Страница:
– Я вчера предупредил моего двоюродного брата Джорджо, что вы хотели видеть его сегодня утром в десять. Однако пять минут назад мне позвонила тетя, его мать. Не думаю, что Джорджо сможет прийти к вам, как намеревался.
– А что случилось?
– Не знаю точно, но, кажется, всю сегодняшнюю ночь он провел вне дома, так сказала тетя. Он вернулся недавно, около девяти, в самом плачевном состоянии.
– Простите, инженер, но мне кажется, ваша мать говорила мне, что он жил в вашем доме.
– Да, но только до смерти моего отца, потом он переехал к себе. У нас, когда папы не стало, он чувствовал себя неуютно. Как бы то ни было, тетя вызвала врача, который ввел ему успокоительное. Теперь он крепко спит. Мне, вы знаете, его по-настоящему жалко. Он был, наверное, слишком привязан к папе.
– Да, я это понял. Если увидите вашего брата, передайте ему, пожалуйста, что мне действительно необходимо с ним поговорить. Это не срочно, ничего важного, когда он сможет.
– Конечно, скажу. А мама, которая стоит рядом, просит передать вам привет.
– Взаимно. Скажите ей, что я… Ваша мать – редкая женщина, инженер. Скажите, что я испытываю к ней глубокое почтение.
– Я ей скажу, спасибо.
Монтальбано провел еще час за бумагами, одни писал, другие подписывал. Они были столь же головоломными, сколь бесполезными, эти анкеты министерства. Галлуццо, в перевозбуждении, не только не постучал, но распахнул дверь так, что та ударилась о стену.
– Что за черт! Что происходит?
– Сейчас узнал от коллеги из Монтелузы. Убили адвоката Риццо. Застрелили. Его нашли рядом с машиной, в квартале Сан-Джузиппуццу. Если хотите, разузнаю точнее.
– Не надо, поеду туда сам.
Монтальбано взглянул на часы, было одиннадцать, и он поспешно вышел.
В доме Capo никто не открывал. Монтальбано постучал в соседнюю дверь, вышла воинственного вида старушка.
– Что такое? Ходют тут, людям покою не дают.
– Извините меня, синьора, я ищу синьора и синьору Монтаперто.
– Синьора и синьору Монтаперто? С каких это пор они синьор и синьора? Да они ж самые обыкновенные мусорщики!
Да, между двумя семьями явно не было согласия.
– А вы сами кто такой будете?
– Я комиссар органов общественного порядка.
Старушка просияла и принялась верещать с явным удовлетворением:
– Туриддру! Туриддру! Скорей поди сюда!
– Никак стряслося что? – спросил, появляясь, худущий старик.
– Мать Пресвятая Богородица, комиссар это! Ты видишь, что была моя правда?! Видишь, что власти их ищут? Видишь теперь, что они жулики? Ноги унесли подобру-поздорову, чтоб их, голубчиков, в тюрьму не упекли!
– Когда они уехали, синьора?
– А вот даже полчаса не прошло. И ребятенок ихний. Если шибко побежите, так, может, их по дороге перехватите.
– Спасибо, синьора. Спешу вдогонку.
По дороге в Монтелузу его останавливали дважды, сначала патруль горнострелковых войск, потом – карабинеры. На пути к Сан-Джузиппуццу проверки уже следовали одна за другой: он фактически потратил три четверти часа, чтобы проехать меньше пяти километров. На месте происшествия были начальник полиции, полковник карабинеров, все полицейское управление Монтелузы в полном составе. Здесь была и Анна, которая сделала вид, будто его не заметила. Якомуцци оглядывался вокруг, ища кого-нибудь, кому он смог бы обстоятельно изложить все дело. Как только заприметил Монтальбано, бросился ему навстречу:
– Экзекуция по всем правилам, безжалостная.
– Сколько их было?
– Только один, стрелял, во всяком случае, один. Покойный адвокат вышел из офиса сегодня утром в шесть тридцать, взял оттуда кое-какие бумаги и направлялся в Таббиту, у него была назначена встреча с клиентом. Из офиса он уехал один, это установлено, но по дороге посадил кого-то в машину – кого-то знакомого.
– Может, кого-то, кто просто проголосовал?
Якомуцци от души расхохотался, так громко, что некоторые на него оглянулись.
– И ты можешь себе вообразить Риццо – со всем, что он возит, – спокойно подбирающего по дороге незнакомцев? Да он должен был бояться даже собственной тени! Ты знаешь лучше меня, что за спиной Лупарелло стоял Риццо. Нет-нет, наверняка это был кто-то, кого он хорошо знал, какой-нибудь мафиози.
– Мафиози, говоришь?
– Голову на отсечение даю. Мафия подняла цены, требуют все больше и больше, и не всегда политики бывают в состоянии удовлетворять эти запросы. Но тут есть и вторая гипотеза. Может, он нарушил правила игры, теперь, почувствовав прилив сил после вчерашнего назначения. И ему этого не простили.
– Якомуцци, я тебя поздравляю, сегодня утром ты особенно проницателен, видно, что отменно облегчился. С чего ты так уверен в том, что говоришь?
– Сужу по тому, каким образом этот тип его убил. Сначала пинками превратил ему в кашу мошонку, потом велел стать на колени и прикончил выстрелом в затылок.
Монтальбано мгновенно почувствовал пульсирующую боль в затылке.
– Из какого оружия?
– Паскуано говорит, что, судя по входному и выходному отверстиям и по тому факту, что дуло было практически прижато к коже, это должен быть пистолет калибра семь шестьдесят пять.
– Комиссар Монтальбано!
– Тебя зовет начальник полиции, – сказал Якомуцци и исчез. Начальник полиции протянул Монтальбано руку, они обменялись улыбками.
– А вы какими судьбами здесь?
– На самом деле, господин начальник полиции, я уже ухожу. Был в Монтелузе, услышал новость и подъехал просто из любопытства.
– Тогда до сегодняшнего вечера. Непременно приходите, настаиваю, моя жена вас ждет.
Это была догадка, только догадка, притом такая робкая, что если бы он принялся серьезно ее рассматривать, она мгновенно улетучилась бы. И все же он вжимал до упора акселератор, рискуя, что по нему откроют огонь на очередном заграждении. Добравшись до Капо-Массария, комиссар даже не выключил мотор, оставил распахнутой дверцу, открыл с легкостью ворота и входную дверь, вбежал в спальню. В ящике ночного столика пистолета больше не было. Он обругал себя последними словами, потому что после первого приезда возвращался в этот дом еще дважды и не позаботился проверить, было ли оружие на месте, ни разу. Даже когда нашел ворота открытыми, уговорил себя, что сам забыл их запереть.
