Страница:
Уже и тогда было в обычае развешивать по стенам портреты и священные изображения. Б самых богатых домах можно было увидеть часовой шкаф. Внутри него скрывался часовой механизм, а снаружи окружался богатыми резными украшениями огромный циферблат. Такой циферблат разделялся на две части: на одной половине его отмечались двенадцать часов дня, а на другой - двенадцать часов ночи. Из остальных предметов обстановки назовем музыкальные инструменты: лютню, арфу, ручной орган, а также и клетки с птицами; из птиц предпочитали соловьев и говорящих попугаев.
На прилагаемом рисунке, представляющем копию с произведения одного художника XV века, хорошо изображен уголок комнаты И некоторые предметы обстановки, нами упоминавшиеся. Представленные здесь лица коротают свое время игрой на небольшом ручном органе: один перебирает клавиши, а другая действует мехами.
Если вы перейдете из гостиной (так можно назвать только что описанную комнату) в столовую, вы встретите здесь лишь один новый предмет, несколько напоминающий открытые буфеты. Это ряд полок, расположившихся наподобие лестничных ступеней. На этих полках расставлены лучшие блюда, кружки, кубки, бокалы, сделанные из раскрашенной и глазированной глины, или из стекла, или из олова; были тут также золотые и серебряные сосуды.
Главным предметом в спальне, конечно, была постель. Постельная рама перетягивалась ремнями. На них клали матрац и покрывали его простыней. Наволочки подушек большей частью, как и теперь, делались из белого полотна, но были в употреблении также цветные. Во многих местах необходимуго принадлежность тогдашней постели составлял балдахин. Он представлял собой раму, прикрепленную посредством железных стержней к потолку. Эту раму обтягивали материей: последняя ниспадала до полу, образуя занавески, легко передвигавшиеся на кольцах. Занавеси делались обыкновенно из красного шелка на зеленой шелковой же подкладке. Кольца, на которых передвигались занавеси, замаскировывались длинной бахромой. У постели всегда ставилась ножная скамейка или даже устраивалась ступенька. На полу расстилался ковер. Конечно, прихотливый вкус богатого горожанина сказывался и на внешнем виде постели; как другие предметы домашнего обихода, так и постель украшалась богатой резьбой и нередко представляла собой весьма изящную вещь. В иных домах вместо балдахина устраивали нечто вроде глубокого деревянного шкафа, открытого с одной стороны и имеющего отверстия для доступа воздуха с другой; в подобном шкафу помещали постель. (См. рисунок, изображающий домашний орган.}
Из других предметов домашней обстановки заслуживают нашего внимания большие шкафы для хранения платья и белья. Делались они обыкновенно из дуба или ясеневого дерева. Их матовая поверхность покрывалась резьбой и рисунками. Последние раскрашивались разноцветными красками. Весьма многие из средневековых шкафов сохранились до настоящего времени. Подобно шкафам, красивой отделкой отличались сундуки и ларцы, предназначавшиеся для хранения белья.
Заглянем теперь в кухню, для чего мы должны оставить верхний этаж и спуститься снова вниз. В углублении ее помещается очаг под колпаком, доходящим до самого потолка. Над огнем, разложенным на очаге, висит на цепях большой котел. Вдоль стен стоят столы. На полках и в небольших висячих шкафах расставлены необходимые для приготовления пищи приборы: небольшие сосуды, ножи, ложки и др. Здесь вы видите глиняные кувшины разнообразной формы, высокие кружки из желтой меди с ручками и крышками, ступки. В жилище, рассмотренном нами, мы встретили уже много предметов роскоши. Прошло еще немного времени, и дома богатых бюргеров превратились в дорогие дворцы с великолепной обстановкой: драгоценными плитами, яркими коврами, изящными стеклянными окнами, тонкой резьбой, золотой и серебряной посудой. Одним словом, и в среду немецкого купечества проникла та ослепляющая роскошь, которой так славились еще раньше нидерландские горожане-капиталисты, а также и парижские купцы. Роскошной обстановке соответствовали роскошные костюмы. Богатства и роскошь, появившаяся благодаря им, заметно отразились на самом характере горожанина-капиталиста. Следующие два рассказа очень хорошо характеризуют городских богачей. В конце XIII века прибыл по делу ко двору французского короля один нидерландский купец. Несмотря на свой богатый костюм, на свой великолепный плащ, вышитый золотом и унизанный жемчужинами, купец должен был стоять, так как стулья и скамьи предлагались только лицам духовного и дворянского сословия. Недолго думая, гордый купец снял с себя свой драгоценный плащ, свернул его и уселся на нем. Когда прием кончился и купец выходил из дворцовой залы, королевский служитель заметил оставленный им на полу плащ, поднял его и подал купцу. Но последний отвечал, что не имеет обыкновения уносить с собой скамеек, и оставил свой плащ в пользу королевского служителя. Когда французский король Филипп IV Красивый посетил вместе со своей супругой два нидерландских города (Гент и Брюгге), горожане встретили их так роскошно, местные купчихи разоделись в такие костюмы, украсили себя такими драгоценностями, что королева Анна невольно заметила: «Мне казалось, что здесь только одна королева, а я вижу их более шестисот». Такие же нравы проникли мало-помалу и в среду немецких горожан. Впрочем, и это стремление к роскоши, и это высокомерие рассматриваются совершенно справедливо как ответ со стороны горожан на ту надменность, с которой относились к ним высшие сословия. Надевая на себя роскошные костюмы, окружая себя блестящей, дорогой обстановкой, горожанин находил во всем этом некоторое удовлетворение оскорбляемого в нем чувства человеческого достоинства. К чести горожанина-богача следует отнести его широкую благотворительную деятельность. Он тратил большие деньги не только на безумную роскошь, но также и на пользу меньшей, нуждающейся братии, содействовал устройству больниц и домов для призрения бедных.
