Страница:
— Как? — растерялся Борис под напором Саниного красноречия.
— Очень просто. Советом. Возвращался бы ты к себе лучше, сейчас по рюмочке, и домой. Жить хорошо, а хорошо жить еще лучше. А что лучше покоя и уюта, когда о тебе заботятся бабушка с дедушкой, все твои желания угадывают, кусок ко рту подносят, да в рот засовывают. Захоти — и ты дома. А?
«Откуда он знает про бабушку с дедушкой? И про болезнь Саша тоже знал… — не отвечая, морщил лоб Борис, пока не догадался с облегчением: — Э, да я ведь сплю, а что я знаю, то и мой сон знает. Надо проснуться…» Но сновидение было сильнее и влекло его дальше, да и, если честно, досмотреть ему хотелось, чем все кончится.
— Конечно, мы тебе поможем, если ты захочешь, — продолжал Саня, — надежнее и вернее нас людей нет, даю тебе честное слово! Мы не то, что вся эта котячья шантропа, где ни одна сан-инспекция не выявит, кто из них настоящий, а кто поддельный. Ты только посмотри на них, — он повел рукой по залу.
Борис невольно следом за его рукой обвел глазами сидевших за разными столами котов, начиная от огромной черной кошки, пившей чай, до двух котов-джентльменов, потягивавших молоко. И вдруг, вглядевшись во второго кота, сидевшего напротив кота с гуцульскими усами, поразился, что физиономия его с весьма залихватски закрученными усиками удивительно ему знакома. Только у того кота была белая грудка, белое пятно на морде и все четыре лапки тоже были словно одеты в белые перчаточки, а этот был черен как смоль, да и держался не по-кошачьи степенно. И Борис отвел глаза разочарованно.
— А настоящие среди них есть? — спросил он.
— Того никто не знает. Если б знать!.. — вздохнул Саня.
— И что тогда? — вдруг поднял голову Саша с локтя и уставился на Саню.
— Тогда? Как что тогда? Мы бы их к себе за стол пригласили выпить. Почему не выпить с хорошими ребятами.
— Ну и тип ты, Сан, — Саша распрямился, и видно было, что сон помог ему, и он немного пришел в себя. — Устроился посерединке, как самый настоящий хитрован.
— Сан — это сердцевина, это верно, — Саня двумя пальцами расправил свои усики и дернул головой игриво, — связующее звено. Чем тебе Саня не угоден? Давай налью, — скоморошничал он голосом и ужимками.
— Сердцевина? — грубым голосом переспросил Саша. — Да вовсе нет. Скорее, ты ни то, ни се.
— Ан нет. И то, и се.
— Ни то, ни се, — настаивал Саша, опершись ладонями о стол, словно готовый вступить в драку.
— И то, и се, — делал обиженный вид Саня.
— Ни то, ни се.
— И то, и се.
Борис обернулся. Никто не обращал на их стол внимания. Каждая из компании жила своей изолированной жизнью. Правда, компании людей были посумрачнее, нежели кошачьи компании.
— Ладно, уймись, — оборвал вдруг Саша Саню, — в конце концов, это все равно. Что ни то, ни се, что и то, и се — все одно и то же. Со всеми ты хорош. Это тебя и спасает, — Саша рассмеялся, расслабился и откинулся на спинку стула.
— Опять все Саня да Саня… Давай лучше выпьем.
— Давай, разливай тогда.
Саня быстро наполнил стаканы.
— Если бы я не пил. — наклонился Саша к Борису, жевавшему не очень хорошо пахший мясной рулет, но так хотелось есть, что он старался не обращать на запах внимания; Саша дернул его за рукав и вынудил, в свою очередь, наклониться к нему, их головы сблизились. — Если б я не пил, — повторил Саша, — я бы знаешь, что тогда сделал?
— Что?
— Я бы их всех топором порубил. Вот бы что я с этими крысами сделал. Понял? Ненавижу я их! Неужели тебе этого никогда не хотелось — взять топор и гвоздить их по башкам!
Саша так сжал в ладони стакан, что Борис подумал, что он сейчас треснет. Но стакан уцелел, Саша опрокинул его содержимое себе в рот и поставил на стол, ожидая от Бориса ответа, с настойчивостью пьяного притягивая его к себе правой освободившейся рукой за грудки.
— Да я же их так особо и не видел, и не знаю про них почти ничего. Вот только тогда, на лестнице, да и потом пару раз мельком. Одно мне понятно, что это плохо, когда крысы правят людьми, — защищался и оправдывался Борис.
Саша отпустил лацканы его пиджака и сказал сквозь зубы:
— А я на них нагляделся. У родителя в гостях они бывают иногда. Осчастливливают! А впрочем, ты прав, увидеть их сложно, пока они сами этого не захотят. Они везде и нигде. Даже мы порой забываем об их существовании. А уж ты-то, небось, пока сюда не попал, и в глаза их не видал!.. Эх, если б я не пил!..
— Так чего же ты пьешь? Не пей, — сказал Борис.
— Легко сказать… Да все равно без Лукоморских рыцарей ничего не получится! Заклятье такое на нас!
— Да ведь для того я и пришел сюда, чтобы что-то сделать. Только скажите, как к Мудрецу вашему пройти.
— И правильно сделал, что пришел, — не отвечая прямо на вопрос, полуобнял его за плечи Саша. — Ты мне нравишься.
— И мне, — сказал Саня и быстро выдернул из-под стола бутылку с зеленой жидкостью. — Давай за него еще по маленькой.
Он разлил по стаканам резко пахнущее спиртное, и они выпили. Саня подцепил на вилку селедку и съел. А Саша шумно вдохнул в себя воздух и закусил маленьким кусочком хлеба. Руку свою он снял с плеча Бориса к непонятному облегчению того, все было как-то неуютно, пока рука на плече лежала. Саша обратил к нему покрасневшие и повлажневшие глаза, но сказать ничего не мог, только молчал, словно собираясь с мыслями, как из-за стола с подгулявшими послышался взрывной вопль песни:
— Не очень.
— Дуб — это дерево. А дерево — это символ жизни. Теперь понял? Ведь дерево, в отличие от камня и глины, — материал не просто природный, но органический. У него есть своя внутренняя жизнь. Как все живое, оно смертно. И как все живое, оно происходит только из живого. Спирт, что нас живит и убивает, он тоже из дерева. Я почему хожу в Деревяшку? Потому что для меня это название много значит. И для крыс тоже. Для крыс дерево может быть пищей, они считают, что дерево смертно, и это хорошо, что оно гниет, горит, что оно не на века, — вот что им страшно нравится. Погибли дубы, исчезло и Лукоморье. А для меня в дереве, в самом этом слове есть надежда, потому что дерево преходяще, но оно вечно, сколько ни срубай — все равно растет, в дереве есть надежда на возрождение. Ведь порой и сухой срубленный ствол прорастает зеленым побегом. Понял теперь?
