Страница:
– Как же так?
– Это-то вы и должны будете выяснить, если у вас есть охота. Или же можете приглядеться к форме, которую они придали воде.
– Извините, я не понял.
– Я не с Сицилии, я родилась в Гроссето[18], оказалась в Монтелузе, когда мой отец стал здесь префектом. У нас был небольшой кусок земли и дом у подножия Амиаты, мы проводили там каникулы. У меня был друг, сын крестьянина, помладше меня. Мне было лет около десяти. Как-то раз вижу, мой приятель расставил по краю колодца миску, чашку, чайник, квадратную жестянку, налил в них воды и внимательно смотрит. Я спросила: «Что ты делаешь?» А он, в свою очередь, спросил меня: «Какая форма у воды?» – «Но у воды нет формы! – Я засмеялась. – Принимает форму, которую ей придашь».
В этот момент дверь кабинета открылась и появился ангел.
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
– Это-то вы и должны будете выяснить, если у вас есть охота. Или же можете приглядеться к форме, которую они придали воде.
– Извините, я не понял.
– Я не с Сицилии, я родилась в Гроссето[18], оказалась в Монтелузе, когда мой отец стал здесь префектом. У нас был небольшой кусок земли и дом у подножия Амиаты, мы проводили там каникулы. У меня был друг, сын крестьянина, помладше меня. Мне было лет около десяти. Как-то раз вижу, мой приятель расставил по краю колодца миску, чашку, чайник, квадратную жестянку, налил в них воды и внимательно смотрит. Я спросила: «Что ты делаешь?» А он, в свою очередь, спросил меня: «Какая форма у воды?» – «Но у воды нет формы! – Я засмеялась. – Принимает форму, которую ей придашь».
В этот момент дверь кабинета открылась и появился ангел.
Глава одиннадцатая
Ангел – в тот момент Монтальбано не нашел другого определения – был юношей лет двадцати, высоким, светловолосым, удивительно загорелым, прекрасного телосложения – в общем, эталонным эфебом[19]. Солнечный луч-сводник позаботился о том, чтобы на пороге облить его светом и подчеркнуть Аполлоновы черты его лица.
– Можно, тетя?
– Входи, Джорджо, входи.
Пока юноша приближался к дивану, легко, словно скользя в каком-то причудливом танце и прикасаясь к предметам, которые находились в пределах его досягаемости, даже не столько прикасаясь, сколько слегка поглаживая их, Монтальбано поймал взгляд хозяйки: тот приказывал сунуть в карман фотографию, которая была у него в руках. Он повиновался, вдова тоже поспешно спрятала остальные снимки обратно в желтый конверт и положила его подле себя на диван. Когда юноша поравнялся с ним, комиссар отметил, что глаза у него голубые с покрасневшими веками, опухшие от слез, под глазами – синяки.
– Как ты, тетя? – спросил он голосом, напоминавшим пение, и грациозно присел на пол рядом с женщиной, положив голову ей на колени. В памяти Монтальбано вспыхнуло ярко, будто в свете прожектора, полотно, которое он когда-то где-то видел, – портрет некоей английской дамы с борзой, борзая была изображена точно в такой же позе, которую принял юноша.
– Это Джорджо, – сказала синьора. – Джорджо Дзикари, сын моей сестры Элизы, которая замужем за Эрнесто Дзикари, специалистом по уголовному праву, может быть, вы знакомы.
Говоря это, синьора гладила его по волосам. Джорджо никак не реагировал на ее слова, совершенно явно поглощенный своим беспредельным страданием, даже не повернулся в сторону комиссара. К тому же и хозяйка постаралась скрыть от племянника, кем был Монтальбано и что он делал в их доме.
– Тебе удалось заснуть сегодня ночью?
Джорджо покачал головой вместо ответа.
– Тогда сделай вот как. Ты видел, что там у нас доктор Капуано? Поди к нему, попроси прописать тебе сильное снотворное и ложись в постель.
Не произнося ни звука, Джорджо плавно поднялся, пронесся над полом в своем особенном причудливом танце и исчез за дверью.
– Вы должны его извинить, – сказала синьора. – Джорджо, несомненно, больше всех страдал и страдает по поводу утраты моего мужа. Видите ли, я хотела, чтобы мой сын учился и достиг положения в обществе независимо от отца, подальше от Сицилии. И причину вы можете, наверное, угадать. Поэтому мой муж свою любовь к Стефано перенес на племянника, и тот отвечал ему привязанностью, доходившей до обожания, он даже перебрался к нам, к большому огорчению моей сестры и ее мужа, которые чувствуют себя оставленными.
Она поднялась, Монтальбано тоже.
– Я сказала вам, комиссар, все, что считала нужным сказать. Знаю, что я в надежных руках. Если вы найдете возможным сообщить мне что-то, можете сделать это в любой час дня и ночи. Не старайтесь меня щадить, я, как принято выражаться, женщина сильная. Как бы то ни было, поступайте, как считаете нужным.
– Еще вопрос, синьора, который меня давно мучит. Почему вы никому не сообщили, что ваш муж не вернулся… я выражу свою мысль яснее: тот факт, что ваш муж не вернулся домой той ночью, не вызывал опасений? С ним это уже бывало раньше?
– Да, с ним это бывало. Однако, видите ли, в воскресенье вечером он мне звонил.
– Откуда?
– Не знаю. Он сказал, что вернется очень поздно. У него намечалось важное заседание, могло даже получиться так, что ему пришлось бы заночевать вне дома.
Она подала руку, и комиссар, сам не зная почему, сжал эту руку в своих и поцеловал.
Выходя, опять же через черный ход виллы, он заметил Джорджо, который сидел на каменной скамье недалеко от дверей, согнувшись и сотрясаясь всем телом.
Встревоженный Монтальбано подошел и увидел, как разжались руки юноши и как из них выпал желтый конверт, как разлетелись по земле фотографии. Вероятно, он с любопытством кошки завладел конвертом, пока сидел на корточках рядом с теткой.
– Вам плохо?
– Не так, о господи, не так!
У Джорджо заплетался язык, остекленевшие глаза незряче глядели на комиссара. Это длилось мгновение, потом юноша вдруг оцепенел и повалился навзничь со скамьи, у которой не было спинки. Монтальбано, опустившись рядом с ним на колени, попытался хоть чуть-чуть попридержать бившееся в конвульсиях тело. В углах губ у Джорджо вскипала белая пена.
