Ирвинг Клиффорд. Мистификация

   – Он потребовал показать рукопись, я сказал, что мне очень жаль. Он настаивал на предоставлении всей информации, а я ответил: "Мистер Дэвис, все необходимое можно почерпнуть в письменном заявлении". Он продолжал канючить – мол, дайте мне хоть что-нибудь, ну и нарвался на мой ответ: "Сифилис подойдет?"
   – Ты ведь не сказал так на самом деле, правда, Ал? – спросил человек, сидевший от него по левую руку, перекрикивая взрыв нервного смеха.
   – Нет, – признался Левенталь уныло, – но очень бы хотелось.
   Сразу после десерта – кокос, который я щедро полил шоколадным сиропом, – Альберт поднялся на находившееся неподалеку возвышение и произнес речь. Он объяснил, что Ричард Ханна, управляющий делами по связям с общественностью компании Хьюза, уже объявил автобиографию подделкой, но в "Макгро-Хилл" уверены, что он говорил о том, чего не знал. Но они знали. У них в руках была литературная удача десятилетия, если не полувека. Им было известно, что Ховард Хьюз встречался с Клиффордом Ирвингом втайне даже от ближайших своих помощников. Откуда они узнали? Ирвинг сам рассказал об этом.
   – И более того, – продолжал Левенталь, – я могу сейчас представить вам доказательства того, что мистер Хьюз находился в переписке с руководством "Макгро-Хилл" и предоставил нам право действовать в его интересах, если будут появляться подобные якобы официальные заявления.
   Рокот одобрения пронесся по банкетному залу.
   – ...И мы, кому выпала честь читать рукопись, – продолжил Левенталь, – знаем, что только Шекспир мог бы проделать такую работу. И, сколь ни уважаю я нашего автора, Клиффорда Ирвинга, он все же не Шекспир.
   Все, кроме меня, вежливо посмеялись. Я был одновременно и польщен, и раздражен. Слушай, Альберт, закругляйся. У меня есть для тебя маленький сюрприз. Но приходилось держать язык за зубами, оставаться хмурым. Дик показал мне два пальца с противоположной стороны стола. Обычный зритель принял бы этот жест за знак "V" – "победа", но я знал, что он имеет в виду "два Шекспира". Так что я с надлежащей скромностью улыбнулся.
   Возгласы одобрения переросли в благоговейный трепет, когда Левенталь объявил о том, что клуб "Книга месяца" согласился заплатить самую большую цену за всю историю издательства – триста пятьдесят тысяч долларов, не считая процентов, – в качестве выплаты за право издать автобиографию. Еще больше кивков и восклицаний вызвало высказывание Альберта о том, что "Делл букс" уже выкупило права на переиздание за четыреста тысяч долларов – хотя, как весьма громко отметила Беверли Лу, они дешево отделались.
   – Если бы Хьюз не захотел получить столько денег в качестве аванса, – сказала она, горько жалуясь на некоторые обстоятельства, – мы могли подождать, пока книгу отпечатают, и выставить ее на аукционе в феврале. Уверена, что смогла бы вытрясти с них по меньшей мере шестьсот тысяч долларов, а может, даже все семьсот пятьдесят...
   Левенталь закончил свой маленький спич и затем представил меня. Я сделал глубокий вдох и подошел к микрофону. Пришлось подождать, пока гром аплодисментов утихнет, и только потом начинать. На меня накатило вдохновение, возможно, бурбон и вино дали о себе знать.
   – Честно говоря, я не заслуживаю того, чтобы быть здесь, – сказал я искренне, – и это немного пугает. В этом зале находится много людей, например Эд Кун и Беверли Лу, которые знали меня тогда, когда я был просто романистом и бездельником. Что ж, у меня было вдохновение и несколько удачных рывков. И, – произнес я голосом пророка, – когда все это закончится, я снова собираюсь стать писателем и лодырем.
