, в стороне деревни, блестела крыша опрокинутого костёла. У старика в избушке горел свет. Приткнувшись к свече, он что-то чинил, откусывая нитку зубами.
Вернулись в сарайчик. Легли на нары, накрывшись сверху тяжёлым тулупом. Ночной ветерок, залетая в открытую дверь, приносил запах степи.
— Петька, почему этого белогвардейца чекисты не взяли? — спросил Шурка.
— Успел скрыться. Фамилию сменил.
— А ловко ты ему насчёт самолёта наврал и про костры. Он поверил сразу.
— Ничего, разобьём фашистов, их всех соберут, говорил мне капитан Платонов.
Прислонив ухо к щели, за стенкой сарая стоял старик Костоедов.
ТОКИО. АВДЕЕВУ.Таня проснулась от того, что сильно стучало сердце, как перед большой бедой. Она спрыгнула с нар, пробралась к двери, пощупала руками. Дверь была закрыта наглухо. Кинулась к парам. Разбудила Петьку и Тимку. Втроём налегли на дверь. Бесполезно. Послышались шаги. Ребята прижались к двери.
Примите все меры посадке дальнеполетного самолёта «Юнкерс» в квадрате В-39-И по таблице Центра.
Охрана квадрата обеспечена… При невозможности этого варианта прошу приложить усилия ликвидации самолёта с диверсантами.
Вершинин
— Как откроет, бросайтесь на него, сразу прошептал Петька.
Но старик и не думал подходить к двери. Он чем-то прошуршал у стены и снова ушёл. Потом опять шаги и снова шорох чего-то сухого.
— Сеном обкладывает, — шепнул Тимка, — жечь будет.
У Тани мелко застучали зубы. Тимка разбудил Шурку и предупредил:
— Молчи! Выберемся.
У стены зашуршало, и старик опять ушёл. Издалека донёсся скрип двери. Костоедов, видимо, поднялся в дом за спичками или за какой-нибудь зажигалкой.
— Петька, рыть быстро надо, — прошептал из угла Тимка.
Звякнуло железо, полетели комья земли. Таня поняла — подкоп.
Когда старик не спеша, вернулся обратно, в сарайчике уже никого не было, дыру у противоположной стены он не заметил. Она была хорошо закрыта сухим сеном. Ребята залегли в канаве. Обтирая потные лица, следили за Костоедовым.
Он покосился на побледневшую луну и, опираясь на трость, прислушался к тишине в сарае. Вынул из кармана кремень, огниво. Ловко ударил. Искры брызнули на сено. Полыхнуло пламя. Старик откачнулся и перекрестился. Огонь загудел. Защёлкал. Взвился лёгкий пепел. Красные языки поползли по доскам сарая.
Послышалась молитва:
— Спасибо тебе, господи, что помог мне разузнать лазутчиков, посланных окаянными коммунистами.
Он неистово крестился. Но «лазутчики» были далеко. Бешеным аллюром они неслись по оврагу в сторону Жаргино. Опережая их, прыгали по камням их лёгкие тени.
ГЛАВА 18
Вислоухий ночью, по-видимому, искал ребят. Сейчас он спал напротив окна с выбитыми стёклами: Толстые ладони положил под голову, ноги подтянул и, шумно вдыхая воздух, храпел.
— Дядя, вставай. Идти надо, — тряс его Тимка.
Вислоухий не реагировал. По открытым дверям, по стене, по гнилому полу прыгали блики огня.
Петька отошёл от окна и закричал не своим голосом:
— Вставай! Чекисты окружают!
Вислоухий вскочил на ноги, сделал шаг назад, как будто собирался бежать, но ойкнул от боли и свалился на пол:
— Не убивайте меня!
— Дядя, никто тебя убивать не хочет, нужно уходить отсюда.
— Обождите, боль у меня жуткая, — он сел, поджимая ногу. Потянул носом: Дымом пахнет, не мы ли горим.
