Страница:
– Думаю, это была Швейцарская, как раз около Сансет.
Ламберт и Маккалох со значением переглянулись.
– Слушай, – сказал Фрэнк, – нам кажется, мы знаем, кто такой Холмс. Твое описание подходит идеально. Мы просмотрели всех, кто мог бы ему соответствовать. Ты знаешь человека по имени Джон Мейер?
– Я знаю, кто это. Он работал на Ховарда в Неваде. Что-то связанное с добычей ископаемых или Комиссией по атомной энергии, я даже не помню.
– Его офис, – триумфально произнес Маккалох, – находится в Лос-Анджелесе, как раз на углу Швейцарской и Сансет.
– Это доказывает существование связи, – сказал Ламберт.
Они с Фрэнком попросили меня помочь им соорудить ловушку. Для этого я написал два коротких послания Ховарду и самолетом отправил их Джорджу Гордону Холмсу, до востребования, Главное почтовое отделение, Майами, Флорида.
– Мы их отправим, – объяснил Фрэнк, – а затем установим слежку за почтой. Кто-нибудь туда в конце концов придет, чтобы их забрать, – Мейер, Холмс или еще кто-то, – а мы будем наготове.
Все еще в шоке от удивления, во время полета до Мадрида я предпринял последнюю попытку защиты. Мой ум занимала Хельга – Хельга в банке Цюриха и Хельга из записей. Если выяснится, что помощник Хьюза, отправившийся в Швейцарский кредитный банк, действительно был женщиной, то мне нужно отвести от Эдит малейшие подозрения. Пусть они верят, будто в жизни Ховарда все еще есть живая Хельга.
Тщательно порывшись в своей плетеной корзине, я выудил лист желтой гербовой бумаги. Вполне соответствует случаю и хорошо для частных пересудов.
Дорогой Фрэнк (написал я),
Все время моего полета я все думал, думал о нашей беседе сегодня днем, играл в детектива, и вдруг на меня снизошло озарение. На идею меня натолкнули Ваши вопросы о комнате и доме во Флориде, которые я видел во время последней поездки. Я не уверен, что смогу узнать этот дом; память может сыграть злую шутку, особенно в состоянии такого стресса, как у меня сейчас.
Но если это пригодится...
Я вспомнил еще несколько подробностей обстановки спальни, в которой видел Хьюза в последний раз. Я, кажется, уже сказал, что окна были занавешены. На окнах вроде бы висели цветастые гардины – или, по крайней мере, шторы из ситца с цветочным узором. Покрывало на кровати подобрано в тон или сделано из того же материала. Мебель светлая, в хорошем вкусе, но не броская. Кресло, в котором я сидел, небольшое, по крайней мере, мне так запомнилось. Другими словами, мне кажется, эта комната не была мужской спальней.
Кроме того – и это, возможно, даже более важно, – на обеих встречах, и третьего, и девятого декабря, я уверен, Холмс выходил из комнаты за несколько минут до моего отъезда. В обоих случаях он вернулся, забрал меня, провел через холл, завязал глаза и вывел из дома. Седьмого декабря, я почти уверен, машина стояла не у ступенек, где Холмс ее припарковал. Он некоторое время проехал по гравию или бетону. Но я забежал вперед; когда мы садились в машину, он пробормотал что-то, чего я не расслышал, и затем отодвинул сиденье водителя назад. Звук было не спутать ни с чем. Как я вам уже сказал, Холмс был довольно высок, шести футов ростом. К тому же он снова включил кондиционер на полную мощность (как делал всегда и как оно и должно было оставаться после нашего приезда в дом).
Выводы, если только я окончательно не потерял память и не выдаю желаемое за действительное, очевидны. Не знаю, насколько они важны, но я никак не могу забыть тот забавный намек, что открывший счет в Цюрихе мог быть женщиной...
Я немного продвинулся. Что хорошего могла принести эта записка, я не знал, но вряд ли она сильно помешала бы – я и так завяз в этом деле по уши.
Письмо я отправил из аэропорта в Мадриде – слабая, нелепая попытка ухватиться за соломинку.
Я все еще был в седле, изо всех сил стараясь удержаться, но игры уже закончились. Персонажи покинули сцену, оставив меня в одиночестве, слепого и беспомощного. Но самое ужасное, что, когда я вновь вступлю в игру, правила уже изменятся и станут такими, которые нам раньше даже не снились.
Глава 18
Глава 19
Ламберт и Маккалох со значением переглянулись.
– Слушай, – сказал Фрэнк, – нам кажется, мы знаем, кто такой Холмс. Твое описание подходит идеально. Мы просмотрели всех, кто мог бы ему соответствовать. Ты знаешь человека по имени Джон Мейер?
– Я знаю, кто это. Он работал на Ховарда в Неваде. Что-то связанное с добычей ископаемых или Комиссией по атомной энергии, я даже не помню.
– Его офис, – триумфально произнес Маккалох, – находится в Лос-Анджелесе, как раз на углу Швейцарской и Сансет.
* * *
В тот вечер, на борту рейса Нью-Йорк – Мадрид, я пытался понять сложившуюся ситуацию. Наугад выбрав адрес, я ткнул пальцем в небо – а попал в бывшего помощника Хьюза, чей портрет совпал с внешностью несуществующего Джорджа Гордона Холмса. Абсурдность и совпадения сегодняшнего дня опять побили все законы логики и вероятности. Маккалох и Ламберт на всех парах мчались по следу, который вел в никуда. К этому безумию прибавлялся еще один крученый мяч, брошенный мне Ламбертом, перед тем как встреча закончилась и я сел на самолет. Он сообщил, что у него есть связи внутри организации Хьюза. Там ему сказали, что знают о моем послании, написанном по предложению Шелтона Фишера, где я умолял Ховарда сделать хоть что-нибудь по поводу шумихи и упорного отказа его компании от автобиографии собственного босса. Это письмо я отправил мифическому Холмсу где-то в середине декабря для передачи и доставки в Майами, а машинописную копию отдал Фишеру. Оказывается, служащий компании Хьюза забрал его из почтового отделения Майами. "Этого не может быть", – подумал я – но только кивнул.– Это доказывает существование связи, – сказал Ламберт.
Они с Фрэнком попросили меня помочь им соорудить ловушку. Для этого я написал два коротких послания Ховарду и самолетом отправил их Джорджу Гордону Холмсу, до востребования, Главное почтовое отделение, Майами, Флорида.
– Мы их отправим, – объяснил Фрэнк, – а затем установим слежку за почтой. Кто-нибудь туда в конце концов придет, чтобы их забрать, – Мейер, Холмс или еще кто-то, – а мы будем наготове.
