Страница:
Старик не знал, что Тимофей Игнатьевич тоже маялся, не зная, как поступить. «Общественница» бельишко не развешивает, значит зловредная девка-потаскуха на хуторе не появилась. Да и вообще там странное безлюдье. В бинокль отлично видны хаты, надворные постройки, плодовые деревья и — все. Ни одного человека! Не сидит на пеньке бабка Ефросинья, не хромает по своему подворью инвалидка Настасья.
Дядя Федор с сыном уехали рыбачить — участковый видел, как грузили в лодку бреденек, сетку, удочки, как укладывали под скамьи нехитрый скарб и припасы. Обычное дело — рыбалка, не подсудное, вполне законное. Ежели бы не девка с парнем, которые прячутся в плавнях. Вдруг старик с сыном отправились к ним?
И еще одно беспокоило участкового — полученный приказ от московского майора: сидеть и не высовываться! Пусть бандиты-налетчики, невесть откуда появившиеся, перещелкают все население хутора — не вмешиваться. А вот когда закончат злодейство и поедут на «Большую землю», задержать. Без шума и без выстрелов. Пошарить в карманах и вещицах задержанных, все найденное — майору на стол!
Прежде всего, почему на выполнение такого ответственного задания послали не сотрудника госбезопасности и не опытного сыскаря — задрипанного предпенсионера в лейтенантском звании? Уж не таится ли в этом непонятном доверии зубастая щучка? Лейтенант не знал, что его переживания будто скопированы с тягостных мыслей майора Паршина. И тот и другой подозревают, что их примитивно подставили, что когда минует необходимость — уберут.
Потом — непонятно, почему вначале не вмешиваться, а после — арестовывать? И как можно без применения оружия задержать вооруженных бандюг? И еще — когда преступники поубивают баб и старика, пограбят их дома, отобрать у них награбленное и представить майору. Для чего? Не проще ли не допустить кровопролития?
Раздумывал, прикидывал участковый до головной и почему-то зубной боли. В конце концов, пришел к заключению, свойственному служакам. Начальству видней, у него звезды на погонах размером и количеством побольше, чин — повыше.
Поэтому он не взволновался, увидев, как в хутор вошли двое мужиков: один — толстяк, второй — юркий и, похоже, вреднющий. Удивило другое — не забегала по двору любопытная инвалидка, не выползла из своей хатенки старуха. Что же они оглохли и ослепли? Все женщины страдают любопытством, хуторские — вдвойне. А тут — полное равнодушие. Как бы оно, это непонятное равнодушие хуторян не вышло боком начальнику оперативной группы!
Но, выполняя полученный приказ, Тимофей Игнатьевич сам с места не сдвинулся и своих ребят притормозил…
Всего этого дядя Федор, конечно, не знал, даже не догадывался, но тревожное чувство, будто застарелый ревматизм, измучило его. Вторую ночь без сна прокрутился на жесткой земле, а поутру решился.
— Вот што, девонька, надо мне до дому смотаться. Погляжу, што там происходит, все ли ладно, к вечеру возвернусь… Не скучай, милая, ушки да жаренной рыбешки тебе хватит, почитай книжицу, скупайся. Не бойся, никто на островок не заглянет, те, кто знали о нем, давно похоронены. Один я подзадержался.
Оставаться одной Людмиле явно не хотелось, пока рядом был Валерка, а потом — старик, страх отступал, прятался. В одиночестве он обязательно расправит шуршащие крылышки, примется нашептывать, кружить голову. Каждая камышинка покажется бандитским ножом, каждое искривленное деревке — подползающим убийцей.
— Не оставляйте меня, дедушка, — умоляюще, по девчоночьи, сложила она пухлые ручки. — Ну, что там может произойти в вашей… хатенке, — едва не сказала «хибаре», во время спохватилась, не стоит обижать единственного защитника. — Или давайте с"ездим вместе…
— Ополоумела девка! — не на шутку осерчал старик. — Схватят тебя — што скажу племяшам? Нет уж, посиди до вечера на островке.
Новожилова была вынуждена согласиться. Не вступать же в спор со стариком? Разобидится — вообще бросит ее в плавнях на произвол судьбы, на с"едение комарам и мошке.
Стараясь не показать бессильной ярости, вынужденно улыбнулась. Так и быть, пусть вредный дедок навестит свою лачугу, побалдеет в привычной обстановке. Она же — не зверь, понимает стариковскую прихоть.
Подгребая к импровизированной пристани, устроенной им в двухстах шагах от хаты, дядя Федор успокоился, с сожалением вспоминал гневные слова, которыми он забросал бедную девочку. Конечное дело, надо бы провести на острове еще хотя бы денек, может — два, дождаться, когда она придет в норму, перестанет страшиться невесть каких опасностей. Зря поторопился, поддался непонятному чувству тревоги.
Занятый покаянными мыслями, дядя Федор не заметил царящей в хуторе тишины, не обратил внимание на то, что его, как обычно, не встречает с ведерком в руке инвалидка, не сидит посредине своего двора древняя бабка.
Весла и вещи оставил в лодчонке — дело ли таскать их туда-сюда? Захватил с собой только ведерко с уловом — одарить бедную горбунью, выделить пару окуньков бабке, остальное выпотрошить и завялить. И без того небогатый улов пришлось «пощипать», оставив лобрую половину Людке, а в погребе рыбный запас катастрофически уменьшается — то Пантюша прикладывает к нему руки, то Димка.
Занятый хозяйственными раздумьями, дядя Федор, тем не менее, машинально отметил странную атмосферу вокруг себя. Наконец-то, его удивило отсутствие соседок. Да и на собственном подворье не все ладно — калитка, которую он уезжая старательно притворил и привязал проволокой, настежь распахнута, дверь в хату приотворена.
Нет, не зря измучила его тревога — что-то все же случилось!
Долго не решался старый рыбак перешагнуть порог собственного жилья, ходил вокруг, подбирая разбросанные кем-то полешки, аккуратно укладывая их в поленницу, повесил на крюк под навесом валяющийся на земле моток толстой бечевы. Заглянул в кухонное оконце, но задернутые занавески не позволили увидеть, что делается в помещении.
Наконец, решился. Осторожно открыл заскрипевшую дверь, вошел в сени. Ничего не произошло. Прислушался — в доме стоит тишина. А чего, спрашивается, ему бояться в собственной хате? Для храбрости громко потоптался и шагнул в горницу.
