Страница:
О многочисленных радостях и проблемах гатчинской жизни рассказывать не буду, скажу только о главном. Наконец-то здесь, в принадлежащем только ему изолированном от Петербурга и страны удельном княжестве, великий князь смог провести некую репетицию будущего управления всей великой державой. Гатчину он воспринимал как страну в миниатюре. Он получил возможность хотя бы в своем уделе противостоять нововведениям ненавистного Потемкина. Тот посмел радикально изменить военную форму русской армии: повелел отрезать косы, отменил использование пудры для волос, вместо долгополых мундиров переодел солдат в короткие куртки, вместо коротких обтягивающих штанов – в широкие, не стесняющие движений шаровары. Полководец Потемкин знал, как мешает в бою устаревшая униформа времен Семилетней войны. Он думал о солдатах. Не нюхавший пороха Павел Петрович думал о другом – о верности традициям.
Павел начал формировать в Гатчине собственные воинские части. Уж своих-то солдат он одел, как положено: огромные гренадерские шапки, высокие, до колен сапоги, обтягивающие ноги, длинные, до локтей перчатки и, конечно же, всем, как и прежде, было приказано напомаживать и пудрить волосы. Для обучения своего войска великий князь пригласил прусских инструкторов, чем заслужил искреннее одобрение своего кумира Фридриха Великого.
Скоро мини-армия великого князя насчитывает уже две с половиной тысячи человек. Отлично вооруженных и обученных. Тут бы Екатерине и задуматься: зачем сыну такое войско, если ее, государыню, и в Царском Селе и в Зимнем охраняет не больше сотни гвардейцев? Но она даже рада: военные игры отвлекут сына от неуемного, страстного стремления как можно скорее завладеть короной. Он упоен своей безраздельной властью над гатчинским воинством. Нелепо? Смешно? Но иллюзия власти может охладить его нетерпение…
Однако мудрой матушке стоило бы задуматься. «Военные игры» начинали приобретать страшноватые формы. Как-то в присутствии сыновей Павел Петрович с извращенной жестокостью наказал офицера за ничтожную провинность. Увидев их ошеломленные лица, улыбнулся и назидательно произнес: «Вы видите, дети мои, вы видите, что с людьми необходимо обращаться, как с собаками?!» Молодые люди возразить не посмели. Но тревога за свое будущее и будущее страны (если они уже задумывались о судьбе страны) с тех пор их уже не покидала. Уже тогда своими руками отец готовил старшего сына к чудовищному поступку, постепенно делая этот поступок неотвратимым…
«Нельзя без жалости и ужаса видеть все то, что делает великий князь-отец. Впечатление такое, что он изобретает средства, чтобы заставить ненавидеть себя. Он вбил себе в голову, что его презирают и стараются ему это показать, из-за этого он цепляется ко всему и наказывает без разбора… Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводит его из себя, и он как с цепи срывается. Странным в его поведении было и то, что он никогда не исправлял свои ошибки… В Гатчине поговаривали о ежедневной жестокости и мелочных придирках». Это слова Федора Ростопчина, а уж его-то, при всем желании, никак нельзя заподозрить в неприязни к великому князю.
Михайловский замок.
Пока во власти Павла Петровича только Гатчина. Скоро окажется вся Россия…
Нельзя умолчать и о том, что Павел – выдающийся мистификатор. Ввести людей в заблуждение, заставить, чтобы поверили придуманным им небылицам, – одно из любимых развлечений будущего императора. Допускаю, что он с удовольствием морочил головы окружающим рассказами и о ночной прогулке по набережной Невы с призраком Петра Великого (через века c абсолютной верой в их подлинность передаются слова призрака: «Бедный, бедный Павел! Бедный князь!»); и о явлении архангела Михаила, повелевшего построить Михайловский замок; и о вещем сне, который одновременно приснился ему и его супруге, возвестив, что долгожданная власть скоро будет в их руках. Правда, в последнем случае нужно было соучастие Марии Федоровны, но на нее он вполне мог положиться, ведь этот розыгрыш был и в ее инте ресах.
Они оба были последовательными мифотворцами. Павел творил миф о себе – избраннике таинственных сил, наделенном сверхчеловеческим даром предвидения. Этот миф просто необходимо было поддерживать время от времени рассказами об очередном озарении. Впрочем, вполне допускаю, что я не права, что пророческие видения действительно имели место. А может быть, все дело в явной психической нестабильности сына Екатерины Великой; той самой нестабильности, которую замечали в нем с раннего детства, но не пытались преодолеть, а (пусть и невольно) только усугубляли неумелым воспитанием?
С годами, снедаемый жаждой власти, Павел все более уверялся (или его уверяли), что приказ убить его отца отдала матушка – она сделала его несчастным, одиноким сиротой. Эта уверенность постоянно подогревала ненависть к Екатерине.
Но вот Федор Ростопчин (один из немногих, кого с определенной мерой условности можно назвать другом Павла Петровича), найдя в бумагах умирающей государыни записку Алексея Орлова, сначала ее скопировал (эта-то копия и дошла до наших дней, подлинник Павел бросил в огонь, как и предполагаемое завещание матери, которым она лишала его престола и объявляла своим наследником внука, Александра Павловича), а потом передал великому князю. Павел читал, не скрывая волнения: «Матушка, милосердная государыня. Как мне изъяснить, описать, что случилось, не поверишь верному своему рабу. Но, как перед Богом, скажу истину. Матушка! Готов на смерть идти, сам не знаю, как беда случилась. Погибли мы, коли не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руку на государя. Но, государыня, случилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором (Барятинским. – И. С.), не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее кончить. Свет не мил, прогневили тебя и погубили души навек». Дочитав, наследник (уже без нескольких минут император) вздохнул с облегчением: слава Богу, матушка не приказывала убивать!
