Страница:
Металл корпуса пел. А двенадцать Тецим пели хором, глубокими гулкими басами вибраций, и поливали плазмой все, что пищало в рамках прицелов, сами объятые белым пламенем выхлопов маневровых. И было умопомрачительно жарко в кабине, и хорошо, и от адреналина ты был совершенно пьян, и в общем и целом это было именно то, ради чего — все. Перегрузки на виражах, темнота в глазах и блестящие точки на сетчатке, острая физическая радость тела, в котором, как от спорта, ныл каждый нерв, стонала каждая жилка. Яблоки глаз стали свинцовыми и норовили провалиться в глазницы, обвисли онемевшие щеки. В моменты, когда ты можешь стать очень мертвым, чувствуешь себя особенно живым.
— Синий-Один Лидеру. Они уходят!
В самом деле. Зеленые точки на экране радара ползли к краю, уроды, получив, видимо, приказ к отступлению, торопились спастись, вражий АВ развернулся, открыв для них погрузочные люки, традиционно ярко освещенные изнутри. Шельма-Лидер весь превратился в собственный большой палец, напрягшийся на кнопке пуска торпед. Туда бы... да хоть одну!
Ни одному истребителю не под силу завалить авианосец. Но мечтают об этом — все.
— Шельма — Базе. Прошу свободной охоты!
То же самое, видимо, сделали и другие комэски, подоспевшие к раздаче, потому как база ответила с заминкой.
— База — Шельме, охоту разрешаю.
— Лидер — Шельмам. Перекличка. Доложить, у кого торпеды целы.
Мгновенная, безумно раздражающая пауза, видимо, пока Магне соображает, что расчет начинается с него.
— Красный-Два. Обе тут.
— Красный-Третий. Одна.
— Красный-Четыре. Остаток протонных торпед — две штуки.
Рубен мысленно застонал. Он успел бы навести и выпустить торпеды за время, пока Вале рапортовал о наличии своих.
— Синий-Один. У меня одна.
— Синий-Два. При мне мое...
— Синий-Три. Болтаются пока.
— Синий-Четверка. А я облегчился...
И так далее.
Все. Камень свалился с души. И Вале. Боезапаса потратили немного — на удивление. Есть еще, чем отдаривать.
— Лидер — Шельмам. Охотимся.
Вражья матка набирала ход. Плазма белыми языками вырывалась из дюз, жерла прыжковых наливались красным. И по одной только возможности визуального контакта, расстояние тут — доплюнуть. Мы могли бы оказаться на дистанции запуска в мгновение ока. Вектор задан, уроды на ходу ныряют в люки. Чужие крейсеры стягивались к точке выхода АВ, готовые жертвовать собой, чтобы дать спастись ему. Наши норовили их отсечь. Плотность заградительного огня была... Отвага — отвагой, но когда крейсеры палят друг по другу, истребителям меж ними делать нечего. Нет. Горькое сожаление при виде готовой к прыжку добычи. Аж руку свело. Что, вообще говоря, не мешало вести огонь по отставшим. Даже если просто помешать им добраться до уходящей матки — этого будет достаточно. На крохах-истребителях двигателей Брауна-Шварца нет. В нашем пространстве мы сделаем с ними все, что захотим.
Крейсер взорвался, вокруг него вспухло облако белого фосфоресцирующего пара. Внутри, как в сердце белого пиона, полыхал зрелый пурпурный огонь. Что за топливо у них — этакого цвета? Блистер притух, поляризуя вспышку, но Рубен все равно машинально прикрыл глаза левой рукой. Несколько секунд вся внутренняя поверхность колпака представляла собой один ослепительно-белый бэкграунд. Жестокий удар по зрительному аппарату, краткая, но всегда пугающая — а ну как на этот раз добром не кончится! — слепота, и четкое графическое отображение внутренности кабины на глазном дне. Неприятная вещь, и крайне опасная — при наших-то скоростях.
— Синий — Лидеру. Можно пройти. Вижу — как.
— Лидер — Синему. Сам вижу. Слева встань.
— Лидер — Шельмам. Строй Дельта. Торпеды к бою. ПОШЕЛ!
Двенадцать Тецим канули в клубы пара. Замолчавший крейсер — вернее то, что от него осталось, стремительно пожираемое пламенем — открыл брешь в сплошной стене огня. Шельмы чиркнули по краю облака взрыва. Прорвались? Рамка прицела взвизгнула, фиксируя цель. По прыжковым дюзам его! Хоть на градус сбить направление, чтобы поведение этой залатанной посудины в прыжке стало непредсказуемым. С поврежденной дюзой они никогда не выйдут, куда им надо. Несколько торпед, сорвавшись с подвесок, пронеслись справа и слева от машины Лидера. Сказать по правде, Рубен увидел только вспышки их реактивных двигателей. Сами торпеды канули в ничто.
— Лидер — Шельмам, ОТСТАВИТЬ!
Слишком поздно. И хорошо. Долей секунды раньше — плазменный выхлоп не оставил бы от Шельм даже обломков. Или, что не лучше: инверсионная воронка уходящего АВ могла подхватить их и увлечь за собой. Не имея прыжковых двигателей, истребители в таком случае были бы обречены. Любой пилот, дай ему выбирать, предпочтет мгновенный удар плазмы многодневному дрейфу в пустоте, медленному умиранию привязанным к креслу. Волей-неволей будучи к командованию близок, ты знаешь, что если этот АВ никогда больше сюда не прыгнет, руководство не сочтет это слишком дорогой разменой. Разумеется — неофициально. Открытая политика такова, что героизм в его чрезмерных появлениях остается на совести исполнителя. Как-то иначе оно отсюда выглядит. До тех пор, пока в деле играют одни арифметические показатели, едва ли ты станешь жертвовать эскадрильей. Или собой. Ты слишком плохо представляешь, сколько времени это поле будет тебя волочь, не окажешься ли ты сразу в пределах поражения плазменных дюз, как пойдут твои торпеды там, где действуют совершенно иные законы физики. К слову — ты и законов тех тоже толком не знаешь. Возможно, тебя убьет сама воронка. Для того чтобы раз и навсегда найти ответы на эти академические вопросы, у тебя пока маловато решимости. Или злости.
Но все равно — слишком поздно. Авианосец исчез, будто и не был никогда. Самая крупная рыба всегда уходит. Только полыхали разбросанные по темноте, искореженные груды металла. Чужие. И свои.
