Страница:
15
Террористов выпустили через три дня – под залог в сто тысяч долларов и подписку о невыезде. Сумма для них, надо думать, оказалась пустячной, если они спокойно собрали и выложили ее за столь короткий срок. А уж подписка о невыезде и обещание являться в отделение милиции по первому требованию – это бред сумасшедшего: какие обязательства, какая совесть, о чем вы, братцы, в наше время?
Вовсю старались и адвокаты: статью о захвате заложника, гарантировавшую десять лет, перевели на статью о задержании, что едва тянуло уже на пять лет. И не было никакой уверенности, что в конечном счете не спишут все на мелкое хулиганство.
Чертыхнулся и Глебыч, узнав про откупную:
– Если следствие таким образом зарабатывает себе деньги на ремонт кабинетов, то на хрена нужны эти кабинеты!
Утешением стали подошедшие шифровки из ФСК и ГРУ. Рассматривая агентурные данные по своему запросу, Моржаретов выделил для себя некоего Козельского Вадима Дмитриевича, еще недавно жившего в Москве, судимого за спекуляцию, а ныне открывшего в Штатах небольшую фирму по экспорту товаров в страны СНГ.
Отчего бывший уголовник воспылал заботой о бывших своих согражданах и какие именно товары, на каких условиях он намерен гнать в опять-таки бывший Союз, предстояло еще проверить. Единственное, что смущало, – это необходимость идти на поклон к военной разведке, давшей сведения о Козельском. Те работают по своим заданиям, и лишний раз светиться на чужих интересах им, конечно, удовольствия не составляет. Если не сказать большего.
Можно еще любезно попросить службу внутренних доходов США проверить на вшивость их новоявленного гражданина, но только они ведь, как и все остальные западники, во главу угла поставят свою классическую фразу: «А есть ли угроза национальным интересам нашей страны?» Что умеют, то умеют они личное поставить на первый план, здесь есть чему у них поучиться. Но попытка не пытка, здесь любая фраза, любое действо может подтолкнуть к разгадке всей цепочки.
Понять бы еще, какой цепочки? Моржаретов впервые работал не по какой-то конкретной фирме или крупному коммерсанту. Он нащупывал явление – еще не оформившееся, не проявившееся в делах, может, и рожденное только в мозгу жаждущего работы оперативника.
Но то, что в трюмах зарождающегося российского бизнеса колобродит свое вино – для такого прогноза тоже не нужно быть семи пядей во лбу. И то, что в стране никто не хочет платить налоги, общеизвестно. Однако это забота законодателей и правительства – приучить народ к налоговой повинности, раз уж страна пошла в рынок. А вот уловить все подводные налоговые течения, когда вышедшее на промысел судно якобы спокойно колышется на волнах, а под кормой в это время потоком уносит ценнейшую рыбу, – распознать это течение, найти точку его зарождения, скорость движения, температуру, массу воды – здесь трудись ты, налоговая полиция. Потей, шевели мозгами, главный опер ДНП. Хоть один, хоть с Глебычем, благо он, как никто в МУРе, понимает, что обыкновенная уголовщина становится семечками по сравнению с криминализацией бизнеса. Здесь дела станут вершить не мускулы, а деньги. Большие, очень большие деньги. Можно, конечно, довольствоваться мелочевкой, но разве нацеленного на кита удовлетворит плотвичка?
– Пока выстраивается такая картинка, – больше для того, чтобы вслух проговорить свои мысли, втянул друга в разговор Моржаретов. – Сибиряки и центр, не поделив что-то в своих сферах влияния, развязали друг против друга войну. И хотя убийств, захватов заложников больше пока не происходит, тем не менее мира между ними нет. Однако, пока монстры выясняют отношения, появляются другие силы, пытающиеся втереться в этот самый прибыльный рынок. Чем быстрее они войдут в него, тем быстрее окрепнут.
– А что, если кто-то специально поссорил именно для этой цели сибиряков и москвичей? – поднял вверх палец Глебыч. – Вдруг конфликт разожжен третьей силой?
– И не потому ли тогда одновременно с этим стали убирать государственников, ратующих за жесткий контроль над природными ресурсами страны? – тут же принял в работу версию Моржаретов.
Не найдя скорых ответов, полковники посмотрели друг на друга. Осознав, что ничего пока они не поняли, на несколько минут занялись собой: Серафим Григорьевич, оживающий после радикулита, по привычке погладил поясницу, а Глебыч расстегнул еще одну пуговицу на рубашке.
– Может, поможешь поискать следы господина Козельского здесь, у нас в Москве?
– Слушай, а не он ли это вышел на твоего Вараху? – предположил вдруг муровец, на предыдущий вопрос лишь кивнув головой. – По времени, кстати, совпадает.
– Дай команду проверить все старые связи Василия Васильевича, авось где-нибудь их пути пересекались, – взял в разработку и эту подброшенную идею Моржаретов. – Не может же он действовать в безвоздушном пространстве.
– Что дает наблюдение за Варахой?
– Пока ничего. Похоже, что он и сам начинает дергаться из-за отсутствия внимания к себе.
– А мой конкурент, – Глебыч расставил локти, изображая толстяка, – Василий Васильевич больше не проявлялся нигде? На мне ведь два его трупа.
– Как в воду канул. Вараха – пока единственный канал выхода на него. Будем ждать.
– Да дай ты ему что-либо оперативное, на котором можно погреть руки, может, после этого он сам начнет искать Василия Васильевича.
– Уже думал об этом. Есть у меня на примете один капитан из нашей физзащиты, который сумел пока наряду с бесшабашносью и безотказностью сохранить чуткость и расчетливость, – Борис Соломатин. Да ты его видел, мы вместе приезжали к последнему трупу. Пожалуй, я его через какое-то время постараюсь перетянуть к себе на оперативную работу. Он как раз контачит с Варахой, и информацию, что важно, можно будет запустить через него, а не через меня.
Говорили так, будто Борис уже согласился стать наживкой в будущей операции. Но чем, видимо, хороша армейская среда, так это воспитанием исполнительности. Не поиском способов, как уклониться от дела, а развитием способностей, как лучше дело выполнить. В согласии Соломатина Моржаретов не сомневался ни на йоту – может, потому еще, что сам не раз за свою службу ходил «живцом», а в капитане он словно увидел себя молодого. Нынешняя оперативная работа требовала больше бумажного анализа, но по старой привычке Моржаретов нацелен был на действие, которое побуждает обе стороны крутиться в учащенном ритме. Именно действия способны ускорить появление необходимых зацепок.
