Камиллери Андреа. Форма воды

   – Знаешь, чьи это вещи?
   – Нужно думать, что Сильвио, инженера Лупарелло.
   Открыл среднюю дверцу.
   – Это твои парики?
   – В жизни не носила парика.
   Когда он потянул на себя правую створку, Ингрид зажмурилась.
   – Открывай глаза, это бессмысленно. Твои?
   – Да. Но…
   – … но их не должно было здесь быть, – договорил за нее Монтальбано.
   Ингрид вздрогнула.
   – Ты откуда знаешь? Кто тебе сказал?
   – Никто мне не говорил, сам догадался. Я вообще-то работаю в полиции, ты забыла? Сумка тоже была в шкафу?
   Ингрид кивнула.
   – А цепочка, которую ты якобы потеряла?
   – В сумке. Однажды мне пришлось ее надеть, потом пришла сюда и здесь ее оставила.
   Она помолчала, потом долго смотрела комиссару в глаза.
   – Что все это значит?
   – Вернемся туда.
   Ингрид достала из буфета стакан, налила в него до половины виски и, не разбавляя, осушила почти одним духом, потом опять наполнила.
   – Хочешь?
   Монтальбано отказался. Он плюхнулся на диван и сидел, глядя на море, уверенный, что при таком слабом свете его не видно через окно. Ингрид подошла и села рядом.
   – Да, бывало, я смотрела отсюда на море при более приятных обстоятельствах.
   Пододвинулась немного на диване, положила голову на плечо комиссару. Тот не пошевелился, сразу поняв, что ее движение не имело в себе ничего провоцирующего.
   – Ингрид, ты помнишь, что я тебе сказал в машине? Что наш разговор неофициальный?
   – Да.
   – Открой мне правду. Вещи в гардеробе привезла ты или их подбросили?
   – Я сама. Могли мне пригодиться.
   – Ты была любовницей Лупарелло?
   – Нет.
   – Как нет? По-моему, ты здесь как у себя дома.
   – С Лупарелло я переспала один-единственный раз, через полгода после того, как очутилась в Монтелузе. Потом – никогда. Он привез меня сюда. Но так получилось, что мы подружились, по-настоящему. Таких друзей среди мужчин у меня в жизни не было, даже дома. С ним я могла поделиться всем, абсолютно всем, если у меня что-нибудь случалось, он всегда умел меня вытащить, не задавая вопросов.
   – Хочешь, чтобы я поверил, что в тот единственный раз, когда ты здесь оказалась, ты захватила с собой платья, джинсы, трусики, сумку и цепочку?
   Ингрид отодвинулась, рассердившись.
   – Ничего я не хочу. Я не договорила. Через некоторое время я спросила у Сильвио, можно ли мне время от времени пользоваться этим домом, и он мне позволил. Просил только об одной вещи – не попадаться никому на глаза и никогда не говорить, чей это дом.
   – Когда ты собиралась прийти, как ты узнавала, что хаза свободна и в твоем распоряжении?
   – У нас был целый ряд условных телефонных звонков. Я всегда держала слово, которое дала Сильвио. Сюда приезжала только с одним человеком, всегда одним и тем же.
   Она сделала большой глоток и поникла, сгорбилась.
   – Человеком, который вот так два года насильно вторгается в мою жизнь. Потому что мне вмиг расхотелось.
   – Вмиг после чего?
   – После первого раза. Меня испугала сама ситуация. Но он был… как одержимый, он испытывает ко мне, как это говорится… страсть. Только физическую. Каждый день настаивает на встрече. Потом, когда я его привожу сюда, бросается на меня, как дикий зверь, рвет на мне одежду. Вот поэтому я и держу запасные тряпки в шкафу.
   – Этот человек знает, кто хозяин дома?
   – Я ему никогда не говорила, и к тому же он никогда меня об этом не спрашивал. Знаешь, он меня не ревнует, только хочет мной обладать, ему всегда мало, в любой момент готов на меня кинуться.
