Страница:
— Ну хорошо, что все кончилось! Прекрасно! Хватайте топоры, друзья, и дальше, за мной!
— Не учи ученого, — буркнул мрачный кот, поднимая самый большой топор. Борис последовал его примеру.
Тяжелый мясницкий топор оттягивал руку, но тяжесть была приятна. Это была тяжесть оружия, защиты. С топором в руках Степа бросился к выходу, Борис за ним, следом второй кот. Из зала доносились злобные выкрики налетевших на огонь крыс. Потом гудение пламени прекратилось и послышался топот крысиной побежки. Но они уже сквозь кухню выскочили в длинный коридор. Степа захлопнул за ними дверь, в лапах у него появился ключ, очевидно, подобранный им на кухне. Он засунул его в замок и трижды повернул. Дверь теперь была заперта.
Глава 12
— Не учи ученого, — буркнул мрачный кот, поднимая самый большой топор. Борис последовал его примеру.
Тяжелый мясницкий топор оттягивал руку, но тяжесть была приятна. Это была тяжесть оружия, защиты. С топором в руках Степа бросился к выходу, Борис за ним, следом второй кот. Из зала доносились злобные выкрики налетевших на огонь крыс. Потом гудение пламени прекратилось и послышался топот крысиной побежки. Но они уже сквозь кухню выскочили в длинный коридор. Степа захлопнул за ними дверь, в лапах у него появился ключ, очевидно, подобранный им на кухне. Он засунул его в замок и трижды повернул. Дверь теперь была заперта.
Глава 12
Пленение
Они двинулись быстрым шагом по коридору. Коридор был узкий, так что Борис и Степа шли рядом, а угрюмый кот чуть поотстав. Коридор вел куда-то под уклон, вниз. Мимо буфета, куда шарахнулись случайные встречные людишки, мимо громадных напольных весов, стоявших в заглублении стены, мимо набросанных друг на друга пустых деревянных и картонных ящиков, развалившихся кучей, они трое вошли, почти вбежали — сквозь проход, перекрывавшийся массивной стальной дверью — в продолжение коридора. Массивная дверь со стальными засовами была сейчас откинута к стене, открывая дорогу. Степа и второй кот бросились к двери, пытаясь задвинуть ее, перегородить путь преследователям, дверь словно нарочно была для этого создана, ее мощные засовы казались несокрушимыми. Но то ли она от долгого неупотребления заржавела или сломалась, то ли была с секретом, которого они не знали. Борис пытался помочь, но и втроем они не могли одолеть дверь. И они побежали дальше, мимо гардероба для служащих, мимо подсобных помещений, не освещенных и пугающих своей темнотой, дальше, по суживающемуся и снижающемуся коридору. Сзади послышался треск, грохот, а затем топот быстрой побежки. Это крысы взломали запертую кухонную дверь и теперь преследовали их, почему-то тонко и пронзительно пища. От их писка ломило в ушах и отдавалось совершенно непереносимой болью в голове.
Борис бежал, держа топор в опущенной руке и думая, что как же им не повезло, что не удалось закрыть массивную, со стальными засовами дверь! Хотя в какой-то момент ему почудилось: еще маленькое их совместно усилие и дверь заскрипит, закрываясь, как и бывает во сне, когда пора просыпаться и надо отделаться от преследующих тебя врагов — сразу все двери закрываются, оружие разит без промаха и без пощады, а враги рассыпаются и исчезают. Но, видно, не пришла еще пора просыпаться. И вот он бежал следом за Степой, задевая то рукой, то плечом холодные стены коридора. Стены были выкрашены жабье-зеленой масляной краской и казались еще более холодными, потому что были ко всему прочему почему-то влажными, словно откуда-то сверху сочилась вода. Борис посмотрел под ноги и увидел, что каменный пол коридора тоже покрыт тонкой пленкой воды, как и они, бежавшей куда-то под уклон. „Неужели дождь сюда просочился?“ — с удивлением думал Борис, поднимая глаза к потолку. Но потолок был сухой, пыльные и потому неярко горевшие лампочки, болтавшиеся на длинных шнурах через каждые десять метров, вполне позволяли это разглядеть.
Пронзительный крысиный писк усилился до такой степени, что захотелось бросить топор и упасть на пол, зажимая руками уши. Но на котов, видимо, этот писк не действовал. И когда Борис уронил топор и прижал-таки ладони к ушам, бежавший сзади мрачный Степкин приятель молча подобрал Борисов топор и толкнул этим топором его в спину, понуждая бежать дальше. И вдруг Степа остановился и повернулся:
— Ага! Где-то здесь, мне кажется…
Кошачий приятель его кивнул, а Борису сказал сурово и презрительно, протягивая топор:
— Держи. Такие хлюпики, как ты, должны по домам сидеть да бабушек с мамочками слушаться, чаек с малиной пить и в пуховые платки кутаться, а не лезть туда, где и без них могли бы обойтись. И где от них все равно никакого проку не будет.
Борис принял топор и ничего не ответил, потому что кот вроде бы был прав и попал в точку, но одновременно и не прав, как казалось Борису, но неправоту его он мог доказать только делом. А потому он постарался перевести разговор.
— Откуда здесь столько воды? — спросил он, обращаясь к Степе. Произнося эти слова, он невольно почувствовал некую странность ситуации. Он, когда-то Степкин хозяин, уж во всяком случае старший, привыкший покровительствовать маленькому котенку, обращался к нему за моральной поддержкой, как если бы он теперь был младший, а Степка — старший. Не его ли, Степку, тискал он совсем недавно, приговаривая: „Ах ты, котячья мелкота!“, а тот довольно урчал и мяукал, призывая продолжить игру, когда Борис оставлял его в покое. А нынче перед ним стоял Настоящий Кот, обаятельный, как Д'Артаньян, судя по всему, могучий воин, который при этом, стараясь не уронить авторитет Бориса, отвечал деликатно и уважительно, как бы даже советуясь с ним:
— Н-не знаю. Возможно, они водяного подключили. Иначе действительно, откуда столько воды. Да, пожалуй, ты прав. А сам-то ты как думаешь, а?
— Не знаю, — неуверенно ответил Борис.
— Разумеется, водяного, — решительно заключил Третий их спутник. — Очень похоже на то. То-то сами они встали.
И тут Борис заметил, что и вправду писк прекратился, да и вообще никаких звуков со стороны их преследователей не доносится. За неловким для него разговором он не сразу это ощутил.
— Хорошо бы успеть! — сказал стремительным голосом Степа. — Пока ров не наполнился. А то хоть Старуха и говорит, что огонь не вода — охватит, не выплывешь, порой из воды выбраться оказывается много трудней. Ибо никогда не знаешь, что ждет тебя на том берегу.