– Давай сделаем так: я занимаюсь поисками твоего Козельского, ты включаешь в игру своего бесшабашного и расчетливого. Как спина?
– Не ходите, дети, в Италию гулять, – пропел Моржаретов. Именно в Италии, в стародавние свои капитанские времена, когда и не в МУРе еще служил, а в КГБ, он ухитрился подцепить радикулит, пролежав зимой несколько часов на стылых аппенинских камнях в ожидании связника.
– Хорошо, что у меня совести нет, а то уже давно бы застрелился. – Муровец сжал коленями свои ручищи, словно в них уже был вложен пистолет. Связником, опоздавшим на место встречи, и был капитан Глебов. За что и перекочевали из КГБ в милицию: такие ошибки не прощались…
– Лучше давай сначала доделаем земные дела, – не поддержал идею несовестливого муровца Моржаретов.
– Тоже неплохо, – не стал возражать гость.
– Кстати, в нашем госпитале, говорят, появилась новая врачиха, целый майор. Здорово спины лечит. Кто ходил, хвалит. Заскочи на всякий случай.
Моржаретов подозрительно посмотрел на друга. После смерти жены Моржаретова периодически пытается его с кем-нибудь познакомить.
Глебыч понял намек, сделал обидчивое лицо:
– Ну вот, ради него же стараешься, а он… Приземленный ты человек, Серафим. Ладно, пойдем по цепочке Соломатин – Вараха…
Вовсю старались и адвокаты: статью о захвате заложника, гарантировавшую десять лет, перевели на статью о задержании, что едва тянуло уже на пять лет. И не было никакой уверенности, что в конечном счете не спишут все на мелкое хулиганство.
Чертыхнулся и Глебыч, узнав про откупную:
– Если следствие таким образом зарабатывает себе деньги на ремонт кабинетов, то на хрена нужны эти кабинеты!
Утешением стали подошедшие шифровки из ФСК и ГРУ. Рассматривая агентурные данные по своему запросу, Моржаретов выделил для себя некоего Козельского Вадима Дмитриевича, еще недавно жившего в Москве, судимого за спекуляцию, а ныне открывшего в Штатах небольшую фирму по экспорту товаров в страны СНГ.
Отчего бывший уголовник воспылал заботой о бывших своих согражданах и какие именно товары, на каких условиях он намерен гнать в опять-таки бывший Союз, предстояло еще проверить. Единственное, что смущало, – это необходимость идти на поклон к военной разведке, давшей сведения о Козельском. Те работают по своим заданиям, и лишний раз светиться на чужих интересах им, конечно, удовольствия не составляет. Если не сказать большего.
Можно еще любезно попросить службу внутренних доходов США проверить на вшивость их новоявленного гражданина, но только они ведь, как и все остальные западники, во главу угла поставят свою классическую фразу: «А есть ли угроза национальным интересам нашей страны?» Что умеют, то умеют они личное поставить на первый план, здесь есть чему у них поучиться. Но попытка не пытка, здесь любая фраза, любое действо может подтолкнуть к разгадке всей цепочки.
Понять бы еще, какой цепочки? Моржаретов впервые работал не по какой-то конкретной фирме или крупному коммерсанту. Он нащупывал явление – еще не оформившееся, не проявившееся в делах, может, и рожденное только в мозгу жаждущего работы оперативника.
Но то, что в трюмах зарождающегося российского бизнеса колобродит свое вино – для такого прогноза тоже не нужно быть семи пядей во лбу. И то, что в стране никто не хочет платить налоги, общеизвестно. Однако это забота законодателей и правительства – приучить народ к налоговой повинности, раз уж страна пошла в рынок. А вот уловить все подводные налоговые течения, когда вышедшее на промысел судно якобы спокойно колышется на волнах, а под кормой в это время потоком уносит ценнейшую рыбу, – распознать это течение, найти точку его зарождения, скорость движения, температуру, массу воды – здесь трудись ты, налоговая полиция. Потей, шевели мозгами, главный опер ДНП. Хоть один, хоть с Глебычем, благо он, как никто в МУРе, понимает, что обыкновенная уголовщина становится семечками по сравнению с криминализацией бизнеса. Здесь дела станут вершить не мускулы, а деньги. Большие, очень большие деньги. Можно, конечно, довольствоваться мелочевкой, но разве нацеленного на кита удовлетворит плотвичка?
– Пока выстраивается такая картинка, – больше для того, чтобы вслух проговорить свои мысли, втянул друга в разговор Моржаретов. – Сибиряки и центр, не поделив что-то в своих сферах влияния, развязали друг против друга войну. И хотя убийств, захватов заложников больше пока не происходит, тем не менее мира между ними нет. Однако, пока монстры выясняют отношения, появляются другие силы, пытающиеся втереться в этот самый прибыльный рынок. Чем быстрее они войдут в него, тем быстрее окрепнут.
– А что, если кто-то специально поссорил именно для этой цели сибиряков и москвичей? – поднял вверх палец Глебыч. – Вдруг конфликт разожжен третьей силой?
– И не потому ли тогда одновременно с этим стали убирать государственников, ратующих за жесткий контроль над природными ресурсами страны? – тут же принял в работу версию Моржаретов.
Не найдя скорых ответов, полковники посмотрели друг на друга. Осознав, что ничего пока они не поняли, на несколько минут занялись собой: Серафим Григорьевич, оживающий после радикулита, по привычке погладил поясницу, а Глебыч расстегнул еще одну пуговицу на рубашке.
– Может, поможешь поискать следы господина Козельского здесь, у нас в Москве?
– Слушай, а не он ли это вышел на твоего Вараху? – предположил вдруг муровец, на предыдущий вопрос лишь кивнув головой. – По времени, кстати, совпадает.
– Дай команду проверить все старые связи Василия Васильевича, авось где-нибудь их пути пересекались, – взял в разработку и эту подброшенную идею Моржаретов. – Не может же он действовать в безвоздушном пространстве.
– Что дает наблюдение за Варахой?
– Пока ничего. Похоже, что он и сам начинает дергаться из-за отсутствия внимания к себе.
– А мой конкурент, – Глебыч расставил локти, изображая толстяка, – Василий Васильевич больше не проявлялся нигде? На мне ведь два его трупа.
– Как в воду канул. Вараха – пока единственный канал выхода на него. Будем ждать.
– Да дай ты ему что-либо оперативное, на котором можно погреть руки, может, после этого он сам начнет искать Василия Васильевича.