Все? Этот раз — первый — как бы за нами, да? В смысле — победа?
— Красный-Четыре — Лидеру, смотри три часа выше...
О... Мать Безумия, иначе не скажешь! И, кстати, о вреде рефлексии...
— Лидер — Шельмам, уходим... врассыпную, НЕМЕДЛЕННО! ПОШЕЛ!
Прямо на них, разогревая прыжковые, перлись крейсеры: все, кто сподобился уйти из-под обстрела. Допустим, они нас даже не видят. Но нам это не поможет. Шельмы брызнули во все стороны, Эстергази задержался ровно чтобы выпустить торпеды по ближайшим дюзам, убедиться, что автоматические турели превратили их в пар на безопасном от корабля расстоянии, и рванул следом. Дальнобойность крейсерских пушек куда как превышает все, что может противопоставить им истребитель. Наводятся они быстро, да и много их. Словом — не место для одинокой Тецимы.
Героизм, вероятно, начнется, когда ты об этом забудешь. Или это будет несущественно. То есть еще не сегодня.
А сегодня, победоносно завершив день, Шельмы гомонили на волне эскадрильи всю обратную дорогу, и комэск позволил им в удовольствие «потрындеть в эфире». Причальная автоматика загрузила эскадрилью в кассету, втянула всю обойму в шлюз, откуда тягач на гусеничном ходу втащил их в ангар. Л там уже ждали все, кому положено по должности, и другие, жаждавшие поздравить и разделить радость. Море лиц, в котором Рубен случайно встретился глазами со своим механиком, Фростом. У того была любительская голокамера на плече, и он пытался пробиться ближе. Его толкали, камера тряслась. Для истории, стало быть, снимает. Для собственной видеотеки.
Даже если б Рубен не сиживал иногда рядом с механиком, холившим его Тециму — хорошая привычка, кстати! — все равно по одному возрасту, с помощью одной только логики нарисовал бы верную картинку его жизни.
Семьи нет. Не к кому спуститься на планету по достижении пенсионного возраста. И судя по всему — не тянет его. Еще одна «гримаса» службы, когда то, что есть, кажется дороже и ближе того, что могло бы быть. Сослуживцы, пацаны еще сравнительно — ближе неосуществленных детей, и если уж на то пошло, машины — ближе сослуживцев. То, что он здесь тогда, когда мог бы со всем удовольствием быть в ином месте, говорило о его душевной склонности. То, что командование не выпроводило его по достижении пенсионного возраста, с вежливыми улыбками и всеми причитающимися реверансами, свидетельствовало, что расставаться с ним и вправду не хотят.
С механиком нам повезло.
Выбравшись из кокпита на подгибающихся затекших ногах и оказавшись в водовороте, вынуждавшем следовать за собой, принимать на плечи увесистые шлепки и пожимать чьи-то ладони, Эстергази эту самую радость даже сам начал ощущать. Хотя уходящий АВ все еще стоял перед мысленным взором.
Снова распахнулись ворота шлюза. Тягач выволок в ангар еще одну кассету. Улыбки погасли, смех стихал концентрическими кругами. Пустые ячейки. Как раны сквозные, тьфу! Одна, две... пять?! Блистеры поднимались, Баньши отстегивались и с усилием лезли через борт. Совершенно серые и абсолютно мокрые от пота. Их подхватывали под руки. Что, и комэск?
Черная волна встречающих качнулась туда. Рубен не стал подходить. Что тут скажешь? Стоял молча, ожидая, пока пилоты пробьются к нему, отмахнул Ренну уводить Шельм — целых, всех! — а сам вслед за тягачом отправился в ремонтный бокс, где его уже ожидал инженер эскадрильи.
Это могли быть и мы. Гарантий нет.
А вот до какой степени их нет, он осознал, когда лейтенант Геннеберг — инженер, ответственный за состояние машин эскадрильи — сунул палец в оплавленное отверстие его собственного блистера. Не поленился, обошел с другой стороны. Не сквозное. Лепешка металла прикипела к колпаку изнутри. Проследив траекторию, только присвистнул. Это когда крейсер рвался в самой близи, не иначе. Двадцать сантиметров в сторону — и прошла бы эта посылка аккуратно через шлем пилота. И через голову — навылет, ага. Впрочем, достаточно было бы и шлема — при такой-то дырке, и пилотировал бы прямо в Валгаллу, где Кирилловы предки ляжку вепря глодают. Заодно бы узнал, найдется ль на тех скамьях местечко соблюдающему условности этническому венгру.
— Это просто. Ваш механик запаяет это в пять минут. И следа не останется.
— Скотч и жевательная резинка?
Инженер пожал плечами в ответ на расхожую шутку, так что Рубен почувствовал себя мальчишкой.
— Красный-Два целехонек. И первая пара Синих — тоже, только заправить. У Красного-Три напрочь срезан правый стаб.
Тецима Вангелиса и впрямь демонстрировала нелепо торчащий в сторону огрызок зазубренного металла. Смотреть на нее почему-то было больно, как на искалеченное животное.
— Сколько времени уйдет на это?
— Двое суток, не меньше.
Рубен вздохнул, делая в уме пометку. В общем, именно это звено он бы придержал на базе. Из-за Вале, само собой. Но Бента озвереет... Поставь себя на его место.
— А вот эта отлеталась.
— Что с ней не так?
Машина Танно Риккена внешне выглядела совершенно неповрежденной. И было просто уму непостижимо, как парень ухитрился привести домой истребитель, в котором вышла из строя половина электроники. В том числе — все локационные системы.
— Причиной может быть сильный электромагнитный импульс, — пояснил инженер. — В принципе, системы защищены от воздействий этого рода. Другие-то машины эскадрильи в полном порядке. Едва ли в момент воздействия они находились так уж далеко от очага взрыва. Первое, что приходит в голову — заводской брак. В этом случае я не стал бы рисковать, чиня или заменяя вышедшие из строя узлы. Рекомендую заменить машину полностью.
— Есть такая возможность?
Геннеберг посмотрел в воздух куда-то за левое ухо комэска.
— Уверен, у вас получится.
Подошел Фрост со стопкой кассет от фотопулеметов эскадрильи, тем самым напомнив Эстергази об одной из неприятных сторон командования вверенным подразделением. За механиком, как оруженосец, следовал ремонтный дроид, увешанный отвертками и насадками для различного рода сварок. Рубен бы лучше здесь посидел: на работу мастера всегда глядеть радостно, гайки он завинчивает или же вражьи бомбардировщики плазмой поливает. Однако положение обязывало. Мысленно вздохнув, комэск принял кассеты и потопал в штаб — отчитываться.
