Если «отвечаешь головой» – то нужно было бы выделять и соответствующую охрану. Как ни надеялся на себя Черевач, а поправка на случайности не исключалась.
   Однако он недооценил своего куратора. Подъехав к указанному офису, увидел около входа двух курящих «качков» из собственной службы охраны. Несмотря на то что он сам прибыл на полчаса раньше назначенного времени, те уже истоптали весь асфальт вокруг крылечка.
   Узнав авто начальника, они облегченно расслабились, но подходить к машине и подчеркивать свое знакомство с Черевачом не стали.
   Вместо «дипломата» сухощавый, в клубном малиновом пиджаке охранник вручил в своем кабинете портфель не портфель, а что-то похожее на инкассаторскую сумку. Из металлической ручки, словно шнур из пылесоса, вытащил узкий ремень с застежкой, захлопнул ее на запястье Черевача. Ключик положил себе в карман.
   – Привезешь обратно – открою.
   Это было уже хоть что-то похожее на самые серьезные меры предосторожности. А скорее всего начальник охраны «Ориона» действовал втайне от своего шефа и подстраховывался для себя лично. Но это Черевача, спокойно направившегося к выходу из кабинета, уже не касалось.
   А зря.
   Сразу за дверью он был схвачен под руки, развернут и приставлен лицом к стене. И его собственные, и охранники «Ориона» были точно так же блокированы в другом конце холла, а перед выбежавшим на шум малиновым охранником предстал… Борис Соломатин. В суматохе схватки Иван не заметил его, похоже, что и тот особо не присматривался, кого берут его подчиненные, дожидаясь конца действа у соседней двери.
   – Господин Буслаев? Налоговая полиция, – предъявил Соломатин свое удостоверение побледневшему начальнику охраны. Нельзя людям, которые знают за собой такой недостаток, носить яркие костюмы – слишком заметна реакция.
   Но, надо отдать должное Буслаеву, он достаточно быстро приобрел естественный цвет лица и, стараясь казаться невозмутимым, потребовал:
   – Ваше предписание на проверку.
   В руках Соломатина появилась еще одна бумажка, которую начальник охраны внимательно прочел. Оглядев расставленных у стен своих охранников, кивнул на них:
   – Попрошу решение судьи на проведение подобных действий.
   Он, надо думать, прекрасно знал как свои права, так и обязанности налоговой полиции. Но и Соломатин приехал сюда не наобум, не ради того, чтобы увидеть в очередной раз своего бывшего друга. Появился еще один документ, также внимательно изученный Буслаевым. Ивану даже показалось, что начальник охраны просто выигрывает время, приходит в себя и думает, что предпринять. Да, если он передавал сумку без разрешения шефа, то парню труба, за Можай уж точно загонят. Но каждому свое.
   А Соломатин стоит, улыбается, дает это самое время, потому что знает: за ним – закон. Поэтому – сама любезность. Хотя охрану – мордой об стену. А как отреагирует, увидев, кого взял в свои сети? А может, все он знает – за чем и за кем ехал? Насколько объясняла обязанности офицеров в налоговой полиции Людмила, у них главное действующее лицо – оперативники. А Соломатин – офицер физзащиты, всего-навсего старший оперативно-боевой группы. И если здесь распоряжается он, то вывод в самом деле неутешителен: полиция приехала не с финансовой проверкой, а по конкретному поводу. По поводу «дипломата», то бишь сумки.
   Черевач попытался незаметно подтянуть ее под себя, но державший его за плечи полицейский, в камуфляже без малейшего признака любезности вернул его в прежнее положение. «Отвечаешь головой», – предупреждал коротышка о документах, которые должен был получить. Если бы не появление Соломатина, который уж точно не в сговоре с Асафом, то можно было бы даже предположить, что тот устраивает последнюю проверку и хочет оценить реакцию начальника охраны на подобное развитие событий. Но сейчас не проверка. И его, позорно грубо, плохо выполнившего свое дело, завтра лишат работы. А заодно прекраснейшей шоколадной «БМВ», к которой он уже успел привыкнуть. И зарплаты, на которую можно шикануть с красивой женщиной в любом ресторане – и не один раз. На сгоревшего коллегу плевать, нечего было вилять задницей перед всеми. Он, лично он, Иван Черевач, не желает пересаживаться обратно в «москвич» – и это еще при условии, что его обратно примут в старой «конторе». Он не желает менять ничего в сложившемся жизненном раскладе. И поэтому – надо бежать. Вырываться. Или хотя бы сделать попытку. Бездействия коротышка не простит. Полиция приехала проверять офис? Вот и проверяйте офис. У нее есть предписание судьи нейтрализовать охрану? Офисную и нейтрализуйте. А он делает ручкой. Да-да, он поведет себя нагло и вызывающе. И пусть кому-то не покажется, будто таким образом он спасает свое самолюбие. Он на самом деле плевать хотел с высокой колокольни на всех, кто якобы добился в жизни большего, чем он.