— За оврагом мы сарай зажгли, дорогу искали.
— Вы, ребята, поосторожнее. На огонь всякий может придти. И зверь, и человек нехороший. И возьмут нас, как цыплят на сковородке.
— Дядя, ты идти можешь?
— Смогу я, не бросайте меня, смогу!
За ночь опухоль у Вислоухого заметно убавилась, но шагать без трости он не мог. При каждом шаге приседал и громко ойкал. От его ойканья вздрагивал Шурка, с тревогой посматривая в сторону далёкого огня.
— Быстрей! Дядя, как можно быстрей, — торопил Петька. — И не кричи громко, а то оставим и убежим.
Вислоухий понимал, что, значит, остаться здесь одному в таком состоянии. Он торопился изо всех сил. Волосы висели мокрыми сосулями, по щекам текли липкие капли пота. Теперь он не жаловался, а только скрипел от боли зубами.
Начинался рассвет. Впереди Тимка рассмотрел длинную цепь зелёных холмов.
— До солнца нужно за тот вал спрятаться, — сказал он Петьке. И ещё тише добавил: — Вдруг у старика есть бинокль.
Серая птичка, похожая на жаворонка, взвилась вертикально вверх и переливистой трелью приветствовала утро. Ей сразу же ответила другая, потом третья… До земляного спасительного вала оставалось совсем немного, когда Вислоухий, заглядевшись на птиц, споткнулся. Он закричал от боли на всю степь и свалился на сухую землю.
— Чтоб тебя разорвало, кулема неповоротливая, — сказал Тимка, Он передал Тане лук, бросил па землю капкан и стал поднимать тяжёлую тушу.
— Вставай, дядя! Ну, вставай же!
— Сейчас, ребята, сейчас, полежу трохи и встану.
Но сам не пытался даже шевелиться. Пробовали его поднять, и тут Шурка нечаянно задел ему ногу. От жуткого рёва, казалось, подпрыгнули на горизонте низкие горы. Губы у Вислоухого посинели, на переносице вздулась толстая жила.
— Ты что, — набросился на Шурку Тимка, — не видел куда наступал!
— Я нечаянно, — виновато ответил Шурка.
— Давайте волоком, — сказал Петька, — за вал затащим, а там пусть лежит хоть сто лет.
Расстелили телогрейку и стали закатывать на неё Вислоухого. Он застонал, открыл глаза и стал умолять, чтоб его не бросали. Увидел низко летящих ворон и запричитал:
— Я буду вашим рабом, не оставляйте, я не хочу, чтоб меня расклевали вороны.
Не обращая внимания на всхлипывания, потащили Вислоухого наверх. Напрягались до предела, со страхом поглядывая на зарю. Стоит сейчас взойти солнцу, и Костоедов своими злыми глазами разглядит крохотные фигурки на горизонте.
Выдохлись на вершине вала. Вислоухий пробовал ползти, но руки разъезжались. Тогда его обмотали верёвкой и потащили на буксире. С вершины вала скатили, словно мешок с картошкой. И как по сигналу из-за горизонта сразу брызнули ослепительные лучи солнца.
Петька снял с Вислоухого верёвки и смотал их себе на пояс, чтоб освободить руки от мешка. Вислоухого накрыли телогрейкой и сели отдыхать.
Здесь, за холмистым валом, степь была веселее.
Виднелись высокие цветы и островки небольших кустиков. Золотыми разливами колыхался ковыль. Кое-где зелёными горбами поднимались курганы.
Петька, косясь на Вислоухого, вынул берестяную карту, стрелку от компаса, иголку. С Тимкой они быстро наметили маршрут.
Шурка сидел рядом с Таней. Они рассматривали лицо Вислоухого: синие губы, глаза заплыли.
— Как очухается, надобно его спросить, где у него болит. Может, нутренность какая отлетела. В трещину-то он шмякнулся свысока. Если нутренность с места сошла — пиши пропало. Пятаки заказывай.
— Какие, Шурка, пятаки?
