Страница:
-- Ну и что ты ему сказал?
-- Что, может, попытаюсь узнать, где ты находишься. Он вернется через
полчаса. Ты хочешь его увидеть?
Томас подумал.
-- Почему бы и нет? Если это доставит большое удовольствие этому сукину
сыну.
Пэппи понимающе кивнул:
-- Ладно, я приведу его сюда, как только он снова появится.
Томас запер за ним двери на ключ. Пощупал щетину на подбородке. Нужно
все же побриться, решил он. Посмотрел на себя в облупленное зеркало в ванной
комнате. Какие у него смешные рыжие усы, глаза налиты кровью. Он намылил
лицо, побрился. Да, ему нужно еще и постричься. Он лысел со лба. Волосы
свисали по сторонам, доставая до мочек ушей, а сзади падали на воротник
рубашки. Пэппи -- человек во многом незаменимый, но не умел стричь.
Эти полчаса, казалось ему, растянулись надолго.
Вдруг раздался стук в дверь. Это явно стучал не Пэппи.
-- Кто там? -- прошептал Томас. Он теперь не знал, не был до конца
уверен, какой у него сейчас голос, ведь он всю неделю ни с кем не
разговаривал, кроме Пэппи. А с ним у него никогда не бывало долгих бесед.
-- Это я, Руди.
Томас отпер дверь. В номер вошел Рудольф. Томас прежде закрыл дверь на
ключ и только потом пожал ему руку. Томас не предложил ему сесть. Да,
Рудольфу не нужна стрижка, он не лысеет, и на нем -- аккуратно отутюженный
модный костюм из легкой ткани в полоску, как у сельского джентльмена.
Интересно, какой у него счет за прачечную, подумал Томас, длиной, вероятно,
с ярд.
Рудольф нерешительно улыбнулся.
-- Этот человек внизу здорово темнит о тебе,-- сказал он.
-- Он знает, что делает.
-- Я был здесь две недели назад.
-- Знаю.
-- Ты мне не звонил?
-- Нет.
Рудольф с любопытством оглядел комнату. На лице у него появилось
довольно странное выражение, как будто он не верил собственным глазам.
-- Насколько я понимаю, ты от кого-то скрываешься?
-- Никаких комментариев,-- ответил Том,-- как пишут в газетах.
-- Могу ли я тебе чем-нибудь помочь?
-- Нет, вряд ли.-- Что он мог сказать брату? Отправляйся на поиски
человека по имени Фальконетти? Его координаты в Атлантике: долгота двадцать
шесть градусов двадцать четыре минуты, широта тридцать восемь градусов
тридцать одна минута, глубина -- десять тысяч футов. Поезжай в Лас-Вегас и
скажи главарю мафиози, с обрезом в багажнике машины, что брат сильно
раскаивается в том, что изуродовал Куэйлса, и что больше так поступать
никогда не будет?
-- Как я рад видеть тебя, Томми,-- сказал Рудольф.-- Хотя, конечно, мой
визит не назовешь добрым.
-- Я это сразу понял.
-- Мама умирает,-- продолжал Рудольф.-- Хочет видеть тебя.
-- Где она?
-- В больнице, в Уитби. Я сейчас еду туда, может...
-- Что ты имеешь в виду? Умирает? Умирает сейчас, или умрет через две
недели, или даже через два года?
-- В любую минуту,-- ответил Рудольф.-- У нее уже было два инфаркта.
-- Боже мой! -- Томасу никогда и в голову не приходило, что мать может
умереть. У него в вещевом мешке все еще лежал шарфик, подарочек ей, который
он купил, когда был в Каннах. На нем, на этом шарфике, трехцветная карта
Средиземного моря с побережьем. Люди, которым привозишь подарки, не имеют
права умирать.
-- Я знаю, что вы с ней время от времени виделись,-- сказал Рудольф,--
что ты писал ей письма. К концу жизни она стала очень религиозной и теперь,
предчувствуя смерть, хочет помириться со всеми, обрести душевный покой. Она
просила приехать и Гретхен.
-- Для чего ей со мной мириться? -- возразил Том.-- Я никогда ничего не
имел против старухи. Не ее вина во всем этом. Я ей, конечно, досаждал. Ну а
что уже говорить о нашем отце, черт бы его побрал...
-- Ну,-- сказал Рудольф,-- ты едешь? Машина внизу. Перед подъездом.
Томас кивнул.
-- Лучше собери чемодан,-- посоветовал Рудольф.-- Неизвестно, как долго
нам придется там быть...
-- Дай мне минут десять на сборы,-- сказал Томас.-- Но только не сиди в
машине перед входом в отель. Покатайся немного поблизости. Я буду идти по
краю тротуара. Если меня не увидишь, то вернись назад на пару кварталов и
потом поезжай по Четвертой авеню. Правую дверцу не закрывай. Поезжай
медленно. Какая у тебя машина?
-- "Шевроле" тысяча девятьсот шестидесятого года. Зеленого цвета.
Томас повернул ключ в замке двери.
-- И ни с кем не разговаривай по дороге, понял?
Заперев за братом дверь, он собрал бритвенные принадлежности в коробку.
У него не было чемодана, и он, завернув в бумагу, запихал две рубашки,
нижнее белье с носками и шарфик для матери в бумажный пакет, в котором Пэппи
принес ему последнюю бутылку бурбона. Сделал из нее напоследок глоток, чтобы
успокоить нервы. Виски в пути наверняка пригодится, подумал он, сунув
наполовину опорожненную бутылку в другой пакет.
Надел синий, купленный в Марселе костюм, повязал галстук. Если мать
умирает, нужно и одеться как подобает по такому печальному случаю. Вытащил
из шкафа свой "смит-и-вессон", проверил спусковой крючок, засунул револьвер
за пояс под пиджаком, отпер двери. Осторожно выглянул. В коридоре -- ни
души. Он вышел из номера, запер дверь на ключ, опустив его в карман.
Пэппи сидел на своем месте за конторкой, но не проронил ни слова,
заметив, как Томас шагает по холлу с комплектом бритвенных принадлежностей
под мышкой левой руки и с двумя бумажными пакетами. Он шел быстро, но не
так, словно убегал от кого-то, направляясь к Четвертой авеню.
Томас прошагал квартал, потом еще полквартала, потом всю авеню,
наконец-то к нему подъехал "шеви". Оглянувшись, он прыгнул в машину.
Они выехали за городскую черту, и только тогда Томас расслабился. Дул
прохладный ветерок, мелькал приятный, ярко освещенный солнцем сельский
пейзаж. Мать, конечно, умирает, и ему ее было жаль, но ведь его тело, его
организм этого никак не чувствовал. Ему нравилась поездка. Он наслаждался
прохладой, движением, свободой, обретенной после добровольного заточения в
гостиничной комнате, и его легкие активно вдыхали свежий воздух предместий.
Вытащив бутылку виски из пакета, он предложил выпить Рудольфу, но тот,
отказываясь, покачал головой. Они почти не разговаривали. Рудольф рассказал
ему, что Гретхен вышла во второй раз замуж, о том, что ее второй муж недавно
трагически погиб. Сообщил он Томасу и о том, что сам только что женился. Да,
семейство Джордахов жизнь так ничему и не научила, подумал Томас.