Расслабуху пресекла волчья ухмылочка вернувшегося «с ковра» комэска.
— Давайте, подтягивайтесь все сюда, — распорядился Эстергази, с наслаждением вытягиваясь на своей койке. — Сейчас будет самое интересное. Сколько мы, по-вашему, нащелкали? Восемнадцать?
Он сделал паузу, выжидая, пока народ, кряхтя, тащился в командирский угол.
— Так вот, штаб засчитал нам пять.
Хор недовольно загудел. По пять-то, минимум, каждый на своем счету мнил.
— И четыре — предположительно. Попадание зафиксировано, но спецэффектов не было. А куда мы без взрыва?... Скажите спасибо, что не два. Держим также в уме, что все, кому мы пометали скрыться в чреве удравшего АВ, тоже на нашей совести. Разумеется — неофициально.
Это уже присказка какая-то!
Он сел, давая место командирам звеньев, и включил считыватель, используя его в качестве шпаргалки.
— Бента, поздравляю. Первый сбитый — твой. Потом посмотрите его пленку, очень рекомендую. Там прекрасно видно, как надо стрелять на больших дистанциях.
— Риккены Эно и Танно, Шервуд, Йодль, а также примкнувшие к ним Трине и Содд. Вы все доложили об одной сбитой машине. Вы правильно доложили. Об одной. Вы ее сбивали вшестером. Спасибо, друг дружку не перестреляли... Как вы будете делить на шестерых одну нашивку за сбитый — решайте сами.
— Тринадцатому повесим, — буркнул Трине. — Уверен, не привыкать ему.
— Ему — нет, — согласился Рубен. — А вам — придется. Третий сбитый засчитан Ренну и Кампана. Или Кампана и Ренну. И почему я не удивлен? Цель ведомому передана идеально. Отрадно, хоть кто-то у нас умеет работать парой. Предположительные: Дален — один...
— Э! Командир, вы сказали — пять засчитано! За кем еще два?
Рубен развел руками:
— Ну, извините. Да. предположительные у пас: Шервуд... да я-то верю, что не ушел! И Эно Риккен — два. Скромнее нужно быть, Шельмы. Иначе мы весь вражий флот перебьем, и товарищи на нас обидятся.
— Теперь пилотирование. Отвратительно. Единственной слетанной парой, как я говорил, остаются Ренн и Кампана. Риккены, сами понимаете, не в счет. Кстати. Танно, ты доложил, что «проблема несущественная». Как ты вообще до базы дополз, интересно мне знать?
Танно, не привыкший в обществе рта раскрывать, мучительно покраснел. Брат кинулся было на выручку, но Рубен заткнул его одним нетерпеливым жестом.
— Так это, — парень сплел пальцы на коленке, — двигатели работали. Я на ведущем... того... приехал. На визуальном контакте.
— В следующий раз докладывай адекватно. Я бы вывел тебя из боя. Летим дальше. Содд, ты ведущего прикрываешь огнем или собственным телом? Где тебя учили так прижиматься? Вале...
Пилот сжался всем телом. Рубен взглянул на него... и передумал бранить.
— Да все нормально. Покороче в другой раз рапортуй. За борт эту инструкцию — время дорого. Это приказ. И к ведущему — не так близко. Никуда он не денется.
Неприязненный взгляд, которым Вангелис одарил ведомого, и то, как Вале в ответ опустил глаза, сказали о многом. Ну что ж, Бента...
— Итак, двое суток одна пара небоеспособна.
Риккены подняли вопросительные лица.
— Не угадали. Танно принимает новую машину.
— Вот это да! — не сдержался Магне с верхней койки.
— Впредь убедительно прошу... эээ... не злоупотреблять моими талантами добытчика. Отдыхают Вангелис и Вале. Машины сдать, пилотам быть в резерве.
— Но командир, съер!...
— Стабилизатор в лохмотья, — отрезал Рубен. — Только не говори, что не сам виноват. Не пытался бы удрать от ведомого, не прилип бы он к тебе па дистанции, которая не позволила вовремя выделить и отстрелить противника. Скажи спасибо, что это только стабилизатор. Герой-одиночка, Мать Безумия!... Двое суток ремонта! Это командный вид спорта!
Вангелис глядел на него, фиолетовый и совершенно потрясенный: в его голове, очевидно, не укладывалось, как один отличный пилот может орать на другого отличного пилота только за то, что тот — отличный пилот.
— Ладно, — остыл Рубен. — Пролетели. Касательно радиообмена. Галдеж, который мы на радостях подняли в эфире, достиг мостика «Фреки». Некоторые... хммм... позы, в которых вы, по вашим словам, имели противника, вице-адмирал счел интересными. Еще раз руководство услышит подобное безобразие — их на нас же и опробуют. Учитесь говорить кратко и по делу. Всех касается. Теперь все. Отдыхаем.
Несколько бесконечно долгих секунд, с совершенно окаменевшим лицом и чугунными мышцами, и даже не мигая, Рубен глядел на мигающую зеленую лампу и слушал разливающийся в кубрике сумасшедший трезвон. Не понимая, не будучи в состоянии осознать, как такое возможно. Ошибка связистов, короткое замыкание систем, смещение пространственно-временных реалий, дурной сон!
Жизнь несправедлива, но... не до такой же степени!
Боевая тревога! Опять?
* * *
Капля зависла на конце пипетки и всем своим весом обрушилась под веко, оттянутое невозмутимым техником. Холодная. Глаз непроизвольно дернулся.
— Полежите пока, лейтенант. Релаксант сейчас подействует.
С врачом не спорят. А с военным медтехником, возвышающимся над твоим распростертым телом — попробуй поспорь. За прозрачной перегородкой из зеленоватого пластика точно так же мучили Трине.
— ... и расслабьтесь.
Легко сказать. Мышцы были как булыжные — тяжелые и такие же твердые — время от времени напоминающие о себе прострелом судороги. Аукнулись ему все дни, когда тревога гремела вновь и вновь, с извращенной жестокостью дожидаясь, пока щека твоя коснется подушки. Через двое суток выработался рефлекс. Опускаясь на койку, ты уже приучался ждать звонка, готовый взлететь на ноги, едва только вскинувшись из короткого сумбурного сна. И когда сплошной вибрирующий трезвон заливал палубу, ты снова и снова несся к машине, с искусственной бодростью покрикивая на эскадрилью, и только в кабине вспоминал, что голова, кажется, осталась там, на подушке. Сны досматривать. Ох, и какие сны! Несколько последних дней Шельмы шевелились благодаря стимуляторам, да еще ведерному термосу с кофе, который стараниями поварской бригады никогда не оставался пустым.
