Страница:
она сильно пьяна и, хуже того,-- абсолютно голая.
Рудольф смотрел прямо перед собой на красные хвостовые огни впереди
идущих машин, на яркие фары автомобилей, мчащихся им навстречу по другой
стороне шоссе.
-- Там оказался какой-то фотограф из студенческой газеты,-- продолжал
Скэнлон.-- Он сделал несколько снимков со вспышкой. Руберти кинулся за ним,
но остальные пацаны взяли его в "коробочку", и тот улизнул. Не знаю, право,
для чего им понадобились такие фотографии, но они у них есть, это ясно.
Рудольф попросил Скэнлона ехать прямо к университету. Главный
административный корпус был ярко освещен юпитерами, и повсюду из открытых
окон выглядывали студенты. Они выбрасывали наружу тысячи разных бумаг, орали
на выстроившихся в линию полицейских, оцепивших здание. Полицейских было
совсем мало, что внушало большую тревогу, но в руках у них теперь были
дубинки. Когда они подъехали к автомобилю Оттмана, припаркованному под
деревом, Рудольф сразу увидел, для чего им понадобилась фотография его
обнаженной жены. Увеличенная до громадных размеров, она теперь свисала из
окна на втором этаже.
В свете прожекторов громадное изображение стройного, совершенного, без
малейшего изъяна тела Джин, с ее полной грудью, с угрожающе сжатыми кулаками
и безумным лицом, свешивалось, как потешное знамя, над входом в корпус,
прямо над высеченными на камне словами: "Познай истину,-- и она сделает тебя
свободным".
Рудольф вышел из машины, несколько студентов, торчавших в проемах окон,
узнав его, приветствовали диким свистом и улюлюканьем победителей. Кто-то из
них, перегнувшись через подоконник, неистово размахивал фотографией голой
Джин, и казалось, что она исполняет какой-то непристойный танец.
Оттман стоял у своего полицейского автомобиля, с толстой марлевой
повязкой на глазу, из-за которой его фуражка съехала на затылок. Только у
шестерых полицейских на головах были шлемы. Рудольф вспомнил, что это он сам
не подписал заявку Оттмана на еще две дюжины шлемов полгода назад, так как
ему казалось, что это лишние расходы.
-- Ваш секретарь сообщил, что вы возвращаетесь,-- сказал Оттман без
всякой преамбулы.-- Поэтому мы не стали прибегать ни к каким насильственным
мерам до вашего приезда. Они в шесть вечера захватили Дорлэкера и еще двух
профессоров и заперли где-то в здании.
Рудольф кивал, разглядывая административный корпус. В окне на первом
этаже он увидал Квентина Макговерна. Он уже был аспирантом и даже получил
работу ассистента на кафедре химии. Он насмешливо улыбался, глядя на
происходящее. Рудольф был уверен, что Квентин его заметил, и чувствовал, что
его наглая ухмылка предназначалась лично ему, Рудольфу.
-- Что бы сегодня ни произошло, Оттман,-- сказал Рудольф, обращаясь к
шефу полиции,-- я приказываю вам арестовать вон того чернокожего в третьем
окне слева на первом этаже. Его фамилия -- Макговерн, и если вам не удастся
задержать его здесь, арестуйте дома.
Оттман кивнул.
-- Они хотят поговорить с вами, сэр. Они хотят, чтобы вы пришли туда к
ним и обсудили возникшую ситуацию.
Рудольф энергично закачал головой.
-- Я ничего не намерен обсуждать с ними.-- Он не собирался вступать с
ними в переговоры под фотографией обнаженной жены.-- Ступайте и очистите
здание.
-- Легко сказать,-- ответил Оттман.-- Я уже трижды был у них и
приказывал очистить здание. Они только смеются над нами.
-- По-моему, я сказал -- очистить корпус.-- Рудольф чувствовал, как им
овладевает ярость, но пытался сохранить хладнокровие. Он знал, что делает.
-- Каким образом? -- спросил Оттман.
-- У вас есть оружие.
-- Надеюсь, вы не имеете в виду огнестрельное оружие? -- недоверчиво
спросил Оттман.-- Насколько мне известно, все студенты не вооружены.
Рудольф колебался, не зная, как поступить.
-- Нет,-- наконец вымолвил он,-- огонь открывать не нужно. Но у вас
есть дубинки и слезоточивый газ.
-- Но, может, лучше подождать, пока они все устанут и им это надоест?
-- спросил Оттман. Он выглядел гораздо более усталым, чем все эти студенты в
здании.-- И если обстановка не улучшится, то вызвать войска?
-- Нет, я не желаю, чтобы вы стояли здесь и ждали.
Оттман понимал, что Рудольфу нужно в первую очередь, хотя тот и не
сказал об этом ни слова. Ему нужно было убрать как можно скорее эту
неприличную фотографию Джин.
-- Прикажите своим людям начать с гранат со слезоточивым газом.
-- Господин мэр,-- возразил Оттман.-- Вам придется отдать этот приказ в
письменном виде. И поставить под ним свою подпись.
Оттман протянул ему блокнот, и Рудольф, положив его на крыло автомобиля
шефа полиции, написал приказ, стараясь, чтобы почерк его был ясным и
разборчивым. Он, поставив под приказом подпись, вернул блокнот Оттману, а
тот, оторвав верхний листок с написанным и аккуратно сложив его, сунул в
карман рубашки. Застегнул карман на пуговичку и только после этого
направился к пикету из ожидающих распоряжений тридцати полицейских, чтобы
передать им приказ мэра. Он переходил от одного к другому по шеренге, и
полицейские начали натягивать противогазы.
Шеренга полицейских медленно двинулась вперед по лужайке к главному
корпусу, и в свете ярко горящих прожекторов их тени четко вырисовывались на
яркой зеленой траве. Их линия была изломанной и неуверенно извивалась,
словно раненая змея, которая не хотела никого кусать, а лишь искала надежное
место, чтобы укрыться от своих мучителей. Первая граната полетела через окно
первого этажа и разорвалась. Оттуда донесся чей-то крик. В окна полетели
другие гранаты, и торчавшие в них лица студентов тут же исчезли, а
полицейские, помогая друг другу, стали карабкаться вверх и через окна
проникать в здание.
Полицейских было, конечно, мало, и некого было послать к черному ходу,
через который убежало большинство мятежных студентов. Едкий запах
слезоточивого газа чувствовался уже там, где стоял Рудольф, глядя вверх на
все еще висевшую в окне фотографию обнаженной жены. Наконец в окне появился
полицейский и, сорвав фотографию, унес ее с собой.
Вся операция закончилась очень быстро. Было произведено около двадцати
арестов. У троих студентов шла кровь из головы от полученных ран, а одного
полицейские под руки вывели из корпуса. Он крепко прижимал ладони к глазам.
Один полицейский сказал, что тот ослеп, но это, скорее всего, временное
явление. Среди арестованных Макговерна не было.
Из здания вышел Дорлэкер с двумя профессорами, глаза у них слезились.
Рудольф подошел к ним.