Но это облегчение не остановило его: он все-таки устроил безумный фарс – совместные похороны Екатерины и извлеченных из могилы сгнивших за 34 года останков Петра III. Он мстил матери за 42 года ожидания вожделенной власти, за то, что она превосходила его во всем, за то, что в открытую называла его «мсье второй сорт». Его беда была в том, что у него недоставало ни мудрости, чтобы осознать величие покойной императрицы, ни великодушия, чтобы забыть и простить. Он хотел одного: уничтожить все, сделанное ею, стереть даже память о ней.
Все, что Павел Петрович пережил, будучи великим князем, сформировало характер, образ мыслей и действий реформатора и разрушителя. Но реформатор, желающий во что бы то ни стало все изменить, все сделать по-своему, но не имеющий ни определенной цели, ни плана, хватающийся то за одно, то за другое, вязнущий в мелочах – опасен. Став императором, Павел будто поставил себе целью добиться, чтобы сбылось пророчество его кумира Фридриха Великого: повторил судьбу своего несчастного отца.
Заговор и убийство были делом нескольких человек из ближайшего окружения царя. Но самым страшным оказалось то, что его смерть не вызвала ни слез, ни сочувствия. Страна, лишившаяся монарха, ликовала.
Великий князь Павел Петрович.
Жена недавнего наследника, а теперь уже императора Александра I Елизавета Алексеевна писала матери 13—14 марта 1801 года: «Как бы ни больно мне думать о горестных обстоятельствах смерти императора, признаюсь, я дышу свободно вместе со всей Россией… ему (Александру Павловичу. – И. С.) необходима твердость, ибо, Боже праведный, в каком состоянии досталась ему эта империя… Все тихо и спокойно, если бы не безумная радость, которой охвачены все от последнего мужика до самых высокопоставленных особ».
Чтобы заслужить такую посмертную участь, надо было очень постараться…
В жизни обоих персонажей этой главы было немало событий, рассказ о которых мог бы оказаться небезынтересен читателям. Я сознательно отобрала только то, что важно для концепции всей книги: участь людей, в силу своего рождения оказавшихся в привилегированном положении, вовсе не безмятежна. Жизнь их так трудна, так полна опасностей, искушений и соблазнов, что вряд ли стоит им завидовать (впрочем, завидовать вообще никому не стоит – у каждого своя судьба). А вот посочувствовать им можно. И – пожалеть… Даже если они (такие, какими их сделали положение, воспитание, интриги двора) и не слишком симпатичны.
Мне кажется, судьбы именно первых великих князей Романовых позволяют понять: положение великого князя, для других недосягаемое и завидное, для самого обладателя высокого титула может быть унизительным (или таковым казаться). Вот тогда-то он и делается по-настоящему несчастен: его амбиции многократно превышают его возможности, а среди окружающих обязательно найдутся завистники и интриганы, которые будут постоянно бередить рану. Их растлевающее влияние разовьет у великого князя комплексы, которые, когда (если) их обладатель придет к власти, окажут самое прискорбное влияние на его подданных. Думаю, правомерность такого заключения судьбы Петра Федоровича и Павла Петровича подтверждают неопровержимо. Большинству их потомков тоже предстоит пережить и непонимание, и унижения (может быть, для рядового человека это и не унижения вовсе, но они-то от рождения привыкли считать себя избранниками судьбы); предстоит ломать себя в угоду традициям и этикету.
В общем, среди тех, о ком я расскажу, будет очень мало счастливых людей. А уж безоблачно счастливых не будет вовсе…
Часть II
Двуликий Янус
Павел начал формировать в Гатчине собственные воинские части. Уж своих-то солдат он одел, как положено: огромные гренадерские шапки, высокие, до колен сапоги, обтягивающие ноги, длинные, до локтей перчатки и, конечно же, всем, как и прежде, было приказано напомаживать и пудрить волосы. Для обучения своего войска великий князь пригласил прусских инструкторов, чем заслужил искреннее одобрение своего кумира Фридриха Великого.
Скоро мини-армия великого князя насчитывает уже две с половиной тысячи человек. Отлично вооруженных и обученных. Тут бы Екатерине и задуматься: зачем сыну такое войско, если ее, государыню, и в Царском Селе и в Зимнем охраняет не больше сотни гвардейцев? Но она даже рада: военные игры отвлекут сына от неуемного, страстного стремления как можно скорее завладеть короной. Он упоен своей безраздельной властью над гатчинским воинством. Нелепо? Смешно? Но иллюзия власти может охладить его нетерпение…
Однако мудрой матушке стоило бы задуматься. «Военные игры» начинали приобретать страшноватые формы. Как-то в присутствии сыновей Павел Петрович с извращенной жестокостью наказал офицера за ничтожную провинность. Увидев их ошеломленные лица, улыбнулся и назидательно произнес: «Вы видите, дети мои, вы видите, что с людьми необходимо обращаться, как с собаками?!» Молодые люди возразить не посмели. Но тревога за свое будущее и будущее страны (если они уже задумывались о судьбе страны) с тех пор их уже не покидала. Уже тогда своими руками отец готовил старшего сына к чудовищному поступку, постепенно делая этот поступок неотвратимым…
«Нельзя без жалости и ужаса видеть все то, что делает великий князь-отец. Впечатление такое, что он изобретает средства, чтобы заставить ненавидеть себя. Он вбил себе в голову, что его презирают и стараются ему это показать, из-за этого он цепляется ко всему и наказывает без разбора… Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводит его из себя, и он как с цепи срывается. Странным в его поведении было и то, что он никогда не исправлял свои ошибки… В Гатчине поговаривали о ежедневной жестокости и мелочных придирках». Это слова Федора Ростопчина, а уж его-то, при всем желании, никак нельзя заподозрить в неприязни к великому князю.
