Страница:
* * *
Ночная тьма еще не рассеялась, когда полет их наконец завершился. Флайер бесшумно опустился на дорожку, почти не освещенную — будь Натали чуть в лучшем состоянии, она сообразила бы, что это уже не город. Гравий — вещь совершенно смертоносная для высоких каблуков — заставлял ее оступаться на каждом шагу, и Рубену пришлось почти тащить ее на себе. Потом ей смутно помнились какие-то кусты и ветви, нависшие над головой, запах влаги и горьких цветочных духов.Здесь, верно, и живые птицы есть.
Затем поднялись на две ступеньки, и стеклянная дверь, за которой было темно, откатилась в сторону. Включился электрический свет. Рубен выпустил ее локоть, и, пошатнувшись, Натали прислонилась к косяку.
Ничего общего с ее теперешней ячейкой в блоке для одиноких молодых девиц, где стеньг из дешевого композита облицованы стандартным пластиком, а откидная койка, видео, душевая кабинка и кухонный отсек в два метра площадью занимали все полезное пространство. Готовить Натали не любила, когда можно — предпочитая кафе.
Тут были деревянные стены. При первом взгляде это поразило ее даже больше, чем огромная двуспальная кровать, на которую впору «Вампу» сажать. Хотя, если Рубен раскинется, оставит ей вовсе небольшой кусочек. Была бы Натали в состоянии сделать хоть шаг, она непременно потрогала бы руками поверхность настоящего дерева. Сейчас же, опустившись совершенно без сил на краешек пружинящего матраса, она непроизвольно погладила материал покрывала. Настоящий лен. В ногах, сложенные, лежали пушистые пледы. Плетеные кресла с подушками. Изысканный туалетный столик с цветами на нем. На полу — циновки, в глубине комнаты дверка в ванную. Нигде ни следа пластика или полиэстера. Видео нет, но принесут, достаточно позвонить. Пилот и стюардесса в мотеле — картинка та еще. Только шампанского не хватает.
— Хочешь в душ?
Натали помотала головой.
— Тут есть во что переодеться, — еще одна попытка, разбившаяся о стену
Сюда, похоже, можно приехать совсем без вещей, с одной только кредитной карточкой. Вот она, карточка, угу. А счастье где?
Решетка, увитая цветами, отделяла вполне современную кухоньку, где немедленно скрылся Рубен. Отсюда видно было, как он решительно тычет в кнопки комбайна. Натали нагнулась, чтобы расстегнуть ремешки босоножек.
— Ух ты, страх какой!
Она вздрогнула и уронила туфлю. Рубен, присев на корточки, поднял ее, большим и указательным пальцами промерил длину шпильки. Натали, смутившись до смерти, поспешно втянула под подол босую ступню, выглядевшую так безнадежно беспомощно с розовыми следами от ремешков.
— И я еще выпендриваюсь со своей координацией. Вот выпей-ка.
Натали решительно замотала головой. Если внутрь нее попадет хоть глоток, эту прелестную комнатку неминуемо постигнет участь D-14.
— Пей давай!
Она отползла, упершись спиной в спинку кровати и не сводя с него затравленного взгляда.
— Господи, да это всего лишь чай.
Зажмурившись, она хлебнула горячего, сладкого и очень крепкого травяного напитка. Жар прокатился изнутри до самого желудка, и подействовал успокаивающе. Все, что было в ней напряженного, расслабилось, и тем не менее лицо, обращенное к Рубену, было одной умоляющей маской. Кто-нибудь тут еще хочет любви?
— Худо мне... не могу.
— Да откуда у тебя такие... дремучие представления о мужиках?
Невзирая на слабое неорганизованное сопротивление, Рубен вытряхнул ее из плаща и завернул в плед. Воспоминание о тихом смехе провожало ее, когда она падала в сон. Ты еще и добрый, черт бы тебя побрал.
