Искандер Фазиль Абдулович. Сандро из Чегема (Книга 3)

   – Да-а? – язвительно сказал Опивало. – А засухи?
   – Что засухи? – изумился Объедало.
   – Кто в засухи, – спросил Опивало, – выпивает полручья, а потом ходит по всем полям нашей деревни и опрыскивает их, при этом, учтите, ртом?
   – Это совсем другое дело, – сказал Джамхух, – ты просто народный герой.
   – Да, – скромно согласился Опивало, – народ так и говорит обо мне… иногда. А жена ругает за то, что я так много вина пью. Но в остальном мы живем хорошо. Иногда в солнечный день я напиваюсь чистой родниковой воды, прихожу к своим детям и выбрызгиваю эту воду прямо в небо. Разумеется, ртом. Если не с первого раза, так со второго или третьего получается великолепная радуга, и детки кружатся вокруг меня и визжат от восторга. И я говорю своим деткам, показывая на радугу: «Рады **дуге?» – «Рады радуге! – кричат мои детки. – Папа, еще раз рыгни и радугни!» И я, конечно, радугую, пока хватает воды. Вот так и живем мы с женой и детьми.
   – Хорошо живете, – порадовался за друзей Джамхух, – я бы мечтал о такой жизни!
   – Да ты будешь жить еще лучше, – вскричали друзья Джамхуха, – ты ведь самый мудрый человек Абхазии!
   – Право, не знаю, – сказал Джамхух. – Я так волнуюсь перед встречей с золотоволосой Гундой. Ведь я грохнулся на пол только от взгляда на ее портрет! Что же будет, когда я ее увижу живой?
   Друзья успокоили Джамхуха и легли спать перед догорающим костром. Джамхух долго лежал, глядя на огромное звездное небо и чувствуя в груди сладостную грусть.
   На следующий день они отправились дальше и долго шли сквозь буковый лес. Вдруг на небольшой прогалине увидели они человека, который лежал, приложив ухо к земле и внимательно прислушиваясь к чему-то.
   – Ты чего? – спросил Опивало.
   Но человек только замахал рукой, чтобы ему не мешали. Друзья некоторое время следили за ним, а потом человек встал, отряхнул одежду и проговорил, улыбаясь:
   – Огласили наказание.
   – Какое наказание? – удивились друзья.
   – Потеха, – снова блаженно улыбаясь, сказал человек. – Два муравья поспорили в муравейнике. Один сказал, что эту дохлую однокрылую осу притащил в муравейник он. Другой сказал, что он. Первый говорит: «Как же ты, если у нее оторвалось крыло, именно когда я ее тащил». Тогда второй говорит: «Хорошо, назови место, где у нее оторвалось крыло». Первый говорит: «Места не помню, но помню, что у нее оторвалось крыло, когда именно я ее тащил». Тогда второй говорит: «Зато я хорошо помню место, где оторвалось у нее крыло». Муравьиный вождь послал гонца на это место, и тот в самом деле притащил осиное крыло. Ученые муравьи приладили крыло к дохлой осе и признали, что это крыло от этой осы. Первый муравей был посрамлен и признал, что присвоил чужую добычу. Муравьиный вождь в наказание за присвоение чужого труда присудил лгунишку к тяжелым работам по расчленению и переноске в муравейник трех трупов майских жуков. Вот какие дела случаются в муравейнике.
   – Надо же, – удивился Джамхух, – я в двух шагах не могу различить шепот людей, а ты слышишь спор муравьев под землей.
   – На то меня и зовут Слухачом, – сказал Слухач. – Но что я! Вот если бы вы знали…
   – Знаем, знаем, – перебил его Джамхух.
   – Что знаете? – спросил Слухач.
   – Знаем, что ты хочешь сказать о мудрости Джамхуха – Сына Оленя, – сказал Объедало.