   Еще раз оглядев холл, совершенно уверенный, что Соломатин выставил свой пост и снаружи – одну ведь бурсу заканчивали, конечно, выставил! – тем не менее примерился к прыжку.
   Сбить охранника, придерживающего его сзади, – не проблема. Основное – за уличной дверью. Она открывается внутрь – это минус, потеряется несколько мгновений. К тому же он не помнил, насколько туга пружина. Не отложилось в памяти. Его охранники приперты к стенкам по обе стороны от двери – это минус уже Соломатину, в случае необходимости они не смогут стрелять, не рискуя задеть друг друга. На улице темнота – это плюс: он готов бежать как заяц и даже оставляет машину. За сохранность сумки он наверняка получит две взамен. Свет в холле слишком яркий – это минус: трудно будет сразу узреть тех, оставшихся на улице. Как же проморгали появление полиции его служивые? Это тоже урок на будущее: нечего согласительно кивать, даже Асафу, когда дело касается надежности в подборе людей. Взять верных – это еще не значит получить надежных. Чего он боится засвечивать их? В Москве более четырехсот частных охранных фирм, все берут у той же милиции в аренду оружие – по три миллиона за ствол. Кто и кого отследит в этой огромнейшей армии вооруженных людей?
   Но это – проблемы будущего. Соломатин заканчивает разговор с малиновым пиджаком, поворачивается. Внимание полицейских переключается на него – и именно в этот единственно выигрышный миг Иван, не глядя, только на предположение врезал каблуком тяжелого армейского полуботинка в подколенную чашечку стоявшего сзади часового. Тот охнул, разжал от боли пальцы, и этого хватило, чтобы отпрыгнуть в сторону двери. Боковым зрением лишь увидел, как бросился вслед за ним Борис.
   Дверь оказалась все-таки достаточно тугой. И именно на этом, практически единственном минусе Соломатин перехватил его. И даже не его: нападающие и догоняющие инстинктивно стараются схватить то, что принадлежит им. Или должно принадлежать.
   Борис ухватился за сумку. Дернул ее к себе настолько сильно, что Иван, готовый вырваться в уже образовавшийся простор на волю, влетел обратно в зал. Разжал пальцы. Не удержавшийся на ногах Соломатин полетел вместе с сумкой в обратную сторону. Прихваченный к запястью ремень начал разматываться, словно собачий поводок, из ручки сумки. Натянулся, и Иван дернул его на себя, стараясь вернуть добычу. И тогда уже Борис, из двух зол выбирая меньшее, на всякий новый непредвиденный случай распахнул сумку, чтобы выхватить оттуда документы. И тут же отпрянул от вырвавшегося изнутри клуба оранжевого дыма. Когда-то он слышал о самоликвидирующихся документах, когда их без определенной последовательности пытаются достать из хранилища, но чтобы это произошло именно с ним!..
   Случившееся не менее изумило и Черевача: он замер, глядя на расстилающийся дым, и даже не обратил особо внимания на вбежавших с улицы полицейских. Они сначала коленями прижали его к полу, заломили руки, а затем вздернули к стене. Соломатин, медленно вставая на ноги, перевел наконец взгляд с бесполезной теперь сумки на того, кто владел ею. И вздрогнул – откровенно, не успев погасить силой воли первую реакцию.
   – Привет, – усмехнулся ему Иван. – Нам пора бы уже и выпить за встречу.
   Таким же ошарашенным он сам был несколько минут назад, но на высоте положения, как правило, всегда оказывается тот, кто первый приготовился к неожиданности.
   Полицейские, удивившись фамильярности задержанного, посмотрели на своего командира. Тот медленно оправлялся от всего свершившегося – и от исчезновения документов, и от встречи с Иваном.
