Страница:
В дверь постучали, вошел офицер. Посмотрев на Экбаля и Заплатина, выбрал последнего и обратился к нему:
— Товарищ генерал, политработники танковой бригады...
— У вас есть начальник Главпура, докладывайте ему, — остановил его Заплатин.
Необходимое послесловие.В январе 1980 года, после прихода к власти Бабрака Кармаля, Экбаль будет обвинен в пособничестве американскому империализму. Основным подтверждением этому послужит то, что в НДПА его приняли по рекомендации Амина и долгие годы они работали вместе.
Десять лет тюрьмы, из них шесть — без каких-либо известий о семье. И только в конце 1990 года президент Афганистана Наджибулла распорядится выпустить из Пули-Чархи 17 халькистов, работавших при Амине, примет их у себя.
Экбаль при первой же возможности (вызов сделает родственник, работавший в посольстве Афганистана в СССР) приедет в Москву. В ташкентском аэропорту, дожидаясь дозаправки самолета, увидит прилетевшую в Советский Союз следующим рейсом жену Амина. У них будет две минуты времени, и она сообщит, что младший сын ее учится в Ростове, дочери — в Киеве, едет к ним в гости.
Первому Экбаль позвонит Василию Петровичу Заплатину.
— Я знал, что мы встретимся, — обнимая бывшего подсоветного, скажет генерал. И, верный себе, поправится: — Я хотел верить, что встретимся.
В Москве в те предновогодние дни 1990 года было слякотно, но Экбаль, еще более похудевший, ссутулившийся, отрастивший усы, ставший менее живым и жизнерадостным, в том же самом пальтишке и свитере, в которых ходил и до ареста, посетит не только всех товарищей по службе и учебе в МГУ, но и обойдет все места, памятные по студенческой поре. А после этого засобирается обратно в Кабул.
Начало июня 1978 года. Москва — Кабул.
Вслед за политработниками в Афганистан срочно вылетела еще одна группа — теперь уже советники для командиров полков и дивизий. Собирали ее спешно, и большей частью в нее попали офицеры, которые и не помышляли для себя этой службы. Просто к этой минуте их личные дела оказались под рукой у кадровиков — кого-то куда-то перемещали, выдвигали, назначали, а тут приказ: отобрать советников в одну из южных стран. Для кадровиков благодать: документы проверены, оформлены, и дел-то всего оставалось — заполнить одну графу «кем назначается». Так почему бы и не советником?
— Станислав Яковлевич, а что, если вместо должности инспектора Генерального штаба мы предложим вам место советника в Афганистане? — предложили, например, полковнику Катичеву.
Тот, сдавший должность начштаба Таманской дивизии, прикинул: инспектор двести дней в году в командировках, советник — два года. Но в первом случае — ездить, а во втором — сидеть. После же службы в Таманской, «придворной», дивизии, когда все комиссии и иностранные делегации — к ним, так хотелось спокойствия...
— Давай, соглашайся, — продолжали уговаривать знакомые в кадрах. — В странах, где произошли революции, минимум два года после этого спокойно: пока они там разберутся, кто за кого и кто кому чего должен. Как раз на твой срок. Ну?
Согласился.
Приблизительно так же отобрали и остальных. Переодели во все иноземное — почему-то советник, выезжающий за рубеж, обязан до последней нитки быть одетым в «маде ин не наше», прочли лекцию, и — здравствуй, Восток. Приехали добры молодцы не постигать твои тайны и мудрость твоего народа, а сразу советовать. Ох, сколько копий сломано, сколько возможностей упущено, сколько дров наломано из-за таких кавалерийских атак из года в год!
Ни словом единым не попрекают самих советников: как правило, это были и есть трудяги, прекрасно знающие, как строить стрельбище, как водить в наступление полки и бригады, ремонтировать технику, но совершенно не наученные хотя бы оглядываться, хоть чуть-чуть прогнозировать события с учетом обстановки в мире, находить связь между законами Востока и воинскими уставами. Советник в конечном итоге — это такая же профессия, которой надо учиться, и роль Генштаба здесь, конечно, заключается не в том, чтобы подобрать людей и костюмы для них. Пока не будет серьезной школы с серьезным обучением, у нас не наметится и серьезных успехов в этой области. Личные качества советника — это, конечно, многое, но не все. Далеко не все.
Только все мы умны, конечно, задним числом. Тем более что в Кабуле группу встретили хорошо и уже целых три дня — против одного московского — вновь читали лекции по Афганистану. Если не профессора, то доценты с кандидатами, как минимум, должны были разлететься по всей республике в свои подсоветные части.
— Катичеву повезло, в Герат попал. С его ростом оттуда можно и Кушку увидеть, — пустил кто-то по кругу шутку, и каждый, прощаясь, просил Станислава Яковлевича поклониться родной земле.
Встречал полковника в Герате назначенный туда чуть ранее советником в пехотный полк майор Бесфамильный. С аэродрома провез своего начальника по городу, завел в несколько дуканов. Как ни давили экзотика и обилие товаров в них, но Катичев не позволил себе забыть, кто он и где находится. В одном магазине, почувствовав на себе взгляд, резко обернулся. Старик, сидевший на нарах за швейной машинкой, опустил голову, торопливо принялся прострачивать дубленку.
— В дуканах все есть, — попытался отвлечь полковника от неприятного ощущения Бесфамильный, тоже заметивший взгляд старика дуканщика. — А чего нет, закажи — завтра будет.
— Ладно, поехали в дивизию, — прервал экскурсию Катичев.
Садясь в «уазик», оглянулся из-за плеча на дукан. Вновь показалось, что из темной глубины магазинчика за ним следят глаза старика. Чтобы проверить себя, посмотрел на майора. Тот беззаботно грыз галеты, и Станислав Яковлевич немного успокоился: излишняя подозрительность тоже ни к чему.
— Где Кушка-то, в какой стороне? — вспомнил наказы сотоварищей.
— Строго на север, — выставил Бесфамильный ладонь прямо перед собой.
Нет, не видать было Катичеву родной земли даже с его ростом. Как, впрочем, не увидел он и местного врача, наблюдавшего за машиной из соседнего дукана.
Глава 6
28 мая 1978 года. Суземка.
Пощечины зарабатывают или нетерпеливые, или слишком наглые.
Старший лейтенант Борис Ледогоров заполучил ее ни за первое, ни, тем более, за второе. А значит, совершенно несправедливо и незаслуженно.