Михайловский замок.
Пока во власти Павла Петровича только Гатчина. Скоро окажется вся Россия…
Нельзя умолчать и о том, что Павел – выдающийся мистификатор. Ввести людей в заблуждение, заставить, чтобы поверили придуманным им небылицам, – одно из любимых развлечений будущего императора. Допускаю, что он с удовольствием морочил головы окружающим рассказами и о ночной прогулке по набережной Невы с призраком Петра Великого (через века c абсолютной верой в их подлинность передаются слова призрака: «Бедный, бедный Павел! Бедный князь!»); и о явлении архангела Михаила, повелевшего построить Михайловский замок; и о вещем сне, который одновременно приснился ему и его супруге, возвестив, что долгожданная власть скоро будет в их руках. Правда, в последнем случае нужно было соучастие Марии Федоровны, но на нее он вполне мог положиться, ведь этот розыгрыш был и в ее инте ресах.
Они оба были последовательными мифотворцами. Павел творил миф о себе – избраннике таинственных сил, наделенном сверхчеловеческим даром предвидения. Этот миф просто необходимо было поддерживать время от времени рассказами об очередном озарении. Впрочем, вполне допускаю, что я не права, что пророческие видения действительно имели место. А может быть, все дело в явной психической нестабильности сына Екатерины Великой; той самой нестабильности, которую замечали в нем с раннего детства, но не пытались преодолеть, а (пусть и невольно) только усугубляли неумелым воспитанием?
С годами, снедаемый жаждой власти, Павел все более уверялся (или его уверяли), что приказ убить его отца отдала матушка – она сделала его несчастным, одиноким сиротой. Эта уверенность постоянно подогревала ненависть к Екатерине.
Но вот Федор Ростопчин (один из немногих, кого с определенной мерой условности можно назвать другом Павла Петровича), найдя в бумагах умирающей государыни записку Алексея Орлова, сначала ее скопировал (эта-то копия и дошла до наших дней, подлинник Павел бросил в огонь, как и предполагаемое завещание матери, которым она лишала его престола и объявляла своим наследником внука, Александра Павловича), а потом передал великому князю. Павел читал, не скрывая волнения: «Матушка, милосердная государыня. Как мне изъяснить, описать, что случилось, не поверишь верному своему рабу. Но, как перед Богом, скажу истину. Матушка! Готов на смерть идти, сам не знаю, как беда случилась. Погибли мы, коли не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руку на государя. Но, государыня, случилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором (Барятинским. – И. С.), не успели мы разнять, а его уже не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее кончить. Свет не мил, прогневили тебя и погубили души навек». Дочитав, наследник (уже без нескольких минут император) вздохнул с облегчением: слава Богу, матушка не приказывала убивать!
Но это облегчение не остановило его: он все-таки устроил безумный фарс – совместные похороны Екатерины и извлеченных из могилы сгнивших за 34 года останков Петра III. Он мстил матери за 42 года ожидания вожделенной власти, за то, что она превосходила его во всем, за то, что в открытую называла его «мсье второй сорт». Его беда была в том, что у него недоставало ни мудрости, чтобы осознать величие покойной императрицы, ни великодушия, чтобы забыть и простить. Он хотел одного: уничтожить все, сделанное ею, стереть даже память о ней.
Все, что Павел Петрович пережил, будучи великим князем, сформировало характер, образ мыслей и действий реформатора и разрушителя. Но реформатор, желающий во что бы то ни стало все изменить, все сделать по-своему, но не имеющий ни определенной цели, ни плана, хватающийся то за одно, то за другое, вязнущий в мелочах – опасен. Став императором, Павел будто поставил себе целью добиться, чтобы сбылось пророчество его кумира Фридриха Великого: повторил судьбу своего несчастного отца.
Заговор и убийство были делом нескольких человек из ближайшего окружения царя. Но самым страшным оказалось то, что его смерть не вызвала ни слез, ни сочувствия. Страна, лишившаяся монарха, ликовала.
Великий князь Павел Петрович.
Жена недавнего наследника, а теперь уже императора Александра I Елизавета Алексеевна писала матери 13—14 марта 1801 года: «Как бы ни больно мне думать о горестных обстоятельствах смерти императора, признаюсь, я дышу свободно вместе со всей Россией… ему (Александру Павловичу. – И. С.) необходима твердость, ибо, Боже праведный, в каком состоянии досталась ему эта империя… Все тихо и спокойно, если бы не безумная радость, которой охвачены все от последнего мужика до самых высокопоставленных особ».