Сильный удар чем-то тяжелым по голове свалил старика на пол. Очнулся он привязанным к поставленному посредине горницы массивному стулу — не шевельнуть ни ногой, ни рукой. Напротив сидит толстяк, пытливо разглядывает старого рыбака. За спиной толстяка — невзрачный мужичонка с пистолетом в руке.
Странно, ствол оружия направлен не на связанного пленника — на толстяка.
— Давай, мышинный туз, базарь. Только не путай ромсы, не вешай на уши лапшу. Мигом замочу.
Голова дяди Федора раскалывается на куски, в глазах прыгают мелкие черные бесенята. Что же получается — два пленника: один — привязанный к стулу, на второго направлен пистолет?
Чегодина мучила горькая досада. Надо же так опростоволоситься! Когда он вместе с Меченным, дружески беседуя, подходили к хутору, представитель Николаева, будто ненароком, осведомился.
— Оружие, мент, имеешь или прикажещь мне отдуваться?
— Как это «отдуваться»? Неужто думаешь, что нам окажут сопротивление? Кто — две слабосильные женщины? Старика на хуторе нет, сыскарей Зуб и Хитрый повяжут…
Меченный злобно оскаблился, глаза с"узились.
— Или сам покажешь пушку, или обшмонаю!
Пришлось показать свой «макаров». Бандит осмотрел его, проверил обойму и сунул себе в карман…
Вот и сиди теперь против связанного старика, ощущая направленный в затылок ствол собственного пистолета.
— Долго ожидать, сявка дранная! — прикрикнул Меченный, больно подтолкнув стволом частного детектива. — Базарь с дедом, а я послушаю. У вас, у ментов, здорово это получается — допрашивать. Вот и покажи ментовское умение.
Несмотря на непростую обстановку — раздраженный бандит в любой момент может прикончить обоих: и «следователя» и «подследственного» — Чегодин не удержался от улыбки. Наивность, граничащая с откровенной глупостью. Почему Меченный не пускает в ход излюбленное средство — пытки? Боится? А чего он должен бояться, когда вокруг нет ни сыщиков, ни омоновцев, а какие-то десантники, наверняка, уже ликвидированы Зубом и Хитрым?
Приходится изображать следователя.
— Федор… простите, как вас по батюшке?
— Пантелеймонович, — угрюмо отрекомендовался старик. — Все кличут дядей Федором. Которые — честные. Как злыдни — не ведаю.
Меченный лениво подошел к связанному пленнику и неожиданно тычком ударил в лицо. Так же лениво вернулся на свое место за спиной Чегодина. Из разбитого носа старого рыбака закапала кровь.
— Если ты будешь бить — сам допрашивай, — поднялся со стула Виктор. — Зачем я тогда нужен? Вот скажу Сергею Степановичу — он тебе выдаст…
— Сидеть! — больно ткнул бандит дулом пистолета под ребра. — Господу Богу скажешь, а не Николаеву, сявка дерьмовая! Веди допрос, падла, пока я добрый!
И снова, уже сильней, приложился стволом.
Безоружному схватиться с настороженным вооруженным — нечего и думать. Даже такому натренированному самбисту, каким друзья считали Чегодина. Надо терпеливо ожидать удобного момента, когда пистолет «взглянет» в лругую сторону. Выхватить из-под себя стул и оглушить «конвоира». Виктор напряг и отпустил мускулы, будто проверил их готовность.
Но Меченный был на чеку. Будто подслушал планы сыскаря. Снова больно ткнул стволом.
— Федор Пантелеймонович, ничего плохого мы вам не сделаем, — за спиной — насмешливое гмыканье. — Ответите на наши вопросы — развяжем и уйдем. Нам необходимы некоторые сведения о вашей постоялице, той, которую привез племянник. И об ее спутнике.
Старик молчал. Из носа продолжали течь кровь — тонкая струйка пересекла губы, окаймила шрам на подбородке. На лбу выступила обильная испарина, глаза закатились.
— Он потерял сознание, — Чегодин повернул голову, ладонью отстранил направленный на него ствол пистолета. — Думаю, сердечный приступ. Надо развязать, перенести на постель…
— На кладбище, а не на постель! — заорал Меченный. На губах вспухли пузыри пены. — Придуряется, хвост собачий, на понт берет, дерьмо в штанах. Я ему сейчас окажу «скорую помощь», вонючему артисту!
Выбора не было — приходилось рисковать. Чегодин прыгнул в сторону, схватил стул. Выстрел. Пуля пролетела в каком-нибудь сантиметре от плеча. От брошенного стула убийца легко уклонился. С медлительностью садиста поднял пистолет, прицелился вначале в голову, потом перевел ствол на грудь, живот. По лицу распозлась зловещая улыбка.
— Богу помолился, сыскарь? Сейчас предстанешь…
Но вторично выстрелить он не успел — в горницу ворвался… Вертаев, взмахнул рукой с зажатым в ней ножом. Лезвие легко вошло в грудь убийцы. Меченный кулем свалился на пол.
Удивляться неожиданному появлению приговоренного к смерти помощнику нет времени. Вместе развязали старика, перенесли на кровать. В хате не оказалось ни валидола, ни других сердечных лекарств, пришлось ограничиться мокрой тряпицей, положенной на грудь.
— Федор Пантелеймонович, очнитесь, — глупо уговаривал больного Виктор, будто его просьба способна заменить валидол.
Глаза старого рыбака открылись, в них мелькнула искра насмешки. Дескать, рано хороните казака.
— В… шкафчике… на кухне…
Семен опередил частного детектива, через считанные секунды притащил флакончик корвалола. Шевеля губами, отсчитал положенное количество капель.
— Стоять! Не шевелиться!
На детектива и его помощника направлены два пистолета: Димкин и Юркин.
— Бросьте играть в казаки-разбойники, парни, — раздосадовано отмахнулся Чегодин, поднося к губам старика чашку с лекарством. — Врач есть поблизости?
Озадаченные десантники переглянулись, но оружие не убрали. Димка заглянул за спину тоже склонившегося к больному Вертаева.
— Дядя?… Что с ним? Пытали?
Семен молча кивнул на труп Меченного.
— Отпытался, нехристь, сейчас отчитывается на небесах…
— Племяш? — пришел в себя старый рыбак. — Во время пожаловал… Погляди, как там суседки…
— Нет соседок, дядя, отошли. Старуха исчезла — наверно утопили — инвалидка лежит мертвая…
Из глаз старика потекли крупные слезы, он стыдливо отвернулся. Всхлипнул.
