Страница:
И вновь Хабиба водили по пустым залам, коридорам, подвалам: смотри и запоминай, скоро Дворец приготовят для Амина, а система охраны здесь не отработана, поэтому найдется место и «мусульманскому» батальону поближе к афганскому лидеру, а не где-то на окраине. Поближе. На всякий случай.
Так что три эти поездки в Кабул позволили майору узнать и дорогу туда. Два часа на марш, выделенных Гуськовым, показались преуменьшенными, но возражать не стал. Постарается уложиться, сорок километров в час для его механиков — цифра вообще-то реальная. Меньше вроде и просить стыдно.
Однако пыль, темнота, чередование в колонне колесных и гусеничных машин сделали свое дело: майор привел батальон в Кабул только через четыре часа.
— Если вы с самого начала выполняете задачи такими темпами, то что будет, когда получите более серьезную задачу? — не сдержал раздражения Гуськов.
На следующий день прилетели из Москвы Василий Васильевич Колесов и подполковник Швец. Гуськов представил их Джандаду, взявшему власть над батальоном в свои руки, как заместителей комбата по боевой подготовке и разведке, но Хабиб Таджибаевич понял, что они прилетели снимать его. Колесов пока ничего не говорил, лишь расспрашивал о марше офицеров и сержантов. Но комбату было ясно, что вопрос со снятием с должности — дело времени. Как же он подвел Василия Васильевича...
Сам Колесов ждал начала совещания на первый взгляд невозмутимо. Срочный вызов в Кабул его не встревожил: сколько такого срочного за службу пережито, станешь каждый раз умирать и волноваться — быстро вынесут вперед ногами.
Как раз к прилету случилась и ситуация с Халбаевым, но, поговорив с офицерами, решил: наказывать комбата особо не за что. Тем более глупо было менять командира батальона накануне событий, связанных со «Штормом». Вчера Магометов и Иванов, вызвав его к себе, спросили, что называется, в лоб:
— Если бы вам отдали приказ захватить Дворец Амина, как бы вы действовали?
Амин лишь недавно переехал в здание, отремонтированное специально под его резиденцию. Хафизулле, с одной стороны, самому не терпелось оказаться в роскошнейших апартаментах, но с другой — Дворец Дар-уль-аман стоял на окраине города, и система охраны, как еще раньше говорилось Халбаеву, не обеспечивала безопасности. Однако нашлись, как понял Василий Васильевич, люди, которые подогрели самолюбие главы государства: ах, такой правитель, как вы, достоин только подобного Дворца. А насчет охраны — батальон Халбаева стоит без дела, определите ему задачу.
Амин клюнул на лесть, чем помог «доброжелателям» завершить пока что главное — убрать Амина подальше от центра города, где он находился под достаточно надежной защитой. Пришлось обращаться и к помощи Халбаева: батальон расположился в каких-нибудь пятистах метрах от здания.
Теперь это связывалось воедино, и последняя точка напрашивалась сама собой — взятие Дворца.
Василий Васильевич оглядел тогда Магометова и Иванова: насколько серьезен ваш вопрос? Понял, что такими вещами не шутят.
— А какие условия?
— Реальные. То, что на сегодня. С расчетом, конечно, что рядом с Дворцом уже стоят зенитно-ракетный и танковый полки. Плюс одиннадцать объектов в городе, которые необходимо тоже будет взять под свой контроль.
— Наши силы?
— Батальон Халбаева и «Зенит». Можем дать еще одну роту из Баграма, но это в крайнем случае.
— Когда представить расчеты?
— Завтра утром.
И вот это утро наступило. И приглашенных — полный кабинет. Значит, сегодня — окончательное решение по Дворцу. Неужели все-таки решили брать его?
Василий Васильевич развернул небольшой тетрадный листок, на котором одному ему известными знаками он делал расчеты на проведение операции. Что ж, он доложит то, что думает. А думает он об отмене «Шторма».
— Начнем, товарищи, — поднялся Борис Иванович. Армейские офицеры посмотрели на Магометова: кому подчиняться — вам или представителю КГБ? Солтан Кеккезович, поняв эти взгляды, тем не менее никак не отреагировал на них, дав понять: старший здесь — хозяин кабинета, слушайте его.
— Полковник Попышев, докладывайте, — продолжил тот.
«Значит, прорабатывать план поручили не только мне», — понял Колесов и, откинувшись на спинку стула, стал внимательно слушать советника из бригады охраны. Но после того как Попышев, утерев со лба пот, сел, усмехнулся: весь доклад свелся к названиям улиц и объектов, к которым должен разойтись, расползтись, растащиться батальон.
Борис Иванович словно уловил его усмешку:
— Василий Васильевич, ваш вариант?
— Я бы отказался выполнять приказ теми силами, которые имеются в наличии, — сказал, вставая, Колесов. Находившиеся в кабинете оживились: после радужного и спокойного доклада Попышева такое категоричное заявление...
— Почему? — пристально посмотрел Борис Иванович.
— Соотношение сил — один к ста двадцати. Нападающих — один, обороняющихся — сто двадцать, — уточнил Колесов. — Конечно, используя элемент внезапности, можно захватить некоторые объекты, но чтобы затем удержать их — это нереально. Надо опуститься на землю и решить: или провалить операцию, или вообще не начинать ее.
— А если все-таки начинать? — переждав мгновение после резкого ответа полковника, спросил Борис Иванович.
— Могу предсказать исход: через тридцать минут операция захлебнется, а вы объявите, что взбунтовались пьяные офицеры. Извинитесь перед афганским руководством, а нас — к стенке и расстреляете.
— Ну вы скажете, — улыбнулся комитетчик.
— Реально батальон Халбаева может захватить только один Дворец и удерживать его какое-то время. Дополнительно, но уже с натяжкой, может блокировать и зенитно-ракетный полк, если к тому же помогут советники. И все. В соотношении это будет один к десяти, но в целом реально.
Борис Иванович и Магометов переглянулись и, в чем-то поняв друг друга, молча вышли. Оставшиеся вначале думали, что они вышли посовещаться наедине, но прошел час, второй, а их все не было. Значит, начальство звонило в Москву.
Когда в полном молчании были выкурены почти все сигареты, вернулись главный военный советник и комитетчик.
— Я доложил в Москву все соображения, которые прозвучали здесь, — сообщил Борис Иванович. — Но «Шторм» не отменяется. И первое, что необходимо, — это назначить руководителя операции. Выбрать и утвердить этого руководителя поручено мне. Я считаю, что общее руководство действиями должен возглавить генерал-полковник Магометов.