   – Понятно. А Лупарелло в свой черед знал, кого ты приводила сюда?
   – То же самое, он у меня никогда не спрашивал, а я ему не говорила.
   Ингрид поднялась.
   – Мы не можем пойти поговорить где-нибудь в другом месте? А то этот дом теперь меня угнетает. Ты женат?
   – Нет, – ответил Монтальбано удивленно.
   – Пошли к тебе. – И улыбнулась, но невесело. – Я же тебе говорила, что этим все кончится, разве нет?

Глава тринадцатая

   Никому не хотелось говорить, четверть часа оба сидели молча. Но в комиссаре опять взыгрывала его детективная жилка. Подъехав к мосту через Каннето, он съехал на обочину, притормозил, вышел и велел Ингрид следовать за ним. С высоты моста комиссар показал спутнице пересохшую реку, которая угадывалась в лунном свете.
   – Видишь, – сказал он ей, – это русло ведет прямо к морю. Спуск очень крутой. Полно валунов и камней. Ты могла бы проехать здесь на машине?
   Ингрид внимательно рассматривала трассу, ту ее часть, которую была в состоянии разглядеть, вернее, вообразить.
   – Не знаю, что тебе сказать. Днем – другое дело. Во всяком случае, могу попробовать, если хочешь.
   И посмотрела на комиссара с улыбкой, прищурив глаза.
   – Вижу, что ты хорошо обо мне осведомлен, а? Ну, что мне нужно делать?
   – Пробуй, – сказал Монтальбано.
   – Ладно. Ты подожди здесь.
   Села в машину и уехала. Достаточно было нескольких секунд, чтоб Монтальбано потерял из виду огни фар.
   – Нда, привет. Наколола меня, – смирился комиссар.
   И пока он собирался с духом для долгого пути на своих двоих до самой Вигаты, услышал ревущий мотор – она возвращалась.
   – Может, получится. У тебя есть фонарик?
   – В бардачке.
   Она опустилась на колени, осветила днище автомобиля, поднялась.
   – Есть носовой платок?
   Монтальбано дал ей носовой платок, Ингрид завязала им больную щиколотку.
   – Садись.
   Задним ходом она доехала до грунтовой дороги, которая вела прямо под мост.
   – Я попытаюсь, комиссар. Но имей в виду, что у меня нога выведена из строя. Пристегни ремень. Нужно как можно быстрей?
   – Да, но главное, чтоб мы доехали до берега в целости и сохранности.
   Ингрид выжала сцепление и понеслась. Это были десять минут тряски, беспрерывной и безжалостной, у Монтальбано в какой-то момент возникло впечатление, что голова всеми силами стремится оторваться от тела и вылететь вон из окошка. Ингрид, напротив, была спокойна, решительна, вела машину, высунув кончик языка, так что комиссара все время подмывало сказать, чтоб она его убрала, а то, неровен час, откусит. Когда, они добрались до берега, Ингрид спросила:
   – Я выдержала экзамен? – В темноте глаза ее сияли. Она была возбуждена и довольна.
   – Да.
   – Давай еще раз, в гору.
   – Ты спятила! Хватит.
   Она выразилась точно, назвав это экзаменом.
   Только результатов он не дал никаких. Ингрид справилась с задачей прекраснейшим образом, и это свидетельствовало против нее, однако на предложение комиссара она реагировала безо всякого замешательства, только удивилась, и это свидетельствовало в ее пользу. А как расценивать тот факт, что у машины ничего не поломалось? Положительно или отрицательно?
   – Ну как? Поедем еще? Давай! Первый раз за весь вечер я получила удовольствие.
   – Нет, я же сказал.
   – Тогда садись за руль, а то мне очень больно.
   Комиссар поехал вдоль берега. Он убедился, что машина в полном порядке.
   – Ты просто молодец.
   – Смотри, – сказала Ингрид, становясь серьезной профессионалкой. – Кто хочешь может пройти по этой трассе. Класс состоит в том, чтобы довести машину до конца в таком же точно состоянии, в каком она стартовала. Потому что после вдруг может оказаться, что впереди тебя ждет асфальтированная дорога, а не песчаный берег, как здесь, и ты должен нагнать потерянное время, прибавив скорость. Нет, я говорю непонятно.