Бело— голубой медицинский дроид пощелкивал, превращая в своем таинственном нутре пробы пилотской крови в формулы и текст на доступном медику языке. Зеленый на черном. Медтехник, проводивший профилактику, глядел на монитор и хмурил тяжелые брови, и поди догадайся, привычка у него такая, или ему не нравишься ты сам на молекулярном уровне.
— ...не можешь — поможем, — буркнул он, видимо, любимое свое присловье, — а не хочешь... — и не успел Рубен отдернуть запястье, как инъектор ужалил его в предплечье. Холодная струйка обожгла вену изнутри, напряженные мышцы вздрогнули и сами по себе распустились. Провалился в собственное тело, словно в кисель. Не сказать, чтобы так уж неприятно, особенно после того, как, словно загнанная лошадь, только и делал, что бежал, бежал и бежал, останавливаясь лишь глаза протереть, потому что чесались отчаянно, но...
— А ну как зазвенит сейчас? — Губы тоже едва разлепились. Ничего себе. Встану — плашмя упаду. А вот не отрубиться бы прямо тут.
— Ну, постреляют в этот раз без вас. Мы же сидим тут как-то, когда пилоты поднимают железный щит? Гвоздь согнуть можно об этакий бицепс. Я, сказать по правде, всегда недоумевал, зачем пилотам вся эта... архитектура тела? Работаете-то все равно лежа.
— Нам свой род войск рекламировать надо.
— Знамо дело, все — ради девчонок. Гладких, сладких, нежных, влажных...
— Отож! Док, ну я понимаю, мы ребята простые, но у вас-то тут все... эээ... медикаменты под рукой. Что ж вам-то маяться?
— Разве ж я маюсь? — искренне изумился медбрат. — Да у меня на столе каждый день два десятка спортивных парней, знай выбирай симпатичных. Причем, что характерно, никто не отбивается.
Распространенная поговорка гласит, что патологоанатом всегда смеется последним.
— ...с вашего позволения... а почему мой пилот там динамометр выжимает, а я тут лежу?
— Потому что я не сомневаюсь: вы выжмете его. А после ляжете. Совсем. За последнюю неделю вы выпарили пять кило. Организм обезвожен, кожные покровы сухие и вялые. Надо больше пить, и не только кофе.
— Ага, — ощерился Эстергази. — А вы сами пробовали наводить и стрелять, простите, с полным? А сколько он весит при восьми «же»?
— Знаю я эти пилотские уловки и отговорки. Думаете, таким образом задешево сохраняете достоинство, а на самом деле приближаете момент, когда вам в самом деле понадобятся впитывающие вкладыши. Давление повышено, и сердечные ритмы оставляют желать лучшего. Из адреналина в комплекте с тестостероном можно бомбу слепить. Вам ваша печень не нужна уже? В мирное время я уложил бы вас в стационар.
Рубен пробурчал что-то насчет радостей войны, но позаботился сделать это невнятно. Дядька этот и в лучшее время мог бы сломать его через колено.
— И долго это будет продолжаться? — поинтересовался он как можно более небрежно.
— Двадцать минут, исходя из массы тела. Или чуть дольше, учитывая изнурение организма. Или еще дольше — если вздумаете сопротивляться действию препарата. Мой вам доброжелательный совет — смиритесь с тем, что двадцать минут вы полностью во власти моего произвола.
Рубен благоразумно подавил все, что захотелось сказать в ответ. Армейские байки как само собой разумеющееся утверждали, что, во-первых, медицинская служба без колебаний вколет любому все, что взбредет им в голову, а во-вторых, запросто отбоярится от любого служебного расследования, буде таковое случится. Если, конечно, у кого-то хватит дури пожаловаться. Галактическая фармакология — страшный лес, а цеховая солидарность медиков приведет, скорее всего, к тому, что сам еще окажешься виноват. Потому как все работники медицинской службы в той же степени маньяки, садисты и извращенцы, в какой пилоты — распутники, наркоманы и пьяницы.
— И каковы будут рекомендации? — Голос распростертой на кушетке жертвы прозвучал до того смиренно, что противно стало самому.
— Мои? — Могучие лапы монстра перевернули пилота на живот так, словно он весил не больше листа бумаги. Короткие мясистые пальцы впились в мышцы воротниковой зоны. — Курортная полоса, натуральные продукты питания, спорта не больше двух часов в день, трижды в неделю, а лучше — танцы. Аттракционы. Зоопарк. Девушка. И никаких полетов!
— Совсем никаких? — скрупулезно уточнил Рубен.
— Ну разве что на флайере. А лучше бы и вовсе никаких.
— Сдохну, — резюмировал Эстергази. — Без полетов — однозначно.
Справедливости ради следует заметить, что слово «сдохну» было выдохнуто в пластиковую поверхность кушетки с интонацией глубокого физического удовольствия, на что медтехник не преминул весело фыркнуть. В «киселе» по одному вылавливались мышечные волокна, которые массажист заботливо разминал, разглаживал и выкладывал одно к одному. Интересно, когда первый бог лепил из глины Адама, он тоже похрюкивал себе под нос веселый мотивчик?
— Ну, — сказал он, — это вы себя так настраиваете. Впрочем, — руки перебрались на поясницу, блаженство стало просто неизъяснимым, и хотя вместе с чувством тела возвращалась боль, это была здоровая боль, как от физического труда или спорта, — я наслышан о феномене Эстергази. Позвольте спросить, вы... эээ... генетически оптимизированы?
— Нет, насколько мне известно.
Вопрос этот давно уже не вызывал у Рубена удивления. Время от времени, начиная с курсантских лет, кто-то набирался храбрости задать его и, в общем, в нем не было ничего унизительного. Своего рода завистливое восхищение: ну не может человек так летать. Хотя может — Рубен ухмыльнулся поверх сложенных под подбородком запястий — взять Ренна. Ничуть не хуже, откровенно говоря, и есть кому оставить эскадрилью. На тренажере Рубен сделал мальчишку исключительно на одном только воображении. Ибо отвагу он всегда полагал качеством само собой разумеющимся, а потому второстепенным. В первую голову пилот должен быть изворотлив и хитер.