* * *
Натали проснулась резко, словно кто всадил ей локоть в ребра, с полной памятью обо всем, что было вчера. Не открывая глаз, мысленно оценила свое самочувствие. Не тошнило — со всей определенностью. Тело лежало на боку, колени подтянуты под самый подбородок, руки переплетены на груди. Осторожно отвела от лица плед: спала, оказывается, закутавшись с головой. Серый утренний свет просачивался под увитый лианами козырек террасы: утро было мягким.
Осторожно села, спустив на пол босые ноги, несмело обернулась. Утром всегда все выглядит иначе. Минуту или около того таращилась на широкую, обтянутую форменной рубашкой спину. Голову Рубен подвернул, словно прикрыв ее плечом. Поза под кодовым названием «меня вообще тут нет». Адекватный ответ на ее «не тронь меня». Не храпит. Это хорошо.
Чего хорошего? Разве ты ждешь ночей, когда это станет иметь значение?
Как крепко спит. Когда отрастет короткий курсантский ежик, черные волосы естественным образом лягут назад: открытое лицо. А вот депилятора на эти щеки уйдет немало. Ничего не поделаешь — тестостерон. Натали удержала ладонь — погладить. Насколько было бы проще, если бы она могла думать о нем плохо. Скажет тоже... Турандот!
Подобрав подол, чтобы не наступить на него ненароком и не наделать шуму, Натали проскользнула в ванную. Состояние вчерашней косметики на лице подтвердило самые худшие опасения, но... здесь была настоящая вода, хочешь — горячая, хочешь — прохладная! Не стандартный общежитский ионный душ, удаляющий грязь исключительно механически. Тут тебе и расслабление, и массаж, и утренний тонус.
Натали провела в ванной достаточно времени, чтобы укрепиться в своем решении. Нельзя брать то, чего хочется так сильно, потому что всегда платишь дороже. Кармический закон. Столько, сколько придется отдать за этого парня, у нее просто нет. Она сама отпирала для него все свои тайные комнаты. Когда он уйдет, она останется одна посреди пустого и гулкого пространства. И с ней не будет ни цинизма, ни снисходительности, ни спасительно дурных мыслей.
Где— нибудь в зарослях наверняка притаился корпус администрации, откуда можно вызвать такси. Не может быть, чтобы отсюда нельзя было выбраться.
А вот вползать обратно в открытое вечернее платье оказалось неприятно. Не то потому, что после ночи спанья в нем оно было, мягко говоря, несвежим, не то потому, что с утра его тонкие лямки, декольте и подол до самого полу выглядели не более уместными, чем она сама — в этом обустроенном гнездышке. Прикосновение шелка к телу, возбуждающее вчера, сегодня казалось склизким и напоминало... да все о том же: о схеме «пилот — стюардесса — мотель».
На цыпочках, стараясь не шуршать шелком, взяв туфли в руки, а в охапку — плащ, Натали выбралась из ванной. Кожу покалывало возбуждением и страхом. Особенно губы. Плащ, босоножки, сумочка на шнурке, на запястье. Кажется, все...
— Убегаешь?
Кровь хлынула ей в лицо. Ничего не может быть унизительнее, чем если тебя застигнут на цыпочках, с охапкой барахла, и ты при этом отскакиваешь к стене, выкладывая свои постыдные комплексы как на ладони. И глаза таращишь.
Рубен сел, молча потер ладонями лицо, поморщился. Вид утомленный и помятый, как всегда от спанья в одежде. И недовольный, ясен пень.
— Я что-то не так сделал?
— Нет, — выговорить это было трудно, а еще унизительнее было сознавать, что сейчас она начнет бессвязно блеять, что-де дело не в нем...
— Думала, ты вчера еще догадался. Я не белая кость. Я в стюардессы-то выбралась, обдирая локти и пузо. Из фабричного квартала, с приземных этажей. Не низший-средний класс, но низший-низший. Прннчипесс нету тут. Мне с тобой вровень не встать. Ходить, говорить, поворачивать голову, небрежно употреблять это клятое «отнюдь» — я училась стиснув зубы. У меня отец — пьяница, а о матери вообще лучше не вспоминать. Моим первым парнем был «бык». Ты... ты можешь дать очень много, но в результате оставишь меня совершенно ни с чем. Я... после тебя... долгонько не смогу с интересом по сторонам поглядывать.