Желторотик, как он окрестил Желтикову Лену, сопровождавшую их по лесу, неожиданно полезла в полуразрушенную землянку, и он хотел удержать ее, схватить за руку. Но девушка в этот миг подняла ее, и пальцы Бориса вцепились в обтянутое спортивным костюмом бедро пионервожатой. И прежде чем он успел извиниться, что-то сказать и объяснить, хо-о-ороший шлепок по щеке сбил фуражку, заставил его от неожиданности отпрянуть. Нога подвернулась, и, чтобы не упасть, он отпрыгнул еще дальше от девушки.
— Достаточно? — спросила она.
Злясь на несправедливость, нелепый прыжок, а главное, ехидство в голосе, старший лейтенант, отвернувшись, посмотрел на поднимавшего его фуражку курсанта и отчеканил:
— Отвечаешь за то, чтобы ни к одному блиндажу, ни к одной траншее или воронке посторонние не приближались и близко.
— Есть, — неуверенно отозвался курсант, так и не понявший, что же произошло между командиром и пионервожатой.
Зато до той дошло:
— Это я здесь посторонняя? Я? Да я, можно сказать, родилась в этом лесу. Я исходила его вдоль и поперек, я обезвредила столько мин, сколько вы и в глаза, наверное, не видели. Я эти блиндажи и землянки...
Она вознамерилась вновь спуститься в сумрачный развал, но старший лейтенант на этот раз ухватил именно за руку и буквально вышвырнул Желторотика на поляну.
— Когда будете одна, лезьте хоть... головой в прорубь, — лучшее, что нашел посоветовать Борис.
— Спасибо, — поклонилась Лена.
— Пожалуйста, — сделал то же Борис.
— На здоровьице, — не сдавался Желторотик.
Борису пожелать больше было нечего, и он, махнув рукой, начал осматривать место, куда они вышли.
За землянкой, сцепившись сучьями, стояли два могучих дуба — с ободранной корой на стволах, засечками, зарубками, какими-то пометками белой краской. Вообще-то давно замечено, что самые могучие деревья всегда растут около лесных дорог и тропинок. Или, наоборот, это люди прокладывают свои тропы рядом с лесными великанами, надеясь на них как на защиту и ориентиры?
Белыми пятнами звездочек-цветков обозначались земляничные места. На тонких ножках, но высоко и гордо поднимались над травой фиолетовые колокольчики. Ну и совсем по джентельменски лес выпустил на середину поляны несколько березок в молоденьком, еще не опаленном солнцем, не побитом дождями светло-зеленом инее листвы.
Ледогоров прошел к ним, опустил на землю миноискатель, раскатал зажатую в ремни плащ-накидку. Курсант, так и не поняв, насколько серьезно ему отдан приказ следить за девушкой, тоже снял с плеч вещмешок, но от землянки не отходил.
— Перекур, — ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Борис и прилег на плащ-накидку. Некоторое время смотрел на небо, окаймленное верхушками деревьев, потом прикрыл глаза.
Как не вовремя случилась эта командировка! Вот-вот должен был решаться вопрос, кого назначить ротным, а его, одного из кандидатов, — с глаз долой. Видите ли, срочно потребовался опытный сапер, об этом просят областной Совет, обком партии, военкомат, совет ветеранов войны и труда. Кого они там еще приклеили? А, милиция, исторический музей и прокуратура. А в итоге — один Желторотик. Шустрые ребята оказались.
— Вы там посмотрите сами, что к чему, — особо, правда, не настаивал на работе и командир полка. Но, глянув на сидевшего в кабинете майора-военкома, поправился: — Сплошные минные поля не трогать, а единичные объекты — на ваше усмотрение. Михаил Андреевич, — обратился он к майору, — даем вам самого лучшего сапера в полку.
— Спасибо. Вот это по-ракетному.
— По-десантному, — поправил комполка. — И сделаем так. Он проведет разведку местности, определит объем работ, доложит нам, и в зависимости от этого уже будем ориентироваться — сколько и на какое время посылать к вам саперов. Ну а вы тем временем добивайте штаб округа и штаб ВДВ.
— Это я беру на себя. Спасибо, спасибо вам.
Единственное, что успел выпросить еще Ледогоров, — это взять с собой одного из курсантов, приехавших в роту на стажировку. И вещи поможет потаскать, и практику получит, и просто вдвоем веселее, чем одному.
— Серега, разводи костерок, ставь обед! — крикнул он, приподнявшись.
Курсант — молодец, практика уже есть! — вначале осмотрел место, проверил его миноискателем, потом начал таскать сухие ветки. Лена собирала цветы, не обращая на них никакого внимания. Чтобы занять себя, Борис достал из полевой сумки карту района, отыскал, где они находятся. Поставил точку почти в центре коридора между красным и синим пятнами. Красное — километрах в двух, синее — совсем неподалеку. Вроде чей-то заповедник или зона отдыха. Короче, тоже для них красное пятно. Пионервожатая еще в военкомате кивнула на него:
— Говорят, сам Брежнев здесь охотится. А по моим сведениям, там незахороненными лежат сотни, если не тысячи солдат из московского ополчения. Охотиться по их костям... — Лена передернулась.
Факт, конечно, был жуткий, но Борис все-таки попытался уточнить:
— Вы знаете это точно или только говорят об этом?
Спросил не зря. Разговоры и слухи про Брежнева, буквально вспыхнувшие в последнее время, выводили его из себя. Язвят про те же награждения — но сам он, что ли, себя награждает? Тем более если присваивают звания, дают ордена чехи, монголы, бразильцы. Не Брежнева ведь почитают, а в первую очередь страну, которую он представляет. Как этого не понимают?! Советский Союз уважают, и почему мы должны смеяться над этим? Книги пишет? Но ведь и так всем ясно, что не сам Брежнев их писал. Тем более интересные, там есть что почитать, не то что в некоторых. А сколько лет страна без войны? И что, это тоже все без Брежнева, само собой получилось? Да был бы другой, еще неизвестно, что бы было в стране и со страной. И если каждый Желторотик...
В этот момент и стала для него Лена Желтикова Желторотиком. Попадание в яблочко — и по фамилии созвучно, и по пустой напыщенности и многозначительности.
Пионервожатая, еще не знавшая, что она уже Желторотик, хмыкнула на его вопрос об охоте: конечно, она не знала ничего толком, но дыма-то без огня не бывает. Ну, не Брежнев, так кто-то другой, какая разница. Главное, там люди не захоронены, а ее отряд за ограду не пускают.
— Товарищ старший лейтенант, что открывать? — Курсант приподнял рюкзак с продуктами.
Женщина хороша у плиты в домашних условиях, когда все под рукой и есть выбор. А если в запасе пачка галет да несколько консервных банок, ее лучше приглашать к столу с уже поделенными порциями. Словом, с изобилием женщина лучше справляется, а вот с экономией — не всякая и не каждый раз. Поэтому пусть лучше собирает цветочки.