Произнеся эти малопонятные слова („Какой ров? Куда плыть? Какой тот берег?“), Степа подкрутил усы, усмехнулся, подмигнул Борису и, бросив решительное „Ждите!“, скрылся в затемненную часть коридора, откуда вскоре и крикнул шепотом:
— Нашел! Скорее сюда! Только по стенке — в середине капкан!
Они шли вдоль стены, прислонясь к ней спиной, пока мягкая кошачья лапа не взяла Бориса за плечо:
— Дай руку, — сказал Степа. — Чувствуешь перила? Держись за них и вниз, за мной. Нам надо сейчас спуститься по Служебной Лестнице, она для спуска вниз всегда открыта. Свет зажигать не будем. Там, внизу, что-нибудь придумаем.
Перила были железные и ужасно холодные. Еще холоднее, чем стена. Ступени под ногами были плоские и позванивали, как металлические. Борис не удержался, наклонился и потрогал пальцами: они и были металлические. Топор тяготил руку, хотя и придавал уверенность, но Борис знал, что это пока еще они не встретились с врагами. Потому что на самом деле он и представить не мог, что он, Борис Кузьмин, ученик девятого класса, своей рукой, своим топором сможет разрубить кому-нибудь голову. Или даже, не убивая, просто ударить так, чтобы разрубить чужое живое тело. Ему казалось, во всяком случае надеялось, что все ограничится взаимными угрозами, и крысы, увидев их вооруженными, отступят. Пока, правда, отступали они.
Степа уверенно шел вниз, они следовали за ним. Не случайно бабушка Настя (думал Борис, держась цепко за перила, чтоб не оскользнуться на мокрых железных ступеньках) всегда говорила, что коты все ходы и выходы во всех домах и дворах знают, потому как они и есть настоящие домовые и хранители очага, а все остальные, кто домовыми прикидываются, — нечистая сила. Поскольку же до сегодняшнего дня Борис не очень-то представлял себе, как они выглядят, домовые эти (а в детстве и вообще путал с домоуправами), да и в слове слышалась дымчатость, то пушистые дымчатые коты и стали им отождествляться с домовыми. А потом и вообще все коты независимо от расцветки. А теперь он и сам убеждался, что коты все щели знают.
Спуск в темноту казался бесконечным, топор уже выскальзывал из уставших пальцев, а в спину шептал второй кот:
— Неужели нельзя не топать так, словно ты на параде!
И действительно, когда он прислушался, он понял, что слышит только шум своих шагов и своего дыхания: коты в своих сапожках ступали совершенно беззвучно. Но только Борис решил идти на цыпочках, хотя это было и труднее, как наткнулся на Степу, присевшего на корточки и всматривавшегося во что-то, что было впереди.
— Стой. Тихо… Не падай… — Степа придержал Бориса лапой, когда тот от неожиданности чуть не перелетел через него.
Слышно было, как стекала по ступенькам вода. Но Степа смотрел не вниз, а вперед. Второй кот не споткнулся („Ах да, коты ведь видят в темноте“, — подумал Борис), а. остановился на ступеньку выше Бориса.
— Она? — спросил он.
— Похоже, она, — ответил Степа.
— Тебе видно? Или мне тоже посветить?
— Пожалуй, подбавь огоньку.
И тут Борис, пораженный, заметил, что глаза у родовитого кота из Кистеневки зажглись, как две желтые фары у автомобиля, и он направил их огонь туда, куда смотрел и Степа.
— Посторонись, — пробурчал мрачный кот, пробираясь к приятелю.
Они вдвоем смотрели вниз, а теперь, при свете их глаз, Борис тоже видел деревянную, тяжелую, окованную железом дверь с широкой щелью внизу. В эту щель вливалась вода, стекавшая по ступенькам из коридора. Наверху послышался писк крыс, пробежавших мимо Служебной Лестницы и не заметивших её.
— Ишь помчались! — буркнул мрачный, не сводя глаз с двери.
— Может, у них есть другой ход в подвал? — шепотом высказал предположение Степа.
— Черт их знает! Во всяком случае ров они наполнили, я думаю.
— Н-да, г-мяу. И все же другого пути на карниз иначе, как через подвал, нет. Стало быть, надо рисковать. Ничего, огонь силен, вода сильнее огня, земля сильнее воды, человек сильнее земли… Так ведь люди говорят? Что, Борис, скажешь?
— Не знаю, — снова робко сказал тот, чувствуя себя маленьким и потерянным, — я ведь не знаю, ни как нам идти, ни куда. Может быть, раз они, крысы то есть, пробежали мимо, мы можем вернуться и проскочить мимо оставленных часовых, наверно, их там немного, и на улицу, под дождь, а под дождем вряд ли кто нас найдет…
Коты переглянулись, и огонь их глаз поприутих.
— Говорил я тебе! — мрачный кот в сердцах махнул лапой, как бы отметая Бориса в сторону. — Все они одним миром мазаны. Сам теперь видишь, что этот сученок с первых же шагов испугался. Пошли выведем его к чертовой матери — и ходу!
— Почему ты так зол и несправедлив? — не выдержав, обиженным и жалобным голосом спросил Борис, обращаясь скорее даже к Степке за сочувствием, нежели к угрюмому его другу. — Зачем ты тогда вообще мне помогал? Не проще ли было бросить меня крысам на откуп? — теперь он и впрямую обратился.
— Затем, — ответил тот решительным и важным тоном, — что я здесь еще что-то делаю, поскольку этот мир еще не окончательно анафеме предан. Хотя и проклят во многом. И не для тебя я делал, а чтобы самому себя уважать.
— Похвальное желание, — еле слышно иронически пробормотал Борис.
— Понимаешь ли, — тронул его за руку Степа, — тут все не так просто, как тебе кажется. Я же тебе уже говорил, что это не бегство, а прорыв. Убежать было бы проще простого. Возможно, что тут и твое предложение подошло бы. Но у нас ведь другая задача и цель. Да и ты, мне казалось, тоже мог домой вернуться, а — остался…
„От неловкости, от неудобства, от стыда — бежать, когда от тебя ждут помощи, — вот почему я остался, а не от храбрости и не потому, что была у меня какая-то Высокая Цель“, — подумал Борис.
— Убегая, — продолжал Степа, — мы на самом деле пробираемся к Мудрецу. А он-то как раз и скажет тебе, как добраться до Лукоморья и Лукоморских Витязей. Но если я ошибся, и ты хочешь домой, только скажи, и уж мы тебя отсюда выведем. Ведь ты из тех людей, что можешь и вправе выбирать свою судьбу сам, — он наклонился к его уху и шепнул: — Помнишь, как бабушка Настя приговаривает? Бог по силе крест дает, — и чуть громче добавил. — А хватит ли у тебя силы, отваги и желания, решай сам. Если ты к Мудрецу, тогда мы попробуем как-нибудь одолеть эту дверь.