Рудольф ехал быстро, сосредоточив все свое внимание на шоссе. Томас
постоянно прикладывался к горлышку бутылки, но вовсе не для того, чтобы
опьянеть, а для того, чтобы чувствовать себя в форме.
Они шли на скорости семьдесят миль в час. Вдруг сзади послышался вой
патрульной сирены.
-- Черт бы их побрал! -- в сердцах ругнулся Рудольф, останавливаясь у
обочины.
Дорожный патрульный штата, подойдя, поздоровался:
-- Добрый день, сэр!
Надо же, какой важный теперь у нас Рудольф, подумал Томас. Даже
полицейские его называют сэром.
-- Ваши права, сэр.-- Прежде чем заглянуть в права, он внимательно
посмотрел на бутылку, стоявшую на переднем сиденье между Рудольфом и
Томасом.-- Вы превысили скорость, сэр,-- шли на скорости семьдесят в зоне,
где скорость ограничена пятьюдесятью милями,-- продолжал он, холодно
поглядывая на Тома, на его раскрасневшееся от ветра лицо, перебитый нос,
синий костюм из Марселя.
-- Вы правы, офицер, сожалею,-- признался Рудольф.
-- По-моему, ребята, вы пили,-- продолжал полицейский. Это был не
вопрос, утверждение.
-- Я не выпил ни капли,-- сказал Рудольф.-- Я ведь за рулем.
-- Кто он? -- полицейский зажатыми в пятерне правами указал на Томаса.
-- Мой брат.
-- У вас есть документы? -- грубо, с явным подозрением обратился
патрульный к Томасу.
Он, порывшись в кармане, вытащил паспорт. Полицейский медленно раскрыл
его, словно опасаясь, нет ли в нем бомбы.
-- Почему у вас заграничный паспорт? Чем вы занимаетесь?
-- Я моряк.
Патрульный офицер вернул Рудольфу права, а паспорт Томаса сунул в
карман.
-- Паспорт будет у меня. И забираю у вас вот это,-- он потянулся к
бутылке. Рудольф подал ее.-- А теперь разворачивайтесь и следуйте за нами!
-- Офицер,-- обратился к нему Рудольф.-- Ведь вы можете меня
оштрафовать за превышение скорости и дело с концом. Нам совершенно
необходимо...
-- Я сказал, разворачивайтесь и следуйте за нами,-- строго повторил
полицейский. Он большими шагами подошел к патрульной машине, за рулем
которой сидел его напарник-полицейский.
Им пришлось повернуть и ехать назад больше десяти миль до полицейского
участка. Томас сумел незаметно для Рудольфа вытащить револьвер из-за пояса и
засунуть его под сиденье. Если копы обыщут машину и найдут револьвер, то ему
хана -- он может получить от шести месяцев до года тюрьмы за незаконное
хранение оружия. За отсутствие разрешения на его ношение. Арестовавший их
полицейский объяснил сержанту, за что он их задержал -- за превышение
скорости и за обнаружение открытой бутылки виски в машине, что является тоже
серьезным нарушением. Он настаивал на проведении теста на определение
степени алкогольного опьянения.
На сержанта, конечно, произвел должное впечатление внешний вид
Рудольфа, но он, извиняясь, все же заставил обоих подышать на себя, потом в
трубочку, а Томаса еще и помочиться в бутылку.
Уже стемнело, когда они вышли из полицейского участка, без бутылки
виски, с выписанной квитанцией на штраф за превышение скорости. Сержант,
смилостившись, пришел к выводу, что ни тот ни другой не пьяны, но Томас
заметил, как долго, подозрительно рассматривал полицейский его паспорт,
после чего неохотно вернул ему документ. Томас, конечно, струхнул, потому
что немало полицейских были тесно связаны мафией, но сейчас он ничего не мог
поделать.
-- Да, лучше бы ты не ехал со мной,-- грустно сказал Томас, когда они
снова выехали на шоссе.-- Надо же, арестовали за то, что у меня не такое
дыхание, как нужно.
-- Забудь об этом,-- коротко бросил Рудольф, нажимая на газ.
Томас пошарил под сиденьем. Револьвер на месте. Значит, машину не
обыскивали. Может, удача ему начинает улыбаться?
Они приехали в больницу в начале десятого. У входа их остановила
медсестра и, отведя Рудольфа в сторону, что-то прошептала.
-- Спасибо,-- сказал Рудольф сдавленным голосом и, повернувшись к
Томасу произнес:
-- Мама умерла час назад.
-- Последнее, что она сказала,-- рассказывала Гретхен,-- "Передай отцу,
где бы он ни был сейчас, что я его прощаю". Потом впала в кому, и уже
сознание к ней не возвращалось.
-- По-моему, она зациклилась на этом,-- сказал Томас.-- Просила меня
поискать отца в Европе.
Было уже поздно, и вся троица сидела в гостиной дома, в котором Рудольф
с матерью прожили последние несколько лет.
Билли спал наверху, а Марта плакала на кухне, оплакивая ту женщину,
которая всегда, ежедневно, была ее врагом и мучительницей. Билли упросил
мать взять его с собой в Уитби, чтобы увидеть в последний раз свою бабушку,
и Гретхен уступила, считая, что вид смерти -- это часть воспитания ребенка.
Поэтому она привезла его с собой. Мать простила дочь перед тем, как врачи
поместили ее в кислородную палату.
Рудольф занялся подготовкой похорон. Поговорил с отцом Макдоннелом и
согласился со всей этой "свистопляской", как выразился он в разговоре с
Джин, когда позвонил ей в Нью-Йорк. Надгробное похвальное слово, месса и все
такое прочее. Но он заартачился, когда хотели закрыть все окна в доме и
опустить ставни. Он мог, конечно, ублажать мать, но до определенного
предела. Джин мрачно сказала, что могла бы приехать, если он этого хочет,
только не видит в своем приезде никакого смысла.
Полученная в Риме телеграмма произвела на нее гнетущее впечатление.
-- Семьи,-- бормотала она,-- все эти проклятые семьи.
В тот вечер Джин много пила и продолжала пить всю дорогу в самолете.
Если бы он не поддерживал ее под руку, то она наверняка свалилась бы с трапа
самолета. Когда он уезжал в Нью-Йорк, она казалась ему такой хрупкой, такой
утомленной, изможденной. Теперь, сидя перед братом и сестрой в доме, в
котором он жил с матерью, он был рад, что жена не приехала.
-- Так вот, в день, когда умирает твоя мать,-- ворчал Том,-- тебя
какой-то поганый коп заставляет мочиться в бутылку.-- Том один из всех пил,
но он был не пьян.
Гретхен поцеловала его в больнице, крепко обняла в приступе печали, и
теперь уже не была прежней высокомерной, задирающей перед всеми нос, мнящей
себя выше других женщиной, не такой, какой он ее запомнил, а совсем другой
-- теплой, любящей, близкой. Томас чувствовал, что у них появился шанс на
окончательное примирение. Но прежде нужно забыть о прошлом. У него и без
того полно в этом мире врагов, для чего ему еще наживать их из числа своих
близких, из своей семьи?