Чтобы заслужить такую посмертную участь, надо было очень постараться…
В жизни обоих персонажей этой главы было немало событий, рассказ о которых мог бы оказаться небезынтересен читателям. Я сознательно отобрала только то, что важно для концепции всей книги: участь людей, в силу своего рождения оказавшихся в привилегированном положении, вовсе не безмятежна. Жизнь их так трудна, так полна опасностей, искушений и соблазнов, что вряд ли стоит им завидовать (впрочем, завидовать вообще никому не стоит – у каждого своя судьба). А вот посочувствовать им можно. И – пожалеть… Даже если они (такие, какими их сделали положение, воспитание, интриги двора) и не слишком симпатичны.
Мне кажется, судьбы именно первых великих князей Романовых позволяют понять: положение великого князя, для других недосягаемое и завидное, для самого обладателя высокого титула может быть унизительным (или таковым казаться). Вот тогда-то он и делается по-настоящему несчастен: его амбиции многократно превышают его возможности, а среди окружающих обязательно найдутся завистники и интриганы, которые будут постоянно бередить рану. Их растлевающее влияние разовьет у великого князя комплексы, которые, когда (если) их обладатель придет к власти, окажут самое прискорбное влияние на его подданных. Думаю, правомерность такого заключения судьбы Петра Федоровича и Павла Петровича подтверждают неопровержимо. Большинству их потомков тоже предстоит пережить и непонимание, и унижения (может быть, для рядового человека это и не унижения вовсе, но они-то от рождения привыкли считать себя избранниками судьбы); предстоит ломать себя в угоду традициям и этикету.
В общем, среди тех, о ком я расскажу, будет очень мало счастливых людей. А уж безоблачно счастливых не будет вовсе…
Часть II
Внуки великой Екатерины
Верховная власть в России издавна переходила от умершего владыки к следующему, или по завещанию, или – чаще всего – к тому, кто имеет силу властвовать. Закона о престолонаследии не существовало. Петр Федорович был назначен наследником волей тетушки, императрицы Елизаветы Петровны. Павел Петрович – волей матушки, Екатерины Великой. Павла это категорически не устраивало. Во-первых, он не желал ничем быть обязан матери; во-вторых, был уверен: и без ее воли он, Павел, как единственный сын – законный наследник своего отца. Нет такого закона? Значит, будет!
И он вместе со своей амбициозной супругой Марией Федоровной еще за 8 лет до кончины Екатерины II разрабатывает «Учреждение об императорской фамилии» – первый и единственный в истории отечественного законодательства закон о престолонаследии. Он гласит: корону наследует старший сын, за ним – его старший сын, а если такового не окажется – младший брат (независимо от интеллектуальных, волевых и нравственных качеств. – И. С.). И никаких женщин на троне!
Взойдя на престол, Павел этот закон немедленно подписал и тем самым… Вот тут все далеко не просто. Одни считают, что тем самым он принес огромную пользу России: наконец-то она получила строгий, внятный закон, как и подобает правовому государству. Наверное, они правы. Но чисто теоретически. Практика же доказала иное: неизбежность передачи власти законному наследнику, даже если у него недостает качеств, необходимых для руководства страной, приводит к ослаблению власти, ее деградации и, наконец, крушению. События 1917 года это доказали. Неоспоримо и кроваво.
Кроме того, закон, принятый Павлом, не осчастливил и его потомков (буду придерживаться официальной версии происхождения Николая Павловича, а значит и его сыновей и внуков). Если Петр III и Павел I жаждали власти, то большинство следующих за ними российских императоров к ней вовсе не рвались, наоборот, ею тяготились. Зато среди великих князей, которые, по Павловскому закону, не могли претендовать на престол, были такие, кто страстно мечтал о власти и, быть может, сумел бы ею распорядиться лучше, чем законный наследник.
В этой главе расскажу о наследниках Павла Петровича. Их, в силу обстоятельств и запутанных дворцовых интриг, оказалось трое.
Первым и вполне законным наследником был старший сын Павла и Марии великий князь Александр Павлович. Но он был не просто старшим сыном творцов закона о престолонаследии, он был любимым внуком Екатерины Великой, и она вовсе не считала, что ему следует терпеливо дожидаться смерти отца, чтобы занять российский трон. Ее трон.
И он вместе со своей амбициозной супругой Марией Федоровной еще за 8 лет до кончины Екатерины II разрабатывает «Учреждение об императорской фамилии» – первый и единственный в истории отечественного законодательства закон о престолонаследии. Он гласит: корону наследует старший сын, за ним – его старший сын, а если такового не окажется – младший брат (независимо от интеллектуальных, волевых и нравственных качеств. – И. С.). И никаких женщин на троне!
Взойдя на престол, Павел этот закон немедленно подписал и тем самым… Вот тут все далеко не просто. Одни считают, что тем самым он принес огромную пользу России: наконец-то она получила строгий, внятный закон, как и подобает правовому государству. Наверное, они правы. Но чисто теоретически. Практика же доказала иное: неизбежность передачи власти законному наследнику, даже если у него недостает качеств, необходимых для руководства страной, приводит к ослаблению власти, ее деградации и, наконец, крушению. События 1917 года это доказали. Неоспоримо и кроваво.
Кроме того, закон, принятый Павлом, не осчастливил и его потомков (буду придерживаться официальной версии происхождения Николая Павловича, а значит и его сыновей и внуков). Если Петр III и Павел I жаждали власти, то большинство следующих за ними российских императоров к ней вовсе не рвались, наоборот, ею тяготились. Зато среди великих князей, которые, по Павловскому закону, не могли претендовать на престол, были такие, кто страстно мечтал о власти и, быть может, сумел бы ею распорядиться лучше, чем законный наследник.