Это было новостью, видимо, и для самого главного советника; услышав свою фамилию, он некоторое время соображал, потом поднял вверх палец:
— Борис Иванович, погодите. Я — главный военный советник. Меня в любую минуту может вызвать к себе Амин и дать какое-то задание, услать в любой район. Давайте подумаем о другом варианте, чтобы избежать накладок.
Борис Иванович, соглашаясь, покивал головой, потом повернулся к Попышеву: в руководителях он видел только советников.
— А меня вообще любой может послать куда угодно, — тут же открестился полковник.
Все улыбнулись двойному смыслу слов, и Попышев заторопился объясниться:
— Я ведь тоже советник, меня...
— Василий Васильевич, а кем вы были до работы в ГРУ? — перебил Борис Иванович, обратившись к Колесову.
— Комбригом.
— Тогда вам и карты в руки.
— Я свое мнение высказал.
— Мы доложили его в Москву. Теперь вам нужно переговорить лично с Сергеем Федоровичем Ахромеевым.
Необходимое послесловие.Ахромеев поинтересуется у Колесова:
— Это вы докладываете, что задача для одного батальона невыполнима?
— Я.
— Обоснуйте.
— Тем количеством сил, которое сейчас здесь, мы можем выполнить только одну задачу: взять Дворец или блокировать полк.
— Вы, как руководитель операции, настаиваете на этом?
— Да.
Ахромеев помолчит, потом прикажет:
— Хорошо, дайте об этом письменную шифровку за своей подписью и подписью Магометова.
После получения шифровки военных в Москве перед руководством страны станет окончательный вопрос: отменять операцию или вводить в Афганистан дополнительные силы? Но маховик по вводу был уже запущен, и 24 декабря командарм Тухаринов получит время «Ч»: границу перейти 25 декабря 1979 года в 15 часов московского времени.
25 декабря утром придет ответ и в Кабул: с батальона Халбаева снимаются все объекты в городе, задача теперь одна — обеспечить прорыв к Дворцу группы «Зенит».
Согласно этим же указаниям получит уточнение по своим войскам и командующий ВДВ Сухоруков. Если первоначально десантники после приземления должны были, не заходя в Кабул, стать заслонами на путях наиболее вероятного подхода банд, то теперь на них переложились объекты, снятые с «мусульманского» батальона. Были наконец названы и места приземления: аэродром № 1 — Кабул, аэродром № 2 — Баграм, третий, кандагарский, из-за сложных климатических условий решено было отменить.
В расположение батальона Халбаева в крытых автомобилях привезут пятерых афганцев с наклеенными бородами и в париках. Время «Шторма» было назначено на 22 часа 27 декабря. Сигналом к началу атаки послужит взрыв на площади Пуштунистана, около центрального телеграфа.
25 декабря 1979 года. Кабул.
Только два человека могли реально повлиять на события, до минут рассчитанные в Москве, — сам Амин и его шурин, начальник Генерального штаба полковник Якуб. И если Амина с самого начала взял на себя Андропов, то Устинову предстояло вывести из игры полковника.
Задача выходила для военных не менее сложная: кроме того что Якуб был женат на сестре Амина, что с самим Хафизуллой его связывали кровь Тараки и другие массовые расстрелы, что он имел вес в армии и его приказы выполнялись безоговорочно, начальник Генштаба еще прекрасно понимал русский язык, и любое неосторожное слово советников могло или свести на нет всю операцию, или пролить много лишней как русской, так и афганской крови.
Начинать же таким образом новый этап Апрельской революции советские руководители, имевшие перед глазами опыт других революций и переворотов, не желали сами и старались уберечь от этого новое правительство во главе с Бабраком Кармалем, которое к этому времени уже нелегально было переправлено в Баграм.
И хотя за самим Якубом числились десятки уничтоженных семей, на первом этапе от него требовалась если не поддержка переворота, то хотя бы нейтралитет.
Из-за Якуба пришло первое более-менее конкретное указание Магометову в том «Шторме», предгрозовой запах которого он чутко улавливал настороженным нюхом старого вояки, — это добиться послушания Якубом советских советников, в новом правительстве гарантировать ему любые должности.
...Александра Ивановна затевала стирку, когда вбежал переводчик мужа Кузнецов:
— Александра Ивановна, Солтан Кеккезович срочно приказал накрыть праздничный стол. Он пригласил Якуба к себе на день рождения.
— Так день рождения у Солтана уже был.
— Александра Ивановна, срочно. Они уже едут сюда, у вас десять минут.
Метнулась на кухню: раз Солтан сказал «срочно», значит, разговаривать нечего. Принялась сервировать стол.
К следующему звонку в дверь все оказалось почти готово.
Горазд на выпивку оказался полковник Якуб. За день рождения, за советско-афганскую дружбу, за боевое братство — до краев наполненные рюмки легко и охотно осушал начштаба. А самолеты с советскими десантниками уже загудели над Кабулом — и вновь повод — за боевое содружество, за крепость и нерушимость дружбы, а в алаверды — добавлении к тосту — осторожные пока что пожелания афганскому военачальнику и в новых условиях быть на высоте своего положения. С тревогой поглядывала на разошедшегося мужа красавица жена, но, верная традициям Востока, не смела вмешиваться в разговор мужчин.
А они вышли перекурить на балкон, который, сами невидимые в темноте, держали под наблюдением на соседнем балконе переводчики и сотрудники КГБ.
— Наверное, с приходом наших войск кое-что изменится и в вашем правительстве? — не забывали подворачивать разговор шурави.
Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке — пословица верна, видимо, не только для русских.
— О да. Теперь товарищ Амин станет намного сильнее, — не понимал игры на дальних подступах полковник.
— А не получится, что в новой ситуации товарищ Амин сам потерпит поражение от своих противников? — положил снаряды ближе Магометов.
— Товарищ Амин? Никогда! За него армия и лучшие люди партии, — несмотря на уже свистящие над его головой осколки, не думал зарываться в землю или хотя бы отползать в сторону Якуб.
— И вы, конечно, всегда, при любых обстоятельствах будете с Амином? — не била только что в «яблочко» советская артиллерия.
— Всегда. Только с товарищем Амином, — не пригнулся даже под таким выстрелом в упор полковник.