-- Ну, с вами все в порядке? -- спросил он.
Дорлэкер прищурился, чтобы получше увидеть, кто к ним обращается.
-- Я не желаю с вами разговаривать, Джордах,-- сказал он.-- Завтра я
сделаю заявление для прессы, и вы узнаете, что я о вас думаю, из своей
собственной газеты.
Он сел в чью-то машину и уехал.
-- Пойдемте,-- обратился Рудольф к Скэнлону.-- Отвезите меня домой.
Они отъезжали все дальше от студенческого городка, а машины "скорой
помощи", завывая сиренами, неслись им навстречу. Позади них маячил школьный
автобус с арестованными студентами.
-- Скэнлон,-- сказал Рудольф,-- с сегодняшнего вечера я уже не мэр
этого города. Как вы думаете?
Скэнлон долго молчал, лишь болезненно морщился, глядя на дорогу, да
сипел, как старик, когда нужно было делать поворот.
-- Да, мистер Джордах,-- наконец вымолвил он.-- Боюсь, вы уже больше не
мэр...
1968 год
В этот раз в аэропорту Кеннеди его никто не встречал. Он был в черных
очках, шел неуверенно, словно на ощупь. Он не сообщил Рудольфу о своем
приезде, зная от Гретхен, что у того и без него, его полуслепого брата,
хлопот полон рот. Однажды зимой, в Антибе, когда он работал на палубе своей
яхты, лопнувший линь хлестко ударил его по лицу, и уже на следующий день у
него началось головокружение и стало двоиться перед глазами. Томас не
подавал вида, убеждал всех, что все в порядке, не хотел зря волновать Кейт с
Уэсли. Он написал Гудхарту письмо с просьбой порекомендовать ему
какого-нибудь хорошего окулиста и, получив от него ответ, сообщил Кейт, что
едет в Нью-Йорк для окончательного оформления развода. Кейт очень хотелось
выйти за него замуж, и он ее понимал. Она забеременела, и ребенок должен был
появиться на свет в октябре, а сейчас была уже середина апреля.
Она заставила его купить себе новый костюм, и теперь Томас мог без
всякого стеснения предстать перед любым адвокатом или швейцаром
фешенебельного отеля. Правда, сам он предпочитал пиджак горохового цвета,
доставшийся ему от умершего здоровяка-норвежца, который все еще был в
приличном виде, и ему не хотелось зря сорить деньгами.
До них в порту приземлился самолет, на котором возвращались лыжники с
какого-то курорта, и весь зал ожидания был заставлен их багажом и лыжами.
Ярко одетые мужчины и женщины громко разговаривали, смеялись, многие из них
были не совсем трезвы. Он разыскивал свой чемодан, стараясь подавить в себе
антиамериканские чувства.
Он взял такси, хотя это, конечно, было дорогое удовольствие. Но в
противном случае ему пришлось бы долго ждать автобуса, потом толкаться всю
дорогу в нем от аэропорта до Нью-Йорка, потом таскать чемодан по улице в
поисках такси.
-- Отель "Парамаунт",-- сказал он водителю и, устало откинувшись на
спинку заднего сиденья, закрыл глаза.
Оформив документы, он поднялся в свой маленький темный номер и сразу
позвонил врачу. Он мог бы поехать к нему на прием немедленно, но медсестра
сказала, что доктор будет только завтра, после одиннадцати. Что делать?
Раздевшись, он лег в кровать. Было только шесть часов по нью-йоркскому
времени, но в Ницце, из которой он прилетел сейчас, одиннадцать. Все тело
ныло, он чувствовал себя усталым, как будто провел без сна двое суток.
-- У вас частичное отслоение сетчатки,-- сказал ему врач. Он долго и
тщательно обследовал его глаза, и эта процедура оказалась довольно
болезненной.-- Боюсь, придется показать вас хирургу.
Томас кивнул. Ну вот, грозит еще одна травма.
-- Сколько будет стоить операция? -- спросил он.-- Видите ли, я --
работяга и не могу платить по расценкам, принятым на Парк-авеню.
-- Я вас понимаю,-- ответил доктор.-- Я постараюсь объяснить доктору
Халлиуэлу. Ваш телефон есть у медсестры?
-- Да, есть.
-- Она позвонит, скажет, когда нужно будет явиться в больницу. Я
передам вас в хорошие руки.-- Он улыбнулся, стараясь вселить в Томаса
уверенность. У него были большие, ясные глаза, никаких швов, никаких
повреждений сетчатки.
Через три недели Томас выписался. Лицо у него было изможденное,
бледное, врачи предупредили его, что он длительное время должен избегать
резких движений, сильного напряжения. Том за эти три недели потерял фунтов
пятнадцать, и теперь воротничок рубашки свободно ерзал по шее, а костюм
висел на нем, как на вешалке.
Но зато предметы вокруг утратили свое двойное изображение, и при
повороте голова больше не кружилась.
За все пришлось выложить более двенадцати сотен баксов, но операция
стоила того.
Он снова поселился в отеле "Парамаунт" и позвонил Рудольфу.
Тот сам подошел к телефону.
-- Руди,-- спросил Томас,-- ну как поживаешь?
-- Кто это?
-- Это я, Том.
-- Том! Где ты?
-- Здесь, в Нью-Йорке. В отеле "Парамаунт". Может, встретимся?
-- Конечно.-- Чувствовалось, что Рудольф на самом деле рад его
звонку.-- Приезжай ко мне немедленно.
Перед входом в подъезд дома Рудольфа его остановил швейцар, плевать ему
было, новый на нем костюм или старый. Когда он назвал свое имя, швейцар
нажал кнопку домофона.
-- Мистер Джордах, к вам пришел мистер Джордах.
Томас слышал, как брат сказал:
-- Прошу вас, пусть поднимается.
По мраморному полу вестибюля он прошел к лифту.
Несмотря на надежную защиту, его все же достали, подумал Том о брате с
сожалением.
Дверь лифта открылась. Перед ним в коридоре стоял Рудольф.
-- Боже, неужели это ты, Том? -- воскликнул он, пожимая ему руку.-- Как
я обрадовался, услышав твой голос.
Сделав шаг назад, он критически осмотрел Тома с головы до ног.
-- Что с тобой? -- спросил он.-- У тебя такой вид, словно ты долго
болел.
Томас хотел было ответить, что он сам выглядит нисколько не лучше, но
сдержался.
-- Все расскажу,-- сказал Том,-- если дашь что-нибудь выпить.
Врач предупредил также, чтобы он не очень налегал на спиртное.
Рудольф проводил его в гостиную, где все было точно так, как в прошлый
раз,-- так же удобно, так же просторно,-- место, предназначенное для
приятных семейных событий, а не для бед и неудач.
-- Виски? -- спросил его Рудольф.
Томас кивнул. Руди налил один стаканчик для него, второй -- для себя.
Он был в костюме, рубашке с галстуком, как будто находился в своем офисе.