Свадьба
В средние века было меньше старых холостяков, чем в наше время. Свадьбы совершались чаще и происходили в более раннем возрасте, чем теперь. Неженатый человек в некоторых городах не мог рассчитывать на повышение. Так, например, в последней четверти XV столетия был издан в Аугсбурге закон, по которому холостяк не мог сделаться ратманом. В цехах {см. о них следующий очерк) постепенно установился обычай, в силу которого неженатый человек не мог получить звания мастера. Вдовцы и вдовы также большей частью женились и выходили замуж. Вдовцы вступали в новый брак спустя каких-нибудь 6-8 месяцев по смерти жены, хотя вдовам полагалось оставаться таковыми в продолжение целого года, который и назывался «годом плача и скорби» (ein Jahr der Klage und des Leids), но они выходили замуж ранее этого срока. Девушки 14-ти или 14 с половиной лет уже выдавались замуж. Обручали же восьмилетних. Обручение считалось в то время главным актом, церковное же бракосочетание только скрепляло его. Сватовство и обручение состояли из трех важнейших моментов. Прежде всего уговаривались относительно подарка, который будет сделан невесте женихом, и о приданом, которое будет дано за невестой. После этого отец давал свое согласие на выдачу дочери замуж, а жених - на женитьбу. Наконец, отец невесты и жених ударяли по рукам, и обручение считалось совершившимся. С течением времени обязательства, которые раньше были устными, стали записываться. Такой контракт составлялся в присутствии свидетелей. За обручением происходила обыкновенно пирушка в невестином доме, в ратуше или даже, что особенно странно на наш взгляд, в монастыре. Б Нюрнберге в 1485 году были запрещены какие бы то ни было празднества в монастырях. Пирушки, следовавшие за обручением, сопровождались танцами и попойкой.
Но вот наступало время совершиться свадьбе, приближалось «высокое время» (hoch Zit), как называли тогда день свадьбы. Дело происходило обыкновенно поздней осенью, «когда полны житницы и погреба, когда наступает время покоя и для поселянина, и для моряка». В иных случаях приглашала гостей на свадьбу сама невеста, в иных занимались этим лица, нарочно для этого дела избираемые женихом и невестой (Hochzeitlader). Они разъезжали верхом в сопровождении нескольких всадников, Они нарочно брали с собой такого человека, который слыл за балагура, умел говорить прибаутками и рифмами, что должно было придавать всему посольству особенно веселый характер. (Такой балагур назывался Hangelein или Hegelein.) Случалось, что участвующие в посольстве наряжались, и устраивалось таким образом нечто вроде маскарада. Любили созывать гостей побольше. Чтобы ограничить размер празднества и расходы, им поглощаемые, городские советы препятствовали большим собраниям и устанавливали нормальное число гостей, больше которого приглашать запрещалось.
За несколько дней до свадьбы или даже накануне ее происходило торжественное шествие невесты в баню, где танцевали и пировали. Этот обычай схож с нашим «девичником».
Наконец поднималось солнце радостного, желанного дня. В одних местах это был четверг, в других пятница. Бракосочетаиие совершалось обыкновенно днем и даже утром, вскоре после обедни. Свадебное торжество открывалось процессиями, сопровождавшими жениха и невесту в церковь. Отправлялись они в церковь не вместе. Невеста ехала с подругами, а иногда также и с шаферами, в экипаже, запряженном четверкой. На невесте - красное атласное платье, кисейный воротник, богато отделанный серебром пояс. На голове у нее легкий венец, осыпанный жемчугом. Жемчуг и великолепное золотое шитье покрывают ее башмаки. Жених со своими провожатыми ехали верхом. И перед невестой, и перед женихом двигались музыканты с флейтами, скрипками, трубами и барабанами. Само собой разумеется, что процессии эти совершались и пешком в тех случаях, когда церковь была близко. Представьте только себе подобное шествие. Музыка, разноцветные и новые одежды, веселые лица, говор, смех, кругом знакомая уже вам панорама средневекового города, а наверху голубое небо, серебристые облачка и яркое солнце, озаряющее всю картину своими золотыми лучами! Когда процессия приближалась к собору, последний как бы приветствовал ее колокольным звоном. Чтобы пономарь не ленился и не скупился, его угощали вином.
Процессия приблизилась к собору. Гостеприимно раскрывался его главный вход. Каменные изображения святых, окруженные каменными же кружевами и цветами, как будто оживились при блеске солнца, в присутствии такого живого собрания, и милостиво смотрит на проходящих под ними людей.
Чудное зрелище представляет внутренность готического собора. Простор, высота, группы соединенных друг с другом высоких колонн, поддерживающих собой стрельчатые арки, переплетающиеся остроконечные арки высокого потолка - все это поражает вас, возвышает ваши чувства, ваши мысли, как бы поднимает вас самих все выше и выше. Только спустя несколько времени начинаете вы осматриваться, осваиваться с отдельными частями грандиозного целого. Только тут вы останавливаете взоры и на высоком алтаре в углублении абсиды*, и на роскошной проповеднической кафедре, украшенной скульптурными изображениями и высоким навесом, только тут вы замечаете изваяния под верхними громадными ок-нами, окаймляющими дивным кружевом весь средний неф, только тут вы начинаете разглядывать разноцветные изображения на стеклах. Колоссальная роза*** над входом, вся составленная из разноцветных стекол, надолго приковывает к себе ваше внимание. Невольно задумываешься, невольно углубляешься в себя.
«Когда вы, - говорит один иностранный исследователь, - вступаете под эти смелые своды, вам чудится, что вас охватывает, завладевает вами новая родина. Она распространяет вокруг вас атмосферу меланхолической мечтательности. Вы чувствуете свое освобождение от жалкого рабства, создаваемого мирскими привязанностями, но в то же время вы ощущаете более крепкие, более обширные связи. Кажется, что Бог, Которого пытается представить себе наша ограниченная природа, обитает на самом деле под этими сводами и нисходит здесь до непосредственного общения со смиренными христианами, преклоняющимися перед Ним. Здесь ничто не напоминает человеческого жилища, здесь забыто все, что окружает наше жалкое существование. Тот, Кому воздвигнут этот дом, - Силен, Велик, Дивен; как Отец милосердый, принимает Он в Свое обиталище нас, слабых, малых, бедных… Средневековое христианство отыскало в готическом стиле гибкий и выразительный, наивный и глубокомысленный язык, который говорил душе, исполненной святого упоения, переливал в нее свою невыразимую поэзию».
Свадебная процессия проникла во внутренность храма. Жених с невестой направляются к главному алтарю. Звуки органа гремят над ними, наполняют собой весь собор. Началось священнодействие, и скоро пронеслись над присутствующими слова священника; «Я соединяю вас в супружество во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» {«Ego conjimgo vos in mat-rimoiiium in nomine Patris, et Filii, et Spirit! Sancti»). И снова запел орган.
