Страница:
— Что пытался? — спросил Ахилл. Голос у него был ровный, но в глазах плясало бешенство, и ровный голос чуть дрожал. Петра загнала его за грань сумасшествия, глубоко в безумие. Перед ней был Калигула, но он слушал. Если она сейчас найдет нужное объяснение того, что сейчас произошло, может быть, у него возникнет другая мысль… какая? Сделать лошадь сенатором. Сделать Петру…
— Если бы ты не пытался меня соблазнить? — выпалила она.
— У тебя еще даже сисек нет, — сказал он.
— Вряд ли тебе сиськи нужны, — ответила Петра. — Иначе ты вообще ни за что не стал бы таскать меня с собой по всему свету. Весь этот разговор насчет прийти в твой шатер — это к чему было? Насчет преданности? Ты хотел, чтобы я тебе принадлежала. И все время, пока ты выпендривался, унижал меня по-всякому, я тебя только презирала. Все это время я смотрела на тебя сверху вниз. Ты был ноль, обыкновенный мешок с тестостероном, самец гориллы, который ревет и колотит себя в грудь. Но ты позволил мне… ведь ты же позволил? Ты же не думаешь, будто я поверю, что я сама смогла?
У него на губах мелькнула едва заметная улыбка.
— Тебе не испортит впечатления, если я скажу, что это не было намеренно?
Она шагнула к нему, прямо на пистолет, уперлась в него животом, потом подняла руку, схватила Ахилла за шею и притянула к себе, чтобы поцеловать.
Она понятия не имела, как это делается, — только в кино видела, но, очевидно, получилось достаточно хорошо. Пистолет по-прежнему упирался ей в живот, но другая рука Ахилла обняла ее и притянула ближе.
В глубине сознания мелькнул рассказ Боба, как Ахилл перед тем, как убить Недотепу, подругу Боба, целовал ее. Боб потом долго видел это в кошмарах. Ахилл целовал ее и посреди поцелуя задушил. Не то чтобы Боб сам это видел. Может быть, этого вообще не было.
Но как бы там ни было, а Ахилл такой мальчик, которого целовать опасно. И в живот Петры упирался пистолет. Может быть, этого он и жаждал. Мечтал — целовать девушку и при этом проделать в ней дыру.
Ладно, стреляй, подумала Петра. Чтобы я не видела, как ты убьешь Вирломи за проступок, вызванный сочувствием ко мне и смелостью. Лучше я к тому времени сама буду мертвой. Лучше целовать тебя, чем видеть, как ты убьешь ее, и нет ничего в мире, что было бы мне так же противно, как притворяться, будто это тебя я люблю.
Поцелуй кончился. Но Петра не отпустила Ахилла. Она не отступит, она не разомкнет объятие. Надо, чтобы он поверил, что она его хочет. Что она вошла в его мерзкий шатер.
Он дышал неглубоко и быстро, сердце у него часто стучало. Прелюдия к убийству? Или последствия поцелуя?
— Я сказал, что убью любого, кто посмеет ответить Граффу, — сказал Ахилл. — Я должен это сделать.
— Она же не ответила Граффу? — возразила Петра. — Я знаю, что ты все контролируешь, но ты не обязан быть твердолобым буквоедом. Она не знает, что ты знаешь, что она сделала.
— Она будет думать, что ей сошло с рук.
— Но я буду знать, — настаивала Петра, — что ты не побоялся дать мне то, чего я хочу.
— Ты что, решила, что нашла способ заставить меня делать, что тебе хочется? — прищурился Ахилл.
Теперь она могла разомкнуть объятия.
— Я думала, что нашла человека, которому не надо доказывать свое величие, помыкая людьми. Кажется, я ошиблась. Делай что хочешь. Мужчины твоего типа мне противны. — Петра вложила в голос и выражение лица столько презрения, сколько в ней было. — Давай докажи, что ты мужчина. Убей меня. Убей всех. Я знала настоящих мужчин и подумала было, что ты один из них.
Он опустил пистолет. Петра не показала облегчения — она просто не отводила взгляда от глаз Ахилла.
— Только не думай, что ты меня перехитрила, — сказал он.
— Мне все равно, перехитрила я тебя или нет, — ответила она. — Единственное, что мне не все равно, — это то, что ты первый мужчина после Эндера и Боба, который не побоялся дать мне взять верх над ним.
— Это ты и будешь рассказывать? — спросил он.
— Рассказывать? Кому? У меня здесь нет друзей. Единственный человек, с которым здесь можно говорить, — это ты.
Он стоял, снова тяжело дыша, и снова в глазах его замерцало безумие.
Что я не так сказала?
— У тебя получится то, что ты задумал, — сказала Петра. — Не знаю как, но я это чувствую. Ты действительно будешь всем заправлять. Они все лягут под тебя, Ахилл. Правительства, университеты, корпорации, все будут стремиться тебя ублажать. Но когда мы будем одни, когда никто другой не будет видеть, мы будем знать, что ты достаточно силен, чтобы держать рядом с собой сильную женщину.
— Женщину? — переспросил Ахилл. — Это тебя-то?
— Если я не женщина, зачем я тебе вообще нужна?
— Разденься, — приказал он.
Безумие никуда не делось. Он ее проверяет. Ждет… Ждет, чтобы она показала, что лжет. Что она его боится. Что весь этот рассказ — ложь, чтобы его обмануть.