Стефано Лупарелло появился в дверях, огляделся вокруг, увидел, что происходит, и бросился к ним:
– Я догонял вас, чтобы попрощаться. Что случилось?
– Кажется, эпилептический припадок.
Они постарались, чтобы в самый страшный момент Джорджо не откусил себе язык и не разбил голову. Потом юноша затих, по телу его пробегала дрожь, но не такая сильная.
– Помогите мне, пожалуйста, внести его в дом, – попросил инженер.
Прислуга, та же самая, что открыла комиссару, появилась по первому зову инженера.
– Не хотелось бы, чтобы мама видела его в таком состоянии.
– Давайте ко мне, – сказала девушка.
Они с трудом шли по коридору, уже не по тому, по которому вначале провели комиссара. Монтальбано подхватил Джорджо под мышки, Стефано держал ноги. Добрались до крыла, где обитали слуги, девушка открыла дверь. Они, запыхавшись, опустили юношу на кровать.
– Помогите мне раздеть его, – обратился к ним обоим Стефано.
Когда юноша остался в майке и трусах, Монтальбано бросилось в глаза, что кожа шеи от подбородка до ключиц была у него белоснежная, прозрачная и контрастировала с почерневшими от солнца лицом и грудью.
– Вы знаете, почему у него не загорела шея? – спросил он у инженера.
– Нет, – ответил инженер, – я в Монтелузе только с вечера понедельника, меня не было здесь несколько месяцев.
– Я знаю, – вмешалась прислуга. – Молодой синьор попал в автокатастрофу. Еще недели не прошло, как с него сняли корсет.
– Когда ему станет лучше и он будет в состоянии что-либо понимать, – сказал Монтальбано, обращаясь к Стефано, – передайте ему, чтобы завтра с утра, часиков в девять, зашел ко мне в управление в Вигате.
После чего вернулся к скамейке, подобрал конверт и фотографии, на которые Стефано не обратил внимания, и положил себе в карман.
От поворота Санфилиппо до Капо-Массария оставалось метров сто, но оттуда комиссару не удалось разглядеть домик, который, если верить госпоже Лупарелло, должен был возвышаться на самой оконечности мыса. Он снова включил мотор и поехал очень медленно. Когда Монтальбано поравнялся с мысом, то приметил меж густых и низких деревьев колею, ответвлявшуюся от шоссе. Он двинулся по ней и вскоре увидел асфальтированную дорожку, упиравшуюся в закрытые ворота – единственный проем в длиннейшей стене, сложенной из камней и полностью отгораживавшей часть мыса, нависшую над морем. Ключи подходили. Монтальбано оставил машину за воротами и направился по садовой туфовой дорожке к дому. В конце была узкая лестница, тоже из туфовых блоков, которая спускалась к площадке, перед входной дверью по склону, закрывавшему со стороны суши домик, прилепившийся к утесу, как гнездо ласточки.
Монтальбано очутился в большой гостиной с видом на море, лучше сказать – прямо над морем, и впечатление, что ты находишься на мостике корабля, усиливалось еще окном во всю стену. Порядок был идеальный. В одном углу стоял обеденный стол и четыре стула, лицом к окну – диван и два кресла, потом старинный буфет, полный рюмок, тарелок, бутылок с винами и ликерами, телевизор с видеомагнитофоном. На низком столике выстроились видеокассеты – порно– и просто фильмы. Из гостиной вели три двери, первая – в сверкающую чистотой кухоньку, где полки ломились от запасов снеди. Холодильник, напротив, был полупустым: несколько бутылок шампанского и водки. В ванной, довольно просторной, стоял запах дезинфицирующих средств. На полочке под зеркалом – электробритва, дезодоранты, флакон одеколона. В спальне, где большое окно тоже выходило на море, – двуспальная кровать со сложенными свежими простынями, два ночных столика, на одном из которых блестел телефон, трехстворчатый платяной шкаф. На стене в головах кровати – рисунок Эмилио Греко: обнаженная в головокружительно чувственной позе[20]. Монтальбано выдвинул ящик столика, на котором стоял телефон, наверняка эту сторону обычно занимал инженер. Три презерватива, шариковая ручка, блокнот нелинованной бумаги. Его заставил вздрогнуть вид пистолета – калибр семь шестьдесят пять, заряжен – в самой глубине ящика. В другом столике не было ничего. За левой дверцей гардероба оказалось два мужских костюма, в ящике наверху – одна рубашка, трое трусов, носовые платки, одна майка. Он разглядел трусы – синьора была права, ярлык пришит сзади с изнанки. В нижнем ящике – пара ботинок и шлепанцы. Средняя часть шкафа была зеркальной, в ней отражалась кровать. Внутри – три полки. В верхнем и среднем отделениях как попало навалены шляпы, итальянские и заграничные порножурналы, вибратор, сменные простыни и наволочки. На нижней полке красовались три женских парика на болванках – темный, светлый и рыжий. Наверно, им находилось применение в эротических забавах инженера. Большая неожиданность, однако, ожидала его за правой створкой: на плечиках висели два женских платья, очень элегантных. Здесь были также две пары джинсов и несколько блузок. В одном из ящиков трусики, которые едва ли что-то прикрывали, лифчиков не имелось. Второй ящик оказался пуст. И пока комиссар нагибался, чтобы получше осмотреть этот ящик, он понял, что именно его поразило: скорее не вид женского платья, а запах, который от него исходил – тот же самый, который он уловил, хотя более смутно, на старом заводе, когда открыл сумку.
Обыскивать больше было нечего. Для очистки совести он нагнулся, чтобы посмотреть под мебелью. Вокруг одной из ножек кровати обвился галстук. Подобрав его, Монтальбано вспомнил, что когда инженера нашли, ворот рубашки у него оказался расстегнут. Он вытащил из кармана фотографии и убедился, что цвет галстука прекрасно сочетался с костюмом, который был на инженере в момент смерти.
В комиссариате он застал взбудораженных Джермана и Галлуццо.
– Бригадир?
– Фацио и все остальные на бензоколонке по дороге к Маринелле, там была перестрелка.
– Еду туда срочно. Мне что-нибудь приносили?
– Да, пакет от доктора Якомуцци.
Он открыл пакет, там была цепочка, и снова запечатал.
– Джермано, давай со мной, поехали на эту заправку. Ты меня там оставишь и поедешь дальше в Монтелузу на моей машине. По дороге скажу, что тебе нужно будет сделать.