Томас наблюдал, как он вынимал бутылки из бара, как маленьким серебряным
молоточком колол в ведерке лед. С тех пор как Томас видел его в последний
раз, брат явно постарел, вокруг глаз и на лбу залегли глубокие морщины. Да и
движения стали какие-то другие -- неуверенные, замедленные. Он долго не мог
найти открывалку для бутылки с содовой. Потом колебался, не зная, сколько
долить содовой в каждый стакан.
-- Садись, садись,-- приговаривал он.-- Рассказывай, какими судьбами
оказался здесь, в Нью-Йорке? Давно ли приехал?
-- Около трех недель назад.-- Взяв свой стакан, он сел на деревянный
стул.
-- Почему же не позвонил? -- спросил Рудольф, явно огорченный и даже
обиженный.
-- Пришлось лечь в больницу на операцию,-- объяснил Томас.-- На глазах.
Когда я болею, то предпочитаю одиночество.
-- Знаю,-- сказал Рудольф, усаживаясь на стул напротив.
-- Ну, сейчас, слава богу, все в порядке,-- сказал Том.-- Нужно
какое-то время, чтобы все это пережить, вот и все. Ну, будем здоровы! -- Том
поднял свой стакан.
Он всегда произносил этот тост, когда пил с Пинки Кимболлом и Кейт.
-- Будем! -- эхом отозвался Рудольф. Он в упор посмотрел на брата.--
Да, Том, ты теперь уже не похож на боксера.
-- А ты -- на мэра,-- ответил Томас и тут же пожалел об этих обидных
словах.
Но Рудольф лишь рассмеялся:
-- Гретхен сказала, что написала тебе обо всем. Да, мне чуть не
повезло!
-- Она написала, что ты продал свой дом в Уитби,-- сказал Томас.
-- Какой смысл было там оставаться? -- Рудольф задумчиво гонял кубики
льда в стакане.-- Мы там, в Уитби, достаточно пожили. Инид сейчас гуляет с
няней в парке. Они вернутся через несколько минут. Можешь ее увидеть. А как
твой мальчик?
-- Отлично,-- сказал Томас.-- Ты бы послушал, как он тараторит
по-французски! Он управляется со всем на борту гораздо лучше меня. И теперь
никто не заставляет его маршировать на плацу.
-- Как я рад, что все обошлось,-- сказал Рудольф. Казалось, он говорит
искренне.-- Сын Гретхен, Билли, служит в Брюсселе в штаб-квартире НАТО.
-- Знаю, она мне писала. Она говорит, что это ты все устроил.
-- Да, это одно из последних официальных моих благодеяний, когда я
находился в должности. Можно даже сказать -- полуофициальных.-- У него
появилась новая манера разговаривать, как будто он постоянно избегает делать
категоричные громкие заявления.
-- Мне очень жаль, что все так произошло, Руди,-- признался Томас.
Впервые в жизни он пожалел брата.
Рудольф пожал плечами:
-- Все могло быть куда хуже, этого студента могли и убить. А он только
ослеп.
-- Чем ты собираешься теперь заниматься?
-- Ну, найду чем -- не бездельничать же. Хотя, конечно, в Нью-Йорке
широкое поле деятельности для праздного джентльмена. Когда вернется Джин,
возможно, поедем с ней путешествовать. Может быть, навестим тебя.
-- Где она?
-- В одном заведении, на севере штата,-- ответил Рудольф, громче
позвякивая кубиками льда в стакане.-- Это клиника для тех, кто хочет немного
"просохнуть". Они там добились поразительных результатов в лечении
пациентов. Джин там уже второй раз. После первого раза не брала ни капли в
рот целых полгода. Мне не разрешают ее навещать -- все это идиотские выдумки
врачей,-- но я слышал от владельца клиники, что она молодец, лечение идет ей
на пользу.
Сделав глоток, он закашлялся. Виски попало не в то горло. Когда приступ
кашля прошел, он сказал, улыбнувшись:
-- Может, и мне стоит немного полечиться... Ну а теперь, когда с
глазами все в порядке, что ты собираешься делать? Какие у тебя планы?
-- Прежде всего, получить развод,-- ответил Томас.-- И я думал, что ты
мне поможешь и на сей раз.
-- Тот адвокат, к которому я тебя посылал, говорил, что никаких проблем
с этим не возникнет. Нужно было тогда все и завершить.
-- У меня тогда не было времени,-- сказал Томас.-- Нужно было скорее
увезти из страны Уэсли. И приехал я в Нью-Йорк еще по одной причине. Я не
хочу, чтобы Уэсли узнал что-то о моем разводе. Зачем ему знать, что его мать
-- проститутка? Но даже если я добьюсь развода здесь, в Нью-Йорке, придется
потратить на это уйму времени. Придется долго болтаться здесь без дела,
пропустить большую часть курортного сезона, а это мне не по карману. Мне
нужно окончательно все оформить до октября.
-- Почему?
-- Ну... я живу с одной женщиной. Она -- англичанка. Замечательная
девушка. И она должна родить в октябре.
-- Понятно,-- протянул Рудольф.-- Поздравляю! Племя Джордахов
разрастается. Может быть, неплохо впрыснуть в него немного английской крови?
Что тебе нужно от меня?
-- Я не хочу разговаривать с Терезой,-- ответил Томас.-- Если я ее
увижу, то не могу поручиться за себя, это точно. Даже сейчас. Не мог бы ты
сам поговорить с ней или попросить кого-нибудь сделать это за тебя?
Уговорить ее поехать в Рено или в какое другое место...
Рудольф осторожно поставил стакан и сказал:
-- Конечно, я буду рад тебе помочь.-- У двери послышалась возня.-- Да,
это Инид. Иди к нам, детка! -- крикнул он.
Инид вбежала вприпрыжку в комнату в своем красном пальтишке. Увидев
незнакомого человека рядом с отцом, она резко остановилась. Рудольф, обняв
ее, поднял на руки и поцеловал.
-- Ну-ка, поздоровайся со своим дядей Томасом,-- сказал он.-- Он живет
на большой-пребольшой лодке.
Через три дня Томасу позвонил Рудольф и пригласил его на ланч в бар
"Пи-Джей Мориарти" на Третьей авеню. Там была особая, мужская, простая
атмосфера, Томас там будет чувствовать себя достаточно уютно и не станет
думать, что Рудольф выпендривается.
Когда он вошел в бар, Томас сидел за стойкой, перед ним стоял стакан.
-- Ну, все в порядке,-- сказал Рудольф, усаживаясь на высокий стул
рядом с братом.-- Мадам уже на пути в Неваду.
-- Ты шутишь,-- недоверчиво сказал Томас.
-- Я лично отвез ее в аэропорт и даже дождался, когда взлетит самолет.
-- Боже,-- воскликнул ошарашенный Томас,-- да ты настоящий чудотворец.
-- В действительности все оказалось не так уж трудно,-- продолжал
Рудольф.
Он заказал себе мартини, чтобы избавиться от неприятного осадка,
оставшегося у него после утреннего разговора с Терезой Джордах.