   – Как ты догадался?! – поразился Слухач и вдруг, внимательно вглядываясь в Объедалу, воскликнул: – Разрази меня молния, если ты сам не есть Джамхух – Сын Оленя! Кто бы еще мог угадать мои мысли!
   Услышав эти слова, Объедало покраснел и опустил голову.
   – Как же, Сын Оленя, – с большим ехидством заметил Опивало, – прямо от травы его не оторвешь… Носом в землю дышит… Вот Джамхух – Сын Оленя, рядом стоит!
   – Путники, это правда?! Путники, вы меня не разыгрываете?! – вскричал Слухач.
   – Да, я Джамхух – Сын Оленя, – сказал Джамхух.
   – Ты Джамхух – Сын Оленя! – воскликнул Слухач. – Уж не ослышался ли я?! Но было бы странно, если б именно я, Слухач, ослышался! Так это ты?! Тот самый?! Наш язык за пять дней?! Предсказания! Даже раньше, чем предсказано?!
   – Да нет, – сказал Джамхух – кое-что преувеличено, а кое-что преуменьшено. Так, например, абхазский язык я выучил не за пять дней, а за два, хотя это не имеет значения.
   – Возьми меня с собой! – взмолился Слухач. – Уж я не пропущу ни одного твоего мудрого слова.
   Джамхух объяснил ему цель своего путешествия и связанные с ним опасности, а Слухач радостно кивал головой, показывая свою готовность идти за ним и одновременно затыкая уши особыми пробками-глушилками.
   – Без глушилок я бы умер от грохота, – объяснил он друзьям свои действия.
   Джамхух взял с собой Слухача, и они пошли дальше.
   – Джамхух, – сказал Слухач по дороге, – я столько наслушался о твоей мудрости, что уши мои умирают от голода, предвкушая лакомства твоей мудрости.
   – Слухи о моей мудрости преувеличены, – сказал Джамхух, – но кое-что я рассказать могу. Слушайте притчу. Один человек имел в доме буханку хлеба. К нему пришел другой человек и сказал: «Дай мне этот хлеб, у меня дети умирают от голода». И владелец хлеба отдал свой хлеб этому человеку, потому что пожалел его голодных детей, хотя у него самого в этот день дети остались без хлеба. Но на самом деле человек, попросивший хлеб, никаких детей не имел, он обманом взял у него этот хлеб. И другой человек имел буханку хлеба. Но в его дом ночью пришел вор и тихонько забрал этот хлеб. И третий человек имел буханку хлеба, но к нему пришел человек и, убив его, забрал буханку хлеба. И вот теперь я у вас спрашиваю: кто из трех, взявших чужой хлеб, хуже всех?
   – Конечно, тот, кто убил, Джамхух! – хором воскликнули друзья. – Нам даже удивительно, что ты у нас это спрашиваешь!
   – Нет, – сказал Джамхух, – это ошибка. Хуже всех сказавший, что у него дети умирают с голоду, тот, что обманом захватил чужой хлеб. Он не постыдился нагадить в душу человека и растоптать доверие человека!
   – Но, Джамхух, – возразил Слухач, – изгадить душу человека – это все же не то, что убить человека!
   – Истинно говорю вам, стократ хуже, чем убить, – ответил Джамхух. – Человек, способный изгадить душу человека, еще более способен убить человека, чем тот убийца. Просто пока ему не надо убивать, пока ему достаточно обмануть! И вор и убийца, хотя и были разбойники, все же учиняли свой разбой, потому что в них оставалась капля стыда! Один воровал, а другой убивал, чтобы не иметь дела с душой владельца хлеба. Этот же не постыдился обмануть душу!
   – Правильно говорит Джамхух! – воскликнул Объедало. – Вот я чувствую, что правильно, а почему – объяснить не могу!
   – Значит, врать хуже, чем убивать? – грустно спросил Скороход, потому что, будучи человеком ужасно чувствительным, иногда кое-что привирал, особенно девушкам.