Все еще в шоке от удивления, во время полета до Мадрида я предпринял последнюю попытку защиты. Мой ум занимала Хельга – Хельга в банке Цюриха и Хельга из записей. Если выяснится, что помощник Хьюза, отправившийся в Швейцарский кредитный банк, действительно был женщиной, то мне нужно отвести от Эдит малейшие подозрения. Пусть они верят, будто в жизни Ховарда все еще есть живая Хельга.
Тщательно порывшись в своей плетеной корзине, я выудил лист желтой гербовой бумаги. Вполне соответствует случаю и хорошо для частных пересудов.
Дорогой Фрэнк (написал я),
Все время моего полета я все думал, думал о нашей беседе сегодня днем, играл в детектива, и вдруг на меня снизошло озарение. На идею меня натолкнули Ваши вопросы о комнате и доме во Флориде, которые я видел во время последней поездки. Я не уверен, что смогу узнать этот дом; память может сыграть злую шутку, особенно в состоянии такого стресса, как у меня сейчас.
Но если это пригодится...
Я вспомнил еще несколько подробностей обстановки спальни, в которой видел Хьюза в последний раз. Я, кажется, уже сказал, что окна были занавешены. На окнах вроде бы висели цветастые гардины – или, по крайней мере, шторы из ситца с цветочным узором. Покрывало на кровати подобрано в тон или сделано из того же материала. Мебель светлая, в хорошем вкусе, но не броская. Кресло, в котором я сидел, небольшое, по крайней мере, мне так запомнилось. Другими словами, мне кажется, эта комната не была мужской спальней.
Кроме того – и это, возможно, даже более важно, – на обеих встречах, и третьего, и девятого декабря, я уверен, Холмс выходил из комнаты за несколько минут до моего отъезда. В обоих случаях он вернулся, забрал меня, провел через холл, завязал глаза и вывел из дома. Седьмого декабря, я почти уверен, машина стояла не у ступенек, где Холмс ее припарковал. Он некоторое время проехал по гравию или бетону. Но я забежал вперед; когда мы садились в машину, он пробормотал что-то, чего я не расслышал, и затем отодвинул сиденье водителя назад. Звук было не спутать ни с чем. Как я вам уже сказал, Холмс был довольно высок, шести футов ростом. К тому же он снова включил кондиционер на полную мощность (как делал всегда и как оно и должно было оставаться после нашего приезда в дом).
Выводы, если только я окончательно не потерял память и не выдаю желаемое за действительное, очевидны. Не знаю, насколько они важны, но я никак не могу забыть тот забавный намек, что открывший счет в Цюрихе мог быть женщиной...
Я немного продвинулся. Что хорошего могла принести эта записка, я не знал, но вряд ли она сильно помешала бы – я и так завяз в этом деле по уши.
Письмо я отправил из аэропорта в Мадриде – слабая, нелепая попытка ухватиться за соломинку.
Я все еще был в седле, изо всех сил стараясь удержаться, но игры уже закончились. Персонажи покинули сцену, оставив меня в одиночестве, слепого и беспомощного. Но самое ужасное, что, когда я вновь вступлю в игру, правила уже изменятся и станут такими, которые нам раньше даже не снились.
Глава 18
Кошмар в раю
Первый звоночек прозвучал во время перелета из Мадрида на Ибицу – со всей деликатностью прямого удара под дых. Я втиснулся в неудобное кресло, усталый как собака, сна ни в одном глазу, и тут невысокий человек с приятным лицом подошел по проходу ко мне и хлопнул по плечу:
– Мистер Ирвинг?
– Да?
Он удовлетворенно улыбнулся:
– Я боялся, что вы не ответите, и даже не был уверен, вы ли это. Я – Дик Эдер из "Нью-Йорк таймс".
Он уселся в кресло напротив меня. Все, что можно было сказать о споре по поводу Хьюза, я уже сказал в Нью-Йорке и больше никаких официальных заявлений делать не хотел. Я летел домой в надежде на вожделенный отдых, и меньше всего на свете мне хотелось вступать в дебаты о Ховарде Хьюзе.
– Как так вышло, что вы летите на Ибицу? – спросил я.
Выражение изумления скользнуло по лицу Дика Эдера. Он неуверенно улыбнулся, словно я застрял в прошлом:
– А разве вы не слышали новости?
– Нет, – рассмеялся я. – Я поклялся держаться подальше от газет. За прошлую неделю прочел столько всякого вздора, что теперь...
– Ну, мне бы не хотелось вас беспокоить, – сказал он, – но будет лучше, если вы подготовитесь. Швейцарская полиция опознала в Х.-Р. Хьюзе женщину. Они получили ордер на ее арест, и у них есть ее словесный портрет. Очевидно, это блондинка, говорящая по-немецки, в возрасте слегка за тридцать.
– Блондинка, говорящая по-немецки, в возрасте слегка за тридцать? – Эдер кивнул. – Этого не может быть, – выдохнул я. – Это невозможно.
– Ваша жена подходит под это описание. Я встретил ее на прошлой неделе на Ибице.
– Именно поэтому это невозможно, и даже хуже чем невозможно.
– Ходят слухи, – спокойно продолжил Эдер, – что здесь, в Испании, местной полицией уже произведены два ареста.
– О боже мой... Где именно в Испании?
– Я не знаю. Это только слухи, но источник весьма надежный. А где сейчас Эдит?
– Ждет меня в аэропорту на Ибице. Вместе с детьми.
– Надеюсь, что так оно и есть, – произнес Эдер, – очень на это надеюсь.
– Ни слова человеку, который был со мной в самолете, – шепнул я, обняв детей и прижав Эдит к груди. – Он репортер.
– Всего один репортер? – рассмеялась Эдит, – А что, по-твоему, происходит здесь на острове? Да их здесь целые полчища! Они толпятся вокруг дома день и ночь, шляются по городу, заходят ко мне в Монтесоль и говорят: "Что вы думаете об этом, миссис Ирвинг? Что вы думаете о том?" Я все время повторяю, что этот человек, Хьюз, – просто сумасшедший, разве они не в курсе? Радости мало, все слишком нелепо и утомительно.
– Даже не представляешь, как я рад видеть тебя здесь, – признался я. – Давай вернемся домой и потом прогуляемся. – Я боялся, что машина, дом, студия – все прослушивается.
– Разве ты не хочешь немного поспать? – удивилась Эдит. – Ты, должно быть, совсем вымотался.