— Подогрей тушенку и две банки — с рисом и гречкой. Фляжки полные?
— Так точно.
— Вскипяти одну.
— Есть, понял.
— Извините, — подошла этим временем Лена, — а вы... работать к нам приехали или... — она кивнула на дымок, уже поднимавшийся гибкой тонкой лентой к небу.
— Извините и вы, — повернул к ней голову старший лейтенант и любезно улыбнулся. — Но в армии, будет вам известно, не работают, а служат.
— Какая разница!
— Не скажите, очень большая, — подперев голову рукой, начал рассматривать Желторотика Борис. Появившиеся, видимо, по весне крапинки вокруг носа и сам носик, вздернутый, а если смотреть вот так снизу — то вообще две темные дырочки, острый подбородочек, чуть ли не детская фигурка — Господи, неужели она и вправду подумала, что ему захотелось ущипнуть ее за ногу? Он потер щеку, и Лена, поняв, о чем он подумал, хмыкнула. Гордая, присела на свою штормовку, отвернулась. — Большая разница, — вернулся к теме разговора Борис. — Понимаете, — как маленькой, начал растолковывать он девушке, — под словом «работа» подразумевается какое-то определенное время. Допустим, у нас в стране восемь часов. Вся остальная деятельность — сверхурочно, но, кажется, уже и оплачивается по-другому. А армия тем временем служит, то есть она все двадцать четыре часа двадцать пять лет подряд имеет право владеть мной, им, — он указал на курсанта. — А вот когда кто-то посторонний начинает предъявлять к армии и к ее офицерам свои права... — Борис вновь потрогал щеку.
— Вы меня извините, конечно, — виновато — наконец-то! — посмотрела в его сторону Желторотик. — Я просто подумала, что вы...
Не стоило, наверное, Борису так откровенно улыбаться ее наивности. Лена вспыхнула, отбросив букет, резко встала и пошла в лес.
«Ишь ты, обиделась. И впрямь гордая», — подумал старший лейтенант, но, чувствуя на этот раз вину за собой, поднялся. Синий костюмчик Лены еще был виден среди зелени кустов, и Борис поспешил за девушкой. Догнал ее около заросшего рва, извивающегося среди деревьев.
— Траншея, — тихо сказала Лена, словно между ними ничего не произошло. — Здесь сильные бои были. И все заросло. Вот так и память зарастет.
— Пока есть вы, не зарастет, — желая сделать девушке приятное, сказал Борис. Боясь, как бы это не прозвучало слащаво, торопливо добавил: — Время просто свое берет. — И, продолжая тон примирения, произнес: — Но сколько же надо отрядов, чтобы поднять всех павших?
— Знаете, пока последний солдат не похоронен, война считается неоконченной. Кажется, это Суворов сказал. Но страшнее другое: пока они... здесь, — Лена присела перед траншеей, — они считаются не погибшими за Родину, а пропавшими без вести.
— Многих удалось установить?
— Три человека. Мало? Но все дело в том, что, когда солдаты попадали в окружение, они старались уничтожить все. Чтобы, если попадут в плен, это никак не отразилось на их родных.
— А как могло отразиться? — не понял Борис.
Теперь уже Лена посмотрела на него как на неразумного малыша. Но, поняв, что удивление старшего лейтенанта неподдельное, ответила вопросом на вопрос:
— А вы что, не знали, как относились во время войны к семьям тех, у кого муж, отец или брат попадал в плен и это становилось известным?
— Ну, сочувствовали.
— Ага, аж до Колымы.
Ледогоров удивленно посмотрел на девушку. Нет, не Желторотик она, никакой не Желторотик. А какие-то вещи знает и понимает глубже и основательнее его самого. И судит жестко.
— А вы давно работаете с отрядом?
— Четвертый год. Я сначала бухгалтером работала, а когда первый раз сходила на раскопы, перешла в школу — и к ребятам своим поближе, и пальцем меньше тыкают, что занимаюсь якобы не своим делом. И сверхурочные мне не платили, все в свои выходные да отпуска. Одним словом, тоже служила.
— Извините, — присел рядом Борис.
— Вы меня тоже.
— Товарищ старший лейтенант, — послышался голос курсанта. — Ау, обед готов.
— Пойдемте, — подал руку девушке Борис. — Попробуем солдатской каши.
— У меня бутерброды есть, не беспокойтесь.
— Да нет уж, придется. Потерпите недельку.
— Как недельку? — Лена даже остановилась. — Я просила вас на все лето.
— Меня?
— Ну, не вас лично, а хороших саперов.
— Значит, все-таки меня. Но предписание у меня только на неделю. Похожу с вами, оценю обстановку, доложу командованию, а уж оно будет принимать окончательное решение.
— Я вас не отпущу. — Лена стала перед старшим лейтенантом, уперла руки в бока, словно Борис должен был уехать сию минуту. — Я за себя не боюсь, но у меня ведь ребята, школьники. Мы вам покажем, как работаем. Им же ни битлов, ни сигарет, ни водки, ни в конечном счете хлеба не надо — дайте кусок земли с поля боя. Они ж анатомию человека своими пальцами изучают, очищая каждую косточку от земли. Они же песни у костра поют, они... они прошлым летом красноармейских лошадей хоронили, когда раскопали их кости — вот какие они! И я не хочу, чтобы кто-то из них подорвался.
— Знаете, я тоже, — серьезно ответил Борис. — Меня сюда за этим и прислали. Разберемся, и, может быть, еще больше людей пришлют, кто знает.
— Правда? — обрадовалась Лена.
— А почему бы и нет? У вас здесь и в самом деле такие огромные непроверенные площади, и это спустя столько лет после войны. Просто удивительно.
— Что же удивительного, некоторые села до сих пор отстроиться до конца не могут, руки не доходят. А... командир кто будет? Вы?
Лена напомнила о висящей в воздухе должности ротного. В самом деле, надо побыстрее определиться здесь и ехать в полк.
— Может, и другой. Скорее всего, что другой, — вслух подумал Ледогоров. — И пусть он будет лучше меня. Пойдемте есть кашу.
Лена отступила, пропуская старшего лейтенанта.
Глава 7
Начало июня 1978 года. Суземка.
Опоздавшие уже не спешат.
Отказался от военкоматовской машины и Борис Ледогоров. Уточнил лишь по карте место раскопа, припомнил его зрительно — недалеко от землянки, где получил пощечину от Желторотика, и вышел из военкомата. Спешить в самом деле было некуда. Должность ротного пролетела, как фанера над Парижем, если они там, конечно, летают. Можно утешиться лишь тем, что и из своих никто не прошел, — казачок, как говорится, оказался засланным, из Прибалтики. Тоже старлей, но, наверное, «калека»: одна рука, да еще волосатая, витала где-то в Москве.