— Обнаковённые. Покойникам на глаза ложат.
— Зачем, Шурка?
— У кого нутренность отлетела, у того глаза не закрываются.
— Шурка, откуда ты знаешь?
— Раньше моя бабка всех покойников на Байкале обряжала. А дед мой умеет всякую хворь выгонять из человека. Вислоухий зашевелил губами и, застонал.
— Где болит у тебя? — спросила Таня.
Левой рукой он показал на поясницу.
Подошли Шурка, Петька и Тимка.
— Сейчас посмотрим.
Петька отвёл Таню в сторону и прошептал:
— Заберись на бугор и следи, чтоб к нам никто не подкрался.
Таня ушла, и ребята занялись Вислоухим, Сняли куртку, подняли толстую рубаху. Позвоночник был целый, но вдоль него шли неприятные шишки. Они были твёрдые, словно камни. Шурка, нисколько не боясь, пощупал каждую из них. И забывшись, голосом своей бабки сказал:
— Лечение тебе, милок, обойдётся в копеечку, дело тута сурьезное.
— В шишках гной? — спросил Петька.
— Ничего там нету. От простуды такое, нужно поясницу топтать.
— Как топтать?
— Обноковенно, ногами. А потом распарку прикладывать.
Таня лежала, спрятавшись в траве, и наблюдала за степью, но разговор мальчишек слышала. Не поворачивая головы, сказала:
— Шурка, а если у него не простуда, а почки.
— Что у такого кабана может быть! Какие — такие почки?
Тимка о таком лечении тоже знал, потому что молча стал помогать Шурке. Вислоухого положили на живот, к рукам привязали верёвки. Шурка сбросил обувь и голыми пятками стал отплясывать на широкой спине Вислоухого немыслимую чечётку. Тот застонал, задёргался. Петька с Тимкой натянули верёвки. Как деревянные колотушки, стучали пятки по болезненным шишкам. Вислоухий от боли стонать уже не мог, он мычал. Но Шурка вошёл в азарт и, выбивая чечётку, кажется, ничего не слышал. Дёргались верёвки. Стучали пятки. Пыхтел Шурка. Наконец, Вислоухий завопил, и сразу ослабли верёвки, Шурка спрыгнул. Посмотрел на закрытые глаза, на отвисшие губы и спокойно сказал:
— Ничего, очухается, будет как новый.
Вислоухого накрыли телогрейкой, своими куртками, оставили возле него Петьку и пошли искать воду.
Петька, оставшись один, сбегал к высоким кустам, срезал пучок ровных веток и стал готовить стрелы. Он строгал и поглядывал в степь, в ту сторону, где осталось Жаргино.
«Почему Костоедов решил с нами расправиться?» — думал Петька. — Ведь поверил. Карту дал. Снаряжение стал готовить. И вдруг такое. Что он мог заметить?»
И тут Петька вспомнил, что в сарае, когда они лежали на нарах, Шурка говорил о Костоедове. Петька заёрзал на месте и стал ругать себя. Как он, Петька, не догадался тогда, что старик может их подслушать. Петька вспомнил, как Костоедов молился на огонь, как на груди у него раскачивался тяжёлый золотой крест.
Послышались голоса. Петька оглянулся. Шурка с Таней, осторожно взявшись за железную дужку, несли котелок. Тимка шёл сзади. По его глазам было видно, что он раздобыл пищу.
Между курганами им попалось болотце, заросшее камышом. В лужах с рыжей водой Тимка обнаружил малявок. Маленьких, с палец длиной, рыбок. Сумели наловить их почти полный котелок. Воду из котелка отпил Петька. Вислоухий пришёл в сознание. Дали попить ему. Поила его Таня. Одна рыбка резко вильнула хвостиком, вылетела из котелка и попала прямо в рот Вислоухому. Он её тут же проглотил.
— Лежи, дядя, выздоравливай, — сказал Петька, — а вечером пойдём, когда не жарко будет.