— Нет, — сказала она. — Сначала ты.
И сумасшествие исчезло. Ахилл заткнул пистолет за спину.
— Давай отсюда, — сказал он. — Мне надо войну вести.
— Ночь, — возразила Петра. — Войска не движутся.
— В этой войне действуют не только армии.
— А когда же я останусь в твоем шатре? — спросила Петра. — Что мне для этого сделать?
Она сама не понимала, как может такое произносить, когда единственное ее желание — сбежать подальше.
— Ты должна стать вещью, которая мне нужна, — ответил Ахилл. — Сейчас это не так. — Он подошел к терминалу и сел. — Кстати, стул подними, когда будешь выходить.
Он застучал по клавиатуре. Приказы? О чем? Кого убивать?
Она не стала спрашивать, подняла стул и вышла.
И пошла по коридорам к себе, где спала одна. Зная, что за каждым ее шагом следят. Будут сделаны записи, Ахилл их просмотрит, увидит, как она себя ведет. Проверит, всерьез ли она говорила. Так что нельзя сейчас прижаться лицом к стене и заплакать. Надо… что надо? Как в кино или в театре играют женщину, которую только что отверг ее любимый мужчина?
«Не знаю! — завопила она молча. — Я не актриса!»
И другой голос, куда спокойнее, тоже молча ответил: «Актриса, и очень неплохая. Потому что еще пару минут, если не час, если не целую ночь, ты будешь живой».
Но триумфа быть не должно. Не должно быть радостного вида, облегчения. Досада, обида — и боль в тех местах, куда он бил ее ногами, в голове, которая стукнулась об пол, — это можно показывать.
И даже ночью, в кровати, с выключенным светом Петра лежала, притворяясь и обманывая. Надеясь, что во сне не сделает ничего такого, что Ахилла спровоцирует. Не вызовет этого безумного, перепуганного, вопрошающего взгляда.
Конечно, это тоже не гарантия. Без всякого безумия он убил тех людей в хлебном фургоне в России. Даже не думай, что ты меня перехитрила, сказал он.
Ты победил, Ахилл. Я не думаю, что тебя обставила. Но я немножко научилась играть на твоей слабой струне. А это уже что-то.
И еще я тебя свалила на пол, надавала звездюлей, ударила по заячьим твоим яйцам и заставила тебя думать, что тебе это понравилось. Убей меня завтра или когда захочешь — память о том, как я тебе ногой в морду въехала, ты у меня не отберешь.
Утром Петра с удовольствием обнаружила, что еще жива, несмотря на то что сделала накануне. Голова гудела, ребра ныли, но переломов не было.
И очень хотелось есть. Петра пропустила вчерашний ужин, а может быть, поколотить собственного тюремщика — это вызывает хороший аппетит. Петра обычно не завтракала, и у нее не было привычного места. За обедом и ужином она садилась отдельно, а другие, опасаясь вызвать неудовольствие Ахилла, к ней не подсаживались.
Но сегодня Петра, повинуясь импульсу, отнесла поднос к столу, где было всего два пустых места. Сначала, когда она села, разговор затих, кое-кто с ней поздоровался. Петра улыбнулась в ответ и занялась едой. Разговор возобновился.
— С базы она никуда не могла деться.
— Значит, она еще здесь.
— Разве что ее кто-то увез.
— Какой-нибудь спецрейс?
— Саяджи думает, что она мертва. Петру пробрал озноб.
— Кто? — спросила она.
Соседи переглянулись и стали отводить глаза. Наконец кто-то из них сказал:
— Вирломи.
Вирломи исчезла. И никто не знает, где она.
Он ее убил. Сказал, что убьет, и убил. Единственное, что я вчера выиграла, — что он не сделал этого у меня на глазах.
Этого нельзя снести. Жизнь кончена. Быть пленницей, и чтобы убивали каждого, кто попытается мне помочь…
На нее никто не смотрел. Разговор смолк.
Они знали, что Вирломи пыталась ответить Граффу, потому что она что-то сказала Саяджи, когда вчера к нему подходила. И теперь ее нет.
Петра знала, что надо есть, как бы это ни было трудно, как бы ни хотелось плакать, заорать и выбежать, упасть на пол и просить прощения за… за что? За то, что она жива, а Вирломи погибла.
Петра доела все, что смогла доесть, и вышла из столовой.
Но по дороге в рабочий зал она сообразила: Ахилл никогда бы не убил ее таким образом. Не было смысла ее убивать, если все остальные не видели, как ее арестовывают и уводят. Если бы она просто исчезла ночью, это было бы совсем не то, что нужно Ахиллу.
А если она сбежала, он об этом объявить не может. Это было бы еще хуже. Поэтому он просто молчит и сохраняет у людей впечатление, что Вирломи погибла.
Петра представила себе, как Вирломи смело выходит из здания, защищенная лишь собственной дерзостью. А может быть, она оделась как уборщица и выскользнула незамеченной. Или перелезла через стену, или перебежала через минное поле? Петра даже не знала, как выглядит граница территории и насколько она серьезно охраняется. Ее не водили на экскурсию.
Принимаешь желаемое за действительное, сказала она себе, садясь за работу. Вирломи мертва, и Ахилл просто ждет момента, чтобы об этом объявить, чтобы мы все мучились неизвестностью.