   – Ты говоришь очень понятно. Тот, кто после спуска оказывается на берегу, к примеру, с поломанным карданом, – не умеет ездить.
   Они добрались до выпаса, Монтальбано повернул налево.
   – Видишь эти большие кусты? Там нашли Лупарелло.
   Ингрид ничего не ответила, не обнаружила даже особенного любопытства. Ехали по тропинке, этим вечером народу было мало, затем вдоль стены старого завода.
   – Здесь женщина, которая была с Лупарелло, потеряла цепочку и перебросила через забор сумку.
   – Мою сумку?
   – Да.
   – Но это была не я, – пробормотала Ингрид, – и клянусь тебе, что во всей этой истории не понимаю ничего.
 
   Когда они оказались у дома Монтальбано, Ингрид не могла выйти из машины. Комиссару пришлось поддерживать ее за талию, а она висела на его плече. Войдя, рухнула на первый же попавшийся стул.
   – Бог ты мой! Теперь мне взаправду больно.
   – Иди туда и снимай штаны, тогда я смогу тебя перевязать.
   Ингрид поднялась со стоном, заковыляла, хватаясь за мебель и стены.
   Монтальбано позвонил в коммисариат. Фацио доложил ему, что заправщик вспомнил все и идентифицировал человека, которого пытались убить. Тури Гамбарделла, один из Куффаро, что и следовало доказать.
   – Галлуццо, – продолжал Фацио, – был в доме Гамбарделлы, жена говорит, что не видела его уже два дня.
   – Я бы у тебя выиграл спор, – сказал комиссар.
   – Почему? Я, по-вашему, мог попасться на такую удочку?
   Монтальбано услышал, как в ванной зашумела вода. Ингрид, видимо, принадлежала к тому разряду женщин, которые не могут устоять при виде душа. Он набрал телефон Джедже, номер мобильника.
   – Ты один? Можешь говорить?
   – Один-то один. А насчет говорить, зависит, о чем говорить.
   – Я должен спросить у тебя только имя. Тебе это никак не повредит, ясно? Но я хочу получить точный ответ.
   – Имя кого?
   Монтальбано объяснил, и Джедже не затруднился назвать его, это имя, и в придачу добавил даже и прозвище.
 
   Ингрид растянулась на кровати, на ней было только большое полотенце, которое прикрывало ее весьма мало.
   – Извини меня, я не в состоянии держаться на ногах.
   Монтальбано с полочки в ванной взял тюбик с мазью и бинт.
   – Ногу дай.
   Она шевельнулась, выглянули ее почти символические трусики и одна грудь, словно нарисованная художником, не слишком разбирающимся в женщинах, открылся сосок, как будто озираясь с любопытством в незнакомом месте. И тут Монтальбано снова почувствовал, что у Ингрид нет намерения его соблазнить, и был ей за это благодарен.
   – Вот увидишь, скоро тебе полегчает, – сказал он, натерев щиколотку мазью и туго ее забинтовав. Все это время Ингрид не сводила с него взгляда.
   – У тебя есть виски? Принеси мне полстакана, льда не надо.
   Как будто они были знакомы тыщу лет. Монтальбано, дав ей стакан, взял стул и сел у кровати.
   – Знаешь, комиссар? – сказала Ингрид, глядя на него. У нее были зеленые глаза, теперь они горели. – Ты первый настоящий мужчина, которого я встречаю в этих местах.
   – Лучше Лупарелло?
   – Да.
   – Спасибо. Теперь слушай вопросы.
   Монтальбано уже открыл рот, когда услышал звонок в дверь. Он никого не ждал и, озадаченный, пошел открывать. На пороге стояла улыбающаяся Анна, в гражданском:
   – Сюрприз!
   И, отстранив его, она вошла в дом.