В этой главе расскажу о наследниках Павла Петровича. Их, в силу обстоятельств и запутанных дворцовых интриг, оказалось трое.
Первым и вполне законным наследником был старший сын Павла и Марии великий князь Александр Павлович. Но он был не просто старшим сыном творцов закона о престолонаследии, он был любимым внуком Екатерины Великой, и она вовсе не считала, что ему следует терпеливо дожидаться смерти отца, чтобы занять российский трон. Ее трон.
Двуликий Янус
Как только великая княгиня Мария Федоровна разрешилась от бремени и повитуха обмыла и запеленала младенца, безмерно счастливая бабушка унесла новорожденного в свои покои. Она повторила то, что сделала с ней и ее ребенком Елизавета Петровна. Правда, роженицу не оставили одну (умрет – умрет, выживет – выживет), как когда-то Екатерину. Вокруг молодой матери толпились врачи и прислуга, старались не просто немедленно выполнить, но и предугадать любое ее желание. К тому же свекровь сделала невестке поистине царский подарок – 362 десятины земли в пяти верстах от Царского Села. Вскоре на этой земле вырастет Павловск, одна из дивных жемчужин столичных пригородов. Это была щедрая плата матери за то, что у нее отобрали первенца. Цинично? Жестоко? Наверное. Но сама-то императрица тоже пережила такое. И невестка переживет. И еще нарожает, сколько захочет. А этот, первый, принадлежит ей! Из него она вылепит свое подобие – великого императора.
Через несколько дней после рождения внука она напишет Мельхиору Гримму, одному из немногих, с кем могла позволить себе быть абсолютно откровенной: «Я бьюсь об заклад, что вы вовсе не знаете того господина Александра, о котором я буду вам говорить. Это вовсе не Александр Великий, а очень маленький Александр… который в честь Александра Невского получил торжественное имя Александра и которого я зову господином Александром (имя государыня выбрала сама, согласны ли родители, даже не спросила. – И. С.). Но, Боже мой, что выйдет из мальчугана? Я утешаю себя тем, что имя оказывает влияние на того, кто его носит, а это имя знаменитого… Жаль, что волшебницы вышли из моды; они одаряли ребенка, чем хотели; я бы поднесла им богатые подарки и шепнула бы им на ухо: сударыни, естественности, немножко естественности, а уж опытность доделает все остальное».
О младенческих годах ни одного из великих князей, в том числе будущих императоров, не осталось таких подробных и любовных свидетельств, как о детстве Александра Павловича. Он буквально купался в бабушкиной любви. Казалось, счастливое детство (такого до Александра, да, пожалуй, и после, не знал никто из Романовых) – залог будущей счастливой жизни и уж наверняка легкого, оптимистичного характера…
Ему было только три месяца, когда Екатерина написала Гримму: «Что касается будущего венценосца (и это при живом-то сыне, которого сама провозгласила своим наследником. – И. С.), я намерена держаться с ним одного плана: воспитывать его как можно проще; теперь ухаживают за его телом, не стесняя тело ни швами, ни теплом, ни холодом и ничем чопорным. Он делает, что хочет, но у него отнимают куклу, если он дурно с нею обращается. Зато, так как он всегда весел, то исполняет все, что от него требуют; он очень здоров, силен и крепок, и почти гол; он начинает ходить и говорить. После семи лет мы пойдем дальше, но я буду очень заботиться, чтоб из него не сделали хорошенькой куклы, потому что не люблю их».
Еще через год забот у царственной бабушки прибавилось: «Вот уже два месяца, как я, продолжая законодательствовать, начала составлять, для забавы и на пользу г. Александра, маленькую азбуку изречений… Все, видевшие ее, отзываются о ней очень хорошо и прибавляют, что это полезно не для одних детей, но и для взрослых („Азбука“ Екатерины Великой, лишь слегка переделанная, станет на многие годы первым учебником для начальных классов всех учебных заведений России. – И. С.). Сначала ему говорится без обиняков, что он, малютка, родился на свет голый, как ладонь, что все так родятся, но потом познания и образование производят между людьми бесконечное различие, и затем, нанизывая одно правило за другим как бисер, мы переходим от предмета к предмету. У меня только две цели впереди: одна – раскрыть ум для внешних впечатлений, другая – возвысить душу, образуя сердце».
По письмам государыни Гримму можно проследить, как от года к году развивался любимец российской самодержицы. Ему идет только четвертый год, а он «складывает из букв слова, он рисует, пишет, копает землю, фехтует, ездит верхом, из одной делает двадцать игрушек; у него удивительное воображение, и нет конца его вопросам. Намедни он хотел знать, отчего есть люди на свете, и зачем сам явился на свет или на землю? Я не знаю, но в складе ума этого мальчика есть какая-то особенная глубина, и притом он чрезвычайно весел; поэтому я очень берегусь, чтобы ни в чем не напрягать его; он делает, что хочет; ему не позволяют только вредить себе и другим».
Великие князья Александр и Константин Павловичи в детстве.
Всю нерастраченную материнскую нежность Екатерина отдает внуку. Хватает этой нежности и на Константина, который родился через полтора года после Александра. Воспитывались они вместе, под самым пристальным бабушкиным присмотром. А вот к девочкам, которых исправно год за годом рожала невестка, императрица была безучастна, оставляла их на воспитание родителям. Нельзя сказать, что детство маленьких принцесс было безоблачным: матушка, для которой этикет был превыше всего, муштровала девочек не меньше, чем ее супруг своих гатчинских солдат. Уже став взрослыми, великие княжны боялись не только высказать свое мнение по какому бы то ни было поводу, но даже ступить или посмотреть куда-то без позволения Марии Федоровны. Мальчики и девочки жили будто на разных планетах: на одной – любовь и свобода, на другой – подчинение и порядок.