«Теперь пойду слоняться», – подумал комиссар, как только вернулся домой. Ему нравилось слово «слоняться», которое означало для него: бездумно переходить из комнаты в комнату, попутно прибираясь. Этим он и занялся. Подровнял книги, привел в порядок письменный стол, поправил картину на стене, начистил газовые конфорки. Слонялся. Есть не хотелось, не пошел в ресторан и даже не заглянул в холодильник посмотреть, что ему приготовила Аделина.
Как обычно, входя в дом, он включил телевизор. Первое, что выдал в эфир диктор «Телевигаты», были подробности убийства адвоката Риццо. Именно подробности, потому что сообщение о самой смерти прошло в экстренном выпуске. Журналист нисколько не сомневался: с адвокатом зверски расправилась мафия, испугавшись, что убитый занял ответственный политический пост, который позволил бы ему эффективнее бороться с организованной преступностью. Потому что именно это выражение стало лозунгом политического обновления: непрекращающаяся борьба с мафией. Николо Дзито, спешно вернувшийся из Палермо, рассуждал о мафии на «Свободном канале», но так запутанно, что нельзя было ничего понять. Между строк, вернее, между слов Дзито Монтальбано уловил, что тот имел в виду мафиозную разборку, но не говорил об этом прямо, боясь, что к сотням судебных исков, которые уже были ему предъявлены, прибавится новый. Потом Монтальбано надоело слушать это переливание из пустого в порожнее, он выключил телевизор, закрыл ставни, чтобы не впускать дневной свет, бросился на кровать прямо одетый и свернулся калачиком. Им владело одно желание – забиться в свою нору. Он любил это выражение, означавшее, что тебя побили и тебе хочется укрыться от всего мира. Точнее нельзя было передать то, что переживал в ту минуту Монтальбано.
Глава пятнадцатая
– А что случилось?
– Не знаю точно, но, кажется, всю сегодняшнюю ночь он провел вне дома, так сказала тетя. Он вернулся недавно, около девяти, в самом плачевном состоянии.
– Простите, инженер, но мне кажется, ваша мать говорила мне, что он жил в вашем доме.
– Да, но только до смерти моего отца, потом он переехал к себе. У нас, когда папы не стало, он чувствовал себя неуютно. Как бы то ни было, тетя вызвала врача, который ввел ему успокоительное. Теперь он крепко спит. Мне, вы знаете, его по-настоящему жалко. Он был, наверное, слишком привязан к папе.
– Да, я это понял. Если увидите вашего брата, передайте ему, пожалуйста, что мне действительно необходимо с ним поговорить. Это не срочно, ничего важного, когда он сможет.
– Конечно, скажу. А мама, которая стоит рядом, просит передать вам привет.
– Взаимно. Скажите ей, что я… Ваша мать – редкая женщина, инженер. Скажите, что я испытываю к ней глубокое почтение.
– Я ей скажу, спасибо.
Монтальбано провел еще час за бумагами, одни писал, другие подписывал. Они были столь же головоломными, сколь бесполезными, эти анкеты министерства. Галлуццо, в перевозбуждении, не только не постучал, но распахнул дверь так, что та ударилась о стену.
– Что за черт! Что происходит?
– Сейчас узнал от коллеги из Монтелузы. Убили адвоката Риццо. Застрелили. Его нашли рядом с машиной, в квартале Сан-Джузиппуццу. Если хотите, разузнаю точнее.
– Не надо, поеду туда сам.
Монтальбано взглянул на часы, было одиннадцать, и он поспешно вышел.
В доме Capo никто не открывал. Монтальбано постучал в соседнюю дверь, вышла воинственного вида старушка.
– Что такое? Ходют тут, людям покою не дают.
– Извините меня, синьора, я ищу синьора и синьору Монтаперто.
– Синьора и синьору Монтаперто? С каких это пор они синьор и синьора? Да они ж самые обыкновенные мусорщики!
Да, между двумя семьями явно не было согласия.
– А вы сами кто такой будете?
– Я комиссар органов общественного порядка.
Старушка просияла и принялась верещать с явным удовлетворением:
– Туриддру! Туриддру! Скорей поди сюда!
– Никак стряслося что? – спросил, появляясь, худущий старик.
– Мать Пресвятая Богородица, комиссар это! Ты видишь, что была моя правда?! Видишь, что власти их ищут? Видишь теперь, что они жулики? Ноги унесли подобру-поздорову, чтоб их, голубчиков, в тюрьму не упекли!
– Когда они уехали, синьора?
– А вот даже полчаса не прошло. И ребятенок ихний. Если шибко побежите, так, может, их по дороге перехватите.
– Спасибо, синьора. Спешу вдогонку.
По дороге в Монтелузу его останавливали дважды, сначала патруль горнострелковых войск, потом – карабинеры. На пути к Сан-Джузиппуццу проверки уже следовали одна за другой: он фактически потратил три четверти часа, чтобы проехать меньше пяти километров. На месте происшествия были начальник полиции, полковник карабинеров, все полицейское управление Монтелузы в полном составе. Здесь была и Анна, которая сделала вид, будто его не заметила. Якомуцци оглядывался вокруг, ища кого-нибудь, кому он смог бы обстоятельно изложить все дело. Как только заприметил Монтальбано, бросился ему навстречу:
– Экзекуция по всем правилам, безжалостная.
– Сколько их было?
– Только один, стрелял, во всяком случае, один. Покойный адвокат вышел из офиса сегодня утром в шесть тридцать, взял оттуда кое-какие бумаги и направлялся в Таббиту, у него была назначена встреча с клиентом. Из офиса он уехал один, это установлено, но по дороге посадил кого-то в машину – кого-то знакомого.
– Может, кого-то, кто просто проголосовал?
Якомуцци от души расхохотался, так громко, что некоторые на него оглянулись.
– И ты можешь себе вообразить Риццо – со всем, что он возит, – спокойно подбирающего по дороге незнакомцев? Да он должен был бояться даже собственной тени! Ты знаешь лучше меня, что за спиной Лупарелло стоял Риццо. Нет-нет, наверняка это был кто-то, кого он хорошо знал, какой-нибудь мафиози.
– Мафиози, говоришь?