— Нехай похоронят… Вреднючие были бабенки, но сколь годков прожили бок о бок… Чую, скоро повстречаемся… Племяш, поезжай на остров, вызволи девоньку, плохо ей там одной… Слухай, подскажу, как найти…
30
Дядя Федор с сыном уехали рыбачить — участковый видел, как грузили в лодку бреденек, сетку, удочки, как укладывали под скамьи нехитрый скарб и припасы. Обычное дело — рыбалка, не подсудное, вполне законное. Ежели бы не девка с парнем, которые прячутся в плавнях. Вдруг старик с сыном отправились к ним?
И еще одно беспокоило участкового — полученный приказ от московского майора: сидеть и не высовываться! Пусть бандиты-налетчики, невесть откуда появившиеся, перещелкают все население хутора — не вмешиваться. А вот когда закончат злодейство и поедут на «Большую землю», задержать. Без шума и без выстрелов. Пошарить в карманах и вещицах задержанных, все найденное — майору на стол!
Прежде всего, почему на выполнение такого ответственного задания послали не сотрудника госбезопасности и не опытного сыскаря — задрипанного предпенсионера в лейтенантском звании? Уж не таится ли в этом непонятном доверии зубастая щучка? Лейтенант не знал, что его переживания будто скопированы с тягостных мыслей майора Паршина. И тот и другой подозревают, что их примитивно подставили, что когда минует необходимость — уберут.
Потом — непонятно, почему вначале не вмешиваться, а после — арестовывать? И как можно без применения оружия задержать вооруженных бандюг? И еще — когда преступники поубивают баб и старика, пограбят их дома, отобрать у них награбленное и представить майору. Для чего? Не проще ли не допустить кровопролития?
Раздумывал, прикидывал участковый до головной и почему-то зубной боли. В конце концов, пришел к заключению, свойственному служакам. Начальству видней, у него звезды на погонах размером и количеством побольше, чин — повыше.
Поэтому он не взволновался, увидев, как в хутор вошли двое мужиков: один — толстяк, второй — юркий и, похоже, вреднющий. Удивило другое — не забегала по двору любопытная инвалидка, не выползла из своей хатенки старуха. Что же они оглохли и ослепли? Все женщины страдают любопытством, хуторские — вдвойне. А тут — полное равнодушие. Как бы оно, это непонятное равнодушие хуторян не вышло боком начальнику оперативной группы!
Но, выполняя полученный приказ, Тимофей Игнатьевич сам с места не сдвинулся и своих ребят притормозил…
Всего этого дядя Федор, конечно, не знал, даже не догадывался, но тревожное чувство, будто застарелый ревматизм, измучило его. Вторую ночь без сна прокрутился на жесткой земле, а поутру решился.
— Вот што, девонька, надо мне до дому смотаться. Погляжу, што там происходит, все ли ладно, к вечеру возвернусь… Не скучай, милая, ушки да жаренной рыбешки тебе хватит, почитай книжицу, скупайся. Не бойся, никто на островок не заглянет, те, кто знали о нем, давно похоронены. Один я подзадержался.
Оставаться одной Людмиле явно не хотелось, пока рядом был Валерка, а потом — старик, страх отступал, прятался. В одиночестве он обязательно расправит шуршащие крылышки, примется нашептывать, кружить голову. Каждая камышинка покажется бандитским ножом, каждое искривленное деревке — подползающим убийцей.
— Не оставляйте меня, дедушка, — умоляюще, по девчоночьи, сложила она пухлые ручки. — Ну, что там может произойти в вашей… хатенке, — едва не сказала «хибаре», во время спохватилась, не стоит обижать единственного защитника. — Или давайте с"ездим вместе…
— Ополоумела девка! — не на шутку осерчал старик. — Схватят тебя — што скажу племяшам? Нет уж, посиди до вечера на островке.
Новожилова была вынуждена согласиться. Не вступать же в спор со стариком? Разобидится — вообще бросит ее в плавнях на произвол судьбы, на с"едение комарам и мошке.
Стараясь не показать бессильной ярости, вынужденно улыбнулась. Так и быть, пусть вредный дедок навестит свою лачугу, побалдеет в привычной обстановке. Она же — не зверь, понимает стариковскую прихоть.
Подгребая к импровизированной пристани, устроенной им в двухстах шагах от хаты, дядя Федор успокоился, с сожалением вспоминал гневные слова, которыми он забросал бедную девочку. Конечное дело, надо бы провести на острове еще хотя бы денек, может — два, дождаться, когда она придет в норму, перестанет страшиться невесть каких опасностей. Зря поторопился, поддался непонятному чувству тревоги.
Занятый покаянными мыслями, дядя Федор не заметил царящей в хуторе тишины, не обратил внимание на то, что его, как обычно, не встречает с ведерком в руке инвалидка, не сидит посредине своего двора древняя бабка.
Весла и вещи оставил в лодчонке — дело ли таскать их туда-сюда? Захватил с собой только ведерко с уловом — одарить бедную горбунью, выделить пару окуньков бабке, остальное выпотрошить и завялить. И без того небогатый улов пришлось «пощипать», оставив лобрую половину Людке, а в погребе рыбный запас катастрофически уменьшается — то Пантюша прикладывает к нему руки, то Димка.
Занятый хозяйственными раздумьями, дядя Федор, тем не менее, машинально отметил странную атмосферу вокруг себя. Наконец-то, его удивило отсутствие соседок. Да и на собственном подворье не все ладно — калитка, которую он уезжая старательно притворил и привязал проволокой, настежь распахнута, дверь в хату приотворена.
Нет, не зря измучила его тревога — что-то все же случилось!
Долго не решался старый рыбак перешагнуть порог собственного жилья, ходил вокруг, подбирая разбросанные кем-то полешки, аккуратно укладывая их в поленницу, повесил на крюк под навесом валяющийся на земле моток толстой бечевы. Заглянул в кухонное оконце, но задернутые занавески не позволили увидеть, что делается в помещении.
Наконец, решился. Осторожно открыл заскрипевшую дверь, вошел в сени. Ничего не произошло. Прислушался — в доме стоит тишина. А чего, спрашивается, ему бояться в собственной хате? Для храбрости громко потоптался и шагнул в горницу.
Сильный удар чем-то тяжелым по голове свалил старика на пол. Очнулся он привязанным к поставленному посредине горницы массивному стулу — не шевельнуть ни ногой, ни рукой. Напротив сидит толстяк, пытливо разглядывает старого рыбака. За спиной толстяка — невзрачный мужичонка с пистолетом в руке.
Странно, ствол оружия направлен не на связанного пленника — на толстяка.
— Давай, мышинный туз, базарь. Только не путай ромсы, не вешай на уши лапшу. Мигом замочу.