Она замолчала, с отвращением сознавая, что все сказанное нельзя воспринимать иначе как чистое вымогательство, предполагающее, что в ответ распаленный юноша наобещает ей златые горы, законный брак и все звезды с неба. Какими словами докажешь, что все не так?
— Сколько отдавать сердца — человек сам решает, я не могу схватить тебя за руку со словами «достаточно». Я только мог предложить решить это обменом, не глядя: все на все.
Он не недоволен, кольнуло мозг. Он расстроен. Глаза в пол, пальцы — на висках. Почему у парней с утра такой похмельный вид?
— Я видела твою уважаемую мать. Мне не проглотить такой кусок пирога, Рубен.
— Тогда иди.
Он снова потер ладонями лицо, словно таким образом надеялся стереть с себя дурной сон. Натали нерешительно переступила босыми ногами. Опыта у нее было достаточно, чтобы сообразить, как она с ним поступает. Здоровый, красивый, покончивший с монастырским Уставом Учебки, казалось бы, навсегда и разлетевшийся не только заниматься любовью, но и любить. Строго говоря, тут вот девчонки их и берут — горячими. Натали ведь поощряла его, не так ли?
— Иди, — повторил Рубен хмуро, упершись локтями в колени. Что-то в его позе ударило ее, словно под-дых. Сколько еще он так просидит, когда за ней прошелестит, закрываясь, стеклянная дверь? Чем это кончится? Можно сказать наверняка: холодным душем, а после — несколькими сутками видео. Подряд, без разбора — фильмы, новости, викторины, а в промежутках — едой в постели, не глядя, без аппетита. Сожаления осыпались, увядая, как листья в сквере. В совершенной растерянности Натали сгрузила все, что занимало ей руки, в ближайшее кресло: босоножка упала на пол, от громкого звука вздрогнули оба. Сбежать, спасаясь от душевной боли — одно дело. Но лучше быть дурой, чем свиньей.
Села рядом, чуть прикоснувшись плечом. Растерянно пошевелила пальцами ног. Полжизни за обычное домашнее платье-свитер! Тихонько ткнулась лбом Рубену в плечо.
— Не надо.
Взято слишком высоко, чтобы быть правдой. Примитивная тактика — самая верная, главное — ошеломить. «Милый, ты меня любишь?» тут не сгодится. Мы напортили столько, что дело спасет только самое тяжелое вооружение.
— Я... эээ... слишком тощая, верно?
Рубен отвел наконец руку от лица, в чем была явная тактическая ошибка — ее надо было куда-то девать, не в воздухе же ей висеть. Женская талия... чем тебе не подходящее место? Ага, сам догадался.
— Ну... Я бы сказал, у тебя хорошие... аэродинамические характеристики.
Натали подняла лицо, с удивлением обнаружив на ткани рубашки мокрое пятно. Откуда? Загадку разрешил Рубен, пальцем сняв слезу с ее щеки. От сто плеча шел жар: температура тела у Эстергази явно на градус-пол-тора выше.
Вот теперь, сероглазый, только не отпускай!
Это было, как ложкой зачерпнуть мед, как выровнять пикирующий флайер у самой земли, как вынырнуть с глубины, хватая воздух... Сладко, трепетно, нежно... Милая, любимая, хорошая моя... Нетерпеливо, напористо, сильно. Слишком много, чтобы, как казалось, это можно было вынести... Слишком мало, чтобы на этом остановиться.
Холодное молоко из высоких стаканов, которое они пили на террасе, забросив ноги на табурет: он — только в шортах, она — в его рубашке. Сок груши на подбородке. Душ, рушащийся с потолка сразу на обоих. Огонь свечи сквозь вино в хрустале. Мокрые цветы.