– Уже думал об этом. Есть у меня на примете один капитан из нашей физзащиты, который сумел пока наряду с бесшабашносью и безотказностью сохранить чуткость и расчетливость, – Борис Соломатин. Да ты его видел, мы вместе приезжали к последнему трупу. Пожалуй, я его через какое-то время постараюсь перетянуть к себе на оперативную работу. Он как раз контачит с Варахой, и информацию, что важно, можно будет запустить через него, а не через меня.
Говорили так, будто Борис уже согласился стать наживкой в будущей операции. Но чем, видимо, хороша армейская среда, так это воспитанием исполнительности. Не поиском способов, как уклониться от дела, а развитием способностей, как лучше дело выполнить. В согласии Соломатина Моржаретов не сомневался ни на йоту – может, потому еще, что сам не раз за свою службу ходил «живцом», а в капитане он словно увидел себя молодого. Нынешняя оперативная работа требовала больше бумажного анализа, но по старой привычке Моржаретов нацелен был на действие, которое побуждает обе стороны крутиться в учащенном ритме. Именно действия способны ускорить появление необходимых зацепок.
– Давай сделаем так: я занимаюсь поисками твоего Козельского, ты включаешь в игру своего бесшабашного и расчетливого. Как спина?
– Не ходите, дети, в Италию гулять, – пропел Моржаретов. Именно в Италии, в стародавние свои капитанские времена, когда и не в МУРе еще служил, а в КГБ, он ухитрился подцепить радикулит, пролежав зимой несколько часов на стылых аппенинских камнях в ожидании связника.
– Хорошо, что у меня совести нет, а то уже давно бы застрелился. – Муровец сжал коленями свои ручищи, словно в них уже был вложен пистолет. Связником, опоздавшим на место встречи, и был капитан Глебов. За что и перекочевали из КГБ в милицию: такие ошибки не прощались…
– Лучше давай сначала доделаем земные дела, – не поддержал идею несовестливого муровца Моржаретов.
– Тоже неплохо, – не стал возражать гость.
– Кстати, в нашем госпитале, говорят, появилась новая врачиха, целый майор. Здорово спины лечит. Кто ходил, хвалит. Заскочи на всякий случай.
Моржаретов подозрительно посмотрел на друга. После смерти жены Моржаретова периодически пытается его с кем-нибудь познакомить.
Глебыч понял намек, сделал обидчивое лицо:
– Ну вот, ради него же стараешься, а он… Приземленный ты человек, Серафим. Ладно, пойдем по цепочке Соломатин – Вараха…
16
Как ни старался избегать Борис Людмилу, департамент для этого оказался слишком тесен. Она сама подловила его в нижнем буфете.
– Мы больше не дружим? – сев со стаканом кофе напротив, сразу спросила она.
– Это почему же? – попытался удивиться Борис.
Но сказал в то же время так, чтобы почувствовала: да, он на нее в обиде. Именно ее отказ повлиял на их дальнейшие отношения. Он, а не встреча с Надей.
– И как провел тот вечер без меня? Надеюсь, скучать не пришлось? – изогнув бровь, пристально посмотрела она на доедающего сосиску Бориса.
Спросила так, будто знала о его встрече с Надей. Благо, сосиска оказалась резиновой, и у Бориса выкроилось несколько секунд, чтобы подумать над ответом. Неожиданно даже для себя решил сказать правду:
– Давнюю знакомую встретил.
– Любовь, что ли?
– Трудно сказать. Но встретиться было приятно.
– Обоим? – продолжала выпытывать Люда.
– За других трудно судить.
Оказалось, что говорить правду намного легче: ко всему прочему это давало возможность еще раз вспомнить недавнее прошлое, озаренное встречей с Надей. Лучше было и для дальнейших отношений с Людой: пусть знает, что не евнух. И чтобы потом никаких претензий и удивлений не было. Он ведь не допытывается, кто у нее был до их встречи. И сколько. И насколько приятно им было вместе.
Люда с некоторым разочарованием – не удалось уличить во лжи, – отхлебнула глоток, отставила стакан:
– Гадость. Как в забегаловке. И когда здесь научатся варить кофе и заимеют приличные чашки?
– И сливок нет, а мои прокисли, – кольнул-таки в ответ напоминанием и Борис. – Вчера вылил.
– Правда? Ты покупал сливки? – искренне удивилась Люда, боясь поверить в такое чудо. Женщины могут удивляться и радоваться всяким глупостям.
– Покупал. Я ошалел от тебя с первого взгляда. И мне просто приятно делать хоть что-то для тебя.
Люде хотелось и дальше слушать о себе, но Борис замолк.
– А если бы я тебя пригласила к себе? – вдруг совершенно неожиданно спросила Люда, и Борис замер над тарелкой с салатом.
Люда приглашает к себе? Женщина, перед которой он еще вчера был готов расстелиться ковром, лишь бы ее ноги не коснулись шершавой дороги? Эта чертовски, безумно красивая царица-княгиня? Если по совести, она красивее и Нади, Надя только ближе, милее и дороже. Но эта родинка, этот пробор, этот маленький подбородок и мягкая, даже на вид, шея…
Люда, все понимая, давала время и возможность осмотреть себя. Мало сомневаясь или не сомневаясь вообще, что получится по ее желанию, повторила жест Бориса недельной давности: выставила шесть пальцев, постучала по часам и показала вниз. Не прикоснувшись больше к кофе – скорее всего она и взяла-то его лишь для того, чтобы присесть рядом, – пошла к выходу.
Царица!
Борис отнес ее стакан со своей посудой к мойке и, чувствуя, что ему безумно трудно сопротивляться нежданному приглашению, поспешил наверх. Их отдел переехал в третий корпус, соединенный с основным зданием замысловатыми переходами, и пока он дошел до кабинета, еще не сказав себе ни «да», ни «нет», решил положиться на судьбу. Только нужно позвонить Наде. Боясь признаться себе, что заранее настроен на то, чтобы сегодня она не смогла выкроить время для встречи, набрал номер. На третьем гудке торопливо нажал кнопку прерывания звонка. Нет, он не готов к разговору. Он еще ничего не решил. К тому же вчера они с Надей договорились пойти к их бывшему училищу.
– Но это если ничего не помешает, – сразу предупредила Надя. – Завтра или послезавтра сын, Витюшка, должен возвращаться из летнего лагеря. Я созвонюсь с учительницей и точно все узнаю. Может, что изменилось.