   Я ринулся в общие рассуждения о книге, отпустив несколько пикантных подробностей о встречах с Хьюзом, но не раскрывая всех секретов; рассыпался в похвалах людям из отдела торговли книгами, серьезные, вдумчивые лица которых помогали мне в сложных ситуациях; вспомнил все, что выучил на лекциях в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса и во дворце Почетного легиона в Сан-Франциско. После ланча, когда я облегченно вытирал лоб, Эд Кун сказал мне:
   – Не выгляди таким виноватым – ты все сделал отлично, лучшая речь из всех, что мне приходилось слышать за много лет. Ты говорил пятнадцать минут и не ляпнул ни одной глупости.
   В конце испытания я поднял бокал и сказал:
   – И в заключение, леди и джентльмены, не могу сделать ничего лучшего, кроме как провозгласить любимый тост Ховарда Хьюза, – хотя бурбону он предпочитает обезжиренное молоко и минеральную воду из Польши.
   "Ле хаим" вертелось у меня на языке, но я затолкал его подальше. Это было бы уже чересчур.
   – Смятение нашим врагам, – сказал я твердо.
   Я заметил, как Дик пролил кофе и закрыл лицо салфеткой, чтобы сдержать смех, и, греясь в теплых волнах аплодисментов, вернулся на свое место. Альберт Левенталь подобрался ко мне:
   – Неплохо было бы упомянуть Дика Саскинда, вы так не думаете? Очень милый и уместный жест.
   – Да, действительно, непростительная ошибка. – Я снова поднялся, постучал ложкой о бокал, призывая к тишине, и сказал: – И последнее по очереди, но не по степени серьезности: я должен отдать самый важный долг... как сказал бы Ховард. Я хотел бы, чтобы вы все поприветствовали моего соавтора, Ричарда Саскинда, оказавшего неоценимую помощь в работе над книгой, ведь он сопровождал меня на протяжении всего пути. И без которого, должен признаться, я не смог бы проделать весь этот труд и написать книгу такой, какой она получилась. Давайте поприветствуем Дика, он этого заслуживает.
   Залившийся краской, улыбающийся Дик привстал в своем кресле, блистая золотистой жокейской рубашкой, купленной в Помпано-Бич, воздел руки над головой, прямо как бесподобный Примо Карнера, только что отправивший в нокаут Джека Шарки, поклонился направо и налево и снова сел. Раздались бурные аплодисменты. Круглое лицо Дика светилось восторгом. Альберт Левенталь хлопнул меня по руке и кивнул.
   – Отлично, – сказал он. – Это было очень мило.
   Когда минут через пятнадцать или двадцать мы с Диком сбежали ("Извините, – печально говорил я всем и каждому, – но нам нужно вернуться к работе"), то в холле свернули не в ту сторону и очутились в комнате, переполненной продавцами. С подиума снова вещал Левенталь:
   – ...и Ирвинг прав. Если продажи за первую неделю будут меньше ста пятидесяти тысяч экземпляров, то придется констатировать, что вы неправильно выбрали работу. Давайте теперь рассмотрим район за районом...
   Мы торопливо закрыли дверь и вернулись на улицу.
   – Господи, – выдохнул Дик, – ты веришь во все это?
   Я медленно покачал головой:
   – С трудом. Но они мне верят. Так и должно было случиться.
   Мы жадно дышали свежим морозным воздухом, температура заметно упала с начала церемонии, но ничто не могло нас успокоить, остудить. Мы знали, что там, в Гемпшир-хаузе, механизм неумолимо продолжал движение, колеса закрутились. Солнечный свет заливал Центральный парк, около площади в линию выстроились автомобили – все это напоминало картину, нарисованную ребенком. Здесь – фантазия, там, позади, – реальность.
   – Сколько экземпляров они собираются продать? – пристал ко мне Дик.
   – Об этом же спросил меня Левенталь. Устроили встречу, на которую даже меня позвали, попытались все просчитать. Он повернулся ко мне и спросил, сколько, по моему мнению, они смогут продать, и я ответил: "Четыреста пятнадцать тысяч за первый год". Тогда он сказал менеджеру по продажам, что имеет смысл сделать первый тираж в сто пятьдесят тысяч. Сейчас они увеличили до двухсот и с клубом "Книга месяца" им придется дотянуть до полумиллиона. И это только первый тираж.