– Попозже. Сначала мне нужно с тобой поговорить. Нужно что-то решить с Хельгой до того, как репортеры устроят мне ловушку. Они думают, что это ты. Швейцарцы всем все раззвонили, и у них есть твой словесный портрет.
– Как они смогли вычислить, что я блондинка? Я же всегда появлялась в черном парике!
– Не знаю. Может быть, тот, кто сообщал это со стороны банка, ошибся.
– Нет. – Голос Эдит слегка подрагивал. – Это – как вы это называете по-английски? – Eine Verschworung... Провокация! Провокация, самая бесчестная вещь в мире! – Она засмеялась. – Люди Хьюза приехали в Цюрих, в банки. Они пытаются поймать меня не на том, чего я не делала, а на том, что сделала. Это самая безумная вещь во всей этой истории!
– Давай вернемся обратно в дом. Мы должны просто ждать и смотреть, как сложатся обстоятельства.
Но они поджидали нас дома: Эдер, Боб Кирш, человек из "Ньюсуик", корреспондент Юнайтед Пресс из Мадрида и молодой репортер из какого-то швейцарского журнала. Избавиться от них не представлялось возможным, оставалось только подчиниться нашествию. Мы слишком устали, чтобы сопротивляться, и Эдит открыла бутылку вина и сварила кофе, в то время как я свалился в мягкое кресло. Преимуществом всей этой беседы и постоянных вопросов было то, что мы получили гораздо больше информации, чем предоставили. Кирш приехал как преданный друг, ничего не знал и только хотел помочь, хоть немного снять напряжение. Остальные, включая тех, кто прибыл позднее, – Роджер Бидвуд из "Тайм" и Руди Челмински из парижского бюро "Лайф" – постоянно поддерживали связь со своими головными офисами и подкармливали нас репортажами и слухами, как только появлялись свежие новости. Хьюз письменно заявил, что никогда со мной не встречался и никогда не получал чеков от "Макгро-Хилл". Адвокаты "Роузмонт" сразу подшили записку к делу. Заявление было заверено одним из членов внутреннего круга мормонов, Ховардом Эккерсли, и предоставляло, как позднее выяснилось, полный набор отпечатков пальцев Хьюза – неопровержимое доказательство подлинности.
Но описания Хельги Хьюз, приходившие из Цюриха, постоянством не отличались. Сначала Хельга была тридцатипятилетней блондинкой, затем сорокадвухлетней брюнеткой, потом черноволосой девушкой лет двадцати семи – двадцати девяти, потом опять блондинкой. У нее были тонкие, ухоженные руки, а потом она носила перчатки. Сначала она говорила по-немецки плохо, потом свободно, затем не говорила вовсе. Весила сто фунтов, а через час чудесным образом превратилась в толстушку. Такой же несуразностью отличались и все репортажи из Нью-Йорка. "Макгро-Хилл" отложило публикацию книги, вовсе отменило ее и в то же время решило выпустить ее на следующей неделе.
Все это постепенно стало утомлять, и мы отправили гостей по домам, оставив только швейцарского репортера Руди Рора. Он лучше всех был осведомлен о происходящем в Цюрихе, а нас интересовало именно это. Эдит говорила с ним по-немецки. Я уже собирался заснуть прямо в кресле, когда она меня растолкала.
– Скажи Клиффу то, что сказал мне, – попросила она Руди.
Этот симпатичный румяный полицейский репортер из Schweizer Illustrierte был лично знаком со швейцарскими полисменами и уже имел немалый опыт и связи.
– В Цюрихе происходит нечто очень забавное, – сказал он. – Я на самом деле даже не могу объяснить, в чем дело. Обычно полиция всегда ждет, пока не получит всю необходимую информацию, и только потом делает официальное заявление. А в этом случае они говорят постоянно и сами себе противоречат. И еще эти американцы в Цюрихе, которые пытаются давить на полицию и суют всюду нос. Человек по фамилии Пелоквин, вы его знаете?
– Это глава "Интертела" – охранной организации Хьюза.
– Я больше ничего не могу сообщить, – подвел итог Руди, – кроме того, что мне не нравится то, что я слышу. Позвольте мне позвонить коллеге в Цюрих и потом – в полицию.
Но меня больше беспокоила другая мысль. Чем дольше будет обсуждаться ситуация с банком в Цюрихе, тем более тщательным будет расследование. Во время своего первого путешествия в Цюрих в мае Эдит оставалась на ночь в гостинице под именем Хельги Хьюз. Четыре другие поездки – в конце мая, в сентябре, октябре и декабре – она совершила, используя kennkarte Ханны Розенкранц. Это казалось безопасным, ведь швейцарский банк соблюдал конфиденциальность клиентов. Но секретность дала трещину. Если даты открытия счетов и изъятия денег были известны – а, судя по всему, они действительно были известны – швейцарская полиция, бесспорно, проверит и гостиничные записи. Они выяснят, что Хельга Хьюз находилась там в ночь на 14 мая, проверят другие числа, но больше ее имени не найдут. Конечно, такую задачу не выполнить за несколько часов, но, если имена всех гостей гостиниц Цюриха за 27 мая, 28 сентября, 18 октября и 28 декабря занесены в компьютер, одно имя неизбежно появится все четыре раза: Ханна Розенкранц. Эдит, возя с собой kennkarte, всегда оставляла в бумагах настоящий адрес в Германии. Настоящую Ханну найдут и выяснят, что это жена первого мужа Эдит Ирвинг. Следующим естественным шагом станет проверка испанских иммиграционных карт. Каждый раз, уезжая из Испании, Эдит должна была заполнять иммиграционную карту на имя Ханны Розенкранц.
Отправляясь в очередную поездку, моя жена каждый раз называла себя слабым звеном – и оказалась права. Вот только роковую роль сыграл не въезд на территорию Швейцарии по подложному паспорту, чего мы опасались, а ночи, проведенные в гостиницах Цюриха, о чем мы даже не подумали. Маленькая деталь, но именно она могла выдать всю нашу аферу с головой.
Сначала я ничего не сказал Эдит – хотел узнать, что именно удастся откопать в Цюрихе Руди Рору. Уехав из дома как раз перед ланчем, он переговорил со своим коллегой, который сообщил ему, что банковской кассирше показали фотографии Эдит. Сначала она опознала в Эдит Хельгу Хьюз. При просмотре второго набора фотографий она уже не была так уверена.
– Затем я поговорил со своим знакомым в полиции Цюриха, – продолжил Руди. – Они хотят, чтобы вы добровольно приехали в Цюрих.
– Хорошо, – храбро произнесла Эдит, – я поеду.