Смех.
* * *
Улетать или остаться -
не тебе решать, не мне бы, -
серый ветер разберется,
кто ему назначен в долю.
Башня Рован
Проклятый комм надрывался где-то у самого уха, но найти его на ощупь, не поднимая головы, а только хлопая ладонью по тумбочке, оказалось задачей немыслимой. Натали натянула на голову подушку, Рубен, отчаявшись, сел. На тумбочке браслета не оказалось. Под подушкой — логично было предположить, что именно туда он сунул комм, когда торопился сдернуть его с руки — тоже пусто. Последовал краткий лихорадочный обыск с насильственным переворачиванием рядом лежащего тела, сопутствующим делу умоляющим мычанием, сдавленным смехом и вынужденной задержкой, и наконец браслет обнаружился в складках простыней.
— Это может быть только па, остальные заблокированы — пояснил он, садясь и поднося комм к уху. Экранчик-циферблат светился в темноте голубым, обводя тонкой линией профиль Рубена и часть его плеча. Прием он включил на полный, видимо, из деликатности. Глубокий громкий голос, создав эффект третьего в комнате, заставил Натали сесть, прижимая к груди скомканную простыню.
— Малыш, ты в Тавире?
— Да.
Харальд запнулся на секунду. Рубен терпеливо ждал.
— Новости, ясное дело, не смотришь?
— Ясное дело.
Пауза.
— Что?...
— Вылетай, — выдохнул отец. — Прямо сейчас.
Рубен коротко ругнулся.
— Вам там, в министерстве, совсем делать нечего? Объявлять общевойсковую сразу... Эээ, па... число какое? Мать Безумия!...
— Позднее, — судя по голосу, Харальд Эстергази позволил себе мимолетно улыбнуться. — Я не могу сказать тебе больше. Шпарь домой, ты нужен.
Из темного угла Натали в оцепенении наблюдала, как разнеженного сибарита рядом с ней, романтичного ленивого баловня сметает коротким ледяным шквалом до самой базальтовой основы — офицера Космических Сил. Где он только прятался эти два... три?... дня. Что-то менялось в лице, в манере держать голову, в складке между бровей. Озноб ударил ее, как плеть.
— И еще, — добавил Харальд. — Лишних полчаса у тебя нет.
Рубен рывком встал. Щелчок, с которым отключился комм, еще висел, не растаяв в воздухе, а выпускник Академии уже скрылся за дверью ванной, откуда донесся плеск воды и жужжание электрической щетки. Кажется, прошла всего минута, и он появился: бравый, подтянутый, блестящий.
— Ты можешь остаться здесь, — сказал он, наклоняясь к Натали. Девушка вздрогнула — ей почему-то казалось, что Рубен, подхваченный вихрем, забыл про нее. — Мы не выбрали лимит, ты можешь еще поспать и уехать аэробусом. У меня времени — только саквояж схватить.
— Я поеду с тобой.
* * *
А моя судьба ломка и легка,
как прозрачная труха-шелуха -
не смотри на меня — по осенним ветрам
я сама себе не своя.
Башня Рован
Лишний час вместе. А разве она не знала, что будет именно так? Любовь в чистом виде оказалась обжигающе болезненной, как концентрированная кислота. Извернувшись под пристяжным ремнем, Натали сидела боком, молча, бездумно наблюдая, как Рубен гонит машину в редком утреннем потоке. Оставляя его в сердце вплоть до малейшего движения бровей, до мимолетного взгляда в свою сторону. Напоминая себе, что кроме этого, здесь ей не принадлежит ничего.
Менялось давление, над поверхностью Зиглинды несся циклон, влекший за собой смог и мусор. Как всякий ярко выраженный гипотоник, Натали чувствовала себя совершенно обессиленной и больной.