Но день тянулся, Ахилл не появлялся, и Петра стала думать, что, быть может, Вирломи смогла выбраться. Может быть, Ахилл решил не показываться, чтобы никто не стал гадать, откуда у него на лице такие заметные синяки. Или у него боли в причинном месте и его осматривает доктор — спаси Господь этого доктора, если Ахилл решит, что прикосновение к его травмированным яйцам заслуживает смертной казни.
Может быть, он у себя потому, что Вирломи сбежала, а он не хочет, чтобы его видели в беспомощной досаде. Когда он ее поймает, притащит в комнату и застрелит у всех на глазах, тогда-то он и покажется.
И пока этого не случилось, есть шанс, что Вирломи жива.
Пусть так и будет, подруга. Беги подальше и не останавливайся. Беги за границу, найди убежище, переплыви в Шри-Ланку, улети на Луну. Найди какое-нибудь чудо и останься жить, Вирломи.
15
— Если бы ты не пытался меня соблазнить? — выпалила она.
— У тебя еще даже сисек нет, — сказал он.
— Вряд ли тебе сиськи нужны, — ответила Петра. — Иначе ты вообще ни за что не стал бы таскать меня с собой по всему свету. Весь этот разговор насчет прийти в твой шатер — это к чему было? Насчет преданности? Ты хотел, чтобы я тебе принадлежала. И все время, пока ты выпендривался, унижал меня по-всякому, я тебя только презирала. Все это время я смотрела на тебя сверху вниз. Ты был ноль, обыкновенный мешок с тестостероном, самец гориллы, который ревет и колотит себя в грудь. Но ты позволил мне… ведь ты же позволил? Ты же не думаешь, будто я поверю, что я сама смогла?
У него на губах мелькнула едва заметная улыбка.
— Тебе не испортит впечатления, если я скажу, что это не было намеренно?
Она шагнула к нему, прямо на пистолет, уперлась в него животом, потом подняла руку, схватила Ахилла за шею и притянула к себе, чтобы поцеловать.
Она понятия не имела, как это делается, — только в кино видела, но, очевидно, получилось достаточно хорошо. Пистолет по-прежнему упирался ей в живот, но другая рука Ахилла обняла ее и притянула ближе.
В глубине сознания мелькнул рассказ Боба, как Ахилл перед тем, как убить Недотепу, подругу Боба, целовал ее. Боб потом долго видел это в кошмарах. Ахилл целовал ее и посреди поцелуя задушил. Не то чтобы Боб сам это видел. Может быть, этого вообще не было.
Но как бы там ни было, а Ахилл такой мальчик, которого целовать опасно. И в живот Петры упирался пистолет. Может быть, этого он и жаждал. Мечтал — целовать девушку и при этом проделать в ней дыру.
Ладно, стреляй, подумала Петра. Чтобы я не видела, как ты убьешь Вирломи за проступок, вызванный сочувствием ко мне и смелостью. Лучше я к тому времени сама буду мертвой. Лучше целовать тебя, чем видеть, как ты убьешь ее, и нет ничего в мире, что было бы мне так же противно, как притворяться, будто это тебя я люблю.
Поцелуй кончился. Но Петра не отпустила Ахилла. Она не отступит, она не разомкнет объятие. Надо, чтобы он поверил, что она его хочет. Что она вошла в его мерзкий шатер.
Он дышал неглубоко и быстро, сердце у него часто стучало. Прелюдия к убийству? Или последствия поцелуя?
— Я сказал, что убью любого, кто посмеет ответить Граффу, — сказал Ахилл. — Я должен это сделать.
— Она же не ответила Граффу? — возразила Петра. — Я знаю, что ты все контролируешь, но ты не обязан быть твердолобым буквоедом. Она не знает, что ты знаешь, что она сделала.
— Она будет думать, что ей сошло с рук.
— Но я буду знать, — настаивала Петра, — что ты не побоялся дать мне то, чего я хочу.
— Ты что, решила, что нашла способ заставить меня делать, что тебе хочется? — прищурился Ахилл.
Теперь она могла разомкнуть объятия.
— Я думала, что нашла человека, которому не надо доказывать свое величие, помыкая людьми. Кажется, я ошиблась. Делай что хочешь. Мужчины твоего типа мне противны. — Петра вложила в голос и выражение лица столько презрения, сколько в ней было. — Давай докажи, что ты мужчина. Убей меня. Убей всех. Я знала настоящих мужчин и подумала было, что ты один из них.
Он опустил пистолет. Петра не показала облегчения — она просто не отводила взгляда от глаз Ахилла.
— Только не думай, что ты меня перехитрила, — сказал он.
— Мне все равно, перехитрила я тебя или нет, — ответила она. — Единственное, что мне не все равно, — это то, что ты первый мужчина после Эндера и Боба, который не побоялся дать мне взять верх над ним.
— Это ты и будешь рассказывать? — спросил он.
— Рассказывать? Кому? У меня здесь нет друзей. Единственный человек, с которым здесь можно говорить, — это ты.
Он стоял, снова тяжело дыша, и снова в глазах его замерцало безумие.
Что я не так сказала?