   – Спасибо за теплый прием. Где ты был весь вечер? В комиссариате мне сказали, что дома, я пришла, все было темно, звонила минимум пять раз – глухо, потом наконец увидела свет.
   Анна посмотрела на Монтальбано, который не издал ни звука.
   – Что с тобой? Язык проглотил? Тогда слушай…
   Она запнулась: в дверь спальни, оставшейся открытой, она увидела Ингрид, полуголую, со стаканом в руке. Сначала она побледнела, потом залилась краской.
   – Извините, – промямлила она и бросилась вон сломя голову.
   – Беги за ней! – крикнула ему Ингрид. – Объясни ей все! Я ухожу.
   Со злостью Монтальбано дал пинка входной двери, так что задрожали стены. Он слышал, как в это время отъезжала машина Анны, завизжавшая шинами по асфальту с той же яростью, с какой он захлопнул дверь.
   – Я не обязан вообще ничего ей объяснять, дьявол ее побери!
   – Я пошла? – Ингрид полусидела на кровати, ее грудь победно возвышалась над полотенцем.
   – Нет. Но все же прикройся.
   – Извини.
   Монтальбано снял пиджак и рубашку, подержал немного голову под струей воды в ванной, вернулся и сел рядом с кроватью.
   – Хочу как следует узнать историю с цепочкой.
   – В прошлый понедельник Джакомо, моего мужа, поднял телефонный звонок, какой, я плохо поняла, слишком хотелось спать. Он быстро оделся и ушел. Вернулся через два часа и спросил, куда запропастилась цепочка, он ее уже давно не видит. Я не могла ему сказать, что она в сумке в доме Сильвио. Тогда я соврала, что потеряла ее уже по крайней мере с год и что раньше ему об этом не говорила, боясь, что он рассердится, потому что цепочка стоила кучу денег, и к тому же это был его подарок – он мне ее подарил еще в Швеции. Тогда Джакомо дал мне подписать чистый лист, сказал, что это нужно для страховой компании.
   – А байка о выпасе откуда взялась?
   – А, это было после, когда он вернулся обедать. Мне он объяснил, что его адвокат, Риццо, посоветовал ему выдумать для страховой компании какую-нибудь убедительную историю о том, как потерялась цепочка, и подсказал идею с выпасом.
   – Выпасом, – терпеливо поправил Монтальбано, это неверное ударение его раздражало.
   – Выпасом, выпасом, – повторила Ингрид. – Мне, по правде говоря, эта история не показалась убедительной, наоборот, неудачной, слишком надуманной. Тогда Джакомо вежливенько мне напомнил, что у меня репутация шлюхи и потому нет ничего невероятного в том, что меня занесло на выпас.
   – Понятно.
   – Но мне непонятно!
   – Думали тебя подставить.
   – Не понимаю этого слова.
   – Слушай: Лупарелло кончается на выпасе в компании какой-то женщины, которая уговорила его туда поехать, так?
   – Так.
   – Хорошо. Хотят всех убедить в том, что этой женщиной была ты. Твоя сумка, твоя цепочка, твои вещи в доме Лупарелло, ты способна спуститься по Каннето… Я должен был прийти к одному-единственному выводу: эту женщину зовут Ингрид Шёстрём.
   – Я поняла, – сказала она и замолчала, уставив глаза на стакан, который держала в руке. Потом встрепенулась. – Нет, не может быть.
   – Чего?
   – Что Джакомо заодно с теми, кто хочет меня подставить, как ты говоришь.
   – Может случиться, что его заставили. Финансовое положение твоего мужа не очень благополучно, ты об этом знаешь?
   – Он со мной этим не делится, но я догадалась. Хотя я уверена, что если он так поступил, то не из-за денег.
   – В этом я тоже почти что уверен.
   – Тогда почему?
   – Существует другое объяснение, а именно: твой муж был вынужден впутать тебя, чтоб защитить человека, который ему дороже, чем ты. Подожди-ка.
   Комиссар отправился в другую комнату, где стоял маленький письменный стол, заваленный бумагами, взял факс, который прислал ему Николо Дзито.