— Синий-Один Лидеру. Они уходят!
В самом деле. Зеленые точки на экране радара ползли к краю, уроды, получив, видимо, приказ к отступлению, торопились спастись, вражий АВ развернулся, открыв для них погрузочные люки, традиционно ярко освещенные изнутри. Шельма-Лидер весь превратился в собственный большой палец, напрягшийся на кнопке пуска торпед. Туда бы... да хоть одну!
Ни одному истребителю не под силу завалить авианосец. Но мечтают об этом — все.
— Шельма — Базе. Прошу свободной охоты!
То же самое, видимо, сделали и другие комэски, подоспевшие к раздаче, потому как база ответила с заминкой.
— База — Шельме, охоту разрешаю.
— Лидер — Шельмам. Перекличка. Доложить, у кого торпеды целы.
Мгновенная, безумно раздражающая пауза, видимо, пока Магне соображает, что расчет начинается с него.
— Красный-Два. Обе тут.
— Красный-Третий. Одна.
— Красный-Четыре. Остаток протонных торпед — две штуки.
Рубен мысленно застонал. Он успел бы навести и выпустить торпеды за время, пока Вале рапортовал о наличии своих.
— Синий-Один. У меня одна.
— Синий-Два. При мне мое...
— Синий-Три. Болтаются пока.
— Синий-Четверка. А я облегчился...
И так далее.
Все. Камень свалился с души. И Вале. Боезапаса потратили немного — на удивление. Есть еще, чем отдаривать.
— Лидер — Шельмам. Охотимся.
Вражья матка набирала ход. Плазма белыми языками вырывалась из дюз, жерла прыжковых наливались красным. И по одной только возможности визуального контакта, расстояние тут — доплюнуть. Мы могли бы оказаться на дистанции запуска в мгновение ока. Вектор задан, уроды на ходу ныряют в люки. Чужие крейсеры стягивались к точке выхода АВ, готовые жертвовать собой, чтобы дать спастись ему. Наши норовили их отсечь. Плотность заградительного огня была... Отвага — отвагой, но когда крейсеры палят друг по другу, истребителям меж ними делать нечего. Нет. Горькое сожаление при виде готовой к прыжку добычи. Аж руку свело. Что, вообще говоря, не мешало вести огонь по отставшим. Даже если просто помешать им добраться до уходящей матки — этого будет достаточно. На крохах-истребителях двигателей Брауна-Шварца нет. В нашем пространстве мы сделаем с ними все, что захотим.
Крейсер взорвался, вокруг него вспухло облако белого фосфоресцирующего пара. Внутри, как в сердце белого пиона, полыхал зрелый пурпурный огонь. Что за топливо у них — этакого цвета? Блистер притух, поляризуя вспышку, но Рубен все равно машинально прикрыл глаза левой рукой. Несколько секунд вся внутренняя поверхность колпака представляла собой один ослепительно-белый бэкграунд. Жестокий удар по зрительному аппарату, краткая, но всегда пугающая — а ну как на этот раз добром не кончится! — слепота, и четкое графическое отображение внутренности кабины на глазном дне. Неприятная вещь, и крайне опасная — при наших-то скоростях.
— Синий — Лидеру. Можно пройти. Вижу — как.
— Лидер — Синему. Сам вижу. Слева встань.
— Лидер — Шельмам. Строй Дельта. Торпеды к бою. ПОШЕЛ!
Двенадцать Тецим канули в клубы пара. Замолчавший крейсер — вернее то, что от него осталось, стремительно пожираемое пламенем — открыл брешь в сплошной стене огня. Шельмы чиркнули по краю облака взрыва. Прорвались? Рамка прицела взвизгнула, фиксируя цель. По прыжковым дюзам его! Хоть на градус сбить направление, чтобы поведение этой залатанной посудины в прыжке стало непредсказуемым. С поврежденной дюзой они никогда не выйдут, куда им надо. Несколько торпед, сорвавшись с подвесок, пронеслись справа и слева от машины Лидера. Сказать по правде, Рубен увидел только вспышки их реактивных двигателей. Сами торпеды канули в ничто.
— Лидер — Шельмам, ОТСТАВИТЬ!
Слишком поздно. И хорошо. Долей секунды раньше — плазменный выхлоп не оставил бы от Шельм даже обломков. Или, что не лучше: инверсионная воронка уходящего АВ могла подхватить их и увлечь за собой. Не имея прыжковых двигателей, истребители в таком случае были бы обречены. Любой пилот, дай ему выбирать, предпочтет мгновенный удар плазмы многодневному дрейфу в пустоте, медленному умиранию привязанным к креслу. Волей-неволей будучи к командованию близок, ты знаешь, что если этот АВ никогда больше сюда не прыгнет, руководство не сочтет это слишком дорогой разменой. Разумеется — неофициально. Открытая политика такова, что героизм в его чрезмерных появлениях остается на совести исполнителя. Как-то иначе оно отсюда выглядит. До тех пор, пока в деле играют одни арифметические показатели, едва ли ты станешь жертвовать эскадрильей. Или собой. Ты слишком плохо представляешь, сколько времени это поле будет тебя волочь, не окажешься ли ты сразу в пределах поражения плазменных дюз, как пойдут твои торпеды там, где действуют совершенно иные законы физики. К слову — ты и законов тех тоже толком не знаешь. Возможно, тебя убьет сама воронка. Для того чтобы раз и навсегда найти ответы на эти академические вопросы, у тебя пока маловато решимости. Или злости.
Но все равно — слишком поздно. Авианосец исчез, будто и не был никогда. Самая крупная рыба всегда уходит. Только полыхали разбросанные по темноте, искореженные груды металла. Чужие. И свои.
Все? Этот раз — первый — как бы за нами, да? В смысле — победа?
— Красный-Четыре — Лидеру, смотри три часа выше...
О... Мать Безумия, иначе не скажешь! И, кстати, о вреде рефлексии...
— Лидер — Шельмам, уходим... врассыпную, НЕМЕДЛЕННО! ПОШЕЛ!
Прямо на них, разогревая прыжковые, перлись крейсеры: все, кто сподобился уйти из-под обстрела. Допустим, они нас даже не видят. Но нам это не поможет. Шельмы брызнули во все стороны, Эстергази задержался ровно чтобы выпустить торпеды по ближайшим дюзам, убедиться, что автоматические турели превратили их в пар на безопасном от корабля расстоянии, и рванул следом. Дальнобойность крейсерских пушек куда как превышает все, что может противопоставить им истребитель. Наводятся они быстро, да и много их. Словом — не место для одинокой Тецимы.