„Лучше бы попроситься домой“, — уже в который раз подумал Борис и в который раз ему стало стыдно этого желания и, поглядев на сурово мерцавшие желтым светом глаза котов, он, вместо ответа, протолкнулся вниз и с силой пихнул плечом дверь. Скрипнули петли, и дверь неожиданно распахнулась, да так резко, что Борис чуть не свалился вовнутрь. Но коты не дали ему упасть, удержав за пиджак.
Плечом к плечу, сжимая мясницкие топоры, вошли они все трое в открывшуюся дверь. Но дверной проем был узкий, и получилось, что коты вошли первыми, оттеснив Бориса плечами себе за спины, как бы прикрывая его собой. Этот непроизвольный жест почему-то вдруг ужасно растрогал Бориса. Но враги, однако, не ждали их, притаившись за дверью. Перед ними открылось пустое и просторное помещение с утоптанным, хотя и захламленным земляным полом, по которому шел желобок для стока воды, и с высоким потолком. Под самым потолком нависали толстые параллельные балки. Наверху было и два оконца, из которых падал внутрь несильный свет, с улицы, позволявший хоть что-нибудь разглядеть, пусть и в самых общих очертаниях. Извне доносился далекий шум дождя, а впереди, внутри помещения, слышался явный гул несущегося куда-то потока. Они сделали еще несколько шагов, и Борис увидел, откуда этот гул: все помещение наискось от края до края перерезал ров, полный быстро мчавшейся воды, и обойти его было явно невозможно.
Степа закрыл за ними дверь, привалил к ней какие-то доски и железки из подножного хлама, чтобы она не так просто открылась, и подошел к воде. Они за ним. Ширина рва была метров десять-двенадцать, но для прыжка все же многовато. Вода неслась стремительно, с завихрениями, взбрызгиванием пены; щепки, небольшие доски и бревнышки, промелькивавшие перед глазами, рассказывали о силе и скорости потока. И при этом ни лодки, ни мостка.
— Я не переплыву, — сказал Борис, отшатываясь.
— Отпугивает, а? На это и расчет, на впечатление. А глубина в нем всего по пояс. Только держись, чтоб течением не сшибло, — Степа, не переставая говорить, поднял вверх топор, расставив руки для балансирования, и вошел в воду, напружинившись и изгибаясь всем телом, чтобы устоять на ногах.
Вода у берега доходила ему до колен, и выше пояса действительно нигде не поднималась. Борис шагнул следом. Берег был глинистый и мерзко скользкий, так что он чуть не поехал на заду, поскользнувшись, но удержался. Войдя в воду, он снова чуть не упал. Вода и в самом деле сбивала с ног, да и дно было скверное, каменистое, а кроме того усеянное и какими-то железными трубами, с зазубринами, старыми, ржавыми, царапучими. Башмаки заклинивало меж камней, железки цепляли и рвали брюки, мутная пена била в лицо, когда он изгибался близко к воде, стараясь удержаться на ногах, бревна и доски ударяли его, сбивая с пути, и невольно он переступал все дальше по направлению потока.
— Дай руку, — крикнул ему Степа, едва он только влез в воду.
— Я сам, — ответил Борис, и теперь жалел об этих словах, сказанных сгоряча, ибо его отнесло уже довольно далеко от котов, а он добрался пока только до середины рва. И на каждый шаг вперед приходилось шага три-четыре в сторону. Вдалеке слышалось чертыханье кистеневского кота и шутки Степы. Ноги устали, но поплыть Борис не решался: во-первых, мешал топор, который он и подумать не мог бросить, во-вторых, опасался, что вплавь его отнесет еще дальше, вообще неизвестно куда.
Но всему бывает конец, и вот, избитый, изодранный, измочаленный, он добрался до обрывистого, скользкого и глинистого берега. Забросив наверх топор, цепляясь за что ни попадя обеими руками, впиваясь в глину пальцами, весь мокрый, вымазавшийся в черной, жирной, противной грязи, дурно пахнущей сероводородом, Борис вскарабкался на берег и растянулся на земляном полу перевести дух. Коты были от него метрах в двадцати — не меньше и, видимо, тоже только что едва выбрались на берег.
Но не успел он даже вздохнуть облегченно, сбрасывая с себя усталость, как кто-то неожиданно ухватил его за руки и за ноги и потащил вперед и куда-то вбок.
Рот ему заткнули тряпкой, заклеив сверху чем-то липким, чтобы он не вытолкнул кляп языком. Бежали быстро. Тащили его четверо, пятый сопел сзади. Тащившие спотыкались о камни и деревяшки, разбросанные по земляному полу, переворачивая его на ходу то лицом кверху, то вниз, ударяли о выступавшие углы стен, пыль и мусор летели ему в глаза, но он все равно видел то кучи хлама, то чугунные, ржавые до коричневы трубы, то потолок (иногда высокий, иногда низкий) с обвалившейся штукатуркой. Они миновали так уже несколько подвальных помещений, соединенных между собой проходами. Волокли его, как он разглядел, четыре крыса, длинномордые и усатые, трое — рослых, здоровых, а один поменьше, но тоже усатый. Наконец, хлопнула и растворилась дверь какой-то подсобки, низкой, заставленной недвижными механизмами, с нависшими широкими трубами, изгибами своими перегораживавшими поперек комнату. Они почему-то вошли туда с осторожностью, сначала пролезли сами и следом протащили Бориса под изогнутым коленом ржавой трубы, больно ударив плечо о железяку и ободрав кожу на лице. И, бросив его на кучу мусора за трубами, захихикали, весьма собой довольные.
— Тише, тише, — шепотом сказал один.
— Кот на крыше, — шепнул в ответ другой.
— А котята? — спросил третий.
— Еще выше, — ответил четвертый, самый маленький.
Эта детская считалочка еще больше развеселила их. Они зафыркали и захрюкали, хотя и весьма приглушенно. Но тогда пятый, отличавшийся, на взгляд Бориса, от остальных только большими размерами, указал маленькому лапой в сторону двери, словно понуждая его к какому-то действию. Света в этой подсобке не было, но сквозь дверной проем его проходило достаточно, чтобы Борис мог видеть жесты стоящих между ним и дверью. Маленький согласно кивнул головой, но перед тем, как пролезать сквозь переплетение труб, вдруг спросил, очевидно продолжая начатый еще до пленения Бориса разговор:
— А львы — тоже кошачьей породы?