— Такая преданность всегда похвальна, — перевел огонь на более безопасное место Магометов и, накоротке переглянувшись с товарищами, вообще прекратил «стрельбу»: — Ну что, еще по одной?
А в вечернем небе уже начали гудеть Ил-76 с десантниками Рябченко на борту. Однако ударный отряд ОКСВ на аэродроме главный военный советник не встречал: ради меньшей крови с обеих сторон за выпивкой выводился из игры начальник афганского Генштаба.
Необходимое послесловие.Во многих полках и дивизиях в этот вечер и последующие два наши советники сидели за бутылкой русской водки с афганскими офицерами. Там, где это не удавалось или где командир был ярый сторонник Амина, советники готовили себе места в танках, которые выходят в колонне третьими: по третьим ни при каких условиях огонь бы не открывался...
27 декабря 1979 года. 17 часов 10 минут. Кабул.
Ломрай бридман [36]Насрулла, дежурный по штабу Центрального корпуса, через окно увидел идущих к нему патрульных с двумя незнакомыми мужчинами. Торопливо поправил звездочки на зеленом погоне — не держатся, второй раз за сегодня срываются. И вообще, не к добру это, когда у офицера с погон слетают звезды. Набросил китель, застегнулся.
— Товарищ старший лейтенант, — один из патрульных просунул в дверь голову. — Тут два специалиста пришли, говорят, надо проверить связь.
— Веди сюда, — разрешил Насрулла.
Кабульский главпочтамт входил в зону ответственности корпуса, и задача дежурного — проверять документы у связистов, лазающих в шахты перед почтой.
— Проверить связь, — подтвердил один из связистов, подавая новенькие документы.
Фамилии, печать, разрешение — все в порядке.
— Мы на площади Пуштунистана будем работать, — добавил связист. — Где-то кабель порвало.
В такие сложности, как связь, шахты, кабель, старший лейтенант вникал меньше всего. Был он инструктором политотдела, на партийную работу выдвинули с должности строевого командира, которым тоже пробыл всего несколько месяцев. Да и в офицеры попал случайно — за свое землячество с Нур Мухаммедом Тараки. Об этом, правда, при Амине вспоминать стало опасно, вообще, можно было удивляться, что он остался не просто жив, не просто в армии, а и на ее главном участке — партполитработе. Другие — те, кто выдвигался на партийные посты вместе с Насруллой, — давно исчезли или были разжалованы в рядовые, а к Насрулле Аллах, видимо, милостив. Может, с приходом шурави что-то изменится в этой жизни, но советские пока никак не проявляют себя: вошли, стали гарнизонами — и тишина. Только «уазики» их чаще, чем при советниках, мелькают на улицах. Как-то теперь пойдет революция? Не приведи Аллах, если они станут поддерживать Амина. Тогда — всё. Тогда о себе надо думать...
— Мы пошли, — напомнил о себе связист.
— Да, конечно, работайте.
Специалисты, теперь уже без патрульных, пересекли площадь напротив почтамта, вдвоем подняли крышку люка. Старший спустился в шахту первым, напарник передал ему ящик с инструментами и, оглядевшись, полез вслед за ним. Люк остался открытым, и Насрулла подумал: как бы кто не упал туда. Скоро сумерки, а сколько проработают под землей связисты — кто ж их знает.
«Если через час не вылезут, надо будет поставить там одного патрульного, — подумал старший лейтенант. — Не хватало еще, чтобы в мое дежурство туда кто-нибудь упал исвернул себе шею».
Это напомнило о так и не закрепленных звездочках, и он вновь снял китель.
27 декабря 1979 года. 16 часов 30 минут. Кабул.
Ах, пандшанба — святой и лукавый для мусульманина день. Скажи «пандшанба» мужчине — и он подмигнет, гордо расправит плечи. Зардеется женщина, отведя взгляд, и побыстрее займется какой-нибудь работой. Пандшанба — это скорее дух, это ожидание, предвкушение чего-то светлого, лучшего. И не пытайтесь искать здесь перевод, ибо просто перевод ничего не прояснит и не расскажет, так как означает один из дней недели — четверг.
Правда, четверг на Востоке — это как наша суббота. Конец недели. Завтра — выходной. Хозяйка пересмотрит все запасы и обязательно разведет огонь — калить масло. Значит, будет в доме плов, и, может быть, впервые за всю неделю семью ожидает плотный ужин. Ублаженный едой, сытый, довольный мужчина обязательно придет в эту ночь к жене. Ах, пандшанба — лукавый и безоглядный день недели.
Назначил на этот день прием во Дворце и Амин. К обеду приглашались члены Политбюро с женами, а в 14 часов пожелал он выступить перед высшим командным составом армии и журналистами. Речь — о политическом положении в стране и причинах приглашения советских войск. Начальник Главпура Экбаль Вазири планировал ответную речь.
Однако вместо Амина к собравшимся вышел встревоженный врач:
— Товарищи, выступления Хафизуллы Амина не будет. Он плохо себя чувствует после обеда. Я думаю, что это отравление.
...По четвергам в Кабуле подавалась в дома и горячая вода. На два-три часа, но успеть помыться, затеять стирку можно. Главное, не прозевать это время, поймать, когда заработают трубы.
Утром 27-го они молчали, и полковник Анатолий Владимирович Алексеев, старший среди советников в афганском госпитале, разрешил врачам задержаться с обеда, если вдруг воду включат в это время. Да и по опыту уже знал: если день прошел относительно спокойно, то ночь уже жди крутежную.
Впрочем, с приходом наших войск обстановка в Кабуле стала намного спокойнее. Да и из посольства дали команду: с сегодняшнего дня всех советских больных отправлять в медсанбат к десантникам. К десантникам так к десантникам, хотя, съездив к ним в дивизию, расположившуюся на пустыре за аэродромом, он увидел из медсанбата только несколько наспех поставленных палаток.
— Справитесь? — озабоченно спросил начмеда, тут же руководившего сортировкой ящиков с медимуществом.
Тот, сбив на затылок шапку, смерил взглядом стоявшего рядом мушавера: за кого нас принимаешь, перед тобой — ВДВ, а не какая-нибудь пехота с «солярой». Словом, старая песня: ВДВ — это щит Родины, а все остальные войска лишь заклепки на этом щите.
— Ну-ну, — усмехнулся в свою очередь и Алексеев, по Ленинграду зная неистребимый десантный гонор. — Но на всякий случай, чтобы знали: госпиталь — вон та крыша в центре города, видите? Если что — сразу к нам.