   – Не врать, но обманывать, – сказал Джамхух, – это разные вещи.
   – Значит, врать можно? – осторожно, чтобы не вспугнуть надежду, произнес Скороход.
   – Нет, – сказал Джамхух, – врать нельзя, но в редких случаях человек имеет право на ложь.
   – Только в редких? – спросил Скороход. – А нельзя ли участить редкие случаи?
   – Нельзя, – сказал Джамхух, – вот вам притча об оправданной лжи. Один мудрец ехал через лес на своем муле. В лесу его схватил разбойник и привязал к дереву, чтобы, мучая его, выведать, где он держит свои деньги. А к седлу мула были приторочены бурдюк с вином и жареная баранья ляжка – дорожная снедь мудреца. «Куда спешить, – решил разбойник, – сначала выпью и закушу, а потом начну пытать мудреца, чтобы узнать, где он прячет свои деньги». Разбойник выпил бурдюк вина, закусывая его бараньей ляжкой, и опьянел. Опьянев, он забросил в кусты ежевики свою секиру и заснул… Часа через три он проснулся трезвый и стал спрашивать мудреца: куда, мол, я дел свою секиру? Мудрец, привязанный к дереву, отвечал: «Не знаю!» – хотя, конечно, видел, куда он забросил свою секиру. Они долго спорили. И тут, на счастье мудреца, добрые люди проезжали поблизости и, услышав их спор, схватили разбойника и связали его. А мудреца развязали. Мудрец рассказал им обо всем случившемся и достал секиру разбойника из зарослей ежевики. Добрые люди увезли связанного разбойника в Диоскурию, чтобы там его посадить в крепость, а он при этом кричал на всю дорогу: «Нет правды на земле! Мудрец меня обманул!» Но мудрец в своей беззащитности имел право на этот обман. Вот в каких случаях ложь оправданна.
   – Джамхух просто чудо! – воскликнул Слухач и аккуратно заткнул уши своими глушилками в знак того, что он наелся мудрости своими ушами и не хочет переедать.
   Друзья шли, шли, шли и вскоре увидели живописное село, расположенное над живописной рекой Гумиста. У входа в село их встретили взволнованные старцы.
   Путники поздоровались со старцами, а старцы поздоровались с путниками.
   – Говорят, в нашу сторону идет Джамхух – Сын Оленя, – обратился к ним один из старцев, – вы его случаем не встречали по дороге?
   – Я и есть Джамхух, – сказал Джамхух. – Чем вы взволнованы, старцы?
   – Великий Весовщик Нашей Совести прислал тебя к нам, – ответил один из старцев, – у нас несчастье. Старейшему старейшине нашего села муха влетела в ухо. А он у нас и без того глухой на одно ухо. Так она, разрази ее молния, ухитрилась влететь в здоровое ухо. Если б в глухое влетела, мы бы не беспокоились, он бы все равно ее не слышал. Так она, мерзавка, жужжит у него в здоровом ухе целую неделю и мучает его. И умирать не умирает и вылетать не хочет. Замучился наш старейшина, а как ее выманить – не знаем. Вот какое у нас горе, Сын Оленя!
   – Не беда, – сказал Джамхух, улыбаясь старцам, – такое дело не стоит вашего волнения. Поймайте паучка, привяжите к его лапке конский волос и впустите его в ухо. Паучок поймает муху, и вы обоих вытащите оттуда.
   – Спасибо, Сын Оленя! – обрадовались старцы. – Мы сейчас же велим сделать, как ты сказал.
   Джамхуха и его друзей привели в дом одного из старцев, накрыли стол, и, когда они там пили и закусывали, прибежал человек с благой вестью.
   – С первой же попытки паучок достал муху! – крикнул он ко всеобщей радости.
   – Пусть он пробками, как я, затыкает уши, – сказал Слухач, – тогда ни одна муха не влетит.