На ней было яркое платье счастливой расцветки, заказанное по каталогу, и бежевый вязаный жакет. Ну да, само собой, с княжеской кредитки, но надо же что-то надеть! Вечерний шелковый наряд, вызывавший почему-то неприятные ассоциации нечистоты, она отослала в пакете в первый же день. И эти вещи, навсегда связанные в сознании с тем, что казалось счастливым сном уже сейчас... нет, она, конечно, от них не избавится. Но — жить им обернутыми в пластик, на полке шкафа, до лучших времен... которые, может, вовсе не придут. Как засушенные цветы... как воспоминания, иголочки на сердце, вонзающиеся в нежную, пронизанную нервами плоть, когда оно начинает сокращаться слишком резво. Ибо спетая песня — прощай. Пилоты Эстергази не принадлежат своим женщинам... даже если бы у нее хватило смелости так назваться. Они и себе-то не принадлежат. Пилоты Эстергази причислены к драгоценностям короны. Уже сейчас видя и ощущая его рядом с собой, Натали знала, что он ушел.
«Вампа» ринулась па посадку носом вниз, Натали ощутила внутри себя неприятно знакомое перемещение внутренностей. У Рубена, судя по выражению лица, внутренностей не было вовсе.
Наземный паркинг, облицованный стеклоплитой, был пуст, если не считать цилиндрического лимузина-монстра с темными стеклами. Заложив вираж, да такой, что ветер ударил по редким прохожим, Рубен приземлился рядом, дверь в дверь.
— Ну... — лицо у него было скорее озабоченное, чем потерянное. Они поцеловались, неуклюже обнявшись, в честной попытке компенсировать обоюдную неловкость продолжительностью поцелуя. Потом вылезли из флайера одновременно с разных сторон. Ветер схватил Натали за волосы и приставил нож к горлу, она прикрыла ладонью глаза — от пыли.
Рубен, не оглядываясь, перебежал к лимузину, ожидающему с открытой дверью, придерживая рукой фуражку нырнул на сиденье рядом с водительским. Последнее, что отложилось в жадной до подробностей памяти Натали, была рука с краешком манжеты, захлопнувшая за собою дверь.
* * *
Транспортники ждали, выстроившись в линию вдоль взлетного поля, аппарели были опущены, что сделало грузовики похожими на ехидно ухмыляющихся бегемотов. Государственный флаг с золотым диском и молотом трепетал на ветру. Пилоты в походной форме стояли длинным рядом, идеальным черным пунктиром, пересекающим поле из конца в конец. Крылья Империи. Из динамика гремел хор из Nabucco Верди, и пыль неслась клубами, не сдерживаемая ничем.Ты прекрасна, о Родина наша,
Необъятны твои просторы...
Медитативная сосредоточенность охватила строй, который на глазах серел, покрываемый прахом Зиглинды, и который, тем не менее, угрюмо противостоял разбивавшимся о него ветрам.
Мать-Отчизна, твои сыновья
За тебя жизнь готовы отдать...
Тишина, лишь подчеркнутая шумом двигателей, доносившихся с периферии. Военные психологи отлично знали, что несколько секунд после исполнения гимна ноги не в состоянии оторваться от земли. Врастают в землю, и какое-то время нервная система практически парализована.
Вице— адмирал, отправлявший партию, поднял руку. Строй затаил дыхание. Офицер-заместитель, держа в ладони комм-усилитель, сделал шаг вперед.
— Авиакрыло!... Напра-аво!
Шорох ног, воспринимаемый как слитный шум.
— Полки!... Отсеки — по эскадрильям...
Пронзительный вой флайера, заходящего на посадку в оцепленную зону, прервал команду, которую все равно теперь было не разобрать. Три черные машины сопровождения шли следом, явно отставая: из осторожности, согласно Уставу. Вице-адмирал, беззвучно шевельнув губами, махнул рукой. Несанкционированное явление вышестоящего начальства вышибает почву из-под ног. Всегда.
— Отставить! — продублировал зам. — Нале-во! Смирна! Равнение на середину!