— У тебя получится то, что ты задумал, — сказала Петра. — Не знаю как, но я это чувствую. Ты действительно будешь всем заправлять. Они все лягут под тебя, Ахилл. Правительства, университеты, корпорации, все будут стремиться тебя ублажать. Но когда мы будем одни, когда никто другой не будет видеть, мы будем знать, что ты достаточно силен, чтобы держать рядом с собой сильную женщину.
— Женщину? — переспросил Ахилл. — Это тебя-то?
— Если я не женщина, зачем я тебе вообще нужна?
— Разденься, — приказал он.
Безумие никуда не делось. Он ее проверяет. Ждет… Ждет, чтобы она показала, что лжет. Что она его боится. Что весь этот рассказ — ложь, чтобы его обмануть.
— Нет, — сказала она. — Сначала ты.
И сумасшествие исчезло. Ахилл заткнул пистолет за спину.
— Давай отсюда, — сказал он. — Мне надо войну вести.
— Ночь, — возразила Петра. — Войска не движутся.
— В этой войне действуют не только армии.
— А когда же я останусь в твоем шатре? — спросила Петра. — Что мне для этого сделать?
Она сама не понимала, как может такое произносить, когда единственное ее желание — сбежать подальше.
— Ты должна стать вещью, которая мне нужна, — ответил Ахилл. — Сейчас это не так. — Он подошел к терминалу и сел. — Кстати, стул подними, когда будешь выходить.
Он застучал по клавиатуре. Приказы? О чем? Кого убивать?
Она не стала спрашивать, подняла стул и вышла.
И пошла по коридорам к себе, где спала одна. Зная, что за каждым ее шагом следят. Будут сделаны записи, Ахилл их просмотрит, увидит, как она себя ведет. Проверит, всерьез ли она говорила. Так что нельзя сейчас прижаться лицом к стене и заплакать. Надо… что надо? Как в кино или в театре играют женщину, которую только что отверг ее любимый мужчина?
«Не знаю! — завопила она молча. — Я не актриса!»
И другой голос, куда спокойнее, тоже молча ответил: «Актриса, и очень неплохая. Потому что еще пару минут, если не час, если не целую ночь, ты будешь живой».
Но триумфа быть не должно. Не должно быть радостного вида, облегчения. Досада, обида — и боль в тех местах, куда он бил ее ногами, в голове, которая стукнулась об пол, — это можно показывать.
И даже ночью, в кровати, с выключенным светом Петра лежала, притворяясь и обманывая. Надеясь, что во сне не сделает ничего такого, что Ахилла спровоцирует. Не вызовет этого безумного, перепуганного, вопрошающего взгляда.
Конечно, это тоже не гарантия. Без всякого безумия он убил тех людей в хлебном фургоне в России. Даже не думай, что ты меня перехитрила, сказал он.
Ты победил, Ахилл. Я не думаю, что тебя обставила. Но я немножко научилась играть на твоей слабой струне. А это уже что-то.
И еще я тебя свалила на пол, надавала звездюлей, ударила по заячьим твоим яйцам и заставила тебя думать, что тебе это понравилось. Убей меня завтра или когда захочешь — память о том, как я тебе ногой в морду въехала, ты у меня не отберешь.
Утром Петра с удовольствием обнаружила, что еще жива, несмотря на то что сделала накануне. Голова гудела, ребра ныли, но переломов не было.
И очень хотелось есть. Петра пропустила вчерашний ужин, а может быть, поколотить собственного тюремщика — это вызывает хороший аппетит. Петра обычно не завтракала, и у нее не было привычного места. За обедом и ужином она садилась отдельно, а другие, опасаясь вызвать неудовольствие Ахилла, к ней не подсаживались.
Но сегодня Петра, повинуясь импульсу, отнесла поднос к столу, где было всего два пустых места. Сначала, когда она села, разговор затих, кое-кто с ней поздоровался. Петра улыбнулась в ответ и занялась едой. Разговор возобновился.
— С базы она никуда не могла деться.
— Значит, она еще здесь.
— Разве что ее кто-то увез.
— Какой-нибудь спецрейс?
— Саяджи думает, что она мертва. Петру пробрал озноб.
— Кто? — спросила она.
Соседи переглянулись и стали отводить глаза. Наконец кто-то из них сказал:
— Вирломи.
Вирломи исчезла. И никто не знает, где она.
Он ее убил. Сказал, что убьет, и убил. Единственное, что я вчера выиграла, — что он не сделал этого у меня на глазах.
Этого нельзя снести. Жизнь кончена. Быть пленницей, и чтобы убивали каждого, кто попытается мне помочь…
На нее никто не смотрел. Разговор смолк.
Они знали, что Вирломи пыталась ответить Граффу, потому что она что-то сказала Саяджи, когда вчера к нему подходила. И теперь ее нет.
Петра знала, что надо есть, как бы это ни было трудно, как бы ни хотелось плакать, заорать и выбежать, упасть на пол и просить прощения за… за что? За то, что она жива, а Вирломи погибла.
Петра доела все, что смогла доесть, и вышла из столовой.
Но по дороге в рабочий зал она сообразила: Ахилл никогда бы не убил ее таким образом. Не было смысла ее убивать, если все остальные не видели, как ее арестовывают и уводят. Если бы она просто исчезла ночью, это было бы совсем не то, что нужно Ахиллу.
А если она сбежала, он об этом объявить не может. Это было бы еще хуже. Поэтому он просто молчит и сохраняет у людей впечатление, что Вирломи погибла.