Вместо ответа командир выхватил меч и сердито кольнул им спрашивавшего, погоняя его к двери. Тот метнулся, проскользнул под трубой и принялся возиться, чего-то мастеря у распахнутой настежь двери. Командир же в задумчивости ковырялся мечом в куче мусора, на которой распластанный остальными тремя крысами лежал Борис, и, несмотря на боль в спине и в плечах, все приподнимал голову и вглядывался, пытаясь разобраться, что же строит у двери крысеныш, пока неожиданно не догадался, что вход в подсобку превращен в ловушку. Стоило войти в дверь, как задевалась протянутая незаметно почти на уровне пола веревка и сверху на вошедших обрушивалось массивное стальное лезвие, просто своей тяжестью способное убить любого. Ловушка была выключена, когда они входили, а теперь крысеныш ее зачем-то снова налаживал. „Шутка наподобие гильотины“, — промелькнуло у Бориса в голове.
— Борис! — услышал он вдалеке приглушенный зов Степы.
— Борис! — повторил раздраженный голос второго кота. — Куда этот сучено к задевался? Струсил и смылся?
Они явно искали его и шли по пятам. Крыс-вожак наклонился над ним и сорвал со рта его липкий пластырь, вытащив кляп. Одновременно. острое лезвие кинжала одного из крыс пропороло ему рубашку и майку и режуще уткнулось в кожу груди. Все это уже совсем перестало напоминать игру в приключения, в которой ничего страшного с тобой не может на самом деле случиться.
— Борис! Отзовись! Это мы! — кричал Степа.
— Эй ты, — шепнул ему вожак, — подай голос, что ты здесь.
Пахло крысами до отвращения. Борис никогда раньше не знал, как пахнут крысы, но тут понял, что это именно тот запах — запах трусости, коварства и отчаянной жестокости. И молчал. Он молчал потому, что отчетливо представил, как бегут коты на его голос и попадаются в смертоносную ловушку.
— И что тебе коты сдались! — снова шепнул главный. — Они же все равно обречены, со смертию уже обручены. Ведь вы давно окружены, да и кому они нужны! Этакая беспризорная сволочь, — вдруг прошипел он совсем не в рифму. — Какое тебе дело до них! Это наши дела, наша война. А чего тебе зазря пропадать! Подай голос. И мы тебя мигом домой отправим, к мамочке, к папочке.
И опять шальная и подлая мысль посетила его: „А ведь если и в самом деле?.. Я ведь не здешний. Лучше я вернусь домой, к отцу, он уже, наверно, на меня не сердится, мы будем беседовать, а про это никто и не узнает, это будет моя скверная тайна. Я никому про нее не скажу. И все будет хорошо, будто ничего и не было. Только одно: если я их позову сейчас, значит я все же вмешался и оказался на определенной стороне…“ Но пока он размышлял таким образом, колеблясь между подлостью и благородством, крыс-вожак, поторапливая его, отдал приказ:
— Кольни его. Но не сильно, пусть не орет, а позовет, вскрикнет так, будто ногу подвернул. Ты понял? — обратился он к Борису. — А хочешь, кричи, как там у вас говорится, — и он, гнусавя издевательски, зашипел:
— Давай-ка, повторяй-ка! Несет меня крыса, за далекие леса, за синие горы. Котику-братику, выручи меня! Ну!
Борис слышал его слова, но слышал и то, как чертыхнулся где-то совсем рядом мрачный кот, а потом сказал:
— Надо еще в зале его посмотреть. Они мне за Бориса заплатят!
И тут он почувствовал сильнейший укол в область сердца. Казалось, еще небольшое усилие — и он будет проткнут насквозь. Он бы и вскрикнул, если бы не впился зубами в собственное предплечье — только бы не закричать! „Предать тех, кто ищет меня, струсить, еще не начав борьбы, — этого я себе никогда не прощу!“ Ему и в голову почему-то не приходило, что борьба уже идет. Но все думалось, что он беспомощная, страдательная жертва.
— Дожать?
— Доткнуть?
— Доколоть?
— Добить?
Наперебой спросили четыре крыса, в том числе и вернувшийся маленький крысеныш. Крики котов заглохли в отдалении.
— На зуб попробовать!.. — взвизгнул не то всерьез, не то в шутку крысиный командир.
Но сейчас же четыре пасти впились Борису в плечо, в руку, в бедро и в икру. Он невольно охнул. Это было пострашнее, чем любой самый страшный сон.
— Отставить! — тут же приказал командир. — Мы живым должны его доставить. Сам император был проситель, чтоб целым был доставлен этот псевдопобедитель. А потом его будут мучать и казнят.
— Ну кота еще надо поймать. Нам не удалось — сделают другие! Наша задача почетнее — доставить пленника императору. Пойди, — он пальцем ткнул в крысеныша, — успокой дверь и посмотри, свободен ли проход по Каменным Джунглям до Кривой Дорожки.
— А если там засада? — пискнул крысеныш.
Крысы прекратили галдеж и верещанье и испуганно переглянулись. Крысеныш, которому выпала почетная роль стать первой жертвой, задрожал лихорадочной дрожью. Крысы вытащили мечи и испуганно принялись вглядываться сквозь переплетение труб в освещенное пространство дверного проема. Но оттуда ни тени, ни звука. И тут внезапно поблизости от выхода залаяла собака. Тявк ее совершенно очевидно обрадовал крыс. Они перестали напряженно вглядываться в дверь, расслабились, успокоились.
— Собака императора, — сказал один.
— Преследует котов, — подхватил другой.
— Готовы в путь! — воскликнул третий, шевеля усами.
— И я готов, — согласился четвертый, крысеныш.
Но предводитель крысиного отряда был осмотрительнее. Он отстранил крысеныша, державшего Бориса за правую ногу, ухватился за нее сам, а того отправил на разведку пути.
— Раз готов, то и посмотри, нет ли где котов. Когда проверишь путь до Кривой Дорожки, позовешь нас.
— Да ведь собака… — начал было крысеныш. — Да значит можно всем вместе…
Вожак вместо ответа опять ткнул в него острием меча, и крысеныш, не возражая больше, заскользил под трубами, потом долго возился у двери и, наконец, скрылся в дверном проеме. Некоторое время слышалось шуршание, потом легкий шум не то съехавшего, не то скатившегося с кучи щебня тела. Снова шорох побежки, замирающий вдали. А затем наступила полная и тягостная тишина. Борис чувствовал, как острые коготки все сильнее и злобнее впиваются в его тело. Крысы, видно по всему, сильно нервничали.
— Если он не вернется, то тебе, Победитель, плохо придется. На части тебя разорвем и сожрем, — шептали они.
Борис закрыл глаза. От страха и усталости, избитости и израненности он совсем ослабел. Ему и хотелось, чтобы коты попытались его выручить, но страшило, что их попытка может оказаться безуспешной и что они просто сорвут зло на крысеныше-разведчике, а его за это разорвут на части крысы.