Героизм, вероятно, начнется, когда ты об этом забудешь. Или это будет несущественно. То есть еще не сегодня.
А сегодня, победоносно завершив день, Шельмы гомонили на волне эскадрильи всю обратную дорогу, и комэск позволил им в удовольствие «потрындеть в эфире». Причальная автоматика загрузила эскадрилью в кассету, втянула всю обойму в шлюз, откуда тягач на гусеничном ходу втащил их в ангар. Л там уже ждали все, кому положено по должности, и другие, жаждавшие поздравить и разделить радость. Море лиц, в котором Рубен случайно встретился глазами со своим механиком, Фростом. У того была любительская голокамера на плече, и он пытался пробиться ближе. Его толкали, камера тряслась. Для истории, стало быть, снимает. Для собственной видеотеки.
Даже если б Рубен не сиживал иногда рядом с механиком, холившим его Тециму — хорошая привычка, кстати! — все равно по одному возрасту, с помощью одной только логики нарисовал бы верную картинку его жизни.
Семьи нет. Не к кому спуститься на планету по достижении пенсионного возраста. И судя по всему — не тянет его. Еще одна «гримаса» службы, когда то, что есть, кажется дороже и ближе того, что могло бы быть. Сослуживцы, пацаны еще сравнительно — ближе неосуществленных детей, и если уж на то пошло, машины — ближе сослуживцев. То, что он здесь тогда, когда мог бы со всем удовольствием быть в ином месте, говорило о его душевной склонности. То, что командование не выпроводило его по достижении пенсионного возраста, с вежливыми улыбками и всеми причитающимися реверансами, свидетельствовало, что расставаться с ним и вправду не хотят.
С механиком нам повезло.
Выбравшись из кокпита на подгибающихся затекших ногах и оказавшись в водовороте, вынуждавшем следовать за собой, принимать на плечи увесистые шлепки и пожимать чьи-то ладони, Эстергази эту самую радость даже сам начал ощущать. Хотя уходящий АВ все еще стоял перед мысленным взором.
Снова распахнулись ворота шлюза. Тягач выволок в ангар еще одну кассету. Улыбки погасли, смех стихал концентрическими кругами. Пустые ячейки. Как раны сквозные, тьфу! Одна, две... пять?! Блистеры поднимались, Баньши отстегивались и с усилием лезли через борт. Совершенно серые и абсолютно мокрые от пота. Их подхватывали под руки. Что, и комэск?
Черная волна встречающих качнулась туда. Рубен не стал подходить. Что тут скажешь? Стоял молча, ожидая, пока пилоты пробьются к нему, отмахнул Ренну уводить Шельм — целых, всех! — а сам вслед за тягачом отправился в ремонтный бокс, где его уже ожидал инженер эскадрильи.
Это могли быть и мы. Гарантий нет.
А вот до какой степени их нет, он осознал, когда лейтенант Геннеберг — инженер, ответственный за состояние машин эскадрильи — сунул палец в оплавленное отверстие его собственного блистера. Не поленился, обошел с другой стороны. Не сквозное. Лепешка металла прикипела к колпаку изнутри. Проследив траекторию, только присвистнул. Это когда крейсер рвался в самой близи, не иначе. Двадцать сантиметров в сторону — и прошла бы эта посылка аккуратно через шлем пилота. И через голову — навылет, ага. Впрочем, достаточно было бы и шлема — при такой-то дырке, и пилотировал бы прямо в Валгаллу, где Кирилловы предки ляжку вепря глодают. Заодно бы узнал, найдется ль на тех скамьях местечко соблюдающему условности этническому венгру.
— Это просто. Ваш механик запаяет это в пять минут. И следа не останется.
— Скотч и жевательная резинка?
Инженер пожал плечами в ответ на расхожую шутку, так что Рубен почувствовал себя мальчишкой.
— Красный-Два целехонек. И первая пара Синих — тоже, только заправить. У Красного-Три напрочь срезан правый стаб.
Тецима Вангелиса и впрямь демонстрировала нелепо торчащий в сторону огрызок зазубренного металла. Смотреть на нее почему-то было больно, как на искалеченное животное.
— Сколько времени уйдет на это?
— Двое суток, не меньше.
Рубен вздохнул, делая в уме пометку. В общем, именно это звено он бы придержал на базе. Из-за Вале, само собой. Но Бента озвереет... Поставь себя на его место.
— А вот эта отлеталась.
— Что с ней не так?
Машина Танно Риккена внешне выглядела совершенно неповрежденной. И было просто уму непостижимо, как парень ухитрился привести домой истребитель, в котором вышла из строя половина электроники. В том числе — все локационные системы.
— Причиной может быть сильный электромагнитный импульс, — пояснил инженер. — В принципе, системы защищены от воздействий этого рода. Другие-то машины эскадрильи в полном порядке. Едва ли в момент воздействия они находились так уж далеко от очага взрыва. Первое, что приходит в голову — заводской брак. В этом случае я не стал бы рисковать, чиня или заменяя вышедшие из строя узлы. Рекомендую заменить машину полностью.
— Есть такая возможность?
Геннеберг посмотрел в воздух куда-то за левое ухо комэска.
— Уверен, у вас получится.
Подошел Фрост со стопкой кассет от фотопулеметов эскадрильи, тем самым напомнив Эстергази об одной из неприятных сторон командования вверенным подразделением. За механиком, как оруженосец, следовал ремонтный дроид, увешанный отвертками и насадками для различного рода сварок. Рубен бы лучше здесь посидел: на работу мастера всегда глядеть радостно, гайки он завинчивает или же вражьи бомбардировщики плазмой поливает. Однако положение обязывало. Мысленно вздохнув, комэск принял кассеты и потопал в штаб — отчитываться.
* * *
Притихшие, ошеломленные Шельмы вылезли из душа, вяло поковыряли в кают-компании консервы, к которым дежурный повар от щедрот добавил овощей, выращенных на гидропонике, и повалились на койки. Кое-кто даже со стоном усталости и удовольствия. Адреналин кончился внезапно, оставив по себе свинцовую пустотуРасслабуху пресекла волчья ухмылочка вернувшегося «с ковра» комэска.