   – Пробками, конечно, можно, – отвечали старцы, – да ведь он и так глух на одно ухо, куда же он будет годиться с пробками…
   – А я и с пробками все хорошо слышу, – совершенно неизвестно зачем похвастался Слухач.
   И друзья, уложив в хурджины дорожные припасы, двинулись дальше.
   В тот вечер они устроили привал над шумной горной речушкой и долго сидели у костра, искры которого время от времени взвивались в небо, словно стараясь стать звездами.
   – Джамхух, – сказал Скороход, лежа на спине и глядя в звездное небо, – ты же знаешь, до чего я чувствительный человек. Ученые из Диоскурии говорят, что через тысячи или сотни тысяч лет на земле не будет людей. Они вымрут. И мне ужасно тоскливо бывает от этой мысли, Неужели наступит такое время, думаю я, что солнце все так же будет вставать на небе, весна будет все так же приходить на землю, ливни все так же будут шуметь в листве, а на земле не будет ни одного человека. Объясни ты мне ради Великого Весовщика: правду говорят ученые из Диоскурии или они ошибаются?
   – Ты интересный вопрос задал, Скороход, – ответил ему Джамхух, придвигая головешки к середине костра, отчего новый рой искр, пыхнув, ринулся в небо. – Я об этом, конечно, думал. Но ты не слушай россказни ученых-словоблудов. Спорить с ними бесполезно: резцы им заменяют зубы мудрости. Эти себялюбцы, зная, что они умрут, успокаивают себя мыслью, что жизнь все равно рано или поздно кончится на земле. Но жизнь человека на земле вечна, и я вам сейчас это докажу. Только прежде ответьте мне на такой вопрос: верите ли вы в бессмертие души?
   – Какой же абхаз не верит в бессмертие души?! – воскликнул Объедало.
   – Правильно, – сказал Джамхух, – душа наша бессмертна. Теперь подумайте, для чего Великий Весовщик создал нашу бессмертную душу?
   – Должно же от человека что-то оставаться, – произнес Опивало, поглядывая на водопад, бледной полосой струящийся с горы. – Человек жил, жил, жил… Случалось, пивал, и не только воду, – и вдруг он умирает, и от него ничего не остается. Обидно как-то, Сын Оленя, честно скажу тебе, ох, как обидно!
   – В общем правильно, – сказал Джамхух, – но Великий Весовщик ничего случайно не сотворяет. Он придумал нашу бессмертную душу для нашей земной жизни. Для чего? Для того чтобы человек ужасался от мысли, что его загрязненная душа будет вечно смердеть в вечности, как горящий навоз.
   – Да убережет нас от такой судьбы Великий Весовщик! – испугался Объедало.
   – Итак, – продолжал Джамхух, – Великий Весовщик Нашей Совести создал нашу бессмертную душу для того, чтобы живые люди все время думали об этом и чтобы их души в наиболее чистом виде попадали в вечность. Но если душа бессмертна для пользы земной жизни, разве не ясно, что и земная жизнь бессмертна? Разве наш бог, Великий Весовщик Нашей Совести, мог бы сотворить такую бессмысленность, при которой людей на земле уже не будет, а их бессмертная душа, созданная именно для поддержания земной жизни, продолжает пребывать в бессмысленном бессмертии?!
   – О, как мудро придумал все Великий Весовщик! – воскликнул Скороход, вскакивая с бурки и радостно хлопая в ладоши. – И как ясно все объяснил Джамхух! Теперь я спокоен за людей, люди будут вечно жить на земле!
   – Счастье – это мед мудрости пить ушами, – сказал Слухач, – и этот мед ежедневно вливается в мои уши из уст Сына Оленя.
   Сказав эти слова, он заткнул уши глушилками в знак того, что насытился сладостью мудрости и не хочет пресыщаться. Хотя Слухач все прекрасно слышал и с пробками в ушах, речи Джамхуха он всегда слушал с открытыми ушами. «Мудрость, – любил говорить он, – надо слушать в непроцеженном виде».