-- Меня пугают эти похороны,-- резко сказал Рудольф.-- Все эти
старушки, с которыми она играла в бридж. И что может сказать о ней этот
идиот Макдоннел?
-- Что ее дух надломила бедность и недостаток любви, что она свою жизнь
все равно посвятила Богу,-- сказала Гретхен.
-- Да, если бы только он этим ограничился,-- мрачно бросил Рудольф.
-- Прошу меня простить,-- извинился Томас, выходя из комнаты в спальню
для гостей, которую они делили сейчас с Билли. Гретхен разместилась во
второй свободной комнате. В комнату матери пока никто не входил.
-- По-моему, он изменился, не находишь? -- спросила Гретхен, когда они
с Рудольфом остались одни.
-- Да-а,-- протянул Рудольф.
-- Какой-то подавленный, прибитый...
-- Как бы там ни было,-- сказал Рудольф,-- согласен, он изменился в
лучшую сторону.
Услыхав шаги спускавшегося по лестнице брата, они оборвали разговор.
Томас вошел с мягким свертком, завернутым в тонкую шуршащую бумагу.
-- Вот,-- сказал он, протягивая его Гретхен,-- это тебе.
Гретхен, развернув сверток, расстелила на столе шарфик со старинной
картой Средиземного моря в трехцветном изображении.
-- Спасибо. Он такой милый.-- Встав, она поцеловала его за подарок.
Неизвестно почему, но ее поцелуй вдруг его "завел". "Как бы не
совершить чего-нибудь опрометчивого, безрассудного,-- мелькнула у него
мысль.-- Дать волю нервам, расплакаться, начать крушить мебель, вытащить
револьвер и открыть пальбу по луне".
-- Я его купил в Каннах,-- сказал Томас,-- для мамы.
-- В Каннах? -- переспросил Рудольф.-- Когда же ты там был?
Томас сказал. Они вычислили, что могли находиться там одновременно, по
крайней мере, один день, это точно.
-- Как, однако, все это ужасно,-- печально сказал Рудольф.-- Братья
разминулись вот так, ничего не зная друг о друге. Теперь, Том, нам нужно
постоянно поддерживать связь друг с другом.
-- Да,-- согласился Томас. Он знал, что ему на самом деле хочется
видеться с Гретхен, но Рудольф -- это совершенно другое дело. Сколько он
вынес страдания из-за него, Рудольфа, сколько мук.-- Да,-- повторил Том.-- Я
прикажу своей секретарше послать тебе копию маршрутов моих поездок на
ближайшее будущее.-- Он встал.-- Ну, пора в кровать. У меня был трудный
длинный день.
Томас поднялся к себе по лестнице. По правде говоря, он не очень устал,
скорее притворялся. Просто ему не хотелось сидеть в одной комнате с
Рудольфом. Если бы он только знал, где находится морг, он выскользнул бы
незаметно из дома, пошел бы к умершей матери и просидел бы всю ночь возле
нее.
Ему не хотелось будить Билли, спавшего в голубой пижаме на второй
кровати, поэтому он, раздеваясь, не стал включать свет, лишь чуть приоткрыл
дверь, чтобы при свете из коридора было видно, куда положить одежду. У него
не было пижамы. Интересно, что скажет этот пацан, когда утром увидит, что
его дядя спал в трусах. Может, и не заметит. Мальчишка, по его мнению,
неплохой, и его насильно не заставишь поверить, что его дядя -- плохой. От
него приятно пахло свежестью и мылом. Он старался утешить Гретхен там, в
больнице, обнял мать, и они оба заплакали. Он что-то не помнит, обнимал ли
он когда-нибудь свою мать.
Глядя на мальчика, он думал об Уэсли. Нужно что-то делать. Нельзя же, в
самом деле, позволять воспитывать сына такой проститутке, как Тереза.
Закрыв дверь, он лег на мягкую кровать с чистыми простынями. Рудольф,
конечно, спал в такой удобной, чистой кровати каждую ночь, всю свою жизнь.
Тедди Бойлан пришел на похороны, как и многие другие. Газеты в Уитби и
Порт-Филипе поместили некрологи на видных местах. Редакции считали, что
смерть матери такого почетного гражданина, как Рудольф Джордах, является
довольно важным событием в их округе. Правда, они не могли рассказать ничего
особенного о Мэри Джордах, но газеты не упустили случая, чтобы перечислить
все достижения Рудольфа и оказанные ему почести -- председатель совета
директоров корпорации "Д. К. Энтерпрайсиз", президент малой Торговой палаты
Уитби, выпускник-отличник университета Уитби, член попечительского совета
университета, член городского архитектурного комитета, созданного как для
Уитби, так и для Порт-Филипа, смелый, энергичный, уверенный, многообещающий
бизнесмен. В них также упоминался и такой факт, что когда-то Рудольф
выступал на коротких дистанциях за легкоатлетическую команду Порт-Филипа, а
также в середине 40-х играл на трубе в джазе "Пятеро с реки".
Бедная мамочка, подумал Рудольф, оглядывая в церкви толпу теснящихся
людей. Как бы порадовалась она, увидав, как много людей пришло на
погребальную церемонию в ее честь.
Отец Макдоннел оправдал все страхи Рудольфа. Он оказался куда хуже и
разглагольствовал куда дольше. Рудольф старался не прислушиваться ко всей
той лжи, которая лилась из его рта на убранный цветами гроб. Оставалось
только надеяться, что на Гретхен эта церемония не окажет столь гнетущего
впечатления, не заставит ее с горечью вспоминать другой гроб, в крематории
Калифорнии. Он бросил на нее быстрый взгляд. Судя по выражению ее лица, она
держала себя в руках.
Птицы весело щебетали, сидя на ветках деревьев на кладбище, очень
довольные приходом теплого лета. Когда под рыдания старушек, партнерш матери
по бриджу, опускали гроб в могилу, все трое -- Рудольф, Гретхен и Томас
стояли рядом. Гретхен держала Билли за руку.
Они пошли назад от могилы, к веренице выстроившихся лимузинов. Их
догнал Бойлан.
-- Мне не хотелось бы вам навязываться,-- сказал он, когда они
остановились,-- Гретхен, Рудольф, я просто хотел выразить вам свои
соболезнования, сказать, как мне жаль, что она ушла от нас, в сущности, еще
не старая женщина.
На какое-то мгновение слова Бойлана смутили Рудольфа. Мать ему всегда
казалась не просто старой, а древней, и она на самом деле была такой. Она
уже выглядела старухой в сорок лет, и процесс ее умирания начался еще
раньше. Впервые он отдал себе отчет в ее истинном возрасте. Ей -- пятьдесят
шесть. Почти столько же, сколько Бойлану. Не зря же он сказал: "В сущности,
еще не старая женщина".
-- Спасибо тебе, Тедди,-- поблагодарил его Рудольф, пожав ему руку.
Бойлан, судя по всему, еще "не созрел" для могилы. Волосы такого же
цвета, загорелый, лицо без морщин, стройная, прямая походка, начищенные до
блеска туфли сияли.