При первых же словах Сашиной речи Саня пробормотал:
— Очень уж серьезно. Всюду символы, символы, — после чего повернулся к столу певших песню котов, тронул одного из них за плечо, попросил гитару и, сидя вполоборота и к котам, и к Борису с Сашей, заиграл и запел:
— Веселые ребята эти лешие! Можно сказать, санитары леса!
— А… разве это лешие?
— А ты что думал? Настоящие Коты, что ли? Настоящих давно уж на самом деле нигде нет. Это Саша у нас оптимист, все надеется, что где-нибудь они еще сохранились. А я скажу: оставь надежду всяк сюда входящий.
Тут Борис заметил, что кот с залихватски закрученными усиками все время прислушивается к их разговору, а при последних словах Сани он даже начал приподниматься из-за стола. Но не успел он встать, как хлопнула входная дверь и в Деревяшку вошла женщина в накидке, держа в руках зонтик. И с накидки, и с зонтика стекала вода. Женщина сняла накидку и стряхнула ее, перекинула через руку и шагнула в зал. И Борис узнал Эмили. Сердце у него екнуло и подскочило в груди, и он почувствовал, что краснеет от радостной тревоги и приближающегося поворота судьбы.
Глава 9
— Очень просто. Советом. Возвращался бы ты к себе лучше, сейчас по рюмочке, и домой. Жить хорошо, а хорошо жить еще лучше. А что лучше покоя и уюта, когда о тебе заботятся бабушка с дедушкой, все твои желания угадывают, кусок ко рту подносят, да в рот засовывают. Захоти — и ты дома. А?
«Откуда он знает про бабушку с дедушкой? И про болезнь Саша тоже знал… — не отвечая, морщил лоб Борис, пока не догадался с облегчением: — Э, да я ведь сплю, а что я знаю, то и мой сон знает. Надо проснуться…» Но сновидение было сильнее и влекло его дальше, да и, если честно, досмотреть ему хотелось, чем все кончится.
— Конечно, мы тебе поможем, если ты захочешь, — продолжал Саня, — надежнее и вернее нас людей нет, даю тебе честное слово! Мы не то, что вся эта котячья шантропа, где ни одна сан-инспекция не выявит, кто из них настоящий, а кто поддельный. Ты только посмотри на них, — он повел рукой по залу.
Борис невольно следом за его рукой обвел глазами сидевших за разными столами котов, начиная от огромной черной кошки, пившей чай, до двух котов-джентльменов, потягивавших молоко. И вдруг, вглядевшись во второго кота, сидевшего напротив кота с гуцульскими усами, поразился, что физиономия его с весьма залихватски закрученными усиками удивительно ему знакома. Только у того кота была белая грудка, белое пятно на морде и все четыре лапки тоже были словно одеты в белые перчаточки, а этот был черен как смоль, да и держался не по-кошачьи степенно. И Борис отвел глаза разочарованно.
— А настоящие среди них есть? — спросил он.
— Того никто не знает. Если б знать!.. — вздохнул Саня.
— И что тогда? — вдруг поднял голову Саша с локтя и уставился на Саню.
— Тогда? Как что тогда? Мы бы их к себе за стол пригласили выпить. Почему не выпить с хорошими ребятами.
— Ну и тип ты, Сан, — Саша распрямился, и видно было, что сон помог ему, и он немного пришел в себя. — Устроился посерединке, как самый настоящий хитрован.
— Сан — это сердцевина, это верно, — Саня двумя пальцами расправил свои усики и дернул головой игриво, — связующее звено. Чем тебе Саня не угоден? Давай налью, — скоморошничал он голосом и ужимками.
— Сердцевина? — грубым голосом переспросил Саша. — Да вовсе нет. Скорее, ты ни то, ни се.
— Ан нет. И то, и се.
— Ни то, ни се, — настаивал Саша, опершись ладонями о стол, словно готовый вступить в драку.
— И то, и се, — делал обиженный вид Саня.
— Ни то, ни се.
— И то, и се.
Борис обернулся. Никто не обращал на их стол внимания. Каждая из компании жила своей изолированной жизнью. Правда, компании людей были посумрачнее, нежели кошачьи компании.
— Ладно, уймись, — оборвал вдруг Саша Саню, — в конце концов, это все равно. Что ни то, ни се, что и то, и се — все одно и то же. Со всеми ты хорош. Это тебя и спасает, — Саша рассмеялся, расслабился и откинулся на спинку стула.
— Опять все Саня да Саня… Давай лучше выпьем.
— Давай, разливай тогда.
Саня быстро наполнил стаканы.
— Если бы я не пил. — наклонился Саша к Борису, жевавшему не очень хорошо пахший мясной рулет, но так хотелось есть, что он старался не обращать на запах внимания; Саша дернул его за рукав и вынудил, в свою очередь, наклониться к нему, их головы сблизились. — Если б я не пил, — повторил Саша, — я бы знаешь, что тогда сделал?
— Что?
— Я бы их всех топором порубил. Вот бы что я с этими крысами сделал. Понял? Ненавижу я их! Неужели тебе этого никогда не хотелось — взять топор и гвоздить их по башкам!
Саша так сжал в ладони стакан, что Борис подумал, что он сейчас треснет. Но стакан уцелел, Саша опрокинул его содержимое себе в рот и поставил на стол, ожидая от Бориса ответа, с настойчивостью пьяного притягивая его к себе правой освободившейся рукой за грудки.
— Да я же их так особо и не видел, и не знаю про них почти ничего. Вот только тогда, на лестнице, да и потом пару раз мельком. Одно мне понятно, что это плохо, когда крысы правят людьми, — защищался и оправдывался Борис.
Саша отпустил лацканы его пиджака и сказал сквозь зубы:
— А я на них нагляделся. У родителя в гостях они бывают иногда. Осчастливливают! А впрочем, ты прав, увидеть их сложно, пока они сами этого не захотят. Они везде и нигде. Даже мы порой забываем об их существовании. А уж ты-то, небось, пока сюда не попал, и в глаза их не видал!.. Эх, если б я не пил!..
— Так чего же ты пьешь? Не пей, — сказал Борис.
— Легко сказать… Да все равно без Лукоморских рыцарей ничего не получится! Заклятье такое на нас!