   Дик выглядел озадаченным:
   – Почему он спросил тебя о количестве? Что, черт возьми, ты смыслишь в таких вещах?
   – Абсолютно ничего. Какие бы вопросы у них ни возникали в эти дни, они все время спрашивают меня и принимают мои слова, как истины из Писания. Это бред, но именно так все и происходит.
   – Почему ты сказал "четыреста пятнадцать тысяч"?
   – Да откуда же я знаю? Взял с потолка. Первое число, пришедшее мне в голову. Звучало вполне неплохо, не правда ли?
   Дик не мог прийти в себя, даже когда мы сели в такси и я назвал адрес здания "Макгро-Хилл".
   – Господи, – повторил он. В его голосе не было богохульства, только трепет от того, что выше нашей власти и понимания. – Может быть, ты прав, – пробормотал он. – Они могут опубликовать эту чертову книгу...
   – А кто, скажи на милость, сможет им помешать? – спокойно сказал я.

* * *

   Ответ на мой вопрос пришел раньше, чем ожидалось, – в тот же день. Эйфория не отпускала нас еще несколько часов, и мы с Диком потратили их, работая над рукописью в конференц-зале на двадцать девятом этаже здания "Макгро-Хилл". Роберт Стюарт, редактор книги, почувствовал, что я слишком сильно преуменьшаю свою роль в наших с Хьюзом беседах, проявляю излишнюю скромность, и сказал:
   – Сделайте свои вопросы более заметными и глубокими. Они слишком легкие и отрывистые.
   – Вы хотите сказать, вернуться к изначальным вопросам на записи? К тем самым, которые вы сказали удалить?
   – Ну, в общем, да, – признал он, – что-то вроде того.
   В это же время юристы "Макгро-Хилл" усердно вычитывали уже готовый вариант и вторгались в нашу рабочую жизнь со все новыми и новыми предложениями. Пасквильный отрывок о Норрисе Полсене, в прошлом мэре Лос-Анджелеса, пришлось выбросить целиком. Эпизод с Никсоном надлежало немного изменить – как из-за нелицеприятных намеков, так и сообразно с политической ситуацией. Описание Хьюзом Линдона Джонсона, "выбирающегося из бассейна Белого дома со своим техасским членом гигантского размера, выставленным на всеобщее обозрение", нужно было сильно сократить.
   – Джонсон сейчас – частное лицо, – объяснил мне Фостин Джеле, – он может подать иск.
   – Вы бы стали подавать в суд, если бы вам было под семьдесят и кто-то сказал, что у вас был огромный техасский член?
   Джеле признал мою правоту, но продолжал настаивать:
   – В этой книге отличный материал. Изъятие некоторых спорных моментов ей не повредит. Давайте не будем создавать проблем там, где не нужно.
   Я оспаривал каждое замечание, сражался за неприкосновенность своего детища, а не Ховарда, и это делало меня настолько упрямым, что Фостин зачастую поражался, зачем я с такой яростью выступаю против возможной редакции текста.
   – Взгляни, – объяснял он, – Хьюз описывает, как он управлялся с акциями "Транс уорлд эйрлайнз" на Нью-йоркской фондовой бирже, чтобы снизить свои грядущие убытки. Теперь я уверен, что это правда, иначе он бы так не сказал, – но акционеры "Транс уорлд эйрлайнз" могут спокойно вчинить иск.
   – Фостин, если я это выброшу, он меня убьет. Этот человек решил говорить всю правду. Ради бога, я же не могу ее обескровить.
   – А что с тем делом, когда он выплатил сто тысяч долларов демократам, чтобы аннулировать обвинение? – Джеле говорил о мошенничестве, приписанном авиакомпании Хьюза в 1948 году, когда компания использовала льготы ветеранов и закупила несколько Си-47 подешевле, затем переоборудовав их в роскошные самолеты для бизнесменов. – Его собственная компания огребет проблем по полной за ту аферу.