Время тянулось и тянулось.
— Эй, — послышался вдруг издалека писк крысеныша, а остальные крысы даже радостно привскочили, — все спокойно! Можно идти!
— Вперед! — приказал командир крыс, а Борису ухмыльнулся сквозь усы: — Жаль мне тебя! Плохо ты кончишь, Победитель!..
Борис не отвечал. Он соображал, качаясь в цепких лапах и отрешившись от всего земного, почему его прозвали Победителем Крыс, даже не поинтересовавшись, что он может, что не может, что умеет, а что не умеет, а он так легко с этим прозвищем согласился, будто и вправду заслужил его.
Борис бежал, держа топор в опущенной руке и думая, что как же им не повезло, что не удалось закрыть массивную, со стальными засовами дверь! Хотя в какой-то момент ему почудилось: еще маленькое их совместно усилие и дверь заскрипит, закрываясь, как и бывает во сне, когда пора просыпаться и надо отделаться от преследующих тебя врагов — сразу все двери закрываются, оружие разит без промаха и без пощады, а враги рассыпаются и исчезают. Но, видно, не пришла еще пора просыпаться. И вот он бежал следом за Степой, задевая то рукой, то плечом холодные стены коридора. Стены были выкрашены жабье-зеленой масляной краской и казались еще более холодными, потому что были ко всему прочему почему-то влажными, словно откуда-то сверху сочилась вода. Борис посмотрел под ноги и увидел, что каменный пол коридора тоже покрыт тонкой пленкой воды, как и они, бежавшей куда-то под уклон. „Неужели дождь сюда просочился?“ — с удивлением думал Борис, поднимая глаза к потолку. Но потолок был сухой, пыльные и потому неярко горевшие лампочки, болтавшиеся на длинных шнурах через каждые десять метров, вполне позволяли это разглядеть.
Пронзительный крысиный писк усилился до такой степени, что захотелось бросить топор и упасть на пол, зажимая руками уши. Но на котов, видимо, этот писк не действовал. И когда Борис уронил топор и прижал-таки ладони к ушам, бежавший сзади мрачный Степкин приятель молча подобрал Борисов топор и толкнул этим топором его в спину, понуждая бежать дальше. И вдруг Степа остановился и повернулся:
— Ага! Где-то здесь, мне кажется…
Кошачий приятель его кивнул, а Борису сказал сурово и презрительно, протягивая топор:
— Держи. Такие хлюпики, как ты, должны по домам сидеть да бабушек с мамочками слушаться, чаек с малиной пить и в пуховые платки кутаться, а не лезть туда, где и без них могли бы обойтись. И где от них все равно никакого проку не будет.
Борис принял топор и ничего не ответил, потому что кот вроде бы был прав и попал в точку, но одновременно и не прав, как казалось Борису, но неправоту его он мог доказать только делом. А потому он постарался перевести разговор.
— Откуда здесь столько воды? — спросил он, обращаясь к Степе. Произнося эти слова, он невольно почувствовал некую странность ситуации. Он, когда-то Степкин хозяин, уж во всяком случае старший, привыкший покровительствовать маленькому котенку, обращался к нему за моральной поддержкой, как если бы он теперь был младший, а Степка — старший. Не его ли, Степку, тискал он совсем недавно, приговаривая: „Ах ты, котячья мелкота!“, а тот довольно урчал и мяукал, призывая продолжить игру, когда Борис оставлял его в покое. А нынче перед ним стоял Настоящий Кот, обаятельный, как Д'Артаньян, судя по всему, могучий воин, который при этом, стараясь не уронить авторитет Бориса, отвечал деликатно и уважительно, как бы даже советуясь с ним:
— Н-не знаю. Возможно, они водяного подключили. Иначе действительно, откуда столько воды. Да, пожалуй, ты прав. А сам-то ты как думаешь, а?
— Не знаю, — неуверенно ответил Борис.
— Разумеется, водяного, — решительно заключил Третий их спутник. — Очень похоже на то. То-то сами они встали.
И тут Борис заметил, что и вправду писк прекратился, да и вообще никаких звуков со стороны их преследователей не доносится. За неловким для него разговором он не сразу это ощутил.
— Хорошо бы успеть! — сказал стремительным голосом Степа. — Пока ров не наполнился. А то хоть Старуха и говорит, что огонь не вода — охватит, не выплывешь, порой из воды выбраться оказывается много трудней. Ибо никогда не знаешь, что ждет тебя на том берегу.
Произнеся эти малопонятные слова („Какой ров? Куда плыть? Какой тот берег?“), Степа подкрутил усы, усмехнулся, подмигнул Борису и, бросив решительное „Ждите!“, скрылся в затемненную часть коридора, откуда вскоре и крикнул шепотом:
— Нашел! Скорее сюда! Только по стенке — в середине капкан!
Они шли вдоль стены, прислонясь к ней спиной, пока мягкая кошачья лапа не взяла Бориса за плечо:
— Дай руку, — сказал Степа. — Чувствуешь перила? Держись за них и вниз, за мной. Нам надо сейчас спуститься по Служебной Лестнице, она для спуска вниз всегда открыта. Свет зажигать не будем. Там, внизу, что-нибудь придумаем.
Перила были железные и ужасно холодные. Еще холоднее, чем стена. Ступени под ногами были плоские и позванивали, как металлические. Борис не удержался, наклонился и потрогал пальцами: они и были металлические. Топор тяготил руку, хотя и придавал уверенность, но Борис знал, что это пока еще они не встретились с врагами. Потому что на самом деле он и представить не мог, что он, Борис Кузьмин, ученик девятого класса, своей рукой, своим топором сможет разрубить кому-нибудь голову. Или даже, не убивая, просто ударить так, чтобы разрубить чужое живое тело. Ему казалось, во всяком случае надеялось, что все ограничится взаимными угрозами, и крысы, увидев их вооруженными, отступят. Пока, правда, отступали они.
Степа уверенно шел вниз, они следовали за ним. Не случайно бабушка Настя (думал Борис, держась цепко за перила, чтоб не оскользнуться на мокрых железных ступеньках) всегда говорила, что коты все ходы и выходы во всех домах и дворах знают, потому как они и есть настоящие домовые и хранители очага, а все остальные, кто домовыми прикидываются, — нечистая сила. Поскольку же до сегодняшнего дня Борис не очень-то представлял себе, как они выглядят, домовые эти (а в детстве и вообще путал с домоуправами), да и в слове слышалась дымчатость, то пушистые дымчатые коты и стали им отождествляться с домовыми. А потом и вообще все коты независимо от расцветки. А теперь он и сам убеждался, что коты все щели знают.