Комиссар пошел в свой кабинет, позвонил адвокату Риццо, сообщил, что цепочка ему уже отправлена, и напомнил, что он должен в обмен на нее отдать чек на десять миллионов.
Пока они добирались до места происшествия, комиссар давал Джермана, следующие наставления: не передавать Риццо пакет, пока чек не очутится у него в кармане, а потом отвезти этот чек Capo Монтаперто по указанному адресу и настоять, чтобы тот его обналичил, как только откроется банк, завтра в восемь утра. Он чувствовал, что история Лупарелло стремительно движется к развязке, но пока многого не понимал, и это его раздражало.
– Потом заехать за вами на заправку?
– Нет, оставайся в комиссариате. Вернусь на служебной.
Полицейская машина и частный автомобиль перекрывали на заправке въезд и выезд. Как только он вышел, махнув Джермана, отъезжавшему в Монтелузу, ему ударил в нос сильный запах бензина.
– Под ноги смотрите! – крикнул ему Фацио.
Бензин затопил все вокруг, от испарений Монтальбано замутило. На заправке стояла машина с номером Палермо, ветровое стекло разбито.
– Был один раненый, тот, кто сидел за рулем, – сказал бригадир. – Увезла «скорая».
– Рана тяжелая?
– Не, ерунда. Зато чуть не помер со страху.
– А что в точности случилось?
– Если хотите сами поговорить с заправщиком…
На вопросы комиссара тот отвечал голосом таким визгливым, что Монтальбано то и дело ежился, как от скрипа мокрого пальца по стеклу. Дело было приблизительно так: остановилась машина, тип за рулем, он был в машине один, попросил залить полный бак, заправщик сунул в бензобак пистолет и оставил его там, потому что тем временем подъехала другая машина, водитель которой попросил бензина на тридцать тысяч и проверить масло. Когда заправщик стал было обслуживать вторую машину, кто-то выпустил автоматную очередь из проезжающего по шоссе автомобиля, который, прибавив газу, затерялся в потоке транспорта. Человек на первой машине сразу умчался вдогонку, шланг вывалился, продолжая качать горючее. Второй водитель кричал благим матом, ему пулей задело плечо. Оправившись от первого испуга, заправщик сообразил, что опасность миновала, и стал оказывать помощь раненому, меж тем шланг все поливал землю.
– Ты видел в лицо человека в первой машине, того, который за ними погнался?
– Никак нет.
– Точно?
– Убей меня Бог.
Тем временем прибыли пожарные, которых вызвал Фацио.
– Сделаем так, – сказал Монтальбано бригадиру. – Как только пожарные закончат, бери в охапку заправщика, который меня совсем не убедил, и вези в комиссариат. Нажми на него как следует, он знает отличнейшим образом, кого пытались убрать.
– Я тоже так думаю.
– На что спорим, что это один из ребят Куффаро? В этом месяце никак их очередь?
– Обокрасть меня хотите? – смеясь, спросил бригадир. – Вы уже выиграли пари.
– Пока.
– Вы куда? Хотите, я вас отвезу на служебной машине?
– Пойду домой переодеваться. Отсюда пешком – минут двадцать. Заодно малость проветрюсь.
И он зашагал к дому. Ему не хотелось появляться перед Ингрид Шёстрём таким фатом.
– Можно, тетя?
– Входи, Джорджо, входи.
Пока юноша приближался к дивану, легко, словно скользя в каком-то причудливом танце и прикасаясь к предметам, которые находились в пределах его досягаемости, даже не столько прикасаясь, сколько слегка поглаживая их, Монтальбано поймал взгляд хозяйки: тот приказывал сунуть в карман фотографию, которая была у него в руках. Он повиновался, вдова тоже поспешно спрятала остальные снимки обратно в желтый конверт и положила его подле себя на диван. Когда юноша поравнялся с ним, комиссар отметил, что глаза у него голубые с покрасневшими веками, опухшие от слез, под глазами – синяки.
– Как ты, тетя? – спросил он голосом, напоминавшим пение, и грациозно присел на пол рядом с женщиной, положив голову ей на колени. В памяти Монтальбано вспыхнуло ярко, будто в свете прожектора, полотно, которое он когда-то где-то видел, – портрет некоей английской дамы с борзой, борзая была изображена точно в такой же позе, которую принял юноша.
– Это Джорджо, – сказала синьора. – Джорджо Дзикари, сын моей сестры Элизы, которая замужем за Эрнесто Дзикари, специалистом по уголовному праву, может быть, вы знакомы.
Говоря это, синьора гладила его по волосам. Джорджо никак не реагировал на ее слова, совершенно явно поглощенный своим беспредельным страданием, даже не повернулся в сторону комиссара. К тому же и хозяйка постаралась скрыть от племянника, кем был Монтальбано и что он делал в их доме.
– Тебе удалось заснуть сегодня ночью?
Джорджо покачал головой вместо ответа.
– Тогда сделай вот как. Ты видел, что там у нас доктор Капуано? Поди к нему, попроси прописать тебе сильное снотворное и ложись в постель.
Не произнося ни звука, Джорджо плавно поднялся, пронесся над полом в своем особенном причудливом танце и исчез за дверью.
– Вы должны его извинить, – сказала синьора. – Джорджо, несомненно, больше всех страдал и страдает по поводу утраты моего мужа. Видите ли, я хотела, чтобы мой сын учился и достиг положения в обществе независимо от отца, подальше от Сицилии. И причину вы можете, наверное, угадать. Поэтому мой муж свою любовь к Стефано перенес на племянника, и тот отвечал ему привязанностью, доходившей до обожания, он даже перебрался к нам, к большому огорчению моей сестры и ее мужа, которые чувствуют себя оставленными.
Она поднялась, Монтальбано тоже.
– Я сказала вам, комиссар, все, что считала нужным сказать. Знаю, что я в надежных руках. Если вы найдете возможным сообщить мне что-то, можете сделать это в любой час дня и ночи. Не старайтесь меня щадить, я, как принято выражаться, женщина сильная. Как бы то ни было, поступайте, как считаете нужным.
– Еще вопрос, синьора, который меня давно мучит. Почему вы никому не сообщили, что ваш муж не вернулся… я выражу свою мысль яснее: тот факт, что ваш муж не вернулся домой той ночью, не вызывал опасений? С ним это уже бывало раньше?