Петра представила себе, как Вирломи смело выходит из здания, защищенная лишь собственной дерзостью. А может быть, она оделась как уборщица и выскользнула незамеченной. Или перелезла через стену, или перебежала через минное поле? Петра даже не знала, как выглядит граница территории и насколько она серьезно охраняется. Ее не водили на экскурсию.
Принимаешь желаемое за действительное, сказала она себе, садясь за работу. Вирломи мертва, и Ахилл просто ждет момента, чтобы об этом объявить, чтобы мы все мучились неизвестностью.
Но день тянулся, Ахилл не появлялся, и Петра стала думать, что, быть может, Вирломи смогла выбраться. Может быть, Ахилл решил не показываться, чтобы никто не стал гадать, откуда у него на лице такие заметные синяки. Или у него боли в причинном месте и его осматривает доктор — спаси Господь этого доктора, если Ахилл решит, что прикосновение к его травмированным яйцам заслуживает смертной казни.
Может быть, он у себя потому, что Вирломи сбежала, а он не хочет, чтобы его видели в беспомощной досаде. Когда он ее поймает, притащит в комнату и застрелит у всех на глазах, тогда-то он и покажется.
И пока этого не случилось, есть шанс, что Вирломи жива.
Пусть так и будет, подруга. Беги подальше и не останавливайся. Беги за границу, найди убежище, переплыви в Шри-Ланку, улети на Луну. Найди какое-нибудь чудо и останься жить, Вирломи.
15
УБИЙСТВО
Кому: Graff % pilgrimage @ colmin. com
От: Carlotta % agape @ vatican. net / orders / sisters / md
Тема: Прошу переслать
Меньше четырех часов понадобилось, чтобы обыскать и взять под контроль базу командования в Бангкоке. Компьютерщики будут теперь искать, с кем связывался Наресуан за пределами страны и действительно ли он действовал как агент иностранной державы или это было его личное предприятие. Когда Сурьявонг и премьер-министр закончили эту работу, Сурьявонг вернулся в казарму, где его ждал Боб.
Почти все солдаты Боба уже вернулись, и он отправил их спать. Сам он все еще небрежно смотрел новости — ничего нового не говорили, так что он только наблюдал, как обсасывают вопрос говорящие головы. Весь Таиланд горел патриотическим жаром. За границей, конечно, рассуждали иначе. Станции, вещающие на общем языке, выражали некоторый скепсис насчет того, что индийцы пошли бы на такую операцию.
— Зачем Индии провоцировать тайцев лезть в войну?
— Она знает, что Таиланд все равно в конце концов вмешается, по просьбе Бирмы или без нее. И они могли счесть, что должны лишить Таиланд лучшего из выпускников Боевой школы.
— Один ребенок может быть настолько опасен?
— Спросите у муравьеподобных. Если найдете хоть одного.
И так далее, и снова, и все пытались казаться умными — или хотя бы умнее правительств Таиланда и Индии. Обычная игра СМИ. Для Боба было важно лишь одно: насколько это все может задеть Питера. Есть ли упоминание возможности, что в Индии за кулисами стоит Ахилл? Даже ни намека. А насчет передвижений пакистанских войск на границе с Ираном? «Взрывы в Бангкоке» оттеснили эти неторопливые события. Глобальных последствий никто не предсказывал. Пока МКФ не дает летать ядерным ракетам, в Южной Азии происходит обыкновенная политика.
Только это была неправда. Каждый изо всех сил старался иметь мудрый вид и показать, что нисколько не удивлен, и никому не хватало ума встать и завопить, что тут совсем другое дело. Страна с самым большим в мире населением позволила себе повернуться спиной к двухсотлетнему врагу и вторгнуться в слабую малую страну к востоку. Сейчас Индия нападает на Таиланд. Что же это значит? Какая у нее цель? Какая возможная выгода?
Почему никто об этом не спросит?
— Ну, — сказал Сурьявонг, — кажется, я еще спать не хочу.
— Все вычистили?
— Скорее, всех. Тех, кто работал непосредственно с чакри, отослали под домашний арест до конца следствия.
— То есть все командование и штаб?
— Не совсем, — возразил Сурьявонг. — Лучшие войсковые командиры в войсках и командуют. Одного из них назначат исполняющим обязанности чакри.
— Надо бы назначить тебя.
— Надо бы, — согласился Сурьявонг, — но не назначат. Ты есть хочешь?
— Сейчас поздно.
— Ну так что? Мы в Бангкоке.
— Тоже не совсем, — сказал Боб. — Мы на военной базе.
— Когда прилетает эта твоя монахиня?
— Утром. Почти сразу после рассвета.
— Ой-ой. Раненько. Ты собираешься ее встречать в аэропорту?
— Не думал об этом.
— Пошли поедим, — сказал Сурьявонг. — Офицеры едят в любое время. Возьмем с собой пару твоих солдат, чтобы нас не шуганули как детишек.
— Ахилл не бросит мысль меня убить.
— Нас. На этот раз он целился в нас обоих.
— У него могут быть резервы.
— Боб, я есть хочу. А вы? — Сурьявонг повернулся к солдатам пришедшего с ним взвода. — Кто-нибудь есть хочет?
— Да нет, — ответил один. — Мы ели вовремя.
— Спать хотим, — добавил другой.