Развели небольшой костерчик. И стали варить рыбу. Тимка достал из мешка горсть корешков, бросил в котелок и тщательно размешал.
Таня отвела Петьку в сторону, спросила:
— Почему ты решил идти вечером, а не сейчас?
Вислоухий уже двумя ногами запросто шевелит, я сама видела.
— Днём может увидеть Костоедов. Пожарище начнёт разгребать, ничего не заметит и бросится в погоню.
— У него же нога больная.
— Он, гад белогвардейский, и на больной ноге побежит, и стрелять будет издали. И этот, — Петька кивнул в сторону Вислоухого, — увидит Костоедова, сразу же нападёт на нас.
— Ты не веришь ему, Петька?
— Не верю. Простачком прикидывается, делает вид, что во всём сознаётся, и разговаривает специально, как ребёнок не бросайте меня, рабом буду…
Так я ему и поверил, предателю.
— Идите шамать, — позвал Тимка.
Рыбная каша с кореньями попахивала болотом, но была хороша. Наелись быстро. В котелке осталось больше половины. Вислоухого будить не стали. Котелок спрятали между камней, сверху прикрыли ветками. Шурке дали нож, стрелы, лук и приказали сторожить.
— И не спускать глаз со степи и с этого, — Петька кивнул на Вислоухого.
— А меня кто сменит?
— Я сменю.
— Как солнце в затылок засветит, без церемониев растолкаю тебя.
— Ладно, Шурка.
Таня, Тимка и Петька легли в тёплую канавку и под трели, льющиеся с неба, крепко заснули. Щурка повесил на себя лук, взял стрелу, пощупал пальцем, крепко ли Петька приделал наконечник, и забрался на гребень вала. Притаившись в траве, стал сосредоточенно, как дозорный, всматриваться в холмистую даль.
Солнце задевало горизонт, когда Петька, словно от боли, дёрнулся и проснулся. Спал Тимка, спала, сжавшись в комочек, Таня. Спал часовой — Шурка Подметкин! В кулаке он сжал длинную стрелу с каменным наконечником. Петька посмотрел вниз, телогрейка лежала на месте. Вислоухий исчез.
— Ешь, дядя. Тебе оставили.
Петька с ненавистью посмотрел на спящего Шурку. Рядом с ним лежал лук, нож, оструганная палочка и стружки. Петька незаметно ощупал у себя пояс — карта была на месте.
— Дядя, ты идти сможешь?
— Полегоньку смогу. Я тут ходил, вон до той ямки и обратно. Слава богу, кажется, проходит, радикулит меня скрутил. Он простуды боится. А я, как бездомный пёс, уж сколько времени мытарюсь, — Вислоухий сделал страдальческую мину и попытался всхлипнуть.
Петька заметил, что диверсант притворяется, но сдержал гнев и спокойно спросил:
— Дядя, а ты дорогу до лабиринта знаешь, хотя бы примерно?
— Не знаю, — он опять заговорил плаксивым голосом. — Нехай он пропадёт, этот лабиринт. Мне бы добраться до жилья. А там пусть меня судят. Я плохого для СССР ничего не делал. Живым оставят или нет — все равно, я фашистские тайны знаю, все расскажу чекистам. — Вислоухий тяжело вздохнул: — Меня только не бросайте, я буду помогать вам.
— Дядя, вставай. Идти надо, — тряс его Тимка.
Вислоухий не реагировал. По открытым дверям, по стене, по гнилому полу прыгали блики огня.
Петька отошёл от окна и закричал не своим голосом:
— Вставай! Чекисты окружают!
Вислоухий вскочил на ноги, сделал шаг назад, как будто собирался бежать, но ойкнул от боли и свалился на пол:
— Не убивайте меня!
— Дядя, никто тебя убивать не хочет, нужно уходить отсюда.
— Обождите, боль у меня жуткая, — он сел, поджимая ногу. Потянул носом: Дымом пахнет, не мы ли горим.