   – Друзья, не надо меня хвалить, – сказал Джамхух наставительно, – а то вы меня можете испортить… Я ведь тоже человек.
   Тут они улеглись спать у костра, а Джамхух долго лежал с открытыми глазами, думая о своей золотоволосой Гунде. Чувствуя телом тепло костра, обнимая глазами звездное небо, он всей душой ощущал, что ничто так не согревает человека во вселенском холоде, как добрый костер человеческой дружбы.
   Поэтому он с нежностью прислушивался к дыханию своих друзей.
   По дыханию каждого из них можно было понять, как они живут, когда бодрствуют.
   Слухач спал тихо, словно и во сне прислушиваясь к чему-то.
   Объедало мощно и ровно храпел, так что вместе с его дыханием покачивалась простиравшаяся над ним ветка каштана.
   Опивало издавал горлом такой звук, словно из кувшина в кувшин переливали вино и никак не могли до конца перелить.
   На следующий день друзья долго шли каштановым лесом, а к полудню оказались на огромной зеленой лесной поляне, которую прорезал щебечущий на камнях ручей.
   Только они дошли до ручья, как увидели, что навстречу им идет человек могучего сложения и несет на плечах дом. Правда, небольшой, но все же дом, с верандой, с крыльцом, с курятником, приколоченным к боковой стене, и с дюжиной куриных гнезд, подвешенных вокруг дома, в которых сидели курицы, кудахтаньем извещающие, что им мешают нестись.
   На вершине крыши сидел золотистый петух и, громко клокоча, укорял кур за их слишком шумное поведение. К довершению всех этих странностей на веранде дома стояла женщина и, держась руками за перила, пыталась заглянуть под дом, чтобы высмотреть того, кто его нес. Судя по словам, которые она старалась добросить до него, это была жена человека, несущего дом.
   – Остор-рожней, дубина! – кричала она. – Кур-р распугаешь, балбес! Мягче ступай! Кур-рам трудно нестись!
   – Вот это силач! – сказал Джамхух, когда несущий дом, перейдя ручей, поравнялся с ними. – Такого чуда я никогда не видел.
   Несущий дом после таких слов Джамхуха остановился, как бы прислушиваясь, не замолкнет ли жена, ругавшая его, и, убедившись, что не замолкнет, обратился к Джамхуху:
   – Да, меня в самом деле зовут Силачом. Но разве это чудо! Вот если б вы встретили Сына Оленя, вы бы подивились настоящему чуду!
   – Что стал как дерево, дурень! – продолжала ругаться его жена. – Бродяг не видел, что ли! Видишь, колодник с колодками на ногах! Небось беглые разбойники.
   – Я Джамхух – Сын Оленя, – сказал Джамхух.
   – Ты Джамхух – Сын Оленя?! – воскликнул Силач и теперь в самом деле не очень осторожно грохнул дом на свайные подпорки и вышел из-под него, потирая затекшую шею. – Дай же я тебя расцелую, Джамхух! – Силач крепко обнимал Джамхуха. – Ну и молодчага ты! Ну и мудрец!
   – Доверчивый дуралей! – кричала в это время его жена. – Пусть покажет царскую грамоту, что он Сын Оленя! Джамхух небось только с князьями да с царскими визирями якшается! Станет он бродить с этими голодранцами да колодниками! Кур-р раскрадут они, кур-р!
   – Ошибаешься, женщина, – сказал Джамхух, – я всегда со своим народом, а не с князьями да визирями.
   – Вижу, с каким ты народом, вижу! – закричала женщина, показывая рукой на ни в чем не повинного Скорохода. Она по глупости приняла жернова на его ногах за каторжные колодки.