Бабушка, такая занятая, повелевающая огромной державой, находит время, чтобы подробно, не скрывая восторга, рассказывать Гримму об успехах своего любимца: «Намедни г. Александр начал с ковра моей комнаты и довел мысль свою по прямой линии до фигуры земли, так что я принуждена была послать за глобусом эрмитажной библиотеки. И когда он его получил, то принялся отчаянно путешествовать по земному шару и через полчаса, если не ошибаюсь, он знал почти столько же, сколько покойный г. Вагнер (учитель географии Екатерины. – И. С.) пережевывал со мною в течение нескольких лет. Теперь мы за арифметикой и не принимаем на веру, что дважды два четыре, если мы сами их не сосчитали. Я еще не видела мальчугана, который так любил бы спрашивать, так был бы любопытен, жаден на знания, как этот. Он очень хорошо понимает по-немецки, знает порядочно по-французски и по-английски. Он любит рассказывать, вести разговор, а если ему начнут рассказывать, он весь – слух и внимание. У него прекрасная память, и его не проведешь. При всем том, он вполне ребенок, и в нем нет ничего преждевременного, кроме разве только внимания».
С последним утверждением Екатерины трудно согласиться: ведь мальчику идет всего четвертый год. Через год она пишет: «Читать он так любит, что поутру, только что откроет глаза, также и после обеда уже бежит к своей книге. Это лето он часто говорил своим приставницам, вскакивая с постели: „Я теперь хочу тотчас почитать. А то после мне больше захочется гулять, чем читать, и если я теперь не почитаю, то день у меня пропадет“ (приставницами императрица именует женщин, приставленных к внуку, наставниц. – И. С.). Заметьте, что никогда его не заставляли читать или учиться; но сам он смотрит на это как на удовольствие и на долг… Кроме того, Александр – сама доброта; он столько же послушен, как и внимателен, и можно сказать, что он сам себя воспитывает. Нынче осенью ему пришла охота смотреть фарфоровую фабрику и арсенал. Рабочие и офицеры были озадачены его вопросами, его вниманием и вдобавок – вежливостью; ничто не ускользает от этого мальчугана, которому нет еще пяти лет; его ребяческие выходки даже очень интересны, и в его мыслях есть последовательность, редкая в детях. Я приписываю это его превосходной организации, потому что он прекрасен, как ангел, и удивительно строен». В общем, все говорило о том, что надежда вырастить достойного наследника не обманула Екатерину Великую. К этому времени она ведь уже поняла: Павел не станет продолжателем дела ее жизни. Он – другой. Чужой.
Как только Александру минуло шесть лет, бабушка решила, что ему пора приступать к систематической учебе, и делать это при попечении мужчин. Главным воспитателем, вернее организатором воспитания и обучения она назначила генерал-адъютанта графа Николая Ивановича Салтыкова. Был он человек разумный, вполне осознавал, что воспитатель из него никакой, поэтому взял на себя скромную роль: «предохранить их (великих князей Александра и Константина) от сквозного ветра и засорения желудка». Кроме того знакомил мальчиков с придворными обычаями и светскими манерами, а еще – старательно подбирал для них учителей, лучших.
Граф Н. И. Салтыков.
Старания добрейшего Николая Ивановича увенчались успехом: математику великим князьям преподавал знаменитый Массон, географию и естествознание – не менее прославленный Паллас, физику – Крафт, русскую историю и словесность – известный в те годы писатель Михаил Никитич Муравьев, отец и дядя будущих декабристов. Такая вот ирония судьбы.
А вот что касается преподавателя Закона Божьего протоиерея Андрея Самборского… Он принадлежал к хорошему обществу, почти 15 лет провел в Англии, был человек просвещенный. Но в церковных кругах ходили слухи, якобы отец Андрей уклонился от православия. Насколько подозрения эти были обоснованны, уже не узнать. Но точно известно одно: его царственный ученик любил православное богослужение, исполнял обряды, но (трудно такое даже представить!) до 1812 года не читал Священного Писания. Только в тяжелейший, критический момент своей жизни и жизни вверенной ему державы государь Всея Руси вспомнил о Слове Божьем. Но твердости в вере Александр Павлович так и не обрел. Отсюда его религиозные метания, склонность к мистицизму, так не свойственная православию. Может быть, только к концу жизни…
Фридрих-Цезарь Лагарп.
Через несколько дней после рождения внука она напишет Мельхиору Гримму, одному из немногих, с кем могла позволить себе быть абсолютно откровенной: «Я бьюсь об заклад, что вы вовсе не знаете того господина Александра, о котором я буду вам говорить. Это вовсе не Александр Великий, а очень маленький Александр… который в честь Александра Невского получил торжественное имя Александра и которого я зову господином Александром (имя государыня выбрала сама, согласны ли родители, даже не спросила. – И. С.). Но, Боже мой, что выйдет из мальчугана? Я утешаю себя тем, что имя оказывает влияние на того, кто его носит, а это имя знаменитого… Жаль, что волшебницы вышли из моды; они одаряли ребенка, чем хотели; я бы поднесла им богатые подарки и шепнула бы им на ухо: сударыни, естественности, немножко естественности, а уж опытность доделает все остальное».