Витя… А согласно шутливому уговору они с Иваном намеревались назвать сыновей в честь друг друга…
В квартиру к ней он больше так ни разу и не попал. Надя после каждой вечерней прогулки виновато разводила руками и опускала глаза: извини, не могу. То ли у нее состоялся какой-то разговор с Иваном, то ли ей в самом деле было безумно трудно переступить черту, отделяющую их дружбу от возможной близости. Но, несколько раз попытавшись пройти дальше лестничного порога, Борис каждый раз вынужден был возвращаться назад. Надя, съежившись, оставалась стоять на месте, и он понимал, что она не стронется, пока он не уйдет. Зря он не сделал решительного шага в их первую встречу, именно тогда Надя казалась ближе всего к нему, сама целовала и искренне, счастливо улыбалась весь вечер.
Некоторые нотки разочарования и настороженности – а не обманывают ли ее? – Борис почувствовал, когда звонил Наде после освобождения Сергея Сергеевича. И даже когда он в меру возможного все объяснил, закончила разговор все равно с грустью:
– А я так долго ждала. Неужели нельзя было все-таки заехать хоть на секунду?
Сейчас, вспоминая разговор, Борис признался себе в том, на чем в прошлый раз не стал заострять внимания: кроме грусти, в голосе Нади послышались и нотки капризности. Впрочем, она могла себе это позволить: простоять целый час на перроне – кто бы не обиделся!
А виной всему, конечно, Иван. Его поездки на «москвиче» не были простой прогулкой. Неужели он ее запугал? Или она до сих пор не решила, что делать?
Так что положение Бориса выглядело непростым: то ли пускать все на самотек и тем самым переложить всю тяжесть семейного конфликта Черевачей на Надю, то ли предпринять более решительные действия и переломить ситуацию в свою пользу. Да-да, пользу, ибо остаться с Надей – предел мечтаний, награда за все годы одиночества. Он бы пошел на этот шаг не задумываясь. Оставалась лишь малая толика – чтобы подобного захотела и Надя. Но захочет ли она?
– Ой, Боренька, а Витя уже приехал, – радостно сообщила она, когда он все же заставил себя подождать ответа у телефона. – Сегодня-завтра я буду с ним, школа ведь на носу. Перезвони как?нибудь потом.
«Как-нибудь потом». Не «завтра», не «через день» – как-нибудь потом. Конечно, на Надю он не позволит себе обижаться ни на мгновение, но эти ее слова, словно от него отмахиваются, как от надоевшей мухи, тем не менее зарубку сделали.
Не успел перебороть это чувство, как по внутреннему позвонила Люда. Вначале спросила о какой?то ерунде, потом о главном, ради чего явно и набрала номер:
– А сегодня сливки будут?
– Будут, – скорее машинально, чем по желанию, ответил он. У коровы голова коровья, у овцы – овечья, у дурака – дурачья. Постоянная присказка деда…
Ситуация недельной давности поворачивалась с точностью до наоборот. Нет бы всему этому случиться в первый раз, а не сейчас, когда в мыслях – только Надя и одна Надя…
Но имеем то, что имеем. И Борис, хоть теперь и не вприпрыжку, но все равно направился в молочный. За пять минут до назначенной встречи с надеждой посмотрел на телефон: может, поступит какая-нибудь команда, которая все перечеркнет и освободит его от ненужной теперь встречи? Тот помолчал-помолчал и, словно выполняя просьбу хозяина, звякнул – продолжительный звонок прервал Борис, схватившийся за спасительную соломинку.
Моржаретов! У него собачье чутье, он всегда срывает все планы. Умница.
– Ты мне завтра понадобишься. – Полковник, однако, оказался полуумницей, раз ему требовался лишь завтрашний день. – Это я предупреждаю, чтобы ты особо не планировал себе мероприятия.
Величайшая забота!
– А может, сегодня на что сгожусь? – на всякий случай поинтересовался Борис. Часы показывали ровно шесть.
– Сегодня можешь гулять, – невольно дал Моржаретов свое «добро» на встречу с делопроизводителем.
Спасибоньки.
Уже зная, что опаздывает, Борис тем не менее вызвал оба лифта. И поехал не в левом, подошедшем первым, а дождался другого. Якобы ради зеркала, висевшего в нем. Но посмотреться в него забыл. Зато в холле на него достаточно сурово посмотрел бронзовый Ленин. Бюст, несмотря на все политические перипетии, не торопились убирать из здания. И, кстати, именно это приятно удивило Бориса, когда он первый раз пришел в департамент: здесь не дергались и не спешили при первом крике ломать и крушить свое вчерашнее. Ильич от этого, конечно, не повеселел, строги были и прапорщики комендантской службы, проверявшие пропуска на входе. Но Борису кивнули – проходите, вы свой. Одним словом, дорога открыта на всем пути. Прямо-таки «зеленая волна» на трассе.
Люда ожидала у самого подъезда, раскланиваясь с уходящими со службы знакомыми и отнекиваясь от провожатых. Бориса без стеснения взяла под руку: даже если бы он теперь и решился увильнуть в сторону, потребовалось бы еще пятьдесят процентов наглости для того, чтобы вырвать руку. Но холостяцкая жизнь к этому не приучила, наоборот, она давала возможность гусарить, идти до конца в любой ситуации, и Борис сдался: он идет. Спасибо приехавшему сыну Нади, наполовину умному Моржаретову, спасибо строгим Ленину и прапорщику – всем спасибо за заботу и чуткость. Хотя попадающиеся навстречу мужики и пялят на идущую рядом царственную княгиню глаза. Что хороша, то хороша, здесь он согласен и не спорит.
Доехали быстро, по прямой, сиреневой ветке метро. И дом Люды оказался сразу за станционными ларьками. И лифт ждал их на первом этаже. «Сегодня можешь гулять», – сказал Моржаретов. Провидец, черт бы его побрал…
– Вот и весь твой душечка Борис, – подвел итог томительному ожиданию Иван Черевач.
Он с женой и сыном сидели в машине и могли видеть, как бережно поддерживал их друг незнакомую Наде женщину. Когда Иван предложил прокатить сына по Москве, она даже обрадовалась, только не понимала, почему машина едет на окраину города.
– Покурим немного здесь. Володя, – мельком глянув на часы, попросил Иван водителя, – пройдись с Витей по ларькам, купи ему что-нибудь вкусненькое.
Деньги протянул сынишке, и тот с радостью схватил их, вылез из машины.
– Зачем ты меня сюда привез? – насторожилась Надя.