   – Извини, ты пришел проверять офис или задерживать меня и моих людей? – не менее пристрастно, чем накануне растерянно глядящий на дымящуюся сумку малиновый начальник охраны, поинтересовался у Соломатина издевательским тоном Черевач. Именно такой тон мог привести его самого в чувство, не позволить упасть перед Борисом столь низко и откровенно…
   – Они пришли проверять офис, – неожиданно подключился к разговору Буслаев.
   Видимо, у него созрела какая-то идея, потому что он весь навострился, взъерошился. Может, еще и расскажет хозяину, как налоговая полиция ворвалась в офис, а он спасал документы. Вообще-то из любой ситуации можно выкрутиться, нужно лишь пошевелить мозгами.
   – А я заехал к своему другу узнать, который час, и тут меня и моих людей хватают, портят мое имущество, – кивнул Черевач на валяющуюся сумку. – Господин капитан, у вас есть разрешение именно на наше задержание и применение насилия? Чувствую, что нет. Тогда попросил бы дать команду освободить нас и хотя бы извиниться.
   На этот раз вперед выступил полицейский, которого Иван приложил ботинком, и стало ясно, что сейчас ему будут извинения. Однако он успел предупреждающе произнести:
   – А то ведь за превышение власти и нанесение морального ущерба суд может прописать такую сумму, что всей налоговой полицией не расплатитесь. Ну, так как?
   Держать задержанных в самом деле теперь не имело смысла, и Борис дал команду отпустить их. Подчиненные с неохотой выполнили приказ, сгрудились у дверей. Обеим сторонам стало окончательно ясно, ради чего здесь варилась эта каша. Но дым, даже такой красивый на цвет, к делу не пришьешь. Скажут, что хлопушки к Новому году везли, а они от неосторожного обращения с ними взяли и взорвались. Беда-то какая!
   – Так как насчет извинений? – продолжал в открытую наглеть Иван, отрезая перочинным ножом ременную петлю на своем запястье. Начальник охраны, не желавший скорее всего доставать ключик и демонстрировать тем самым истинного хозяина сумки, благодарно прикрыл веки: хорошо.
   – Ты знаешь, я хочу пока одного: чтобы мы с тобой больше никогда не встречались в подобных ситуациях, – вплотную подойдя к Черевачу, проговорил Борис.
   Неужели они когда-то были не разлей вода? Хотели назвать именами друг друга своих сыновей? Неужели, что еще ненормальнее, он вынужден сегодня говорить такие слова?
   – А это ты во всем виноват, – пожал плечами Иван. – Куда ни явлюсь – всюду ты. Прямо наваждение какое-то. Ты что за мной ходишь?
   Нет, это был сон. Жизнь не должна была развести их так далеко.
   – Ладно, что спорить. Но извинения за тобой, – простил Черевач. – Адью, ребята. А нам в самом деле лучше не встречаться, – повторил он пожелание Бориса, указав на него пальцем.
   И готов был презирать самого себя за такое поведение.

23

   Моржаретову было не до переживаний и душевных треволнений Соломатина. Нельзя сказать, что он не огорчился по поводу исчезнувших документов, но все равно не настолько, чтобы хвататься за голову.
   Добывать списки – задача службы собственной безопасности, у оперативников же своих забот полон рот. Просто он сделал себе зарубку на память: коммерсанты начали делать заказы в НИИ стали, а это именно там по отдельным проектам изготовлялись раньше такие же сумки и «дипломаты» для разведчиков. По привычке он поискал в старых записях телефон одного из своих бывших сокурсников по «вышке», занимавшегося чем-то похожим, переписал его в новый еженедельник. Да, жизнь идет вперед, и нужно приспосабливаться и предугадывать подобные ситуации. Хотя бы ради того, чтобы не лишиться всех экземпляров «черного списка».
   Ничем особо не порадовал и Вараха. Вместо толстяка на встречу прибыл ранее нигде не мелькавший и ничем не выделяющийся парень, назвавшийся Иваном. Хотя одной его фразы, будто Василий Васильевич перешел на другую работу, хватило, чтобы предположить: тот где-то прокололся и выведен из игры.
   Огорчившийся Глебыч предположил даже больше:
   – Скорее всего он вообще убран. Сейчас не церемонятся.
   По его же сведениям, сибиряки и москвичи после серии взаимных подрывов чуть притихли, выясняя отношения через посредников. Сам МУР за подобные разборки, надо думать, беспокоился не очень сильно, относя их к разряду «санитарных», и только отслеживал ситуацию, сам не зарываясь в конфликт.