   – Но от чего защищать другого человека? – спросила Ингрид, как только завидела его в дверях. – Если Сильвио умер, занимаясь любовью, никто не виноват. Не убили же его.
   – Защитить не от правосудия, Ингрид, а от скандала.
   Она принялась читать факс сначала с удивлением, потом забавляясь все больше и больше, расхохоталась над эпизодом в клубе поло. Почти сразу затем помрачнела, выпустила из рук листок, который упал на кровать, и уронила голову.
   – Человек, которого ты приводила в гнездышко Лупарелло, твой свекор?
   Чтобы ответить, Ингрид была вынуждена сделать над собой усилие.
   – Да. И как вижу, Монтелуза в курсе, хотя я все сделала, чтобы этому воспрепятствовать. Ничего более неприятного на Сицилии со мной не случалось.
   – В детали можешь не вдаваться.
   – Хочу объяснить, что это не я начала. Два года назад мой свекор должен был участвовать в какой-то конференции в Риме. Пригласил меня и Джакомо, но в последний момент Мой муж не смог поехать, настаивал, чтобы я ехала, посмотрела Рим. Все было хорошо, но в самую последнюю ночь он пришел ко мне в комнату. Кричал, как помешанный, угрожал, и я уступила, чтобы он успокоился. В самолете, по дороге домой, вдруг начинал плакать, обещал, что больше такое не повторится. Ты знаешь, что мы живем в одном доме? Ладно, однажды после обеда, когда моего мужа не было, а я лежала в постели, явился, как тогда ночью, весь дрожал. Я опять перепугалась, прислуга была в кухне… Назавтра сказала Джакомо, что хочу переехать на другую квартиру, он сделал вид, будто ничего не понимает, я стала настаивать, поругались. Несколько раз еще пыталась заговаривать о переезде, и каждый раз он отвечал «нет». Он был прав, с его точки зрения. Мой свекор между тем не унимался – целовал меня, приставал при всяком удобном случае, рискуя попасться на глаза жене, Джакомо. Поэтому я умолила Сильвио, чтоб он разрешил время от времени приходить в его дом.
   – Твой муж что-нибудь подозревает?
   – Не знаю, я об этом думала. Иногда мне кажется, что да, другой раз убеждаюсь, что нет.
   – Еще один вопрос, Ингрид. Когда мы приехали на Капо-Массария и ты открывала дверь, ты мне сказала, что я все равно там ничего не найду. И когда увидела в шкафу свои вещи, очень удивилась. Кто-то тебя уверил, что из дома Лупарелло вывезли все до последнего?
   – Да, мне это сказал Джакомо.
   – Значит, твой муж все-таки знал?
   – Погоди, не путай меня. Когда Джакомо учил меня, что говорить, если мне станут задавать вопросы эти страховщики, то есть про выпас и цепочку, меня встревожило другое: что рано или поздно кто-то мог бы узнать о существовании домика, а там моя одежда, моя сумка и другие вещи.
   – Кто их должен был обнаружить, по-твоему?
   – Ну, не знаю, полиция, его родные… Я рассказала все Джакомо, но соврала ему, не говорила ему ничего об отце, дала понять, что бывала там с Сильвио. Вечером он мне сказал, что все в порядке, обо всем подумает один друг, и если кто и доберется до домика, то найдет там только голые стены. И я в это поверила. Что с тобой?
   Монтальбано был застигнут вопросом врасполох.
   – В каком смысле, что со мной?
   – Ты все время щупаешь затылок.
   – А, да. Затылок болит. Наверное, от спуска по Каннето. А как щиколотка?
   – Спасибо, лучше.
   Ингрид стала смеяться, она переходила от одного настроения к другому, как малый ребенок.
   – Чего ты смеешься?
   – У тебя затылок, у меня щиколотка… Как два инвалида.
   – Ты сможешь подняться?
   – Что до меня, я бы осталась здесь до завтрашнего утра.
   – У нас есть еще дела. Одевайся. Ты в состоянии вести машину?