Выбираясь с занесенного снегом пустыря на дорогу, подумал: жизнь рассудит. Дай Бог, как говорится, чтобы все у них обошлось своими силами, да только... А, что загадывать. Полгода назад, на инструктаже перед отправкой в Афганистан, им сказали:
— От вас, врачей не должно исходить никакой политики, симпатий или антипатий. Ваша политика там одна — высочайший профессионализм. Лечите людей, а не идеологию.
Группа подобралась достаточно сильной. Настолько сильной, что уже через месяц работы афганцы назначили во главе основных отделений госпиталя военных медиков. Обиделись, правда, гражданские врачи, приехавшие намного раньше, но было бы за что: они, как правило, считались специалистами в какой-то одной области, работали выборочно. Офицеры же могли вести операции вне зависимости от локализации ранений — и на черепе, и на животе, и на конечностях. Словом, кто поступил — тот и наш. Тем более что раненых становилось все больше и больше с каждым днем, а пули и осколки — они не разбирают, куда им впиться в человека.
Единственное, с чем вышла небольшая неувязка, так это с операционными сестрами. Формируя группу, Анатолий Владимирович вместо медсестер взял парней-фельдшеров, беспокоясь в первую очередь о бытовом устройстве группы. Но когда на первой же операции фельдшер спокойно поднял с пола упавший скальпель и положил его под руку хирургу, Алексеев отметил: раз дано женщине находиться рядом с раненым — значит, так и должно быть и ничего мудрить здесь не надо.
Но в целом советские врачи были для афганцев хоть и «неверными», но святыми. Видимо, на грани между жизнью и смертью фанатизм у людей все же изрядно истощается, и любая соломинка, обещающая спасение, становится ближе и надежнее, чем вроде бы вечный и нерушимый постулат. Не о всех, конечно, речь, но на плановые операции больные просились только к шурави. А весь секрет-то — наши врачи после операции хоть раз-другой, но подойдут, поинтересуются здоровьем. И бесплатно. А ведь были в кабульском госпитале врачи индийской, турецкой, английской и французской школ, о которых в Союзе говорили с уважением. Здесь же авторитеты устанавливала практика: только к шурави или, в крайнем случае, к тем афганцам, которые учились в Советском Союзе.
Приехав домой, Алексеев наскоро перекусил и, когда во время чаепития пошла хоть и не очень горячая, но все же и не холодная вода, постоял, блаженствуя, под душем, до красноты растерся полотенцем: эх, в баньку бы! Набросив куртку, вышел на балкон покурить. И тут же увидел, как из стремительно подъехавшего «уазика» выскочил Тутахел — главный хирург госпиталя. Увидев на балконе Алексеева, афганец замахал руками.
— Что случилось? — крикнул Анатолий Владимирович, хотя ответа дожидаться не стал: то, что произошла какая-то беда, это ясно и без слов. А раз так, то теперь главное — быстрее все увидеть собственными глазами.
— Что? — все же спросил у Тутахела, выскочив уже одетым из подъезда.
— Надо ехать во Дворец, там большое несчастье, — распахивая дверцу машины, растерянно ответил главврач.
В «уазике» уже сидели терапевт полковник Виктор Кузнеченков и один из гражданских врачей-инфекционистов.
— Во Дворце большое несчастье, — не отводя взгляда от дороги, забитой рикшами, водоносами, осликами, легковушками, стадами баранов, повторил афганец. — Очень много отравленных. Сильно отравленных.
Алексеев повернул голову к Кузнеченкову, но Виктор как мог в тесноте пожал своими широкими плечами: сам ничего не знаю.
— А Амин? — осторожно спросил Алексеев.
Афганец скосил глаза на водителя и ничего не ответил.
«Значит, и Амин», — понял полковник.
С Амином ему приходилось встречаться несколько раз. Сначала мельком — это еще при жизни Тараки, но в сентябре, когда произошла та злополучная перестрелка между охраной Тараки и Амина, в госпиталь привезли изрешеченного пулями аминовского адъютанта Вазира Зерака.
— Анутуль Владимирович, Амин попросил, чтобы адъютанта оперировали только советские, — прибежал в операционную Тутахел.
Советские — значит, советские. Собрали, кто быт под рукой, простояли у стола три часа — спасли Вазира. А когда дело у того пошло на поправку. Амин, уже глава государства, выделил для своего адъютанта личный «Боинг», и Алексеев с Тутахелем вдвоем сопровождали единственного пассажира сначала в Москву, в больницу 4-го управления, а потом и в санаторий.
Про эту перестрелку ходило много самых разноречивых слухов. По одним — после того как упал под пулями Тарун, Вазир закрыл своей грудью Амина. По другим — Амин инсценировал нападение сам. Мол, если бы захотели убить Амина, подпустили бы еще на два шага ближе и расстреляли в упор. Да и при входе во Дворец стоял танк, и по дороге к Министерству обороны стояло их еще немало — при желании они могли разнести машину, в которой уезжал «ученик» с истекающим кровью адъютантом, в клочья и дым. Но... «Ваша политика — высочайший профессионализм». Надо было — он спас Вазира. Потребуется помощь Амину — он сделает все, что зависит от него, врача. В остальном пусть разбираются политики, советники, КГБ — кто угодно и кому это интересно.
У входа во Дворец их уже поджидали, но первым делом резко потребовали сдать оружие. Обычно, входя в здание, мушаверы сами сдавали пистолеты дежурному. Сегодня же быстрые и сильные руки обыскали их, подтолкнули к двери. Стоявшие рядом афганские офицеры проводили их недовольными, чуть ли не враждебными взглядами. Начальник Главпура Экбаль рвал на кусочки листки с каким-то выступлением. «Что это они, как будто я виноват», — подумал Алексеев, открывая тяжелую дверь.
Войдя в вестибюль, врачи тут же замерли и поняли афганцев. На полу, на ступеньках сидели, лежали в самых неестественных позах люди. Куда там немой сцене в «Ревизоре» — такие позы не придумаешь, они могут быть только при массовом остром отравлении.
Алексеев переглянулся с Кузнеченковым — да, отравление. Первым делом — сортировка: кому помогать в первую очередь, кто потерпит. И отправить из Дворца всех гражданских медиков: там, где творится что-то непонятное, лишним лучше убраться. А больным — противоядие. Есть ли во Дворце какие-нибудь, лекарства?