-- Она тоже подумывает о втором браке,-- сообщил он ему.-- Во всяком
случае, так утверждает.-- Рудольф, конечно, солгал, но сделал это вполне
убедительно.-- К тому же она проявила мудрость, по ее словам, она не хочет,
чтобы ее честное имя пятнали на разбирательствах в судах Нью-Йорка.
-- Она тебя, конечно, выпотрошила? -- спросил Томас. Он-то хорошо знал
свою жену.-- Ты много ей дал?
-- Нет, ничего,-- снова солгал Рудольф.-- Она утверждает, что и сама
неплохо зарабатывает и вполне может позволить себе такое путешествие.
-- Что-то на нее не похоже,-- засомневался Томас.
-- Может быть, жизнь ее исправила,-- предположил с иронией в голосе
Рудольф. Мартини начинал на него действовать.
Он уговаривал эту женщину целых два дня и в конце концов согласился
заплатить за ее поездку туда и обратно в первом классе, оплатить ее счет в
отеле в Рено за шесть недель проживания плюс еще обязался выплачивать ей по
пятьсот долларов в неделю за "простой", как она сама выразилась.
Он заплатил ей половину всей суммы авансом, а остальное пообещал отдать
после возвращения, когда она вручит ему свидетельство о расторжении брака.
Они за ланчем как следует подкрепились, выпили две бутылки вина, и
Томас, чуть захмелев, теперь все время повторял, как он благодарен Руди за
все, что тот для него сделал, и какой он был глупец, что все эти годы
понятия не имел, какой отличный парень его брат. Когда принесли коньяк, он
заявил:
-- Послушай, ты на днях сказал мне, что собираешься отправиться в
путешествие, когда твоя жена вернется из клиники. На первые две недели в
июле моя яхта в вашем распоряжении. Приезжайте с женой, будете моими
гостями, и мы совершим небольшой круиз. И если Гретхен сможет, привози и ее
тоже. Я хочу тебя познакомить с Кейт. Боже, если к тому времени все
разрешится с разводом, то ты сможешь погулять у меня на свадьбе. Приезжай,
Руди, я не приму отказа.
-- Все зависит от Джин,-- сказал Рудольф.-- Как она будет себя
чувствовать...
-- Ей это только пойдет на пользу. Она не найдет ничего лучше во всем
мире,-- возбужденно уговаривал его Томас.-- Клянусь, на борту не будет ни
одной бутылки спиртного. Руди, ты просто должен приехать.
-- Ладно,-- уступил Рудольф.-- Первого июля. Может, нам на самом деле
следует уехать на некоторое время из страны.
Томас хотел заплатить за ланч, горячо настаивал на этом.
-- Это самое малое, что я могу,-- говорил он.-- Нужно же отпраздновать
такое событие! Мне вернули глаз, и я избавился наконец от своей жены, и все
за один месяц!
Мэр был перепоясан широкой лентой. Невеста в васильковом платье совсем
не была похожа на беременную женщину. Инид в белых перчаточках держала маму
за руку и все время морщила лобик, пытаясь понять, в какие это таинственные
игры сейчас играют взрослые и говорят при этом на непонятном ей языке. Томас
выглядел таким, как прежде: загорелым, здоровым. Он восстановил потерянный
вес, и теперь воротничок рубашки плотно облегал его мощную, мускулистую шею.
Уэсли стоял за спиной отца -- высокий, стройный пятнадцатилетний
мальчик, с очень загорелым лицом, белокурыми, выгоревшими на
средиземноморском жарком солнце волосами. Курточка была ему коротка, и руки
далеко высовывались из рукавов.
Все они отлично загорели, потому что целую неделю проплавали по морю и
вернулись в Антиб только ради брачной церемонии. Гретхен выглядит просто
великолепно, подумал Рудольф, ее черные волосы с блестками седины строго
обрамляли ее тонкое, красивое лицо с большими черными глазами. Настоящая
королева -- благородная и печальная. Подобный "высокий штиль" был вполне в
духе бракосочетания.
Только за одну неделю, проведенную здесь, на море, Рудольф помолодел на
несколько лет, он выглядел намного лучше, чем когда спускался по трапу
самолета в аэропорту Ниццы, и сам хорошо знал об этом. Он внимательно слушал
мэра. Тот его развлекал, когда старательно, подробно, со своим роскошным
марсельским акцентом, напирая на грассирующее "р", перечислял супружеские
обязанности невесты. Джин тоже понимала по-французски, и он с ней то и дело
обменивался многозначительными улыбками, поглядывая на красноречивого
городского голову. Джин ни разу не выпила после возвращения из клиники и
теперь казалась ему такой близкой, такой родной, такой красивой, такой
хрупкой в этой большой комнате, заполненной друзьями Томаса с бухты, этими
тружениками моря с мужественными, обветренными смуглыми лицами, которые не
соответствовали непривычным накрахмаленным воротничкам рубашек с галстуками.
В этом уставленном цветами офисе мэра чувствовалась неуловимая аура
солнечных морских путешествий, казалось Рудольфу, приятный запах соли и
аромат тысяч портов.
Среди всех приглашенных только один Дуайер был печален. Он неловко
теребил белую гвоздику в петлице лацкана. Томас рассказал Рудольфу его
историю, и вот сейчас, подумал Рудольф, когда его друг так счастлив, а
Дуайер далеко нет, он, по-видимому, в эту минуту вспоминает свою девушку из
Бостона, которой пожертвовал ради "Клотильды".
Мэр, крепко сбитый мужчина, продолжал умело играть свою роль, и,
казалось, что это ему по душе. Он был такой же смуглый, загорелый, как и все
матросы вокруг.
Когда я был мэром, думал Рудольф, я очень мало бывал на солнце.
Интересно, беспокоят ли этого мэра дети, которые курят травку в общежитиях,
и отдает ли он приказы полиции прибегать к бомбам со слезоточивым газом? В
Уитби тоже когда-то царила полная идиллия.
Увидев впервые Кейт, Рудольф был сильно разочарован выбором, сделанным
его братом. Он всегда был неравнодушен к красивым женщинам, а Кейт с ее
смуглым, скромным лицом, коренастым телом, конечно, никак нельзя было
назвать красивой в обычном значении этого слова. Она напоминала ему таитянок
на полотнах Гогена. В его отношении к женской красоте, конечно, главную роль
сыграли такие журналы, как "Вог" и "Харперс базар". Все эти красотки с
длинными, стройными ногами на их глянцевых страницах убивают в мужчинах
восприятие более простой, примитивной красоты. Да и речь ее, робкая,
неотшлифованная, грубоватая, чисто ливерпульская, резала ему ухо с самого
начала. Странно, подумал Рудольф, почему американцы, сформировавшие свое
представление об англичанах по заезжим актерам, актрисам и писателям,
оказались такими снобами в отношении английского просторечия, не замечая
точно такого изъяна у своих сограждан.