   – Это через двадцать-то лет?
   – Вполне возможно. В любом случае, их репутация после этого не восстановится.
   – Подозреваю, что ему это до лампочки, – настаивал я. – Человек просто честен.
   – Я читал рукопись, – ответил Фостин. – А еще он чокнутый.
   – Это твоя единственная мысль после прочтения?
   – Это заключение, которого трудно избежать. Он устанавливает свинцовый экран напротив своего телевизора, отсекая гамма-лучи. Говорит, что все, включая его дядю, хотят его убить, а цена за его голову – полмиллиона долларов. По-твоему, это речи совершенно нормального человека?
   Я обдумал эту фразу.
   – Мне придется сократить эти части, не хочу, чтобы у читателя сложилось превратное представление. Я очень многим обязан Ховарду.
   В то утро Джеле тоже остановился у конференц-зала, обеспокоенный последним истеричным письмом от Честера Дэвиса.
   – Ты разве не сказал Беверли Лу, – спросил он, – что твой коллега случайно встретился с Хьюзом в Калифорнии?
   Дик посмотрел с другой стороны стола, где корректировал и разбирал свежие анекдоты, которые я добавил в рукопись после своей последней флоридской поездки.
   – Это был я, – сказал он. – Ховард угостил меня черносливом.
   – Что Ховард сделал?
   – Предложил мне чернослив.
   – Понятно, – устало произнес Джеле. – Ты собираешься включить эту сцену в текст?
   – Не полностью.
   Фостин привел секретаря, и Дик надиктовал краткую версию инцидента, который мы выдумали в ту странную неделю в Палм-Спрингс. Секретарь напечатал и принес обратно три копии. Адвокат прочел одну, кивая головой, удивляясь и недоумевая одновременно, затем отдал их на подпись Дику.
   – Все произошло не совсем так, – сказал Дик, нахмурившись по мере прочтения страницы. – Я не спрашивал его, чистый ли чернослив. Хьюз сам это сказал. И из целлофанового пакета он его не вытаскивал. Там был бумажный коричневый пакет.
   – Нет, – пустился я в объяснения, – это был целлофановый пакет. Мы вечно об этом спорим и никак не придем к соглашению. Он говорит целлофановый, а я – бумажный.
   – Только наоборот, – поправил меня Дик.
   – Неважно, – сказал Джеле. Он унес все три подписанные копии к себе в офис и вернул их уже заверенными нотариусом. Кажется, после этого случая у него сложилось впечатление, что Хьюз заразил нас своим безумием и мы оба стали слегка сумасшедшими.
   – Я уже вижу свое фото в "Тайм", – размечтался Дик, – с одним из тех вычурных заголовков вместо подписи: "Ему предложили чернослив". Как ты думаешь, может, я смогу сняться в рекламе для "Сансвит"? "Мы с Хьюзом предпочитаем экологически чистый чернослив. Но если вам не удастся найти таковой в соседней бакалее, вы можете найти не хуже в "Сансвит"". Что ты об этом думаешь?
   – Вполне может быть, – сказал Фостин. Он вышел, все еще качая головой.
   Остаток дня пролетел быстро, мы работали, пока часов в пять не зазвонил телефон. Это была Беверли Лу, звонившая с двадцатого этажа.
   – Спустись сюда прямо сейчас, – сказала она отрывисто.
   Такого мрачного голоса я у нее еще не слышал.
   – Что происходит?
   – Просто спустись вниз. Это срочно.
   Мне стало нехорошо.
   – Слушай, из юридического отдела все вышли, и я просто не могу оставить рукопись без присмотра. Это ведь все крайне секретно. Лучше просто объясни, что происходит.
   Беверли объяснила, я выслушал. Повесил трубку, повернулся к явно напуганному Дику. Пока Беверли говорила, он уже успел закинуть в рот таблетку успокоительного.
   – Не думаю, что хочу это знать, – пробормотал он. – Я улетаю в Мадрид ночным рейсом.