О младенческих годах ни одного из великих князей, в том числе будущих императоров, не осталось таких подробных и любовных свидетельств, как о детстве Александра Павловича. Он буквально купался в бабушкиной любви. Казалось, счастливое детство (такого до Александра, да, пожалуй, и после, не знал никто из Романовых) – залог будущей счастливой жизни и уж наверняка легкого, оптимистичного характера…
Ему было только три месяца, когда Екатерина написала Гримму: «Что касается будущего венценосца (и это при живом-то сыне, которого сама провозгласила своим наследником. – И. С.), я намерена держаться с ним одного плана: воспитывать его как можно проще; теперь ухаживают за его телом, не стесняя тело ни швами, ни теплом, ни холодом и ничем чопорным. Он делает, что хочет, но у него отнимают куклу, если он дурно с нею обращается. Зато, так как он всегда весел, то исполняет все, что от него требуют; он очень здоров, силен и крепок, и почти гол; он начинает ходить и говорить. После семи лет мы пойдем дальше, но я буду очень заботиться, чтоб из него не сделали хорошенькой куклы, потому что не люблю их».
Еще через год забот у царственной бабушки прибавилось: «Вот уже два месяца, как я, продолжая законодательствовать, начала составлять, для забавы и на пользу г. Александра, маленькую азбуку изречений… Все, видевшие ее, отзываются о ней очень хорошо и прибавляют, что это полезно не для одних детей, но и для взрослых („Азбука“ Екатерины Великой, лишь слегка переделанная, станет на многие годы первым учебником для начальных классов всех учебных заведений России. – И. С.). Сначала ему говорится без обиняков, что он, малютка, родился на свет голый, как ладонь, что все так родятся, но потом познания и образование производят между людьми бесконечное различие, и затем, нанизывая одно правило за другим как бисер, мы переходим от предмета к предмету. У меня только две цели впереди: одна – раскрыть ум для внешних впечатлений, другая – возвысить душу, образуя сердце».
По письмам государыни Гримму можно проследить, как от года к году развивался любимец российской самодержицы. Ему идет только четвертый год, а он «складывает из букв слова, он рисует, пишет, копает землю, фехтует, ездит верхом, из одной делает двадцать игрушек; у него удивительное воображение, и нет конца его вопросам. Намедни он хотел знать, отчего есть люди на свете, и зачем сам явился на свет или на землю? Я не знаю, но в складе ума этого мальчика есть какая-то особенная глубина, и притом он чрезвычайно весел; поэтому я очень берегусь, чтобы ни в чем не напрягать его; он делает, что хочет; ему не позволяют только вредить себе и другим».
Великие князья Александр и Константин Павловичи в детстве.
Всю нерастраченную материнскую нежность Екатерина отдает внуку. Хватает этой нежности и на Константина, который родился через полтора года после Александра. Воспитывались они вместе, под самым пристальным бабушкиным присмотром. А вот к девочкам, которых исправно год за годом рожала невестка, императрица была безучастна, оставляла их на воспитание родителям. Нельзя сказать, что детство маленьких принцесс было безоблачным: матушка, для которой этикет был превыше всего, муштровала девочек не меньше, чем ее супруг своих гатчинских солдат. Уже став взрослыми, великие княжны боялись не только высказать свое мнение по какому бы то ни было поводу, но даже ступить или посмотреть куда-то без позволения Марии Федоровны. Мальчики и девочки жили будто на разных планетах: на одной – любовь и свобода, на другой – подчинение и порядок.
Бабушка, такая занятая, повелевающая огромной державой, находит время, чтобы подробно, не скрывая восторга, рассказывать Гримму об успехах своего любимца: «Намедни г. Александр начал с ковра моей комнаты и довел мысль свою по прямой линии до фигуры земли, так что я принуждена была послать за глобусом эрмитажной библиотеки. И когда он его получил, то принялся отчаянно путешествовать по земному шару и через полчаса, если не ошибаюсь, он знал почти столько же, сколько покойный г. Вагнер (учитель географии Екатерины. – И. С.) пережевывал со мною в течение нескольких лет. Теперь мы за арифметикой и не принимаем на веру, что дважды два четыре, если мы сами их не сосчитали. Я еще не видела мальчугана, который так любил бы спрашивать, так был бы любопытен, жаден на знания, как этот. Он очень хорошо понимает по-немецки, знает порядочно по-французски и по-английски. Он любит рассказывать, вести разговор, а если ему начнут рассказывать, он весь – слух и внимание. У него прекрасная память, и его не проведешь. При всем том, он вполне ребенок, и в нем нет ничего преждевременного, кроме разве только внимания».
С последним утверждением Екатерины трудно согласиться: ведь мальчику идет всего четвертый год. Через год она пишет: «Читать он так любит, что поутру, только что откроет глаза, также и после обеда уже бежит к своей книге. Это лето он часто говорил своим приставницам, вскакивая с постели: „Я теперь хочу тотчас почитать. А то после мне больше захочется гулять, чем читать, и если я теперь не почитаю, то день у меня пропадет“ (приставницами императрица именует женщин, приставленных к внуку, наставниц. – И. С.). Заметьте, что никогда его не заставляли читать или учиться; но сам он смотрит на это как на удовольствие и на долг… Кроме того, Александр – сама доброта; он столько же послушен, как и внимателен, и можно сказать, что он сам себя воспитывает. Нынче осенью ему пришла охота смотреть фарфоровую фабрику и арсенал. Рабочие и офицеры были озадачены его вопросами, его вниманием и вдобавок – вежливостью; ничто не ускользает от этого мальчугана, которому нет еще пяти лет; его ребяческие выходки даже очень интересны, и в его мыслях есть последовательность, редкая в детях. Я приписываю это его превосходной организации, потому что он прекрасен, как ангел, и удивительно строен». В общем, все говорило о том, что надежда вырастить достойного наследника не обманула Екатерину Великую. К этому времени она ведь уже поняла: Павел не станет продолжателем дела ее жизни. Он – другой. Чужой.