-- Ну, как поживаешь, Гретхен? -- спросил Бойлан. За их спинами
остановились плакальщицы, не смея обойти их на узкой, покрытой гравием
дорожке, между могилами. Как обычно, Бойлан ничего не замечал -- плевать ему
на то, что кто-то его ждет.
-- Все хорошо, спасибо тебе, Тедди,-- ответила Гретхен.
-- Насколько я понимаю, это -- твой сын.-- Бойлан улыбнулся Билли,
который внимательно рассматривал его любопытным взглядом.
-- Билли, это мистер Тедди Бойлан,-- представила Гретхен Бойлана.-- Наш
старый друг.
-- Рад с тобой познакомиться, Билли.-- Бойлан пожал руку мальчика.--
Надеюсь, мы встретимся с тобой еще, но не по такому печальному случаю...
Билли промолчал. Сощурившись, Томас разглядывал Бойлана. За его
опущенными веками явно скрывается искреннее желание посмеяться над ним,
подумал Рудольф. Может, сейчас, в эту минуту, Томас вспоминал о том, как
разгуливал нагишом Бойлан в своем доме на холме, как готовил выпивку для
Гретхен, лежавшей в постели наверху? О чем только не думают на кладбище.
-- Мой брат Томас,-- представил его Рудольф.
-- Ах, да! -- спохватился Бойлан, но не подал Томасу руку. Он
разговаривал только с Рудольфом.-- Руди, если сможешь при всей своей
многогранной деятельности выкроить свободное время, то, может, как-нибудь
вместе пообедаем? Позвони. Вынужден признать, что ошибался, когда осуждал
твой выбор карьеры. И захвати с собой Гретхен тоже, если она будет свободна.
Я буду очень рад.
-- Я уезжаю в Калифорнию,-- сказала Гретхен.
-- Какая жалость! Ну, что же, не смею вас больше задерживать.-- Чуть
поклонившись, он сделал шаг назад. Как всегда стройная фигура, на
поддержание которой в форме приходится тратить большие деньги, заметная,
выделяющаяся на фоне всех других, даже в черном костюме в
монотонно-однообразной процессии жителей маленького городка, оплакивающих
свою утрату.
Они подошли к первому лимузину, и Рудольф поспешно преградил к нему
дорогу отцу Макдоннелу. А Гретхен вдруг с ужасом заметила, насколько они
похожи, Бойлан и Рудольф,-- не внешне, конечно, и, как она надеялась, не
характерами, а своим отношением к окружающим, оборотами речи, жестами,
выбором одежды, манерой ходить. Интересно, отдает ли себе отчет Рудольф в
том, как много перенял он у этого человека. Может, сказать ему об этом, но
как он отреагирует?
Возвращаясь в машине к дому Рудольфа, Гретхен думала о Бойлане. Ей,
конечно, следовало бы думать о матери, чью могилу сейчас забрасывали землей
на залитом солнцем кладбище, на котором поют, надрываясь по-летнему, птицы.
Но она почему-то упорно думала о Бойлане. Она не испытывала к нему ни любви,
ни особого желания, но, с другой стороны, не испытывала ни отвращения, ни
ненависти, ни жажды мести. Было такое чувство, будто она вытащила старую,
любимую игрушку из давно забытого сундучка и, с любопытством сжимая ее в
руках, смотрит на нее, вспоминая, какие чувства она испытывала тогда, когда
эта игрушка имела особый смысл для нее. Она не решалась выбросить ее или
отдать какой-нибудь девочке из соседнего квартала. Она не могла этого
сделать, даже если бы сильно этого захотела. Никак не удавалось. Первая
любовь, что ни говори. Пусть он станет моим Валентином.
Когда они приехали домой, то всем хотелось одного -- выпить. Билли,
бледный, весь ушедший в себя, пожаловался на головную боль и поднялся в свою
комнату, где прилег на кровать. Марта, несмотря на проливаемые потоки слез,
пошла на кухню готовить холодный ланч.
Рудольф смешал мартини для Гретхен и для себя, а Томасу налил бурбон со
льдом. Томас снял пальто, неуклюже сидевшее на его мощных, выпуклых плечах.
Расстегнув воротник рубашки, он, подавшись вперед на деревянном стуле с
прямой спинкой, сидел, немного ссутулившись, положив локти на бедра, свесив
руки между расставленными ногами. Где бы он ни сидел, на чем бы ни сидел,
всегда кажется, что он сидит на табуретке в углу ринга, подумал Рудольф,
протягивая ему стакан с выпивкой.
Они подняли стаканы, выпили, но никто не упомянул имени матери.
После ланча они решили ехать в Нью-Йорк, так как никому не хотелось
торчать здесь, в доме, и принимать визиты с выражением соболезнований. В дом
принесли очень много цветов, но Рудольф приказал Марте отправить все, кроме
одного, в больницу, где скончалась мать. Он оставил только букет нарциссов,
которые выделялись ярким желтым пятном на кофейном столике возле кушетки.
Окна были широко распахнуты, и сюда, в комнату, со стороны лужайки долетал
до них тягучий запах нагретой солнцем травы. Красивая комната с балочными
перекрытиями восемнадцатого века, притихшая, приведенная в порядок, не
отличающаяся, правда, особой оригинальностью, просторная, не заваленная
книгами, без всякого агрессивного модерна,-- целиком в его, Рудольфа, вкусе.
-- Что ты собираешься делать со этим домом? -- поинтересовалась
Гретхен.
Рудольф пожал плечами.
-- Сохраню, надеюсь. Мне по-прежнему придется проводить здесь много
времени. Хотя, конечно, дом слишком большой для меня одного. Может,
приедешь, поживешь здесь?
Гретхен покачала головой. Споры с адвокатами продолжались.
-- Нет, я обречена на жизнь в Калифорнии.
-- Ну а ты? -- обратился он к Томасу.
-- Я? -- удивился Томас.-- Какого черта мне здесь делать?
-- Найдешь что-нибудь,-- Рудольф осторожно избежал фразы "я подыщу тебе
что-нибудь". Он медленными глотками пил мартини из стакана, мысленно хваля
себя за сдержанность.-- Ты не можешь не признать, что здесь гораздо лучше,
чем в Нью-Йорке.
-- Я не собираюсь так долго задерживаться. В любом случае, этот город
не для меня. Местные жители смотрят на меня, словно я какой-то диковинный
зверь из зоопарка.
-- Не нужно преувеличивать, Томас,-- возразил Рудольф.
-- Твой приятель Бойлан не захотел даже пожать мне руку. Если ты
отказываешься пожать руку человеку на кладбище, то где же ты собираешься это
сделать, осмелюсь спросить?
-- Ну, он -- это особый случай.
-- Согласен,-- засмеялся Томас. Он смеялся негромко, но все равно даже
такой смех не вязался со скорбной атмосферой, царившей в доме.
-- Почему ты смеешься? -- спросил его Рудольф. А Гретхен озадаченно
смотрела на него.
-- В следующий раз, когда встретишься с ним,-- сказал Томас,-- скажи
ему, что он правильно поступил, отказавшись пожать мне руку.
-- О чем ты говоришь, Том?
-- Спроси его, не забыл ли он вечер в День победы. Спроси, не забыл ли
он ту ночь, когда в его поместье загорелся крест, и там возник пожар.