Вообще-то грешить на нового ротного не хотелось, но и видеть его, а тем более представляться — тем более. И поведал Борис командиру полка про целые минные поля под Суземкой, про благородную работу поисковиков, подвергающих себя неимоверному риску. Зная уже, что штабы ВДВ и округа разрешили послать одного офицера на помощь следопытам, покуражился, набивая себе цену и давая понять, какого они ротного потеряли в его лице. И со вздохом, делая одолжение, согласился поехать к «настырному, пробивному Черданцеву».
— Вот здорово, что опять ты, — обрадовался военком, только увидев его на пороге. — Значит, ничего объяснять не надо. А ребята уже позавчера ушли в лес, не утерпела Желтикова.
— Но там ведь в самом деле мины. Не могли два дня подождать? Но курсант-то с ними.
— Что курсант! Сами ведь знаете, как сейчас учат. Главная дисциплина — марксистско-ленинская подготовка, а ею мину не снимешь.
— И ракету не запустишь, — поддержал майор. — Но партия приказала...
— ...и Желторотик ответил: «Есть».
— Кто-кто?
— Да ваша Желтикова.
— Упаси Бог от такого родства. Она для меня просто лицо, волей случая проживающее на территории района. Ты женат?
— Голова еще на плечах.
— Когда-нибудь все равно придется терять, смотри, чтобы не в ее кусты. Если, конечно, хочешь жить спокойно.
— Ее кусты мелкие, там не затеряется. Ну ладно, я пошел. Пройдусь, подышу свежим воздухом.
— Добро. Но что-то настроение у тебя, по-моему, не десантное.
— Значит, ракетное, — вспомнив сцену в кабинете комполка, вернул «должок» Ледогоров. — Ну а если будете забывать нас, пришлю Желтикову. Уж извините.
— Слушай, дай спокойно дослужить.
«Да, кто-то уже дослуживает, а здесь еще как медному котелку», — думал Борис, шагая когда-то широкой, а ныне заросшей с боков, сверху, между колеями, дорогой. Нельзя сказать, чтобы он тяготился службой, может быть, просто потому, что не знал другой жизни и ни с чем не мог сравнить свою сегодняшнюю. Но сетовать на судьбу было модно, это поднимало человека в собственных глазах, делало его этаким прожженным, прошедшим огонь, воду и те самые медные трубы, о которых все говорят, но которые мало кто видел. Подозрение, недоверие и удивление вызывают всегда и во всем довольные... Неужели в самом деле есть и такие? Или просто у них не все дома?
А лично он отдохнет от любимого личного состава, нарядов, построений, а заодно переждет, когда пообломается и новая метла. Даже Желторотик со стороны не так зануден и страшен, как кажется. Как она встретит его? Перво-наперво, конечно, — это указать ей место. Разделить, так сказать, сферы влияния. Все, что касается железа, — это его, остальное — хоть до центра Земли, день и ночь и еще сто раз по столько же. Так что, если разобраться, жизнь не такая уж и безнадега, а чтобы это понять, надо просто пройтись по лесу, спотыкаясь о корневища, сбивая лицом паутину и вчистую проигрывая битву с комарами. Эх-ма!..
К землянке вышел неожиданно, быстрее, чем предполагал. Сразу увидел две палатки, рукомойник, прибитый к стволу одного из дубов, доску-столик около слегка дымящегося костерка. На растяжках от палаток сушились носки, на трубе, чуть-чуть высунувшейся из железного ободка на крыше, висела ржавая немецкая каска. На поляне никого не было, и Борис, откинув полог, заглянул внутрь палатки. Общие нары, устланные старыми солдатскими одеялами. На центральном стояке — «летучая мышь», справа, в углу, — чуть врытая в землю «буржуйка», рядом с которой лежала стопка дровишек.
Борис прошел ко второй палатке. У входа в нее стоял запотевший на солнце полиэтиленовый мешок. Он заглянул в него и отшатнулся: в нем на груде костей лежал человеческий череп и пустыми глазницами глядел на него. В самой палатке в одном из углов угадывался в полумраке выложенный на земле скелет человека, в другом рядком покоились несколько ржавых стволов от винтовок, гильзы, котелок.
— Вы к нам? — раздался за спиной девичий голос.
«Какая красивая!» — первое, что подумал Ледогоров, обернувшись. Улыбаясь, на него смотрела девушка лет семнадцати, полненькая, с русой косой на плече, челкой над круглыми, а оттого кажущимися удивленными глазами, с блестящими на солнце завитушками волос около ушей — ну если красива, то красива, что уж тут говорить. И если это в семнадцать лет, то что будет через два-три года, когда к красоте прибавится женственность?
— А вы почему улыбаетесь? — еще больше обнажила она свои ровные, белые зубы. Эх, где его годы!
— Вы улыбаетесь, и я — тоже.
— А вы старший лейтенант Ледогоров? Здравствуйте. Мы вас очень ждем. Очень-очень. Елена Викторовна говорит: «Вот приедет старший лейтенант Ледогоров, работа в два раза быстрее пойдет». Это правда, что вы самый лучший сапер в армии?
— Ну, если это говорит Елена Викторовна...
— Не смейтесь, Сережа тоже говорит так же.
— Сережа — это Буланов, курсант? Я правильно понял?
— Да. Он знаете как нам помогает. Только поводит своим миноискателем — чик-чик, здесь копать, здесь — красный флажок.
— Молодец, если так. И много вас здесь таких... улыбчивых?
— Вы не обращайте внимания, это у меня с самого рождения. Меня в селе так и зовут — Улыба. А имя — Настя. С нами еще Санька Вдовин, Юра Грач и Филиппок. Это Петька из седьмого класса. Он маленький, потому и Филиппок.
— А по планам и разговорам вашей Елены Викторовны народу намечалось вроде бы больше.
— Так основные следопыты из нашего отряда — это десятиклассники, а у них как раз экзамены. Юрка с Санькой тоже вон покопаются-покопаются — и домой, на экзамены, а потом опять к нам. Это я в девятом да Петька в седьмом. Ближе к середке лета городские подъедут, они тоже ходят с нами. А много народа в отряд нельзя, никак нельзя, за каждым разве углядишь, мин ведь вон сколько. Это с вами теперь не страшно.
— Товарищ генерал, политработники танковой бригады...
— У вас есть начальник Главпура, докладывайте ему, — остановил его Заплатин.