— Есть достаточно бодрые, чтобы съездить с нами в город?
Все сделали шаг вперед.
— Не надо спрашивать у хороших солдат, хотят ли они защитить командира, — заметил Боб.
— Выбери из них двоих, а остальных отправь спать, — предложил Сурьявонг.
— Есть, сэр! — ответил Боб и повернулся к своим солдатам. — Отвечать честно. Кто из вас легче всего перенесет отсутствие сна в эту ночь?
— Завтра дадут отоспаться, сэр? — спросил один.
— Да. Вопрос в том, насколько на вас скажется выход из ритма.
— На мне — никак, сэр.
То же самое ответили и четверо других, Так что Боб выбрал двух ближайших.
— А вы двое постоите на посту еще два часа, потом вернемся к нормальному графику.
Только выйдя из здания, сопровождаемые двумя телохранителями, идущими в пяти метрах позади, Боб и Сурьявонг получили возможность говорить откровенно. Но сначала Сурьявонг поинтересовался:
— Ты действительно держишь часовых круглосуточно? Даже здесь, на базе?
— А что, я был не прав? — спросил Боб.
— Как видишь, нет, но… ты действительно параноик.
— Я знаю, что у меня есть враг, желающий моей смерти. Враг, с одной властной должности перепрыгивающий на другую.
— И каждый раз прибавляя власти, — согласился Сурьявонг. — В России у него не было власти начать войну.
— В Индии, быть может, тоже нет, — произнес Боб.
— Война идет, — сказал Сурьявонг. — Или ты думаешь, это не его война?
— Его, — ответил Боб. — Но ему, наверное, еще надо убеждать взрослых идти с ним.
— Перетяни нескольких на свою сторону, — сказал Сурьявонг, — и они тебе дадут армию.
— Перетяни еще нескольких, и тебе отдадут страну, — добавил Боб. — Как показали Наполеон и Вашингтон.
— А сколько надо перетянуть, чтобы тебе отдали весь мир?
Боб оставил вопрос без ответа.
— Зачем он покушался на нас? — спросил Сурьявонг. — Думаю, ты прав: по крайней мере эта операция полностью его. Индийское правительство на такие вещи не пошло бы. Индия — страна демократическая. Убийство детей там не приветствуется. Так что он никак не мог получить одобрение сверху.
— Это может даже быть и не Индия, — сказал Боб. — Мы ничего точно не знаем.
— Кроме того, что это Ахилл, — сказал Сурьявонг. — Подумай обо всем, что кажется бессмысленным. Второсортная, очевидная стратегия, которую мы почти наверняка сможем расчихвостить. Диверсионная операция, которая может только замарать мировую репутацию Индии.
— Очевидно, что он не действует на благо и в интересах Индии, — сказал Боб. — Но индийцы считают, что действует, если это действительно он пробил договор с Пакистаном. На самом деле он действует в своих интересах. И я понимаю, что он выигрывает, похитив джиш Эндера и попытавшись убить тебя.
— Меньше соперников?
— Да нет, — ответил Боб. — Он заставляет всех видеть в выпускниках Боевой школы самое мощное оружие войны.
— Но он же не выпускник Боевой школы?
— Он там учился и по возрасту подходит. Он не хочет ждать, пока вырастет, чтобы стать владыкой мира. Он хочет, чтобы каждый поверил: ребенок может быть вождем человечества. Если ты стоишь того, чтобы тебя убить, а джиш Эндера того, чтобы его украсть…
Тут Боб понял, что это на руку и Питеру Виггину. Он не учился в Боевой школе, но если дети могут быть мировыми лидерами, то его работа под псевдонимом Локи дает ему колоссальное преимущество над остальными. Одно дело — иметь военный талант, совсем другое и куда более трудное — окончить войну Лиги. Это похлеще «Выгнанного из Боевой школы психопата».
— И ты думаешь, это все? — спросил Сурьявонг.
— Что — все? — переспросил Боб. Он потерял нить разговора. — А, ты насчет того, достаточно ли этого объяснения, почему Ахилл хочет твоей смерти? — Боб задумался. — Быть может. Не знаю. Но это ничего нам не говорит о том, зачем он втравил Индию в войну намного более кровавую, чем она могла бы быть.
— Как тебе такое соображение? — предложил Сурьявонг. — Пусть все так боятся того, что несет с собой война, что бросятся укреплять Гегемонию, лишь бы война не пошла вширь.
— Разумно, но вот только никто не собирается выдвигать Ахилла в Гегемоны.
— Верно замечено. Вариант, что Ахилл просто глуп, мы исключаем?
— Исключаем начисто.
— А Петра? Могла она обдурить его и заставить придерживаться этой очевидной, но тупой и расточительной стратегии?
— Это действительно было бы возможно, да только Ахилл очень здорово разбирается в людях. Не знаю, сумеет ли Петра ему соврать. Никогда не видел, чтобы она врала хоть кому-нибудь. И не знаю, умеет ли она это.
— Хоть кому-нибудь? — переспросил Сурьявонг. Боб пожал плечами:
— К концу войны мы были добрыми друзьями. Она говорит начистоту. Может чего-то не сказать, но известит тебя об этом. Ни дыма, ни зеркал — дверь либо открыта, либо закрыта.
— Умение врать требует практики, — заметил Сурьявонг.