– Голову на отсечение даю. Мафия подняла цены, требуют все больше и больше, и не всегда политики бывают в состоянии удовлетворять эти запросы. Но тут есть и вторая гипотеза. Может, он нарушил правила игры, теперь, почувствовав прилив сил после вчерашнего назначения. И ему этого не простили.
– Якомуцци, я тебя поздравляю, сегодня утром ты особенно проницателен, видно, что отменно облегчился. С чего ты так уверен в том, что говоришь?
– Сужу по тому, каким образом этот тип его убил. Сначала пинками превратил ему в кашу мошонку, потом велел стать на колени и прикончил выстрелом в затылок.
Монтальбано мгновенно почувствовал пульсирующую боль в затылке.
– Из какого оружия?
– Паскуано говорит, что, судя по входному и выходному отверстиям и по тому факту, что дуло было практически прижато к коже, это должен быть пистолет калибра семь шестьдесят пять.
– Комиссар Монтальбано!
– Тебя зовет начальник полиции, – сказал Якомуцци и исчез. Начальник полиции протянул Монтальбано руку, они обменялись улыбками.
– А вы какими судьбами здесь?
– На самом деле, господин начальник полиции, я уже ухожу. Был в Монтелузе, услышал новость и подъехал просто из любопытства.
– Тогда до сегодняшнего вечера. Непременно приходите, настаиваю, моя жена вас ждет.
Это была догадка, только догадка, притом такая робкая, что если бы он принялся серьезно ее рассматривать, она мгновенно улетучилась бы. И все же он вжимал до упора акселератор, рискуя, что по нему откроют огонь на очередном заграждении. Добравшись до Капо-Массария, комиссар даже не выключил мотор, оставил распахнутой дверцу, открыл с легкостью ворота и входную дверь, вбежал в спальню. В ящике ночного столика пистолета больше не было. Он обругал себя последними словами, потому что после первого приезда возвращался в этот дом еще дважды и не позаботился проверить, было ли оружие на месте, ни разу. Даже когда нашел ворота открытыми, уговорил себя, что сам забыл их запереть.
«Теперь пойду слоняться», – подумал комиссар, как только вернулся домой. Ему нравилось слово «слоняться», которое означало для него: бездумно переходить из комнаты в комнату, попутно прибираясь. Этим он и занялся. Подровнял книги, привел в порядок письменный стол, поправил картину на стене, начистил газовые конфорки. Слонялся. Есть не хотелось, не пошел в ресторан и даже не заглянул в холодильник посмотреть, что ему приготовила Аделина.
Как обычно, входя в дом, он включил телевизор. Первое, что выдал в эфир диктор «Телевигаты», были подробности убийства адвоката Риццо. Именно подробности, потому что сообщение о самой смерти прошло в экстренном выпуске. Журналист нисколько не сомневался: с адвокатом зверски расправилась мафия, испугавшись, что убитый занял ответственный политический пост, который позволил бы ему эффективнее бороться с организованной преступностью. Потому что именно это выражение стало лозунгом политического обновления: непрекращающаяся борьба с мафией. Николо Дзито, спешно вернувшийся из Палермо, рассуждал о мафии на «Свободном канале», но так запутанно, что нельзя было ничего понять. Между строк, вернее, между слов Дзито Монтальбано уловил, что тот имел в виду мафиозную разборку, но не говорил об этом прямо, боясь, что к сотням судебных исков, которые уже были ему предъявлены, прибавится новый. Потом Монтальбано надоело слушать это переливание из пустого в порожнее, он выключил телевизор, закрыл ставни, чтобы не впускать дневной свет, бросился на кровать прямо одетый и свернулся калачиком. Им владело одно желание – забиться в свою нору. Он любил это выражение, означавшее, что тебя побили и тебе хочется укрыться от всего мира. Точнее нельзя было передать то, что переживал в ту минуту Монтальбано.
Глава пятнадцатая
Кулинарное изобретение синьоры Элизы, жены начальника полиции, показалось комиссару не просто новым рецептом приготовления осьминожков, а плодом божественного вдохновения. Он взял себе вторую обильную порцию и, когда заметил, что и она стала заметно убывать, принялся жевать медленнее, чтобы продлить, хотя бы даже ненадолго, удовольствие, которое ему доставляло это блюдо. Синьора Элиза глядела на него счастливая: как любая хорошая хозяйка, она наслаждалась, видя на лицах сотрапезников выражение восторга, когда они пробовали ее кушанье. А Монтальбано по выразительности мимики был одним из особенно желанных гостей.
– Спасибо, огромное спасибо, – сказал ей комиссар под конец и вздохнул. Дары моря отчасти совершили чудо; отчасти – потому, что, вполне примирив Монтальбано с людьми и Богом, они нисколько не примирили его с собой.
Когда ужин завершился, синьора убрала со стола, мудро выставив бутылку виски для комиссара и другую с горькой настойкой для мужа.
– Теперь начинайте говорить о ваших реальных покойниках, а я пойду смотреть по телевизору про выдуманных, они мне больше нравятся.
Это был ритуал, который повторялся по крайней мере два раза в месяц. Монтальбано испытывал симпатию к начальнику полиции и его жене, и супруги платили ему тем же. Начальник полиции был утонченным, образованным и сдержанным, почти что человеком другой эпохи.
Они говорили о катастрофической ситуации в политике, об опасных неожиданностях, которые уготовила для страны растущая безработица, об отчаянном положении в делах правопорядка. Потом начальник полиции задал вопрос в лоб:
– Объясните мне, почему вы до сих пор не кончили с Лупарелло? Сегодня мне звонил обеспокоенный Ло Бьянко.
– Сердился?
– Нет, я же сказал, всего-навсего обеспокоенный. Вернее, озадаченный. Он не может взять в толк, по какой причине вы тянете. Да и я тоже, по правде сказать. Послушайте, Монтальбано, вы меня знаете и знаете также, что никогда я не позволил бы себе оказывать даже малейшее давление на кого-либо из моих подчиненных и влиять на их решения в ту или иную сторону.
– Я знаю прекрасно.
– И тогда если я задаю вам сейчас этот вопрос, то делаю это, чтобы удовлетворить мое собственное любопытство, вы меня понимаете? Я говорю с моим другом Монтальбано, заметьте. С другом, в котором я ценю ум, проницательность и, сверх того, очень редкую в наше время деликатность в отношениях с людьми.