Необходимое послесловие.В январе 1980 года, после прихода к власти Бабрака Кармаля, Экбаль будет обвинен в пособничестве американскому империализму. Основным подтверждением этому послужит то, что в НДПА его приняли по рекомендации Амина и долгие годы они работали вместе.
Десять лет тюрьмы, из них шесть — без каких-либо известий о семье. И только в конце 1990 года президент Афганистана Наджибулла распорядится выпустить из Пули-Чархи 17 халькистов, работавших при Амине, примет их у себя.
Экбаль при первой же возможности (вызов сделает родственник, работавший в посольстве Афганистана в СССР) приедет в Москву. В ташкентском аэропорту, дожидаясь дозаправки самолета, увидит прилетевшую в Советский Союз следующим рейсом жену Амина. У них будет две минуты времени, и она сообщит, что младший сын ее учится в Ростове, дочери — в Киеве, едет к ним в гости.
Первому Экбаль позвонит Василию Петровичу Заплатину.
— Я знал, что мы встретимся, — обнимая бывшего подсоветного, скажет генерал. И, верный себе, поправится: — Я хотел верить, что встретимся.
В Москве в те предновогодние дни 1990 года было слякотно, но Экбаль, еще более похудевший, ссутулившийся, отрастивший усы, ставший менее живым и жизнерадостным, в том же самом пальтишке и свитере, в которых ходил и до ареста, посетит не только всех товарищей по службе и учебе в МГУ, но и обойдет все места, памятные по студенческой поре. А после этого засобирается обратно в Кабул.
Начало июня 1978 года. Москва — Кабул.
Вслед за политработниками в Афганистан срочно вылетела еще одна группа — теперь уже советники для командиров полков и дивизий. Собирали ее спешно, и большей частью в нее попали офицеры, которые и не помышляли для себя этой службы. Просто к этой минуте их личные дела оказались под рукой у кадровиков — кого-то куда-то перемещали, выдвигали, назначали, а тут приказ: отобрать советников в одну из южных стран. Для кадровиков благодать: документы проверены, оформлены, и дел-то всего оставалось — заполнить одну графу «кем назначается». Так почему бы и не советником?
— Станислав Яковлевич, а что, если вместо должности инспектора Генерального штаба мы предложим вам место советника в Афганистане? — предложили, например, полковнику Катичеву.
Тот, сдавший должность начштаба Таманской дивизии, прикинул: инспектор двести дней в году в командировках, советник — два года. Но в первом случае — ездить, а во втором — сидеть. После же службы в Таманской, «придворной», дивизии, когда все комиссии и иностранные делегации — к ним, так хотелось спокойствия...
— Давай, соглашайся, — продолжали уговаривать знакомые в кадрах. — В странах, где произошли революции, минимум два года после этого спокойно: пока они там разберутся, кто за кого и кто кому чего должен. Как раз на твой срок. Ну?
Согласился.
Приблизительно так же отобрали и остальных. Переодели во все иноземное — почему-то советник, выезжающий за рубеж, обязан до последней нитки быть одетым в «маде ин не наше», прочли лекцию, и — здравствуй, Восток. Приехали добры молодцы не постигать твои тайны и мудрость твоего народа, а сразу советовать. Ох, сколько копий сломано, сколько возможностей упущено, сколько дров наломано из-за таких кавалерийских атак из года в год!
Ни словом единым не попрекают самих советников: как правило, это были и есть трудяги, прекрасно знающие, как строить стрельбище, как водить в наступление полки и бригады, ремонтировать технику, но совершенно не наученные хотя бы оглядываться, хоть чуть-чуть прогнозировать события с учетом обстановки в мире, находить связь между законами Востока и воинскими уставами. Советник в конечном итоге — это такая же профессия, которой надо учиться, и роль Генштаба здесь, конечно, заключается не в том, чтобы подобрать людей и костюмы для них. Пока не будет серьезной школы с серьезным обучением, у нас не наметится и серьезных успехов в этой области. Личные качества советника — это, конечно, многое, но не все. Далеко не все.
Только все мы умны, конечно, задним числом. Тем более что в Кабуле группу встретили хорошо и уже целых три дня — против одного московского — вновь читали лекции по Афганистану. Если не профессора, то доценты с кандидатами, как минимум, должны были разлететься по всей республике в свои подсоветные части.
— Катичеву повезло, в Герат попал. С его ростом оттуда можно и Кушку увидеть, — пустил кто-то по кругу шутку, и каждый, прощаясь, просил Станислава Яковлевича поклониться родной земле.
Встречал полковника в Герате назначенный туда чуть ранее советником в пехотный полк майор Бесфамильный. С аэродрома провез своего начальника по городу, завел в несколько дуканов. Как ни давили экзотика и обилие товаров в них, но Катичев не позволил себе забыть, кто он и где находится. В одном магазине, почувствовав на себе взгляд, резко обернулся. Старик, сидевший на нарах за швейной машинкой, опустил голову, торопливо принялся прострачивать дубленку.
— В дуканах все есть, — попытался отвлечь полковника от неприятного ощущения Бесфамильный, тоже заметивший взгляд старика дуканщика. — А чего нет, закажи — завтра будет.
— Ладно, поехали в дивизию, — прервал экскурсию Катичев.
Садясь в «уазик», оглянулся из-за плеча на дукан. Вновь показалось, что из темной глубины магазинчика за ним следят глаза старика. Чтобы проверить себя, посмотрел на майора. Тот беззаботно грыз галеты, и Станислав Яковлевич немного успокоился: излишняя подозрительность тоже ни к чему.
— Где Кушка-то, в какой стороне? — вспомнил наказы сотоварищей.
— Строго на север, — выставил Бесфамильный ладонь прямо перед собой.
Нет, не видать было Катичеву родной земли даже с его ростом. Как, впрочем, не увидел он и местного врача, наблюдавшего за машиной из соседнего дукана.
Глава 6
КАК ЗАРАБОТАТЬ ПОЩЕЧИНУ. — ЖЕЛТОРОТИК ПОКАЗЫВАЕТ КОГОТКИ. — «ПРИЕЗЖАЙТЕ ВЫ».
28 мая 1978 года. Суземка.
Пощечины зарабатывают или нетерпеливые, или слишком наглые.
Старший лейтенант Борис Ледогоров заполучил ее ни за первое, ни, тем более, за второе. А значит, совершенно несправедливо и незаслуженно.