– Да, с ним это бывало. Однако, видите ли, в воскресенье вечером он мне звонил.
– Откуда?
– Не знаю. Он сказал, что вернется очень поздно. У него намечалось важное заседание, могло даже получиться так, что ему пришлось бы заночевать вне дома.
Она подала руку, и комиссар, сам не зная почему, сжал эту руку в своих и поцеловал.
Выходя, опять же через черный ход виллы, он заметил Джорджо, который сидел на каменной скамье недалеко от дверей, согнувшись и сотрясаясь всем телом.
Встревоженный Монтальбано подошел и увидел, как разжались руки юноши и как из них выпал желтый конверт, как разлетелись по земле фотографии. Вероятно, он с любопытством кошки завладел конвертом, пока сидел на корточках рядом с теткой.
– Вам плохо?
– Не так, о господи, не так!
У Джорджо заплетался язык, остекленевшие глаза незряче глядели на комиссара. Это длилось мгновение, потом юноша вдруг оцепенел и повалился навзничь со скамьи, у которой не было спинки. Монтальбано, опустившись рядом с ним на колени, попытался хоть чуть-чуть попридержать бившееся в конвульсиях тело. В углах губ у Джорджо вскипала белая пена.
Стефано Лупарелло появился в дверях, огляделся вокруг, увидел, что происходит, и бросился к ним:
– Я догонял вас, чтобы попрощаться. Что случилось?
– Кажется, эпилептический припадок.
Они постарались, чтобы в самый страшный момент Джорджо не откусил себе язык и не разбил голову. Потом юноша затих, по телу его пробегала дрожь, но не такая сильная.
– Помогите мне, пожалуйста, внести его в дом, – попросил инженер.
Прислуга, та же самая, что открыла комиссару, появилась по первому зову инженера.
– Не хотелось бы, чтобы мама видела его в таком состоянии.
– Давайте ко мне, – сказала девушка.
Они с трудом шли по коридору, уже не по тому, по которому вначале провели комиссара. Монтальбано подхватил Джорджо под мышки, Стефано держал ноги. Добрались до крыла, где обитали слуги, девушка открыла дверь. Они, запыхавшись, опустили юношу на кровать.
– Помогите мне раздеть его, – обратился к ним обоим Стефано.
Когда юноша остался в майке и трусах, Монтальбано бросилось в глаза, что кожа шеи от подбородка до ключиц была у него белоснежная, прозрачная и контрастировала с почерневшими от солнца лицом и грудью.
– Вы знаете, почему у него не загорела шея? – спросил он у инженера.
– Нет, – ответил инженер, – я в Монтелузе только с вечера понедельника, меня не было здесь несколько месяцев.
– Я знаю, – вмешалась прислуга. – Молодой синьор попал в автокатастрофу. Еще недели не прошло, как с него сняли корсет.
– Когда ему станет лучше и он будет в состоянии что-либо понимать, – сказал Монтальбано, обращаясь к Стефано, – передайте ему, чтобы завтра с утра, часиков в девять, зашел ко мне в управление в Вигате.
После чего вернулся к скамейке, подобрал конверт и фотографии, на которые Стефано не обратил внимания, и положил себе в карман.
От поворота Санфилиппо до Капо-Массария оставалось метров сто, но оттуда комиссару не удалось разглядеть домик, который, если верить госпоже Лупарелло, должен был возвышаться на самой оконечности мыса. Он снова включил мотор и поехал очень медленно. Когда Монтальбано поравнялся с мысом, то приметил меж густых и низких деревьев колею, ответвлявшуюся от шоссе. Он двинулся по ней и вскоре увидел асфальтированную дорожку, упиравшуюся в закрытые ворота – единственный проем в длиннейшей стене, сложенной из камней и полностью отгораживавшей часть мыса, нависшую над морем. Ключи подходили. Монтальбано оставил машину за воротами и направился по садовой туфовой дорожке к дому. В конце была узкая лестница, тоже из туфовых блоков, которая спускалась к площадке, перед входной дверью по склону, закрывавшему со стороны суши домик, прилепившийся к утесу, как гнездо ласточки.
Монтальбано очутился в большой гостиной с видом на море, лучше сказать – прямо над морем, и впечатление, что ты находишься на мостике корабля, усиливалось еще окном во всю стену. Порядок был идеальный. В одном углу стоял обеденный стол и четыре стула, лицом к окну – диван и два кресла, потом старинный буфет, полный рюмок, тарелок, бутылок с винами и ликерами, телевизор с видеомагнитофоном. На низком столике выстроились видеокассеты – порно– и просто фильмы. Из гостиной вели три двери, первая – в сверкающую чистотой кухоньку, где полки ломились от запасов снеди. Холодильник, напротив, был полупустым: несколько бутылок шампанского и водки. В ванной, довольно просторной, стоял запах дезинфицирующих средств. На полочке под зеркалом – электробритва, дезодоранты, флакон одеколона. В спальне, где большое окно тоже выходило на море, – двуспальная кровать со сложенными свежими простынями, два ночных столика, на одном из которых блестел телефон, трехстворчатый платяной шкаф. На стене в головах кровати – рисунок Эмилио Греко: обнаженная в головокружительно чувственной позе[20]. Монтальбано выдвинул ящик столика, на котором стоял телефон, наверняка эту сторону обычно занимал инженер. Три презерватива, шариковая ручка, блокнот нелинованной бумаги. Его заставил вздрогнуть вид пистолета – калибр семь шестьдесят пять, заряжен – в самой глубине ящика. В другом столике не было ничего. За левой дверцей гардероба оказалось два мужских костюма, в ящике наверху – одна рубашка, трое трусов, носовые платки, одна майка. Он разглядел трусы – синьора была права, ярлык пришит сзади с изнанки. В нижнем ящике – пара ботинок и шлепанцы. Средняя часть шкафа была зеркальной, в ней отражалась кровать. Внутри – три полки. В верхнем и среднем отделениях как попало навалены шляпы, итальянские и заграничные порножурналы, вибратор, сменные простыни и наволочки. На нижней полке красовались три женских парика на болванках – темный, светлый и рыжий. Наверно, им находилось применение в эротических забавах инженера. Большая неожиданность, однако, ожидала его за правой створкой: на плечиках висели два женских платья, очень элегантных. Здесь были также две пары джинсов и несколько блузок. В одном из ящиков трусики, которые едва ли что-то прикрывали, лифчиков не имелось. Второй ящик оказался пуст. И пока комиссар нагибался, чтобы получше осмотреть этот ящик, он понял, что именно его поразило: скорее не вид женского платья, а запах, который от него исходил – тот же самый, который он уловил, хотя более смутно, на старом заводе, когда открыл сумку.