Но, понаблюдав пару дней за Кейт, за тем, как она обращается с Томом и
с его сыном, как она без всякого нытья, без всяких жалоб выполняет черную
работу на борту, с какой искренней любовью, без показухи, с каким доверием
Рудольф смотрел прямо перед собой на красные хвостовые огни впереди
идущих машин, на яркие фары автомобилей, мчащихся им навстречу по другой
стороне шоссе.
-- Там оказался какой-то фотограф из студенческой газеты,-- продолжал
Скэнлон.-- Он сделал несколько снимков со вспышкой. Руберти кинулся за ним,
но остальные пацаны взяли его в "коробочку", и тот улизнул. Не знаю, право,
для чего им понадобились такие фотографии, но они у них есть, это ясно.
Рудольф попросил Скэнлона ехать прямо к университету. Главный
административный корпус был ярко освещен юпитерами, и повсюду из открытых
окон выглядывали студенты. Они выбрасывали наружу тысячи разных бумаг, орали
на выстроившихся в линию полицейских, оцепивших здание. Полицейских было
совсем мало, что внушало большую тревогу, но в руках у них теперь были
дубинки. Когда они подъехали к автомобилю Оттмана, припаркованному под
деревом, Рудольф сразу увидел, для чего им понадобилась фотография его
обнаженной жены. Увеличенная до громадных размеров, она теперь свисала из
окна на втором этаже.
В свете прожекторов громадное изображение стройного, совершенного, без
малейшего изъяна тела Джин, с ее полной грудью, с угрожающе сжатыми кулаками
и безумным лицом, свешивалось, как потешное знамя, над входом в корпус,
прямо над высеченными на камне словами: "Познай истину,-- и она сделает тебя
свободным".
Рудольф вышел из машины, несколько студентов, торчавших в проемах окон,
узнав его, приветствовали диким свистом и улюлюканьем победителей. Кто-то из
них, перегнувшись через подоконник, неистово размахивал фотографией голой
Джин, и казалось, что она исполняет какой-то непристойный танец.
Оттман стоял у своего полицейского автомобиля, с толстой марлевой
повязкой на глазу, из-за которой его фуражка съехала на затылок. Только у
шестерых полицейских на головах были шлемы. Рудольф вспомнил, что это он сам
не подписал заявку Оттмана на еще две дюжины шлемов полгода назад, так как
ему казалось, что это лишние расходы.
-- Ваш секретарь сообщил, что вы возвращаетесь,-- сказал Оттман без
всякой преамбулы.-- Поэтому мы не стали прибегать ни к каким насильственным
мерам до вашего приезда. Они в шесть вечера захватили Дорлэкера и еще двух
профессоров и заперли где-то в здании.
Рудольф кивал, разглядывая административный корпус. В окне на первом
этаже он увидал Квентина Макговерна. Он уже был аспирантом и даже получил
работу ассистента на кафедре химии. Он насмешливо улыбался, глядя на
происходящее. Рудольф был уверен, что Квентин его заметил, и чувствовал, что
его наглая ухмылка предназначалась лично ему, Рудольфу.
-- Что бы сегодня ни произошло, Оттман,-- сказал Рудольф, обращаясь к
шефу полиции,-- я приказываю вам арестовать вон того чернокожего в третьем
окне слева на первом этаже. Его фамилия -- Макговерн, и если вам не удастся
задержать его здесь, арестуйте дома.
Оттман кивнул.
-- Они хотят поговорить с вами, сэр. Они хотят, чтобы вы пришли туда к
ним и обсудили возникшую ситуацию.
Рудольф энергично закачал головой.
-- Я ничего не намерен обсуждать с ними.-- Он не собирался вступать с
ними в переговоры под фотографией обнаженной жены.-- Ступайте и очистите
здание.
-- Легко сказать,-- ответил Оттман.-- Я уже трижды был у них и
приказывал очистить здание. Они только смеются над нами.
-- По-моему, я сказал -- очистить корпус.-- Рудольф чувствовал, как им
овладевает ярость, но пытался сохранить хладнокровие. Он знал, что делает.
-- Каким образом? -- спросил Оттман.
-- У вас есть оружие.
-- Надеюсь, вы не имеете в виду огнестрельное оружие? -- недоверчиво
спросил Оттман.-- Насколько мне известно, все студенты не вооружены.
Рудольф колебался, не зная, как поступить.
-- Нет,-- наконец вымолвил он,-- огонь открывать не нужно. Но у вас
есть дубинки и слезоточивый газ.
-- Но, может, лучше подождать, пока они все устанут и им это надоест?
-- спросил Оттман. Он выглядел гораздо более усталым, чем все эти студенты в
здании.-- И если обстановка не улучшится, то вызвать войска?
-- Нет, я не желаю, чтобы вы стояли здесь и ждали.
Оттман понимал, что Рудольфу нужно в первую очередь, хотя тот и не
сказал об этом ни слова. Ему нужно было убрать как можно скорее эту
неприличную фотографию Джин.
-- Прикажите своим людям начать с гранат со слезоточивым газом.
-- Господин мэр,-- возразил Оттман.-- Вам придется отдать этот приказ в
письменном виде. И поставить под ним свою подпись.
Оттман протянул ему блокнот, и Рудольф, положив его на крыло автомобиля
шефа полиции, написал приказ, стараясь, чтобы почерк его был ясным и
разборчивым. Он, поставив под приказом подпись, вернул блокнот Оттману, а
тот, оторвав верхний листок с написанным и аккуратно сложив его, сунул в
карман рубашки. Застегнул карман на пуговичку и только после этого
направился к пикету из ожидающих распоряжений тридцати полицейских, чтобы
передать им приказ мэра. Он переходил от одного к другому по шеренге, и
полицейские начали натягивать противогазы.
Шеренга полицейских медленно двинулась вперед по лужайке к главному
корпусу, и в свете ярко горящих прожекторов их тени четко вырисовывались на
яркой зеленой траве. Их линия была изломанной и неуверенно извивалась,
словно раненая змея, которая не хотела никого кусать, а лишь искала надежное
место, чтобы укрыться от своих мучителей. Первая граната полетела через окно
первого этажа и разорвалась. Оттуда донесся чей-то крик. В окна полетели
другие гранаты, и торчавшие в них лица студентов тут же исчезли, а
полицейские, помогая друг другу, стали карабкаться вверх и через окна
проникать в здание.
Полицейских было, конечно, мало, и некого было послать к черному ходу,
через который убежало большинство мятежных студентов. Едкий запах
слезоточивого газа чувствовался уже там, где стоял Рудольф, глядя вверх на
все еще висевшую в окне фотографию обнаженной жены. Наконец в окне появился
полицейский и, сорвав фотографию, унес ее с собой.
Вся операция закончилась очень быстро. Было произведено около двадцати
арестов. У троих студентов шла кровь из головы от полученных ран, а одного
полицейские под руки вывели из корпуса. Он крепко прижимал ладони к глазам.
Один полицейский сказал, что тот ослеп, но это, скорее всего, временное
явление. Среди арестованных Макговерна не было.
Из здания вышел Дорлэкер с двумя профессорами, глаза у них слезились.
Рудольф подошел к ним.
-- Ну, с вами все в порядке? -- спросил он.