Склонились, над лежащей на полу женщиной, но по лестнице буквально скатился начальник госпиталя Валоят.
Так что три эти поездки в Кабул позволили майору узнать и дорогу туда. Два часа на марш, выделенных Гуськовым, показались преуменьшенными, но возражать не стал. Постарается уложиться, сорок километров в час для его механиков — цифра вообще-то реальная. Меньше вроде и просить стыдно.
Однако пыль, темнота, чередование в колонне колесных и гусеничных машин сделали свое дело: майор привел батальон в Кабул только через четыре часа.
— Если вы с самого начала выполняете задачи такими темпами, то что будет, когда получите более серьезную задачу? — не сдержал раздражения Гуськов.
На следующий день прилетели из Москвы Василий Васильевич Колесов и подполковник Швец. Гуськов представил их Джандаду, взявшему власть над батальоном в свои руки, как заместителей комбата по боевой подготовке и разведке, но Хабиб Таджибаевич понял, что они прилетели снимать его. Колесов пока ничего не говорил, лишь расспрашивал о марше офицеров и сержантов. Но комбату было ясно, что вопрос со снятием с должности — дело времени. Как же он подвел Василия Васильевича...
Сам Колесов ждал начала совещания на первый взгляд невозмутимо. Срочный вызов в Кабул его не встревожил: сколько такого срочного за службу пережито, станешь каждый раз умирать и волноваться — быстро вынесут вперед ногами.
Как раз к прилету случилась и ситуация с Халбаевым, но, поговорив с офицерами, решил: наказывать комбата особо не за что. Тем более глупо было менять командира батальона накануне событий, связанных со «Штормом». Вчера Магометов и Иванов, вызвав его к себе, спросили, что называется, в лоб:
— Если бы вам отдали приказ захватить Дворец Амина, как бы вы действовали?
Амин лишь недавно переехал в здание, отремонтированное специально под его резиденцию. Хафизулле, с одной стороны, самому не терпелось оказаться в роскошнейших апартаментах, но с другой — Дворец Дар-уль-аман стоял на окраине города, и система охраны, как еще раньше говорилось Халбаеву, не обеспечивала безопасности. Однако нашлись, как понял Василий Васильевич, люди, которые подогрели самолюбие главы государства: ах, такой правитель, как вы, достоин только подобного Дворца. А насчет охраны — батальон Халбаева стоит без дела, определите ему задачу.
Амин клюнул на лесть, чем помог «доброжелателям» завершить пока что главное — убрать Амина подальше от центра города, где он находился под достаточно надежной защитой. Пришлось обращаться и к помощи Халбаева: батальон расположился в каких-нибудь пятистах метрах от здания.
Теперь это связывалось воедино, и последняя точка напрашивалась сама собой — взятие Дворца.
Василий Васильевич оглядел тогда Магометова и Иванова: насколько серьезен ваш вопрос? Понял, что такими вещами не шутят.
— А какие условия?
— Реальные. То, что на сегодня. С расчетом, конечно, что рядом с Дворцом уже стоят зенитно-ракетный и танковый полки. Плюс одиннадцать объектов в городе, которые необходимо тоже будет взять под свой контроль.
— Наши силы?
— Батальон Халбаева и «Зенит». Можем дать еще одну роту из Баграма, но это в крайнем случае.
— Когда представить расчеты?
— Завтра утром.
И вот это утро наступило. И приглашенных — полный кабинет. Значит, сегодня — окончательное решение по Дворцу. Неужели все-таки решили брать его?
Василий Васильевич развернул небольшой тетрадный листок, на котором одному ему известными знаками он делал расчеты на проведение операции. Что ж, он доложит то, что думает. А думает он об отмене «Шторма».
— Начнем, товарищи, — поднялся Борис Иванович. Армейские офицеры посмотрели на Магометова: кому подчиняться — вам или представителю КГБ? Солтан Кеккезович, поняв эти взгляды, тем не менее никак не отреагировал на них, дав понять: старший здесь — хозяин кабинета, слушайте его.
— Полковник Попышев, докладывайте, — продолжил тот.
«Значит, прорабатывать план поручили не только мне», — понял Колесов и, откинувшись на спинку стула, стал внимательно слушать советника из бригады охраны. Но после того как Попышев, утерев со лба пот, сел, усмехнулся: весь доклад свелся к названиям улиц и объектов, к которым должен разойтись, расползтись, растащиться батальон.
Борис Иванович словно уловил его усмешку:
— Василий Васильевич, ваш вариант?
— Я бы отказался выполнять приказ теми силами, которые имеются в наличии, — сказал, вставая, Колесов. Находившиеся в кабинете оживились: после радужного и спокойного доклада Попышева такое категоричное заявление...
— Почему? — пристально посмотрел Борис Иванович.
— Соотношение сил — один к ста двадцати. Нападающих — один, обороняющихся — сто двадцать, — уточнил Колесов. — Конечно, используя элемент внезапности, можно захватить некоторые объекты, но чтобы затем удержать их — это нереально. Надо опуститься на землю и решить: или провалить операцию, или вообще не начинать ее.
— А если все-таки начинать? — переждав мгновение после резкого ответа полковника, спросил Борис Иванович.
— Могу предсказать исход: через тридцать минут операция захлебнется, а вы объявите, что взбунтовались пьяные офицеры. Извинитесь перед афганским руководством, а нас — к стенке и расстреляете.
— Ну вы скажете, — улыбнулся комитетчик.
— Реально батальон Халбаева может захватить только один Дворец и удерживать его какое-то время. Дополнительно, но уже с натяжкой, может блокировать и зенитно-ракетный полк, если к тому же помогут советники. И все. В соотношении это будет один к десяти, но в целом реально.
Борис Иванович и Магометов переглянулись и, в чем-то поняв друг друга, молча вышли. Оставшиеся вначале думали, что они вышли посовещаться наедине, но прошел час, второй, а их все не было. Значит, начальство звонило в Москву.
Когда в полном молчании были выкурены почти все сигареты, вернулись главный военный советник и комитетчик.
— Я доложил в Москву все соображения, которые прозвучали здесь, — сообщил Борис Иванович. — Но «Шторм» не отменяется. И первое, что необходимо, — это назначить руководителя операции. Выбрать и утвердить этого руководителя поручено мне. Я считаю, что общее руководство действиями должен возглавить генерал-полковник Магометов.