— За оврагом мы сарай зажгли, дорогу искали.
— Вы, ребята, поосторожнее. На огонь всякий может придти. И зверь, и человек нехороший. И возьмут нас, как цыплят на сковородке.
— Дядя, ты идти можешь?
— Смогу я, не бросайте меня, смогу!
За ночь опухоль у Вислоухого заметно убавилась, но шагать без трости он не мог. При каждом шаге приседал и громко ойкал. От его ойканья вздрагивал Шурка, с тревогой посматривая в сторону далёкого огня.
— Быстрей! Дядя, как можно быстрей, — торопил Петька. — И не кричи громко, а то оставим и убежим.
Вислоухий понимал, что, значит, остаться здесь одному в таком состоянии. Он торопился изо всех сил. Волосы висели мокрыми сосулями, по щекам текли липкие капли пота. Теперь он не жаловался, а только скрипел от боли зубами.
Начинался рассвет. Впереди Тимка рассмотрел длинную цепь зелёных холмов.
— До солнца нужно за тот вал спрятаться, — сказал он Петьке. И ещё тише добавил: — Вдруг у старика есть бинокль.
Серая птичка, похожая на жаворонка, взвилась вертикально вверх и переливистой трелью приветствовала утро. Ей сразу же ответила другая, потом третья… До земляного спасительного вала оставалось совсем немного, когда Вислоухий, заглядевшись на птиц, споткнулся. Он закричал от боли на всю степь и свалился на сухую землю.
— Чтоб тебя разорвало, кулема неповоротливая, — сказал Тимка, Он передал Тане лук, бросил па землю капкан и стал поднимать тяжёлую тушу.
— Вставай, дядя! Ну, вставай же!
— Сейчас, ребята, сейчас, полежу трохи и встану.
Но сам не пытался даже шевелиться. Пробовали его поднять, и тут Шурка нечаянно задел ему ногу. От жуткого рёва, казалось, подпрыгнули на горизонте низкие горы. Губы у Вислоухого посинели, на переносице вздулась толстая жила.
— Ты что, — набросился на Шурку Тимка, — не видел куда наступал!
— Я нечаянно, — виновато ответил Шурка.
— Давайте волоком, — сказал Петька, — за вал затащим, а там пусть лежит хоть сто лет.
Расстелили телогрейку и стали закатывать на неё Вислоухого. Он застонал, открыл глаза и стал умолять, чтоб его не бросали. Увидел низко летящих ворон и запричитал:
— Я буду вашим рабом, не оставляйте, я не хочу, чтоб меня расклевали вороны.
Не обращая внимания на всхлипывания, потащили Вислоухого наверх. Напрягались до предела, со страхом поглядывая на зарю. Стоит сейчас взойти солнцу, и Костоедов своими злыми глазами разглядит крохотные фигурки на горизонте.
Выдохлись на вершине вала. Вислоухий пробовал ползти, но руки разъезжались. Тогда его обмотали верёвкой и потащили на буксире. С вершины вала скатили, словно мешок с картошкой. И как по сигналу из-за горизонта сразу брызнули ослепительные лучи солнца.
Петька снял с Вислоухого верёвки и смотал их себе на пояс, чтоб освободить руки от мешка. Вислоухого накрыли телогрейкой и сели отдыхать.
Здесь, за холмистым валом, степь была веселее.
Виднелись высокие цветы и островки небольших кустиков. Золотыми разливами колыхался ковыль. Кое-где зелёными горбами поднимались курганы.
Петька, косясь на Вислоухого, вынул берестяную карту, стрелку от компаса, иголку. С Тимкой они быстро наметили маршрут.
Шурка сидел рядом с Таней. Они рассматривали лицо Вислоухого: синие губы, глаза заплыли.
— Как очухается, надобно его спросить, где у него болит. Может, нутренность какая отлетела. В трещину-то он шмякнулся свысока. Если нутренность с места сошла — пиши пропало. Пятаки заказывай.