-- Что, может, попытаюсь узнать, где ты находишься. Он вернется через
полчаса. Ты хочешь его увидеть?
Томас подумал.
-- Почему бы и нет? Если это доставит большое удовольствие этому сукину
сыну.
Пэппи понимающе кивнул:
-- Ладно, я приведу его сюда, как только он снова появится.
Томас запер за ним двери на ключ. Пощупал щетину на подбородке. Нужно
все же побриться, решил он. Посмотрел на себя в облупленное зеркало в ванной
комнате. Какие у него смешные рыжие усы, глаза налиты кровью. Он намылил
лицо, побрился. Да, ему нужно еще и постричься. Он лысел со лба. Волосы
свисали по сторонам, доставая до мочек ушей, а сзади падали на воротник
рубашки. Пэппи -- человек во многом незаменимый, но не умел стричь.
Эти полчаса, казалось ему, растянулись надолго.
Вдруг раздался стук в дверь. Это явно стучал не Пэппи.
-- Кто там? -- прошептал Томас. Он теперь не знал, не был до конца
уверен, какой у него сейчас голос, ведь он всю неделю ни с кем не
разговаривал, кроме Пэппи. А с ним у него никогда не бывало долгих бесед.
-- Это я, Руди.
Томас отпер дверь. В номер вошел Рудольф. Томас прежде закрыл дверь на
ключ и только потом пожал ему руку. Томас не предложил ему сесть. Да,
Рудольфу не нужна стрижка, он не лысеет, и на нем -- аккуратно отутюженный
модный костюм из легкой ткани в полоску, как у сельского джентльмена.
Интересно, какой у него счет за прачечную, подумал Томас, длиной, вероятно,
с ярд.
Рудольф нерешительно улыбнулся.
-- Этот человек внизу здорово темнит о тебе,-- сказал он.
-- Он знает, что делает.
-- Я был здесь две недели назад.
-- Знаю.
-- Ты мне не звонил?
-- Нет.
Рудольф с любопытством оглядел комнату. На лице у него появилось
довольно странное выражение, как будто он не верил собственным глазам.
-- Насколько я понимаю, ты от кого-то скрываешься?
-- Никаких комментариев,-- ответил Том,-- как пишут в газетах.
-- Могу ли я тебе чем-нибудь помочь?
-- Нет, вряд ли.-- Что он мог сказать брату? Отправляйся на поиски
человека по имени Фальконетти? Его координаты в Атлантике: долгота двадцать
шесть градусов двадцать четыре минуты, широта тридцать восемь градусов
тридцать одна минута, глубина -- десять тысяч футов. Поезжай в Лас-Вегас и
скажи главарю мафиози, с обрезом в багажнике машины, что брат сильно
раскаивается в том, что изуродовал Куэйлса, и что больше так поступать
никогда не будет?
-- Как я рад видеть тебя, Томми,-- сказал Рудольф.-- Хотя, конечно, мой
визит не назовешь добрым.
-- Я это сразу понял.
-- Мама умирает,-- продолжал Рудольф.-- Хочет видеть тебя.
-- Где она?
-- В больнице, в Уитби. Я сейчас еду туда, может...
-- Что ты имеешь в виду? Умирает? Умирает сейчас, или умрет через две
недели, или даже через два года?
-- В любую минуту,-- ответил Рудольф.-- У нее уже было два инфаркта.
-- Боже мой! -- Томасу никогда и в голову не приходило, что мать может
умереть. У него в вещевом мешке все еще лежал шарфик, подарочек ей, который
он купил, когда был в Каннах. На нем, на этом шарфике, трехцветная карта
Средиземного моря с побережьем. Люди, которым привозишь подарки, не имеют
права умирать.
-- Я знаю, что вы с ней время от времени виделись,-- сказал Рудольф,--
что ты писал ей письма. К концу жизни она стала очень религиозной и теперь,
предчувствуя смерть, хочет помириться со всеми, обрести душевный покой. Она
просила приехать и Гретхен.
-- Для чего ей со мной мириться? -- возразил Том.-- Я никогда ничего не
имел против старухи. Не ее вина во всем этом. Я ей, конечно, досаждал. Ну а
что уже говорить о нашем отце, черт бы его побрал...
-- Ну,-- сказал Рудольф,-- ты едешь? Машина внизу. Перед подъездом.
Томас кивнул.
-- Лучше собери чемодан,-- посоветовал Рудольф.-- Неизвестно, как долго
нам придется там быть...
-- Дай мне минут десять на сборы,-- сказал Томас.-- Но только не сиди в
машине перед входом в отель. Покатайся немного поблизости. Я буду идти по
краю тротуара. Если меня не увидишь, то вернись назад на пару кварталов и
потом поезжай по Четвертой авеню. Правую дверцу не закрывай. Поезжай
медленно. Какая у тебя машина?
-- "Шевроле" тысяча девятьсот шестидесятого года. Зеленого цвета.
Томас повернул ключ в замке двери.
-- И ни с кем не разговаривай по дороге, понял?
Заперев за братом дверь, он собрал бритвенные принадлежности в коробку.
У него не было чемодана, и он, завернув в бумагу, запихал две рубашки,
нижнее белье с носками и шарфик для матери в бумажный пакет, в котором Пэппи
принес ему последнюю бутылку бурбона. Сделал из нее напоследок глоток, чтобы
успокоить нервы. Виски в пути наверняка пригодится, подумал он, сунув
наполовину опорожненную бутылку в другой пакет.
Надел синий, купленный в Марселе костюм, повязал галстук. Если мать
умирает, нужно и одеться как подобает по такому печальному случаю. Вытащил
из шкафа свой "смит-и-вессон", проверил спусковой крючок, засунул револьвер
за пояс под пиджаком, отпер двери. Осторожно выглянул. В коридоре -- ни
души. Он вышел из номера, запер дверь на ключ, опустив его в карман.
Пэппи сидел на своем месте за конторкой, но не проронил ни слова,
заметив, как Томас шагает по холлу с комплектом бритвенных принадлежностей
под мышкой левой руки и с двумя бумажными пакетами. Он шел быстро, но не
так, словно убегал от кого-то, направляясь к Четвертой авеню.
Томас прошагал квартал, потом еще полквартала, потом всю авеню,
наконец-то к нему подъехал "шеви". Оглянувшись, он прыгнул в машину.
Они выехали за городскую черту, и только тогда Томас расслабился. Дул
прохладный ветерок, мелькал приятный, ярко освещенный солнцем сельский
пейзаж. Мать, конечно, умирает, и ему ее было жаль, но ведь его тело, его
организм этого никак не чувствовал. Ему нравилась поездка. Он наслаждался
прохладой, движением, свободой, обретенной после добровольного заточения в
гостиничной комнате, и его легкие активно вдыхали свежий воздух предместий.
Вытащив бутылку виски из пакета, он предложил выпить Рудольфу, но тот,
отказываясь, покачал головой. Они почти не разговаривали. Рудольф рассказал
ему, что Гретхен вышла во второй раз замуж, о том, что ее второй муж недавно
трагически погиб. Сообщил он Томасу и о том, что сам только что женился. Да,
семейство Джордахов жизнь так ничему и не научила, подумал Томас.