– А вот сейчас посмотришь. – Иван снова глянул на часы.
И тут показался Борис с женщиной под ручку. Как бережно он ее вел!
– Удостоверилась? – после нескольких минут молчания, дав жене время попереживать, поинтересовался с переднего сиденья Иван.
– Ты… ты специально все это подстроил? – тихо вымолвила Надя.
– Я? Специально? Подстроил? Может, ты скажешь, что это я ее вел под ручку? Я специально лишь приехал.
Он чуть согнулся и посмотрел на шестой этаж, где в квартире налево уже наверняка причесывался перед зеркалом с двумя подсвечниками по бокам его бывший друг и приятель. А Людмиле – премия в сто минимальных зарплат, как модно нынче говорить. В то же время не имей сто рублей…
Подбежал сынишка с горстью жвачек, нырнул в распахнутую отцом дверку.
– Мам, держи. Смотри, сколько мы купили с дядей Володей.
– Не хочу, сынок, спасибо.
– А меня не угостишь? – повернулся отец.
– Всех угощу, – расщедрился от свалившегося богатства сын.
– Отвези нас домой, – попросила Надя.
Улыбаясь, Черевач кивнул ожидавшему сигнала водителю. Тот включил передачу, и если бы Надя была более внимательна, то заметила бы, с каким знанием подворотен и развязок они выбрались на трассу: так могли выезжать лишь со знакомого места…
– А машин у вас во дворе много. – Подошедший к окну Борис увидел отъезжающий от соседнего подъезда уже знакомый «москвич». Опять следили? Нет, это исключено, ведь они добирались на метро. И как будто на всю Москву один красный «москвич». Специально для него!
– За последние года два их развелось просто жуть, – согласилась Люда и тоже подошла к окну, выглянула на улицу. Осмотрев двор, спокойно продолжила: – А говорят, что хуже жить стали. По крайней мере по количеству машин этого пока не заметно. Скорее наоборот. Так, а где обещанные сливки?
Того эффекта, который мог бы произойти в кафе, не получилось: ну подумаешь, достали из «дипломата» пакет. Так фокусы не делаются и жизнь не украшают.
– Тебе помочь? – чтобы отвлечься от подозрений, напросился в помощники Борис.
– Мужчина на кухне – мечта любой женщины, – согласилась хозяйка.
В фартучке, комнатных тапочках она смотрелась еще обворожительней. Скорее всего потому, что в этом облике Борис не видел ее ни разу. А всякое новое, хотим мы того или нет, притягивает и умиляет больше, чем уже изведанное.
И жестом, запрограммированным еще на предыдущую встречу, он словно бы случайно коснулся плеча Людмилы. Та в свою очередь сделала вид, будто не заметила этого необязательного для прохода на кухню жеста – коридор широкий, места разминуться хватало. Прекрасна, чутка игра взрослых мужчины и женщины, кожей чувствующих каждое дуновение ветерка в паруса их встречи. Кто там пытается утверждать, будто самые трепетные встречи происходят в молодости? Трепетные – может быть, но такой утонченной игры, как между двумя взрослыми людьми, бережно подмечающими каждый жест внимания, молодым еще не дано знать. Молодежь непосредственна – но и более глупа и невыдержанна. Наверное, есть свои преимущества и у старости, когда основное внимание перекладывается на духовную близость.
Но зрелости… зрелости пусть позавидуют и молодые, и старые. Когда мужчина знает и умеет, как вознести женщину до головокружительного безумия, когда она вместе с ним создает ореол неповторимости, – тогда наступает гармония, миг удачи, счастье, удовлетворение. Называйте как хотите. Это когда можно идти и стреляться ради одного взгляда и вздоха.
На кухне, на удивление Бориса, к стене был прибит отрывной, истонченный уже наполовину календарь – совсем как в послевоенные годы, если верить старым фильмам. Уловив его взгляд, Люда улыбнулась:
– Я в детстве каждое лето жила в деревне. Там такие же. И бабушка разрешала вечером отрывать по «прожитому» листочку. Я их собирала и пересчитывала, насколько повзрослела. – Она подошла к стенке, оторвала сразу несколько листков. – Скоро лету конец. Ты любишь лето?
– Само собой.
– А я не очень. Особенно его начало. Обязательно с десяток звонков. «Алло, это я» – и столетней давности друг, молчавший год. «Чего вспомнил?» – «Давай встретимся». – «Что, жена уехала?» Молчание. Угадала. Противно.
– А что еще не нравится? – попытался увести от щекотливой темы Борис. Ему выпало нарезать лук, и теперь он лишь косил на стол, чтобы не заплакать.
– Утро не люблю. Вечер лучше, когда все еще впереди.
Такое могла сказать, конечно, только незамужняя женщина.
– Ночь – да, ночь – благо, – продолжала делиться хозяйка. Борис уже и не рад был, что вызвал ее на откровенность: женщины сейчас каются, а потом начинают плакать и мстить тем, кто знает их тайны. – Утром же все кончается: хоть случайный, хоть тщательно подготовленный мужчиной экспромт. Утром неизвестно в который раз обнаруживаешь, хотя и стараешься этого не делать, что ты – одна. Одинока. Что косишься?
– Лук.
Ответ удовлетворил, и она продолжила, словно не было перерыва в монологе:
– Что среди всех лысых, кучерявых, причесанных, шляпо-или кепконосцев, идущих под окнами, нет твоего. Хотя – открой окно, кашляни негромко, и сколько окажется их, задравших головы кверху?
– Я бы, наверное, задрал, – признался Борис.
– А вообще-то мне нравятся мужчины, балдеющие от красивых женщин. Умеющие рассмотреть и оценить женскую красоту. Я-то что, я могу и телеграфный столб закадрить, если надо, а вот когда тебя саму выделят и оценят… Чего так мелко режешь? Терпеливый, что ли?
Люда отобрала доску с измельченным луком, достала из хлебницы батон.
– Только, пожалуйста, не так мелко, как лук. Слушай, я, наверное, шокирую тебя своими откровениями?
– Ну-у, на работе ты несколько другая, если честно, – не стал отрицать Соломатин.
– Я на службе – ни-ни. Ты первый, кто меня провожал. Но вообще-то я не из тех, кого приручают. Я не хожу следом, ты запомни. Я только иду навстречу.