   – Нет, ты пойдешь со мной. Ты мне нужен. Это дерьмо может испортить нам все веселье.
   – Тогда давай сбежим, пока это еще возможно.
   – Мы не можем, – хрипло проговорил я. – Нужно набраться наглости. Послушаем.
   Около десяти минут назад Ральф Грейвз позвонил Альберту Левенталю и сказал, что Честер Дэвис, официальный голос Хьюза, позвонил за час до того Дону Вилсону, рекламному директору "Тайм". Дэвис сообщил, что наш миллиардер хочет поговорить с Фрэнком Маккалохом, главой нью-йоркского отделения "Тайм". Тот был последним, кто брал интервью у Хьюза – где-то в конце пятидесятых годов, – и с тех пор несколько раз разговаривал с ним по телефону. По словам Честера Дэвиса, Ховард хотел обсудить семь вопросов: шесть, касающихся ситуации в Неваде, и седьмой – о книге, которую собиралось публиковать "Макгро-Хилл". Дэвис позвонит сам из здания "Тайм-Лайф" где-то с половины шестого до шести часов. Грейвз сказал Левенталю:
   – Думаю, вам лучше быстро приехать туда и взять с собой Ирвинга. Руководство согласилось рассмотреть этот вопрос.
   Мы с Диком заперли материалы в сейф и спустились вниз. Альберт, Беверли и Роберт Стюарт ждали лифта, уже в пальто и куртках. До того как кто-нибудь из них успел заговорить, я ринулся в атаку.
   – Какого черта Грейвз и Вилсон на это согласились? Это просто один из приемов Дэвиса. Парень хочет потянуть время. Он собирается звонить Хьюзу не больше, чем я. Боже мой, да он даже никогда в жизни не встречался с Хьюзом. Это ловушка, – бубнил я, – уловка, а дураки из "Лайф" так глупо в нее попались.
   Это не было блефом с моей стороны; я в это поверил, еще когда мы были на двадцать девятом этаже, и к тому времени, как лифт спустился на двадцатый, успел полностью себя убедить.
   – Согласна, – сердито сказала Беверли. – Почему они лезут в наш бизнес? Это наша книга, а не их. Надо отменить все предприятие.
   – Мы опаздываем, – проворчал Левенталь уже на стоянке рядом со зданием "Макгро-Хилл", нащупывая ключи от своей машины.
   С тех пор, как я видел радостного Альберта на банкете несколько часов назад, у бедняги, похоже, успел развиться нервный тик. Он постоянно морщился, будто вставные зубы натирали десны. Втиснувшись на заднее сиденье между мной и Диком, Роберт Стюарт болтал без умолку, а Левенталь маневрировал в потоке машин, раз десять чудом избежав аварии.
   – Не правда ли, это самое большое... Я имею в виду, нет, и в самом деле!.. О чем они вообще думают?.. Это не может быть Хьюз, и если это... Я хочу сказать, Клифф, почему ты думаешь, что это розыгрыш?
   – Он никогда до него не дозвонится, – сказал я. – Мы будем ждать до полуночи, пока Дэвис будет пыжиться у телефона.
   Никогда и не думал, что Беверли может так себя вести. Обычно в ее круглом, открытом, приятном лице не отражались никакие тайны мадридского двора, и она была даже более разговорчивой, чем сам Роберт. Однако сейчас она молча смотрела на дорогу, сидя на переднем сиденье рядом с Левенталем.
   Грейвз, Мэнесс, Вилсон, юрист "Тайм" по имени Джек Доуд и еще один неизвестный мне человек ждали нас в роскошном кабинете Вилсона. Я пришел, как обычно, небритый, в накинутом на одно плечо пальто. Ральф, бледный и молчаливый, вдруг сказал мне:
   – Клифф, это Фрэнк Маккалох.
   Немного испуганный, я протянул руку и произнес:
   – Здравствуйте, Фрэнк.