— Да ведь для того я и пришел сюда, чтобы что-то сделать. Только скажите, как к Мудрецу вашему пройти.
— И правильно сделал, что пришел, — не отвечая прямо на вопрос, полуобнял его за плечи Саша. — Ты мне нравишься.
— И мне, — сказал Саня и быстро выдернул из-под стола бутылку с зеленой жидкостью. — Давай за него еще по маленькой.
Он разлил по стаканам резко пахнущее спиртное, и они выпили. Саня подцепил на вилку селедку и съел. А Саша шумно вдохнул в себя воздух и закусил маленьким кусочком хлеба. Руку свою он снял с плеча Бориса к непонятному облегчению того, все было как-то неуютно, пока рука на плече лежала. Саша обратил к нему покрасневшие и повлажневшие глаза, но сказать ничего не мог, только молчал, словно собираясь с мыслями, как из-за стола с подгулявшими послышался взрывной вопль песни:
— Какая связь между гибелью дубов и исчезновением Лукоморья, знаешь? — вдруг спросил Саша.
Лукоморья больше нет —
От дубов простыл и след.
Дуб годится на паркет, —
Так ведь нет!
Выходили из избы
Здоровенные жлобы,
Порубили все дубы
На гробы!
— Не очень.
— Дуб — это дерево. А дерево — это символ жизни. Теперь понял? Ведь дерево, в отличие от камня и глины, — материал не просто природный, но органический. У него есть своя внутренняя жизнь. Как все живое, оно смертно. И как все живое, оно происходит только из живого. Спирт, что нас живит и убивает, он тоже из дерева. Я почему хожу в Деревяшку? Потому что для меня это название много значит. И для крыс тоже. Для крыс дерево может быть пищей, они считают, что дерево смертно, и это хорошо, что оно гниет, горит, что оно не на века, — вот что им страшно нравится. Погибли дубы, исчезло и Лукоморье. А для меня в дереве, в самом этом слове есть надежда, потому что дерево преходяще, но оно вечно, сколько ни срубай — все равно растет, в дереве есть надежда на возрождение. Ведь порой и сухой срубленный ствол прорастает зеленым побегом. Понял теперь?
При первых же словах Сашиной речи Саня пробормотал:
— Очень уж серьезно. Всюду символы, символы, — после чего повернулся к столу певших песню котов, тронул одного из них за плечо, попросил гитару и, сидя вполоборота и к котам, и к Борису с Сашей, заиграл и запел:
Коты загоготали. Шум стоял ужасный, и в голове у Бориса аж звенело, тем более, что Саня орал песню, пока Саша говорил. Саня вернул гитару и снова сел к ним лицом:
Нету мочи, нету сил —
Леший как-то не допил,
Лешачиху свою бил
И вопил:
«Дай рубля, прибью а то!
Я добытчик или кто?
А не дашь, так я пропью долото!
Я ли ягод не носил?—
Снова леший голосил. —
А коры по скольку кил
Приносил!
Надрывался издали,
Все твоей забавы для,
Ты ж жалеешь мне рубля,
Ах ты, тля!»
— Веселые ребята эти лешие! Можно сказать, санитары леса!
— А… разве это лешие?
— А ты что думал? Настоящие Коты, что ли? Настоящих давно уж на самом деле нигде нет. Это Саша у нас оптимист, все надеется, что где-нибудь они еще сохранились. А я скажу: оставь надежду всяк сюда входящий.
Тут Борис заметил, что кот с залихватски закрученными усиками все время прислушивается к их разговору, а при последних словах Сани он даже начал приподниматься из-за стола. Но не успел он встать, как хлопнула входная дверь и в Деревяшку вошла женщина в накидке, держа в руках зонтик. И с накидки, и с зонтика стекала вода. Женщина сняла накидку и стряхнула ее, перекинула через руку и шагнула в зал. И Борис узнал Эмили. Сердце у него екнуло и подскочило в груди, и он почувствовал, что краснеет от радостной тревоги и приближающегося поворота судьбы.
Глава 9
Старый знакомый и новое знакомство
Не он один узнал Эмили. Густоволосая и черноволосая, она шла слегка разлапистой походкой, широко улыбаясь, прямо к их столику. Плиссированная юбка, намокшая от дождя, липла к ногам, и казалась вошедшая такой молодой, свежей и прекрасной, что Борис чуть из-за стола не выскочил ей навстречу, чтобы обнять ее или хотя бы коснуться ее руки, — и почувствовал сразу, как сердце колотится сильнее, а дух становится бодрым и энергичным. Но вместе с тем — понял он в следующую минуту — была она странно своя в этом пьяном угаре и улыбалась не только ему, но и Саше, а возможно даже и Сане. Борис весь напрягся от ревности, но виду не подал, укорив себя, что права такого не имеет. Хотя, быть может, возникшая любовь и давала ему эти права.
— А вот и Милка к нам пожаловала, — воскликнул Саша.
Саня повернулся к ней навстречу:
— А! Красотка Милка! Мое почтение! Вот тебе стул, пока не электрический, и садись. Вот и ладненько. Ну, теперь все хорошие люди в одно место собрались, теперь можно и еще по маленькой выпить…
— Ну здравствуй, Милка, зачем пожаловала? — спросил Саша.
— Налейте-ка и мне тоже, — сказала она вместо ответа (поразительно и тревожно было для Бориса, что она, такая молодая, была более чем на равных с этими взрослыми мужчинами!), присела на стул рядом с Саней и обратилась к Борису: — Бабка злилась, черт знает как, что тебя упустила. Сначала все ворковала: «Где же мой сладенький? Куда же это он фонарик засунул? В сене, наверно, утопил, негодник! Да что он там копается? Не в паутине же он запутался! Пойди, внученька, поторопи его! Да и за фонариком присмотри, чтоб опять не обронил где по дороге». А когда я сказала, что и след твой простыл, я думала, она треснет от злости. А она ну кричать: «Я и печку уже затопила, и картошку к жаркому почистила, и специи разные, и советы, как себя вести, для моего вкусненького приготовила! Кто ж сманил? Куда? Заплутает, говорит, в незнакомой местности-то! А то, глядишь, и с плохими людьми свяжется, в Деревяшку ненароком забредет. Помочь гостю-то нашему надо. Если, говорит, от нас ушел, то пусть к своей бабуле, домой к себе, возвращается. Беда, говорит, внучка, будет, плохо ему придется, если на Настоящих Котов, упаси его от этого, наткнется. Да тебе он не сказывал ли, куда направился?» — спрашивает. А сама клюку в одну руку хватает, паука своего любимого в другую и на меня смотрит. Я тоже сдуру пошутить решила, говорю: «Он, бабушка, прозрел свой высокий удел и пошел выполнять свое предназначение». А она как закричит! «Заколдую ему путь! — кричит. — Алеку расскажу! Крысам донесу! А тебя прокляну, если узнаю, что ты ему Заклинательные Стихи читала!» Да что ты, говорю, бабушка, раскипятилась! Стихи я ему читала не Заклинательные, а свои, да и те, говорю, подзабыла. А она все равно рычит: «Дура! Дура ты! Дура ты проклятая! Свои! Свои! Что здесь твое! Все мое! Поэтесса ты несчастная! Беги, кричит, исправляй ошибку, найди его, и домой отправь, а то такой наговор состряпаю — никто не расколдует!» Я говорю, ладно, говорю, ладно, не сердись, постараюсь его найти. Зонтик подхватила и сюда — вас предупредить! Боюсь, рано или поздно старуха сюда тоже явится. Так что торопитесь! Эй, Саша, проснись!