— Какие, Шурка, пятаки?
— Обнаковённые. Покойникам на глаза ложат.
— Зачем, Шурка?
— У кого нутренность отлетела, у того глаза не закрываются.
— Шурка, откуда ты знаешь?
— Раньше моя бабка всех покойников на Байкале обряжала. А дед мой умеет всякую хворь выгонять из человека. Вислоухий зашевелил губами и, застонал.
— Где болит у тебя? — спросила Таня.
Левой рукой он показал на поясницу.
Подошли Шурка, Петька и Тимка.
— Сейчас посмотрим.
Петька отвёл Таню в сторону и прошептал:
— Заберись на бугор и следи, чтоб к нам никто не подкрался.
Таня ушла, и ребята занялись Вислоухим, Сняли куртку, подняли толстую рубаху. Позвоночник был целый, но вдоль него шли неприятные шишки. Они были твёрдые, словно камни. Шурка, нисколько не боясь, пощупал каждую из них. И забывшись, голосом своей бабки сказал:
— Лечение тебе, милок, обойдётся в копеечку, дело тута сурьезное.
— В шишках гной? — спросил Петька.
— Ничего там нету. От простуды такое, нужно поясницу топтать.
— Как топтать?
— Обноковенно, ногами. А потом распарку прикладывать.
Таня лежала, спрятавшись в траве, и наблюдала за степью, но разговор мальчишек слышала. Не поворачивая головы, сказала:
— Шурка, а если у него не простуда, а почки.
— Что у такого кабана может быть! Какие — такие почки?
Тимка о таком лечении тоже знал, потому что молча стал помогать Шурке. Вислоухого положили на живот, к рукам привязали верёвки. Шурка сбросил обувь и голыми пятками стал отплясывать на широкой спине Вислоухого немыслимую чечётку. Тот застонал, задёргался. Петька с Тимкой натянули верёвки. Как деревянные колотушки, стучали пятки по болезненным шишкам. Вислоухий от боли стонать уже не мог, он мычал. Но Шурка вошёл в азарт и, выбивая чечётку, кажется, ничего не слышал. Дёргались верёвки. Стучали пятки. Пыхтел Шурка. Наконец, Вислоухий завопил, и сразу ослабли верёвки, Шурка спрыгнул. Посмотрел на закрытые глаза, на отвисшие губы и спокойно сказал:
— Ничего, очухается, будет как новый.
Вислоухого накрыли телогрейкой, своими куртками, оставили возле него Петьку и пошли искать воду.
Петька, оставшись один, сбегал к высоким кустам, срезал пучок ровных веток и стал готовить стрелы. Он строгал и поглядывал в степь, в ту сторону, где осталось Жаргино.
«Почему Костоедов решил с нами расправиться?» — думал Петька. — Ведь поверил. Карту дал. Снаряжение стал готовить. И вдруг такое. Что он мог заметить?»
И тут Петька вспомнил, что в сарае, когда они лежали на нарах, Шурка говорил о Костоедове. Петька заёрзал на месте и стал ругать себя. Как он, Петька, не догадался тогда, что старик может их подслушать. Петька вспомнил, как Костоедов молился на огонь, как на груди у него раскачивался тяжёлый золотой крест.
Послышались голоса. Петька оглянулся. Шурка с Таней, осторожно взявшись за железную дужку, несли котелок. Тимка шёл сзади. По его глазам было видно, что он раздобыл пищу.
Между курганами им попалось болотце, заросшее камышом. В лужах с рыжей водой Тимка обнаружил малявок. Маленьких, с палец длиной, рыбок. Сумели наловить их почти полный котелок. Воду из котелка отпил Петька. Вислоухий пришёл в сознание. Дали попить ему. Поила его Таня. Одна рыбка резко вильнула хвостиком, вылетела из котелка и попала прямо в рот Вислоухому. Он её тут же проглотил.
— Лежи, дядя, выздоравливай, — сказал Петька, — а вечером пойдём, когда не жарко будет.