Желторотик, как он окрестил Желтикову Лену, сопровождавшую их по лесу, неожиданно полезла в полуразрушенную землянку, и он хотел удержать ее, схватить за руку. Но девушка в этот миг подняла ее, и пальцы Бориса вцепились в обтянутое спортивным костюмом бедро пионервожатой. И прежде чем он успел извиниться, что-то сказать и объяснить, хо-о-ороший шлепок по щеке сбил фуражку, заставил его от неожиданности отпрянуть. Нога подвернулась, и, чтобы не упасть, он отпрыгнул еще дальше от девушки.
— Достаточно? — спросила она.
Злясь на несправедливость, нелепый прыжок, а главное, ехидство в голосе, старший лейтенант, отвернувшись, посмотрел на поднимавшего его фуражку курсанта и отчеканил:
— Отвечаешь за то, чтобы ни к одному блиндажу, ни к одной траншее или воронке посторонние не приближались и близко.
— Есть, — неуверенно отозвался курсант, так и не понявший, что же произошло между командиром и пионервожатой.
Зато до той дошло:
— Это я здесь посторонняя? Я? Да я, можно сказать, родилась в этом лесу. Я исходила его вдоль и поперек, я обезвредила столько мин, сколько вы и в глаза, наверное, не видели. Я эти блиндажи и землянки...
Она вознамерилась вновь спуститься в сумрачный развал, но старший лейтенант на этот раз ухватил именно за руку и буквально вышвырнул Желторотика на поляну.
— Когда будете одна, лезьте хоть... головой в прорубь, — лучшее, что нашел посоветовать Борис.
— Спасибо, — поклонилась Лена.
— Пожалуйста, — сделал то же Борис.
— На здоровьице, — не сдавался Желторотик.
Борису пожелать больше было нечего, и он, махнув рукой, начал осматривать место, куда они вышли.
За землянкой, сцепившись сучьями, стояли два могучих дуба — с ободранной корой на стволах, засечками, зарубками, какими-то пометками белой краской. Вообще-то давно замечено, что самые могучие деревья всегда растут около лесных дорог и тропинок. Или, наоборот, это люди прокладывают свои тропы рядом с лесными великанами, надеясь на них как на защиту и ориентиры?
Белыми пятнами звездочек-цветков обозначались земляничные места. На тонких ножках, но высоко и гордо поднимались над травой фиолетовые колокольчики. Ну и совсем по джентельменски лес выпустил на середину поляны несколько березок в молоденьком, еще не опаленном солнцем, не побитом дождями светло-зеленом инее листвы.
Ледогоров прошел к ним, опустил на землю миноискатель, раскатал зажатую в ремни плащ-накидку. Курсант, так и не поняв, насколько серьезно ему отдан приказ следить за девушкой, тоже снял с плеч вещмешок, но от землянки не отходил.
— Перекур, — ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Борис и прилег на плащ-накидку. Некоторое время смотрел на небо, окаймленное верхушками деревьев, потом прикрыл глаза.
Как не вовремя случилась эта командировка! Вот-вот должен был решаться вопрос, кого назначить ротным, а его, одного из кандидатов, — с глаз долой. Видите ли, срочно потребовался опытный сапер, об этом просят областной Совет, обком партии, военкомат, совет ветеранов войны и труда. Кого они там еще приклеили? А, милиция, исторический музей и прокуратура. А в итоге — один Желторотик. Шустрые ребята оказались.
— Вы там посмотрите сами, что к чему, — особо, правда, не настаивал на работе и командир полка. Но, глянув на сидевшего в кабинете майора-военкома, поправился: — Сплошные минные поля не трогать, а единичные объекты — на ваше усмотрение. Михаил Андреевич, — обратился он к майору, — даем вам самого лучшего сапера в полку.
— Спасибо. Вот это по-ракетному.
— По-десантному, — поправил комполка. — И сделаем так. Он проведет разведку местности, определит объем работ, доложит нам, и в зависимости от этого уже будем ориентироваться — сколько и на какое время посылать к вам саперов. Ну а вы тем временем добивайте штаб округа и штаб ВДВ.
— Это я беру на себя. Спасибо, спасибо вам.
Единственное, что успел выпросить еще Ледогоров, — это взять с собой одного из курсантов, приехавших в роту на стажировку. И вещи поможет потаскать, и практику получит, и просто вдвоем веселее, чем одному.
— Серега, разводи костерок, ставь обед! — крикнул он, приподнявшись.
Курсант — молодец, практика уже есть! — вначале осмотрел место, проверил его миноискателем, потом начал таскать сухие ветки. Лена собирала цветы, не обращая на них никакого внимания. Чтобы занять себя, Борис достал из полевой сумки карту района, отыскал, где они находятся. Поставил точку почти в центре коридора между красным и синим пятнами. Красное — километрах в двух, синее — совсем неподалеку. Вроде чей-то заповедник или зона отдыха. Короче, тоже для них красное пятно. Пионервожатая еще в военкомате кивнула на него:
— Говорят, сам Брежнев здесь охотится. А по моим сведениям, там незахороненными лежат сотни, если не тысячи солдат из московского ополчения. Охотиться по их костям... — Лена передернулась.
Факт, конечно, был жуткий, но Борис все-таки попытался уточнить:
— Вы знаете это точно или только говорят об этом?
Спросил не зря. Разговоры и слухи про Брежнева, буквально вспыхнувшие в последнее время, выводили его из себя. Язвят про те же награждения — но сам он, что ли, себя награждает? Тем более если присваивают звания, дают ордена чехи, монголы, бразильцы. Не Брежнева ведь почитают, а в первую очередь страну, которую он представляет. Как этого не понимают?! Советский Союз уважают, и почему мы должны смеяться над этим? Книги пишет? Но ведь и так всем ясно, что не сам Брежнев их писал. Тем более интересные, там есть что почитать, не то что в некоторых. А сколько лет страна без войны? И что, это тоже все без Брежнева, само собой получилось? Да был бы другой, еще неизвестно, что бы было в стране и со страной. И если каждый Желторотик...
В этот момент и стала для него Лена Желтикова Желторотиком. Попадание в яблочко — и по фамилии созвучно, и по пустой напыщенности и многозначительности.
Пионервожатая, еще не знавшая, что она уже Желторотик, хмыкнула на его вопрос об охоте: конечно, она не знала ничего толком, но дыма-то без огня не бывает. Ну, не Брежнев, так кто-то другой, какая разница. Главное, там люди не захоронены, а ее отряд за ограду не пускают.
— Товарищ старший лейтенант, что открывать? — Курсант приподнял рюкзак с продуктами.
Женщина хороша у плиты в домашних условиях, когда все под рукой и есть выбор. А если в запасе пачка галет да несколько консервных банок, ее лучше приглашать к столу с уже поделенными порциями. Словом, с изобилием женщина лучше справляется, а вот с экономией — не всякая и не каждый раз. Поэтому пусть лучше собирает цветочки.