Голова дяди Федора раскалывается на куски, в глазах прыгают мелкие черные бесенята. Что же получается — два пленника: один — привязанный к стулу, на второго направлен пистолет?
Чегодина мучила горькая досада. Надо же так опростоволоситься! Когда он вместе с Меченным, дружески беседуя, подходили к хутору, представитель Николаева, будто ненароком, осведомился.
— Оружие, мент, имеешь или прикажещь мне отдуваться?
— Как это «отдуваться»? Неужто думаешь, что нам окажут сопротивление? Кто — две слабосильные женщины? Старика на хуторе нет, сыскарей Зуб и Хитрый повяжут…
Меченный злобно оскаблился, глаза с"узились.
— Или сам покажешь пушку, или обшмонаю!
Пришлось показать свой «макаров». Бандит осмотрел его, проверил обойму и сунул себе в карман…
Вот и сиди теперь против связанного старика, ощущая направленный в затылок ствол собственного пистолета.
— Долго ожидать, сявка дранная! — прикрикнул Меченный, больно подтолкнув стволом частного детектива. — Базарь с дедом, а я послушаю. У вас, у ментов, здорово это получается — допрашивать. Вот и покажи ментовское умение.
Несмотря на непростую обстановку — раздраженный бандит в любой момент может прикончить обоих: и «следователя» и «подследственного» — Чегодин не удержался от улыбки. Наивность, граничащая с откровенной глупостью. Почему Меченный не пускает в ход излюбленное средство — пытки? Боится? А чего он должен бояться, когда вокруг нет ни сыщиков, ни омоновцев, а какие-то десантники, наверняка, уже ликвидированы Зубом и Хитрым?
Приходится изображать следователя.
— Федор… простите, как вас по батюшке?
— Пантелеймонович, — угрюмо отрекомендовался старик. — Все кличут дядей Федором. Которые — честные. Как злыдни — не ведаю.
Меченный лениво подошел к связанному пленнику и неожиданно тычком ударил в лицо. Так же лениво вернулся на свое место за спиной Чегодина. Из разбитого носа старого рыбака закапала кровь.
— Если ты будешь бить — сам допрашивай, — поднялся со стула Виктор. — Зачем я тогда нужен? Вот скажу Сергею Степановичу — он тебе выдаст…
— Сидеть! — больно ткнул бандит дулом пистолета под ребра. — Господу Богу скажешь, а не Николаеву, сявка дерьмовая! Веди допрос, падла, пока я добрый!
И снова, уже сильней, приложился стволом.
Безоружному схватиться с настороженным вооруженным — нечего и думать. Даже такому натренированному самбисту, каким друзья считали Чегодина. Надо терпеливо ожидать удобного момента, когда пистолет «взглянет» в лругую сторону. Выхватить из-под себя стул и оглушить «конвоира». Виктор напряг и отпустил мускулы, будто проверил их готовность.
Но Меченный был на чеку. Будто подслушал планы сыскаря. Снова больно ткнул стволом.
— Федор Пантелеймонович, ничего плохого мы вам не сделаем, — за спиной — насмешливое гмыканье. — Ответите на наши вопросы — развяжем и уйдем. Нам необходимы некоторые сведения о вашей постоялице, той, которую привез племянник. И об ее спутнике.
Старик молчал. Из носа продолжали течь кровь — тонкая струйка пересекла губы, окаймила шрам на подбородке. На лбу выступила обильная испарина, глаза закатились.
— Он потерял сознание, — Чегодин повернул голову, ладонью отстранил направленный на него ствол пистолета. — Думаю, сердечный приступ. Надо развязать, перенести на постель…
— На кладбище, а не на постель! — заорал Меченный. На губах вспухли пузыри пены. — Придуряется, хвост собачий, на понт берет, дерьмо в штанах. Я ему сейчас окажу «скорую помощь», вонючему артисту!
Выбора не было — приходилось рисковать. Чегодин прыгнул в сторону, схватил стул. Выстрел. Пуля пролетела в каком-нибудь сантиметре от плеча. От брошенного стула убийца легко уклонился. С медлительностью садиста поднял пистолет, прицелился вначале в голову, потом перевел ствол на грудь, живот. По лицу распозлась зловещая улыбка.
— Богу помолился, сыскарь? Сейчас предстанешь…
Но вторично выстрелить он не успел — в горницу ворвался… Вертаев, взмахнул рукой с зажатым в ней ножом. Лезвие легко вошло в грудь убийцы. Меченный кулем свалился на пол.
Удивляться неожиданному появлению приговоренного к смерти помощнику нет времени. Вместе развязали старика, перенесли на кровать. В хате не оказалось ни валидола, ни других сердечных лекарств, пришлось ограничиться мокрой тряпицей, положенной на грудь.
— Федор Пантелеймонович, очнитесь, — глупо уговаривал больного Виктор, будто его просьба способна заменить валидол.
Глаза старого рыбака открылись, в них мелькнула искра насмешки. Дескать, рано хороните казака.
— В… шкафчике… на кухне…
Семен опередил частного детектива, через считанные секунды притащил флакончик корвалола. Шевеля губами, отсчитал положенное количество капель.
— Стоять! Не шевелиться!
На детектива и его помощника направлены два пистолета: Димкин и Юркин.
— Бросьте играть в казаки-разбойники, парни, — раздосадовано отмахнулся Чегодин, поднося к губам старика чашку с лекарством. — Врач есть поблизости?
Озадаченные десантники переглянулись, но оружие не убрали. Димка заглянул за спину тоже склонившегося к больному Вертаева.
— Дядя?… Что с ним? Пытали?
Семен молча кивнул на труп Меченного.
— Отпытался, нехристь, сейчас отчитывается на небесах…
— Племяш? — пришел в себя старый рыбак. — Во время пожаловал… Погляди, как там суседки…
— Нет соседок, дядя, отошли. Старуха исчезла — наверно утопили — инвалидка лежит мертвая…
Из глаз старика потекли крупные слезы, он стыдливо отвернулся. Всхлипнул.
— Нехай похоронят… Вреднючие были бабенки, но сколь годков прожили бок о бок… Чую, скоро повстречаемся… Племяш, поезжай на остров, вызволи девоньку, плохо ей там одной… Слухай, подскажу, как найти…
30
Ориентируясь по приметам, сообщенным дядей, Димка медленно продвигал лодчонку среди сплошных зарослей, С веслами не развернешься — приходилось работать больше шестом, только выезжая на полыньи, кивком приказывал Чегодину подгребать. Толстяк, одышливо дышал, потел, но старался изо всех сил.