Саша снова спал. А Саня в ответ на ее речь ляпнул:
— Ну если старуха сюда явится, то мне чего тут делать? Хм, мои функции в таком случае здесь никому не нужны.
— Ох, Сан, — вздрогнула Эмили, — от твоих шуток оторопь берет.
— А я свои шутки никому не навязываю, — сказал хамовато приятель Саши, — не хочешь — не бери. Давай лучше выпьем.
— Со свиданьицем, — сказала Эмили.
— С досвиданьицем, — ответил Саня. Так, пикируясь, они выпили.
— Постойте, — сказал Борис. Их пикировка, да еще в такой казавшийся ему напряженным момент, выглядела странной и нелепой, да и Эмили, певшей про утро туманное, так не шла роль выпивохи, тем более, что она-то бежала их предупредить, а теперь с Саней пьет; впрочем, может, все они такие, ведь Саша тоже его сюда звал, а теперь вот напился и опять заснул.
— Да мы и так никуда не идем, чего нам стоять? — сказал, прищуривая глазки, балагур.
— Но я-то хочу идти!
— А кто тебя держит?
— Эмили, — обратился тогда Борис к своей визави дрогнувшим голосом и серьезно так, чтобы пронять, потому что показалось ему еще с утра, что она, как и он, относится ко всему непросто, не только шутки для, — ну скажи ты им, чтоб они были серьезнее. Я ведь не для себя… Я понимаю, что они стесняются, что не могут провести меня к Мудрецу, я догадался и о том, что они и не знают никого, кто мог бы это сделать…Но, может, приметы какие есть? Чего ж так, без дела сидеть! Я бы и по приметам добрался. Только топографию вашего царства-государства объясните.
— Да ты все равно не разберешься! — воскликнул Саня. — Сумеешь ли ты пересечь Огненную Пустыню Духа и не утонуть в Потоки Сознания, не сверзнуться с Вершины Наглости и по Наклонной Плоскости не скатиться в Пучину Разврата? Пробраться Каменными Джунглями? Обойти Лес Невежества и не свернуть на Кривую Дорожку, да к тому же не утонуть в Трясине Лжи? Не попасть в Психологический Тупик? И переплыть Океан Страстей 0Отбиться от Бумажных Тигров, миновать Рождественских Гусей, а самое главное — не поддаться Змею-Искусителю? Чтоб не покусал тебя Зеленый Змий и не источил Червь Сомнения… Не поддела на рога Сидорова Коза… А ведь еще надо перейти границу Дозволенного, разрушить все встречные Воздушные Замки и выйти на Правильную Дорогу, которая мимо Кладбища Надежд, минуя Гнездо Порока и огибая Провалы Памяти, приведет тебя на Нравственную Высоту, с которой ты увидишь Поле Деятельности, а на нем бьющий Источник Вдохновения. Напившись из него, ты должен найти Пуп Земли и Точку Опоры, и только после этого, не останавливаясь в Теплом Местечке, которое всегда может обратиться в Грязную Дыру, ты удостоишься лицезреть Мудреца. Понял, сколько трудностей?..
— Это в самом деле так? — спросил оторопевший Борис у Эмили. — Или это шутка?
— Да уж какие там шутки! — ответил вместо нее проснувшийся вдруг Саша. — То есть все, что говорил этот шут, — это вранье, но, подумай сам, если б было легко добраться, неужели бы мы ни разу не попробовали?
И тут Борис увидел, как из-за столика котов-джентльменов, неторопливо попивавших молоко, поднялся кот с залихватски закрученными усами и двинулся к ним. Эмили меж тем, с выражением чудной задумчивости, с каким она пела песню, произнесла тихо, но отчетливо выговаривая каждое слово, и фраза ее прозвучала веско и серьезно:
— Я никогда не устану поражаться, что существуют на свете мужчины, которые боятся риска, причем настолько, что даже другому человеку не дают возможности рискнуть.
— Конечно! — как о чем-то давно решенном, воскликнул Саня. — Риск — благородное дело. Это мы знаем. Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…Как же, как же!.. Если Саша рискнет, то и я не струшу.
И в этот момент, подкручивая усы лапой в черной перчатке, над их столиком склонился кот, опять показавшийся Борису удивительно знакомым. Кот обращался к Сане, но почему-то в свою очередь внимательно вглядывался в Бориса.
— Позвольте дослушать это замечательное стихотворение, — сказал кот, — потому что мне кажется, любезнейший, что вы не свои слова сказали, а произнесли именно стихотворные строки. И они меня поразили. Кому как не мне знать про упоение в бою и про то, как себя чувствуешь на краю мрачной бездны, скользя ночью по карнизу крыши. Прошу вас!
— А если я не помню, — огрызнулся Саня, и добавил, обращаясь к остальным за поддержкой. — И вообще, чур меня, чур, нечистая сила! Ха-ха!
— Полноте, милейший, — сказал кот, опираясь правой лапой о стол, — я не люблю пустячных слов.
Просто я прошу вас и жду. Мой друг, он суров, он был против того, чтоб я к вам подходил, такое у него неверие в человеческую природу, но у меня есть причины сомневаться в его огульном приговоре. К тому же любовь к стихам и ко всему прекрасному, — он поклонился Эмили, — ведет меня как магнит железо.
Эмили вздрогнула и смотрела, расцветая на глазах, на подошедшего кота. Она даже невольно волосы свои попыталась привести в порядок, и позу невольно приняла более соблазнительную. И Борис тут заметил, что обнаженные по локоть ее руки и впрямь словно пуховые, а в тонких жилках, как эфир, струится кровь, а между роз ее щек, меж жемчужных, или, по-старинному, перловых зубов усмехается любовь, любопытство, кокетство и восхищение усатым котом. Это и кот заметил, подмигнул ей и спросил:
— Что уставилась на меня, милочка? Понравился или видела где?