— Подогрей тушенку и две банки — с рисом и гречкой. Фляжки полные?
— Так точно.
— Вскипяти одну.
— Есть, понял.
— Извините, — подошла этим временем Лена, — а вы... работать к нам приехали или... — она кивнула на дымок, уже поднимавшийся гибкой тонкой лентой к небу.
— Извините и вы, — повернул к ней голову старший лейтенант и любезно улыбнулся. — Но в армии, будет вам известно, не работают, а служат.
— Какая разница!
— Не скажите, очень большая, — подперев голову рукой, начал рассматривать Желторотика Борис. Появившиеся, видимо, по весне крапинки вокруг носа и сам носик, вздернутый, а если смотреть вот так снизу — то вообще две темные дырочки, острый подбородочек, чуть ли не детская фигурка — Господи, неужели она и вправду подумала, что ему захотелось ущипнуть ее за ногу? Он потер щеку, и Лена, поняв, о чем он подумал, хмыкнула. Гордая, присела на свою штормовку, отвернулась. — Большая разница, — вернулся к теме разговора Борис. — Понимаете, — как маленькой, начал растолковывать он девушке, — под словом «работа» подразумевается какое-то определенное время. Допустим, у нас в стране восемь часов. Вся остальная деятельность — сверхурочно, но, кажется, уже и оплачивается по-другому. А армия тем временем служит, то есть она все двадцать четыре часа двадцать пять лет подряд имеет право владеть мной, им, — он указал на курсанта. — А вот когда кто-то посторонний начинает предъявлять к армии и к ее офицерам свои права... — Борис вновь потрогал щеку.
— Вы меня извините, конечно, — виновато — наконец-то! — посмотрела в его сторону Желторотик. — Я просто подумала, что вы...
Не стоило, наверное, Борису так откровенно улыбаться ее наивности. Лена вспыхнула, отбросив букет, резко встала и пошла в лес.
«Ишь ты, обиделась. И впрямь гордая», — подумал старший лейтенант, но, чувствуя на этот раз вину за собой, поднялся. Синий костюмчик Лены еще был виден среди зелени кустов, и Борис поспешил за девушкой. Догнал ее около заросшего рва, извивающегося среди деревьев.
— Траншея, — тихо сказала Лена, словно между ними ничего не произошло. — Здесь сильные бои были. И все заросло. Вот так и память зарастет.
— Пока есть вы, не зарастет, — желая сделать девушке приятное, сказал Борис. Боясь, как бы это не прозвучало слащаво, торопливо добавил: — Время просто свое берет. — И, продолжая тон примирения, произнес: — Но сколько же надо отрядов, чтобы поднять всех павших?
— Знаете, пока последний солдат не похоронен, война считается неоконченной. Кажется, это Суворов сказал. Но страшнее другое: пока они... здесь, — Лена присела перед траншеей, — они считаются не погибшими за Родину, а пропавшими без вести.
— Многих удалось установить?
— Три человека. Мало? Но все дело в том, что, когда солдаты попадали в окружение, они старались уничтожить все. Чтобы, если попадут в плен, это никак не отразилось на их родных.
— А как могло отразиться? — не понял Борис.
Теперь уже Лена посмотрела на него как на неразумного малыша. Но, поняв, что удивление старшего лейтенанта неподдельное, ответила вопросом на вопрос:
— А вы что, не знали, как относились во время войны к семьям тех, у кого муж, отец или брат попадал в плен и это становилось известным?
— Ну, сочувствовали.
— Ага, аж до Колымы.
Ледогоров удивленно посмотрел на девушку. Нет, не Желторотик она, никакой не Желторотик. А какие-то вещи знает и понимает глубже и основательнее его самого. И судит жестко.
— А вы давно работаете с отрядом?
— Четвертый год. Я сначала бухгалтером работала, а когда первый раз сходила на раскопы, перешла в школу — и к ребятам своим поближе, и пальцем меньше тыкают, что занимаюсь якобы не своим делом. И сверхурочные мне не платили, все в свои выходные да отпуска. Одним словом, тоже служила.
— Извините, — присел рядом Борис.
— Вы меня тоже.
— Товарищ старший лейтенант, — послышался голос курсанта. — Ау, обед готов.
— Пойдемте, — подал руку девушке Борис. — Попробуем солдатской каши.
— У меня бутерброды есть, не беспокойтесь.
— Да нет уж, придется. Потерпите недельку.
— Как недельку? — Лена даже остановилась. — Я просила вас на все лето.
— Меня?
— Ну, не вас лично, а хороших саперов.
— Значит, все-таки меня. Но предписание у меня только на неделю. Похожу с вами, оценю обстановку, доложу командованию, а уж оно будет принимать окончательное решение.
— Я вас не отпущу. — Лена стала перед старшим лейтенантом, уперла руки в бока, словно Борис должен был уехать сию минуту. — Я за себя не боюсь, но у меня ведь ребята, школьники. Мы вам покажем, как работаем. Им же ни битлов, ни сигарет, ни водки, ни в конечном счете хлеба не надо — дайте кусок земли с поля боя. Они ж анатомию человека своими пальцами изучают, очищая каждую косточку от земли. Они же песни у костра поют, они... они прошлым летом красноармейских лошадей хоронили, когда раскопали их кости — вот какие они! И я не хочу, чтобы кто-то из них подорвался.
— Знаете, я тоже, — серьезно ответил Борис. — Меня сюда за этим и прислали. Разберемся, и, может быть, еще больше людей пришлют, кто знает.
— Правда? — обрадовалась Лена.
— А почему бы и нет? У вас здесь и в самом деле такие огромные непроверенные площади, и это спустя столько лет после войны. Просто удивительно.
— Что же удивительного, некоторые села до сих пор отстроиться до конца не могут, руки не доходят. А... командир кто будет? Вы?
Лена напомнила о висящей в воздухе должности ротного. В самом деле, надо побыстрее определиться здесь и ехать в полк.
— Может, и другой. Скорее всего, что другой, — вслух подумал Ледогоров. — И пусть он будет лучше меня. Пойдемте есть кашу.
Лена отступила, пропуская старшего лейтенанта.
Глава 7
ЛЕТАЮТ ЛИ ФАНЕРЫ НАД ПАРИЖЕМ? — В ЛЕСАХ ПОД СУЗЕМКОЙ. — КОМУ УЛЫБАЕТСЯ УЛЫБА.
Начало июня 1978 года. Суземка.
Опоздавшие уже не спешат.