Обыскивать больше было нечего. Для очистки совести он нагнулся, чтобы посмотреть под мебелью. Вокруг одной из ножек кровати обвился галстук. Подобрав его, Монтальбано вспомнил, что когда инженера нашли, ворот рубашки у него оказался расстегнут. Он вытащил из кармана фотографии и убедился, что цвет галстука прекрасно сочетался с костюмом, который был на инженере в момент смерти.
В комиссариате он застал взбудораженных Джермана и Галлуццо.
– Бригадир?
– Фацио и все остальные на бензоколонке по дороге к Маринелле, там была перестрелка.
– Еду туда срочно. Мне что-нибудь приносили?
– Да, пакет от доктора Якомуцци.
Он открыл пакет, там была цепочка, и снова запечатал.
– Джермано, давай со мной, поехали на эту заправку. Ты меня там оставишь и поедешь дальше в Монтелузу на моей машине. По дороге скажу, что тебе нужно будет сделать.
Комиссар пошел в свой кабинет, позвонил адвокату Риццо, сообщил, что цепочка ему уже отправлена, и напомнил, что он должен в обмен на нее отдать чек на десять миллионов.
Пока они добирались до места происшествия, комиссар давал Джермана, следующие наставления: не передавать Риццо пакет, пока чек не очутится у него в кармане, а потом отвезти этот чек Capo Монтаперто по указанному адресу и настоять, чтобы тот его обналичил, как только откроется банк, завтра в восемь утра. Он чувствовал, что история Лупарелло стремительно движется к развязке, но пока многого не понимал, и это его раздражало.
– Потом заехать за вами на заправку?
– Нет, оставайся в комиссариате. Вернусь на служебной.
Полицейская машина и частный автомобиль перекрывали на заправке въезд и выезд. Как только он вышел, махнув Джермана, отъезжавшему в Монтелузу, ему ударил в нос сильный запах бензина.
– Под ноги смотрите! – крикнул ему Фацио.
Бензин затопил все вокруг, от испарений Монтальбано замутило. На заправке стояла машина с номером Палермо, ветровое стекло разбито.
– Был один раненый, тот, кто сидел за рулем, – сказал бригадир. – Увезла «скорая».
– Рана тяжелая?
– Не, ерунда. Зато чуть не помер со страху.
– А что в точности случилось?
– Если хотите сами поговорить с заправщиком…
На вопросы комиссара тот отвечал голосом таким визгливым, что Монтальбано то и дело ежился, как от скрипа мокрого пальца по стеклу. Дело было приблизительно так: остановилась машина, тип за рулем, он был в машине один, попросил залить полный бак, заправщик сунул в бензобак пистолет и оставил его там, потому что тем временем подъехала другая машина, водитель которой попросил бензина на тридцать тысяч и проверить масло. Когда заправщик стал было обслуживать вторую машину, кто-то выпустил автоматную очередь из проезжающего по шоссе автомобиля, который, прибавив газу, затерялся в потоке транспорта. Человек на первой машине сразу умчался вдогонку, шланг вывалился, продолжая качать горючее. Второй водитель кричал благим матом, ему пулей задело плечо. Оправившись от первого испуга, заправщик сообразил, что опасность миновала, и стал оказывать помощь раненому, меж тем шланг все поливал землю.
– Ты видел в лицо человека в первой машине, того, который за ними погнался?
– Никак нет.
– Точно?
– Убей меня Бог.
Тем временем прибыли пожарные, которых вызвал Фацио.
– Сделаем так, – сказал Монтальбано бригадиру. – Как только пожарные закончат, бери в охапку заправщика, который меня совсем не убедил, и вези в комиссариат. Нажми на него как следует, он знает отличнейшим образом, кого пытались убрать.
– Я тоже так думаю.
– На что спорим, что это один из ребят Куффаро? В этом месяце никак их очередь?
– Обокрасть меня хотите? – смеясь, спросил бригадир. – Вы уже выиграли пари.
– Пока.
– Вы куда? Хотите, я вас отвезу на служебной машине?
– Пойду домой переодеваться. Отсюда пешком – минут двадцать. Заодно малость проветрюсь.
И он зашагал к дому. Ему не хотелось появляться перед Ингрид Шёстрём таким фатом.
Глава двенадцатая
Выйдя из душа, еще раздетый, он уселся перед телевизором, весь в каплях воды. Показывали похороны Лупарелло, которые состоялись утром. Оператор смекнул, что придать хоть какой-то драматизм этой церемонии, в противном случае неотличимой от любого другого скучного официального мероприятия, могло лишь семейное трио: вдова, сын Стефано и племянник Джорджо. Синьора время от времени непроизвольным нервическим движением закидывала назад голову, как будто повторяя «нет». Этот жест комментатор голосом тихим и сокрушенным интерпретировал как алогичное, но неизбежное неприятие живым существом конкретного факта смерти. Но пока камера постепенно наезжала, чтобы дать крупный план, Монтальбано увидел в глазах вдовы подтверждение того, в чем она ему призналась: в них читались презрение и скука. Рядом сидел сын, «окаменевший от горя», сказал диктор, – он назвал его «окаменевшим» лишь потому, что самообладание инженера-младшего граничило с равнодушием. Джорджо, напротив, раскачивался, как дерево на ветру, смертельно бледный, держа в руках мокрый от слез носовой платок, который он беспрерывно терзал.
Зазвонил телефон. Монтальбано подошел и снял трубку, не отрываясь от телевизора.
– Комиссар, это Джермана. Все в порядке. Адвокат Риццо вас благодарит, говорит, что найдет способ быть вам полезным.
Люди поговаривали, что от некоторых выражений адвокатской благодарности те, кого угораздило сделать ему любезность, с удовольствием бы отказались.
– Потом пошел к Capo и дал ему чек. Пришлось их уговаривать, они верить не хотели, думали, это какой-нибудь розыгрыш, потом бросились мне руки целовать. Я вас пожалею и не буду пересказывать, что, по их мнению, Господь должен будет для вас сделать. Машина в комиссариате. Что, я вам подгоню ее к дому?
Комиссар взглянул на часы, до встречи с Ингрид оставался еще час с небольшим.