— Ты про чакри?
— Такую должность одними военными заслугами не получить. Надо быть очень хорошим для очень многих. И очень многое делать скрытно.
— Ты ведь не хочешь сказать, что Таиландом правят коррупционеры? — серьезно спросил Боб.
— Я хочу сказать, что Таиландом правят политики. Надеюсь, тебя это не удивит — я слыхал, что ты мальчик сообразительный.
В город они поехали на машине — у Сурьявонга было право в любое время требовать машину с шофером, хотя раньше он никогда этого не делал.
— Так где будем есть? — спросил Боб. — Кажется, знатока ресторанов в этом коллективе нет.
— Я вырос в семье, где повара лучше, чем в любом ресторане, — гордо ответил Сурьявонг.
— Так мы едем к тебе домой?
— Моя семья живет возле Чанг-Мая.
— Там будет зона боев.
— Вот почему я думаю, что они сейчас уже во Вьентьяне, хотя правила секретности не позволили им мне сказать. Мой отец заведует сетью патронных заводов. — Сурьявонг усмехнулся. — Я постарался кое-какие оборонные заказы сплавить своей семье.
— Иначе говоря, твой отец для этой работы лучшая кандидатура.
— Лучшая кандидатура — моя мать, но Таиланд есть Таиланд. Наш роман с западной культурой кончился лет сто назад.
Пришлось спросить солдат, а они знали только такие места, которые жалованье им позволяло. Поэтому все четверо оказались в круглосуточной забегаловке не в самой худшей части города, но и не в лучшей. Все было настолько дешево, что практически бесплатно.
Сурьявонг и солдаты набросились на еду так, будто никогда ничего лучше не ели.
— Правда, здорово? — спросил Сурьявонг. — Когда мои родители обедали с гостями в столовой, мы ели в кухне, то, что едят слуги. Вот именно это. Настоящую еду.
Наверняка именно поэтому американцы в «Ням-няме» в Гринсборо тоже были в восторге от того, что там подавали. Воспоминания детства. У еды вкус защиты и любви, награды за хорошее поведение. Вкус праздника — мы едим в ресторане. У Боба, конечно, таких воспоминаний не было. Не было ностальгии по пустым оберткам и слизыванию сахара с пластика.
А по чему у него была ностальгия? Жизнь в Ахилловой «семье»? Вряд ли. А семья в Греции появилась слишком поздно, чтобы стать воспоминаниями раннего детства. Ему нравилось жить на Крите, семью свою он любил, но единственные хорошие воспоминания детства были связаны с домом сестры Карлотты, когда она забрала его с улицы, накормила и приютила и помогла пройти тесты Боевой школы — билет с Земли, туда, где ему не грозил Ахилл.
Единственный момент из всего детства, когда он был в безопасности. И хотя в то время он не верил в это и не понимал, это было время, когда его любили. Если бы можно было в ресторане получить еду, которую готовила в Роттердаме сестра Карлотта, может быть, он бы тоже чувствовал себя как те американцы в «Ням-няме» или эти тайцы здесь.
— Нашему другу Бороммакоту наша еда не нравится, — сказал Сурьявонг. Говорил он по-тайски, потому что Боб довольно быстро усвоил этот язык, а солдаты на общем говорили хуже.
— Может быть, она ему не нравится, но от нее растут, — сказал один солдат.
— Он скоро будет с тебя ростом, — добавил другой.
— А какой рост бывает у греков? — спросил первый. Боб замер. Сурьявонг тоже.
Солдаты поглядели на них встревоженно.
— Вы что-то заметили, сэр?
— Откуда вы знаете, что он грек? — спросил Сурьявонг. Солдаты переглянулись и сумели подавить улыбку.
— Думаю, они не дураки, — сказал Боб.
— Мы видели все фильмы о войне с жукерами, видели ваше лицо. Разве вы не знаете, что вы знамениты?
— Но вы никогда этого не говорили, — сказал Боб.
— Это было бы невежливо.
Боб подумал, сколько людей узнали его в Араракуаре и в Гринсборо и промолчали из вежливости.
В аэропорт они приехали в три часа ночи. Самолет прилетал в шесть. Боб слишком был на взводе, чтобы заснуть. Он остался дежурить, дав солдатам и Сурьявонгу подремать.
Поэтому именно Боб заметил какую-то суету минут за сорок пять до ожидаемого прибытия самолета и подошел спросить.
— Подожди, пожалуйста, мы объявим, — сказал билетный агент. — А где твои родители? Они здесь?
Боб вздохнул. Вот тебе и слава. Хотя бы Сурьявонга они должны узнать. И опять же, они всю ночь были на дежурстве и вряд ли глядели новости, где его лицо то и дело мелькало. Он вернулся, разбудил одного солдата, чтобы тот как взрослый у взрослого выяснил, в чем дело.
Мундир солдата, очевидно, добыл ему сведения, которые штатскому не сообщили бы. Он вернулся мрачный.
— Самолет упал.
У Боба сердце провалилось вниз. Ахилл? Мог он добраться до сестры Карлотты?
Не может быть. Откуда ему было бы знать? Не может же он следить за всеми рейсами в мире?
Письмо. Письмо, которое Боб отправил из казармы. Чакри мог его видеть. Если еще не был тогда арестован. У него было время передать информацию Ахиллу или какому-то посреднику. Как иначе мог бы Ахилл узнать, что Карлотта летит сюда?