   Но тут петух, громко кукарекнув, слетел с крыши, а за ним из курятника и из гнезд повылетели остальные куры, а за ними с радостными криками, топоча босыми ногами, выскочили из дому четверо малышей и окружили Джамхуха и его товарищей. Жена Силача тоже слетела с крыльца и, громко вопя, помчалась за своими курами.
   – Не кажется ли тебе, Джамхух, – сказал Объедало, – что все это плохое предзнаменование для твоей женитьбы?
   – Не кажется, – отвечал Джамхух, с нежностью глядя на маленьких босоногих крепышей, окруживших Скорохода и теребивших его со всех сторон.
   – Дяденька! – кричали они. – Ты что, мельница, что ли? Почему у тебя жернова на ногах?
   – Нет, – отвечал Скороход, – я Скороход!
   – Он Скороход! – восторженно закричали дети. – Дяденька Скороход, поскороходь, а мы посмотрим.
   – Ладно, – сказал Скороход и, осторожно отцепившись от детей, несколькими прыжками догнал разлетевшихся по поляне кур, согнал их в стаю и пригнал к дому.
   – Дяденька Скороход, – завизжали дети, – теперь поскороходь без жерновов!
   – Нет, – возразил Скороход, – без жерновов я делаюсь слишком легким, боюсь улететь!
   – Ничего, – шумели дети, стараясь вытащить ноги Скорохода из жерновов, – наш папа тебя поймает!
   А в это время Силач, разговаривая с Джамхухом, узнал, куда он идет, и попросился идти с ним.
   – А как же жена? – спросил Джамхух.
   – Да пропади она пропадом со своими курами, – отвечал Силач. – Надоело таскать ее вместе с домом из села в село. Ни с кем из соседей ужиться не может. Пусть пока поживет среди леса, а я за это время отдохну от ее ругани.
   Тут к дому подошла жена Силача, бегавшая за курами.
   Узнав, что муж уходит с Джамхухом, она неожиданно легко согласилась с этим.
   – Ладно, ступай, – сказала она, – только пусть этот колодник здесь остается. Оказывается, он хорошо кур сгоняет.
   – Ну, нет, – возмутился Скороход, – если вы меня с ней оставите, я скину жернова и через полчаса окажусь возле своих зайцев.
   – Слушай, Объедало, – вдруг сказал Опивало, – съел бы ты ее вместе с ее курами, и дело с концом! Освободил бы Силача от этой ведьмы!
   – Что я, людоед, что ли? – обиделся Объедало и, помрачнев, отвернулся от Опивалы.
   – Вот Объедало шуток не понимает! – громко засмеялся Опивало.
   – Такими вещами не шутят, – сказал Объедало, взглянув на Опивалу, и снова отвернулся.
   – Зато вот такими шутят! – воскликнул Опивало и, припав к ручью, за несколько минут выпил около пяти амфор воды.
   После этого он распрямился, приподнял голову и – фырк из себя длинную струю воды, которая описав дугу на высоте хорошего дерева, превратилась в радугу, медленно тающую и осыпающуюся водяной пылью на землю.
   Дети Силача завизжали от восторга, запрыгали на месте и закричали:
   – Дяденька, еще раз рыгни и радугни!
   – Рады дуге? – улыбаясь, спросил Опивало.
   – Рады радуге! – хором отвечали дети, прыгая на месте от нетерпения.
   – Кур-р распугаете! – не унималась жена Силача, а в это время Опивало выфонтанил в небо несколько радуг.
   – Эх, была не была! – крикнул Скороход, снимая с ног жернова. – Прыгаю через радугу! А ты лови меня, Силач!
   Он поставил Силача по одну сторону радуги, разогнался с другой и под радостный визг детей прыгнул через радугу.
   Несколько раз прыгнув через радугу, Скороход надел свои жернова.
   И тут Объедало, наконец забыв про свою обиду, тоже решил позабавить детей.