Юрка остался с больным стариком. Заодно он должен похоронить умершую инвалидку и закопать заколотого Вертаевым бандита.
Сидя на корме лодки, Семен неторопливо рассказывал о побеге из погреба, куда его посадили по приказу Николаева…
… В том, что его ликвидируют, Вертаев не сомневался. Залетел за беспредел — налетишь на пику. Без разных амнистий, отсидок в тюрьмах либо на зоне, минуя нудные допросы, очные ставки, судебные заседания. Никаких формальностей — все решает босс. Одним словом или жестом.
И все же для Вертаева сделали некоторое послабление. Во первых, не пытали, не издевались. Во вторых, разрешили захватить с собой в погреб курево и бутылку самогона, сняли браслеты. В третьих, сразу не расправились, перенесли казнь на следующий день.
Особенно важна отсрочка. Шансов выбраться без посторонней помощи мало, но они все же имеются — заснет сторож, поставленный возле выхода из подвала, забудет заложить специальным брусом дощатую дверь, передумает босс, походотайствуют за приговоренного дружки.
Первое, чем занялся запертый в погреб узник — ощупал стены и пол. Бесполезно — холодные камни, без малейшего намека на второй выход или лаз. Можно, конечно, взломать металлическую решетку вентиляционного отверстия, но как протиснуться в отверстие, размером пятнадцать на пятнадцать сантиметров?
Ночью во дворе послышались голоса, заработал автомобильный двигатель. Семен приложил ухо к щелястому дверному полотну. Затаил дыхание.
— Утром Вертушку замочишь, — голос Николаева, густой, раздраженный. — Закопаешь в лесу без разных надгробий и памятников. Не заслужил подобных почестей… Появится Зуб — позвони, если — с девкой и с ее хахалем — немедля переправь в Москву. Предварительно обыщи… С Вертушкой все ясно?
— Ясно, сделаю…
Значит, пощады не дождаться, почти спокойно подумал Семен, ибо не питал ни малейшей надежды на снисхождение. Одна радость — в смертный час не видеть одутловатой морды босса.
— Частного детектива тоже замочить. Как только девка окажется в наших руках, не раньше.
— Сделаю…
Писклявый голос, отвечающий Николаеву, принадлежал, палачу, первому его помощнику со странной кликухой Цыпа. Наркоман, садист, киллер выдвинут на «высокую должность» по причине редкой даже среди преступников жестокости. Зарезать старика, задушить женщину, разбить голову младенцу для него, что выпить стакан воды.
— Вертушку не мучь — пусть умрет легко. Отвлеки внимание и — пулю в голову…
Спасибо за отеческую заботу, дорогой босс, с иронией поблагодарил про себя Николаева Семен, вырвусь — не забуду, отплачу тем же. Но на легкую смерть не надейся — не заслужил.
Босс уехал. Цыпа подошел к погребу, подергал дверь, плотней прижал ее брусом.
— Не убежит, ментовский прихвостень, — удовлетворенно произнес он. — Подежуришь до трех ночи, тебя сменит Дранный. Гляди, упустишь — пойдешь под молотки. Лично сам требуху выпущу из твоего вонючего пуза.
— Не убежит, — заверил густой бас.
Еще одна удача, поважней остальных! Ибо басистый голос принадлежал Крохобору, Вертаевскому земляку. На одной улице жили, в одном классе учились, мать Семена дружила с матерью Славки.
В банду одноклассники попали по разным причинам и разными путями.
У Семена заболела мать, ее положили в больницу и парнишка оказался, как принято выражаться, голодным и холодным. Измученный безденежьем, невозможностью носить больной матери передачи, Вертаев однажды решился на ограбление газетного ларька. Много не взял — разве поживишься копеечными газетами да рублевыми журналами?
Дальше — больше, вошел во вкус. На окраине городка, в котором он жил, располагался не магазин — магазинчик. В полуразваленном домишке с дощатой дверью, висящей на разболтанных навесах. Там Семка поживился более основательно.
Милицейский наряд схватил вора на месте преступления. Много не дали — учли безотцовщину и материнскую болезнь — три года.
На зоне друзья встретились.
Славка к тому времени имел солидный воровской стаж, грабил не в одиночестве — в компании таких же, как он, пацанов. Но руководил ими, получая солидный процент от стоимости похищенного, вор в законе, главарь крупной группировки.
Поэтому Славке припаяли пять лет.
Сроки свои отбывали друзья под Красноярском. Зона как зона, не лучше и не хуже других, Разве только «командовал» там не начальник и не его подручные — тот самый Цыпа, который теперь ходит в первых помощниках Николаева. Он-то и помог малолеткам бежать. С непременным условием — передать одному человеку в Москве маляву. Парни согласились — им организовали побег.
Московским адресатом оказался… Николаев.
И вот теперь «крестный отец» Вертаева приговорил своего воспитанника к смерти, авторитет, который помог Семке очутиться на свободе, завтра утром выстрелит ему в голову. А дружок, одноклассник, сейчас сторожит смертника.
Вот какие фокусы выделывает судьба-злодейка, как она крутит-вертит человеческими жизнями!
Семен отлично знает, Славка ему не спаситель, он — первостатейный трус — ни за что не пойдет на освобождение давнишнего друга, не подставит своей головы вместо головы Вертаева.
И все же, попытка — не пытка.
Когда шум во дворе умолк, смертник прижал губы к щели.
— Крохобор, слышь, Славка, — прошептал он и не дождавашись ответа, повторил более громко. — Слышь, Славик?
— Ну, чего тебе? — недовольно пробасил сторож. — Курево дали, самогоном обеспечили — балдей. Утром Цыпа побазарит и — все. Отпустит.
Знает же школьный дружок, куда «отпустят» смертника — издевается, что ли?
— Славка, помнишь, как мы на воскресник ходили всем классом? Ты тогда за Светкой ухлестывал, а она не давалась — кто тебе помог?
Наивная попытка сыграть на благодарности трусливого дегенерата! Но вдруг удастся пробиться, просверлить отверстие в загнившей душонке бывшего приятеля?
— Ну, ты, — нерешительно признался Крохобор уже более мягким голосом. — Все одно, схлестнулся со Светкой Павлик. Слышал — поженились…
— Но я тебе все же помог… Вот ты тоже помоги…
Вертаев стоял в темноте, приникнув к двери, по другую ее сторону сидел на пне Славка. Небось, дрожит от страха, паршивый трус, сопли вытирает. Боится, как бы тот же Цыпа не подслушал да не посадил сторожа рядом со смертником.