— Понравился, — тихо произнесла красотка, не стесняясь, — я люблю все подлинное.
Кот подкрутил усики, а Борис почувствовал, что с этим соперником ему не совладать, но странно — и он испытывал восхищение, даже чуточку преклонение перед пришельцем, а вовсе не раздражение и неприязнь, несмотря на мгновенно затерзавшую грудь ревность. Ему тоже захотелось понравиться этому коту, настолько мужественным, ловкими обаятельным тот выглядел.
— Не буду скромничать, милочка, — сказал кот. — Хотя, как говорил восточный мудрец, казаться — труднее, чем быть, я имею в виду, быть подлинным, ибо казаться — это попытка выйти за пределы своей природы. И все же вернемся к стихам. Кто их сможет прочесть?
— Да, пожалуй, я, — ответил Борис, по-детски желая угодить коту.
И он прочитал:
— Божественно! — воскликнул кот. — Это слова подлинного Александра, настоящего, а не Саши и не Шурика.
— Царя? — выдохнула вопросительно Эмили.
— Я же сказал. Настоящего Александра. Поэта. Цари приходят и уходят, все изменчиво в этом мире, остается одна поэзия. Я сам не раз, — говорил кот, — гоним судьбой враждебной, бичом ее пробитый до костей, спасался в край поэзии волшебной; искал в толпе неведомых путей, тайком пробирался на холм, где муз вдали гремела лира и отсиживался там, пока меня искали; помалу в грудь вливалась сладость мира, и, как роса от солнечных лучей, в очах моих слез иссыхал ручей. Уходят предатели, вруны, говоруны, Алеки и Шурики, остается Александр.
— И уж, конечно, не Саня, — снова хамовато буркнул Саня.
— Да уж, конечно, — ответил кот. — Впрочем, спасибо за стихи. Давно я не получал такого наслаждения, — тут он глянул на бледного Бориса, смотревшего во все глаза на Эмили, смотревшую во все глаза на него, наклонился к Борису и шепнул: — Не бойся, она уже любит тебя. А полюбит еще больше. Только она еще этого сама не подозревает. И я тебе не соперник.
Но Борис ревновал, все равно ревновал, и к Котам еще больше, чем к Саше и Сане. И влюблялся все сильнее.
Кот тем временем поклонился всем присутствующим, положил лапу на плечо задремывающего все время Саши и сказал:
— А вам, рыцарь, я бы советовал проснуться. Скоро могут от вас потребоваться славные дела. Да и на вас я бы крест не поставил, все же вы человек, а не крыс, — обратился он и к Сане.
И пока Саша тряс головой, отгоняя сон, обиженно сопел Саня, Эмили восхищенно смотрела вслед отходившему от их столика, радуясь такому знакомству, кот, мягко ступая по полу лапами, обутыми в красные полусапожки, вернулся к своему столику, что-то сказал своему приятелю, который сверкнул на них зелено-желтым глазом через плечо, и принялся опять за свое молоко.
— Во придуривается, — неуверенно сказал Саня.
— Заткнись, болван, — тихим голосом рявкнул Саша. — С детства ума не было, и потом не нажил. Ты что, не понял, кто это? Удалось бы только вступить с ним в контакт. Может, он посоветовал бы, кто прочтет Борису Заклинательную Песню и проведет к Мудрецу. Не зря я так рассчитывал на Деревяшку. Дерево еще прорастет, вот увидите!
— Да, без Заклинательной Песни и без Мудреца нам никак, — согласился немедленно Саня. — Это необходимые условия.
Эмили молчала. А Борис смотрел на них, слушал, а сам вспоминал, ворочая в голове то те, то эти случаи из своей жизни, но ни один не подходил. И вдруг вспомнил.
…Примерно года три назад, не у бабушки Насти, а у себя дома, сидел Борис и читал «Дубровского», по школьной программе было надо, читал то место, где кузнец Архип спасает кота, примостившегося на крыше горящего дома. Как вдруг раздался звонок в дверь, он открыл и никого не увидел, только донесся откуда-то жалобный мяв. Выбежала мама, и вдруг внизу, у двери, они увидели пушистого черного котенка с белыми лапками, белым пятном на мордочке и, как они потом разглядели, белой манишкой на грудке. Вокруг шеи котенка была повязан бант, а за бант засунута записка: «Меня зовут Степа, Степан Аркадьевич. Я к вам пришел навеки поселиться». Выяснилось, что котенок этот — подарок маминой приятельницы, любившей пошутить (сама она пряталась этажом выше, оставив котенка перед их дверью). И котенок Степа стал у них жить. Был он веселый и драчливый. Гонялся за бумажкой, ловил мух и прятался за занавеску. Это развлечение он особенно любил. Подлезет за занавеску и мяучит, чтоб его искали, ходили и приговаривали: «Где же это Степа? Куда это Степка спрятался?» А пушистый хвост торчит из-за занавески и шевелится, и дергается — и вдруг: фр-р-р! — выпрыгивает из-за занавески котяра, наскакивает на приблизившуюся, ищущую его руку, но не царапает, не кусает, отскакивает, довольный и шумный, и начинает носиться по комнате. Любил подкрадываться, если с ним играли, постукивали рукой по стене или по полу; крадется, глаза блестят, хвост по полу так и бьет, внезапный прыжок, и висит на руке, но и Јпять не царапает, не кусает. Хотя и это умел делать неплохо. Однажды сосед, полный, очкастый и благополучный, вылитый Алек, сообразил неожиданно Борис, затеял не то ударить, не то отпихнуть, не то снисходительно потрепать по шерсти гулявшего во дворе Степку. Но Степка тут ко всеобщему изумлению с шипом впился в эту руку, укусил, да еще всеми когтями по руке прошелся — и был таков. Сосед злился, пошел в поликлинику на травмопункт, там ему прописали прогревания, куда он больше месяца и ходил… Зато когда всей семьей они гуляли на даче по лесу, Степа ходил с ними, и ходил, как собака, вдоль тропки, то забегая вперед, то возвращаясь неожиданно, словно охранял. Настоящий «кот в сапогах», преданный хозяину. Любимый был кот. И вот несколько месяцев назад исчез. Соседи говорили, что видели, как ранним утром подманили его на запах валерьянки кошатники, поймали и увезли, а там уж известное дело — или усыпили, или убили. Всем был хорош кот, а валерьянку любил, как алкоголик водку. Она-то Степку и погубила. Борис очень переживал его гибель, а сейчас вот снова встретил его, да в каком причудливом обличье, и совершенно черного, только, конечно, выражение своей лукавой морды изменить он не мог.