Дорлэкер прищурился, чтобы получше увидеть, кто к ним обращается.
-- Я не желаю с вами разговаривать, Джордах,-- сказал он.-- Завтра я
сделаю заявление для прессы, и вы узнаете, что я о вас думаю, из своей
собственной газеты.
Он сел в чью-то машину и уехал.
-- Пойдемте,-- обратился Рудольф к Скэнлону.-- Отвезите меня домой.
Они отъезжали все дальше от студенческого городка, а машины "скорой
помощи", завывая сиренами, неслись им навстречу. Позади них маячил школьный
автобус с арестованными студентами.
-- Скэнлон,-- сказал Рудольф,-- с сегодняшнего вечера я уже не мэр
этого города. Как вы думаете?
Скэнлон долго молчал, лишь болезненно морщился, глядя на дорогу, да
сипел, как старик, когда нужно было делать поворот.
-- Да, мистер Джордах,-- наконец вымолвил он.-- Боюсь, вы уже больше не
мэр...
1968 год
В этот раз в аэропорту Кеннеди его никто не встречал. Он был в черных
очках, шел неуверенно, словно на ощупь. Он не сообщил Рудольфу о своем
приезде, зная от Гретхен, что у того и без него, его полуслепого брата,
хлопот полон рот. Однажды зимой, в Антибе, когда он работал на палубе своей
яхты, лопнувший линь хлестко ударил его по лицу, и уже на следующий день у
него началось головокружение и стало двоиться перед глазами. Томас не
подавал вида, убеждал всех, что все в порядке, не хотел зря волновать Кейт с
Уэсли. Он написал Гудхарту письмо с просьбой порекомендовать ему
какого-нибудь хорошего окулиста и, получив от него ответ, сообщил Кейт, что
едет в Нью-Йорк для окончательного оформления развода. Кейт очень хотелось
выйти за него замуж, и он ее понимал. Она забеременела, и ребенок должен был
появиться на свет в октябре, а сейчас была уже середина апреля.
Она заставила его купить себе новый костюм, и теперь Томас мог без
всякого стеснения предстать перед любым адвокатом или швейцаром
фешенебельного отеля. Правда, сам он предпочитал пиджак горохового цвета,
доставшийся ему от умершего здоровяка-норвежца, который все еще был в
приличном виде, и ему не хотелось зря сорить деньгами.
До них в порту приземлился самолет, на котором возвращались лыжники с
какого-то курорта, и весь зал ожидания был заставлен их багажом и лыжами.
Ярко одетые мужчины и женщины громко разговаривали, смеялись, многие из них
были не совсем трезвы. Он разыскивал свой чемодан, стараясь подавить в себе
антиамериканские чувства.
Он взял такси, хотя это, конечно, было дорогое удовольствие. Но в
противном случае ему пришлось бы долго ждать автобуса, потом толкаться всю
дорогу в нем от аэропорта до Нью-Йорка, потом таскать чемодан по улице в
поисках такси.
-- Отель "Парамаунт",-- сказал он водителю и, устало откинувшись на
спинку заднего сиденья, закрыл глаза.
Оформив документы, он поднялся в свой маленький темный номер и сразу
позвонил врачу. Он мог бы поехать к нему на прием немедленно, но медсестра
сказала, что доктор будет только завтра, после одиннадцати. Что делать?
Раздевшись, он лег в кровать. Было только шесть часов по нью-йоркскому
времени, но в Ницце, из которой он прилетел сейчас, одиннадцать. Все тело
ныло, он чувствовал себя усталым, как будто провел без сна двое суток.
-- У вас частичное отслоение сетчатки,-- сказал ему врач. Он долго и
тщательно обследовал его глаза, и эта процедура оказалась довольно
болезненной.-- Боюсь, придется показать вас хирургу.
Томас кивнул. Ну вот, грозит еще одна травма.
-- Сколько будет стоить операция? -- спросил он.-- Видите ли, я --
работяга и не могу платить по расценкам, принятым на Парк-авеню.
-- Я вас понимаю,-- ответил доктор.-- Я постараюсь объяснить доктору
Халлиуэлу. Ваш телефон есть у медсестры?
-- Да, есть.
-- Она позвонит, скажет, когда нужно будет явиться в больницу. Я
передам вас в хорошие руки.-- Он улыбнулся, стараясь вселить в Томаса
уверенность. У него были большие, ясные глаза, никаких швов, никаких
повреждений сетчатки.
Через три недели Томас выписался. Лицо у него было изможденное,
бледное, врачи предупредили его, что он длительное время должен избегать
резких движений, сильного напряжения. Том за эти три недели потерял фунтов
пятнадцать, и теперь воротничок рубашки свободно ерзал по шее, а костюм
висел на нем, как на вешалке.
Но зато предметы вокруг утратили свое двойное изображение, и при
повороте голова больше не кружилась.
За все пришлось выложить более двенадцати сотен баксов, но операция
стоила того.
Он снова поселился в отеле "Парамаунт" и позвонил Рудольфу.
Тот сам подошел к телефону.
-- Руди,-- спросил Томас,-- ну как поживаешь?
-- Кто это?
-- Это я, Том.
-- Том! Где ты?
-- Здесь, в Нью-Йорке. В отеле "Парамаунт". Может, встретимся?
-- Конечно.-- Чувствовалось, что Рудольф на самом деле рад его
звонку.-- Приезжай ко мне немедленно.
Перед входом в подъезд дома Рудольфа его остановил швейцар, плевать ему
было, новый на нем костюм или старый. Когда он назвал свое имя, швейцар
нажал кнопку домофона.
-- Мистер Джордах, к вам пришел мистер Джордах.
Томас слышал, как брат сказал:
-- Прошу вас, пусть поднимается.
По мраморному полу вестибюля он прошел к лифту.
Несмотря на надежную защиту, его все же достали, подумал Том о брате с
сожалением.
Дверь лифта открылась. Перед ним в коридоре стоял Рудольф.
-- Боже, неужели это ты, Том? -- воскликнул он, пожимая ему руку.-- Как
я обрадовался, услышав твой голос.
Сделав шаг назад, он критически осмотрел Тома с головы до ног.
-- Что с тобой? -- спросил он.-- У тебя такой вид, словно ты долго
болел.
Томас хотел было ответить, что он сам выглядит нисколько не лучше, но
сдержался.
-- Все расскажу,-- сказал Том,-- если дашь что-нибудь выпить.
Врач предупредил также, чтобы он не очень налегал на спиртное.
Рудольф проводил его в гостиную, где все было точно так, как в прошлый
раз,-- так же удобно, так же просторно,-- место, предназначенное для
приятных семейных событий, а не для бед и неудач.
-- Виски? -- спросил его Рудольф.
Томас кивнул. Руди налил один стаканчик для него, второй -- для себя.
Он был в костюме, рубашке с галстуком, как будто находился в своем офисе.