Молодые вышли из собора. Жених шел впереди и, дойдя до дома своего тестя, не входил в дом, а дожидался молодой. Когда последняя подходила к дому, он встречал ее. Слуга приносил поднос с фляжкой вина и стаканом. Наполненный вином стакан обходил всех присутствующих гостей, после них пил молодой, а за ним новобрачная. Выпив вино, она перебрасывала кубок через голову. После этого один из шаферов снимал с новобрачного шляпу и покрывал ею голову его молодой жены. Этот обряд как бы облекал ее властью. Сейчас же она первая входила в дом, а за ней все остальные. Разумеется, прежде всего молодые принимали поздравления. Дамы и девушки подходили к невесте, мужчины - к жениху. Тогда же подносились и свадебные подарки. На одной свадьбе, праздновавшейся в середине XV века, было поднесено новобрачным тридцать серебряных чаш и кубков, ожерелье, золотой пояс и более тридцати золотых колец. Во время поздравлений и подношений играла музыка, пелись песни, и так проходило время до обеда. Начало последнего возвещалось барабанным боем. После обеда начинались танцы, продолжавшиеся до самой полуночи. Во время отдыха разносились конфеты, вино, пиво и другие угощения. С наступлением полуночи составлялась новая процессия. Невесту отводили в назначенный для этого покой. Большей частью ее сопровождали родные и шафера, но случалось, что провожатыми делались все присутствующие. Впереди несли свечи, играла музыка, одним словом, получалось впечатление большого торжества. Молодую вел один из шаферов. Когда процессия приходила в опочивальню, шафер усаживал молодую и снимал с ее левой ноги башмачок. Этот башмачок передавался потом одному или нескольким холостякам, бывшим на свадьбе. Надо предполагать, что этим подарком высказывалось пожелание, чтобы получающий его поскорей оставил холостую жизнь.
Следующий за свадьбой день начинался тем, что молодые обменивались подарками (Morgengabe). Подарки вообще составляли неотъемлемую принадлежность свадьбы: дарили: друг друга новобрачные, последним подносили подарки съехавшиеся на свадьбу гости, родители невесты, в свою очередь, дарили различные вещи гостям и слугам, посылали деньги и пищу беднякам, странствующим ученикам, сторожу главной городской башни, слугам при ратуше, слуге погреба, посещавшегося женихом, его учителю, банщику; не забывали при этом палача и могильщиков. Городские советы постоянно стремились уменьшить расходы, соединенные со свадьбами, и, между прочим, ограничивали свадебное торжество одним только днем. Так было, например, в Нюрнберге. Городской совет этого города, определив точно число лиц, приглашаемых на свадьбу, разрешал приглашать лиц, не бывших на свадьбе, преимущественно подруг невесты и ее знакомых дам, на другой день после свадьбы. Для этого устраивался завтрак, главным блюдом которого была яичница; тут подавались различные печенья, овощи, сыр, вино, но яичница первенствовала и украшалась искусственными цветами. Вечер второго дня заканчивался весьма оригинальным «кухонным танцем» (Kiichentanz). Приглашавшиеся, вопреки постановлениям городских властей, гости становились при этом зрителями. Танцевала прислуга, причем каждый из слуг имел при себе какой-нибудь предмет своей специальности, как, например, повар - ложку, заведующий вином - кружку, и т. п. На третий день после свадьбы, если, впрочем, последняя происходила летом, совершалась веселая прогулка в разбитый за городскими стенами сад (Gar-tenfahrt).
Все свадебные торжества заканчивались тем, что новобрачных отводили в их собственный дом. Но бывали случаи, когда молодая долгое время вместе с мужем проживала в доме своих родителей. Нередко подобное проживание предусматривалось контрактом. Перед нами документальное известие. Один бюргер из Франкфурта (Sifried Volker) помолвил свою дочь (за Адольфа Кноблауха) и обещался содержать молодых в своем доме, на своем иждивении, целых четыре года после свадьбы («in sinem huse und in siner koste zu halten») или, в противном случае, уплачивать им по 50 гульденов в год в продолжение того же самого периода времени.
Цехи
Первоначальную городскую общину составляли только потомки первых городских поселенцев, называвшиеся родами, а впоследствии - патрицгиши. Прочие городские обыватели составляли низший слой городского населения. Они платили родовитым гражданам подать и не имели никаких политических прав. Таким образом, городское население разделялась на знать и народ. Но с развитием промышленности и торговли зашевелились и низшие слои городского населения, мелкие торговцы и ремесленники. Они стали группироваться в общества, которые постепенно приобретали право избирать себе из своей среды старшин и управляться ими. Подобные общества и известны под именем цехов. Права цехов уступались им не без борьбы, и вот такая-то борьба занимает немало страниц в истории любого средневекового города на Западе.
Таким образом, западноевропейское общество продолжало развиваться. В XI веке один французский епископ (Адаль-берон) в послании своем, написанном, как и все писалось в ту пору, на латинском языке, высказал следующее положение: все люди делятся, наподобие Святой Троицы, на три класса: первый класс - духовенство, второй - дворянство и третий - вилланы* и крепостные. Призвание первого класса - молитва, второго - битва, а третий класс существует для того, чтобы кормить два первых класса. Без этого, прибавляет поэт-епископ {послание написано стихами), низший класс не имел бы никакого права на жизнь. Но немного времени прошло, и выступил вперед новый класс ~ свободные горожане, управляемые городскими советами. Городское население стало слагаться в определенные формы: возникли цехи, братства или гильдии ремесленников.
Цехи или гильдии ремесленников организовывались постепенно. Не только в разных городах число их было различно, но даже в одном и том же городе число цехов не всегда было одно и то же. Например, в ХШ веке в Страсбурге было только 9 цехов, в XIV столетии число их увеличилось в три раза, а потом снова уменьшилось до 20-ти. Сначала ремесленники, занимавшиеся однородным ремеслом, составляли один цех, а потом этот цех начинал разбиваться на самостоятельные целые. В ХШ веке разделились кузнецы, оружейники, ножовщики, слесари и другие. В отдельные общества выделились ремесленники, приготовлявшие цепи и гвозди. В свою очередь, оружейники разделились на новые общества: одни работали над шлемами, другие - над щитами, третьи - над панцирями и т. д. Не принадлежащему к тому или другому цеху нельзя было заниматься никаким ремеслом. Это разделение приносило громадную пользу в том отношении, что отдельные части известного предмета вырабатывались безукоризненно хорошо; неудобство же заключалось в том, что один и тот же предмет должен был пройти целые ряды рабочих рук. Кроме того, ни один из работников не мог сделать целого предмета.