Спуск в темноту казался бесконечным, топор уже выскальзывал из уставших пальцев, а в спину шептал второй кот:
— Неужели нельзя не топать так, словно ты на параде!
И действительно, когда он прислушался, он понял, что слышит только шум своих шагов и своего дыхания: коты в своих сапожках ступали совершенно беззвучно. Но только Борис решил идти на цыпочках, хотя это было и труднее, как наткнулся на Степу, присевшего на корточки и всматривавшегося во что-то, что было впереди.
— Стой. Тихо… Не падай… — Степа придержал Бориса лапой, когда тот от неожиданности чуть не перелетел через него.
Слышно было, как стекала по ступенькам вода. Но Степа смотрел не вниз, а вперед. Второй кот не споткнулся („Ах да, коты ведь видят в темноте“, — подумал Борис), а. остановился на ступеньку выше Бориса.
— Она? — спросил он.
— Похоже, она, — ответил Степа.
— Тебе видно? Или мне тоже посветить?
— Пожалуй, подбавь огоньку.
И тут Борис, пораженный, заметил, что глаза у родовитого кота из Кистеневки зажглись, как две желтые фары у автомобиля, и он направил их огонь туда, куда смотрел и Степа.
— Посторонись, — пробурчал мрачный кот, пробираясь к приятелю.
Они вдвоем смотрели вниз, а теперь, при свете их глаз, Борис тоже видел деревянную, тяжелую, окованную железом дверь с широкой щелью внизу. В эту щель вливалась вода, стекавшая по ступенькам из коридора. Наверху послышался писк крыс, пробежавших мимо Служебной Лестницы и не заметивших её.
— Ишь помчались! — буркнул мрачный, не сводя глаз с двери.
— Может, у них есть другой ход в подвал? — шепотом высказал предположение Степа.
— Черт их знает! Во всяком случае ров они наполнили, я думаю.
— Н-да, г-мяу. И все же другого пути на карниз иначе, как через подвал, нет. Стало быть, надо рисковать. Ничего, огонь силен, вода сильнее огня, земля сильнее воды, человек сильнее земли… Так ведь люди говорят? Что, Борис, скажешь?
— Не знаю, — снова робко сказал тот, чувствуя себя маленьким и потерянным, — я ведь не знаю, ни как нам идти, ни куда. Может быть, раз они, крысы то есть, пробежали мимо, мы можем вернуться и проскочить мимо оставленных часовых, наверно, их там немного, и на улицу, под дождь, а под дождем вряд ли кто нас найдет…
Коты переглянулись, и огонь их глаз поприутих.
— Говорил я тебе! — мрачный кот в сердцах махнул лапой, как бы отметая Бориса в сторону. — Все они одним миром мазаны. Сам теперь видишь, что этот сученок с первых же шагов испугался. Пошли выведем его к чертовой матери — и ходу!
— Почему ты так зол и несправедлив? — не выдержав, обиженным и жалобным голосом спросил Борис, обращаясь скорее даже к Степке за сочувствием, нежели к угрюмому его другу. — Зачем ты тогда вообще мне помогал? Не проще ли было бросить меня крысам на откуп? — теперь он и впрямую обратился.
— Затем, — ответил тот решительным и важным тоном, — что я здесь еще что-то делаю, поскольку этот мир еще не окончательно анафеме предан. Хотя и проклят во многом. И не для тебя я делал, а чтобы самому себя уважать.
— Похвальное желание, — еле слышно иронически пробормотал Борис.
— Понимаешь ли, — тронул его за руку Степа, — тут все не так просто, как тебе кажется. Я же тебе уже говорил, что это не бегство, а прорыв. Убежать было бы проще простого. Возможно, что тут и твое предложение подошло бы. Но у нас ведь другая задача и цель. Да и ты, мне казалось, тоже мог домой вернуться, а — остался…
„От неловкости, от неудобства, от стыда — бежать, когда от тебя ждут помощи, — вот почему я остался, а не от храбрости и не потому, что была у меня какая-то Высокая Цель“, — подумал Борис.
— Убегая, — продолжал Степа, — мы на самом деле пробираемся к Мудрецу. А он-то как раз и скажет тебе, как добраться до Лукоморья и Лукоморских Витязей. Но если я ошибся, и ты хочешь домой, только скажи, и уж мы тебя отсюда выведем. Ведь ты из тех людей, что можешь и вправе выбирать свою судьбу сам, — он наклонился к его уху и шепнул: — Помнишь, как бабушка Настя приговаривает? Бог по силе крест дает, — и чуть громче добавил. — А хватит ли у тебя силы, отваги и желания, решай сам. Если ты к Мудрецу, тогда мы попробуем как-нибудь одолеть эту дверь.
„Лучше бы попроситься домой“, — уже в который раз подумал Борис и в который раз ему стало стыдно этого желания и, поглядев на сурово мерцавшие желтым светом глаза котов, он, вместо ответа, протолкнулся вниз и с силой пихнул плечом дверь. Скрипнули петли, и дверь неожиданно распахнулась, да так резко, что Борис чуть не свалился вовнутрь. Но коты не дали ему упасть, удержав за пиджак.
Плечом к плечу, сжимая мясницкие топоры, вошли они все трое в открывшуюся дверь. Но дверной проем был узкий, и получилось, что коты вошли первыми, оттеснив Бориса плечами себе за спины, как бы прикрывая его собой. Этот непроизвольный жест почему-то вдруг ужасно растрогал Бориса. Но враги, однако, не ждали их, притаившись за дверью. Перед ними открылось пустое и просторное помещение с утоптанным, хотя и захламленным земляным полом, по которому шел желобок для стока воды, и с высоким потолком. Под самым потолком нависали толстые параллельные балки. Наверху было и два оконца, из которых падал внутрь несильный свет, с улицы, позволявший хоть что-нибудь разглядеть, пусть и в самых общих очертаниях. Извне доносился далекий шум дождя, а впереди, внутри помещения, слышался явный гул несущегося куда-то потока. Они сделали еще несколько шагов, и Борис увидел, откуда этот гул: все помещение наискось от края до края перерезал ров, полный быстро мчавшейся воды, и обойти его было явно невозможно.
Степа закрыл за ними дверь, привалил к ней какие-то доски и железки из подножного хлама, чтобы она не так просто открылась, и подошел к воде. Они за ним. Ширина рва была метров десять-двенадцать, но для прыжка все же многовато. Вода неслась стремительно, с завихрениями, взбрызгиванием пены; щепки, небольшие доски и бревнышки, промелькивавшие перед глазами, рассказывали о силе и скорости потока. И при этом ни лодки, ни мостка.
— Я не переплыву, — сказал Борис, отшатываясь.