– Давай, но не спеши. Скажем, подъезжай к девяти тридцати. Потом я тебя подброшу до города.
Он старался не пропустить момента притворного обморока: это было ощущение зрителя, которому фокусник объяснил трюк и который теперь уже получает удовольствие не от предвкушения чуда, а от мастерства исполнения. Момент, однако, упустил оператор, не успев, несмотря на приложенные усилия, вовремя перевести объектив с министра, взятого крупным планом, на семейную группу: Стефано и два доброхота уже уносили синьору, меж тем как Джорджо оставался на своем месте и все раскачивался.
Вместо того чтобы оставить Джермана у комиссариата и продолжать путь, Монтальбано вышел вместе с ним. Встретил Фацио, возвращавшегося из Монтелузы после разговора с раненым, который наконец успокоился. Он оказался, сообщил ему бригадир, агентом фирмы по продаже электробытовых приборов, миланцем, который раз в три месяца садился в самолет, прилетал в Палермо, брал напрокат машину и разъезжал. Встав на автозаправке, он заглянул в справочник, чтобы уточнить адрес следующего магазина, в который собирался заехать, как вдруг услышал выстрелы и почувствовал острую боль в плече. Фацио этот рассказ казался правдоподобным.
– Этот, как пить дать, когда вернется в свой Милан, запишется к тем, которые стоят за отделение Сицилии от севера.
– А заправщик?
– Заправщик – дело другое. С ним теперь беседует Джалломбардо, знаете, какой он, с ним два часа проболтаешь, как с закадычным другом, а потом хватишься, что выложил ему такое, что даже на исповеди у священника утаил бы.
Свет в баре не горел, стеклянная дверь была заперта. Монтальбано попал как раз на тот день недели, когда в баре «У Маринеллы» выходной. Он припарковался и стал ждать. Через несколько минут появилась двухместная машина красного цвета, плоская, как камбала. Ингрид открыла дверцу, вышла. Даже в слабом свете фонаря комиссар заметил, что она была лучше, чем он ее себе воображал: длиннющие ноги обтянуты узкими джинсами, белая блузка с вырезом, рукава закатаны, волосы скручены узлом на затылке – настоящая девушка с журнальной обложки. Ингрид оглянулась, заметила темные окна, лениво, но уверенно направилась к машине комиссара, нагнулась к опущенному стеклу, чтобы заговорить с ним.
– Ну что, видишь, что я была права? А теперь мы куда, к тебе домой?
– Нет, – ответил разозленный Монтальбано. – Садитесь в машину.
Женщина послушалась, и машина тут же наполнилась запахом духов, который комиссару уже был знаком.
– Куда мы едем? – повторила женщина уже не шутливым, ироническим тоном великосветской дамы. Она почувствовала нервозность спутника.
– У вас есть время?
– Сколько угодно.
– Мы едем туда, где вы будете чувствовать себя как дома, потому что вы там бывали раньше, увидите.
– А моя машина?
– Заберем ее потом.
Они поехали. Через несколько минут, прошедших в молчании, Ингрид задала вопрос, с которого вообще-то следовало начинать:
– Зачем ты хотел со мной встретиться?
Комиссар уже начал оценивать идею, пришедшую ему в голову, когда он заставил Ингрид сесть к нему в машину, как абсолютно детективную, но, в конце концов, он и был детективом.
– Хотел встретиться с вами, поскольку мне нужно кое о чем у вас спросить.
– Слушай, комиссар, я ко всем обращаюсь на «ты». Если ты будешь называть меня на «вы», я буду чувствовать себя неловко. Как тебя зовут?
– Сальво. Адвокат Риццо сказал тебе, что мы нашли цепочку?
– Какую?
– Как это какую? С сердечком в бриллиантах.
– Нет, он мне не говорил. И потом, я с ним не общаюсь. Наверняка сказал об этом моему мужу.
– У тебя что, привычка сначала терять драгоценности, а потом находить их, что ли?
– Почему?
– А как же иначе? Я тебе говорю, что мы нашли твою цепочку, которая стоит сотню миллионов, а ты и глазом не моргнула?
Ингрид тихонько смеялась гортанным смехом.
– Дело в том, что я их не люблю. Видишь?
И показала ему руки.
– Не ношу колец, даже обручального.
– И где ты ее потеряла?
Ингрид сразу не ответила.
«Повторяет урок», – подумал Монтальбано.
Потом она принялась говорить безо всякого выражения, и даже ее иностранный выговор не помогал ей лгать естественно.
– Мне было любопытно взглянуть на этот выпас…
– Выпас, – поправил Монтальбано.
– …я о нем слышала. Я уговорила моего мужа отвезти меня туда. Там я вышла, сделала несколько шагов, на меня почти что напали, я испугалась, боялась, что мой муж ввяжется в ссору. Мы уехали. Дома я заметила, что цепочки нет.
– И с чего ты ее надела в тот вечер, раз говоришь, что тебе не нравятся украшения? По мне, для поездки на выпас она не то чтоб очень подходила.
Ингрид колебалась.
– Я ее надела, потому что после обеда встречалась с подругой, которая хотела ее посмотреть.
– Слушай, – сказал Монтальбано, – я тебя должен предупредить. Я с тобой разговариваю в качестве комиссара, но неофициальным образом, понятно?
– Нет. Что значит «неофициальным»? Я не понимаю этого слова.
– Значит, то, что ты мне скажешь, останется между нами. Почему вдруг твой муж выбрал именно Риццо своим адвокатом?
– А что, не должен был?
– По-моему, нет, по крайней мере если рассуждать логически. Риццо был правой рукой инженера Лупарелло, то бишь главного политического противника твоего свекра. Кстати, ты его знала, Лупарелло?
– Так, встречалась. Риццо всегда был адвокатом Джакомо. И я не понимаю ни черта в политике.
Она потянулась, закинув руки назад.
– Мне скучно. Жалко. Думала, что свидание с полицейским возбуждает больше. Могу я узнать, куда мы едем? Далеко еще?
– Почти приехали, – ответил Монтальбано.
Как только они миновали поворот Санфилиппо, женщина занервничала, два или три раза искоса взглянула на комиссара, пробормотала:
– Имей в виду, здесь никаких баров нет, в этих местах.
– Я знаю, – сказал Монтальбано и, замедляя ход, вытащил ту самую сумку, которую раньше сунул за сиденье, где теперь расположилась Ингрид. – Хочу тебе кое-что показать.