Во главе каждого цеха стоял цеховой старшина, управлявший всеми заведениями данного цеха. В каждом отдельном заведении работой заведовали мастера (Meister, maitre),
помощниками их были подлшстеръя (Geselle, compagnon), a под руководством последних работали ученики (Lehrling, ap-prenti). Число подмастерьев и учеников у одного и того же мастера точно определялось цеховым уставом.
Ученик поступал к мастеру на известное время на выучку. За это он вносил в ремесленную кассу небольшую сумму денег. По прошествии условленного срока (от 5 до 8 лет) цех возводил ученика в звание подмастерья, предварительно убедившись в том, что он обладает необходимыми для этого познаниями. Подмастерье уже получал определенное жалованье и право переходить от одного мастера к другому, но оставаясь в зависимости от своего цеха. Если подмастерье желал сам сделаться мастером, ему необходимо было совершить путешествие для большего ознакомления со своей специальностью и потом выдержать особое испытание. Собрание мастеров данного цеха рассматривало заданную ему для исполнения работ}', и в случае ее удовлетворительности подмастерье удостаивался звания мастера. Мастер получал право открыть свое собственное заведение и становился полноправным членом цехового собрания. Подмастерья подвергались строгому наблюдению, и, кроме знания своего дела, от них требовалось еще хорошее поведение. Те из них, которые совершали что-либо позорное, исключались из своей среды и не могли уже рассчитывать на вторичное принятие в нее. Цеховые законы устанавливали различные правила, обязательные для мастеров. Эти постановления касались не только самого мастерства, но и личности, и частной жизни самих мастеров. Таким образом, подмастерья стояли под наблюдением мастеров, а мастера обязаны были строго исполнять цеховые уставы. Что касается учеников, они были на положении детей, несовершеннолетних.
Принятие ученика в заведение отличалось известной торжественностью. Часто оно происходило в ратуше, перед ратманами. Здесь мальчику объясняли его обязанности, как служебные, так и нравственные. Ему вручался особый ученический билет, и после этого он отпускался к мастеру. «Мастер, берущий к себе ученика, - говорят тогдашние уставы, - должен содержать его день и ночь в своем доме, давать ему хлеба, усердно заботиться о нем, держать его за крепко запертой дверью». Многие цеховые уставы вменяли в обязанность мастерам одевать своих учеников. Бот что говорилось также в то время: «Ученик обязан повиноваться своему мастеру, как родному отцу; утром, и вечером, и во время работы он должен просить у Бога покровительства и помощи, потому что без Бога ничего нельзя сделать… Ученик должен слушать мессу и проповеди по воскресным и праздничным дням и полюбить хорошие книги… Он должен дорожить честью своего мастера и не позорить своего ремесла, ибо оно - свято, и сам он, может быть, сделается когда-нибудь мастером над другими, если захочет того Бог и если сам он того заслужит… Если ученик теряет страх Божий в сердце своем или грешит непослушаньем, его должно сурово наказывать; это принесет благо душе его, а тело должно пострадать, чтобы душа была в лучшем состоянии…» Цеховые уставы, дававшие большие права мастерам над учениками, выражали заботливость и о последних. «Мастер должен так законно исполнять все свои обязанности по отношению к ученику, он должен так верно, так ревностно знакомить его со своим ремеслом, чтобы мог спокойно ответить за это перед Богом». Но виновного мастера постигало также и человеческое наказание. Если случалось, что в конце срока, назначенного для учения, ученик не знал хорошо своего дела по вине своего мастера, его передавали другому мастеру, а прежний хозяин его должен был внести за него плату, а сверх того - установленный штраф в цеховую кассу.
Возведение ученика в звание подмастерья происходило в цеховом собрании. Каждого из мастеров спрашивали о познаниях предстоящего, а последнего спрашивали, не заметил ли он, обучаясь у своего мастера, чего-либо несогласного с интересами его ремесла. Если он заметил что-либо подобное, то обязан был высказаться немедленно здесь же, а потом дать обещание хранить по поводу этого полное молчание. После всех этих расспросов, удостоверившись в нравственных достоинствах испытуемого, приступали к подаче голосов. И молодой человек объявлялся заслуживающим звания подмастерья. Последние подчинялись определенным правилам: вечером они обязаны были возвращаться в определенньш час (в 9 или 10 часов), ночь проводить непременно в доме мастера, не имели права приводить с собою ни подмастерья, ни ученика другого мастера. Игры, особенно игра в кости, были им воспрещены. Но подмастерья все же считались свободными людьми и имели право носить оружие. Последнее право, как вредившее нередко общественному спокойствию, стало сильно ограничиваться ратами, Стремясь оградить свои интересы, кем и как бы они ни нарушались, подмастерья стали составлять свои товарищества, компании, стали сходиться в избранных ими для этого помещениях. Эти собрания составлялись по образцу цеховых. Целью этих собраний были также развлечения.
Забавы, которым предавались подмастерья немецких городов, иногда отличались известной оригинальностью. Для примера остановимся на описании одной из процессий, устраивавшихся ежегодно товариществом подмастерьев башмачного цеха в городе Нюрнберге. Эта процессия называлась «банной». Во время карнавала, в определенный день, собирались в своем общественном здании подмастерья-башмачники, здесь они надевали на себя белые купальные костюмы, головы по крывали такими же белыми шапками и в таком виде, предшествуемые музыкантами, шли по улицам города в баню. Возвращение из бани в здание товарищества совершалось в том же виде и в том же порядке. День оканчивался общим пиром. Но еще большей оригинальностью отличалась праздничная процессия булочников в другом немецком городе {во Фрибурге в обл. Брисгау). Их церковью была домовая капелла местного Свято-Духовского госпиталя. Они собирались в день Нового года в госпитальной зале, а потом со знаменами и музыкой ходили по городским улицам. На знаменах их красовался огромный крендель. Они таскали с собой рождественскую разукрашенную елку. Главный из ремесленников тряс ее, а непрерывно падавшие с веток печенья и фрукты могли подбираться бедным людом. Праздник оканчивался пиром и танцами. Собирались ремесленники-подмастерья в свои общественные здания и для беседы о своих делах. Члены братства созывались обыкновенно следующим образом. Посланному вручали какой-либо предмет, имеющий символическое значение; например, кузнецам посылался гвоздь или молоток; и начинал гулять этот гвоздь или молоток от одного верстака к другому, пока не обходил все. Собрания происходили под председательством старшего подмастерья. В его руках была палка как знак его первенства в собрании, а для установления тишины он прибегал к стуку молотком или ключом.