– Я вам признателен, господин начальник полиции, и буду с вами откровенен, как вы того заслуживаете. Мне сразу показалось подозрительным, что тело нашли в таком месте. Это никак не согласовывалось с характером и манерой поведения Лупарелло, человека осмотрительного, благоразумного, честолюбивого. Я задался вопросом: зачем он это сделал? Зачем ему понадобилось для совершения полового акта тащиться на какой-то поганый выпас, подвергая огромному риску свою репутацию? Ответа я не нашел. Видите ли, господин начальник полиции, это все равно что представить себе президента республики, доплясавшегося до инфаркта на какой-нибудь дискотеке самого низкого пошиба.
Начальник полиции поднял руку, чтобы его остановить.
– Ваше сравнение неудачно, – заметил он с улыбкой, которая улыбкой вовсе не была. – Были у нас министры, которые пускались в пляс в ночных клубах пошиба отнюдь не высокого, и, представьте себе, не умерли.
«К сожалению», которое он явно собирался прибавить, так и замерло у него на устах.
– Но факт остается фактом, – упрямо продолжал Монтальбано. – И это первое впечатление полностью подтвердила вдова инженера.
– Вы с ней познакомились? Эта женщина вся состоит из одной мыслящей головы.
– Синьора сама обратилась ко мне, по вашей рекомендации. В разговоре, который у нас состоялся вчера, она сказала, что у ее мужа была квартира для галантных встреч на Капо-Массария, и дала мне ключи. Следовательно, какие у него были причины выставлять себя напоказ в местечке, подобном выпасу?
– Я тоже себя об этом спрашивал.
– Допустим на минуту, из любви к умозрению, что он действительно там оказался, что он дал себя уговорить некоей женщине с исключительной способностью к убеждению. Женщине, которая не работала на выпасе и которая привезла его туда по непроходимой дороге. Нужно иметь в виду, что за рулем была именно женщина.
– По непроходимой, говорите?
– Да, я не только ее осмотрел, но я еще заставил проехать по ней моего бригадира Фацио и сам по ней скатился. Машине пришлось выдержать спуск по пересохшему руслу Каннето, и у нее сломался кардан. Загнав автомобиль чуть ли не в середину высокого кустарника, женщина тут же устраивается на коленях у мужчины, который сидит рядом с ней, и начинает совокупляться. И как раз во время полового акта инженер чувствует недомогание, которое и приведет к смерти. Женщина не кричит, не просит о помощи: с ледяным спокойствием она выходит из машины, медленно шагает по тропинке, которая ведет к шоссе, садится в автомобиль, который неожиданно появляется, и исчезает.
– Да, конечно, все это крайне странно. Женщина остановила машину на дороге?
– Кажется, нет, вы попали в самую точку. Нашелся свидетель, видевший, что машина, которая ее подобрала, подъехала моментально, даже дверца оказалась открытой, значит, было известно, кого следовало встретить и увезти, не теряя ни минуты.
– Прошу меня простить, комиссар, но эти показания вы внесли в протокол?
– Нет. Протокол не велся. Видите ли, несомненным является единственный факт: инженер умер естественной смертью. Официально у меня нет никаких оснований начинать следствие.
– Ну, если дело обстоит так, как вы говорите, основанием могло бы стать, к примеру, неоказание первой помощи.
– Вы согласны со мной, что это мелочовка?
– Да.
– Впрочем, я об этом подумывал, когда госпожа Лупарелло обратила мое внимание на одно важнейшее обстоятельство, то есть на то, что ее муж после смерти оказался в трусах, надетых задом наперед и наизнанку.
– Подождите, – прервал его начальник полиции, – давайте остановимся на секунду. Откуда синьоре стало известно, что трусы у мужа надеты наизнанку, если это, конечно, соответствует действительности? Насколько мне известно, синьоры не было на месте происшествия и она не присутствовала на экспертизе.
Монтальбано смешался, он совсем упустил из виду, что следует выгораживать коллегу Якомуцци, который передал фотографии синьоре. Но делать нечего, пришлось продолжать.
– У синьоры были снимки, которые сделали криминалисты, не знаю, как ей удалось их добыть.
– Я, кажется, знаю как, – сказал начальник полиции, помрачнев.
– Она тщательно изучила их при помощи увеличительного стекла, потом показала мне. С трусами она не ошиблась.
– И на этом обстоятельстве основывается версия синьоры?
– Разумеется. Она исходит из предпосылки, что даже если ее муж, одеваясь, случайно надел трусы задом наперед, в течение дня он это должен был, несомненно, заметить. Он принимал мочегонное и часто мочился. Исходя из этого синьора полагает, что инженер, захваченный врасплох в ситуации, которую мало назвать неловкой, был принужден одеться второпях и отправиться на выпас, прекрасно отдавая себе отчет в том, что появление там его непоправимо скомпрометирует, то есть поставит крест на его политической карьере. Что касается политики, это еще не все.
– Не скрывайте от меня ничего.
– Два уборщика улиц, обнаружившие тело, прежде чем сообщить в полицию, сочли своим долгом известить адвоката Риццо, которого знали как заместителя Лупарелло. Так что же: Риццо не выражает ни удивления, ни озабоченности, ни тревоги – ничего. Просто предлагает этим двоим сейчас же заявить о происшествии в органы безопасности.
– А об этом откуда вам известно? Вы прослушивали телефонный разговор? – спросил в ужасе начальник полиции.
– Никакого прослушивания, дословная запись упомянутой краткой беседы, принадлежащая перу одного из двух уборщиков. Он сделал ее, руководствуясь соображениями, которые было бы долго объяснять.
– Замышлял шантаж?
– Нет, замышлял написать пьесу. Поверьте мне, у него не было никакого преступного умысла. И здесь мы подошли к самому важному во всем этом деле, то есть к Риццо.
– Подождите. У меня сегодня вечером возникло желание найти повод вас упрекнуть. За ваше стремление усложнять простые вещи. Вы наверняка читали «Кандида» Шаша[21]. Вы помните, главный герой в один прекрасный момент восклицает: «Не исключено, что вещи почти всегда просты!» Я об этом хотел вам напомнить.
– Да, но видите ли, Кандид говорит «почти всегда», он не говорит «всегда». Он признает некоторые исключения. И случай Лупарелло как раз таков: факты стремятся представить так, чтобы дело показалось простым.
– А оно в действительности сложное?
– Чрезвычайно сложное. Кстати, о «Кандиде», вы помните подзаголовок?
– Конечно: «Сон, увиденный на Сицилии».