И положил сумку ей на колени. Женщина, увидев ее, казалось, действительно удивилась:
– Как это она к тебе попала?
– Твоя?
– Моя, конечно, видишь, тут мои инициалы.
Открытие, что буквы исчезли, ошарашило ее еще сильнее.
– Может, отвалились, – сказала она тихо, но без уверенности. Женщина терялась в лабиринте вопросов, на которые не находила ответа. Теперь что-то начинало ее беспокоить, это было заметно.
– Твои инициалы еще тут. Тебе их не видно, потому что здесь темно. Их оторвали, но на коже остался отпечаток.
– Но зачем их сняли? И кто?
Сейчас в ее голосе слышались тревожные нотки. Комиссар не ответил. Однако он прекрасно знал, зачем это было сделано, – именно затем, чтобы заставить его подумать, будто это сама Ингрид старалась уничтожить все опознавательные признаки. Они добрались до колеи, ведущей к Капо-Массария, и Монтальбано, который только что прибавил скорость, словно собирался следовать по шоссе, резко повернул. Без единого слова Ингрид в мгновение ока распахнула дверцу, ловко выскочила из машины на полном ходу, бросилась бежать среди деревьев. Чертыхаясь, комиссар затормозил, выпрыгнул и бросился следом. Через несколько секунд он сообразил, что ему за ней не угнаться, и остановился в нерешительности: именно в эту минуту он увидел, как она упала. Когда Монтальбано оказался рядом, Ингрид, которая не могла встать, прервала свой монолог на шведском, в котором явно звучали страх и злость, выкрикнула:
– Да пошел ты! – и продолжала тереть правую щиколотку.
– Поднимайся и кончай заниматься ерундой.
Она подчинилась, с усилием встала и оперлась на Монтальбано, который стоял не шелохнувшись, не порываясь ей помочь.
Ворота открылись легко, а входная дверь пыталась сопротивляться.
– Дай-ка мне, – сказала Ингрид. Она покорно следовала за ним, будто бы смирившись. Но уже приготовила план защиты.
– Во всяком случае, там внутри ты ничего не найдешь, – сказала она на пороге с вызовом. Уверенно включила свет, но при виде мебели, видеокассет, прибранной комнаты была видимо поражена, на лбу ее пролегла складка.
– Мне сказали…
И сразу овладела собой, остановившись на полуслове. Подняла плечи, посмотрела на Монтальбано, ожидая, что он станет делать.
– В спальню, – сказал комиссар.
Ингрид открыла рот, приготовив банальную остроту, но ей не хватило духу выдать ее. Она повернулась и, прихрамывая, пошла в другую комнату, включила свет, без удивления огляделась, уже готовая к тому, что все окажется в порядке. Уселась в изножье кровати. Монтальбано открыл левую створку шкафа.
Зазвонил телефон. Монтальбано подошел и снял трубку, не отрываясь от телевизора.
– Комиссар, это Джермана. Все в порядке. Адвокат Риццо вас благодарит, говорит, что найдет способ быть вам полезным.
Люди поговаривали, что от некоторых выражений адвокатской благодарности те, кого угораздило сделать ему любезность, с удовольствием бы отказались.
– Потом пошел к Capo и дал ему чек. Пришлось их уговаривать, они верить не хотели, думали, это какой-нибудь розыгрыш, потом бросились мне руки целовать. Я вас пожалею и не буду пересказывать, что, по их мнению, Господь должен будет для вас сделать. Машина в комиссариате. Что, я вам подгоню ее к дому?
Комиссар взглянул на часы, до встречи с Ингрид оставался еще час с небольшим.
– Давай, но не спеши. Скажем, подъезжай к девяти тридцати. Потом я тебя подброшу до города.
Он старался не пропустить момента притворного обморока: это было ощущение зрителя, которому фокусник объяснил трюк и который теперь уже получает удовольствие не от предвкушения чуда, а от мастерства исполнения. Момент, однако, упустил оператор, не успев, несмотря на приложенные усилия, вовремя перевести объектив с министра, взятого крупным планом, на семейную группу: Стефано и два доброхота уже уносили синьору, меж тем как Джорджо оставался на своем месте и все раскачивался.
Вместо того чтобы оставить Джермана у комиссариата и продолжать путь, Монтальбано вышел вместе с ним. Встретил Фацио, возвращавшегося из Монтелузы после разговора с раненым, который наконец успокоился. Он оказался, сообщил ему бригадир, агентом фирмы по продаже электробытовых приборов, миланцем, который раз в три месяца садился в самолет, прилетал в Палермо, брал напрокат машину и разъезжал. Встав на автозаправке, он заглянул в справочник, чтобы уточнить адрес следующего магазина, в который собирался заехать, как вдруг услышал выстрелы и почувствовал острую боль в плече. Фацио этот рассказ казался правдоподобным.
– Этот, как пить дать, когда вернется в свой Милан, запишется к тем, которые стоят за отделение Сицилии от севера.
– А заправщик?
– Заправщик – дело другое. С ним теперь беседует Джалломбардо, знаете, какой он, с ним два часа проболтаешь, как с закадычным другом, а потом хватишься, что выложил ему такое, что даже на исповеди у священника утаил бы.
Свет в баре не горел, стеклянная дверь была заперта. Монтальбано попал как раз на тот день недели, когда в баре «У Маринеллы» выходной. Он припарковался и стал ждать. Через несколько минут появилась двухместная машина красного цвета, плоская, как камбала. Ингрид открыла дверцу, вышла. Даже в слабом свете фонаря комиссар заметил, что она была лучше, чем он ее себе воображал: длиннющие ноги обтянуты узкими джинсами, белая блузка с вырезом, рукава закатаны, волосы скручены узлом на затылке – настоящая девушка с журнальной обложки. Ингрид оглянулась, заметила темные окна, лениво, но уверенно направилась к машине комиссара, нагнулась к опущенному стеклу, чтобы заговорить с ним.
– Ну что, видишь, что я была права? А теперь мы куда, к тебе домой?
– Нет, – ответил разозленный Монтальбано. – Садитесь в машину.
Женщина послушалась, и машина тут же наполнилась запахом духов, который комиссару уже был знаком.
– Куда мы едем? – повторила женщина уже не шутливым, ироническим тоном великосветской дамы. Она почувствовала нервозность спутника.
– У вас есть время?
– Сколько угодно.