На прилагаемом рисунке, представляющем копию с произведения одного художника XV века, хорошо изображен уголок комнаты И некоторые предметы обстановки, нами упоминавшиеся. Представленные здесь лица коротают свое время игрой на небольшом ручном органе: один перебирает клавиши, а другая действует мехами.
Если вы перейдете из гостиной (так можно назвать только что описанную комнату) в столовую, вы встретите здесь лишь один новый предмет, несколько напоминающий открытые буфеты. Это ряд полок, расположившихся наподобие лестничных ступеней. На этих полках расставлены лучшие блюда, кружки, кубки, бокалы, сделанные из раскрашенной и глазированной глины, или из стекла, или из олова; были тут также золотые и серебряные сосуды.
Главным предметом в спальне, конечно, была постель. Постельная рама перетягивалась ремнями. На них клали матрац и покрывали его простыней. Наволочки подушек большей частью, как и теперь, делались из белого полотна, но были в употреблении также цветные. Во многих местах необходимуго принадлежность тогдашней постели составлял балдахин. Он представлял собой раму, прикрепленную посредством железных стержней к потолку. Эту раму обтягивали материей: последняя ниспадала до полу, образуя занавески, легко передвигавшиеся на кольцах. Занавеси делались обыкновенно из красного шелка на зеленой шелковой же подкладке. Кольца, на которых передвигались занавеси, замаскировывались длинной бахромой. У постели всегда ставилась ножная скамейка или даже устраивалась ступенька. На полу расстилался ковер. Конечно, прихотливый вкус богатого горожанина сказывался и на внешнем виде постели; как другие предметы домашнего обихода, так и постель украшалась богатой резьбой и нередко представляла собой весьма изящную вещь. В иных домах вместо балдахина устраивали нечто вроде глубокого деревянного шкафа, открытого с одной стороны и имеющего отверстия для доступа воздуха с другой; в подобном шкафу помещали постель. (См. рисунок, изображающий домашний орган.}
Из других предметов домашней обстановки заслуживают нашего внимания большие шкафы для хранения платья и белья. Делались они обыкновенно из дуба или ясеневого дерева. Их матовая поверхность покрывалась резьбой и рисунками. Последние раскрашивались разноцветными красками. Весьма многие из средневековых шкафов сохранились до настоящего времени. Подобно шкафам, красивой отделкой отличались сундуки и ларцы, предназначавшиеся для хранения белья.
Заглянем теперь в кухню, для чего мы должны оставить верхний этаж и спуститься снова вниз. В углублении ее помещается очаг под колпаком, доходящим до самого потолка. Над огнем, разложенным на очаге, висит на цепях большой котел. Вдоль стен стоят столы. На полках и в небольших висячих шкафах расставлены необходимые для приготовления пищи приборы: небольшие сосуды, ножи, ложки и др. Здесь вы видите глиняные кувшины разнообразной формы, высокие кружки из желтой меди с ручками и крышками, ступки. В жилище, рассмотренном нами, мы встретили уже много предметов роскоши. Прошло еще немного времени, и дома богатых бюргеров превратились в дорогие дворцы с великолепной обстановкой: драгоценными плитами, яркими коврами, изящными стеклянными окнами, тонкой резьбой, золотой и серебряной посудой. Одним словом, и в среду немецкого купечества проникла та ослепляющая роскошь, которой так славились еще раньше нидерландские горожане-капиталисты, а также и парижские купцы. Роскошной обстановке соответствовали роскошные костюмы. Богатства и роскошь, появившаяся благодаря им, заметно отразились на самом характере горожанина-капиталиста. Следующие два рассказа очень хорошо характеризуют городских богачей. В конце XIII века прибыл по делу ко двору французского короля один нидерландский купец. Несмотря на свой богатый костюм, на свой великолепный плащ, вышитый золотом и унизанный жемчужинами, купец должен был стоять, так как стулья и скамьи предлагались только лицам духовного и дворянского сословия. Недолго думая, гордый купец снял с себя свой драгоценный плащ, свернул его и уселся на нем. Когда прием кончился и купец выходил из дворцовой залы, королевский служитель заметил оставленный им на полу плащ, поднял его и подал купцу. Но последний отвечал, что не имеет обыкновения уносить с собой скамеек, и оставил свой плащ в пользу королевского служителя. Когда французский король Филипп IV Красивый посетил вместе со своей супругой два нидерландских города (Гент и Брюгге), горожане встретили их так роскошно, местные купчихи разоделись в такие костюмы, украсили себя такими драгоценностями, что королева Анна невольно заметила: «Мне казалось, что здесь только одна королева, а я вижу их более шестисот». Такие же нравы проникли мало-помалу и в среду немецких горожан. Впрочем, и это стремление к роскоши, и это высокомерие рассматриваются совершенно справедливо как ответ со стороны горожан на ту надменность, с которой относились к ним высшие сословия. Надевая на себя роскошные костюмы, окружая себя блестящей, дорогой обстановкой, горожанин находил во всем этом некоторое удовлетворение оскорбляемого в нем чувства человеческого достоинства. К чести горожанина-богача следует отнести его широкую благотворительную деятельность. Он тратил большие деньги не только на безумную роскошь, но также и на пользу меньшей, нуждающейся братии, содействовал устройству больниц и домов для призрения бедных.