– Вот-вот, здесь же мы имеем делом с кошмаром. Осмелюсь выдвинуть гипотезу, которая вряд ли будет подтверждена теперь, когда Риццо убит. Одним словом, в воскресенье ближе к вечеру, около семи, инженер предупреждает по телефону жену, что вернется очень поздно, у него важное политическое собрание. На самом же деле он отправляется развлекаться в свой домик на Капо-Массария. Предупрежу сразу, что поиски того, кто был с инженером, очень затруднены, поскольку Лупарелло был раздвоенцем.
– Что это значит, простите? В наших краях раздвоенцами называют людей, одновременно испытывающих два противоположных чувства.
– И в частности, тех, кого влечет как к мужчинам, так и к женщинам.
В высшей степени серьезные, они казались двумя профессорами, которые составляют новый словарь.
– Да что вы говорите?! – изумился начальник полиции.
– Мне это недвусмысленно дала понять синьора Лупарелло. И у синьоры не было повода меня обманывать, особенно в этом отношении.
– Вы поехали в этот домик?
– Да. Все приведено в полнейший порядок. Внутри только вещи, которые принадлежали инженеру, и ничего больше.
– Продолжайте развивать вашу гипотезу.
– Во время полового акта или сразу после, как это можно предположить по наличию следов спермы, выявленных экспертизой, Лупарелло умирает. Женщина, которая была с ним…
– Стоп, – приказал начальник полиции. – Почему вы утверждаете с такой уверенностью, что речь идет о женщине? Вы сами только что обрисовали мне довольно широкие сексуальные горизонты инженера.
– Я вам скажу, почему я в этом уверен. Итак, женщина, как только понимает, что ее любовник мертв, теряет голову, не знает, что ей делать, мечется в таком беспамятстве, что роняет цепочку с шеи и не замечает этого. Потом приходит в себя и соображает: единственное, что она может сделать, это позвонить Риццо, тени Лупарелло, и попросить о помощи. Риццо велит ей немедленно покинуть дом, советует спрятать ключ в тайном месте так, чтобы он смог потом войти, и заверяет ее, что обо всем позаботится, никто не узнает об этом свидании, закончившемся столь трагически. Успокоенная, она удаляется.
– Как это – удаляется? Разве не женщина привезла Лупарелло на выпас?
– И да, и нет. Я продолжаю. Риццо летит на Капо-Массария, спешно одевает мертвеца, намереваясь вывезти его оттуда, чтобы труп обнаружили в каком-нибудь пристойном месте. Но тут он замечает на полу цепочку и находит в гардеробе вещи женщины, которая ему звонила. И тогда адвоката осеняет, что это может стать его звездным часом.
– В каком смысле?
– В том смысле, что ему не слабо припереть к стенке всех, политических друзей и недругов, и сделаться номером один во фракции. Женщина, которая ему звонила, это Ингрид Шёстрём, шведка, невестка доктора Кардамоне, естественного преемника Лупарелло, человека, который, без сомнения, не захочет иметь ничего общего с Риццо. Теперь вы понимаете, одно дело – телефонный звонок, а другое – вещественное доказательство того, что Шёстрём была любовницей Лупарелло. Однако нужно обстряпать еще кое-что. Риццо понимает, что политическими наследниками Лупарелло объявят себя все те, кто принадлежал к его направлению, и придумывает способ их устранить – ославить инженера так, чтобы им стало неловко выступать под его флагом. Адвокату приходит в голову блестящая идея: перевезти тело на выпас и вдобавок подбросить свидетельства того, что женщина, отправившаяся туда с Лупарелло в поисках острых ощущений, не кто иная, как Ингрид Шёстрём, иностранка отнюдь не монашеских нравов. Если инсценировка получится убедительной, Кардамоне окажется у него в руках. Риццо звонит двум своим подручным, которые, как нам удалось выяснить, но, к сожалению, не доказать, обычно занимаются не требующими квалификации грязными делами. Одного из них зовут Анджело Никотра, это гомосексуалист, лучше известный в их кругах как Мерилин.
– Как вам удалось узнать даже имя?
– Я получил его от одного моего информатора, к которому питаю полное доверие. Мы, в каком-то смысле, друзья.
– Джедже? Ваш старый школьный товарищ?
Монтальбано с открытым ртом уставился на начальника полиции.
– Почему вы так на меня смотрите? Я тоже сыщик. Продолжайте.
– Когда люди Риццо появляются, он велит Мерилин переодеться в женское платье, надеть цепочку, говорит, что тело нужно отвезти на выпас по непроходимой дороге, по руслу пересохшей реки.
– Чего он этим хотел достичь?
– Еще одна улика против Шёстрём, она чемпионка автогонок и знает, как ехать по такой дороге.
– Вы в этом уверены?
– Да. Я был с ней в машине, когда она, по моей просьбе, проехала там.
– О боже! – застонал начальник полиции. – Вы заставили ее?
– Ничего подобного! Она была совершенно согласна.
– Сколько же народу вы втянули в это дело? Вы отдаете себе отчет, что играете с огнем?
– В конце концов все кончится ничем, поверьте. Словом, пока эти двое уезжают с трупом, Риццо, который успел завладеть ключами Лупарелло, возвращается в Монтелузу, и для него не составляет труда присвоить бумаги инженера, предназначенные исключительно для личного пользования, и, собственно, больше всего его интересующие. Между тем Мерилин в точности исполняет указания Риццо, выходит из машины после симуляции полового акта, удаляется и, поравнявшись со старым заводом, роняет цепочку у куста и перебрасывает через забор сумку.
– О какой сумке вы говорите?
– О сумке Шёстрём, там есть даже инициалы. Риццо случайно нашел ее в домике и решил ею воспользоваться.
– Объясните мне, как вы пришли к этим заключениям?
– Видите, Риццо играет, открывая одну карту – цепочку, и оставляя открытой другую – сумку. Обнаружение цепочки, каким бы образом оно ни произошло, демонстрирует, что Ингрид находилась на выпасе в то же самое время, когда умирал Лупарелло. Если вдруг кто-нибудь кладет в карман цепочку и молчок, остается еще сумка. Однако ему, с его точки зрения, везет – цепочку находит один из уборщиков и приносит ее мне. Риццо объясняет эту находку в общем правдоподобно, и вырисовывается треугольник Шёстрём-Лупарелло-выпас. Сумку же нашел я, основываясь на следующем расхождении между двумя свидетельствами: что женщина, когда она вышла из машины инженера, держала в руках сумку, а когда ее подобрала на шоссе машина, сумки у нее уже не было. Короче говоря, Мерилин и его подельник возвращаются в домик, приводят все в порядок и отдают Риццо ключи. На рассвете Риццо звонит Кардамоне и начинает разыгрывать свои карты.