Томас наблюдал, как он вынимал бутылки из бара, как маленьким серебряным
молоточком колол в ведерке лед. С тех пор как Томас видел его в последний
раз, брат явно постарел, вокруг глаз и на лбу залегли глубокие морщины. Да и
движения стали какие-то другие -- неуверенные, замедленные. Он долго не мог
найти открывалку для бутылки с содовой. Потом колебался, не зная, сколько
долить содовой в каждый стакан.
-- Садись, садись,-- приговаривал он.-- Рассказывай, какими судьбами
оказался здесь, в Нью-Йорке? Давно ли приехал?
-- Около трех недель назад.-- Взяв свой стакан, он сел на деревянный
стул.
-- Почему же не позвонил? -- спросил Рудольф, явно огорченный и даже
обиженный.
-- Пришлось лечь в больницу на операцию,-- объяснил Томас.-- На глазах.
Когда я болею, то предпочитаю одиночество.
-- Знаю,-- сказал Рудольф, усаживаясь на стул напротив.
-- Ну, сейчас, слава богу, все в порядке,-- сказал Том.-- Нужно
какое-то время, чтобы все это пережить, вот и все. Ну, будем здоровы! -- Том
поднял свой стакан.
Он всегда произносил этот тост, когда пил с Пинки Кимболлом и Кейт.
-- Будем! -- эхом отозвался Рудольф. Он в упор посмотрел на брата.--
Да, Том, ты теперь уже не похож на боксера.
-- А ты -- на мэра,-- ответил Томас и тут же пожалел об этих обидных
словах.
Но Рудольф лишь рассмеялся:
-- Гретхен сказала, что написала тебе обо всем. Да, мне чуть не
повезло!
-- Она написала, что ты продал свой дом в Уитби,-- сказал Томас.
-- Какой смысл было там оставаться? -- Рудольф задумчиво гонял кубики
льда в стакане.-- Мы там, в Уитби, достаточно пожили. Инид сейчас гуляет с
няней в парке. Они вернутся через несколько минут. Можешь ее увидеть. А как
твой мальчик?
-- Отлично,-- сказал Томас.-- Ты бы послушал, как он тараторит
по-французски! Он управляется со всем на борту гораздо лучше меня. И теперь
никто не заставляет его маршировать на плацу.
-- Как я рад, что все обошлось,-- сказал Рудольф. Казалось, он говорит
искренне.-- Сын Гретхен, Билли, служит в Брюсселе в штаб-квартире НАТО.
-- Знаю, она мне писала. Она говорит, что это ты все устроил.
-- Да, это одно из последних официальных моих благодеяний, когда я
находился в должности. Можно даже сказать -- полуофициальных.-- У него
появилась новая манера разговаривать, как будто он постоянно избегает делать
категоричные громкие заявления.
-- Мне очень жаль, что все так произошло, Руди,-- признался Томас.
Впервые в жизни он пожалел брата.
Рудольф пожал плечами:
-- Все могло быть куда хуже, этого студента могли и убить. А он только
ослеп.
-- Чем ты собираешься теперь заниматься?
-- Ну, найду чем -- не бездельничать же. Хотя, конечно, в Нью-Йорке
широкое поле деятельности для праздного джентльмена. Когда вернется Джин,
возможно, поедем с ней путешествовать. Может быть, навестим тебя.
-- Где она?
-- В одном заведении, на севере штата,-- ответил Рудольф, громче
позвякивая кубиками льда в стакане.-- Это клиника для тех, кто хочет немного
"просохнуть". Они там добились поразительных результатов в лечении
пациентов. Джин там уже второй раз. После первого раза не брала ни капли в
рот целых полгода. Мне не разрешают ее навещать -- все это идиотские выдумки
врачей,-- но я слышал от владельца клиники, что она молодец, лечение идет ей
на пользу.
Сделав глоток, он закашлялся. Виски попало не в то горло. Когда приступ
кашля прошел, он сказал, улыбнувшись:
-- Может, и мне стоит немного полечиться... Ну а теперь, когда с
глазами все в порядке, что ты собираешься делать? Какие у тебя планы?
-- Прежде всего, получить развод,-- ответил Томас.-- И я думал, что ты
мне поможешь и на сей раз.
-- Тот адвокат, к которому я тебя посылал, говорил, что никаких проблем
с этим не возникнет. Нужно было тогда все и завершить.
-- У меня тогда не было времени,-- сказал Томас.-- Нужно было скорее
увезти из страны Уэсли. И приехал я в Нью-Йорк еще по одной причине. Я не
хочу, чтобы Уэсли узнал что-то о моем разводе. Зачем ему знать, что его мать
-- проститутка? Но даже если я добьюсь развода здесь, в Нью-Йорке, придется
потратить на это уйму времени. Придется долго болтаться здесь без дела,
пропустить большую часть курортного сезона, а это мне не по карману. Мне
нужно окончательно все оформить до октября.
-- Почему?
-- Ну... я живу с одной женщиной. Она -- англичанка. Замечательная
девушка. И она должна родить в октябре.
-- Понятно,-- протянул Рудольф.-- Поздравляю! Племя Джордахов
разрастается. Может быть, неплохо впрыснуть в него немного английской крови?
Что тебе нужно от меня?
-- Я не хочу разговаривать с Терезой,-- ответил Томас.-- Если я ее
увижу, то не могу поручиться за себя, это точно. Даже сейчас. Не мог бы ты
сам поговорить с ней или попросить кого-нибудь сделать это за тебя?
Уговорить ее поехать в Рено или в какое другое место...
Рудольф осторожно поставил стакан и сказал:
-- Конечно, я буду рад тебе помочь.-- У двери послышалась возня.-- Да,
это Инид. Иди к нам, детка! -- крикнул он.
Инид вбежала вприпрыжку в комнату в своем красном пальтишке. Увидев
незнакомого человека рядом с отцом, она резко остановилась. Рудольф, обняв
ее, поднял на руки и поцеловал.
-- Ну-ка, поздоровайся со своим дядей Томасом,-- сказал он.-- Он живет
на большой-пребольшой лодке.
Через три дня Томасу позвонил Рудольф и пригласил его на ланч в бар
"Пи-Джей Мориарти" на Третьей авеню. Там была особая, мужская, простая
атмосфера, Томас там будет чувствовать себя достаточно уютно и не станет
думать, что Рудольф выпендривается.
Когда он вошел в бар, Томас сидел за стойкой, перед ним стоял стакан.
-- Ну, все в порядке,-- сказал Рудольф, усаживаясь на высокий стул
рядом с братом.-- Мадам уже на пути в Неваду.
-- Ты шутишь,-- недоверчиво сказал Томас.
-- Я лично отвез ее в аэропорт и даже дождался, когда взлетит самолет.
-- Боже,-- воскликнул ошарашенный Томас,-- да ты настоящий чудотворец.
-- В действительности все оказалось не так уж трудно,-- продолжал
Рудольф.
Он заказал себе мартини, чтобы избавиться от неприятного осадка,
оставшегося у него после утреннего разговора с Терезой Джордах.