   – Мистер Ирвинг... – Маккалох кивнул и пожал мне руку. Хватка у него была что надо. Ему было под пятьдесят, высокий, стройный; глаза такие же твердые, как и рукопожатие, голова гладко выбрита. Шишковатый череп мягко блестел, и по нему изредка пробегали волны, словно под кожей не было ничего, кроме мышц. Он холодно взглянул на меня. Фрэнк знать меня не хотел, и сказать ему было нечего. Я вдруг осознал, что тоже не слишком жажду разводить беседы с этим человеком. Он говорил с другими; как я понял, Маккалох приехал с юга или юго-запада, типичный акцент, речь быстрая, резкая, с характерными металлическими нотками. Он был грубым, и еще он был врагом. До этого времени все наши противники были вежливыми, симпатичными, доверчивыми, и оружие против них само ложилось мне в руки. Но Маккалох не верил мне, и у меня не было оружия. В таких условиях я чувствовал себя слабым и уязвимым, любителем среди профессионалов. Дон Вилсон присоединял записывающее устройство к телефону.
   – Вы собираетесь записать разговор, – заметил я, не обращаясь ни к кому конкретно.
   – Конечно, – ответил Грейвз.
   – Хорошая идея, – прошелестел я.
   – Если, конечно, эта штуковина будет работать, – прорычал Маккалох.
   – Я хочу потом прослушать его, – попросил я Грейвза, – если Дэвис и в самом деле позвонит.
   Через несколько минут я смог оттащить Дика в сторону и прошептал:
   – Слушай, кто бы ни был на другом конце провода, я буду утверждать, что это не Хьюз. Если голос будет громким, скажу, что голос Ховарда тише, а если слабым, то скажу наоборот. Повторяй мои реплики, если получится. Просто прикрывай меня.
   Дик кивнул:
   – А если они захотят, чтобы ты с ним поговорил?
   – Я спрошу у него кодовое слово и, когда он не сможет ответить, скажу: "Боже мой, парни, да это подстава. Хьюз фальшивый!" – и после этого повешу трубку.
   – Готовься выбираться из этой комнаты с боем, – посоветовал Дик, – я их задержу.
   Дэвис с двумя штатными юристами должны были приехать из его офиса на Уолл-стрит минут через пять. Присутствие большой компании, видимо, посчитали нежелательным, как и нашу с Дэвисом конфронтацию. Грейвз, Мэнесс, Стюарт, Левенталь, Беверли, Дик и я перешли через холл в другой офис, выгнав оттуда озадаченного хозяина, и принялись ждать. Я расположился позади стола, машинально чиркал что-то в блокноте, пока, к своему ужасу, не увидел, что держу в руках желтую линованную бумагу, на которой совершенно неосознанно – так как разум мой пребывал в соседнем кабинете с Маккалохом и Вилсоном – изобразил подпись Ховарда Р. Хьюза. На меня никто не смотрел, все молчали; Дик рухнул на диван рядом с Беверли и Альбертом. Я вырвал лист бумаги, аккуратно его сложил и спрятал в задний карман. Через несколько минут подошел к двери, открыл ее и высунул голову. Я увидел трех человек; один из них, с красным лицом, размахивал руками и громко говорил, направляясь ко мне со стороны шахты лифта. Я нырнул обратно и быстро закрыл дверь.
   – Это Дэвис, – сказал я небрежно, – со своими преторианцами.
   Пренебрежительности хватило минут на десять. Ральф Грейвз вышел из комнаты. Он вернулся через минуту и сказал, что не заходил в офис, но постоял рядом и слышал голос Маккалоха.
   – Он говорил по телефону, – сказал он зловеще. – Они разговаривают. Звонок прошел.
   – Маккалох не видел Хьюза с пятьдесят седьмого года, – заметил я. – Как он может узнать его голос?
   – Они разговаривали шесть лет назад, – ответил Ральф, глядя прямо на меня.