   – Внимание, – сказал он, – сейчас я буду есть пироги с травяной начинкой!
   С этими словами он вытащил нож из чехла, висевшего у него на поясе, вырезал на поляне два больших куска дерна, сложил их внутрь травой и стал есть, на радость детям Силача.
   – Пирог с травяной начинкой! – хохотали дети, окружая Объедалу, который ел свой пирог, делая вид, что шутливо преувеличивает аппетит, а на самом деле с истинным удовольствием.
   – Ребенок – чудо! – сказал Джамхух, глядя на сияющих от радости детей Силача. – Чудо ребенка в том, что он уже человек, но еще чистый.
   – Сладчайший мед мудрости выпили мои уши! – воскликнул Слухач, услышав слова Джамхуха.
   – Неужели только я один не могу чуда сотворить! – сказал Силач, разводя руками.
   – Сила, если она служит добру, – сказал Джамхух, – это самое великое чудо! Ты сейчас совершишь его. Есть у вас в запасе яйца?
   – Конечно, – сказал Силач.
   – Вынеси, – попросил Джамхух. Силач поднялся в дом и, не слушая криков жены, вынес из дому корзину с яйцами.
   – Сейчас вы увидите чудо! – сказал Джамхух и, обращаясь к Силачу, добавил: – Подбрасывай яйца как можно ближе к солнцу. Только осторожно, снизу подбрасывай!
   Силач начал вынимать из корзины яйца и осторожным, но сильным движением стал забрасывать их высоко в небо, и они, просверкнув на солнце, таяли в бездонной синеве.
   Минут пятнадцать яйца не возвращались – так высоко их забросил Силач, – и в наступившей тишине только раздавалось завывание жены Силача и удивленное кудахтанье кур, которые тоже видели, что яйца заброшены в небо, и сейчас, выворачивая шеи, они то и дело поглядывали вверх.
   И друг – чудо!
   Золотой дождь цыплят, взмахивающих слабыми крылышками и трепещущих в воздухе, посыпался на поляну.
   И тут не только дети, но и все друзья Джамхуха завизжали от восторга! Да что друзья Джамхуха, даже куры радостно закудахтали и побежали к цыплятам и вскоре, разобравшись между собой, какие из них вылупились из их собственных яиц, разделились и стали учить своих щебечущих детей искать корм в траве. И только жена Силача была недовольна.
   – Неправильное чудо! Неправильное чудо! – кричала она. – Яиц было сто, а цыплят прилетело только девяносто!
   Оказывается, пока цыплята приземлялись на поляну, она успела их пересчитать.
   – Значит, десять яиц были тухлыми, – сказал Джамхух. – Никакое чудо не заставит вылупиться цыпленка из тухлого яйца.
   – Никакое чудо не заставит вылупиться цыпленка из тухлого яйца! – восторженно повторял Слухач слова Джамхуха, одновременно затыкая уши глушилками. – Такого щербета мудрости уши мои никогда не пили!
   Слухач все время следил за Джамхухом, чтобы, прежде чем он раскроет рот, успеть вытащить из ушей пробки, потому что обычные речи ему приходилось приглушать, а мудрость он хотел слышать только в непроцеженном виде.
   Друзья собрались в путь. Силач, слегка тряхнув дом, подставил под сваи камни, чтобы дом стоял поустойчивей.
   – Папа, чего-нибудь вкусного принеси! – кричали на прощание дети Силача.
   Часа через два, когда они углубились в лес, Опивало подмигнул Слухачу.
   – А ну, послушай, что, интересно, говорит жена Силача?
   – Это мы можем. – Слухач вытащил из ушей глушилки, слегка повел головой, ища нужный источник звука. Найдя, замер. – «Кур распугаете! Цыплят передушите!» – сказал он. – Вот что она кричит.
   – Послушай, Слухач, – вдруг застенчиво попросил Объедало, – узнай, о чем сейчас говорит та, на шее которой я хотел бы быть повешенным, если мне суждено быть повешенным.