— Сам понимаешь, Семка, не могу. Уйдешь, вместо тебя замочат. Ты уж того — смирись. При нашей житухе рано или поздно все одно откинешь копыта. Или менты подстрелят, или свои подколят… Смирись!
Иного ответа Семен не ожидал, слишком хорошо знал характер Славки. Просто прощупывал, искал лазейку и не находил ее. Смириться? Нет, пусть не надеются, не все еще хода проверены, не все шансы использованы.
— А я и не прошу тебя выпустить. Понимаю — нельзя. Просто хочется перед смертью пообщаться с другом, выпить за его удачу… У меня — целая литровка первача, давай приложимся, а?
Сказал и затаил дыхание. Если уж на выпивку не клюнет чертов алкаш — тогда, действительно, кранты. Ибо у Славки в душе — две привязаности: нажива и выпивка. Эх, было бы сейчас в дополнение к самогонке золотишко!
— А ты не сбежишь?
В голосе — страстное желание выпить и боязнь побега заключенного. Что пересилит?
Вертаев ощупью нашел оставленную Цыпой бутыль, поболтал возле щели.
— Не боись, сявка, не подведу под монастырь. Не сбегу. Просто выпьем за упокой моей души и за твою удачу… Только вот нет закуси, — сожалеюще проговорил он.
— Обойдемся без нее…Занюхаем кулаком.
Страсть к спиртному пересилила боязнь расплаты. Прогулявшись по двору, Крохобор убедился: все спят, можно не опасаться. Принялся шевелить наглухо загнанный Цыпой брус.
— Только не выходи, Семка, мы с тобой на пороге выпьем. Чур, я первый…
Договорить он не успел — литровая бутыль самогона с силой ударила по глупой его башке. «Святая» жидкость окатила голову, тело. Пей-не хочу! Крохобор беззвучно свалился к ногам школьного дружка.
Связать и затолкать в погреб — минутное дело. Больше времени ушло на скобу, за которую задвигается импровизированный запор. Хоть Славка и мерзкий человечишка, подставлять его не хотелось.
Поднятой с земли арматуриной Семен поддел скобу и с мясом выдернул. Благо, дверная коробка подгнила, дерево особо не сопротивлялось. Семен удовлетворенно оглядел результат своего труда. Получилось — не Славка открыл узнику дверь — он сам выбил ее. Пусть маленькая, но гарантия невиновности сторожа. Авось, Цыпа примет во внимание и не отправит Крохобора на тот свет. С пересадкой в пытошной камере в соседнем подвале.
Вертаев скрылся в окружающем усадьбу лесника лесном массиве…
— Вот так мне удалось обмануть смерть, — закончил повествование Семен. — Остальное — ясно. Запомнил приказание, данное Николаевым Цыпе — замочить частного детектива. И побежал на хутор. Слава Богу, успел…
— Дружка не жаль? — спросил Димка, не отрывая глаз от березки с обломанными нижними ветвями — очередной ориентир по дороге к острову. — Бутылью самогона по башке, это… — пожал он широченными плечами, будто жестокий удар пришелся не по незнакомому Крохобору, а по нему.
— Ничего, башка у Славки железобетонная, и не такое сдюжит. Гораздо больше достанется ему от Цыпы — не человек — палач. Дай Бог, чтобы в живых оставил…
От березы с обрубленными ветками — резкий поворот в правую протоку, курс на молодой дубок выросший вначале прямо, потом по неизвестным причинам склонившийся над водой. Будто кланяется вон той кокетливой осинке, в любви признается. А уж от осины до острова — прямая дорожка по протоке-речушке, в которой, по заверению старого рыбака отлично хватает блесну щучка.
Островок будто вымер. Ни звука, ни следа человеческого, ни остатков костерка, над которым дядя Федор любил варить знаменитую тройную уху.
Неужто бандиты все же добрались до Людки?
Пока Чегодин и Вертаев привязывали лодку, Димка бросился к шалашу. Казалось бы, что ему до судьбы Валеркиной зазнобы, а вот на тебе — гулко и часто колотится о ребра сердце, участилось дыхание.
Из шалашика на коленях выползла сонная девушка. Ну, и видок же у телки! Глаза опухшие, прическа растрепана, из нее во все стороны торчат соломинки, на грязном, давно не мытом лице подтеки от слез.
— Димочка, — всхлипнула Людка, забросив пухлые ручки на шею парня. — Наконец-то, пожаловал, миленький.
Неожиданно девушка положила головку на плечо парню и с такой силой прижалась к нему всем телом, что у него закружилась голова. Счастливец все же Валерка, вон какую красавицу отхватил!
Самообладанию молодого парня можно позавидовать — собрался с силами, сбросил бесово наваждение. Лакомый, конечно, ломоть, но не ему принадлежит — другому парню, к тому же, другу Юрца. Невежливо оттолкнул прильнувшую девушку.
— Где костерок? Почему не хлебаешь ушицу, не балуешься чайком? Я уж грешным делом подумал: повязали тебя. Либо бандиты, либо родная, кол ей в горло, милиция…
Людка воркующе засмеялась.
— А я все прибрала, даже золу зарыла в песок, на шалашик веток набросала. Вдруг наедут бандюги — решат: остров необитаемый, и отвалят. Наивно, да? Почему не приехал дедуля? Как же вы, милые, нашли меня?
— Заболел, — одним словом об"яснил ситуацию Димка. — Мы вместо него.
Людка снова беспричинно рассмеялась и тут же, видимо, поняла неуместность веселья, загрустила.
Грустит, смеется, трусит, а о внешности не вспоминает. Обычно женщины прихорашиваются, наводят марафет, а эта… Или знает — без всякого марафета и модных причесок выглядит на все сто?
Будто подслушав крамольные мысли парня, Людка смутилась, вползла в свою нору, достала зеркальце и ахнула. На нее смотрела настоящая замарашка, грязная, растрепанная, с черными разводьями от костра. Не прическа — разворошенный стог сена. А во что превратился спортивный костюм, в котором она обычно спала? Между ног ткань протерлась — образовалась позорная прореха, на локтях — дыры.
Что подумают о ней приехавшие мужики? Уродина, неряха!
Косясь на лаз в «жилище», Людка поспешно принялась приводить себя в порядок. На живую нитку затягивала прорехи и дыры на спортивном костюме, протирала лицо кипяченной водой, умело красилась, выдрала из волос мерзкий соломинки, причесалась.
Сунулся было Димка в шалаш, но грозное «Нельзя!» будто поставило перед ним непроницаемую завесу. Пришлось ретироваться.
Наспех замаскировав лодку, к сыщику подошли Виктор и Семен.