Сотни глаз придирчиво оценили посадку — немного резкую, но, в общем, академически правильную. А как же, все здесь специалисты. Сопровождение еще только опускалось, заключая объект в треугольник, прикрытый со всех сторон, а Кирилл уже откинул колпак и спрыгнул наземь. Сотни глаз отметили на нем черную походную форму и погоны лейтенанта. Волосы были взъерошены, воротничок — расстегнут.
— Я успел? Черные Шельмы... здесь еще?
Командующий указал направление, где между Молниями и Банши стояла эскадрилья, но Император разглядел и сам. Размашисто, почти бегом, будто его могли не подождать, или поторопить, подошел к комэску.
— Руб...
— Ваше Величество?
— Заткнись.
— Понял. Кир?
Пауза между ними была короткой и неловкой. Потом Император, приподнявшись на цыпочки и нервно шмыгнув носом, обнял Рубена Эстергази.
— Руб, ты лучшее, что у меня есть.
Отступил на шаг, окинул взглядом строй, пожиравший его глазами, начальство, вытянувшееся так, что аж прогнулось вперед. Голос, еще совсем мальчишеский, зазвенел на весь плац:
— Я жду вас всех — обратно! Слышите?!
Часть 2. Черная Шельма
А твоя судьба тебе невдомек,
Но исшарен ветром вдоль-поперек,
Под холодными пальцами серого ветра
Ты стоишь, дрожа и смеясь...
Башня Рован
Рубен никогда не мог в точности определить для себя статус грузовых скачковых пилотов. Как и командный состав, они учились натри года дольше, но курсы их были специализированными и не включали тактических дисциплин. Поговаривали, будто подход к свойствам пространства и вещества у них совсем другой. Даже звания им присваивались не военные: техник, инженер, даже про доктора кто-то слышал. Держались они отстранение и так, словно были окружены мистическим ореолом. Не то как элита — Рубен хмыкнул про себя, поскольку к флотской да и к любой другой элите по умолчанию причислялся сам, не то как каста неприкасаемых, находящая в своем положении некое циничное удовлетворение.
Нет, общими принципами входа и выхода в гиперпространство Рубен, конечно, владел, и мог бы в случае необходимости рассчитать прыжок. Академия готовила офицеров-универсалов. Фундамент, на котором базировалась карьера. Однако перспектива из года в год следовать отведенным маршрутом, перевозя людей, технику и грузы из одной точки системы в другую, едва ли отвечала качествам его натуры.
Как и служба на корабле: крейсере, линкоре или авианосце. На любой пласталевой коробке, что простирается вокруг тебя на сотни метров и на которой даже какой-нибудь один крохотный участок зависит не столько от тебя, сколько от твоего слаженного взаимодействия с прочими службами и людьми. Только семейный психолог Эстергази, знавший Рубена с детства, безошибочно определил в нем интроверта. Прочих удалось обмануть.
Истребитель. Самый быстрый, самый маневренный, самый независимый элемент боевого соединения, чьи узлы и детали столь же естественны, как руки и ноги, а пушки, изрыгающие плазменные плевки, кажутся прямым продолжением воли, азарта и боевой злости. И вместе с тем — всего лишь искорка жизни в пустоте, которую человеческий разум способен адекватно воспринимать исключительно в терминах высшей математики. Авианосец «Фреки» по боевой тревоге рассыпает их — шутка сказать — двести сорок. Пять полков, двадцать эскадрилий. Разве сравнить этого живчика-кроху, скажем, с планетой, связавшей в гравитационном танце сотни других небесных тел?
Про себя Рубен усмехнулся. Для человека, получившего «космическое» образование и чаще ощущавшего под ногами чуть заметную вибрацию палубы, чем безмятежную планетную твердь, выражение «небесное тело» могло быть оправдано только архаической культурной традицией. Само слово «небо» выглядело довольно бессмысленным.