Даже признаваясь, что не знал ее такой, Борис все же лукавил. Людмила открывалась для него совершенно новой гранью. Оставалось лишь гадать: она такой грубоватой и жесткой была всегда или это ее жизнь заставила? Конечно, «серым мышкам» не так больно в жизни. Это ярким женщинам поневоле уделяется больше внимания, они приучаются к изыску. Но они же сильнее и обжигаются, потому как стоят рядом с огнем. Да и трудно, невозможно пока представить Людмилу иной, чем «свет?Людмилой», княгиней, царицей. Скорее всего она специально говорит такие откровенные вещи, чтобы проверить его реакцию. Хотя трудно представить женщину, пытающуюся выглядеть хуже, чем есть на самом деле, но, видимо, есть и такие. Что ни говори, а мужчины более естественны. На них меньше лоска, грима, глянца, всевозможных ухищрений. Женщина же – ловушка. Столетиями она приукрашивала себя, выпячивая достоинства и пряча недостатки, которые тем не менее никуда не исчезали.
Люда, похоже, шла по иному пути, потому что представить ее такой, какой вырисовывалась она сейчас, было невозможно. Не пройдет деревенская девушка сразу гоголем по Арбату. Не пронесет сразу воды на коромысле городская. Не может такая милая и приятная во всех отношениях женщина перевоплощаться с выходом из стен департамента. Истина – посередине. Середина – золото. Вот Надя как раз из таких. За что, наверное, и мается.
– Так, что еще? – перебил Борис вспыхнувшее не к месту и не ко времени сравнение между двумя женщинами.
– Мы больше не дружим? – сев со стаканом кофе напротив, сразу спросила она.
– Это почему же? – попытался удивиться Борис.
Но сказал в то же время так, чтобы почувствовала: да, он на нее в обиде. Именно ее отказ повлиял на их дальнейшие отношения. Он, а не встреча с Надей.
– И как провел тот вечер без меня? Надеюсь, скучать не пришлось? – изогнув бровь, пристально посмотрела она на доедающего сосиску Бориса.
Спросила так, будто знала о его встрече с Надей. Благо, сосиска оказалась резиновой, и у Бориса выкроилось несколько секунд, чтобы подумать над ответом. Неожиданно даже для себя решил сказать правду:
– Давнюю знакомую встретил.
– Любовь, что ли?
– Трудно сказать. Но встретиться было приятно.
– Обоим? – продолжала выпытывать Люда.
– За других трудно судить.
Оказалось, что говорить правду намного легче: ко всему прочему это давало возможность еще раз вспомнить недавнее прошлое, озаренное встречей с Надей. Лучше было и для дальнейших отношений с Людой: пусть знает, что не евнух. И чтобы потом никаких претензий и удивлений не было. Он ведь не допытывается, кто у нее был до их встречи. И сколько. И насколько приятно им было вместе.
Люда с некоторым разочарованием – не удалось уличить во лжи, – отхлебнула глоток, отставила стакан:
– Гадость. Как в забегаловке. И когда здесь научатся варить кофе и заимеют приличные чашки?
– И сливок нет, а мои прокисли, – кольнул-таки в ответ напоминанием и Борис. – Вчера вылил.
– Правда? Ты покупал сливки? – искренне удивилась Люда, боясь поверить в такое чудо. Женщины могут удивляться и радоваться всяким глупостям.
– Покупал. Я ошалел от тебя с первого взгляда. И мне просто приятно делать хоть что-то для тебя.
Люде хотелось и дальше слушать о себе, но Борис замолк.
– А если бы я тебя пригласила к себе? – вдруг совершенно неожиданно спросила Люда, и Борис замер над тарелкой с салатом.
Люда приглашает к себе? Женщина, перед которой он еще вчера был готов расстелиться ковром, лишь бы ее ноги не коснулись шершавой дороги? Эта чертовски, безумно красивая царица-княгиня? Если по совести, она красивее и Нади, Надя только ближе, милее и дороже. Но эта родинка, этот пробор, этот маленький подбородок и мягкая, даже на вид, шея…
Люда, все понимая, давала время и возможность осмотреть себя. Мало сомневаясь или не сомневаясь вообще, что получится по ее желанию, повторила жест Бориса недельной давности: выставила шесть пальцев, постучала по часам и показала вниз. Не прикоснувшись больше к кофе – скорее всего она и взяла-то его лишь для того, чтобы присесть рядом, – пошла к выходу.
Царица!
Борис отнес ее стакан со своей посудой к мойке и, чувствуя, что ему безумно трудно сопротивляться нежданному приглашению, поспешил наверх. Их отдел переехал в третий корпус, соединенный с основным зданием замысловатыми переходами, и пока он дошел до кабинета, еще не сказав себе ни «да», ни «нет», решил положиться на судьбу. Только нужно позвонить Наде. Боясь признаться себе, что заранее настроен на то, чтобы сегодня она не смогла выкроить время для встречи, набрал номер. На третьем гудке торопливо нажал кнопку прерывания звонка. Нет, он не готов к разговору. Он еще ничего не решил. К тому же вчера они с Надей договорились пойти к их бывшему училищу.
– Но это если ничего не помешает, – сразу предупредила Надя. – Завтра или послезавтра сын, Витюшка, должен возвращаться из летнего лагеря. Я созвонюсь с учительницей и точно все узнаю. Может, что изменилось.
Витя… А согласно шутливому уговору они с Иваном намеревались назвать сыновей в честь друг друга…
В квартиру к ней он больше так ни разу и не попал. Надя после каждой вечерней прогулки виновато разводила руками и опускала глаза: извини, не могу. То ли у нее состоялся какой-то разговор с Иваном, то ли ей в самом деле было безумно трудно переступить черту, отделяющую их дружбу от возможной близости. Но, несколько раз попытавшись пройти дальше лестничного порога, Борис каждый раз вынужден был возвращаться назад. Надя, съежившись, оставалась стоять на месте, и он понимал, что она не стронется, пока он не уйдет. Зря он не сделал решительного шага в их первую встречу, именно тогда Надя казалась ближе всего к нему, сама целовала и искренне, счастливо улыбалась весь вечер.
Некоторые нотки разочарования и настороженности – а не обманывают ли ее? – Борис почувствовал, когда звонил Наде после освобождения Сергея Сергеевича. И даже когда он в меру возможного все объяснил, закончила разговор все равно с грустью:
– А я так долго ждала. Неужели нельзя было все-таки заехать хоть на секунду?
Сейчас, вспоминая разговор, Борис признался себе в том, на чем в прошлый раз не стал заострять внимания: кроме грусти, в голосе Нади послышались и нотки капризности. Впрочем, она могла себе это позволить: простоять целый час на перроне – кто бы не обиделся!