Юрка остался с больным стариком. Заодно он должен похоронить умершую инвалидку и закопать заколотого Вертаевым бандита.
Сидя на корме лодки, Семен неторопливо рассказывал о побеге из погреба, куда его посадили по приказу Николаева…
… В том, что его ликвидируют, Вертаев не сомневался. Залетел за беспредел — налетишь на пику. Без разных амнистий, отсидок в тюрьмах либо на зоне, минуя нудные допросы, очные ставки, судебные заседания. Никаких формальностей — все решает босс. Одним словом или жестом.
И все же для Вертаева сделали некоторое послабление. Во первых, не пытали, не издевались. Во вторых, разрешили захватить с собой в погреб курево и бутылку самогона, сняли браслеты. В третьих, сразу не расправились, перенесли казнь на следующий день.
Особенно важна отсрочка. Шансов выбраться без посторонней помощи мало, но они все же имеются — заснет сторож, поставленный возле выхода из подвала, забудет заложить специальным брусом дощатую дверь, передумает босс, походотайствуют за приговоренного дружки.
Первое, чем занялся запертый в погреб узник — ощупал стены и пол. Бесполезно — холодные камни, без малейшего намека на второй выход или лаз. Можно, конечно, взломать металлическую решетку вентиляционного отверстия, но как протиснуться в отверстие, размером пятнадцать на пятнадцать сантиметров?
Ночью во дворе послышались голоса, заработал автомобильный двигатель. Семен приложил ухо к щелястому дверному полотну. Затаил дыхание.
— Утром Вертушку замочишь, — голос Николаева, густой, раздраженный. — Закопаешь в лесу без разных надгробий и памятников. Не заслужил подобных почестей… Появится Зуб — позвони, если — с девкой и с ее хахалем — немедля переправь в Москву. Предварительно обыщи… С Вертушкой все ясно?
— Ясно, сделаю…
Значит, пощады не дождаться, почти спокойно подумал Семен, ибо не питал ни малейшей надежды на снисхождение. Одна радость — в смертный час не видеть одутловатой морды босса.
— Частного детектива тоже замочить. Как только девка окажется в наших руках, не раньше.
— Сделаю…
Писклявый голос, отвечающий Николаеву, принадлежал, палачу, первому его помощнику со странной кликухой Цыпа. Наркоман, садист, киллер выдвинут на «высокую должность» по причине редкой даже среди преступников жестокости. Зарезать старика, задушить женщину, разбить голову младенцу для него, что выпить стакан воды.
— Вертушку не мучь — пусть умрет легко. Отвлеки внимание и — пулю в голову…
Спасибо за отеческую заботу, дорогой босс, с иронией поблагодарил про себя Николаева Семен, вырвусь — не забуду, отплачу тем же. Но на легкую смерть не надейся — не заслужил.
Босс уехал. Цыпа подошел к погребу, подергал дверь, плотней прижал ее брусом.
— Не убежит, ментовский прихвостень, — удовлетворенно произнес он. — Подежуришь до трех ночи, тебя сменит Дранный. Гляди, упустишь — пойдешь под молотки. Лично сам требуху выпущу из твоего вонючего пуза.
— Не убежит, — заверил густой бас.
Еще одна удача, поважней остальных! Ибо басистый голос принадлежал Крохобору, Вертаевскому земляку. На одной улице жили, в одном классе учились, мать Семена дружила с матерью Славки.
В банду одноклассники попали по разным причинам и разными путями.
У Семена заболела мать, ее положили в больницу и парнишка оказался, как принято выражаться, голодным и холодным. Измученный безденежьем, невозможностью носить больной матери передачи, Вертаев однажды решился на ограбление газетного ларька. Много не взял — разве поживишься копеечными газетами да рублевыми журналами?
Дальше — больше, вошел во вкус. На окраине городка, в котором он жил, располагался не магазин — магазинчик. В полуразваленном домишке с дощатой дверью, висящей на разболтанных навесах. Там Семка поживился более основательно.
Милицейский наряд схватил вора на месте преступления. Много не дали — учли безотцовщину и материнскую болезнь — три года.
На зоне друзья встретились.
Славка к тому времени имел солидный воровской стаж, грабил не в одиночестве — в компании таких же, как он, пацанов. Но руководил ими, получая солидный процент от стоимости похищенного, вор в законе, главарь крупной группировки.
Поэтому Славке припаяли пять лет.
Сроки свои отбывали друзья под Красноярском. Зона как зона, не лучше и не хуже других, Разве только «командовал» там не начальник и не его подручные — тот самый Цыпа, который теперь ходит в первых помощниках Николаева. Он-то и помог малолеткам бежать. С непременным условием — передать одному человеку в Москве маляву. Парни согласились — им организовали побег.
Московским адресатом оказался… Николаев.
И вот теперь «крестный отец» Вертаева приговорил своего воспитанника к смерти, авторитет, который помог Семке очутиться на свободе, завтра утром выстрелит ему в голову. А дружок, одноклассник, сейчас сторожит смертника.
Вот какие фокусы выделывает судьба-злодейка, как она крутит-вертит человеческими жизнями!
Семен отлично знает, Славка ему не спаситель, он — первостатейный трус — ни за что не пойдет на освобождение давнишнего друга, не подставит своей головы вместо головы Вертаева.
И все же, попытка — не пытка.
Когда шум во дворе умолк, смертник прижал губы к щели.
— Крохобор, слышь, Славка, — прошептал он и не дождавашись ответа, повторил более громко. — Слышь, Славик?
— Ну, чего тебе? — недовольно пробасил сторож. — Курево дали, самогоном обеспечили — балдей. Утром Цыпа побазарит и — все. Отпустит.
Знает же школьный дружок, куда «отпустят» смертника — издевается, что ли?
— Славка, помнишь, как мы на воскресник ходили всем классом? Ты тогда за Светкой ухлестывал, а она не давалась — кто тебе помог?
Наивная попытка сыграть на благодарности трусливого дегенерата! Но вдруг удастся пробиться, просверлить отверстие в загнившей душонке бывшего приятеля?
— Ну, ты, — нерешительно признался Крохобор уже более мягким голосом. — Все одно, схлестнулся со Светкой Павлик. Слышал — поженились…
— Но я тебе все же помог… Вот ты тоже помоги…
Вертаев стоял в темноте, приникнув к двери, по другую ее сторону сидел на пне Славка. Небось, дрожит от страха, паршивый трус, сопли вытирает. Боится, как бы тот же Цыпа не подслушал да не посадил сторожа рядом со смертником.