-- Она тоже подумывает о втором браке,-- сообщил он ему.-- Во всяком
случае, так утверждает.-- Рудольф, конечно, солгал, но сделал это вполне
убедительно.-- К тому же она проявила мудрость, по ее словам, она не хочет,
чтобы ее честное имя пятнали на разбирательствах в судах Нью-Йорка.
-- Она тебя, конечно, выпотрошила? -- спросил Томас. Он-то хорошо знал
свою жену.-- Ты много ей дал?
-- Нет, ничего,-- снова солгал Рудольф.-- Она утверждает, что и сама
неплохо зарабатывает и вполне может позволить себе такое путешествие.
-- Что-то на нее не похоже,-- засомневался Томас.
-- Может быть, жизнь ее исправила,-- предположил с иронией в голосе
Рудольф. Мартини начинал на него действовать.
Он уговаривал эту женщину целых два дня и в конце концов согласился
заплатить за ее поездку туда и обратно в первом классе, оплатить ее счет в
отеле в Рено за шесть недель проживания плюс еще обязался выплачивать ей по
пятьсот долларов в неделю за "простой", как она сама выразилась.
Он заплатил ей половину всей суммы авансом, а остальное пообещал отдать
после возвращения, когда она вручит ему свидетельство о расторжении брака.
Они за ланчем как следует подкрепились, выпили две бутылки вина, и
Томас, чуть захмелев, теперь все время повторял, как он благодарен Руди за
все, что тот для него сделал, и какой он был глупец, что все эти годы
понятия не имел, какой отличный парень его брат. Когда принесли коньяк, он
заявил:
-- Послушай, ты на днях сказал мне, что собираешься отправиться в
путешествие, когда твоя жена вернется из клиники. На первые две недели в
июле моя яхта в вашем распоряжении. Приезжайте с женой, будете моими
гостями, и мы совершим небольшой круиз. И если Гретхен сможет, привози и ее
тоже. Я хочу тебя познакомить с Кейт. Боже, если к тому времени все
разрешится с разводом, то ты сможешь погулять у меня на свадьбе. Приезжай,
Руди, я не приму отказа.
-- Все зависит от Джин,-- сказал Рудольф.-- Как она будет себя
чувствовать...
-- Ей это только пойдет на пользу. Она не найдет ничего лучше во всем
мире,-- возбужденно уговаривал его Томас.-- Клянусь, на борту не будет ни
одной бутылки спиртного. Руди, ты просто должен приехать.
-- Ладно,-- уступил Рудольф.-- Первого июля. Может, нам на самом деле
следует уехать на некоторое время из страны.
Томас хотел заплатить за ланч, горячо настаивал на этом.
-- Это самое малое, что я могу,-- говорил он.-- Нужно же отпраздновать
такое событие! Мне вернули глаз, и я избавился наконец от своей жены, и все
за один месяц!
Мэр был перепоясан широкой лентой. Невеста в васильковом платье совсем
не была похожа на беременную женщину. Инид в белых перчаточках держала маму
за руку и все время морщила лобик, пытаясь понять, в какие это таинственные
игры сейчас играют взрослые и говорят при этом на непонятном ей языке. Томас
выглядел таким, как прежде: загорелым, здоровым. Он восстановил потерянный
вес, и теперь воротничок рубашки плотно облегал его мощную, мускулистую шею.
Уэсли стоял за спиной отца -- высокий, стройный пятнадцатилетний
мальчик, с очень загорелым лицом, белокурыми, выгоревшими на
средиземноморском жарком солнце волосами. Курточка была ему коротка, и руки
далеко высовывались из рукавов.
Все они отлично загорели, потому что целую неделю проплавали по морю и
вернулись в Антиб только ради брачной церемонии. Гретхен выглядит просто
великолепно, подумал Рудольф, ее черные волосы с блестками седины строго
обрамляли ее тонкое, красивое лицо с большими черными глазами. Настоящая
королева -- благородная и печальная. Подобный "высокий штиль" был вполне в
духе бракосочетания.
Только за одну неделю, проведенную здесь, на море, Рудольф помолодел на
несколько лет, он выглядел намного лучше, чем когда спускался по трапу
самолета в аэропорту Ниццы, и сам хорошо знал об этом. Он внимательно слушал
мэра. Тот его развлекал, когда старательно, подробно, со своим роскошным
марсельским акцентом, напирая на грассирующее "р", перечислял супружеские
обязанности невесты. Джин тоже понимала по-французски, и он с ней то и дело
обменивался многозначительными улыбками, поглядывая на красноречивого
городского голову. Джин ни разу не выпила после возвращения из клиники и
теперь казалась ему такой близкой, такой родной, такой красивой, такой
хрупкой в этой большой комнате, заполненной друзьями Томаса с бухты, этими
тружениками моря с мужественными, обветренными смуглыми лицами, которые не
соответствовали непривычным накрахмаленным воротничкам рубашек с галстуками.
В этом уставленном цветами офисе мэра чувствовалась неуловимая аура
солнечных морских путешествий, казалось Рудольфу, приятный запах соли и
аромат тысяч портов.
Среди всех приглашенных только один Дуайер был печален. Он неловко
теребил белую гвоздику в петлице лацкана. Томас рассказал Рудольфу его
историю, и вот сейчас, подумал Рудольф, когда его друг так счастлив, а
Дуайер далеко нет, он, по-видимому, в эту минуту вспоминает свою девушку из
Бостона, которой пожертвовал ради "Клотильды".
Мэр, крепко сбитый мужчина, продолжал умело играть свою роль, и,
казалось, что это ему по душе. Он был такой же смуглый, загорелый, как и все
матросы вокруг.
Когда я был мэром, думал Рудольф, я очень мало бывал на солнце.
Интересно, беспокоят ли этого мэра дети, которые курят травку в общежитиях,
и отдает ли он приказы полиции прибегать к бомбам со слезоточивым газом? В
Уитби тоже когда-то царила полная идиллия.
Увидев впервые Кейт, Рудольф был сильно разочарован выбором, сделанным
его братом. Он всегда был неравнодушен к красивым женщинам, а Кейт с ее
смуглым, скромным лицом, коренастым телом, конечно, никак нельзя было
назвать красивой в обычном значении этого слова. Она напоминала ему таитянок
на полотнах Гогена. В его отношении к женской красоте, конечно, главную роль
сыграли такие журналы, как "Вог" и "Харперс базар". Все эти красотки с
длинными, стройными ногами на их глянцевых страницах убивают в мужчинах
восприятие более простой, примитивной красоты. Да и речь ее, робкая,
неотшлифованная, грубоватая, чисто ливерпульская, резала ему ухо с самого
начала. Странно, подумал Рудольф, почему американцы, сформировавшие свое
представление об англичанах по заезжим актерам, актрисам и писателям,
оказались такими снобами в отношении английского просторечия, не замечая
точно такого изъяна у своих сограждан.
Но, понаблюдав пару дней за Кейт, за тем, как она обращается с Томом и
с его сыном, как она без всякого нытья, без всяких жалоб выполняет черную
работу на борту, с какой искренней любовью, без показухи, с каким доверием