Это было новостью, видимо, и для самого главного советника; услышав свою фамилию, он некоторое время соображал, потом поднял вверх палец:
— Борис Иванович, погодите. Я — главный военный советник. Меня в любую минуту может вызвать к себе Амин и дать какое-то задание, услать в любой район. Давайте подумаем о другом варианте, чтобы избежать накладок.
Борис Иванович, соглашаясь, покивал головой, потом повернулся к Попышеву: в руководителях он видел только советников.
— А меня вообще любой может послать куда угодно, — тут же открестился полковник.
Все улыбнулись двойному смыслу слов, и Попышев заторопился объясниться:
— Я ведь тоже советник, меня...
— Василий Васильевич, а кем вы были до работы в ГРУ? — перебил Борис Иванович, обратившись к Колесову.
— Комбригом.
— Тогда вам и карты в руки.
— Я свое мнение высказал.
— Мы доложили его в Москву. Теперь вам нужно переговорить лично с Сергеем Федоровичем Ахромеевым.
Необходимое послесловие.Ахромеев поинтересуется у Колесова:
— Это вы докладываете, что задача для одного батальона невыполнима?
— Я.
— Обоснуйте.
— Тем количеством сил, которое сейчас здесь, мы можем выполнить только одну задачу: взять Дворец или блокировать полк.
— Вы, как руководитель операции, настаиваете на этом?
— Да.
Ахромеев помолчит, потом прикажет:
— Хорошо, дайте об этом письменную шифровку за своей подписью и подписью Магометова.
После получения шифровки военных в Москве перед руководством страны станет окончательный вопрос: отменять операцию или вводить в Афганистан дополнительные силы? Но маховик по вводу был уже запущен, и 24 декабря командарм Тухаринов получит время «Ч»: границу перейти 25 декабря 1979 года в 15 часов московского времени.
25 декабря утром придет ответ и в Кабул: с батальона Халбаева снимаются все объекты в городе, задача теперь одна — обеспечить прорыв к Дворцу группы «Зенит».
Согласно этим же указаниям получит уточнение по своим войскам и командующий ВДВ Сухоруков. Если первоначально десантники после приземления должны были, не заходя в Кабул, стать заслонами на путях наиболее вероятного подхода банд, то теперь на них переложились объекты, снятые с «мусульманского» батальона. Были наконец названы и места приземления: аэродром № 1 — Кабул, аэродром № 2 — Баграм, третий, кандагарский, из-за сложных климатических условий решено было отменить.
В расположение батальона Халбаева в крытых автомобилях привезут пятерых афганцев с наклеенными бородами и в париках. Время «Шторма» было назначено на 22 часа 27 декабря. Сигналом к началу атаки послужит взрыв на площади Пуштунистана, около центрального телеграфа.
25 декабря 1979 года. Кабул.
Только два человека могли реально повлиять на события, до минут рассчитанные в Москве, — сам Амин и его шурин, начальник Генерального штаба полковник Якуб. И если Амина с самого начала взял на себя Андропов, то Устинову предстояло вывести из игры полковника.
Задача выходила для военных не менее сложная: кроме того что Якуб был женат на сестре Амина, что с самим Хафизуллой его связывали кровь Тараки и другие массовые расстрелы, что он имел вес в армии и его приказы выполнялись безоговорочно, начальник Генштаба еще прекрасно понимал русский язык, и любое неосторожное слово советников могло или свести на нет всю операцию, или пролить много лишней как русской, так и афганской крови.
Начинать же таким образом новый этап Апрельской революции советские руководители, имевшие перед глазами опыт других революций и переворотов, не желали сами и старались уберечь от этого новое правительство во главе с Бабраком Кармалем, которое к этому времени уже нелегально было переправлено в Баграм.
И хотя за самим Якубом числились десятки уничтоженных семей, на первом этапе от него требовалась если не поддержка переворота, то хотя бы нейтралитет.
Из-за Якуба пришло первое более-менее конкретное указание Магометову в том «Шторме», предгрозовой запах которого он чутко улавливал настороженным нюхом старого вояки, — это добиться послушания Якубом советских советников, в новом правительстве гарантировать ему любые должности.
...Александра Ивановна затевала стирку, когда вбежал переводчик мужа Кузнецов:
— Александра Ивановна, Солтан Кеккезович срочно приказал накрыть праздничный стол. Он пригласил Якуба к себе на день рождения.
— Так день рождения у Солтана уже был.
— Александра Ивановна, срочно. Они уже едут сюда, у вас десять минут.
Метнулась на кухню: раз Солтан сказал «срочно», значит, разговаривать нечего. Принялась сервировать стол.
К следующему звонку в дверь все оказалось почти готово.
Горазд на выпивку оказался полковник Якуб. За день рождения, за советско-афганскую дружбу, за боевое братство — до краев наполненные рюмки легко и охотно осушал начштаба. А самолеты с советскими десантниками уже загудели над Кабулом — и вновь повод — за боевое содружество, за крепость и нерушимость дружбы, а в алаверды — добавлении к тосту — осторожные пока что пожелания афганскому военачальнику и в новых условиях быть на высоте своего положения. С тревогой поглядывала на разошедшегося мужа красавица жена, но, верная традициям Востока, не смела вмешиваться в разговор мужчин.
А они вышли перекурить на балкон, который, сами невидимые в темноте, держали под наблюдением на соседнем балконе переводчики и сотрудники КГБ.
— Наверное, с приходом наших войск кое-что изменится и в вашем правительстве? — не забывали подворачивать разговор шурави.
Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке — пословица верна, видимо, не только для русских.
— О да. Теперь товарищ Амин станет намного сильнее, — не понимал игры на дальних подступах полковник.
— А не получится, что в новой ситуации товарищ Амин сам потерпит поражение от своих противников? — положил снаряды ближе Магометов.
— Товарищ Амин? Никогда! За него армия и лучшие люди партии, — несмотря на уже свистящие над его головой осколки, не думал зарываться в землю или хотя бы отползать в сторону Якуб.
— И вы, конечно, всегда, при любых обстоятельствах будете с Амином? — не била только что в «яблочко» советская артиллерия.
— Всегда. Только с товарищем Амином, — не пригнулся даже под таким выстрелом в упор полковник.
— Такая преданность всегда похвальна, — перевел огонь на более безопасное место Магометов и, накоротке переглянувшись с товарищами, вообще прекратил «стрельбу»: — Ну что, еще по одной?