– Мы едем туда, где вы будете чувствовать себя как дома, потому что вы там бывали раньше, увидите.
– А моя машина?
– Заберем ее потом.
Они поехали. Через несколько минут, прошедших в молчании, Ингрид задала вопрос, с которого вообще-то следовало начинать:
– Зачем ты хотел со мной встретиться?
Комиссар уже начал оценивать идею, пришедшую ему в голову, когда он заставил Ингрид сесть к нему в машину, как абсолютно детективную, но, в конце концов, он и был детективом.
– Хотел встретиться с вами, поскольку мне нужно кое о чем у вас спросить.
– Слушай, комиссар, я ко всем обращаюсь на «ты». Если ты будешь называть меня на «вы», я буду чувствовать себя неловко. Как тебя зовут?
– Сальво. Адвокат Риццо сказал тебе, что мы нашли цепочку?
– Какую?
– Как это какую? С сердечком в бриллиантах.
– Нет, он мне не говорил. И потом, я с ним не общаюсь. Наверняка сказал об этом моему мужу.
– У тебя что, привычка сначала терять драгоценности, а потом находить их, что ли?
– Почему?
– А как же иначе? Я тебе говорю, что мы нашли твою цепочку, которая стоит сотню миллионов, а ты и глазом не моргнула?
Ингрид тихонько смеялась гортанным смехом.
– Дело в том, что я их не люблю. Видишь?
И показала ему руки.
– Не ношу колец, даже обручального.
– И где ты ее потеряла?
Ингрид сразу не ответила.
«Повторяет урок», – подумал Монтальбано.
Потом она принялась говорить безо всякого выражения, и даже ее иностранный выговор не помогал ей лгать естественно.
– Мне было любопытно взглянуть на этот выпас…
– Выпас, – поправил Монтальбано.
– …я о нем слышала. Я уговорила моего мужа отвезти меня туда. Там я вышла, сделала несколько шагов, на меня почти что напали, я испугалась, боялась, что мой муж ввяжется в ссору. Мы уехали. Дома я заметила, что цепочки нет.
– И с чего ты ее надела в тот вечер, раз говоришь, что тебе не нравятся украшения? По мне, для поездки на выпас она не то чтоб очень подходила.
Ингрид колебалась.
– Я ее надела, потому что после обеда встречалась с подругой, которая хотела ее посмотреть.
– Слушай, – сказал Монтальбано, – я тебя должен предупредить. Я с тобой разговариваю в качестве комиссара, но неофициальным образом, понятно?
– Нет. Что значит «неофициальным»? Я не понимаю этого слова.
– Значит, то, что ты мне скажешь, останется между нами. Почему вдруг твой муж выбрал именно Риццо своим адвокатом?
– А что, не должен был?
– По-моему, нет, по крайней мере если рассуждать логически. Риццо был правой рукой инженера Лупарелло, то бишь главного политического противника твоего свекра. Кстати, ты его знала, Лупарелло?
– Так, встречалась. Риццо всегда был адвокатом Джакомо. И я не понимаю ни черта в политике.
Она потянулась, закинув руки назад.
– Мне скучно. Жалко. Думала, что свидание с полицейским возбуждает больше. Могу я узнать, куда мы едем? Далеко еще?
– Почти приехали, – ответил Монтальбано.
Как только они миновали поворот Санфилиппо, женщина занервничала, два или три раза искоса взглянула на комиссара, пробормотала:
– Имей в виду, здесь никаких баров нет, в этих местах.
– Я знаю, – сказал Монтальбано и, замедляя ход, вытащил ту самую сумку, которую раньше сунул за сиденье, где теперь расположилась Ингрид. – Хочу тебе кое-что показать.
И положил сумку ей на колени. Женщина, увидев ее, казалось, действительно удивилась:
– Как это она к тебе попала?
– Твоя?
– Моя, конечно, видишь, тут мои инициалы.
Открытие, что буквы исчезли, ошарашило ее еще сильнее.
– Может, отвалились, – сказала она тихо, но без уверенности. Женщина терялась в лабиринте вопросов, на которые не находила ответа. Теперь что-то начинало ее беспокоить, это было заметно.
– Твои инициалы еще тут. Тебе их не видно, потому что здесь темно. Их оторвали, но на коже остался отпечаток.
– Но зачем их сняли? И кто?
Сейчас в ее голосе слышались тревожные нотки. Комиссар не ответил. Однако он прекрасно знал, зачем это было сделано, – именно затем, чтобы заставить его подумать, будто это сама Ингрид старалась уничтожить все опознавательные признаки. Они добрались до колеи, ведущей к Капо-Массария, и Монтальбано, который только что прибавил скорость, словно собирался следовать по шоссе, резко повернул. Без единого слова Ингрид в мгновение ока распахнула дверцу, ловко выскочила из машины на полном ходу, бросилась бежать среди деревьев. Чертыхаясь, комиссар затормозил, выпрыгнул и бросился следом. Через несколько секунд он сообразил, что ему за ней не угнаться, и остановился в нерешительности: именно в эту минуту он увидел, как она упала. Когда Монтальбано оказался рядом, Ингрид, которая не могла встать, прервала свой монолог на шведском, в котором явно звучали страх и злость, выкрикнула:
– Да пошел ты! – и продолжала тереть правую щиколотку.
– Поднимайся и кончай заниматься ерундой.
Она подчинилась, с усилием встала и оперлась на Монтальбано, который стоял не шелохнувшись, не порываясь ей помочь.
Ворота открылись легко, а входная дверь пыталась сопротивляться.
– Дай-ка мне, – сказала Ингрид. Она покорно следовала за ним, будто бы смирившись. Но уже приготовила план защиты.
– Во всяком случае, там внутри ты ничего не найдешь, – сказала она на пороге с вызовом. Уверенно включила свет, но при виде мебели, видеокассет, прибранной комнаты была видимо поражена, на лбу ее пролегла складка.
– Мне сказали…
И сразу овладела собой, остановившись на полуслове. Подняла плечи, посмотрела на Монтальбано, ожидая, что он станет делать.
– В спальню, – сказал комиссар.
Ингрид открыла рот, приготовив банальную остроту, но ей не хватило духу выдать ее. Она повернулась и, прихрамывая, пошла в другую комнату, включила свет, без удивления огляделась, уже готовая к тому, что все окажется в порядке. Уселась в изножье кровати. Монтальбано открыл левую створку шкафа.