– Да, конечно, но также ставит на карту свою жизнь.
– Другое дело, правда ли это? – сказал Монтальбано.
Начальник полиции поглядел на него с тревогой:
– Что вы хотите этим сказать? О чем, черт возьми, вы думаете?
– О том, что выходит из всей этой истории живым и здоровым один Кардамоне. Вам не кажется, что убийство Риццо оказалось для него провиденциальным?
Начальник полиции вспылил, и неясно было, говорил он всерьез или иронизировал.
– Послушайте, Монтальбано, впредь гоните от себя гениальные мысли! Оставьте в покое Кардамоне, он порядочный человек, неспособный муху обидеть!
– Я всего-навсего пошутил, господин начальник полиции. Могу я спросить, появилось что-нибудь новое в расследовании?
– Что тут может быть нового? Вы знаете, что представлял собой Риццо. Из десяти его знакомых, среди коих немало преступников, восемь, среди коих тоже немало преступников, желали бы видеть его мертвым. Легион потенциальных убийц, дорогой мой, – которые могли это сделать собственными руками или через посредников. Я скажу вам, что ваш рассказ обладает некоторой убедительностью лишь для того, кто знает, из какого теста был сделан адвокат Риццо.
Он выпил, смакуя, рюмочку ликера.
– Вы меня покорили. Ваши умозаключения – это великолепная демонстрация вашей способности к дедукции, в какие-то минуты вы мне казались эквилибристом на проволоке и без страховки. Потому что, если говорить совершенно прямо, под вашими рассуждениями – пустота. У вас нет ни одного доказательства того, о чем вы мне рассказали. Все это может быть интерпретировано иначе, и хороший адвокат сумел бы разбить в пух и прах ваши заключения, сильно не утруждаясь.
– Я знаю.
– Что вы собираетесь делать?
– Завтра утром скажу Ло Бьянко, что если он хочет закрыть дело, препятствий к этому нет.
– Спасибо, огромное спасибо, – сказал ей комиссар под конец и вздохнул. Дары моря отчасти совершили чудо; отчасти – потому, что, вполне примирив Монтальбано с людьми и Богом, они нисколько не примирили его с собой.
Когда ужин завершился, синьора убрала со стола, мудро выставив бутылку виски для комиссара и другую с горькой настойкой для мужа.
– Теперь начинайте говорить о ваших реальных покойниках, а я пойду смотреть по телевизору про выдуманных, они мне больше нравятся.
Это был ритуал, который повторялся по крайней мере два раза в месяц. Монтальбано испытывал симпатию к начальнику полиции и его жене, и супруги платили ему тем же. Начальник полиции был утонченным, образованным и сдержанным, почти что человеком другой эпохи.
Они говорили о катастрофической ситуации в политике, об опасных неожиданностях, которые уготовила для страны растущая безработица, об отчаянном положении в делах правопорядка. Потом начальник полиции задал вопрос в лоб:
– Объясните мне, почему вы до сих пор не кончили с Лупарелло? Сегодня мне звонил обеспокоенный Ло Бьянко.
– Сердился?
– Нет, я же сказал, всего-навсего обеспокоенный. Вернее, озадаченный. Он не может взять в толк, по какой причине вы тянете. Да и я тоже, по правде сказать. Послушайте, Монтальбано, вы меня знаете и знаете также, что никогда я не позволил бы себе оказывать даже малейшее давление на кого-либо из моих подчиненных и влиять на их решения в ту или иную сторону.
– Я знаю прекрасно.
– И тогда если я задаю вам сейчас этот вопрос, то делаю это, чтобы удовлетворить мое собственное любопытство, вы меня понимаете? Я говорю с моим другом Монтальбано, заметьте. С другом, в котором я ценю ум, проницательность и, сверх того, очень редкую в наше время деликатность в отношениях с людьми.
– Я вам признателен, господин начальник полиции, и буду с вами откровенен, как вы того заслуживаете. Мне сразу показалось подозрительным, что тело нашли в таком месте. Это никак не согласовывалось с характером и манерой поведения Лупарелло, человека осмотрительного, благоразумного, честолюбивого. Я задался вопросом: зачем он это сделал? Зачем ему понадобилось для совершения полового акта тащиться на какой-то поганый выпас, подвергая огромному риску свою репутацию? Ответа я не нашел. Видите ли, господин начальник полиции, это все равно что представить себе президента республики, доплясавшегося до инфаркта на какой-нибудь дискотеке самого низкого пошиба.
Начальник полиции поднял руку, чтобы его остановить.
– Ваше сравнение неудачно, – заметил он с улыбкой, которая улыбкой вовсе не была. – Были у нас министры, которые пускались в пляс в ночных клубах пошиба отнюдь не высокого, и, представьте себе, не умерли.
«К сожалению», которое он явно собирался прибавить, так и замерло у него на устах.
– Но факт остается фактом, – упрямо продолжал Монтальбано. – И это первое впечатление полностью подтвердила вдова инженера.
– Вы с ней познакомились? Эта женщина вся состоит из одной мыслящей головы.
– Синьора сама обратилась ко мне, по вашей рекомендации. В разговоре, который у нас состоялся вчера, она сказала, что у ее мужа была квартира для галантных встреч на Капо-Массария, и дала мне ключи. Следовательно, какие у него были причины выставлять себя напоказ в местечке, подобном выпасу?
– Я тоже себя об этом спрашивал.
– Допустим на минуту, из любви к умозрению, что он действительно там оказался, что он дал себя уговорить некоей женщине с исключительной способностью к убеждению. Женщине, которая не работала на выпасе и которая привезла его туда по непроходимой дороге. Нужно иметь в виду, что за рулем была именно женщина.
– По непроходимой, говорите?
– Да, я не только ее осмотрел, но я еще заставил проехать по ней моего бригадира Фацио и сам по ней скатился. Машине пришлось выдержать спуск по пересохшему руслу Каннето, и у нее сломался кардан. Загнав автомобиль чуть ли не в середину высокого кустарника, женщина тут же устраивается на коленях у мужчины, который сидит рядом с ней, и начинает совокупляться. И как раз во время полового акта инженер чувствует недомогание, которое и приведет к смерти. Женщина не кричит, не просит о помощи: с ледяным спокойствием она выходит из машины, медленно шагает по тропинке, которая ведет к шоссе, садится в автомобиль, который неожиданно появляется, и исчезает.