Как только Александру минуло шесть лет, бабушка решила, что ему пора приступать к систематической учебе, и делать это при попечении мужчин. Главным воспитателем, вернее организатором воспитания и обучения она назначила генерал-адъютанта графа Николая Ивановича Салтыкова. Был он человек разумный, вполне осознавал, что воспитатель из него никакой, поэтому взял на себя скромную роль: «предохранить их (великих князей Александра и Константина) от сквозного ветра и засорения желудка». Кроме того знакомил мальчиков с придворными обычаями и светскими манерами, а еще – старательно подбирал для них учителей, лучших.
Граф Н. И. Салтыков.
Старания добрейшего Николая Ивановича увенчались успехом: математику великим князьям преподавал знаменитый Массон, географию и естествознание – не менее прославленный Паллас, физику – Крафт, русскую историю и словесность – известный в те годы писатель Михаил Никитич Муравьев, отец и дядя будущих декабристов. Такая вот ирония судьбы.
А вот что касается преподавателя Закона Божьего протоиерея Андрея Самборского… Он принадлежал к хорошему обществу, почти 15 лет провел в Англии, был человек просвещенный. Но в церковных кругах ходили слухи, якобы отец Андрей уклонился от православия. Насколько подозрения эти были обоснованны, уже не узнать. Но точно известно одно: его царственный ученик любил православное богослужение, исполнял обряды, но (трудно такое даже представить!) до 1812 года не читал Священного Писания. Только в тяжелейший, критический момент своей жизни и жизни вверенной ему державы государь Всея Руси вспомнил о Слове Божьем. Но твердости в вере Александр Павлович так и не обрел. Отсюда его религиозные метания, склонность к мистицизму, так не свойственная православию. Может быть, только к концу жизни…
Фридрих-Цезарь Лагарп.
Учителем французского языка по совету Гримма Екатерина пригласила убежденного демократа, швейцарского адвоката Фридриха-Цезаря Лагарпа. К этому времени государыня завершает наставление о воспитании великих князей. В нем главное место отводит познанию России и изучению русского языка. «Русское письмо и язык надлежит стараться, чтобы знали как возможно лучше», – пишет императрица. Прочим же языкам рекомендует учить в разговорах, «но чтобы притом не забывали своего языка русского и для того читать и говорить с детьми по-русски и стараться, чтобы говорили по-русски хорошо». Кроме того, она предписывает «употреблять по несколько часов в день для познания России во всех ее частях… сие знание столь важно для их высочеств и для самой империи, что спознание оной главнейшую часть знания детей занимать должно; прочие знания, лишь применяясь к оной представить надлежит… Карта всея России и особо каждой губернии с описанием, каковы присланы от генерал-губернаторов, к тому служить могут, чтоб знать: слой земли, произрастания, животных, торги, промыслы и рукоделия, также рисунки и виды знаменитых мест, течение рек судоходных с назначением берегов, где высоки, где поемны, большие и проселочные дороги, города и крепости знаменитые, описание народов, в каждой губернии живущих, одежда и нравы их, обычаи, веселия, вера, законы и языки».
Специальный раздел государыня назвала «Обхождение наставников с воспитанниками». От учеников она требовала безусловной покорности, для наставников считала совершенно непозволительным допускать в обращении с учениками льстивость, заискивание, вмешиваться в их игры, смущать детей неуместными и бесполезными выговорами.
Любовь и уважение к прошлому своей страны Екатерина считала важнейшим качеством будущего монарха, потому самолично составила по летописям рескрипт, озаглавленный «Записки касательно Российской истории». Это поразительное произведение. Наверное, первый исторический труд, который в XX веке назвали бы пособием по патриотическому воспитанию. Царица не просто описывала события далекого прошлого, она находила в каждом из них нравственный смысл, который будил чувство гордости своей страной, желание не посрамить память предков.
Лагарп внимательно изучает педагогические труды Екатерины. Он поражен: самодержавная императрица, владычица огромной империи нашла время, чтобы написать пособие по обучению и воспитанию внуков. И как написать! С каким знанием дела! С какой любовью к детям и к своему Отечеству! И это – в недавнем прошлом немецкая принцесса! Значит, и он, иностранец, может стать для этой загадочной страны своим, может стать ей полезным. И он подает государыне записку об обучении ее внуков, основанную на изложенных ею принципах (то ли действительно согласен с нею во всем, то ли понимает, как завоевать ее расположение). Записка имеет успех. Государыня назначает Лагарпа, не скрывающего, что он считает самодержавие способом правления, недостойным современного общества, воспитателем двоих (как она надеется) будущих самодержавных монархов. Можно только поражаться широте взглядов Екатерины Великой. Потом их отношения будут складываться по-разному. В конце концов Лагарп вынужден будет уехать из России (чтобы ненадолго вернуться, когда его ученик уже станет императором).