Свадьба
В средние века было меньше старых холостяков, чем в наше время. Свадьбы совершались чаще и происходили в более раннем возрасте, чем теперь. Неженатый человек в некоторых городах не мог рассчитывать на повышение. Так, например, в последней четверти XV столетия был издан в Аугсбурге закон, по которому холостяк не мог сделаться ратманом. В цехах {см. о них следующий очерк) постепенно установился обычай, в силу которого неженатый человек не мог получить звания мастера. Вдовцы и вдовы также большей частью женились и выходили замуж. Вдовцы вступали в новый брак спустя каких-нибудь 6-8 месяцев по смерти жены, хотя вдовам полагалось оставаться таковыми в продолжение целого года, который и назывался «годом плача и скорби» (ein Jahr der Klage und des Leids), но они выходили замуж ранее этого срока. Девушки 14-ти или 14 с половиной лет уже выдавались замуж. Обручали же восьмилетних. Обручение считалось в то время главным актом, церковное же бракосочетание только скрепляло его. Сватовство и обручение состояли из трех важнейших моментов. Прежде всего уговаривались относительно подарка, который будет сделан невесте женихом, и о приданом, которое будет дано за невестой. После этого отец давал свое согласие на выдачу дочери замуж, а жених - на женитьбу. Наконец, отец невесты и жених ударяли по рукам, и обручение считалось совершившимся. С течением времени обязательства, которые раньше были устными, стали записываться. Такой контракт составлялся в присутствии свидетелей. За обручением происходила обыкновенно пирушка в невестином доме, в ратуше или даже, что особенно странно на наш взгляд, в монастыре. Б Нюрнберге в 1485 году были запрещены какие бы то ни было празднества в монастырях. Пирушки, следовавшие за обручением, сопровождались танцами и попойкой.
Но вот наступало время совершиться свадьбе, приближалось «высокое время» (hoch Zit), как называли тогда день свадьбы. Дело происходило обыкновенно поздней осенью, «когда полны житницы и погреба, когда наступает время покоя и для поселянина, и для моряка». В иных случаях приглашала гостей на свадьбу сама невеста, в иных занимались этим лица, нарочно для этого дела избираемые женихом и невестой (Hochzeitlader). Они разъезжали верхом в сопровождении нескольких всадников, Они нарочно брали с собой такого человека, который слыл за балагура, умел говорить прибаутками и рифмами, что должно было придавать всему посольству особенно веселый характер. (Такой балагур назывался Hangelein или Hegelein.) Случалось, что участвующие в посольстве наряжались, и устраивалось таким образом нечто вроде маскарада. Любили созывать гостей побольше. Чтобы ограничить размер празднества и расходы, им поглощаемые, городские советы препятствовали большим собраниям и устанавливали нормальное число гостей, больше которого приглашать запрещалось.
За несколько дней до свадьбы или даже накануне ее происходило торжественное шествие невесты в баню, где танцевали и пировали. Этот обычай схож с нашим «девичником».
Наконец поднималось солнце радостного, желанного дня. В одних местах это был четверг, в других пятница. Бракосочетаиие совершалось обыкновенно днем и даже утром, вскоре после обедни. Свадебное торжество открывалось процессиями, сопровождавшими жениха и невесту в церковь. Отправлялись они в церковь не вместе. Невеста ехала с подругами, а иногда также и с шаферами, в экипаже, запряженном четверкой. На невесте - красное атласное платье, кисейный воротник, богато отделанный серебром пояс. На голове у нее легкий венец, осыпанный жемчугом. Жемчуг и великолепное золотое шитье покрывают ее башмаки. Жених со своими провожатыми ехали верхом. И перед невестой, и перед женихом двигались музыканты с флейтами, скрипками, трубами и барабанами. Само собой разумеется, что процессии эти совершались и пешком в тех случаях, когда церковь была близко. Представьте только себе подобное шествие. Музыка, разноцветные и новые одежды, веселые лица, говор, смех, кругом знакомая уже вам панорама средневекового города, а наверху голубое небо, серебристые облачка и яркое солнце, озаряющее всю картину своими золотыми лучами! Когда процессия приближалась к собору, последний как бы приветствовал ее колокольным звоном. Чтобы пономарь не ленился и не скупился, его угощали вином.
Процессия приблизилась к собору. Гостеприимно раскрывался его главный вход. Каменные изображения святых, окруженные каменными же кружевами и цветами, как будто оживились при блеске солнца, в присутствии такого живого собрания, и милостиво смотрит на проходящих под ними людей.
Чудное зрелище представляет внутренность готического собора. Простор, высота, группы соединенных друг с другом высоких колонн, поддерживающих собой стрельчатые арки, переплетающиеся остроконечные арки высокого потолка - все это поражает вас, возвышает ваши чувства, ваши мысли, как бы поднимает вас самих все выше и выше. Только спустя несколько времени начинаете вы осматриваться, осваиваться с отдельными частями грандиозного целого. Только тут вы останавливаете взоры и на высоком алтаре в углублении абсиды*, и на роскошной проповеднической кафедре, украшенной скульптурными изображениями и высоким навесом, только тут вы замечаете изваяния под верхними громадными ок-нами, окаймляющими дивным кружевом весь средний неф, только тут вы начинаете разглядывать разноцветные изображения на стеклах. Колоссальная роза*** над входом, вся составленная из разноцветных стекол, надолго приковывает к себе ваше внимание. Невольно задумываешься, невольно углубляешься в себя.
«Когда вы, - говорит один иностранный исследователь, - вступаете под эти смелые своды, вам чудится, что вас охватывает, завладевает вами новая родина. Она распространяет вокруг вас атмосферу меланхолической мечтательности. Вы чувствуете свое освобождение от жалкого рабства, создаваемого мирскими привязанностями, но в то же время вы ощущаете более крепкие, более обширные связи. Кажется, что Бог, Которого пытается представить себе наша ограниченная природа, обитает на самом деле под этими сводами и нисходит здесь до непосредственного общения со смиренными христианами, преклоняющимися перед Ним. Здесь ничто не напоминает человеческого жилища, здесь забыто все, что окружает наше жалкое существование. Тот, Кому воздвигнут этот дом, - Силен, Велик, Дивен; как Отец милосердый, принимает Он в Свое обиталище нас, слабых, малых, бедных… Средневековое христианство отыскало в готическом стиле гибкий и выразительный, наивный и глубокомысленный язык, который говорил душе, исполненной святого упоения, переливал в нее свою невыразимую поэзию».
Свадебная процессия проникла во внутренность храма. Жених с невестой направляются к главному алтарю. Звуки органа гремят над ними, наполняют собой весь собор. Началось священнодействие, и скоро пронеслись над присутствующими слова священника; «Я соединяю вас в супружество во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» {«Ego conjimgo vos in mat-rimoiiium in nomine Patris, et Filii, et Spirit! Sancti»). И снова запел орган.