А в вечернем небе уже начали гудеть Ил-76 с десантниками Рябченко на борту. Однако ударный отряд ОКСВ на аэродроме главный военный советник не встречал: ради меньшей крови с обеих сторон за выпивкой выводился из игры начальник афганского Генштаба.
Необходимое послесловие.Во многих полках и дивизиях в этот вечер и последующие два наши советники сидели за бутылкой русской водки с афганскими офицерами. Там, где это не удавалось или где командир был ярый сторонник Амина, советники готовили себе места в танках, которые выходят в колонне третьими: по третьим ни при каких условиях огонь бы не открывался...
27 декабря 1979 года. 17 часов 10 минут. Кабул.
Ломрай бридман [36]Насрулла, дежурный по штабу Центрального корпуса, через окно увидел идущих к нему патрульных с двумя незнакомыми мужчинами. Торопливо поправил звездочки на зеленом погоне — не держатся, второй раз за сегодня срываются. И вообще, не к добру это, когда у офицера с погон слетают звезды. Набросил китель, застегнулся.
— Товарищ старший лейтенант, — один из патрульных просунул в дверь голову. — Тут два специалиста пришли, говорят, надо проверить связь.
— Веди сюда, — разрешил Насрулла.
Кабульский главпочтамт входил в зону ответственности корпуса, и задача дежурного — проверять документы у связистов, лазающих в шахты перед почтой.
— Проверить связь, — подтвердил один из связистов, подавая новенькие документы.
Фамилии, печать, разрешение — все в порядке.
— Мы на площади Пуштунистана будем работать, — добавил связист. — Где-то кабель порвало.
В такие сложности, как связь, шахты, кабель, старший лейтенант вникал меньше всего. Был он инструктором политотдела, на партийную работу выдвинули с должности строевого командира, которым тоже пробыл всего несколько месяцев. Да и в офицеры попал случайно — за свое землячество с Нур Мухаммедом Тараки. Об этом, правда, при Амине вспоминать стало опасно, вообще, можно было удивляться, что он остался не просто жив, не просто в армии, а и на ее главном участке — партполитработе. Другие — те, кто выдвигался на партийные посты вместе с Насруллой, — давно исчезли или были разжалованы в рядовые, а к Насрулле Аллах, видимо, милостив. Может, с приходом шурави что-то изменится в этой жизни, но советские пока никак не проявляют себя: вошли, стали гарнизонами — и тишина. Только «уазики» их чаще, чем при советниках, мелькают на улицах. Как-то теперь пойдет революция? Не приведи Аллах, если они станут поддерживать Амина. Тогда — всё. Тогда о себе надо думать...
— Мы пошли, — напомнил о себе связист.
— Да, конечно, работайте.
Специалисты, теперь уже без патрульных, пересекли площадь напротив почтамта, вдвоем подняли крышку люка. Старший спустился в шахту первым, напарник передал ему ящик с инструментами и, оглядевшись, полез вслед за ним. Люк остался открытым, и Насрулла подумал: как бы кто не упал туда. Скоро сумерки, а сколько проработают под землей связисты — кто ж их знает.
«Если через час не вылезут, надо будет поставить там одного патрульного, — подумал старший лейтенант. — Не хватало еще, чтобы в мое дежурство туда кто-нибудь упал исвернул себе шею».
Это напомнило о так и не закрепленных звездочках, и он вновь снял китель.
27 декабря 1979 года. 16 часов 30 минут. Кабул.
Ах, пандшанба — святой и лукавый для мусульманина день. Скажи «пандшанба» мужчине — и он подмигнет, гордо расправит плечи. Зардеется женщина, отведя взгляд, и побыстрее займется какой-нибудь работой. Пандшанба — это скорее дух, это ожидание, предвкушение чего-то светлого, лучшего. И не пытайтесь искать здесь перевод, ибо просто перевод ничего не прояснит и не расскажет, так как означает один из дней недели — четверг.
Правда, четверг на Востоке — это как наша суббота. Конец недели. Завтра — выходной. Хозяйка пересмотрит все запасы и обязательно разведет огонь — калить масло. Значит, будет в доме плов, и, может быть, впервые за всю неделю семью ожидает плотный ужин. Ублаженный едой, сытый, довольный мужчина обязательно придет в эту ночь к жене. Ах, пандшанба — лукавый и безоглядный день недели.
Назначил на этот день прием во Дворце и Амин. К обеду приглашались члены Политбюро с женами, а в 14 часов пожелал он выступить перед высшим командным составом армии и журналистами. Речь — о политическом положении в стране и причинах приглашения советских войск. Начальник Главпура Экбаль Вазири планировал ответную речь.
Однако вместо Амина к собравшимся вышел встревоженный врач:
— Товарищи, выступления Хафизуллы Амина не будет. Он плохо себя чувствует после обеда. Я думаю, что это отравление.
...По четвергам в Кабуле подавалась в дома и горячая вода. На два-три часа, но успеть помыться, затеять стирку можно. Главное, не прозевать это время, поймать, когда заработают трубы.
Утром 27-го они молчали, и полковник Анатолий Владимирович Алексеев, старший среди советников в афганском госпитале, разрешил врачам задержаться с обеда, если вдруг воду включат в это время. Да и по опыту уже знал: если день прошел относительно спокойно, то ночь уже жди крутежную.
Впрочем, с приходом наших войск обстановка в Кабуле стала намного спокойнее. Да и из посольства дали команду: с сегодняшнего дня всех советских больных отправлять в медсанбат к десантникам. К десантникам так к десантникам, хотя, съездив к ним в дивизию, расположившуюся на пустыре за аэродромом, он увидел из медсанбата только несколько наспех поставленных палаток.
— Справитесь? — озабоченно спросил начмеда, тут же руководившего сортировкой ящиков с медимуществом.
Тот, сбив на затылок шапку, смерил взглядом стоявшего рядом мушавера: за кого нас принимаешь, перед тобой — ВДВ, а не какая-нибудь пехота с «солярой». Словом, старая песня: ВДВ — это щит Родины, а все остальные войска лишь заклепки на этом щите.
— Ну-ну, — усмехнулся в свою очередь и Алексеев, по Ленинграду зная неистребимый десантный гонор. — Но на всякий случай, чтобы знали: госпиталь — вон та крыша в центре города, видите? Если что — сразу к нам.