Рудольф ехал быстро, сосредоточив все свое внимание на шоссе. Томас
постоянно прикладывался к горлышку бутылки, но вовсе не для того, чтобы
опьянеть, а для того, чтобы чувствовать себя в форме.
Они шли на скорости семьдесят миль в час. Вдруг сзади послышался вой
патрульной сирены.
-- Черт бы их побрал! -- в сердцах ругнулся Рудольф, останавливаясь у
обочины.
Дорожный патрульный штата, подойдя, поздоровался:
-- Добрый день, сэр!
Надо же, какой важный теперь у нас Рудольф, подумал Томас. Даже
полицейские его называют сэром.
-- Ваши права, сэр.-- Прежде чем заглянуть в права, он внимательно
посмотрел на бутылку, стоявшую на переднем сиденье между Рудольфом и
Томасом.-- Вы превысили скорость, сэр,-- шли на скорости семьдесят в зоне,
где скорость ограничена пятьюдесятью милями,-- продолжал он, холодно
поглядывая на Тома, на его раскрасневшееся от ветра лицо, перебитый нос,
синий костюм из Марселя.
-- Вы правы, офицер, сожалею,-- признался Рудольф.
-- По-моему, ребята, вы пили,-- продолжал полицейский. Это был не
вопрос, утверждение.
-- Я не выпил ни капли,-- сказал Рудольф.-- Я ведь за рулем.
-- Кто он? -- полицейский зажатыми в пятерне правами указал на Томаса.
-- Мой брат.
-- У вас есть документы? -- грубо, с явным подозрением обратился
патрульный к Томасу.
Он, порывшись в кармане, вытащил паспорт. Полицейский медленно раскрыл
его, словно опасаясь, нет ли в нем бомбы.
-- Почему у вас заграничный паспорт? Чем вы занимаетесь?
-- Я моряк.
Патрульный офицер вернул Рудольфу права, а паспорт Томаса сунул в
карман.
-- Паспорт будет у меня. И забираю у вас вот это,-- он потянулся к
бутылке. Рудольф подал ее.-- А теперь разворачивайтесь и следуйте за нами!
-- Офицер,-- обратился к нему Рудольф.-- Ведь вы можете меня
оштрафовать за превышение скорости и дело с концом. Нам совершенно
необходимо...
-- Я сказал, разворачивайтесь и следуйте за нами,-- строго повторил
полицейский. Он большими шагами подошел к патрульной машине, за рулем
которой сидел его напарник-полицейский.
Им пришлось повернуть и ехать назад больше десяти миль до полицейского
участка. Томас сумел незаметно для Рудольфа вытащить револьвер из-за пояса и
засунуть его под сиденье. Если копы обыщут машину и найдут револьвер, то ему
хана -- он может получить от шести месяцев до года тюрьмы за незаконное
хранение оружия. За отсутствие разрешения на его ношение. Арестовавший их
полицейский объяснил сержанту, за что он их задержал -- за превышение
скорости и за обнаружение открытой бутылки виски в машине, что является тоже
серьезным нарушением. Он настаивал на проведении теста на определение
степени алкогольного опьянения.
На сержанта, конечно, произвел должное впечатление внешний вид
Рудольфа, но он, извиняясь, все же заставил обоих подышать на себя, потом в
трубочку, а Томаса еще и помочиться в бутылку.
Уже стемнело, когда они вышли из полицейского участка, без бутылки
виски, с выписанной квитанцией на штраф за превышение скорости. Сержант,
смилостившись, пришел к выводу, что ни тот ни другой не пьяны, но Томас
заметил, как долго, подозрительно рассматривал полицейский его паспорт,
после чего неохотно вернул ему документ. Томас, конечно, струхнул, потому
что немало полицейских были тесно связаны мафией, но сейчас он ничего не мог
поделать.
-- Да, лучше бы ты не ехал со мной,-- грустно сказал Томас, когда они
снова выехали на шоссе.-- Надо же, арестовали за то, что у меня не такое
дыхание, как нужно.
-- Забудь об этом,-- коротко бросил Рудольф, нажимая на газ.
Томас пошарил под сиденьем. Револьвер на месте. Значит, машину не
обыскивали. Может, удача ему начинает улыбаться?
Они приехали в больницу в начале десятого. У входа их остановила
медсестра и, отведя Рудольфа в сторону, что-то прошептала.
-- Спасибо,-- сказал Рудольф сдавленным голосом и, повернувшись к
Томасу произнес:
-- Мама умерла час назад.
-- Последнее, что она сказала,-- рассказывала Гретхен,-- "Передай отцу,
где бы он ни был сейчас, что я его прощаю". Потом впала в кому, и уже
сознание к ней не возвращалось.
-- По-моему, она зациклилась на этом,-- сказал Томас.-- Просила меня
поискать отца в Европе.
Было уже поздно, и вся троица сидела в гостиной дома, в котором Рудольф
с матерью прожили последние несколько лет.
Билли спал наверху, а Марта плакала на кухне, оплакивая ту женщину,
которая всегда, ежедневно, была ее врагом и мучительницей. Билли упросил
мать взять его с собой в Уитби, чтобы увидеть в последний раз свою бабушку,
и Гретхен уступила, считая, что вид смерти -- это часть воспитания ребенка.
Поэтому она привезла его с собой. Мать простила дочь перед тем, как врачи
поместили ее в кислородную палату.
Рудольф занялся подготовкой похорон. Поговорил с отцом Макдоннелом и
согласился со всей этой "свистопляской", как выразился он в разговоре с
Джин, когда позвонил ей в Нью-Йорк. Надгробное похвальное слово, месса и все
такое прочее. Но он заартачился, когда хотели закрыть все окна в доме и
опустить ставни. Он мог, конечно, ублажать мать, но до определенного
предела. Джин мрачно сказала, что могла бы приехать, если он этого хочет,
только не видит в своем приезде никакого смысла.
Полученная в Риме телеграмма произвела на нее гнетущее впечатление.
-- Семьи,-- бормотала она,-- все эти проклятые семьи.
В тот вечер Джин много пила и продолжала пить всю дорогу в самолете.
Если бы он не поддерживал ее под руку, то она наверняка свалилась бы с трапа
самолета. Когда он уезжал в Нью-Йорк, она казалась ему такой хрупкой, такой
утомленной, изможденной. Теперь, сидя перед братом и сестрой в доме, в
котором он жил с матерью, он был рад, что жена не приехала.
-- Так вот, в день, когда умирает твоя мать,-- ворчал Том,-- тебя
какой-то поганый коп заставляет мочиться в бутылку.-- Том один из всех пил,
но он был не пьян.
Гретхен поцеловала его в больнице, крепко обняла в приступе печали, и
теперь уже не была прежней высокомерной, задирающей перед всеми нос, мнящей
себя выше других женщиной, не такой, какой он ее запомнил, а совсем другой
-- теплой, любящей, близкой. Томас чувствовал, что у них появился шанс на
окончательное примирение. Но прежде нужно забыть о прошлом. У него и без
того полно в этом мире врагов, для чего ему еще наживать их из числа своих
близких, из своей семьи?