   – Начинается! – раздраженно сказал Опивало. Слухач недоуменно посмотрел на Объедало.
   – Ты бы у меня еще спросил, – процедил он, – о чем спорят торговки рыбами на константинопольском базаре? Я знаменитый Слухач, я могу расслышать человеческую речь за двадцать тысяч шагов, но ведь всему есть предел.
   Объедало покраснел от своей неловкости.
   – Прости, Слухач, – сказал он, – просто я соскучился по той…
   – Заткнись! – перебил его Опивало. – Знаем, по ком ты скучаешь! Сами семейные, но блюдем абхазские обычаи – о своих чувствах к жене молчим.
   – Друзья мои, не спорьте, – сказал Джамхух, – лучше я вам расскажу притчу о трех карманщиках.
   – Это другое дело! – воскликнул Слухач, поспешно вытаскивая пробки из ушей.
   – На диоскурийском базаре, – начал Джамхух, – где бывает очень много народу, особенно когда показывает фокусы индусский факир или когда торговец сцепится с покупателем, в толпе так и шныряют карманщики. Всех карманщиков я разделяю на три вида. Для ясности понимания я буду говорить о них как о трех карманщиках, которые залезли в мой карман и чью воровскую руку я поймал в своем кармане. Первый карманщик, пойманный с рукой, сунутой в мой карман, говорит: «Джамхух, клянусь Великим Весовщиком, больше никогда не буду лезть в карманы! Не зови стражника!» Ты можешь пожалеть его и не позвать стражника, но он конечно, нарушит клятву и снова полезет в чужой карман. Второй карманщик, пойманный с рукой, сунутой в твой карман, бледнеет от гнева и говорит: «Сегодня ты меня опозорил, Джамхух, но завтра я тебя опозорю!» И если у него будет возможность, он тебя опозорит и отомстит. Такие бывают гордые карманщики. Но есть еще один вид карманщика, самый зловредный. Когда ты ловишь его за руку, сунутую в твой карман, он кричит: «Как тебе не стыдно, Джамхух! Неужели ты не понимаешь, что я случайно залез в твой карман!» – «Как же можно случайно полезть в чужой карман?» – спрашиваешь ты его. «Очень просто, Джамхух, – убеждает он тебя, – мы стояли, стиснутые толпой, я хотел полезть к себе в карман и случайно попал в твой». Тогда я, продолжая сжимать его руку, сунутую в мой карман, говорю ему: «Хорошо, ты случайно полез в мой карман. Но почему ты взял оттуда три серебряные монеты, которые ты сейчас стискиваешь в своем кулаке? Значит, у тебя в кармане тоже были три серебряные монеты и ты их можешь показать?» Тут он на миг задумывается и говорит; «Нет у меня в кармане трех серебряных монет. Но именно поэтому, приняв твой карман за свой, я очень удивился, что там лежат монеты, и думаю: дай-ка я посмотрю, что это за монеты оказались в моем кармане! – И тут он вдруг начинает кричать на весь базар: – Люди города, послушайте, что говорит Джамхух! Он говорит, что я, как вор, полез к нему в карман! Люди города, подойдите и послушайте, что говорит Джамхух!» И тут ты уже не выдерживаешь и думаешь: наверное, он в самом деле случайно полез к тебе в карман. Не может быть, чтобы он злонамеренно полез к тебе в карман и сам же звал свидетелей. И тебе становится стыдно, и ты стараешься скорее от него избавиться и уходишь, а он еще кричит тебе вслед: «Что, бежишь, Джамхух? Стыдно стало доброго человека чернить! То-то же!» Вот так еще бывает на свете в нашем благословенном краю. Все карманщики плохи, но этого, последнего, истинно говорю вам, бойтесь больше всех остальных! Он вас ограбит и опозорит на весь мир!