— Отпугивает, а? На это и расчет, на впечатление. А глубина в нем всего по пояс. Только держись, чтоб течением не сшибло, — Степа, не переставая говорить, поднял вверх топор, расставив руки для балансирования, и вошел в воду, напружинившись и изгибаясь всем телом, чтобы устоять на ногах.
Вода у берега доходила ему до колен, и выше пояса действительно нигде не поднималась. Борис шагнул следом. Берег был глинистый и мерзко скользкий, так что он чуть не поехал на заду, поскользнувшись, но удержался. Войдя в воду, он снова чуть не упал. Вода и в самом деле сбивала с ног, да и дно было скверное, каменистое, а кроме того усеянное и какими-то железными трубами, с зазубринами, старыми, ржавыми, царапучими. Башмаки заклинивало меж камней, железки цепляли и рвали брюки, мутная пена била в лицо, когда он изгибался близко к воде, стараясь удержаться на ногах, бревна и доски ударяли его, сбивая с пути, и невольно он переступал все дальше по направлению потока.
— Дай руку, — крикнул ему Степа, едва он только влез в воду.
— Я сам, — ответил Борис, и теперь жалел об этих словах, сказанных сгоряча, ибо его отнесло уже довольно далеко от котов, а он добрался пока только до середины рва. И на каждый шаг вперед приходилось шага три-четыре в сторону. Вдалеке слышалось чертыханье кистеневского кота и шутки Степы. Ноги устали, но поплыть Борис не решался: во-первых, мешал топор, который он и подумать не мог бросить, во-вторых, опасался, что вплавь его отнесет еще дальше, вообще неизвестно куда.
Но всему бывает конец, и вот, избитый, изодранный, измочаленный, он добрался до обрывистого, скользкого и глинистого берега. Забросив наверх топор, цепляясь за что ни попадя обеими руками, впиваясь в глину пальцами, весь мокрый, вымазавшийся в черной, жирной, противной грязи, дурно пахнущей сероводородом, Борис вскарабкался на берег и растянулся на земляном полу перевести дух. Коты были от него метрах в двадцати — не меньше и, видимо, тоже только что едва выбрались на берег.
Но не успел он даже вздохнуть облегченно, сбрасывая с себя усталость, как кто-то неожиданно ухватил его за руки и за ноги и потащил вперед и куда-то вбок.
Рот ему заткнули тряпкой, заклеив сверху чем-то липким, чтобы он не вытолкнул кляп языком. Бежали быстро. Тащили его четверо, пятый сопел сзади. Тащившие спотыкались о камни и деревяшки, разбросанные по земляному полу, переворачивая его на ходу то лицом кверху, то вниз, ударяли о выступавшие углы стен, пыль и мусор летели ему в глаза, но он все равно видел то кучи хлама, то чугунные, ржавые до коричневы трубы, то потолок (иногда высокий, иногда низкий) с обвалившейся штукатуркой. Они миновали так уже несколько подвальных помещений, соединенных между собой проходами. Волокли его, как он разглядел, четыре крыса, длинномордые и усатые, трое — рослых, здоровых, а один поменьше, но тоже усатый. Наконец, хлопнула и растворилась дверь какой-то подсобки, низкой, заставленной недвижными механизмами, с нависшими широкими трубами, изгибами своими перегораживавшими поперек комнату. Они почему-то вошли туда с осторожностью, сначала пролезли сами и следом протащили Бориса под изогнутым коленом ржавой трубы, больно ударив плечо о железяку и ободрав кожу на лице. И, бросив его на кучу мусора за трубами, захихикали, весьма собой довольные.
— Тише, тише, — шепотом сказал один.
— Кот на крыше, — шепнул в ответ другой.
— А котята? — спросил третий.
— Еще выше, — ответил четвертый, самый маленький.
Эта детская считалочка еще больше развеселила их. Они зафыркали и захрюкали, хотя и весьма приглушенно. Но тогда пятый, отличавшийся, на взгляд Бориса, от остальных только большими размерами, указал маленькому лапой в сторону двери, словно понуждая его к какому-то действию. Света в этой подсобке не было, но сквозь дверной проем его проходило достаточно, чтобы Борис мог видеть жесты стоящих между ним и дверью. Маленький согласно кивнул головой, но перед тем, как пролезать сквозь переплетение труб, вдруг спросил, очевидно продолжая начатый еще до пленения Бориса разговор:
— А львы — тоже кошачьей породы?
Вместо ответа командир выхватил меч и сердито кольнул им спрашивавшего, погоняя его к двери. Тот метнулся, проскользнул под трубой и принялся возиться, чего-то мастеря у распахнутой настежь двери. Командир же в задумчивости ковырялся мечом в куче мусора, на которой распластанный остальными тремя крысами лежал Борис, и, несмотря на боль в спине и в плечах, все приподнимал голову и вглядывался, пытаясь разобраться, что же строит у двери крысеныш, пока неожиданно не догадался, что вход в подсобку превращен в ловушку. Стоило войти в дверь, как задевалась протянутая незаметно почти на уровне пола веревка и сверху на вошедших обрушивалось массивное стальное лезвие, просто своей тяжестью способное убить любого. Ловушка была выключена, когда они входили, а теперь крысеныш ее зачем-то снова налаживал. „Шутка наподобие гильотины“, — промелькнуло у Бориса в голове.
— Борис! — услышал он вдалеке приглушенный зов Степы.
— Борис! — повторил раздраженный голос второго кота. — Куда этот сучено к задевался? Струсил и смылся?
Они явно искали его и шли по пятам. Крыс-вожак наклонился над ним и сорвал со рта его липкий пластырь, вытащив кляп. Одновременно. острое лезвие кинжала одного из крыс пропороло ему рубашку и майку и режуще уткнулось в кожу груди. Все это уже совсем перестало напоминать игру в приключения, в которой ничего страшного с тобой не может на самом деле случиться.
— Борис! Отзовись! Это мы! — кричал Степа.
— Эй ты, — шепнул ему вожак, — подай голос, что ты здесь.
Пахло крысами до отвращения. Борис никогда раньше не знал, как пахнут крысы, но тут понял, что это именно тот запах — запах трусости, коварства и отчаянной жестокости. И молчал. Он молчал потому, что отчетливо представил, как бегут коты на его голос и попадаются в смертоносную ловушку.
— И что тебе коты сдались! — снова шепнул главный. — Они же все равно обречены, со смертию уже обручены. Ведь вы давно окружены, да и кому они нужны! Этакая беспризорная сволочь, — вдруг прошипел он совсем не в рифму. — Какое тебе дело до них! Это наши дела, наша война. А чего тебе зазря пропадать! Подай голос. И мы тебя мигом домой отправим, к мамочке, к папочке.