Глава четырнадцатая

   Красная машина Ингрид, похожая на камбалу, по-прежнему находилась на стоянке бара у Маринеллы, видно, ее сочли слишком шикарной, чтобы угнать, вряд ли в Монтелузе и провинции нашлось бы много подобных.
   – Бери свою машину и поезжай за мной, – сказал Монтальбано. – Возвращаемся на Капо-Массария.
   – О боже! Зачем? – Ингрид насупилась – ей совсем туда не хотелось, и комиссар прекрасно ее понимал.
   – В твоих же собственных интересах.
 
   В свете фар, тут же погашенном, комиссар заметил, что ворота виллы открыты. Он вышел, приблизился к Ингрид.
   – Подожди меня здесь. Выключи фары. Ты не помнишь, когда мы уходили отсюда, мы закрывали ворота?
   – Хорошо не помню, но мне кажется, да.
   – Разверни машину, и без большого шума.
   Она развернулась, капот машины теперь смотрел в сторону шоссе.
   – А сейчас слушай меня хорошенько. Я пошел туда, а ты лови каждый звук. Если услышишь, как я кричу, или почувствуешь, что здесь что-то не так, недолго думая уезжай, возвращайся домой.
   – Думаешь, там внутри кто-нибудь есть?
   – Не знаю. Ты делай так, как я тебе сказал.
   Из машины он взял сумку Ингрид, а также пистолет. Стараясь ступать беззвучно, спустился по лестнице. Входная дверь на этот раз открылась легко и беззвучно. Комиссар переступил порог, зажав в руке пистолет. В гостиной темнота была слегка рассеяна свечением моря. Ударом ноги Монтальбано распахнул дверь ванной и затем по очереди все остальные, чувствуя себя пародией на героя американских телефильмов. В доме никого не было, а также не было никаких признаков того, что кто-нибудь успел здесь побывать. Вскоре комиссар убедил себя, что сам же и забыл запереть ворота. Он открыл окно гостиной, глянул вниз. В этом месте Капо-Массария выдавался в море, будто нос корабля. Там внизу должна была быть пучина. Засунув в сумку кое-какое столовое серебро и массивную хрустальную пепельницу, он раскрутил ее над головой и пустил из окна – теперь ее вряд ли легко будет найти. Затем из шкафа в спальне выгреб все, что принадлежало Ингрид, вышел, не забыл проверить, хорошо ли заперлась входная дверь. Когда комиссар поднялся на верхнюю ступеньку лестницы, его ослепили фары Ингрид.
   – Я же тебе велел выключить фары. И почему ты опять развернула машину?
   – Если б вдруг что случилось, я бы не смогла бросить тебя одного.
   – Держи, вот твои вещи.
   Она взяла их и кинула на соседнее сиденье.
   – А сумка?
   – Я ее зашвырнул в море. Теперь давай домой. У них больше ничего против тебя нет.
   Ингрид вышла, приблизилась к Монтальбано, обняла его. Постояла так немного, положив голову ему на грудь. Потом, не глядя на него, села в машину, выжала сцепление и умчалась.
   У самого въезда на мост через Каннето комиссар увидел почти перекрывавший дорогу автомобиль, рядом с которым, закрыв лицо руками и упершись локтями в крышу, стоял на нетвердых ногах человек.
   – Случилось что? – спросил Монтальбано, притормозив.
   Человек обернулся: лицо в крови – кровь капала из раны прямо посреди лба.
   – Гад один, – ответил он.
   – Не понимаю, объясните получше. – Монтальбано вышел из машины и подошел к человеку.
   – Да еду я себе, и какой-то сукин сын меня подсекает, чуть из-за него с дороги не вылетел. Тогда я вскипятился, ясное дело, и погнался за ним, сигналил ему, врубил дальний свет. Так он в один момент тормознул и встал поперек дороги. Вылезает, в руке у него чего-то, я не разобрал, думал – оружие, душа у меня в пятки. Идет ко мне, а у меня стекло было опущено, и – здрасьте пожалуйста – звезданул меня этой хреновиной, потом уже до меня дошло, что это у него гаечный ключ был.