Молодые вышли из собора. Жених шел впереди и, дойдя до дома своего тестя, не входил в дом, а дожидался молодой. Когда последняя подходила к дому, он встречал ее. Слуга приносил поднос с фляжкой вина и стаканом. Наполненный вином стакан обходил всех присутствующих гостей, после них пил молодой, а за ним новобрачная. Выпив вино, она перебрасывала кубок через голову. После этого один из шаферов снимал с новобрачного шляпу и покрывал ею голову его молодой жены. Этот обряд как бы облекал ее властью. Сейчас же она первая входила в дом, а за ней все остальные. Разумеется, прежде всего молодые принимали поздравления. Дамы и девушки подходили к невесте, мужчины - к жениху. Тогда же подносились и свадебные подарки. На одной свадьбе, праздновавшейся в середине XV века, было поднесено новобрачным тридцать серебряных чаш и кубков, ожерелье, золотой пояс и более тридцати золотых колец. Во время поздравлений и подношений играла музыка, пелись песни, и так проходило время до обеда. Начало последнего возвещалось барабанным боем. После обеда начинались танцы, продолжавшиеся до самой полуночи. Во время отдыха разносились конфеты, вино, пиво и другие угощения. С наступлением полуночи составлялась новая процессия. Невесту отводили в назначенный для этого покой. Большей частью ее сопровождали родные и шафера, но случалось, что провожатыми делались все присутствующие. Впереди несли свечи, играла музыка, одним словом, получалось впечатление большого торжества. Молодую вел один из шаферов. Когда процессия приходила в опочивальню, шафер усаживал молодую и снимал с ее левой ноги башмачок. Этот башмачок передавался потом одному или нескольким холостякам, бывшим на свадьбе. Надо предполагать, что этим подарком высказывалось пожелание, чтобы получающий его поскорей оставил холостую жизнь.
Следующий за свадьбой день начинался тем, что молодые обменивались подарками (Morgengabe). Подарки вообще составляли неотъемлемую принадлежность свадьбы: дарили: друг друга новобрачные, последним подносили подарки съехавшиеся на свадьбу гости, родители невесты, в свою очередь, дарили различные вещи гостям и слугам, посылали деньги и пищу беднякам, странствующим ученикам, сторожу главной городской башни, слугам при ратуше, слуге погреба, посещавшегося женихом, его учителю, банщику; не забывали при этом палача и могильщиков. Городские советы постоянно стремились уменьшить расходы, соединенные со свадьбами, и, между прочим, ограничивали свадебное торжество одним только днем. Так было, например, в Нюрнберге. Городской совет этого города, определив точно число лиц, приглашаемых на свадьбу, разрешал приглашать лиц, не бывших на свадьбе, преимущественно подруг невесты и ее знакомых дам, на другой день после свадьбы. Для этого устраивался завтрак, главным блюдом которого была яичница; тут подавались различные печенья, овощи, сыр, вино, но яичница первенствовала и украшалась искусственными цветами. Вечер второго дня заканчивался весьма оригинальным «кухонным танцем» (Kiichentanz). Приглашавшиеся, вопреки постановлениям городских властей, гости становились при этом зрителями. Танцевала прислуга, причем каждый из слуг имел при себе какой-нибудь предмет своей специальности, как, например, повар - ложку, заведующий вином - кружку, и т. п. На третий день после свадьбы, если, впрочем, последняя происходила летом, совершалась веселая прогулка в разбитый за городскими стенами сад (Gar-tenfahrt).
Все свадебные торжества заканчивались тем, что новобрачных отводили в их собственный дом. Но бывали случаи, когда молодая долгое время вместе с мужем проживала в доме своих родителей. Нередко подобное проживание предусматривалось контрактом. Перед нами документальное известие. Один бюргер из Франкфурта (Sifried Volker) помолвил свою дочь (за Адольфа Кноблауха) и обещался содержать молодых в своем доме, на своем иждивении, целых четыре года после свадьбы («in sinem huse und in siner koste zu halten») или, в противном случае, уплачивать им по 50 гульденов в год в продолжение того же самого периода времени.
Цехи
Первоначальную городскую общину составляли только потомки первых городских поселенцев, называвшиеся родами, а впоследствии - патрицгиши. Прочие городские обыватели составляли низший слой городского населения. Они платили родовитым гражданам подать и не имели никаких политических прав. Таким образом, городское население разделялась на знать и народ. Но с развитием промышленности и торговли зашевелились и низшие слои городского населения, мелкие торговцы и ремесленники. Они стали группироваться в общества, которые постепенно приобретали право избирать себе из своей среды старшин и управляться ими. Подобные общества и известны под именем цехов. Права цехов уступались им не без борьбы, и вот такая-то борьба занимает немало страниц в истории любого средневекового города на Западе.
Таким образом, западноевропейское общество продолжало развиваться. В XI веке один французский епископ (Адаль-берон) в послании своем, написанном, как и все писалось в ту пору, на латинском языке, высказал следующее положение: все люди делятся, наподобие Святой Троицы, на три класса: первый класс - духовенство, второй - дворянство и третий - вилланы* и крепостные. Призвание первого класса - молитва, второго - битва, а третий класс существует для того, чтобы кормить два первых класса. Без этого, прибавляет поэт-епископ {послание написано стихами), низший класс не имел бы никакого права на жизнь. Но немного времени прошло, и выступил вперед новый класс ~ свободные горожане, управляемые городскими советами. Городское население стало слагаться в определенные формы: возникли цехи, братства или гильдии ремесленников.
Цехи или гильдии ремесленников организовывались постепенно. Не только в разных городах число их было различно, но даже в одном и том же городе число цехов не всегда было одно и то же. Например, в ХШ веке в Страсбурге было только 9 цехов, в XIV столетии число их увеличилось в три раза, а потом снова уменьшилось до 20-ти. Сначала ремесленники, занимавшиеся однородным ремеслом, составляли один цех, а потом этот цех начинал разбиваться на самостоятельные целые. В ХШ веке разделились кузнецы, оружейники, ножовщики, слесари и другие. В отдельные общества выделились ремесленники, приготовлявшие цепи и гвозди. В свою очередь, оружейники разделились на новые общества: одни работали над шлемами, другие - над щитами, третьи - над панцирями и т. д. Не принадлежащему к тому или другому цеху нельзя было заниматься никаким ремеслом. Это разделение приносило громадную пользу в том отношении, что отдельные части известного предмета вырабатывались безукоризненно хорошо; неудобство же заключалось в том, что один и тот же предмет должен был пройти целые ряды рабочих рук. Кроме того, ни один из работников не мог сделать целого предмета.