После ухода журналиста я сказал:
– Нет, ты никуда не поедешь. Или я еду с тобой. Только давай сначала позвоню Марти Акерману.
Я был смущен и напуган. В тот же день корреспондент из "Ньюсуик" сообщил мне, что фотографии Эдит показали банковским служащим на прошлой неделе, во вторник, когда я еще находился в Нью-Йорке. Он отказался сказать, как именно узнал об этом, но его сообщение сомнениям не подлежало. Репортер просто ответил, что знал. Позднее, в тот же день, то есть в воскресенье, я позвонил Марти Акерману в Нью-Йорк и обговорил с ним ситуацию.
– Не позволяй ей ехать в Цюрих, – резко сказал Марти. – Оба приезжайте в Нью-Йорк.
– Я же только что оттуда.
– Значит, возвращайся. Это дело выходит из-под контроля, да еще с такими дикими поворотами. Я без конца звоню в "Макгро-Хилл", но там никто не желает со мной разговаривать.
Той ночью вместе с Руди Рором мы отправились в гостиницу на Ибице и позвонили его знакомому в полиции Цюриха. Сначала Руди быстро что-то говорил на швейцарском немецком, так что я не смог понять ни слова. Наконец он вручил трубку Эдит. Она несколько минут разговаривала с полицейским по имени Лак и, когда вернула трубку швейцарцу, была бледнее полотна.
– Я обещала, что приеду в Цюрих, – сказала она мне, – но сначала отправлюсь вместе с тобой в Нью-Йорк. Он ответил, что в таком случае отложит на полчаса выдачу ордера на мой арест. Они не позволят мне уехать из Испании.
– Пойдем домой, – сказал я.
Со времени своего возвращения из Нью-Йорка я ни одной ночи не спал спокойно. Похоже, мир мистификации рушился. В течение долгого времени, почти целый год, нам очень везло. Когда же удача нас покинула, то сменилась не пустотой, а почти катастрофой. Мне в голову приходили идеи, никогда не посещавшие меня раньше, и я не мог с ними справиться. Ордер на арест Эдит? Непостижимо, кошмарно. Впервые с тех пор, как я задумал автобиографию Хьюза, я понял, что полностью потерял контроль над событиями.
За несколько дней до моего приезда на Ибицу Эдит встретила в кафе двух французов, которые сказали ей: "Нам нужна информация. У нас есть работа, которую нужно сделать. Мы этого совсем не хотим, но нам придется пойти на все, вплоть до убийства, если не получим информацию".
Тогда Эдит отказалась разговаривать с ними, но теперь, где бы она ни находилась, все время оглядывалась. Когда в понедельник утром я пришел в студию, то обнаружил следы взлома. Уезжая, я оставил все в беспорядке, но теперь здесь царил настоящий хаос. Если что-то и пропало, у меня не было ни времени, ни возможности все привести в порядок. Вернувшись домой, я увидел толпу репортеров и телевизионщиков с Си-Би-Эс и Эн-Би-Си, понаехавших из Мадрида и Парижа. Боб Кирш и Джерри Альбертини тоже приехали, желая хоть чем-нибудь нам помочь.
Сборище журналистов требовало интервью, но это было последнее, чего мне сейчас хотелось. Я желал убраться подальше, и только. Но что могло случиться в аэропорту? Я представил, как нас с Эдит и детьми останавливают где-нибудь на Ибице, в Барселоне или Мадриде – и уже без детей сажают на ближайший рейс в Швейцарию.
Команду Эн-Би-Си возглавлял некто Каплан.
– Слушайте, – сказал я ему, – я дам вам интервью при одном условии. Мы хотим покинуть остров завтра утром и улететь в Нью-Йорк. Ваши люди могут проследовать с нами до Мадрида. Если будут какие-нибудь сложности, я хочу, чтобы вы их засняли.
Несколько секунд он обдумывал мое предложение, а потом ответил:
– Идет.
Джерри Альбертини съездил в город и купил билеты на самолет. Сидя около дома прохладным ветреным утром, мы с Эдит говорили в микрофоны, тихо поворачивалась камера. После этого я поблагодарил Боба Кирша за все и попытался извиниться за то, что втянул его во всю эту историю, но расставание получилось каким-то натянутым.
Во вторник мы с трудом поднялись с постели в пять часов утра, собрали два чемодана одежды и еще один с книгами и игрушками для Недски и Барни, разбудили детей, одели их, а в семь часов встретились с Капланом и людьми с Эн-Би-Си.
В восемь часов, в сопровождении двадцати человек с телевидения и радио, мы погрузились в самолет до Барселоны. Там подождали "Боинг" и полетели в Нью-Йорк. Никто из полиции не остановил нас и ни о чем не спрашивал. В мадридском аэропорту журналисты пожелали нам удачи и высадились. Дети, которые вертелись и капризничали на протяжении всего пути, наконец-то заснули через час после того, как мы вылетели из Испании. Мне тоже стало легче.
Через полчаса я внезапно проснулся от кошмарного сна и повернулся к Эдит, чтобы что-нибудь сказать, но из моего горла вырвался только сдавленный хрип. Я попытался говорить, но не смог и прошептал:
– Я потерял голос.
Да, это было закономерно, причина лежала на поверхности. Просто я ничего больше не хотел говорить. Источник лжи иссяк, кто-то внутри меня сказал: "Хватит!"
Но это был еще не финал. Оставалась одна, последняя, отчаянная попытка. Я всегда был игроком, но не за игорным столом, а прямо в жизни. Без риска нельзя выиграть ни одной битвы; какой бы ни была цель, огромной или ничтожной, ее не достичь, если позволить себе раскиснуть. Я не смог бы перейти эту грань и продолжать жить, будто ничего не случилось. Все предприятие с Хьюзом было путешествием в неизвестность, проверкой самого себя, постоянным вызовом и ответом на него.
У меня на руках оставалась последняя фишка, но мне даже не пришло в голову приберечь ее, поэтому я поставил все на кон и бросил кости еще раз.
– В здании две сотни репортеров, – предупредил Марти, – и ждут они тебя. Они разорвут Клиффорда Ирвинга на кусочки, если ты уедешь из аэропорта и не сделаешь никаких заявлений.
– Я потерял голос, – прошептал я ему прямо в ухо.
– Где Недски? – закричала Эдит.