«Значит, Настоящий Кот, или, по крайней мере, один из них — это мой Степа? — преисполняясь какой-то домашней уверенности, спокойствия и радости, но стараясь не показать виду, что знает кота, подумал Борис. — Вот почему он говорил, что он мне не соперник. Ведь мы друзья. Но как же он уцелел? Как спасся? И как попал сюда? Ничего себе новое знакомство!..»
Впрочем, и вправду новое. Кто бы мог даже предположить, что обычный домашний Степка окажется таким героическим персонажем, да еще в чужой стране, да еще таким знаменитым!
Тем временем за столом продолжалось что-то вроде спора. Борис прислушался. Говорили о его предполагаемом походе к Мудрецу. Говорил Саша:
— Да еще надо, чтоб Заклинательную Песню кто-то ему рассказал. Короче, нужны объективные условия, которых и в самом деле пока нет.
Борис немедленно включился в беседу:
— Но Эмили рассказала мне Заклинательную балладу о рыцарях!
— А, это… — презрительно махнул рукой Саша. — Но это же она сама придумала. Понимаешь, сама! Это все ерунда! Как ни обидно, но нужно еще ждать.
Саша привалился к столу и для убедительности стучал ладонью. На стук подкатил со своей тележкой Шурик и вопросительно на них уставился. Саша недоуменно на него посмотрел мутными все еще глазами, но, тут же спохватившись протянул ему смятую денежную бумажку и попросил сообразить еще закуски. Шурик мигом спрятал бумажку в кулак, потом подмигнул здоровым глазом и, заговорщицки наклонясь к столу, шепнул:
— Нацедите, мужики, мне еще немножко, старикану отнесу, ну, гардеробщику нашему, — и добавил, хихикая, — правду говорят, как ни биться, а быть, что к вечеру напиться.
Он и в самом деле уже едва держался на ногах, и казалось, что если бы не тележка, за которую он ухватился, то давно бы ему лежать на полу. Саня немедленно полез под стол за бутылкой и, оглянувшись («Да никого нет, — сказал Шурик, — лей по-быстрому. Лей, не жалей»), пустил из горлышка зеленоватую струю в стакан Шурика.
— А вот и Милка к нам пожаловала, — воскликнул Саша.
Саня повернулся к ней навстречу:
— А! Красотка Милка! Мое почтение! Вот тебе стул, пока не электрический, и садись. Вот и ладненько. Ну, теперь все хорошие люди в одно место собрались, теперь можно и еще по маленькой выпить…
— Ну здравствуй, Милка, зачем пожаловала? — спросил Саша.
— Налейте-ка и мне тоже, — сказала она вместо ответа (поразительно и тревожно было для Бориса, что она, такая молодая, была более чем на равных с этими взрослыми мужчинами!), присела на стул рядом с Саней и обратилась к Борису: — Бабка злилась, черт знает как, что тебя упустила. Сначала все ворковала: «Где же мой сладенький? Куда же это он фонарик засунул? В сене, наверно, утопил, негодник! Да что он там копается? Не в паутине же он запутался! Пойди, внученька, поторопи его! Да и за фонариком присмотри, чтоб опять не обронил где по дороге». А когда я сказала, что и след твой простыл, я думала, она треснет от злости. А она ну кричать: «Я и печку уже затопила, и картошку к жаркому почистила, и специи разные, и советы, как себя вести, для моего вкусненького приготовила! Кто ж сманил? Куда? Заплутает, говорит, в незнакомой местности-то! А то, глядишь, и с плохими людьми свяжется, в Деревяшку ненароком забредет. Помочь гостю-то нашему надо. Если, говорит, от нас ушел, то пусть к своей бабуле, домой к себе, возвращается. Беда, говорит, внучка, будет, плохо ему придется, если на Настоящих Котов, упаси его от этого, наткнется. Да тебе он не сказывал ли, куда направился?» — спрашивает. А сама клюку в одну руку хватает, паука своего любимого в другую и на меня смотрит. Я тоже сдуру пошутить решила, говорю: «Он, бабушка, прозрел свой высокий удел и пошел выполнять свое предназначение». А она как закричит! «Заколдую ему путь! — кричит. — Алеку расскажу! Крысам донесу! А тебя прокляну, если узнаю, что ты ему Заклинательные Стихи читала!» Да что ты, говорю, бабушка, раскипятилась! Стихи я ему читала не Заклинательные, а свои, да и те, говорю, подзабыла. А она все равно рычит: «Дура! Дура ты! Дура ты проклятая! Свои! Свои! Что здесь твое! Все мое! Поэтесса ты несчастная! Беги, кричит, исправляй ошибку, найди его, и домой отправь, а то такой наговор состряпаю — никто не расколдует!» Я говорю, ладно, говорю, ладно, не сердись, постараюсь его найти. Зонтик подхватила и сюда — вас предупредить! Боюсь, рано или поздно старуха сюда тоже явится. Так что торопитесь! Эй, Саша, проснись!
Саша снова спал. А Саня в ответ на ее речь ляпнул:
— Ну если старуха сюда явится, то мне чего тут делать? Хм, мои функции в таком случае здесь никому не нужны.
— Ох, Сан, — вздрогнула Эмили, — от твоих шуток оторопь берет.
— А я свои шутки никому не навязываю, — сказал хамовато приятель Саши, — не хочешь — не бери. Давай лучше выпьем.
— Со свиданьицем, — сказала Эмили.
— С досвиданьицем, — ответил Саня. Так, пикируясь, они выпили.
— Постойте, — сказал Борис. Их пикировка, да еще в такой казавшийся ему напряженным момент, выглядела странной и нелепой, да и Эмили, певшей про утро туманное, так не шла роль выпивохи, тем более, что она-то бежала их предупредить, а теперь с Саней пьет; впрочем, может, все они такие, ведь Саша тоже его сюда звал, а теперь вот напился и опять заснул.
— Да мы и так никуда не идем, чего нам стоять? — сказал, прищуривая глазки, балагур.
— Но я-то хочу идти!
— А кто тебя держит?
— Эмили, — обратился тогда Борис к своей визави дрогнувшим голосом и серьезно так, чтобы пронять, потому что показалось ему еще с утра, что она, как и он, относится ко всему непросто, не только шутки для, — ну скажи ты им, чтоб они были серьезнее. Я ведь не для себя… Я понимаю, что они стесняются, что не могут провести меня к Мудрецу, я догадался и о том, что они и не знают никого, кто мог бы это сделать…Но, может, приметы какие есть? Чего ж так, без дела сидеть! Я бы и по приметам добрался. Только топографию вашего царства-государства объясните.