Во главе каждого цеха стоял цеховой старшина, управлявший всеми заведениями данного цеха. В каждом отдельном заведении работой заведовали мастера (Meister, maitre),
помощниками их были подлшстеръя (Geselle, compagnon), a под руководством последних работали ученики (Lehrling, ap-prenti). Число подмастерьев и учеников у одного и того же мастера точно определялось цеховым уставом.
Ученик поступал к мастеру на известное время на выучку. За это он вносил в ремесленную кассу небольшую сумму денег. По прошествии условленного срока (от 5 до 8 лет) цех возводил ученика в звание подмастерья, предварительно убедившись в том, что он обладает необходимыми для этого познаниями. Подмастерье уже получал определенное жалованье и право переходить от одного мастера к другому, но оставаясь в зависимости от своего цеха. Если подмастерье желал сам сделаться мастером, ему необходимо было совершить путешествие для большего ознакомления со своей специальностью и потом выдержать особое испытание. Собрание мастеров данного цеха рассматривало заданную ему для исполнения работ}', и в случае ее удовлетворительности подмастерье удостаивался звания мастера. Мастер получал право открыть свое собственное заведение и становился полноправным членом цехового собрания. Подмастерья подвергались строгому наблюдению, и, кроме знания своего дела, от них требовалось еще хорошее поведение. Те из них, которые совершали что-либо позорное, исключались из своей среды и не могли уже рассчитывать на вторичное принятие в нее. Цеховые законы устанавливали различные правила, обязательные для мастеров. Эти постановления касались не только самого мастерства, но и личности, и частной жизни самих мастеров. Таким образом, подмастерья стояли под наблюдением мастеров, а мастера обязаны были строго исполнять цеховые уставы. Что касается учеников, они были на положении детей, несовершеннолетних.
Принятие ученика в заведение отличалось известной торжественностью. Часто оно происходило в ратуше, перед ратманами. Здесь мальчику объясняли его обязанности, как служебные, так и нравственные. Ему вручался особый ученический билет, и после этого он отпускался к мастеру. «Мастер, берущий к себе ученика, - говорят тогдашние уставы, - должен содержать его день и ночь в своем доме, давать ему хлеба, усердно заботиться о нем, держать его за крепко запертой дверью». Многие цеховые уставы вменяли в обязанность мастерам одевать своих учеников. Бот что говорилось также в то время: «Ученик обязан повиноваться своему мастеру, как родному отцу; утром, и вечером, и во время работы он должен просить у Бога покровительства и помощи, потому что без Бога ничего нельзя сделать… Ученик должен слушать мессу и проповеди по воскресным и праздничным дням и полюбить хорошие книги… Он должен дорожить честью своего мастера и не позорить своего ремесла, ибо оно - свято, и сам он, может быть, сделается когда-нибудь мастером над другими, если захочет того Бог и если сам он того заслужит… Если ученик теряет страх Божий в сердце своем или грешит непослушаньем, его должно сурово наказывать; это принесет благо душе его, а тело должно пострадать, чтобы душа была в лучшем состоянии…» Цеховые уставы, дававшие большие права мастерам над учениками, выражали заботливость и о последних. «Мастер должен так законно исполнять все свои обязанности по отношению к ученику, он должен так верно, так ревностно знакомить его со своим ремеслом, чтобы мог спокойно ответить за это перед Богом». Но виновного мастера постигало также и человеческое наказание. Если случалось, что в конце срока, назначенного для учения, ученик не знал хорошо своего дела по вине своего мастера, его передавали другому мастеру, а прежний хозяин его должен был внести за него плату, а сверх того - установленный штраф в цеховую кассу.
Возведение ученика в звание подмастерья происходило в цеховом собрании. Каждого из мастеров спрашивали о познаниях предстоящего, а последнего спрашивали, не заметил ли он, обучаясь у своего мастера, чего-либо несогласного с интересами его ремесла. Если он заметил что-либо подобное, то обязан был высказаться немедленно здесь же, а потом дать обещание хранить по поводу этого полное молчание. После всех этих расспросов, удостоверившись в нравственных достоинствах испытуемого, приступали к подаче голосов. И молодой человек объявлялся заслуживающим звания подмастерья. Последние подчинялись определенным правилам: вечером они обязаны были возвращаться в определенньш час (в 9 или 10 часов), ночь проводить непременно в доме мастера, не имели права приводить с собою ни подмастерья, ни ученика другого мастера. Игры, особенно игра в кости, были им воспрещены. Но подмастерья все же считались свободными людьми и имели право носить оружие. Последнее право, как вредившее нередко общественному спокойствию, стало сильно ограничиваться ратами, Стремясь оградить свои интересы, кем и как бы они ни нарушались, подмастерья стали составлять свои товарищества, компании, стали сходиться в избранных ими для этого помещениях. Эти собрания составлялись по образцу цеховых. Целью этих собраний были также развлечения.
Забавы, которым предавались подмастерья немецких городов, иногда отличались известной оригинальностью. Для примера остановимся на описании одной из процессий, устраивавшихся ежегодно товариществом подмастерьев башмачного цеха в городе Нюрнберге. Эта процессия называлась «банной». Во время карнавала, в определенный день, собирались в своем общественном здании подмастерья-башмачники, здесь они надевали на себя белые купальные костюмы, головы по крывали такими же белыми шапками и в таком виде, предшествуемые музыкантами, шли по улицам города в баню. Возвращение из бани в здание товарищества совершалось в том же виде и в том же порядке. День оканчивался общим пиром. Но еще большей оригинальностью отличалась праздничная процессия булочников в другом немецком городе {во Фрибурге в обл. Брисгау). Их церковью была домовая капелла местного Свято-Духовского госпиталя. Они собирались в день Нового года в госпитальной зале, а потом со знаменами и музыкой ходили по городским улицам. На знаменах их красовался огромный крендель. Они таскали с собой рождественскую разукрашенную елку. Главный из ремесленников тряс ее, а непрерывно падавшие с веток печенья и фрукты могли подбираться бедным людом. Праздник оканчивался пиром и танцами. Собирались ремесленники-подмастерья в свои общественные здания и для беседы о своих делах. Члены братства созывались обыкновенно следующим образом. Посланному вручали какой-либо предмет, имеющий символическое значение; например, кузнецам посылался гвоздь или молоток; и начинал гулять этот гвоздь или молоток от одного верстака к другому, пока не обходил все. Собрания происходили под председательством старшего подмастерья. В его руках была палка как знак его первенства в собрании, а для установления тишины он прибегал к стуку молотком или ключом.