А виной всему, конечно, Иван. Его поездки на «москвиче» не были простой прогулкой. Неужели он ее запугал? Или она до сих пор не решила, что делать?
Так что положение Бориса выглядело непростым: то ли пускать все на самотек и тем самым переложить всю тяжесть семейного конфликта Черевачей на Надю, то ли предпринять более решительные действия и переломить ситуацию в свою пользу. Да-да, пользу, ибо остаться с Надей – предел мечтаний, награда за все годы одиночества. Он бы пошел на этот шаг не задумываясь. Оставалась лишь малая толика – чтобы подобного захотела и Надя. Но захочет ли она?
– Ой, Боренька, а Витя уже приехал, – радостно сообщила она, когда он все же заставил себя подождать ответа у телефона. – Сегодня-завтра я буду с ним, школа ведь на носу. Перезвони как?нибудь потом.
«Как-нибудь потом». Не «завтра», не «через день» – как-нибудь потом. Конечно, на Надю он не позволит себе обижаться ни на мгновение, но эти ее слова, словно от него отмахиваются, как от надоевшей мухи, тем не менее зарубку сделали.
Не успел перебороть это чувство, как по внутреннему позвонила Люда. Вначале спросила о какой?то ерунде, потом о главном, ради чего явно и набрала номер:
– А сегодня сливки будут?
– Будут, – скорее машинально, чем по желанию, ответил он. У коровы голова коровья, у овцы – овечья, у дурака – дурачья. Постоянная присказка деда…
Ситуация недельной давности поворачивалась с точностью до наоборот. Нет бы всему этому случиться в первый раз, а не сейчас, когда в мыслях – только Надя и одна Надя…
Но имеем то, что имеем. И Борис, хоть теперь и не вприпрыжку, но все равно направился в молочный. За пять минут до назначенной встречи с надеждой посмотрел на телефон: может, поступит какая-нибудь команда, которая все перечеркнет и освободит его от ненужной теперь встречи? Тот помолчал-помолчал и, словно выполняя просьбу хозяина, звякнул – продолжительный звонок прервал Борис, схватившийся за спасительную соломинку.
Моржаретов! У него собачье чутье, он всегда срывает все планы. Умница.
– Ты мне завтра понадобишься. – Полковник, однако, оказался полуумницей, раз ему требовался лишь завтрашний день. – Это я предупреждаю, чтобы ты особо не планировал себе мероприятия.
Величайшая забота!
– А может, сегодня на что сгожусь? – на всякий случай поинтересовался Борис. Часы показывали ровно шесть.
– Сегодня можешь гулять, – невольно дал Моржаретов свое «добро» на встречу с делопроизводителем.
Спасибоньки.
Уже зная, что опаздывает, Борис тем не менее вызвал оба лифта. И поехал не в левом, подошедшем первым, а дождался другого. Якобы ради зеркала, висевшего в нем. Но посмотреться в него забыл. Зато в холле на него достаточно сурово посмотрел бронзовый Ленин. Бюст, несмотря на все политические перипетии, не торопились убирать из здания. И, кстати, именно это приятно удивило Бориса, когда он первый раз пришел в департамент: здесь не дергались и не спешили при первом крике ломать и крушить свое вчерашнее. Ильич от этого, конечно, не повеселел, строги были и прапорщики комендантской службы, проверявшие пропуска на входе. Но Борису кивнули – проходите, вы свой. Одним словом, дорога открыта на всем пути. Прямо-таки «зеленая волна» на трассе.
Люда ожидала у самого подъезда, раскланиваясь с уходящими со службы знакомыми и отнекиваясь от провожатых. Бориса без стеснения взяла под руку: даже если бы он теперь и решился увильнуть в сторону, потребовалось бы еще пятьдесят процентов наглости для того, чтобы вырвать руку. Но холостяцкая жизнь к этому не приучила, наоборот, она давала возможность гусарить, идти до конца в любой ситуации, и Борис сдался: он идет. Спасибо приехавшему сыну Нади, наполовину умному Моржаретову, спасибо строгим Ленину и прапорщику – всем спасибо за заботу и чуткость. Хотя попадающиеся навстречу мужики и пялят на идущую рядом царственную княгиню глаза. Что хороша, то хороша, здесь он согласен и не спорит.
Доехали быстро, по прямой, сиреневой ветке метро. И дом Люды оказался сразу за станционными ларьками. И лифт ждал их на первом этаже. «Сегодня можешь гулять», – сказал Моржаретов. Провидец, черт бы его побрал…
– Вот и весь твой душечка Борис, – подвел итог томительному ожиданию Иван Черевач.
Он с женой и сыном сидели в машине и могли видеть, как бережно поддерживал их друг незнакомую Наде женщину. Когда Иван предложил прокатить сына по Москве, она даже обрадовалась, только не понимала, почему машина едет на окраину города.
– Покурим немного здесь. Володя, – мельком глянув на часы, попросил Иван водителя, – пройдись с Витей по ларькам, купи ему что-нибудь вкусненькое.
Деньги протянул сынишке, и тот с радостью схватил их, вылез из машины.
– Зачем ты меня сюда привез? – насторожилась Надя.
– А вот сейчас посмотришь. – Иван снова глянул на часы.
И тут показался Борис с женщиной под ручку. Как бережно он ее вел!
– Удостоверилась? – после нескольких минут молчания, дав жене время попереживать, поинтересовался с переднего сиденья Иван.
– Ты… ты специально все это подстроил? – тихо вымолвила Надя.
– Я? Специально? Подстроил? Может, ты скажешь, что это я ее вел под ручку? Я специально лишь приехал.
Он чуть согнулся и посмотрел на шестой этаж, где в квартире налево уже наверняка причесывался перед зеркалом с двумя подсвечниками по бокам его бывший друг и приятель. А Людмиле – премия в сто минимальных зарплат, как модно нынче говорить. В то же время не имей сто рублей…
Подбежал сынишка с горстью жвачек, нырнул в распахнутую отцом дверку.
– Мам, держи. Смотри, сколько мы купили с дядей Володей.
– Не хочу, сынок, спасибо.
– А меня не угостишь? – повернулся отец.
– Всех угощу, – расщедрился от свалившегося богатства сын.
– Отвези нас домой, – попросила Надя.