Развели небольшой костерчик. И стали варить рыбу. Тимка достал из мешка горсть корешков, бросил в котелок и тщательно размешал.
Таня отвела Петьку в сторону, спросила:
— Почему ты решил идти вечером, а не сейчас?
Вислоухий уже двумя ногами запросто шевелит, я сама видела.
— Днём может увидеть Костоедов. Пожарище начнёт разгребать, ничего не заметит и бросится в погоню.
— У него же нога больная.
— Он, гад белогвардейский, и на больной ноге побежит, и стрелять будет издали. И этот, — Петька кивнул в сторону Вислоухого, — увидит Костоедова, сразу же нападёт на нас.
— Ты не веришь ему, Петька?
— Не верю. Простачком прикидывается, делает вид, что во всём сознаётся, и разговаривает специально, как ребёнок не бросайте меня, рабом буду…
Так я ему и поверил, предателю.
— Идите шамать, — позвал Тимка.
Рыбная каша с кореньями попахивала болотом, но была хороша. Наелись быстро. В котелке осталось больше половины. Вислоухого будить не стали. Котелок спрятали между камней, сверху прикрыли ветками. Шурке дали нож, стрелы, лук и приказали сторожить.
— И не спускать глаз со степи и с этого, — Петька кивнул на Вислоухого.
— А меня кто сменит?
— Я сменю.
— Как солнце в затылок засветит, без церемониев растолкаю тебя.
— Ладно, Шурка.
Таня, Тимка и Петька легли в тёплую канавку и под трели, льющиеся с неба, крепко заснули. Щурка повесил на себя лук, взял стрелу, пощупал пальцем, крепко ли Петька приделал наконечник, и забрался на гребень вала. Притаившись в траве, стал сосредоточенно, как дозорный, всматриваться в холмистую даль.
Солнце задевало горизонт, когда Петька, словно от боли, дёрнулся и проснулся. Спал Тимка, спала, сжавшись в комочек, Таня. Спал часовой — Шурка Подметкин! В кулаке он сжал длинную стрелу с каменным наконечником. Петька посмотрел вниз, телогрейка лежала на месте. Вислоухий исчез.
ВОСТОЧНАЯ ГРАНИЦА. КРУПИНЦЕВУ.Петька вскочил на ноги и увидел Вислоухого. Он сидел у костра и с наслаждением ел рыбную кашу. Посмотрел на Петьку: уж простите, я тут без вас хозяйничаю.
В вашем секторе с 10 до 13 московского времени, на высоте 800 метров, в сторону квадрата В-39-И пойдёт немецкий самолёт «Юнкерс» с овальными контурами крыла, типа моноплан. Двухмоторный, камуфлированный под цвет скалистых гор и тайги. Пропустите. Дублирую: пропустите.
Вершинин
— Ешь, дядя. Тебе оставили.
Петька с ненавистью посмотрел на спящего Шурку. Рядом с ним лежал лук, нож, оструганная палочка и стружки. Петька незаметно ощупал у себя пояс — карта была на месте.
— Дядя, ты идти сможешь?
— Полегоньку смогу. Я тут ходил, вон до той ямки и обратно. Слава богу, кажется, проходит, радикулит меня скрутил. Он простуды боится. А я, как бездомный пёс, уж сколько времени мытарюсь, — Вислоухий сделал страдальческую мину и попытался всхлипнуть.
Петька заметил, что диверсант притворяется, но сдержал гнев и спокойно спросил:
— Дядя, а ты дорогу до лабиринта знаешь, хотя бы примерно?
— Не знаю, — он опять заговорил плаксивым голосом. — Нехай он пропадёт, этот лабиринт. Мне бы добраться до жилья. А там пусть меня судят. Я плохого для СССР ничего не делал. Живым оставят или нет — все равно, я фашистские тайны знаю, все расскажу чекистам. — Вислоухий тяжело вздохнул: — Меня только не бросайте, я буду помогать вам.