Отказался от военкоматовской машины и Борис Ледогоров. Уточнил лишь по карте место раскопа, припомнил его зрительно — недалеко от землянки, где получил пощечину от Желторотика, и вышел из военкомата. Спешить в самом деле было некуда. Должность ротного пролетела, как фанера над Парижем, если они там, конечно, летают. Можно утешиться лишь тем, что и из своих никто не прошел, — казачок, как говорится, оказался засланным, из Прибалтики. Тоже старлей, но, наверное, «калека»: одна рука, да еще волосатая, витала где-то в Москве.
Вообще-то грешить на нового ротного не хотелось, но и видеть его, а тем более представляться — тем более. И поведал Борис командиру полка про целые минные поля под Суземкой, про благородную работу поисковиков, подвергающих себя неимоверному риску. Зная уже, что штабы ВДВ и округа разрешили послать одного офицера на помощь следопытам, покуражился, набивая себе цену и давая понять, какого они ротного потеряли в его лице. И со вздохом, делая одолжение, согласился поехать к «настырному, пробивному Черданцеву».
— Вот здорово, что опять ты, — обрадовался военком, только увидев его на пороге. — Значит, ничего объяснять не надо. А ребята уже позавчера ушли в лес, не утерпела Желтикова.
— Но там ведь в самом деле мины. Не могли два дня подождать? Но курсант-то с ними.
— Что курсант! Сами ведь знаете, как сейчас учат. Главная дисциплина — марксистско-ленинская подготовка, а ею мину не снимешь.
— И ракету не запустишь, — поддержал майор. — Но партия приказала...
— ...и Желторотик ответил: «Есть».
— Кто-кто?
— Да ваша Желтикова.
— Упаси Бог от такого родства. Она для меня просто лицо, волей случая проживающее на территории района. Ты женат?
— Голова еще на плечах.
— Когда-нибудь все равно придется терять, смотри, чтобы не в ее кусты. Если, конечно, хочешь жить спокойно.
— Ее кусты мелкие, там не затеряется. Ну ладно, я пошел. Пройдусь, подышу свежим воздухом.
— Добро. Но что-то настроение у тебя, по-моему, не десантное.
— Значит, ракетное, — вспомнив сцену в кабинете комполка, вернул «должок» Ледогоров. — Ну а если будете забывать нас, пришлю Желтикову. Уж извините.
— Слушай, дай спокойно дослужить.
«Да, кто-то уже дослуживает, а здесь еще как медному котелку», — думал Борис, шагая когда-то широкой, а ныне заросшей с боков, сверху, между колеями, дорогой. Нельзя сказать, чтобы он тяготился службой, может быть, просто потому, что не знал другой жизни и ни с чем не мог сравнить свою сегодняшнюю. Но сетовать на судьбу было модно, это поднимало человека в собственных глазах, делало его этаким прожженным, прошедшим огонь, воду и те самые медные трубы, о которых все говорят, но которые мало кто видел. Подозрение, недоверие и удивление вызывают всегда и во всем довольные... Неужели в самом деле есть и такие? Или просто у них не все дома?
А лично он отдохнет от любимого личного состава, нарядов, построений, а заодно переждет, когда пообломается и новая метла. Даже Желторотик со стороны не так зануден и страшен, как кажется. Как она встретит его? Перво-наперво, конечно, — это указать ей место. Разделить, так сказать, сферы влияния. Все, что касается железа, — это его, остальное — хоть до центра Земли, день и ночь и еще сто раз по столько же. Так что, если разобраться, жизнь не такая уж и безнадега, а чтобы это понять, надо просто пройтись по лесу, спотыкаясь о корневища, сбивая лицом паутину и вчистую проигрывая битву с комарами. Эх-ма!..
К землянке вышел неожиданно, быстрее, чем предполагал. Сразу увидел две палатки, рукомойник, прибитый к стволу одного из дубов, доску-столик около слегка дымящегося костерка. На растяжках от палаток сушились носки, на трубе, чуть-чуть высунувшейся из железного ободка на крыше, висела ржавая немецкая каска. На поляне никого не было, и Борис, откинув полог, заглянул внутрь палатки. Общие нары, устланные старыми солдатскими одеялами. На центральном стояке — «летучая мышь», справа, в углу, — чуть врытая в землю «буржуйка», рядом с которой лежала стопка дровишек.
Борис прошел ко второй палатке. У входа в нее стоял запотевший на солнце полиэтиленовый мешок. Он заглянул в него и отшатнулся: в нем на груде костей лежал человеческий череп и пустыми глазницами глядел на него. В самой палатке в одном из углов угадывался в полумраке выложенный на земле скелет человека, в другом рядком покоились несколько ржавых стволов от винтовок, гильзы, котелок.
— Вы к нам? — раздался за спиной девичий голос.
«Какая красивая!» — первое, что подумал Ледогоров, обернувшись. Улыбаясь, на него смотрела девушка лет семнадцати, полненькая, с русой косой на плече, челкой над круглыми, а оттого кажущимися удивленными глазами, с блестящими на солнце завитушками волос около ушей — ну если красива, то красива, что уж тут говорить. И если это в семнадцать лет, то что будет через два-три года, когда к красоте прибавится женственность?
— А вы почему улыбаетесь? — еще больше обнажила она свои ровные, белые зубы. Эх, где его годы!
— Вы улыбаетесь, и я — тоже.
— А вы старший лейтенант Ледогоров? Здравствуйте. Мы вас очень ждем. Очень-очень. Елена Викторовна говорит: «Вот приедет старший лейтенант Ледогоров, работа в два раза быстрее пойдет». Это правда, что вы самый лучший сапер в армии?
— Ну, если это говорит Елена Викторовна...
— Не смейтесь, Сережа тоже говорит так же.
— Сережа — это Буланов, курсант? Я правильно понял?
— Да. Он знаете как нам помогает. Только поводит своим миноискателем — чик-чик, здесь копать, здесь — красный флажок.
— Молодец, если так. И много вас здесь таких... улыбчивых?
— Вы не обращайте внимания, это у меня с самого рождения. Меня в селе так и зовут — Улыба. А имя — Настя. С нами еще Санька Вдовин, Юра Грач и Филиппок. Это Петька из седьмого класса. Он маленький, потому и Филиппок.
— А по планам и разговорам вашей Елены Викторовны народу намечалось вроде бы больше.
— Так основные следопыты из нашего отряда — это десятиклассники, а у них как раз экзамены. Юрка с Санькой тоже вон покопаются-покопаются — и домой, на экзамены, а потом опять к нам. Это я в девятом да Петька в седьмом. Ближе к середке лета городские подъедут, они тоже ходят с нами. А много народа в отряд нельзя, никак нельзя, за каждым разве углядишь, мин ведь вон сколько. Это с вами теперь не страшно.