– Да, конечно, все это крайне странно. Женщина остановила машину на дороге?
– Кажется, нет, вы попали в самую точку. Нашелся свидетель, видевший, что машина, которая ее подобрала, подъехала моментально, даже дверца оказалась открытой, значит, было известно, кого следовало встретить и увезти, не теряя ни минуты.
– Прошу меня простить, комиссар, но эти показания вы внесли в протокол?
– Нет. Протокол не велся. Видите ли, несомненным является единственный факт: инженер умер естественной смертью. Официально у меня нет никаких оснований начинать следствие.
– Ну, если дело обстоит так, как вы говорите, основанием могло бы стать, к примеру, неоказание первой помощи.
– Вы согласны со мной, что это мелочовка?
– Да.
– Впрочем, я об этом подумывал, когда госпожа Лупарелло обратила мое внимание на одно важнейшее обстоятельство, то есть на то, что ее муж после смерти оказался в трусах, надетых задом наперед и наизнанку.
– Подождите, – прервал его начальник полиции, – давайте остановимся на секунду. Откуда синьоре стало известно, что трусы у мужа надеты наизнанку, если это, конечно, соответствует действительности? Насколько мне известно, синьоры не было на месте происшествия и она не присутствовала на экспертизе.
Монтальбано смешался, он совсем упустил из виду, что следует выгораживать коллегу Якомуцци, который передал фотографии синьоре. Но делать нечего, пришлось продолжать.
– У синьоры были снимки, которые сделали криминалисты, не знаю, как ей удалось их добыть.
– Я, кажется, знаю как, – сказал начальник полиции, помрачнев.
– Она тщательно изучила их при помощи увеличительного стекла, потом показала мне. С трусами она не ошиблась.
– И на этом обстоятельстве основывается версия синьоры?
– Разумеется. Она исходит из предпосылки, что даже если ее муж, одеваясь, случайно надел трусы задом наперед, в течение дня он это должен был, несомненно, заметить. Он принимал мочегонное и часто мочился. Исходя из этого синьора полагает, что инженер, захваченный врасплох в ситуации, которую мало назвать неловкой, был принужден одеться второпях и отправиться на выпас, прекрасно отдавая себе отчет в том, что появление там его непоправимо скомпрометирует, то есть поставит крест на его политической карьере. Что касается политики, это еще не все.
– Не скрывайте от меня ничего.
– Два уборщика улиц, обнаружившие тело, прежде чем сообщить в полицию, сочли своим долгом известить адвоката Риццо, которого знали как заместителя Лупарелло. Так что же: Риццо не выражает ни удивления, ни озабоченности, ни тревоги – ничего. Просто предлагает этим двоим сейчас же заявить о происшествии в органы безопасности.
– А об этом откуда вам известно? Вы прослушивали телефонный разговор? – спросил в ужасе начальник полиции.
– Никакого прослушивания, дословная запись упомянутой краткой беседы, принадлежащая перу одного из двух уборщиков. Он сделал ее, руководствуясь соображениями, которые было бы долго объяснять.
– Замышлял шантаж?
– Нет, замышлял написать пьесу. Поверьте мне, у него не было никакого преступного умысла. И здесь мы подошли к самому важному во всем этом деле, то есть к Риццо.
– Подождите. У меня сегодня вечером возникло желание найти повод вас упрекнуть. За ваше стремление усложнять простые вещи. Вы наверняка читали «Кандида» Шаша[21]. Вы помните, главный герой в один прекрасный момент восклицает: «Не исключено, что вещи почти всегда просты!» Я об этом хотел вам напомнить.
– Да, но видите ли, Кандид говорит «почти всегда», он не говорит «всегда». Он признает некоторые исключения. И случай Лупарелло как раз таков: факты стремятся представить так, чтобы дело показалось простым.
– А оно в действительности сложное?
– Чрезвычайно сложное. Кстати, о «Кандиде», вы помните подзаголовок?
– Конечно: «Сон, увиденный на Сицилии».
– Вот-вот, здесь же мы имеем делом с кошмаром. Осмелюсь выдвинуть гипотезу, которая вряд ли будет подтверждена теперь, когда Риццо убит. Одним словом, в воскресенье ближе к вечеру, около семи, инженер предупреждает по телефону жену, что вернется очень поздно, у него важное политическое собрание. На самом же деле он отправляется развлекаться в свой домик на Капо-Массария. Предупрежу сразу, что поиски того, кто был с инженером, очень затруднены, поскольку Лупарелло был раздвоенцем.
– Что это значит, простите? В наших краях раздвоенцами называют людей, одновременно испытывающих два противоположных чувства.
– И в частности, тех, кого влечет как к мужчинам, так и к женщинам.
В высшей степени серьезные, они казались двумя профессорами, которые составляют новый словарь.
– Да что вы говорите?! – изумился начальник полиции.
– Мне это недвусмысленно дала понять синьора Лупарелло. И у синьоры не было повода меня обманывать, особенно в этом отношении.
– Вы поехали в этот домик?
– Да. Все приведено в полнейший порядок. Внутри только вещи, которые принадлежали инженеру, и ничего больше.
– Продолжайте развивать вашу гипотезу.
– Во время полового акта или сразу после, как это можно предположить по наличию следов спермы, выявленных экспертизой, Лупарелло умирает. Женщина, которая была с ним…
– Стоп, – приказал начальник полиции. – Почему вы утверждаете с такой уверенностью, что речь идет о женщине? Вы сами только что обрисовали мне довольно широкие сексуальные горизонты инженера.
– Я вам скажу, почему я в этом уверен. Итак, женщина, как только понимает, что ее любовник мертв, теряет голову, не знает, что ей делать, мечется в таком беспамятстве, что роняет цепочку с шеи и не замечает этого. Потом приходит в себя и соображает: единственное, что она может сделать, это позвонить Риццо, тени Лупарелло, и попросить о помощи. Риццо велит ей немедленно покинуть дом, советует спрятать ключ в тайном месте так, чтобы он смог потом войти, и заверяет ее, что обо всем позаботится, никто не узнает об этом свидании, закончившемся столь трагически. Успокоенная, она удаляется.