Мы только что прошли иммиграционный контроль; со мной был Барни, плюшевая панда в одной руке и соломенная корзина с игрушками, туалетными принадлежностями и разным барахлом на плече. Я увидел отражение своего лица, когда мы выходили из самолета, – оно было серым от усталости, с мешками под глазами и вздувшимися капиллярами, паутиной проступавшими на скулах. Недски пропал. Мы метались в его поисках от иммиграционного контроля до таможни и обратно, а потом к взлетной полосе. Эдит была на грани истерики – ее сына похитили!
Охрана аэропорта нашла его снаружи: Недски наблюдал, как тележки для багажа направлялись к терминалу. Он смеялся. Эдит схватила его и заплакала.
– Кто-нибудь, отведите ее и детей в машину! – приказал Марти. – Пошли, – сказал он мне.
Я предстал перед двумя сотнями журналистов: слепящие огни, жужжащие камеры, крики и проклятия – пока что не в мой адрес.
– Спустись, ты, сукин сын!.. Ты стоишь прямо у меня на дороге!.. Черт, осторожнее!.. – раздавалось в небольшом помещении для прессы, а джентльмены, эту самую прессу представлявшие, грызлись, словно шакалы, не поделившие добычу.
Я не чувствовал ничего, кроме ужаса, и только радовался, что моя семья находится в другом месте. Последняя ниточка, связывавшая меня с реальностью, исчезала на глазах. Помню только один вопрос, тот, который я решил оставить без комментариев. Но голоса у меня не было, поэтому Марти, с которым я еще не успел переговорить, отвечал за меня.
– Мистер Ирвинг, – репортеру удалось перекричать стоявший в зале гвалт, – правда ли, что ваша жена – Хельга Хьюз?
– Однозначно нет! – выкрикнул в ответ Марти Акерман. Я хотел его остановить, как хотел остановить Боба Кирша на Ибице, но опять ничего не вышло.
Мы пробились через толпу к лимузину. Стояла холодная январская ночь. Эдит с детьми удобно устроилась на заднем сиденье.
– Водитель знает дорогу, – сказал Марти, – ни с кем не разговаривайте. Поспите немного, я позвоню завтра.
– Спасибо, – прохрипел я.
По пути мы остановились только один раз – чтобы купить одноразовые салфетки. На протяжении долгого пути в снежной тьме Коннектикута, пока дети спали, время от времени хныкая, мы с Эдит шептались на заднем сиденье, пытаясь придумать план обороны. Мы чувствовали себя беженцами, покинувшими поле битвы, вот только уйти от врага не удастся. Было десять часов вечера – четыре часа по времени Ибицы, – когда мы добрались до дома и с помощью слуг Марти разгрузили машину. Эдит тут же поскользнулась на льду около ступенек. Плачущих детей уложили в кровать. Посреди ужина наверху раздался громкий удар, а затем жалобный крик. Барни, всегда спавший в кроватке с решеткой, упал на пол.
До утра он умудрился свалиться еще три раза. Мы с Эдит легли в полночь, все еще перешептываясь, словно были окружены невидимыми врагами. Нас действительно окружили – я знал это даже тогда, когда мы лежали в темноте без сна, обдумывая свой план. В конце концов, дойдя до точки, за которой замаячила смерть от нервного истощения, мы провалились в сон, но постоянно просыпались – и когда Барни падал с кровати, и когда власть в доме захватывала тишина. И каждый раз цеплялись друг за друга, испуганные и замерзшие, – в поисках тепла и надежды. Это была ужасная ночь.
– Мистер Ирвинг?
– Да?
Он удовлетворенно улыбнулся:
– Я боялся, что вы не ответите, и даже не был уверен, вы ли это. Я – Дик Эдер из "Нью-Йорк таймс".
Он уселся в кресло напротив меня. Все, что можно было сказать о споре по поводу Хьюза, я уже сказал в Нью-Йорке и больше никаких официальных заявлений делать не хотел. Я летел домой в надежде на вожделенный отдых, и меньше всего на свете мне хотелось вступать в дебаты о Ховарде Хьюзе.
– Как так вышло, что вы летите на Ибицу? – спросил я.
Выражение изумления скользнуло по лицу Дика Эдера. Он неуверенно улыбнулся, словно я застрял в прошлом:
– А разве вы не слышали новости?
– Нет, – рассмеялся я. – Я поклялся держаться подальше от газет. За прошлую неделю прочел столько всякого вздора, что теперь...
– Ну, мне бы не хотелось вас беспокоить, – сказал он, – но будет лучше, если вы подготовитесь. Швейцарская полиция опознала в Х.-Р. Хьюзе женщину. Они получили ордер на ее арест, и у них есть ее словесный портрет. Очевидно, это блондинка, говорящая по-немецки, в возрасте слегка за тридцать.
– Блондинка, говорящая по-немецки, в возрасте слегка за тридцать? – Эдер кивнул. – Этого не может быть, – выдохнул я. – Это невозможно.
– Ваша жена подходит под это описание. Я встретил ее на прошлой неделе на Ибице.
– Именно поэтому это невозможно, и даже хуже чем невозможно.
– Ходят слухи, – спокойно продолжил Эдер, – что здесь, в Испании, местной полицией уже произведены два ареста.
– О боже мой... Где именно в Испании?
– Я не знаю. Это только слухи, но источник весьма надежный. А где сейчас Эдит?
– Ждет меня в аэропорту на Ибице. Вместе с детьми.
– Надеюсь, что так оно и есть, – произнес Эдер, – очень на это надеюсь.
* * *
На рассвете самолет пролетел над пляжем Салинас и приземлился на взлетной полосе на Ибице, остановившись в сотне ярдов от белого здания аэропорта. Немного прихрамывавший Эдер отстал, когда я почти бегом пронесся мимо стюардессы к выходу. На полпути, полумертвый от страха, я увидел меховое пальто и две кудрявые светлые головки, то и дело выныривавшие из-за меха. Эдит усмехнулась издалека. Я повернулся, счастливо помахал Эдеру и снова направился к воротам.– Ни слова человеку, который был со мной в самолете, – шепнул я, обняв детей и прижав Эдит к груди. – Он репортер.
– Всего один репортер? – рассмеялась Эдит, – А что, по-твоему, происходит здесь на острове? Да их здесь целые полчища! Они толпятся вокруг дома день и ночь, шляются по городу, заходят ко мне в Монтесоль и говорят: "Что вы думаете об этом, миссис Ирвинг? Что вы думаете о том?" Я все время повторяю, что этот человек, Хьюз, – просто сумасшедший, разве они не в курсе? Радости мало, все слишком нелепо и утомительно.
– Даже не представляешь, как я рад видеть тебя здесь, – признался я. – Давай вернемся домой и потом прогуляемся. – Я боялся, что машина, дом, студия – все прослушивается.