— Давайте, подтягивайтесь все сюда, — распорядился Эстергази, с наслаждением вытягиваясь на своей койке. — Сейчас будет самое интересное. Сколько мы, по-вашему, нащелкали? Восемнадцать?
Он сделал паузу, выжидая, пока народ, кряхтя, тащился в командирский угол.
— Так вот, штаб засчитал нам пять.
Хор недовольно загудел. По пять-то, минимум, каждый на своем счету мнил.
— И четыре — предположительно. Попадание зафиксировано, но спецэффектов не было. А куда мы без взрыва?... Скажите спасибо, что не два. Держим также в уме, что все, кому мы пометали скрыться в чреве удравшего АВ, тоже на нашей совести. Разумеется — неофициально.
Это уже присказка какая-то!
Он сел, давая место командирам звеньев, и включил считыватель, используя его в качестве шпаргалки.
— Бента, поздравляю. Первый сбитый — твой. Потом посмотрите его пленку, очень рекомендую. Там прекрасно видно, как надо стрелять на больших дистанциях.
— Риккены Эно и Танно, Шервуд, Йодль, а также примкнувшие к ним Трине и Содд. Вы все доложили об одной сбитой машине. Вы правильно доложили. Об одной. Вы ее сбивали вшестером. Спасибо, друг дружку не перестреляли... Как вы будете делить на шестерых одну нашивку за сбитый — решайте сами.
— Тринадцатому повесим, — буркнул Трине. — Уверен, не привыкать ему.
— Ему — нет, — согласился Рубен. — А вам — придется. Третий сбитый засчитан Ренну и Кампана. Или Кампана и Ренну. И почему я не удивлен? Цель ведомому передана идеально. Отрадно, хоть кто-то у нас умеет работать парой. Предположительные: Дален — один...
— Э! Командир, вы сказали — пять засчитано! За кем еще два?
Рубен развел руками:
— Ну, извините. Да. предположительные у пас: Шервуд... да я-то верю, что не ушел! И Эно Риккен — два. Скромнее нужно быть, Шельмы. Иначе мы весь вражий флот перебьем, и товарищи на нас обидятся.
— Теперь пилотирование. Отвратительно. Единственной слетанной парой, как я говорил, остаются Ренн и Кампана. Риккены, сами понимаете, не в счет. Кстати. Танно, ты доложил, что «проблема несущественная». Как ты вообще до базы дополз, интересно мне знать?
Танно, не привыкший в обществе рта раскрывать, мучительно покраснел. Брат кинулся было на выручку, но Рубен заткнул его одним нетерпеливым жестом.
— Так это, — парень сплел пальцы на коленке, — двигатели работали. Я на ведущем... того... приехал. На визуальном контакте.
— В следующий раз докладывай адекватно. Я бы вывел тебя из боя. Летим дальше. Содд, ты ведущего прикрываешь огнем или собственным телом? Где тебя учили так прижиматься? Вале...
Пилот сжался всем телом. Рубен взглянул на него... и передумал бранить.
— Да все нормально. Покороче в другой раз рапортуй. За борт эту инструкцию — время дорого. Это приказ. И к ведущему — не так близко. Никуда он не денется.
Неприязненный взгляд, которым Вангелис одарил ведомого, и то, как Вале в ответ опустил глаза, сказали о многом. Ну что ж, Бента...
— Итак, двое суток одна пара небоеспособна.
Риккены подняли вопросительные лица.
— Не угадали. Танно принимает новую машину.
— Вот это да! — не сдержался Магне с верхней койки.
— Впредь убедительно прошу... эээ... не злоупотреблять моими талантами добытчика. Отдыхают Вангелис и Вале. Машины сдать, пилотам быть в резерве.
— Но командир, съер!...
— Стабилизатор в лохмотья, — отрезал Рубен. — Только не говори, что не сам виноват. Не пытался бы удрать от ведомого, не прилип бы он к тебе па дистанции, которая не позволила вовремя выделить и отстрелить противника. Скажи спасибо, что это только стабилизатор. Герой-одиночка, Мать Безумия!... Двое суток ремонта! Это командный вид спорта!
Вангелис глядел на него, фиолетовый и совершенно потрясенный: в его голове, очевидно, не укладывалось, как один отличный пилот может орать на другого отличного пилота только за то, что тот — отличный пилот.
— Ладно, — остыл Рубен. — Пролетели. Касательно радиообмена. Галдеж, который мы на радостях подняли в эфире, достиг мостика «Фреки». Некоторые... хммм... позы, в которых вы, по вашим словам, имели противника, вице-адмирал счел интересными. Еще раз руководство услышит подобное безобразие — их на нас же и опробуют. Учитесь говорить кратко и по делу. Всех касается. Теперь все. Отдыхаем.
Несколько бесконечно долгих секунд, с совершенно окаменевшим лицом и чугунными мышцами, и даже не мигая, Рубен глядел на мигающую зеленую лампу и слушал разливающийся в кубрике сумасшедший трезвон. Не понимая, не будучи в состоянии осознать, как такое возможно. Ошибка связистов, короткое замыкание систем, смещение пространственно-временных реалий, дурной сон!
Жизнь несправедлива, но... не до такой же степени!
Боевая тревога! Опять?
* * *
Есть такое зелье,
что потом вся жизнь — похмелье.
Кто его раз пригубит,
губы себе навек погубит.
Станут губы огня просить,
станут губы огонь ловить,
обжигаясь сугубо -
а иного им пить не любо.
Башня Рован
Капля зависла на конце пипетки и всем своим весом обрушилась под веко, оттянутое невозмутимым техником. Холодная. Глаз непроизвольно дернулся.
— Полежите пока, лейтенант. Релаксант сейчас подействует.
С врачом не спорят. А с военным медтехником, возвышающимся над твоим распростертым телом — попробуй поспорь. За прозрачной перегородкой из зеленоватого пластика точно так же мучили Трине.
— ... и расслабьтесь.
Легко сказать. Мышцы были как булыжные — тяжелые и такие же твердые — время от времени напоминающие о себе прострелом судороги. Аукнулись ему все дни, когда тревога гремела вновь и вновь, с извращенной жестокостью дожидаясь, пока щека твоя коснется подушки. Через двое суток выработался рефлекс. Опускаясь на койку, ты уже приучался ждать звонка, готовый взлететь на ноги, едва только вскинувшись из короткого сумбурного сна. И когда сплошной вибрирующий трезвон заливал палубу, ты снова и снова несся к машине, с искусственной бодростью покрикивая на эскадрилью, и только в кабине вспоминал, что голова, кажется, осталась там, на подушке. Сны досматривать. Ох, и какие сны! Несколько последних дней Шельмы шевелились благодаря стимуляторам, да еще ведерному термосу с кофе, который стараниями поварской бригады никогда не оставался пустым.