   Фоторобот нового связного составили без особых хлопот, а по заданным им Варахе вопросам пока трудно было определить, на что конкретно нацеливаются новые «нефтяные короли». Могло быть и так, что полицейского просто прибирали к рукам и приручали на будущее.
   Зато работающий «под крышей» в околонефтяных кругах оперативник одновременно с докладами из черноморских и балтийских морских портов доложил: первая партия сырья от «Южного креста» ушла по назначению – в Африку. Таможня во всех трех случаях развела руками: документы в порядке, а если у кого-то имеются подозрения, то работайте сами, мы же задерживать груз не имеем права.
   На то, что нефть уходила по цене значительно ниже мировой, тоже никакой управы не имелось: это квота региона, и он вправе распоряжаться ею так, как посчитает нужным. В данном случае договор был составлен на бартерную поставку в Сибирь вещей и продуктов в течение полугода. Как это будет происходить на деле, Моржаретов мог предсказать с точностью до рублей и минут.
   Первую партию вещей, на очень незначительную сумму, господин Козельский поставит сразу, а остальные деньги на эти самые полгода пустит в свой оборот. Потом, когда инфляция съест за это время сотни тысяч долларов, он или начнет судебную тяжбу, на которую у российской стороны просто не хватит денег, нервов и хороших юристов, или отделается каким-нибудь презентом руководству региона.
   Прорабатывая в уме около сорока позиций по нефтяному клубку, полковник лепил уже и определенную форму, затаенно чувствуя под пальцами ее определяющиеся контуры. Теперь почти не оставалось сомнений, что именно «Южный крест» стравил Сибирь и центр, чтобы самому проскочить в образовавшуюся щель. Добился квоты. Ведет двойную бухгалтерию. То, что нефть идет в Африку, а там следует искать политику, это уже не его заботы, хотя распутать этот узелок чисто профессионально тоже бьшо бы интересно.
   В поиске новых зацепок он даже послал в Сибирь Тарахтелюка проверить первые контейнеры, прибывшие по бартеру взамен нефти. Костя, обернувшийся довольно-таки быстро, плевался и негодовал:
   – Пришел «секонд хенд», то есть «вторые руки», «бывшее в употреблении». Да все эти поношенные вещи скорее всего собрала за два дня какая-нибудь религиозная сердобольная община под эгидой пожертвований несчастным замерзающим детям Сибири, и бартером здесь не пахнет.
   – Что таможня? – постарался уйти от эмоций Моржаретов.
   – А что таможня? Она почему-то проверила как раз те единственные пять тюков, где были новые вещи – они и достались начальству. Да еще под вспышки фотокамер.
   – Цена контейнера?
   – Значительно превышает транспортные расходы и совершенно не соответствует цене прибывшего товара.
   – Значит, какая-то часть денег уже отмыта, все честь по чести. Только в стране ни нефти, ни налогов, ни товаров. – Тарахтелюк привез грустные сообщения, но они дополняли общую картину, и Моржаретов обязан был допытываться: – Что еще хорошего в Сибири?
   – Знаете, Серафим Григорьевич, что удивляет: при кажущемся нормальном ходе производственной деятельности, извините за казенный язык, – полная, абсолютная неплатежеспособность предприятий.
   – Не резко ли?
   – Буровые нефть качают, труба ее глотает, эшелоны идут – то есть продукция сбывается, она высокорентабельна. Отрасль работает в непрерывном режиме, зарплата у рабочих одна из самых высоких по стране – и при всем при этом отсутствие собственных денег. Живут только на займах и, как правило, иностранных.
   – Ты хочешь сказать, что наша нефть стала практически не нашей?
   – Я боюсь это говорить, но, видимо, на самом деле так.
   – Тогда это национальная финансовая катастрофа.
   Тарахтелюк вздохнул и ничего не стал отвечать: что выпускать пар без толку. Тем более, когда посмотрел на многое своими глазами. Ну как объяснить, что при полном отсутствии собственных оборотных средств всякие нефтяные АО ухитряются строить гостиницы в Греции и проводить там совещания руководящих работников. Каким образом берутся якобы под нефть кредиты у государства и тут же выделяются сомнительным лицам под сомнительные операции. Откуда средства на загранкомандировки первых лиц совместно с чадами и домочадцами…
   Ох, шальные деньги крутятся вокруг нефти. Ох, шальные…
   – И уличить их можно только по документам. А документов пока нет, – пробежав глазами отчет о поездке начальника отдела, озабоченно проговорил Моржаретов. Он словно оправдывался перед подчиненным за то, что они бессильны перед существующими законами. С ними не то что мошенника арестовать, а самим впору не сесть бы за решетку. Всем департаментом.