– Как это – удаляется? Разве не женщина привезла Лупарелло на выпас?
– И да, и нет. Я продолжаю. Риццо летит на Капо-Массария, спешно одевает мертвеца, намереваясь вывезти его оттуда, чтобы труп обнаружили в каком-нибудь пристойном месте. Но тут он замечает на полу цепочку и находит в гардеробе вещи женщины, которая ему звонила. И тогда адвоката осеняет, что это может стать его звездным часом.
– В каком смысле?
– В том смысле, что ему не слабо припереть к стенке всех, политических друзей и недругов, и сделаться номером один во фракции. Женщина, которая ему звонила, это Ингрид Шёстрём, шведка, невестка доктора Кардамоне, естественного преемника Лупарелло, человека, который, без сомнения, не захочет иметь ничего общего с Риццо. Теперь вы понимаете, одно дело – телефонный звонок, а другое – вещественное доказательство того, что Шёстрём была любовницей Лупарелло. Однако нужно обстряпать еще кое-что. Риццо понимает, что политическими наследниками Лупарелло объявят себя все те, кто принадлежал к его направлению, и придумывает способ их устранить – ославить инженера так, чтобы им стало неловко выступать под его флагом. Адвокату приходит в голову блестящая идея: перевезти тело на выпас и вдобавок подбросить свидетельства того, что женщина, отправившаяся туда с Лупарелло в поисках острых ощущений, не кто иная, как Ингрид Шёстрём, иностранка отнюдь не монашеских нравов. Если инсценировка получится убедительной, Кардамоне окажется у него в руках. Риццо звонит двум своим подручным, которые, как нам удалось выяснить, но, к сожалению, не доказать, обычно занимаются не требующими квалификации грязными делами. Одного из них зовут Анджело Никотра, это гомосексуалист, лучше известный в их кругах как Мерилин.
– Как вам удалось узнать даже имя?
– Я получил его от одного моего информатора, к которому питаю полное доверие. Мы, в каком-то смысле, друзья.
– Джедже? Ваш старый школьный товарищ?
Монтальбано с открытым ртом уставился на начальника полиции.
– Почему вы так на меня смотрите? Я тоже сыщик. Продолжайте.
– Когда люди Риццо появляются, он велит Мерилин переодеться в женское платье, надеть цепочку, говорит, что тело нужно отвезти на выпас по непроходимой дороге, по руслу пересохшей реки.
– Чего он этим хотел достичь?
– Еще одна улика против Шёстрём, она чемпионка автогонок и знает, как ехать по такой дороге.
– Вы в этом уверены?
– Да. Я был с ней в машине, когда она, по моей просьбе, проехала там.
– О боже! – застонал начальник полиции. – Вы заставили ее?
– Ничего подобного! Она была совершенно согласна.
– Сколько же народу вы втянули в это дело? Вы отдаете себе отчет, что играете с огнем?
– В конце концов все кончится ничем, поверьте. Словом, пока эти двое уезжают с трупом, Риццо, который успел завладеть ключами Лупарелло, возвращается в Монтелузу, и для него не составляет труда присвоить бумаги инженера, предназначенные исключительно для личного пользования, и, собственно, больше всего его интересующие. Между тем Мерилин в точности исполняет указания Риццо, выходит из машины после симуляции полового акта, удаляется и, поравнявшись со старым заводом, роняет цепочку у куста и перебрасывает через забор сумку.
– О какой сумке вы говорите?
– О сумке Шёстрём, там есть даже инициалы. Риццо случайно нашел ее в домике и решил ею воспользоваться.
– Объясните мне, как вы пришли к этим заключениям?
– Видите, Риццо играет, открывая одну карту – цепочку, и оставляя открытой другую – сумку. Обнаружение цепочки, каким бы образом оно ни произошло, демонстрирует, что Ингрид находилась на выпасе в то же самое время, когда умирал Лупарелло. Если вдруг кто-нибудь кладет в карман цепочку и молчок, остается еще сумка. Однако ему, с его точки зрения, везет – цепочку находит один из уборщиков и приносит ее мне. Риццо объясняет эту находку в общем правдоподобно, и вырисовывается треугольник Шёстрём-Лупарелло-выпас. Сумку же нашел я, основываясь на следующем расхождении между двумя свидетельствами: что женщина, когда она вышла из машины инженера, держала в руках сумку, а когда ее подобрала на шоссе машина, сумки у нее уже не было. Короче говоря, Мерилин и его подельник возвращаются в домик, приводят все в порядок и отдают Риццо ключи. На рассвете Риццо звонит Кардамоне и начинает разыгрывать свои карты.
– Да, конечно, но также ставит на карту свою жизнь.
– Другое дело, правда ли это? – сказал Монтальбано.
Начальник полиции поглядел на него с тревогой:
– Что вы хотите этим сказать? О чем, черт возьми, вы думаете?
– О том, что выходит из всей этой истории живым и здоровым один Кардамоне. Вам не кажется, что убийство Риццо оказалось для него провиденциальным?
Начальник полиции вспылил, и неясно было, говорил он всерьез или иронизировал.
– Послушайте, Монтальбано, впредь гоните от себя гениальные мысли! Оставьте в покое Кардамоне, он порядочный человек, неспособный муху обидеть!
– Я всего-навсего пошутил, господин начальник полиции. Могу я спросить, появилось что-нибудь новое в расследовании?
– Что тут может быть нового? Вы знаете, что представлял собой Риццо. Из десяти его знакомых, среди коих немало преступников, восемь, среди коих тоже немало преступников, желали бы видеть его мертвым. Легион потенциальных убийц, дорогой мой, – которые могли это сделать собственными руками или через посредников. Я скажу вам, что ваш рассказ обладает некоторой убедительностью лишь для того, кто знает, из какого теста был сделан адвокат Риццо.
Он выпил, смакуя, рюмочку ликера.
– Вы меня покорили. Ваши умозаключения – это великолепная демонстрация вашей способности к дедукции, в какие-то минуты вы мне казались эквилибристом на проволоке и без страховки. Потому что, если говорить совершенно прямо, под вашими рассуждениями – пустота. У вас нет ни одного доказательства того, о чем вы мне рассказали. Все это может быть интерпретировано иначе, и хороший адвокат сумел бы разбить в пух и прах ваши заключения, сильно не утруждаясь.
– Я знаю.
– Что вы собираетесь делать?
– Завтра утром скажу Ло Бьянко, что если он хочет закрыть дело, препятствий к этому нет.