-- Меня пугают эти похороны,-- резко сказал Рудольф.-- Все эти
старушки, с которыми она играла в бридж. И что может сказать о ней этот
идиот Макдоннел?
-- Что ее дух надломила бедность и недостаток любви, что она свою жизнь
все равно посвятила Богу,-- сказала Гретхен.
-- Да, если бы только он этим ограничился,-- мрачно бросил Рудольф.
-- Прошу меня простить,-- извинился Томас, выходя из комнаты в спальню
для гостей, которую они делили сейчас с Билли. Гретхен разместилась во
второй свободной комнате. В комнату матери пока никто не входил.
-- По-моему, он изменился, не находишь? -- спросила Гретхен, когда они
с Рудольфом остались одни.
-- Да-а,-- протянул Рудольф.
-- Какой-то подавленный, прибитый...
-- Как бы там ни было,-- сказал Рудольф,-- согласен, он изменился в
лучшую сторону.
Услыхав шаги спускавшегося по лестнице брата, они оборвали разговор.
Томас вошел с мягким свертком, завернутым в тонкую шуршащую бумагу.
-- Вот,-- сказал он, протягивая его Гретхен,-- это тебе.
Гретхен, развернув сверток, расстелила на столе шарфик со старинной
картой Средиземного моря в трехцветном изображении.
-- Спасибо. Он такой милый.-- Встав, она поцеловала его за подарок.
Неизвестно почему, но ее поцелуй вдруг его "завел". "Как бы не
совершить чего-нибудь опрометчивого, безрассудного,-- мелькнула у него
мысль.-- Дать волю нервам, расплакаться, начать крушить мебель, вытащить
револьвер и открыть пальбу по луне".
-- Я его купил в Каннах,-- сказал Томас,-- для мамы.
-- В Каннах? -- переспросил Рудольф.-- Когда же ты там был?
Томас сказал. Они вычислили, что могли находиться там одновременно, по
крайней мере, один день, это точно.
-- Как, однако, все это ужасно,-- печально сказал Рудольф.-- Братья
разминулись вот так, ничего не зная друг о друге. Теперь, Том, нам нужно
постоянно поддерживать связь друг с другом.
-- Да,-- согласился Томас. Он знал, что ему на самом деле хочется
видеться с Гретхен, но Рудольф -- это совершенно другое дело. Сколько он
вынес страдания из-за него, Рудольфа, сколько мук.-- Да,-- повторил Том.-- Я
прикажу своей секретарше послать тебе копию маршрутов моих поездок на
ближайшее будущее.-- Он встал.-- Ну, пора в кровать. У меня был трудный
длинный день.
Томас поднялся к себе по лестнице. По правде говоря, он не очень устал,
скорее притворялся. Просто ему не хотелось сидеть в одной комнате с
Рудольфом. Если бы он только знал, где находится морг, он выскользнул бы
незаметно из дома, пошел бы к умершей матери и просидел бы всю ночь возле
нее.
Ему не хотелось будить Билли, спавшего в голубой пижаме на второй
кровати, поэтому он, раздеваясь, не стал включать свет, лишь чуть приоткрыл
дверь, чтобы при свете из коридора было видно, куда положить одежду. У него
не было пижамы. Интересно, что скажет этот пацан, когда утром увидит, что
его дядя спал в трусах. Может, и не заметит. Мальчишка, по его мнению,
неплохой, и его насильно не заставишь поверить, что его дядя -- плохой. От
него приятно пахло свежестью и мылом. Он старался утешить Гретхен там, в
больнице, обнял мать, и они оба заплакали. Он что-то не помнит, обнимал ли
он когда-нибудь свою мать.
Глядя на мальчика, он думал об Уэсли. Нужно что-то делать. Нельзя же, в
самом деле, позволять воспитывать сына такой проститутке, как Тереза.
Закрыв дверь, он лег на мягкую кровать с чистыми простынями. Рудольф,
конечно, спал в такой удобной, чистой кровати каждую ночь, всю свою жизнь.
Тедди Бойлан пришел на похороны, как и многие другие. Газеты в Уитби и
Порт-Филипе поместили некрологи на видных местах. Редакции считали, что
смерть матери такого почетного гражданина, как Рудольф Джордах, является
довольно важным событием в их округе. Правда, они не могли рассказать ничего
особенного о Мэри Джордах, но газеты не упустили случая, чтобы перечислить
все достижения Рудольфа и оказанные ему почести -- председатель совета
директоров корпорации "Д. К. Энтерпрайсиз", президент малой Торговой палаты
Уитби, выпускник-отличник университета Уитби, член попечительского совета
университета, член городского архитектурного комитета, созданного как для
Уитби, так и для Порт-Филипа, смелый, энергичный, уверенный, многообещающий
бизнесмен. В них также упоминался и такой факт, что когда-то Рудольф
выступал на коротких дистанциях за легкоатлетическую команду Порт-Филипа, а
также в середине 40-х играл на трубе в джазе "Пятеро с реки".
Бедная мамочка, подумал Рудольф, оглядывая в церкви толпу теснящихся
людей. Как бы порадовалась она, увидав, как много людей пришло на
погребальную церемонию в ее честь.
Отец Макдоннел оправдал все страхи Рудольфа. Он оказался куда хуже и
разглагольствовал куда дольше. Рудольф старался не прислушиваться ко всей
той лжи, которая лилась из его рта на убранный цветами гроб. Оставалось
только надеяться, что на Гретхен эта церемония не окажет столь гнетущего
впечатления, не заставит ее с горечью вспоминать другой гроб, в крематории
Калифорнии. Он бросил на нее быстрый взгляд. Судя по выражению ее лица, она
держала себя в руках.
Птицы весело щебетали, сидя на ветках деревьев на кладбище, очень
довольные приходом теплого лета. Когда под рыдания старушек, партнерш матери
по бриджу, опускали гроб в могилу, все трое -- Рудольф, Гретхен и Томас
стояли рядом. Гретхен держала Билли за руку.
Они пошли назад от могилы, к веренице выстроившихся лимузинов. Их
догнал Бойлан.
-- Мне не хотелось бы вам навязываться,-- сказал он, когда они
остановились,-- Гретхен, Рудольф, я просто хотел выразить вам свои
соболезнования, сказать, как мне жаль, что она ушла от нас, в сущности, еще
не старая женщина.
На какое-то мгновение слова Бойлана смутили Рудольфа. Мать ему всегда
казалась не просто старой, а древней, и она на самом деле была такой. Она
уже выглядела старухой в сорок лет, и процесс ее умирания начался еще
раньше. Впервые он отдал себе отчет в ее истинном возрасте. Ей -- пятьдесят
шесть. Почти столько же, сколько Бойлану. Не зря же он сказал: "В сущности,
еще не старая женщина".
-- Спасибо тебе, Тедди,-- поблагодарил его Рудольф, пожав ему руку.
Бойлан, судя по всему, еще "не созрел" для могилы. Волосы такого же
цвета, загорелый, лицо без морщин, стройная, прямая походка, начищенные до
блеска туфли сияли.