Улыбаясь, Черевач кивнул ожидавшему сигнала водителю. Тот включил передачу, и если бы Надя была более внимательна, то заметила бы, с каким знанием подворотен и развязок они выбрались на трассу: так могли выезжать лишь со знакомого места…
– А машин у вас во дворе много. – Подошедший к окну Борис увидел отъезжающий от соседнего подъезда уже знакомый «москвич». Опять следили? Нет, это исключено, ведь они добирались на метро. И как будто на всю Москву один красный «москвич». Специально для него!
– За последние года два их развелось просто жуть, – согласилась Люда и тоже подошла к окну, выглянула на улицу. Осмотрев двор, спокойно продолжила: – А говорят, что хуже жить стали. По крайней мере по количеству машин этого пока не заметно. Скорее наоборот. Так, а где обещанные сливки?
Того эффекта, который мог бы произойти в кафе, не получилось: ну подумаешь, достали из «дипломата» пакет. Так фокусы не делаются и жизнь не украшают.
– Тебе помочь? – чтобы отвлечься от подозрений, напросился в помощники Борис.
– Мужчина на кухне – мечта любой женщины, – согласилась хозяйка.
В фартучке, комнатных тапочках она смотрелась еще обворожительней. Скорее всего потому, что в этом облике Борис не видел ее ни разу. А всякое новое, хотим мы того или нет, притягивает и умиляет больше, чем уже изведанное.
И жестом, запрограммированным еще на предыдущую встречу, он словно бы случайно коснулся плеча Людмилы. Та в свою очередь сделала вид, будто не заметила этого необязательного для прохода на кухню жеста – коридор широкий, места разминуться хватало. Прекрасна, чутка игра взрослых мужчины и женщины, кожей чувствующих каждое дуновение ветерка в паруса их встречи. Кто там пытается утверждать, будто самые трепетные встречи происходят в молодости? Трепетные – может быть, но такой утонченной игры, как между двумя взрослыми людьми, бережно подмечающими каждый жест внимания, молодым еще не дано знать. Молодежь непосредственна – но и более глупа и невыдержанна. Наверное, есть свои преимущества и у старости, когда основное внимание перекладывается на духовную близость.
Но зрелости… зрелости пусть позавидуют и молодые, и старые. Когда мужчина знает и умеет, как вознести женщину до головокружительного безумия, когда она вместе с ним создает ореол неповторимости, – тогда наступает гармония, миг удачи, счастье, удовлетворение. Называйте как хотите. Это когда можно идти и стреляться ради одного взгляда и вздоха.
На кухне, на удивление Бориса, к стене был прибит отрывной, истонченный уже наполовину календарь – совсем как в послевоенные годы, если верить старым фильмам. Уловив его взгляд, Люда улыбнулась:
– Я в детстве каждое лето жила в деревне. Там такие же. И бабушка разрешала вечером отрывать по «прожитому» листочку. Я их собирала и пересчитывала, насколько повзрослела. – Она подошла к стенке, оторвала сразу несколько листков. – Скоро лету конец. Ты любишь лето?
– Само собой.
– А я не очень. Особенно его начало. Обязательно с десяток звонков. «Алло, это я» – и столетней давности друг, молчавший год. «Чего вспомнил?» – «Давай встретимся». – «Что, жена уехала?» Молчание. Угадала. Противно.
– А что еще не нравится? – попытался увести от щекотливой темы Борис. Ему выпало нарезать лук, и теперь он лишь косил на стол, чтобы не заплакать.
– Утро не люблю. Вечер лучше, когда все еще впереди.
Такое могла сказать, конечно, только незамужняя женщина.
– Ночь – да, ночь – благо, – продолжала делиться хозяйка. Борис уже и не рад был, что вызвал ее на откровенность: женщины сейчас каются, а потом начинают плакать и мстить тем, кто знает их тайны. – Утром же все кончается: хоть случайный, хоть тщательно подготовленный мужчиной экспромт. Утром неизвестно в который раз обнаруживаешь, хотя и стараешься этого не делать, что ты – одна. Одинока. Что косишься?
– Лук.
Ответ удовлетворил, и она продолжила, словно не было перерыва в монологе:
– Что среди всех лысых, кучерявых, причесанных, шляпо-или кепконосцев, идущих под окнами, нет твоего. Хотя – открой окно, кашляни негромко, и сколько окажется их, задравших головы кверху?
– Я бы, наверное, задрал, – признался Борис.
– А вообще-то мне нравятся мужчины, балдеющие от красивых женщин. Умеющие рассмотреть и оценить женскую красоту. Я-то что, я могу и телеграфный столб закадрить, если надо, а вот когда тебя саму выделят и оценят… Чего так мелко режешь? Терпеливый, что ли?
Люда отобрала доску с измельченным луком, достала из хлебницы батон.
– Только, пожалуйста, не так мелко, как лук. Слушай, я, наверное, шокирую тебя своими откровениями?
– Ну-у, на работе ты несколько другая, если честно, – не стал отрицать Соломатин.
– Я на службе – ни-ни. Ты первый, кто меня провожал. Но вообще-то я не из тех, кого приручают. Я не хожу следом, ты запомни. Я только иду навстречу.
Даже признаваясь, что не знал ее такой, Борис все же лукавил. Людмила открывалась для него совершенно новой гранью. Оставалось лишь гадать: она такой грубоватой и жесткой была всегда или это ее жизнь заставила? Конечно, «серым мышкам» не так больно в жизни. Это ярким женщинам поневоле уделяется больше внимания, они приучаются к изыску. Но они же сильнее и обжигаются, потому как стоят рядом с огнем. Да и трудно, невозможно пока представить Людмилу иной, чем «свет?Людмилой», княгиней, царицей. Скорее всего она специально говорит такие откровенные вещи, чтобы проверить его реакцию. Хотя трудно представить женщину, пытающуюся выглядеть хуже, чем есть на самом деле, но, видимо, есть и такие. Что ни говори, а мужчины более естественны. На них меньше лоска, грима, глянца, всевозможных ухищрений. Женщина же – ловушка. Столетиями она приукрашивала себя, выпячивая достоинства и пряча недостатки, которые тем не менее никуда не исчезали.
Люда, похоже, шла по иному пути, потому что представить ее такой, какой вырисовывалась она сейчас, было невозможно. Не пройдет деревенская девушка сразу гоголем по Арбату. Не пронесет сразу воды на коромысле городская. Не может такая милая и приятная во всех отношениях женщина перевоплощаться с выходом из стен департамента. Истина – посередине. Середина – золото. Вот Надя как раз из таких. За что, наверное, и мается.
– Так, что еще? – перебил Борис вспыхнувшее не к месту и не ко времени сравнение между двумя женщинами.