   Прошло еще десять минут. Напряжение внутри меня достигло той точки, после которой люди либо срываются в истерику, либо окончательно падают духом. Дик на своем диване был похож на подстреленного серого мамонта, корчащегося в агонии. Я сказал всем присутствующим, что у нас запланирован обед с Акерманами, причем даже не соврал, и мы уже практически опаздываем. Потом внезапно встал и воскликнул:
   – Что за комедия? Черт меня раздери, если я еще буду ждать! Вы все запишете, а я приду завтра, послушаю и тогда скажу вам, Хьюз звонил или кто-то другой.
   Дик тоже быстро поднялся.
   Холодность и самоуверенность, должно быть, произвели впечатление, потому что никто не стал протестовать против нашего ухода. Они могли бы удержать меня при помощи грубой силы, если бы увидели ужас, клокочущий под невозмутимой маской, в которую превратилось мое лицо.
   – Позвоните мне из ресторана, – велел Грейвз, – я скажу вам, как обстоят дела.
   Дверь за нами закрылась, и Дик стиснул мою руку; глаза его светились безумием, как у Зеро Мостеля^[25].
   – Быстро идем, только не бежим, к ближайшему выходу.
   Мы подергали стеклянную дверь, ведущую к лифтам, но она была заперта. Рабочий день давно кончился, здание закрыли.
   – Ну и как, скажи на милость, нам отсюда выбираться? – спросил Дик с паникой в голосе.
   Мы нашли дверь, ведущую к пожарной лестнице. Она тоже была закрыта.
   – Боже мой, – простонал он, – мы пойманы в здании "Тайм-Лайф".
   – Пойдем обратно и попросим у Грейвза ключи.
   – Обратно пойдешь ты. Я лучше выпрыгну в окно.
   Мы услышали щелкающий звук, донесшийся из дальнего конца холла, и не пошли, а скорее побежали в том направлении. У лифта стоял уборщик и орудовал шваброй. Мы прошли мимо него в лифт, и тогда он сказал:
   – Извините, но это технический лифт, никаких пассажиров.
   Я объяснил, что дверь к главному лифту заперта. Он пожал плечами и лязгнул ведром.
   – Послушайте, – резко сказал я, – нам нужно уйти отсюда прямо сейчас. У нас особое дело, опаздываем на самолет... в Вашингтон.
   – В Бразилию, – услышал я бормотание Дика.
   Уборщик доставил нас на первый этаж. Мы выбрались из здания, под дождь и ледяной ветер, и остановили такси. Я поднял воротник, а Дик забился в угол сиденья, как человек, перенесший сильнейшее потрясение.
   – Ты в порядке?
   – Да, как мне кажется. – Он медленно кивнул головой, – Ты знаешь... знаешь, что было самым потрясающим? Они настоящие. Все те люди, о которых мы писали, – они все реальны, они существуют. Они ходят вокруг в одежде, в плоти и крови. Они разговаривают. Все эти люди. Я думал, мы их сочинили, они только герои книги. Но был настоящий Честер Дэвис, тот крикливый ублюдок, которого ты видел в коридоре. И тот лысый парень, с кусками мрамора вместо глаз, был Фрэнком Маккалохом. Я хочу сказать, настоящим Фрэнком Маккалохом. Тем самым Фрэнком Маккалохом, а не нашим.
   На меня это тоже повлияло, но язык, казалось, присох к горлу.
   – Да уж, – буркнул я, – и еще кое-что. Попытайся переварить. На другом конце провода был Ховард Хьюз.
   – Ховард Хьюз? – слабым голосом произнес Дик. – Миллиардер?
   Марти и Диана Акерман ждали нас в ресторане. Марти выслушал мой рассказ, почти ничего не сказав. Я взглянул на часы и объяснил:
   – Обещал позвонить Грейвзу.
   На второй звонок ответила Беверли Лу.
   – Все закончилось, – сказала она, ее голос срывался на фальшивые ноты. – Фрэнк Маккалох хочет поговорить с тобой.
   Лысый монстр подключился к линии и сказал безо всякого вступления:
   – Прежде всего должен вам сказать, что говорил с Хьюзом. Это был он, без всякого сомнения он. Голос ни с чем не спутаешь, как, я надеюсь, вам известно.