Выбираясь с занесенного снегом пустыря на дорогу, подумал: жизнь рассудит. Дай Бог, как говорится, чтобы все у них обошлось своими силами, да только... А, что загадывать. Полгода назад, на инструктаже перед отправкой в Афганистан, им сказали:
— От вас, врачей не должно исходить никакой политики, симпатий или антипатий. Ваша политика там одна — высочайший профессионализм. Лечите людей, а не идеологию.
Группа подобралась достаточно сильной. Настолько сильной, что уже через месяц работы афганцы назначили во главе основных отделений госпиталя военных медиков. Обиделись, правда, гражданские врачи, приехавшие намного раньше, но было бы за что: они, как правило, считались специалистами в какой-то одной области, работали выборочно. Офицеры же могли вести операции вне зависимости от локализации ранений — и на черепе, и на животе, и на конечностях. Словом, кто поступил — тот и наш. Тем более что раненых становилось все больше и больше с каждым днем, а пули и осколки — они не разбирают, куда им впиться в человека.
Единственное, с чем вышла небольшая неувязка, так это с операционными сестрами. Формируя группу, Анатолий Владимирович вместо медсестер взял парней-фельдшеров, беспокоясь в первую очередь о бытовом устройстве группы. Но когда на первой же операции фельдшер спокойно поднял с пола упавший скальпель и положил его под руку хирургу, Алексеев отметил: раз дано женщине находиться рядом с раненым — значит, так и должно быть и ничего мудрить здесь не надо.
Но в целом советские врачи были для афганцев хоть и «неверными», но святыми. Видимо, на грани между жизнью и смертью фанатизм у людей все же изрядно истощается, и любая соломинка, обещающая спасение, становится ближе и надежнее, чем вроде бы вечный и нерушимый постулат. Не о всех, конечно, речь, но на плановые операции больные просились только к шурави. А весь секрет-то — наши врачи после операции хоть раз-другой, но подойдут, поинтересуются здоровьем. И бесплатно. А ведь были в кабульском госпитале врачи индийской, турецкой, английской и французской школ, о которых в Союзе говорили с уважением. Здесь же авторитеты устанавливала практика: только к шурави или, в крайнем случае, к тем афганцам, которые учились в Советском Союзе.
Приехав домой, Алексеев наскоро перекусил и, когда во время чаепития пошла хоть и не очень горячая, но все же и не холодная вода, постоял, блаженствуя, под душем, до красноты растерся полотенцем: эх, в баньку бы! Набросив куртку, вышел на балкон покурить. И тут же увидел, как из стремительно подъехавшего «уазика» выскочил Тутахел — главный хирург госпиталя. Увидев на балконе Алексеева, афганец замахал руками.
— Что случилось? — крикнул Анатолий Владимирович, хотя ответа дожидаться не стал: то, что произошла какая-то беда, это ясно и без слов. А раз так, то теперь главное — быстрее все увидеть собственными глазами.
— Что? — все же спросил у Тутахела, выскочив уже одетым из подъезда.
— Надо ехать во Дворец, там большое несчастье, — распахивая дверцу машины, растерянно ответил главврач.
В «уазике» уже сидели терапевт полковник Виктор Кузнеченков и один из гражданских врачей-инфекционистов.
— Во Дворце большое несчастье, — не отводя взгляда от дороги, забитой рикшами, водоносами, осликами, легковушками, стадами баранов, повторил афганец. — Очень много отравленных. Сильно отравленных.
Алексеев повернул голову к Кузнеченкову, но Виктор как мог в тесноте пожал своими широкими плечами: сам ничего не знаю.
— А Амин? — осторожно спросил Алексеев.
Афганец скосил глаза на водителя и ничего не ответил.
«Значит, и Амин», — понял полковник.
С Амином ему приходилось встречаться несколько раз. Сначала мельком — это еще при жизни Тараки, но в сентябре, когда произошла та злополучная перестрелка между охраной Тараки и Амина, в госпиталь привезли изрешеченного пулями аминовского адъютанта Вазира Зерака.
— Анутуль Владимирович, Амин попросил, чтобы адъютанта оперировали только советские, — прибежал в операционную Тутахел.
Советские — значит, советские. Собрали, кто быт под рукой, простояли у стола три часа — спасли Вазира. А когда дело у того пошло на поправку. Амин, уже глава государства, выделил для своего адъютанта личный «Боинг», и Алексеев с Тутахелем вдвоем сопровождали единственного пассажира сначала в Москву, в больницу 4-го управления, а потом и в санаторий.
Про эту перестрелку ходило много самых разноречивых слухов. По одним — после того как упал под пулями Тарун, Вазир закрыл своей грудью Амина. По другим — Амин инсценировал нападение сам. Мол, если бы захотели убить Амина, подпустили бы еще на два шага ближе и расстреляли в упор. Да и при входе во Дворец стоял танк, и по дороге к Министерству обороны стояло их еще немало — при желании они могли разнести машину, в которой уезжал «ученик» с истекающим кровью адъютантом, в клочья и дым. Но... «Ваша политика — высочайший профессионализм». Надо было — он спас Вазира. Потребуется помощь Амину — он сделает все, что зависит от него, врача. В остальном пусть разбираются политики, советники, КГБ — кто угодно и кому это интересно.
У входа во Дворец их уже поджидали, но первым делом резко потребовали сдать оружие. Обычно, входя в здание, мушаверы сами сдавали пистолеты дежурному. Сегодня же быстрые и сильные руки обыскали их, подтолкнули к двери. Стоявшие рядом афганские офицеры проводили их недовольными, чуть ли не враждебными взглядами. Начальник Главпура Экбаль рвал на кусочки листки с каким-то выступлением. «Что это они, как будто я виноват», — подумал Алексеев, открывая тяжелую дверь.
Войдя в вестибюль, врачи тут же замерли и поняли афганцев. На полу, на ступеньках сидели, лежали в самых неестественных позах люди. Куда там немой сцене в «Ревизоре» — такие позы не придумаешь, они могут быть только при массовом остром отравлении.
Алексеев переглянулся с Кузнеченковым — да, отравление. Первым делом — сортировка: кому помогать в первую очередь, кто потерпит. И отправить из Дворца всех гражданских медиков: там, где творится что-то непонятное, лишним лучше убраться. А больным — противоядие. Есть ли во Дворце какие-нибудь, лекарства?
Склонились, над лежащей на полу женщиной, но по лестнице буквально скатился начальник госпиталя Валоят.