— Да ты все равно не разберешься! — воскликнул Саня. — Сумеешь ли ты пересечь Огненную Пустыню Духа и не утонуть в Потоки Сознания, не сверзнуться с Вершины Наглости и по Наклонной Плоскости не скатиться в Пучину Разврата? Пробраться Каменными Джунглями? Обойти Лес Невежества и не свернуть на Кривую Дорожку, да к тому же не утонуть в Трясине Лжи? Не попасть в Психологический Тупик? И переплыть Океан Страстей 0Отбиться от Бумажных Тигров, миновать Рождественских Гусей, а самое главное — не поддаться Змею-Искусителю? Чтоб не покусал тебя Зеленый Змий и не источил Червь Сомнения… Не поддела на рога Сидорова Коза… А ведь еще надо перейти границу Дозволенного, разрушить все встречные Воздушные Замки и выйти на Правильную Дорогу, которая мимо Кладбища Надежд, минуя Гнездо Порока и огибая Провалы Памяти, приведет тебя на Нравственную Высоту, с которой ты увидишь Поле Деятельности, а на нем бьющий Источник Вдохновения. Напившись из него, ты должен найти Пуп Земли и Точку Опоры, и только после этого, не останавливаясь в Теплом Местечке, которое всегда может обратиться в Грязную Дыру, ты удостоишься лицезреть Мудреца. Понял, сколько трудностей?..
— Это в самом деле так? — спросил оторопевший Борис у Эмили. — Или это шутка?
— Да уж какие там шутки! — ответил вместо нее проснувшийся вдруг Саша. — То есть все, что говорил этот шут, — это вранье, но, подумай сам, если б было легко добраться, неужели бы мы ни разу не попробовали?
И тут Борис увидел, как из-за столика котов-джентльменов, неторопливо попивавших молоко, поднялся кот с залихватски закрученными усами и двинулся к ним. Эмили меж тем, с выражением чудной задумчивости, с каким она пела песню, произнесла тихо, но отчетливо выговаривая каждое слово, и фраза ее прозвучала веско и серьезно:
— Я никогда не устану поражаться, что существуют на свете мужчины, которые боятся риска, причем настолько, что даже другому человеку не дают возможности рискнуть.
— Конечно! — как о чем-то давно решенном, воскликнул Саня. — Риск — благородное дело. Это мы знаем. Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…Как же, как же!.. Если Саша рискнет, то и я не струшу.
И в этот момент, подкручивая усы лапой в черной перчатке, над их столиком склонился кот, опять показавшийся Борису удивительно знакомым. Кот обращался к Сане, но почему-то в свою очередь внимательно вглядывался в Бориса.
— Позвольте дослушать это замечательное стихотворение, — сказал кот, — потому что мне кажется, любезнейший, что вы не свои слова сказали, а произнесли именно стихотворные строки. И они меня поразили. Кому как не мне знать про упоение в бою и про то, как себя чувствуешь на краю мрачной бездны, скользя ночью по карнизу крыши. Прошу вас!
— А если я не помню, — огрызнулся Саня, и добавил, обращаясь к остальным за поддержкой. — И вообще, чур меня, чур, нечистая сила! Ха-ха!
— Полноте, милейший, — сказал кот, опираясь правой лапой о стол, — я не люблю пустячных слов.
Просто я прошу вас и жду. Мой друг, он суров, он был против того, чтоб я к вам подходил, такое у него неверие в человеческую природу, но у меня есть причины сомневаться в его огульном приговоре. К тому же любовь к стихам и ко всему прекрасному, — он поклонился Эмили, — ведет меня как магнит железо.
Эмили вздрогнула и смотрела, расцветая на глазах, на подошедшего кота. Она даже невольно волосы свои попыталась привести в порядок, и позу невольно приняла более соблазнительную. И Борис тут заметил, что обнаженные по локоть ее руки и впрямь словно пуховые, а в тонких жилках, как эфир, струится кровь, а между роз ее щек, меж жемчужных, или, по-старинному, перловых зубов усмехается любовь, любопытство, кокетство и восхищение усатым котом. Это и кот заметил, подмигнул ей и спросил:
— Что уставилась на меня, милочка? Понравился или видела где?
— Понравился, — тихо произнесла красотка, не стесняясь, — я люблю все подлинное.
Кот подкрутил усики, а Борис почувствовал, что с этим соперником ему не совладать, но странно — и он испытывал восхищение, даже чуточку преклонение перед пришельцем, а вовсе не раздражение и неприязнь, несмотря на мгновенно затерзавшую грудь ревность. Ему тоже захотелось понравиться этому коту, настолько мужественным, ловкими обаятельным тот выглядел.
— Не буду скромничать, милочка, — сказал кот. — Хотя, как говорил восточный мудрец, казаться — труднее, чем быть, я имею в виду, быть подлинным, ибо казаться — это попытка выйти за пределы своей природы. И все же вернемся к стихам. Кто их сможет прочесть?
— Да, пожалуй, я, — ответил Борис, по-детски желая угодить коту.
И он прочитал:
Читая стихи, он почувствовал, как его подхватывает вдохновение и воодушевление. Сердце заколотилось. Он жаждал риска.
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог,
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
— Божественно! — воскликнул кот. — Это слова подлинного Александра, настоящего, а не Саши и не Шурика.
— Царя? — выдохнула вопросительно Эмили.
— Я же сказал. Настоящего Александра. Поэта. Цари приходят и уходят, все изменчиво в этом мире, остается одна поэзия. Я сам не раз, — говорил кот, — гоним судьбой враждебной, бичом ее пробитый до костей, спасался в край поэзии волшебной; искал в толпе неведомых путей, тайком пробирался на холм, где муз вдали гремела лира и отсиживался там, пока меня искали; помалу в грудь вливалась сладость мира, и, как роса от солнечных лучей, в очах моих слез иссыхал ручей. Уходят предатели, вруны, говоруны, Алеки и Шурики, остается Александр.
— И уж, конечно, не Саня, — снова хамовато буркнул Саня.
— Да уж, конечно, — ответил кот. — Впрочем, спасибо за стихи. Давно я не получал такого наслаждения, — тут он глянул на бледного Бориса, смотревшего во все глаза на Эмили, смотревшую во все глаза на него, наклонился к Борису и шепнул: — Не бойся, она уже любит тебя. А полюбит еще больше. Только она еще этого сама не подозревает. И я тебе не соперник.