   – На всякий случай узнал, что два человека из администрации региона и два руководителя – от нефтедобытчиков и торговли нефтепродуктами – ровно через неделю едут в Москву на какой-то симпозиум, – выложил последнее сообщение Тарахтелюк.
   – Ты считаешь это странным? – насторожился и Моржаретов.
   – Не знаю. Но факт есть. Может, попытаться узнать, какие симпозиумы, кто и по какой теме проводит в это время в Москве?
   – А тебе не кажется, что это не менее трудно, чем найти иголку в стоге сена? – сразу определил степень сложности начальник управления, тем не менее соглашаясь на предложение. – Но принимается. Я поручу это дело розыскникам, а ты продолжай заниматься чисто анализом. Спасибо за поездку. Отдыхай.
   – Так отдыхать или продолжать заниматься своим делом? – впервые перенял манеру начальника Тарахтелюк, попытавшись своей долговязой фигурой даже изобразить знак вопроса.
   Моржаретов удивленно посмотрел на него, не зная, погордиться собой или, наоборот, погрустить, что даже Костя под его влиянием меняет какие-то свои привычки. Ни на чем не остановился и пригрозил:
   – Иди, а то накажу.

24

   Провал операции по добыче «черного списка» будто открыл дверь для неудач, обрушившихся на Бориса Соломатина.
   Перенервничав и устав от сочувственных взглядов своих подчиненных, к месту вспомнив, что после войны в Таджикистане еще не держал в руках рюмку за удачное возвращение – впрочем, тут же поправил себя, что поднимал ее у Людмилы, до рта донести только не успел, – собрав все это воедино, Борис плюнул на условности и после службы зашел в «Что делать?».
   Ответа, конечно, там не нашел, заказал сто граммов «Богатырской» и отдельно еще бутылку – первый прокол еще более, чем первый успех, надо отметить. Чтобы не повторялся. А заодно и посмотрел место, где они должны были первый раз встретиться с Людмилой-царевной-княгиней-хамелеоном. Все наперекосяк.
   Но если бы только наперекосяк. Уже в электричке, по дороге домой, все стало вверх дном.
   Он, идиот, еще специально выбрал вагон, в котором горела всего одна лампочка. Не хотелось никого видеть. И именно там его, прикорнувшего, на каком-то перегоне обступили шестеро подвыпивших парней.
   Не желая ни с кем иметь дело, а тем более вступать в перепалки и драки, Борис попытался перейти в соседний вагон. Но его неожиданно, без всяких разговоров типа «дай прикурить», сзади ударили бутылкой по голове, сбили с ног. Никогда раньше он не прикидывал, где неудобнее всего драться. Теперь понял сразу – в электричке, где ни рукой не взмахнуть, ни пустить в ход ноги. Тем более, если плывет все перед глазами от удара по голове…
   Очнулся глубокой ночью под лавкой. Электричка стояла в тупике, в окна не проглядывалось ни единого огонька, и первое, о чем он подумал, – никуда не бежать и никого не звать. Ныла голова, он чувствовал, что заплыл правый глаз и распухли губы, хотя и не помнил, когда его били по лицу.
   Спохватившись, ощупал карманы. Деньги оказались на месте, но зато нигде не попадалась корочка удостоверения. Пошарив рукой вокруг, наткнулся на валявшуюся на полу сумку. Все цело, кроме бутылки водки. Однако запах спиртного вокруг стоял такой устойчивый, что Борис потрогал свою одежду. Так и есть, водку вылили на него самого, когда он был без сознания. Вот сволочье! Но и он тоже, конечно, хорош: позволил кому-то стоять у себя за спиной. Да еще ручки-ножки берег, боялся набить синяки. Посадили ему. На физиономию. Нужно будет видеть, каким он завтра утром явится на службу.
   Осторожно прислушиваясь к себе, Борис размялся, прошелся по вагону. Глаза постепенно привыкали к темноте, и уже различались вагоны на соседних путях. Еще раз пошарив по полу в поисках удостоверения, решил идти в последний вагон, чтобы оттуда выбраться на станцию. Электричка шла до Малоярославца, значит, он скорее всего в этом городе. Который час?