-- Ну, как поживаешь, Гретхен? -- спросил Бойлан. За их спинами
остановились плакальщицы, не смея обойти их на узкой, покрытой гравием
дорожке, между могилами. Как обычно, Бойлан ничего не замечал -- плевать ему
на то, что кто-то его ждет.
-- Все хорошо, спасибо тебе, Тедди,-- ответила Гретхен.
-- Насколько я понимаю, это -- твой сын.-- Бойлан улыбнулся Билли,
который внимательно рассматривал его любопытным взглядом.
-- Билли, это мистер Тедди Бойлан,-- представила Гретхен Бойлана.-- Наш
старый друг.
-- Рад с тобой познакомиться, Билли.-- Бойлан пожал руку мальчика.--
Надеюсь, мы встретимся с тобой еще, но не по такому печальному случаю...
Билли промолчал. Сощурившись, Томас разглядывал Бойлана. За его
опущенными веками явно скрывается искреннее желание посмеяться над ним,
подумал Рудольф. Может, сейчас, в эту минуту, Томас вспоминал о том, как
разгуливал нагишом Бойлан в своем доме на холме, как готовил выпивку для
Гретхен, лежавшей в постели наверху? О чем только не думают на кладбище.
-- Мой брат Томас,-- представил его Рудольф.
-- Ах, да! -- спохватился Бойлан, но не подал Томасу руку. Он
разговаривал только с Рудольфом.-- Руди, если сможешь при всей своей
многогранной деятельности выкроить свободное время, то, может, как-нибудь
вместе пообедаем? Позвони. Вынужден признать, что ошибался, когда осуждал
твой выбор карьеры. И захвати с собой Гретхен тоже, если она будет свободна.
Я буду очень рад.
-- Я уезжаю в Калифорнию,-- сказала Гретхен.
-- Какая жалость! Ну, что же, не смею вас больше задерживать.-- Чуть
поклонившись, он сделал шаг назад. Как всегда стройная фигура, на
поддержание которой в форме приходится тратить большие деньги, заметная,
выделяющаяся на фоне всех других, даже в черном костюме в
монотонно-однообразной процессии жителей маленького городка, оплакивающих
свою утрату.
Они подошли к первому лимузину, и Рудольф поспешно преградил к нему
дорогу отцу Макдоннелу. А Гретхен вдруг с ужасом заметила, насколько они
похожи, Бойлан и Рудольф,-- не внешне, конечно, и, как она надеялась, не
характерами, а своим отношением к окружающим, оборотами речи, жестами,
выбором одежды, манерой ходить. Интересно, отдает ли себе отчет Рудольф в
том, как много перенял он у этого человека. Может, сказать ему об этом, но
как он отреагирует?
Возвращаясь в машине к дому Рудольфа, Гретхен думала о Бойлане. Ей,
конечно, следовало бы думать о матери, чью могилу сейчас забрасывали землей
на залитом солнцем кладбище, на котором поют, надрываясь по-летнему, птицы.
Но она почему-то упорно думала о Бойлане. Она не испытывала к нему ни любви,
ни особого желания, но, с другой стороны, не испытывала ни отвращения, ни
ненависти, ни жажды мести. Было такое чувство, будто она вытащила старую,
любимую игрушку из давно забытого сундучка и, с любопытством сжимая ее в
руках, смотрит на нее, вспоминая, какие чувства она испытывала тогда, когда
эта игрушка имела особый смысл для нее. Она не решалась выбросить ее или
отдать какой-нибудь девочке из соседнего квартала. Она не могла этого
сделать, даже если бы сильно этого захотела. Никак не удавалось. Первая
любовь, что ни говори. Пусть он станет моим Валентином.
Когда они приехали домой, то всем хотелось одного -- выпить. Билли,
бледный, весь ушедший в себя, пожаловался на головную боль и поднялся в свою
комнату, где прилег на кровать. Марта, несмотря на проливаемые потоки слез,
пошла на кухню готовить холодный ланч.
Рудольф смешал мартини для Гретхен и для себя, а Томасу налил бурбон со
льдом. Томас снял пальто, неуклюже сидевшее на его мощных, выпуклых плечах.
Расстегнув воротник рубашки, он, подавшись вперед на деревянном стуле с
прямой спинкой, сидел, немного ссутулившись, положив локти на бедра, свесив
руки между расставленными ногами. Где бы он ни сидел, на чем бы ни сидел,
всегда кажется, что он сидит на табуретке в углу ринга, подумал Рудольф,
протягивая ему стакан с выпивкой.
Они подняли стаканы, выпили, но никто не упомянул имени матери.
После ланча они решили ехать в Нью-Йорк, так как никому не хотелось
торчать здесь, в доме, и принимать визиты с выражением соболезнований. В дом
принесли очень много цветов, но Рудольф приказал Марте отправить все, кроме
одного, в больницу, где скончалась мать. Он оставил только букет нарциссов,
которые выделялись ярким желтым пятном на кофейном столике возле кушетки.
Окна были широко распахнуты, и сюда, в комнату, со стороны лужайки долетал
до них тягучий запах нагретой солнцем травы. Красивая комната с балочными
перекрытиями восемнадцатого века, притихшая, приведенная в порядок, не
отличающаяся, правда, особой оригинальностью, просторная, не заваленная
книгами, без всякого агрессивного модерна,-- целиком в его, Рудольфа, вкусе.
-- Что ты собираешься делать со этим домом? -- поинтересовалась
Гретхен.
Рудольф пожал плечами.
-- Сохраню, надеюсь. Мне по-прежнему придется проводить здесь много
времени. Хотя, конечно, дом слишком большой для меня одного. Может,
приедешь, поживешь здесь?
Гретхен покачала головой. Споры с адвокатами продолжались.
-- Нет, я обречена на жизнь в Калифорнии.
-- Ну а ты? -- обратился он к Томасу.
-- Я? -- удивился Томас.-- Какого черта мне здесь делать?
-- Найдешь что-нибудь,-- Рудольф осторожно избежал фразы "я подыщу тебе
что-нибудь". Он медленными глотками пил мартини из стакана, мысленно хваля
себя за сдержанность.-- Ты не можешь не признать, что здесь гораздо лучше,
чем в Нью-Йорке.
-- Я не собираюсь так долго задерживаться. В любом случае, этот город
не для меня. Местные жители смотрят на меня, словно я какой-то диковинный
зверь из зоопарка.
-- Не нужно преувеличивать, Томас,-- возразил Рудольф.
-- Твой приятель Бойлан не захотел даже пожать мне руку. Если ты
отказываешься пожать руку человеку на кладбище, то где же ты собираешься это
сделать, осмелюсь спросить?
-- Ну, он -- это особый случай.
-- Согласен,-- засмеялся Томас. Он смеялся негромко, но все равно даже
такой смех не вязался со скорбной атмосферой, царившей в доме.
-- Почему ты смеешься? -- спросил его Рудольф. А Гретхен озадаченно
смотрела на него.
-- В следующий раз, когда встретишься с ним,-- сказал Томас,-- скажи
ему, что он правильно поступил, отказавшись пожать мне руку.
-- О чем ты говоришь, Том?
-- Спроси его, не забыл ли он вечер в День победы. Спроси, не забыл ли
он ту ночь, когда в его поместье загорелся крест, и там возник пожар.