И опять шальная и подлая мысль посетила его: „А ведь если и в самом деле?.. Я ведь не здешний. Лучше я вернусь домой, к отцу, он уже, наверно, на меня не сердится, мы будем беседовать, а про это никто и не узнает, это будет моя скверная тайна. Я никому про нее не скажу. И все будет хорошо, будто ничего и не было. Только одно: если я их позову сейчас, значит я все же вмешался и оказался на определенной стороне…“ Но пока он размышлял таким образом, колеблясь между подлостью и благородством, крыс-вожак, поторапливая его, отдал приказ:
— Кольни его. Но не сильно, пусть не орет, а позовет, вскрикнет так, будто ногу подвернул. Ты понял? — обратился он к Борису. — А хочешь, кричи, как там у вас говорится, — и он, гнусавя издевательски, зашипел:
— Давай-ка, повторяй-ка! Несет меня крыса, за далекие леса, за синие горы. Котику-братику, выручи меня! Ну!
Борис слышал его слова, но слышал и то, как чертыхнулся где-то совсем рядом мрачный кот, а потом сказал:
— Надо еще в зале его посмотреть. Они мне за Бориса заплатят!
И тут он почувствовал сильнейший укол в область сердца. Казалось, еще небольшое усилие — и он будет проткнут насквозь. Он бы и вскрикнул, если бы не впился зубами в собственное предплечье — только бы не закричать! „Предать тех, кто ищет меня, струсить, еще не начав борьбы, — этого я себе никогда не прощу!“ Ему и в голову почему-то не приходило, что борьба уже идет. Но все думалось, что он беспомощная, страдательная жертва.
— Дожать?
— Доткнуть?
— Доколоть?
— Добить?
Наперебой спросили четыре крыса, в том числе и вернувшийся маленький крысеныш. Крики котов заглохли в отдалении.
— На зуб попробовать!.. — взвизгнул не то всерьез, не то в шутку крысиный командир.
Но сейчас же четыре пасти впились Борису в плечо, в руку, в бедро и в икру. Он невольно охнул. Это было пострашнее, чем любой самый страшный сон.
— Отставить! — тут же приказал командир. — Мы живым должны его доставить. Сам император был проситель, чтоб целым был доставлен этот псевдопобедитель. А потом его будут мучать и казнят.
— радостно подхватили крысы.
— А потом, а потом
Будет сварен суп с котом,
— Ну кота еще надо поймать. Нам не удалось — сделают другие! Наша задача почетнее — доставить пленника императору. Пойди, — он пальцем ткнул в крысеныша, — успокой дверь и посмотри, свободен ли проход по Каменным Джунглям до Кривой Дорожки.
— А если там засада? — пискнул крысеныш.
Крысы прекратили галдеж и верещанье и испуганно переглянулись. Крысеныш, которому выпала почетная роль стать первой жертвой, задрожал лихорадочной дрожью. Крысы вытащили мечи и испуганно принялись вглядываться сквозь переплетение труб в освещенное пространство дверного проема. Но оттуда ни тени, ни звука. И тут внезапно поблизости от выхода залаяла собака. Тявк ее совершенно очевидно обрадовал крыс. Они перестали напряженно вглядываться в дверь, расслабились, успокоились.
— Собака императора, — сказал один.
— Преследует котов, — подхватил другой.
— Готовы в путь! — воскликнул третий, шевеля усами.
— И я готов, — согласился четвертый, крысеныш.
Но предводитель крысиного отряда был осмотрительнее. Он отстранил крысеныша, державшего Бориса за правую ногу, ухватился за нее сам, а того отправил на разведку пути.
— Раз готов, то и посмотри, нет ли где котов. Когда проверишь путь до Кривой Дорожки, позовешь нас.
— Да ведь собака… — начал было крысеныш. — Да значит можно всем вместе…
Вожак вместо ответа опять ткнул в него острием меча, и крысеныш, не возражая больше, заскользил под трубами, потом долго возился у двери и, наконец, скрылся в дверном проеме. Некоторое время слышалось шуршание, потом легкий шум не то съехавшего, не то скатившегося с кучи щебня тела. Снова шорох побежки, замирающий вдали. А затем наступила полная и тягостная тишина. Борис чувствовал, как острые коготки все сильнее и злобнее впиваются в его тело. Крысы, видно по всему, сильно нервничали.
— Если он не вернется, то тебе, Победитель, плохо придется. На части тебя разорвем и сожрем, — шептали они.
Борис закрыл глаза. От страха и усталости, избитости и израненности он совсем ослабел. Ему и хотелось, чтобы коты попытались его выручить, но страшило, что их попытка может оказаться безуспешной и что они просто сорвут зло на крысеныше-разведчике, а его за это разорвут на части крысы.
Время тянулось и тянулось.
— Эй, — послышался вдруг издалека писк крысеныша, а остальные крысы даже радостно привскочили, — все спокойно! Можно идти!
— Вперед! — приказал командир крыс, а Борису ухмыльнулся сквозь усы: — Жаль мне тебя! Плохо ты кончишь, Победитель!..
Борис не отвечал. Он соображал, качаясь в цепких лапах и отрешившись от всего земного, почему его прозвали Победителем Крыс, даже не поинтересовавшись, что он может, что не может, что умеет, а что не умеет, а он так легко с этим прозвищем согласился, будто и вправду заслужил его.
вспомнилось ему, и он подумал, что просто захотелось ему избавиться от насмешливой дразнилки и почудилось, что легко как в сказке, как во сне, получится доброе дело, доблестный подвиг, и жалко было лишаться нетрудного успеха. А может, речь-то шла не о нем. А тот, Настоящий, еще придет, а он — самозванец. Его вот схватили и волокут, как куль с мякиной, как мешок с картошкой (такие прозвища были у него в детском саду за его неуклюжесть), а того, Настоящего, им бы, небось, схватить не удалось. Царапина от кинжального укола и крысиные укусы кровоточили и болели, лицо тоже все было разодрано о ржавые трубы и горело, кровь запеклась на нем коркой. Он презирал себя, что даже не сопротивляется, что не умеет драться, не умеет вскочить, вырваться из лап этих злобных существ, выхватить кинжал или меч у кого-нибудь из них и не понарошке, а взаправду воткнуть его в чужое тело, пронзить кожу, миновать ребра и погрузить внутрь этого чужого тела режущее орудие, а сделав это, вырвать оружие наружу, и ударить им другого, третьего, да еще увернуться от их ударов. У него несколько раз возникало желание проделать все это, но останавливал страх за свою неумелость, неуклюжесть и жалостливость: даже если он вырвется из их лап, то все равно не сумеет воспользоваться мечом.
„Три ступеньки вниз,
Там живет Борис —
Председатель дохлых крыс!“—