   Вскинул руку. И новая боль пронзила тело – часов не оказалось тоже. Надиных часов! Это, несомненно, оказалось самой существенной потерей: исчез подарок, что все эти годы связывал его с той, которую любил и любит. А сам побит и запихнут под лавку. Да и вся удачливая на первый взгляд его служба тоже представилась мифом – ведь ни семьи, ни дома, ни теперь уже и армейских погон.
   И в этот момент все, что держалось в нем все эти годы под стальным обручем, что сдерживалось и не подпускалось к размышлениям, прорвалось. Захотелось застонать, дать вырваться боли вместе с этим стоном. Слезам дать вырваться, а вместе с ними – и накопленному за все эти годы отчаянию. Ему некому было нести свои печали и радости. Его домом была собственная душа, собеседником – тоже душа, и вот и она переполнилась через край, выплеснулась наружу.
   Не о мщении рыдал-думал Соломатин – эти подонки из электрички почему-то даже не вспоминались. Не в них была суть.
   О потерянном и не приобретенном взамен думалось в раскалывающей от боли голове. О том, что даже и сейчас некуда и не к кому просто постучаться в дверь. Он никогда не думал, что, кроме свободного рая, одиночество еще несет в себе такую же равную долю ада.
   И поняв, что идти все равно некуда, что утра придется дожидаться в любом случае, бросил сумку под голову и лег на лавку. Его дом там, где застала ночь. Утром разберется, что к чему. А скорее всего ни в чем он разбираться не станет. Раз допустил, что его смогли ударить, то теперь и валяйся на лавке с побитой мордой. Наука на будущее.
   На удивление, он почти сразу уснул – наверное, сам организм требовал отдыха после ударов по голове. Провалился в манящую темноту, предвкушая, что как раз там, в темноте, может прийти успокоение. А именно его он жаждал больше всего.
   Но оттуда, из лечебной пустоты и легкости его вновь грубо, насильно вырвали, встряхнули. С усилием и сожалением расставаясь с полузабытьем, Борис приоткрыл целый глаз. Успокоенно тут же прикрыл его, рассмотрев серую милицейскую форму. К встрече с новыми или с теми же самыми подонками он не был готов, он бы и не успел собраться, чтобы принять бой, – отделали бы как отбивную. А милиция – это почти хорошо…
   – Встать! – властно потребовал зычный, совсем не утренний голос.
   – Я свой, – попытался смягчить крик команды Борис, привставая с сиденья.
   Однако его буквально сдернули с лавки. Схватив за подбородок, прижали голову к спинке сиденья. Удар пришелся по старой ране от бутылки, и он невольно застонал.
   – Он? – спросил второй совсем молоденьким голоском.
   – О-он! – уверенно протянул, не боясь нарушать утреннюю тишину, первый бас. – Докладывай «Первому».
   – «Первый», «Первый», я – «Седьмой». Подозреваемый задержан в электричке. Как поняли, прием.
   Наверное, связист пришел в милицию совсем недавно, потому что доложил не развязно-пренебрежительно, как привык слышать Борис переговоры милиционеров друг с другом, а по всем правилам армейского связиста. Только при чем здесь подозреваемый? И кто подозреваемый? Он? В чем?
   Он открыл глаз, попытавшись что-либо понять больше, чем услышал. Милиционеры – один усатый и жирный, как боров, и второй, еще совсем мальчишка, – с автоматами на изготовку и в бронежилетах поверх кителей стояли рядом, в готовности пресечь любое его движение.
   – Я из налоговой полиции, – попытался объясниться Соломатин, но усатый перебил:
   – Это мы знаем. – Он повертел в руках красную книжицу, и Борис узнал свое удостоверение. Только было оно почему-то подпалено со всех сторон. – Вставай. В отделении все выяснится.
   – Да зачем отделение? – попытался остановить их Борис. Не хватало еще, чтобы через милицию выясняли в департаменте его личность. – Я приду в себя сам.
   Милиционеры переглянулись: видимо, они говорили с задержанным о разных вещах и не понимали друг друга. Бронежилеты прикрывали погоны, и трудно было определить, кто они по званию. Хотя по наглости усатый мог быть сержантом. Сержант – это плохо. Это очень часто бездумный исполнитель, показывающий свое рвение перед любым начальством. А начальников у сержанта – хоть пруд пруди…