Но Борис ревновал, все равно ревновал, и к Котам еще больше, чем к Саше и Сане. И влюблялся все сильнее.
Кот тем временем поклонился всем присутствующим, положил лапу на плечо задремывающего все время Саши и сказал:
— А вам, рыцарь, я бы советовал проснуться. Скоро могут от вас потребоваться славные дела. Да и на вас я бы крест не поставил, все же вы человек, а не крыс, — обратился он и к Сане.
И пока Саша тряс головой, отгоняя сон, обиженно сопел Саня, Эмили восхищенно смотрела вслед отходившему от их столика, радуясь такому знакомству, кот, мягко ступая по полу лапами, обутыми в красные полусапожки, вернулся к своему столику, что-то сказал своему приятелю, который сверкнул на них зелено-желтым глазом через плечо, и принялся опять за свое молоко.
— Во придуривается, — неуверенно сказал Саня.
— Заткнись, болван, — тихим голосом рявкнул Саша. — С детства ума не было, и потом не нажил. Ты что, не понял, кто это? Удалось бы только вступить с ним в контакт. Может, он посоветовал бы, кто прочтет Борису Заклинательную Песню и проведет к Мудрецу. Не зря я так рассчитывал на Деревяшку. Дерево еще прорастет, вот увидите!
— Да, без Заклинательной Песни и без Мудреца нам никак, — согласился немедленно Саня. — Это необходимые условия.
Эмили молчала. А Борис смотрел на них, слушал, а сам вспоминал, ворочая в голове то те, то эти случаи из своей жизни, но ни один не подходил. И вдруг вспомнил.
…Примерно года три назад, не у бабушки Насти, а у себя дома, сидел Борис и читал «Дубровского», по школьной программе было надо, читал то место, где кузнец Архип спасает кота, примостившегося на крыше горящего дома. Как вдруг раздался звонок в дверь, он открыл и никого не увидел, только донесся откуда-то жалобный мяв. Выбежала мама, и вдруг внизу, у двери, они увидели пушистого черного котенка с белыми лапками, белым пятном на мордочке и, как они потом разглядели, белой манишкой на грудке. Вокруг шеи котенка была повязан бант, а за бант засунута записка: «Меня зовут Степа, Степан Аркадьевич. Я к вам пришел навеки поселиться». Выяснилось, что котенок этот — подарок маминой приятельницы, любившей пошутить (сама она пряталась этажом выше, оставив котенка перед их дверью). И котенок Степа стал у них жить. Был он веселый и драчливый. Гонялся за бумажкой, ловил мух и прятался за занавеску. Это развлечение он особенно любил. Подлезет за занавеску и мяучит, чтоб его искали, ходили и приговаривали: «Где же это Степа? Куда это Степка спрятался?» А пушистый хвост торчит из-за занавески и шевелится, и дергается — и вдруг: фр-р-р! — выпрыгивает из-за занавески котяра, наскакивает на приблизившуюся, ищущую его руку, но не царапает, не кусает, отскакивает, довольный и шумный, и начинает носиться по комнате. Любил подкрадываться, если с ним играли, постукивали рукой по стене или по полу; крадется, глаза блестят, хвост по полу так и бьет, внезапный прыжок, и висит на руке, но и Јпять не царапает, не кусает. Хотя и это умел делать неплохо. Однажды сосед, полный, очкастый и благополучный, вылитый Алек, сообразил неожиданно Борис, затеял не то ударить, не то отпихнуть, не то снисходительно потрепать по шерсти гулявшего во дворе Степку. Но Степка тут ко всеобщему изумлению с шипом впился в эту руку, укусил, да еще всеми когтями по руке прошелся — и был таков. Сосед злился, пошел в поликлинику на травмопункт, там ему прописали прогревания, куда он больше месяца и ходил… Зато когда всей семьей они гуляли на даче по лесу, Степа ходил с ними, и ходил, как собака, вдоль тропки, то забегая вперед, то возвращаясь неожиданно, словно охранял. Настоящий «кот в сапогах», преданный хозяину. Любимый был кот. И вот несколько месяцев назад исчез. Соседи говорили, что видели, как ранним утром подманили его на запах валерьянки кошатники, поймали и увезли, а там уж известное дело — или усыпили, или убили. Всем был хорош кот, а валерьянку любил, как алкоголик водку. Она-то Степку и погубила. Борис очень переживал его гибель, а сейчас вот снова встретил его, да в каком причудливом обличье, и совершенно черного, только, конечно, выражение своей лукавой морды изменить он не мог.
«Значит, Настоящий Кот, или, по крайней мере, один из них — это мой Степа? — преисполняясь какой-то домашней уверенности, спокойствия и радости, но стараясь не показать виду, что знает кота, подумал Борис. — Вот почему он говорил, что он мне не соперник. Ведь мы друзья. Но как же он уцелел? Как спасся? И как попал сюда? Ничего себе новое знакомство!..»
Впрочем, и вправду новое. Кто бы мог даже предположить, что обычный домашний Степка окажется таким героическим персонажем, да еще в чужой стране, да еще таким знаменитым!
Тем временем за столом продолжалось что-то вроде спора. Борис прислушался. Говорили о его предполагаемом походе к Мудрецу. Говорил Саша:
— Да еще надо, чтоб Заклинательную Песню кто-то ему рассказал. Короче, нужны объективные условия, которых и в самом деле пока нет.
Борис немедленно включился в беседу:
— Но Эмили рассказала мне Заклинательную балладу о рыцарях!
— А, это… — презрительно махнул рукой Саша. — Но это же она сама придумала. Понимаешь, сама! Это все ерунда! Как ни обидно, но нужно еще ждать.
Саша привалился к столу и для убедительности стучал ладонью. На стук подкатил со своей тележкой Шурик и вопросительно на них уставился. Саша недоуменно на него посмотрел мутными все еще глазами, но, тут же спохватившись протянул ему смятую денежную бумажку и попросил сообразить еще закуски. Шурик мигом спрятал бумажку в кулак, потом подмигнул здоровым глазом и, заговорщицки наклонясь к столу, шепнул:
— Нацедите, мужики, мне еще немножко, старикану отнесу, ну, гардеробщику нашему, — и добавил, хихикая, — правду говорят, как ни биться, а быть, что к вечеру напиться.
Он и в самом деле уже едва держался на ногах, и казалось, что если бы не тележка, за которую он ухватился, то давно бы ему лежать на полу. Саня немедленно полез под стол за бутылкой и, оглянувшись («Да никого нет, — сказал Шурик, — лей по-быстрому. Лей, не жалей»), пустил из горлышка зеленоватую струю в стакан Шурика.