— Сам понимаешь, Семка, не могу. Уйдешь, вместо тебя замочат. Ты уж того — смирись. При нашей житухе рано или поздно все одно откинешь копыта. Или менты подстрелят, или свои подколят… Смирись!
Иного ответа Семен не ожидал, слишком хорошо знал характер Славки. Просто прощупывал, искал лазейку и не находил ее. Смириться? Нет, пусть не надеются, не все еще хода проверены, не все шансы использованы.
— А я и не прошу тебя выпустить. Понимаю — нельзя. Просто хочется перед смертью пообщаться с другом, выпить за его удачу… У меня — целая литровка первача, давай приложимся, а?
Сказал и затаил дыхание. Если уж на выпивку не клюнет чертов алкаш — тогда, действительно, кранты. Ибо у Славки в душе — две привязаности: нажива и выпивка. Эх, было бы сейчас в дополнение к самогонке золотишко!
— А ты не сбежишь?
В голосе — страстное желание выпить и боязнь побега заключенного. Что пересилит?
Вертаев ощупью нашел оставленную Цыпой бутыль, поболтал возле щели.
— Не боись, сявка, не подведу под монастырь. Не сбегу. Просто выпьем за упокой моей души и за твою удачу… Только вот нет закуси, — сожалеюще проговорил он.
— Обойдемся без нее…Занюхаем кулаком.
Страсть к спиртному пересилила боязнь расплаты. Прогулявшись по двору, Крохобор убедился: все спят, можно не опасаться. Принялся шевелить наглухо загнанный Цыпой брус.
— Только не выходи, Семка, мы с тобой на пороге выпьем. Чур, я первый…
Договорить он не успел — литровая бутыль самогона с силой ударила по глупой его башке. «Святая» жидкость окатила голову, тело. Пей-не хочу! Крохобор беззвучно свалился к ногам школьного дружка.
Связать и затолкать в погреб — минутное дело. Больше времени ушло на скобу, за которую задвигается импровизированный запор. Хоть Славка и мерзкий человечишка, подставлять его не хотелось.
Поднятой с земли арматуриной Семен поддел скобу и с мясом выдернул. Благо, дверная коробка подгнила, дерево особо не сопротивлялось. Семен удовлетворенно оглядел результат своего труда. Получилось — не Славка открыл узнику дверь — он сам выбил ее. Пусть маленькая, но гарантия невиновности сторожа. Авось, Цыпа примет во внимание и не отправит Крохобора на тот свет. С пересадкой в пытошной камере в соседнем подвале.
Вертаев скрылся в окружающем усадьбу лесника лесном массиве…
— Вот так мне удалось обмануть смерть, — закончил повествование Семен. — Остальное — ясно. Запомнил приказание, данное Николаевым Цыпе — замочить частного детектива. И побежал на хутор. Слава Богу, успел…
— Дружка не жаль? — спросил Димка, не отрывая глаз от березки с обломанными нижними ветвями — очередной ориентир по дороге к острову. — Бутылью самогона по башке, это… — пожал он широченными плечами, будто жестокий удар пришелся не по незнакомому Крохобору, а по нему.
— Ничего, башка у Славки железобетонная, и не такое сдюжит. Гораздо больше достанется ему от Цыпы — не человек — палач. Дай Бог, чтобы в живых оставил…
От березы с обрубленными ветками — резкий поворот в правую протоку, курс на молодой дубок выросший вначале прямо, потом по неизвестным причинам склонившийся над водой. Будто кланяется вон той кокетливой осинке, в любви признается. А уж от осины до острова — прямая дорожка по протоке-речушке, в которой, по заверению старого рыбака отлично хватает блесну щучка.
Островок будто вымер. Ни звука, ни следа человеческого, ни остатков костерка, над которым дядя Федор любил варить знаменитую тройную уху.
Неужто бандиты все же добрались до Людки?
Пока Чегодин и Вертаев привязывали лодку, Димка бросился к шалашу. Казалось бы, что ему до судьбы Валеркиной зазнобы, а вот на тебе — гулко и часто колотится о ребра сердце, участилось дыхание.
Из шалашика на коленях выползла сонная девушка. Ну, и видок же у телки! Глаза опухшие, прическа растрепана, из нее во все стороны торчат соломинки, на грязном, давно не мытом лице подтеки от слез.
— Димочка, — всхлипнула Людка, забросив пухлые ручки на шею парня. — Наконец-то, пожаловал, миленький.
Неожиданно девушка положила головку на плечо парню и с такой силой прижалась к нему всем телом, что у него закружилась голова. Счастливец все же Валерка, вон какую красавицу отхватил!
Самообладанию молодого парня можно позавидовать — собрался с силами, сбросил бесово наваждение. Лакомый, конечно, ломоть, но не ему принадлежит — другому парню, к тому же, другу Юрца. Невежливо оттолкнул прильнувшую девушку.
— Где костерок? Почему не хлебаешь ушицу, не балуешься чайком? Я уж грешным делом подумал: повязали тебя. Либо бандиты, либо родная, кол ей в горло, милиция…
Людка воркующе засмеялась.
— А я все прибрала, даже золу зарыла в песок, на шалашик веток набросала. Вдруг наедут бандюги — решат: остров необитаемый, и отвалят. Наивно, да? Почему не приехал дедуля? Как же вы, милые, нашли меня?
— Заболел, — одним словом об"яснил ситуацию Димка. — Мы вместо него.
Людка снова беспричинно рассмеялась и тут же, видимо, поняла неуместность веселья, загрустила.
Грустит, смеется, трусит, а о внешности не вспоминает. Обычно женщины прихорашиваются, наводят марафет, а эта… Или знает — без всякого марафета и модных причесок выглядит на все сто?
Будто подслушав крамольные мысли парня, Людка смутилась, вползла в свою нору, достала зеркальце и ахнула. На нее смотрела настоящая замарашка, грязная, растрепанная, с черными разводьями от костра. Не прическа — разворошенный стог сена. А во что превратился спортивный костюм, в котором она обычно спала? Между ног ткань протерлась — образовалась позорная прореха, на локтях — дыры.
Что подумают о ней приехавшие мужики? Уродина, неряха!
Косясь на лаз в «жилище», Людка поспешно принялась приводить себя в порядок. На живую нитку затягивала прорехи и дыры на спортивном костюме, протирала лицо кипяченной водой, умело красилась, выдрала из волос мерзкий соломинки, причесалась.
Сунулся было Димка в шалаш, но грозное «Нельзя!» будто поставило перед ним непроницаемую завесу. Пришлось ретироваться.
Наспех замаскировав лодку, к сыщику подошли Виктор и Семен.