– Разве ты не хочешь немного поспать? – удивилась Эдит. – Ты, должно быть, совсем вымотался.
– Попозже. Сначала мне нужно с тобой поговорить. Нужно что-то решить с Хельгой до того, как репортеры устроят мне ловушку. Они думают, что это ты. Швейцарцы всем все раззвонили, и у них есть твой словесный портрет.
* * *
Часом позже, оставив Недски и Барни с Рафаэлой в песочнице, мы остановили "мерседес" на обочине, в том месте, где открывался вид на гавань Ибицы. День выдался серым и тусклым, с юга, из Северной Африки, непрерывно дул неприкаянный сырой ветер. Хорошее настроение Эдит улетучилось.– Как они смогли вычислить, что я блондинка? Я же всегда появлялась в черном парике!
– Не знаю. Может быть, тот, кто сообщал это со стороны банка, ошибся.
– Нет. – Голос Эдит слегка подрагивал. – Это – как вы это называете по-английски? – Eine Verschworung... Провокация! Провокация, самая бесчестная вещь в мире! – Она засмеялась. – Люди Хьюза приехали в Цюрих, в банки. Они пытаются поймать меня не на том, чего я не делала, а на том, что сделала. Это самая безумная вещь во всей этой истории!
– Давай вернемся обратно в дом. Мы должны просто ждать и смотреть, как сложатся обстоятельства.
Но они поджидали нас дома: Эдер, Боб Кирш, человек из "Ньюсуик", корреспондент Юнайтед Пресс из Мадрида и молодой репортер из какого-то швейцарского журнала. Избавиться от них не представлялось возможным, оставалось только подчиниться нашествию. Мы слишком устали, чтобы сопротивляться, и Эдит открыла бутылку вина и сварила кофе, в то время как я свалился в мягкое кресло. Преимуществом всей этой беседы и постоянных вопросов было то, что мы получили гораздо больше информации, чем предоставили. Кирш приехал как преданный друг, ничего не знал и только хотел помочь, хоть немного снять напряжение. Остальные, включая тех, кто прибыл позднее, – Роджер Бидвуд из "Тайм" и Руди Челмински из парижского бюро "Лайф" – постоянно поддерживали связь со своими головными офисами и подкармливали нас репортажами и слухами, как только появлялись свежие новости. Хьюз письменно заявил, что никогда со мной не встречался и никогда не получал чеков от "Макгро-Хилл". Адвокаты "Роузмонт" сразу подшили записку к делу. Заявление было заверено одним из членов внутреннего круга мормонов, Ховардом Эккерсли, и предоставляло, как позднее выяснилось, полный набор отпечатков пальцев Хьюза – неопровержимое доказательство подлинности.
Но описания Хельги Хьюз, приходившие из Цюриха, постоянством не отличались. Сначала Хельга была тридцатипятилетней блондинкой, затем сорокадвухлетней брюнеткой, потом черноволосой девушкой лет двадцати семи – двадцати девяти, потом опять блондинкой. У нее были тонкие, ухоженные руки, а потом она носила перчатки. Сначала она говорила по-немецки плохо, потом свободно, затем не говорила вовсе. Весила сто фунтов, а через час чудесным образом превратилась в толстушку. Такой же несуразностью отличались и все репортажи из Нью-Йорка. "Макгро-Хилл" отложило публикацию книги, вовсе отменило ее и в то же время решило выпустить ее на следующей неделе.
Все это постепенно стало утомлять, и мы отправили гостей по домам, оставив только швейцарского репортера Руди Рора. Он лучше всех был осведомлен о происходящем в Цюрихе, а нас интересовало именно это. Эдит говорила с ним по-немецки. Я уже собирался заснуть прямо в кресле, когда она меня растолкала.
– Скажи Клиффу то, что сказал мне, – попросила она Руди.
Этот симпатичный румяный полицейский репортер из Schweizer Illustrierte был лично знаком со швейцарскими полисменами и уже имел немалый опыт и связи.
– В Цюрихе происходит нечто очень забавное, – сказал он. – Я на самом деле даже не могу объяснить, в чем дело. Обычно полиция всегда ждет, пока не получит всю необходимую информацию, и только потом делает официальное заявление. А в этом случае они говорят постоянно и сами себе противоречат. И еще эти американцы в Цюрихе, которые пытаются давить на полицию и суют всюду нос. Человек по фамилии Пелоквин, вы его знаете?
– Это глава "Интертела" – охранной организации Хьюза.
– Я больше ничего не могу сообщить, – подвел итог Руди, – кроме того, что мне не нравится то, что я слышу. Позвольте мне позвонить коллеге в Цюрих и потом – в полицию.
Но меня больше беспокоила другая мысль. Чем дольше будет обсуждаться ситуация с банком в Цюрихе, тем более тщательным будет расследование. Во время своего первого путешествия в Цюрих в мае Эдит оставалась на ночь в гостинице под именем Хельги Хьюз. Четыре другие поездки – в конце мая, в сентябре, октябре и декабре – она совершила, используя kennkarte Ханны Розенкранц. Это казалось безопасным, ведь швейцарский банк соблюдал конфиденциальность клиентов. Но секретность дала трещину. Если даты открытия счетов и изъятия денег были известны – а, судя по всему, они действительно были известны – швейцарская полиция, бесспорно, проверит и гостиничные записи. Они выяснят, что Хельга Хьюз находилась там в ночь на 14 мая, проверят другие числа, но больше ее имени не найдут. Конечно, такую задачу не выполнить за несколько часов, но, если имена всех гостей гостиниц Цюриха за 27 мая, 28 сентября, 18 октября и 28 декабря занесены в компьютер, одно имя неизбежно появится все четыре раза: Ханна Розенкранц. Эдит, возя с собой kennkarte, всегда оставляла в бумагах настоящий адрес в Германии. Настоящую Ханну найдут и выяснят, что это жена первого мужа Эдит Ирвинг. Следующим естественным шагом станет проверка испанских иммиграционных карт. Каждый раз, уезжая из Испании, Эдит должна была заполнять иммиграционную карту на имя Ханны Розенкранц.
Отправляясь в очередную поездку, моя жена каждый раз называла себя слабым звеном – и оказалась права. Вот только роковую роль сыграл не въезд на территорию Швейцарии по подложному паспорту, чего мы опасались, а ночи, проведенные в гостиницах Цюриха, о чем мы даже не подумали. Маленькая деталь, но именно она могла выдать всю нашу аферу с головой.