Бело— голубой медицинский дроид пощелкивал, превращая в своем таинственном нутре пробы пилотской крови в формулы и текст на доступном медику языке. Зеленый на черном. Медтехник, проводивший профилактику, глядел на монитор и хмурил тяжелые брови, и поди догадайся, привычка у него такая, или ему не нравишься ты сам на молекулярном уровне.
— ...не можешь — поможем, — буркнул он, видимо, любимое свое присловье, — а не хочешь... — и не успел Рубен отдернуть запястье, как инъектор ужалил его в предплечье. Холодная струйка обожгла вену изнутри, напряженные мышцы вздрогнули и сами по себе распустились. Провалился в собственное тело, словно в кисель. Не сказать, чтобы так уж неприятно, особенно после того, как, словно загнанная лошадь, только и делал, что бежал, бежал и бежал, останавливаясь лишь глаза протереть, потому что чесались отчаянно, но...
— А ну как зазвенит сейчас? — Губы тоже едва разлепились. Ничего себе. Встану — плашмя упаду. А вот не отрубиться бы прямо тут.
— Ну, постреляют в этот раз без вас. Мы же сидим тут как-то, когда пилоты поднимают железный щит? Гвоздь согнуть можно об этакий бицепс. Я, сказать по правде, всегда недоумевал, зачем пилотам вся эта... архитектура тела? Работаете-то все равно лежа.
— Нам свой род войск рекламировать надо.
— Знамо дело, все — ради девчонок. Гладких, сладких, нежных, влажных...
— Отож! Док, ну я понимаю, мы ребята простые, но у вас-то тут все... эээ... медикаменты под рукой. Что ж вам-то маяться?
— Разве ж я маюсь? — искренне изумился медбрат. — Да у меня на столе каждый день два десятка спортивных парней, знай выбирай симпатичных. Причем, что характерно, никто не отбивается.
Распространенная поговорка гласит, что патологоанатом всегда смеется последним.
— ...с вашего позволения... а почему мой пилот там динамометр выжимает, а я тут лежу?
— Потому что я не сомневаюсь: вы выжмете его. А после ляжете. Совсем. За последнюю неделю вы выпарили пять кило. Организм обезвожен, кожные покровы сухие и вялые. Надо больше пить, и не только кофе.
— Ага, — ощерился Эстергази. — А вы сами пробовали наводить и стрелять, простите, с полным? А сколько он весит при восьми «же»?
— Знаю я эти пилотские уловки и отговорки. Думаете, таким образом задешево сохраняете достоинство, а на самом деле приближаете момент, когда вам в самом деле понадобятся впитывающие вкладыши. Давление повышено, и сердечные ритмы оставляют желать лучшего. Из адреналина в комплекте с тестостероном можно бомбу слепить. Вам ваша печень не нужна уже? В мирное время я уложил бы вас в стационар.
Рубен пробурчал что-то насчет радостей войны, но позаботился сделать это невнятно. Дядька этот и в лучшее время мог бы сломать его через колено.
— И долго это будет продолжаться? — поинтересовался он как можно более небрежно.
— Двадцать минут, исходя из массы тела. Или чуть дольше, учитывая изнурение организма. Или еще дольше — если вздумаете сопротивляться действию препарата. Мой вам доброжелательный совет — смиритесь с тем, что двадцать минут вы полностью во власти моего произвола.
Рубен благоразумно подавил все, что захотелось сказать в ответ. Армейские байки как само собой разумеющееся утверждали, что, во-первых, медицинская служба без колебаний вколет любому все, что взбредет им в голову, а во-вторых, запросто отбоярится от любого служебного расследования, буде таковое случится. Если, конечно, у кого-то хватит дури пожаловаться. Галактическая фармакология — страшный лес, а цеховая солидарность медиков приведет, скорее всего, к тому, что сам еще окажешься виноват. Потому как все работники медицинской службы в той же степени маньяки, садисты и извращенцы, в какой пилоты — распутники, наркоманы и пьяницы.
— И каковы будут рекомендации? — Голос распростертой на кушетке жертвы прозвучал до того смиренно, что противно стало самому.
— Мои? — Могучие лапы монстра перевернули пилота на живот так, словно он весил не больше листа бумаги. Короткие мясистые пальцы впились в мышцы воротниковой зоны. — Курортная полоса, натуральные продукты питания, спорта не больше двух часов в день, трижды в неделю, а лучше — танцы. Аттракционы. Зоопарк. Девушка. И никаких полетов!
— Совсем никаких? — скрупулезно уточнил Рубен.
— Ну разве что на флайере. А лучше бы и вовсе никаких.
— Сдохну, — резюмировал Эстергази. — Без полетов — однозначно.
Справедливости ради следует заметить, что слово «сдохну» было выдохнуто в пластиковую поверхность кушетки с интонацией глубокого физического удовольствия, на что медтехник не преминул весело фыркнуть. В «киселе» по одному вылавливались мышечные волокна, которые массажист заботливо разминал, разглаживал и выкладывал одно к одному. Интересно, когда первый бог лепил из глины Адама, он тоже похрюкивал себе под нос веселый мотивчик?
— Ну, — сказал он, — это вы себя так настраиваете. Впрочем, — руки перебрались на поясницу, блаженство стало просто неизъяснимым, и хотя вместе с чувством тела возвращалась боль, это была здоровая боль, как от физического труда или спорта, — я наслышан о феномене Эстергази. Позвольте спросить, вы... эээ... генетически оптимизированы?
— Нет, насколько мне известно.
Вопрос этот давно уже не вызывал у Рубена удивления. Время от времени, начиная с курсантских лет, кто-то набирался храбрости задать его и, в общем, в нем не было ничего унизительного. Своего рода завистливое восхищение: ну не может человек так летать. Хотя может — Рубен ухмыльнулся поверх сложенных под подбородком запястий — взять Ренна. Ничуть не хуже, откровенно говоря, и есть кому оставить эскадрилью. На тренажере Рубен сделал мальчишку исключительно на одном только воображении. Ибо отвагу он всегда полагал качеством само собой разумеющимся, а потому второстепенным. В первую голову пилот должен быть изворотлив и хитер.