   – Вам помочь?
   – Не-е, кровь унялась почти.
   – Хотите заявить в полицию?
   – Не смешите меня, а то башка болит.
   – Отвезти вас в больницу?
   – Слушайте, занимайтесь вы, елки-палки, своими делами.
 
   Монтальбано уже не помнил, когда ночью спал по-человечески, как Господь повелел. Теперь мешала эта стервозная боль сзади, в затылке, которая не давала ему покоя, томила, независимо от того, лежал ли он на животе или на спине; боль продолжалась – глухая, надоедливая, ровная, без острых приступов, что было, может, даже хуже. Включил свет – четыре. На тумбочке еще лежали мазь и сверток бинта, которые он принес для Ингрид. Он взял их, перед зеркалом в ванной помазал чуток затылочную часть шеи, вдруг да поможет, а потом обмотал шею бинтом, кончик которого закрепил куском лейкопластыря. Обмотал, наверное, слишком туго, голова поворачивалась с трудом. Оглядел себя в зеркало. И вот тогда ослепительная вспышка озарила его мозг, она затмила даже свет в ванной. Ему представилось, что у него, как у героя комиксов, вместо глаз рентген, проникающий в суть вещей.
   В гимназии у них был старенький священник, преподаватель закона Божьего. Раз он сказал: «Истина – это свет».
   Монтальбано был учеником непоседливым, учился через пень-колоду, сидел всегда на последней парте.
   – Тогда, значит, в доме, где все говорят правду, за электричество меньше платить надо.
   Это он заметил вслух, за что и был выгнан из класса.
   Теперь, через тридцать лет с гаком, он мысленно попросил прощения у старого священнослужителя.
   – Ну и отвратительный у вас сегодня вид! – воскликнул Фацио, как только он появился в комиссариате. – Плохо себя чувствуете?
   – Отстань, – был ответ Монтальбано. – Что-нибудь новое по поводу Гамбарделлы?
   – Ничего. Сгинул. Я так соображаю, что мы найдем его в чистом поле, обгрызенного собаками.
   – Что-то было, однако, в тоне бригадира, показавшееся Монтальбано подозрительным, слишком долго они были знакомы.
   – Что стряслось?
   – Стряслось то, что Галло поехал в травмопункт, руку себе покалечил, ничего серьезного.
   – Как это произошло?
   – На служебной машине.
   – Опять несся? Врезался во что-нибудь?
   – Да.
   – Тебе что, повитуха нужна, чтоб слова из тебя тянуть?
   – Ну, я послал его срочно на базар, там была потасовка, и он полетел на всех парах, знаете, как обычно. Его занесло, и он врезался в столб. Машину отбуксировали в наш автопарк в Монтелузе, дали нам другую.
   – Раскалывайся, Фацио: нам порезали покрышки?
   – Угу.
   – И Галло не посмотрел сначала, как я вам сто раз наказывал? Как вам вбить в голову, что резать нам покрышки – это национальный вид спорта в нашем паскудном городишке? Передай ему, чтоб сегодня в управлении не появлялся, а то я, как его увижу, ему морду набью.
   Комиссар хлопнул дверью своего кабинета – он был на самом деле в бешенстве, – порылся в жестяной коробке, где держал всякую всячину от марок до оторвавшихся пуговиц, нашел ключ от старого завода и ушел, ни с кем не попрощавшись.
 
   Усевшись на гнилой балке, рядом с которой он нашел сумку Ингрид, комиссар разглядывал штуковину, показавшуюся ему в прошлый раз чем-то вроде муфты для соединения труб. Сомнений не оставалось – это был шейный корсет, новенький, хоть явно и ношеный. По ассоциации ему опять вступило в шею. Он поднялся, подобрал ошейник, вышел со старой фабрики и вернулся в комиссариат.
 
   – Комиссар? Это Стефано Лупарелло.
   – Я вас слушаю, инженер.