Сначала я ничего не сказал Эдит – хотел узнать, что именно удастся откопать в Цюрихе Руди Рору. Уехав из дома как раз перед ланчем, он переговорил со своим коллегой, который сообщил ему, что банковской кассирше показали фотографии Эдит. Сначала она опознала в Эдит Хельгу Хьюз. При просмотре второго набора фотографий она уже не была так уверена.
– Затем я поговорил со своим знакомым в полиции Цюриха, – продолжил Руди. – Они хотят, чтобы вы добровольно приехали в Цюрих.
– Хорошо, – храбро произнесла Эдит, – я поеду.
После ухода журналиста я сказал:
– Нет, ты никуда не поедешь. Или я еду с тобой. Только давай сначала позвоню Марти Акерману.
Я был смущен и напуган. В тот же день корреспондент из "Ньюсуик" сообщил мне, что фотографии Эдит показали банковским служащим на прошлой неделе, во вторник, когда я еще находился в Нью-Йорке. Он отказался сказать, как именно узнал об этом, но его сообщение сомнениям не подлежало. Репортер просто ответил, что знал. Позднее, в тот же день, то есть в воскресенье, я позвонил Марти Акерману в Нью-Йорк и обговорил с ним ситуацию.
– Не позволяй ей ехать в Цюрих, – резко сказал Марти. – Оба приезжайте в Нью-Йорк.
– Я же только что оттуда.
– Значит, возвращайся. Это дело выходит из-под контроля, да еще с такими дикими поворотами. Я без конца звоню в "Макгро-Хилл", но там никто не желает со мной разговаривать.
Той ночью вместе с Руди Рором мы отправились в гостиницу на Ибице и позвонили его знакомому в полиции Цюриха. Сначала Руди быстро что-то говорил на швейцарском немецком, так что я не смог понять ни слова. Наконец он вручил трубку Эдит. Она несколько минут разговаривала с полицейским по имени Лак и, когда вернула трубку швейцарцу, была бледнее полотна.
– Я обещала, что приеду в Цюрих, – сказала она мне, – но сначала отправлюсь вместе с тобой в Нью-Йорк. Он ответил, что в таком случае отложит на полчаса выдачу ордера на мой арест. Они не позволят мне уехать из Испании.
– Пойдем домой, – сказал я.
Со времени своего возвращения из Нью-Йорка я ни одной ночи не спал спокойно. Похоже, мир мистификации рушился. В течение долгого времени, почти целый год, нам очень везло. Когда же удача нас покинула, то сменилась не пустотой, а почти катастрофой. Мне в голову приходили идеи, никогда не посещавшие меня раньше, и я не мог с ними справиться. Ордер на арест Эдит? Непостижимо, кошмарно. Впервые с тех пор, как я задумал автобиографию Хьюза, я понял, что полностью потерял контроль над событиями.
За несколько дней до моего приезда на Ибицу Эдит встретила в кафе двух французов, которые сказали ей: "Нам нужна информация. У нас есть работа, которую нужно сделать. Мы этого совсем не хотим, но нам придется пойти на все, вплоть до убийства, если не получим информацию".
Тогда Эдит отказалась разговаривать с ними, но теперь, где бы она ни находилась, все время оглядывалась. Когда в понедельник утром я пришел в студию, то обнаружил следы взлома. Уезжая, я оставил все в беспорядке, но теперь здесь царил настоящий хаос. Если что-то и пропало, у меня не было ни времени, ни возможности все привести в порядок. Вернувшись домой, я увидел толпу репортеров и телевизионщиков с Си-Би-Эс и Эн-Би-Си, понаехавших из Мадрида и Парижа. Боб Кирш и Джерри Альбертини тоже приехали, желая хоть чем-нибудь нам помочь.
Сборище журналистов требовало интервью, но это было последнее, чего мне сейчас хотелось. Я желал убраться подальше, и только. Но что могло случиться в аэропорту? Я представил, как нас с Эдит и детьми останавливают где-нибудь на Ибице, в Барселоне или Мадриде – и уже без детей сажают на ближайший рейс в Швейцарию.
Команду Эн-Би-Си возглавлял некто Каплан.
– Слушайте, – сказал я ему, – я дам вам интервью при одном условии. Мы хотим покинуть остров завтра утром и улететь в Нью-Йорк. Ваши люди могут проследовать с нами до Мадрида. Если будут какие-нибудь сложности, я хочу, чтобы вы их засняли.
Несколько секунд он обдумывал мое предложение, а потом ответил:
– Идет.
Джерри Альбертини съездил в город и купил билеты на самолет. Сидя около дома прохладным ветреным утром, мы с Эдит говорили в микрофоны, тихо поворачивалась камера. После этого я поблагодарил Боба Кирша за все и попытался извиниться за то, что втянул его во всю эту историю, но расставание получилось каким-то натянутым.
Во вторник мы с трудом поднялись с постели в пять часов утра, собрали два чемодана одежды и еще один с книгами и игрушками для Недски и Барни, разбудили детей, одели их, а в семь часов встретились с Капланом и людьми с Эн-Би-Си.
В восемь часов, в сопровождении двадцати человек с телевидения и радио, мы погрузились в самолет до Барселоны. Там подождали "Боинг" и полетели в Нью-Йорк. Никто из полиции не остановил нас и ни о чем не спрашивал. В мадридском аэропорту журналисты пожелали нам удачи и высадились. Дети, которые вертелись и капризничали на протяжении всего пути, наконец-то заснули через час после того, как мы вылетели из Испании. Мне тоже стало легче.
Через полчаса я внезапно проснулся от кошмарного сна и повернулся к Эдит, чтобы что-нибудь сказать, но из моего горла вырвался только сдавленный хрип. Я попытался говорить, но не смог и прошептал:
– Я потерял голос.
Да, это было закономерно, причина лежала на поверхности. Просто я ничего больше не хотел говорить. Источник лжи иссяк, кто-то внутри меня сказал: "Хватит!"
Но это был еще не финал. Оставалась одна, последняя, отчаянная попытка. Я всегда был игроком, но не за игорным столом, а прямо в жизни. Без риска нельзя выиграть ни одной битвы; какой бы ни была цель, огромной или ничтожной, ее не достичь, если позволить себе раскиснуть. Я не смог бы перейти эту грань и продолжать жить, будто ничего не случилось. Все предприятие с Хьюзом было путешествием в неизвестность, проверкой самого себя, постоянным вызовом и ответом на него.
У меня на руках оставалась последняя фишка, но мне даже не пришло в голову приберечь ее, поэтому я поставил все на кон и бросил кости еще раз.