Вакуум. Пространство. Космос. Хаос. Материал, из которого Бог создал мир и человека в нем — по своему образу и подобию задолго до того, как его творение осознало, что труд, в сущности, незавершен. Потому что Творец, кто бы он ни был, явно не предполагал, что человек пожелает странствовать по гиперпространству, и более того — проводить в нем продолжительное время. Мигрень и сосудистые явления, особенно резь в глазах, были хорошо знакомы любому, кто пользовался услугами скачка, в том числе — внутрисистемного. На гражданских линиях эту проблему решали медикаментозно. Военные считали ее несущественной и предоставляли личному составу преодолевать ее по своему усмотрению, исключая, разумеется, наркотические вещества. Рубен предпочитал терпеть. В самом деле, вовсе не исключено, что однажды он будет нуждаться в сильнодействующих препаратах. И эффективность их будет тем выше, чем менее приученным окажется организм.
Заняв место у герметичной двери и прислонясь спиной к стене отсека, сотрясаемой привычной нутряной вибрацией, Рубен сунул в ухо «ракушку» и прикрыл глаза. Мелкий самообман: организму все равно, что раскалывает голову — смена количества измерений или «Полет валькирий». Вагнер к числу его любимых композиторов не принадлежал никогда. С немалой долей самоиронии воспринимая себя хорошим мальчиком из приличной семьи, Рубен держал «Золото Рейна» для целей вроде этой, следовать душой за музыкальным настроением оперы ему не удавалось. В данном случае это было даже хорошо. Из-под опущенных ресниц достаточно удобно наблюдать за эскадрильей, оценивая своих людей. Ибо независимость его была только кажущейся.
Не свободная охота, но хладнокровный расчет: в кратчайшее время навести на противника как можно больше пушек, не подставить эскадрилью под удар, удержать ее вместе, не позволяя разбиться на мелкие стычки, пока на то нет особого разрешения. Иногда Рубен даже чуточку сожалел, что в собственные свои энсинские времена, проходя обязательную службу в боевых частях, когда кадровая служба сортировала: негодных — в мусор, способных командовать — в флотскую адъюнктуру, а прочих счастливчиков — просто летать, угодил в показательную верхушку. Хотя разве могло быть иначе? Долг человека перед именем... К тому же он был их тех, кто — мог. Положение обязывало.
Не отдельные искорки жизни, но созвездие, объединенное одной боевой задачей и единой волей. Не абстрактные фигурки поддержки, которыми он мог распоряжаться и жертвовать по своему усмотрению на мониторе тактического дисплея, защищая курсовые работы. Потеря каждого будет его личной потерей. Сейчас, будучи военной косточкой в десятке поколений, Рубен это просто знал. Осознание печенкой придет позже. И это тоже было ему известно. Другое дело, пока — чисто теоретически. Поколению отца удалось обойтись без войны.
Не он, их командир, а жребий и рекомендации преподавателей Академии, да еще в некоторой степени протекции и взятки собрали вместе эти двенадцать человек. Ибо едва ли для кого станет неожиданностью внимание командования именно к этой эскадрилье и скорое повышение именно этого комэска. Рубен не утверждал состав Шельм, как был бы, по идее, должен: просто не успел. Ему буквально сунули в руки командирский считыватель с комплектом индивидуальных досье, ни на что большее просто не хватало времени. Только подпись поставить. Чрезвычайная ситуация, вынуждавшая его играть с теми картами, какие были сданы. Имей Рубен хоть день в запасе, непременно перетащил бы к себе пару ребят от Банши, да и у Драконов Зари был пилот, каковому, по твердому убеждению комэска, Шельмы могли предложить кое-что получше. Всего один день, с толком употребленный на интриги, вранье, хвастовство и подкуп, и Шельмы вступили бы на «Фреки» командой мечты. Харальд наверняка знал заранее... Вспомнив, как был потрачен этот день, Рубен от всей души махнул рукой на сожаления. Река жизни течет, сама избирая себе русло. Вопреки тревожной ноте в отцовском голосе, все еще хотелось верить в недоразумение, которое разрешится скоро и — само собой.