* * *
Никто не подготовил меня к тому, что ожидало нас в аэропорту Кеннеди. Марти Акерман встретил нас, нанял лимузин, и мы должны были отправиться прямиком в его дом в Лейквилле, штат Коннектикут.– В здании две сотни репортеров, – предупредил Марти, – и ждут они тебя. Они разорвут Клиффорда Ирвинга на кусочки, если ты уедешь из аэропорта и не сделаешь никаких заявлений.
– Я потерял голос, – прошептал я ему прямо в ухо.
– Где Недски? – закричала Эдит.
Мы только что прошли иммиграционный контроль; со мной был Барни, плюшевая панда в одной руке и соломенная корзина с игрушками, туалетными принадлежностями и разным барахлом на плече. Я увидел отражение своего лица, когда мы выходили из самолета, – оно было серым от усталости, с мешками под глазами и вздувшимися капиллярами, паутиной проступавшими на скулах. Недски пропал. Мы метались в его поисках от иммиграционного контроля до таможни и обратно, а потом к взлетной полосе. Эдит была на грани истерики – ее сына похитили!
Охрана аэропорта нашла его снаружи: Недски наблюдал, как тележки для багажа направлялись к терминалу. Он смеялся. Эдит схватила его и заплакала.
– Кто-нибудь, отведите ее и детей в машину! – приказал Марти. – Пошли, – сказал он мне.
Я предстал перед двумя сотнями журналистов: слепящие огни, жужжащие камеры, крики и проклятия – пока что не в мой адрес.
– Спустись, ты, сукин сын!.. Ты стоишь прямо у меня на дороге!.. Черт, осторожнее!.. – раздавалось в небольшом помещении для прессы, а джентльмены, эту самую прессу представлявшие, грызлись, словно шакалы, не поделившие добычу.
Я не чувствовал ничего, кроме ужаса, и только радовался, что моя семья находится в другом месте. Последняя ниточка, связывавшая меня с реальностью, исчезала на глазах. Помню только один вопрос, тот, который я решил оставить без комментариев. Но голоса у меня не было, поэтому Марти, с которым я еще не успел переговорить, отвечал за меня.
– Мистер Ирвинг, – репортеру удалось перекричать стоявший в зале гвалт, – правда ли, что ваша жена – Хельга Хьюз?
– Однозначно нет! – выкрикнул в ответ Марти Акерман. Я хотел его остановить, как хотел остановить Боба Кирша на Ибице, но опять ничего не вышло.
Мы пробились через толпу к лимузину. Стояла холодная январская ночь. Эдит с детьми удобно устроилась на заднем сиденье.
– Водитель знает дорогу, – сказал Марти, – ни с кем не разговаривайте. Поспите немного, я позвоню завтра.
– Спасибо, – прохрипел я.
По пути мы остановились только один раз – чтобы купить одноразовые салфетки. На протяжении долгого пути в снежной тьме Коннектикута, пока дети спали, время от времени хныкая, мы с Эдит шептались на заднем сиденье, пытаясь придумать план обороны. Мы чувствовали себя беженцами, покинувшими поле битвы, вот только уйти от врага не удастся. Было десять часов вечера – четыре часа по времени Ибицы, – когда мы добрались до дома и с помощью слуг Марти разгрузили машину. Эдит тут же поскользнулась на льду около ступенек. Плачущих детей уложили в кровать. Посреди ужина наверху раздался громкий удар, а затем жалобный крик. Барни, всегда спавший в кроватке с решеткой, упал на пол.
До утра он умудрился свалиться еще три раза. Мы с Эдит легли в полночь, все еще перешептываясь, словно были окружены невидимыми врагами. Нас действительно окружили – я знал это даже тогда, когда мы лежали в темноте без сна, обдумывая свой план. В конце концов, дойдя до точки, за которой замаячила смерть от нервного истощения, мы провалились в сон, но постоянно просыпались – и когда Барни падал с кровати, и когда власть в доме захватывала тишина. И каждый раз цеплялись друг за друга, испуганные и замерзшие, – в поисках тепла и надежды. Это была ужасная ночь.
Глава 19
Арестовать меня? За что?
Я позвонил Марти утром – холодным, солнечным зимним утром.
– Мне нужно с тобой увидеться, – сказал я. – Как мне добраться до Нью-Йорка?
Он объяснил, и я позвонил в службу заказа такси Лейквилла. В три часа дня поцеловал Эдит и попрощался с детьми. И Недски, и Барни плакали.
Водитель был местным, шутник и зубоскал, любитель почесать языком.
– Я знаю, кто вы, – ухмыльнулся он. – Сразу вспомнил имя.
– Вам известно мое имя? Откуда?
– Боже мой, да его твердят по телевизору на каждом канале. Вас показывали на том острове, как там он называется, и еще прошлой ночью в аэропорту.
– Наверное, забыл посмотреть, – прошептал я – голос до сих пор не восстановился.
– У вас прекрасные дети. – На это мне оставалось только кивнуть, думая о том, как они там, в Лейквилле. Когда и где я увижу их снова?
Когда мы подъехали к дому на Парк-авеню, было еще темно. У меня все еще оставались ключи, так что я позволил себе войти самостоятельно. Марти обнял меня, и я сказал:
– Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.
Подозревая, что дом поставили на прослушку, он отвел меня в ту часть подвала, где был устроен домашний кинотеатр. Я опустился в одно из мягких откидывающихся кресел.
– Мне нужно с тобой увидеться, – сказал я. – Как мне добраться до Нью-Йорка?
Он объяснил, и я позвонил в службу заказа такси Лейквилла. В три часа дня поцеловал Эдит и попрощался с детьми. И Недски, и Барни плакали.
Водитель был местным, шутник и зубоскал, любитель почесать языком.
– Я знаю, кто вы, – ухмыльнулся он. – Сразу вспомнил имя.
– Вам известно мое имя? Откуда?
– Боже мой, да его твердят по телевизору на каждом канале. Вас показывали на том острове, как там он называется, и еще прошлой ночью в аэропорту.
– Наверное, забыл посмотреть, – прошептал я – голос до сих пор не восстановился.
– У вас прекрасные дети. – На это мне оставалось только кивнуть, думая о том, как они там, в Лейквилле. Когда и где я увижу их снова?
Когда мы подъехали к дому на Парк-авеню, было еще темно. У меня все еще оставались ключи, так что я позволил себе войти самостоятельно. Марти обнял меня, и я сказал:
– Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.
Подозревая, что дом поставили на прослушку, он отвел меня в ту часть подвала, где был устроен домашний кинотеатр. Я опустился в одно из мягких откидывающихся кресел.