— На этот раз не он, — сказал Сурьявонг, когда Боб поделился с ним своими мыслями. — Самолет по многим причинам может выпасть с экрана радара.
— Она не сказала «выпал», — напомнил солдат. — Она сказала «упал».
Сурьявонг был искренне огорчен:
— Бороммакот, мне очень жаль.
Он подошел к телефону и позвонил в кабинет премьера. Быть радостью и гордостью Таиланда, человеком, который только что избежал покушения, имеет свои хорошие стороны. Через пару минут их провели в зал совещаний аэропорта, где сидели официальные лица из правительства и армии, проводя онлайновое расследование по всему миру.
Самолет рухнул над Южным Китаем. Это был рейс компании «Эйр Шанхай», и Китай считал это своим внутренним делом, отказываясь допускать на место катастрофы международную комиссию. Но спутники, наблюдающие за полетами, дали информацию — был взрыв, мощный, и самолет развалился на мелкие фрагменты прямо в воздухе. Уцелеть не мог никто.
Оставалась одна слабая надежда. Быть может, она не успела. Может быть, ее не было на борту.
Была.
«Я мог остановить ее, — подумал Боб. — Когда я согласился поверить премьеру, не ожидая Карлотты, я мог тут же послать ей письмо, чтобы не приезжала». А он вместо этого смотрел новости и поехал развеяться в город. Потому что хотел ее видеть. Потому что боялся и хотел, чтобы она была рядом.
От: Carlotta % agape @ vatican. net / orders / sisters / md
Тема: Прошу переслать
Приложенный файл зашифрован. Пожалуйста, подождите двенадцать часов со времени отправления, и если не получите от меня известия, отправьте его Бобу. У него есть ключ.
Меньше четырех часов понадобилось, чтобы обыскать и взять под контроль базу командования в Бангкоке. Компьютерщики будут теперь искать, с кем связывался Наресуан за пределами страны и действительно ли он действовал как агент иностранной державы или это было его личное предприятие. Когда Сурьявонг и премьер-министр закончили эту работу, Сурьявонг вернулся в казарму, где его ждал Боб.
Почти все солдаты Боба уже вернулись, и он отправил их спать. Сам он все еще небрежно смотрел новости — ничего нового не говорили, так что он только наблюдал, как обсасывают вопрос говорящие головы. Весь Таиланд горел патриотическим жаром. За границей, конечно, рассуждали иначе. Станции, вещающие на общем языке, выражали некоторый скепсис насчет того, что индийцы пошли бы на такую операцию.
— Зачем Индии провоцировать тайцев лезть в войну?
— Она знает, что Таиланд все равно в конце концов вмешается, по просьбе Бирмы или без нее. И они могли счесть, что должны лишить Таиланд лучшего из выпускников Боевой школы.
— Один ребенок может быть настолько опасен?
— Спросите у муравьеподобных. Если найдете хоть одного.
И так далее, и снова, и все пытались казаться умными — или хотя бы умнее правительств Таиланда и Индии. Обычная игра СМИ. Для Боба было важно лишь одно: насколько это все может задеть Питера. Есть ли упоминание возможности, что в Индии за кулисами стоит Ахилл? Даже ни намека. А насчет передвижений пакистанских войск на границе с Ираном? «Взрывы в Бангкоке» оттеснили эти неторопливые события. Глобальных последствий никто не предсказывал. Пока МКФ не дает летать ядерным ракетам, в Южной Азии происходит обыкновенная политика.
Только это была неправда. Каждый изо всех сил старался иметь мудрый вид и показать, что нисколько не удивлен, и никому не хватало ума встать и завопить, что тут совсем другое дело. Страна с самым большим в мире населением позволила себе повернуться спиной к двухсотлетнему врагу и вторгнуться в слабую малую страну к востоку. Сейчас Индия нападает на Таиланд. Что же это значит? Какая у нее цель? Какая возможная выгода?
Почему никто об этом не спросит?
— Ну, — сказал Сурьявонг, — кажется, я еще спать не хочу.
— Все вычистили?
— Скорее, всех. Тех, кто работал непосредственно с чакри, отослали под домашний арест до конца следствия.
— То есть все командование и штаб?
— Не совсем, — возразил Сурьявонг. — Лучшие войсковые командиры в войсках и командуют. Одного из них назначат исполняющим обязанности чакри.
— Надо бы назначить тебя.
— Надо бы, — согласился Сурьявонг, — но не назначат. Ты есть хочешь?
— Сейчас поздно.
— Ну так что? Мы в Бангкоке.
— Тоже не совсем, — сказал Боб. — Мы на военной базе.
— Когда прилетает эта твоя монахиня?
— Утром. Почти сразу после рассвета.
— Ой-ой. Раненько. Ты собираешься ее встречать в аэропорту?
— Не думал об этом.
— Пошли поедим, — сказал Сурьявонг. — Офицеры едят в любое время. Возьмем с собой пару твоих солдат, чтобы нас не шуганули как детишек.
— Ахилл не бросит мысль меня убить.
— Нас. На этот раз он целился в нас обоих.
— У него могут быть резервы.
— Боб, я есть хочу. А вы? — Сурьявонг повернулся к солдатам пришедшего с ним взвода. — Кто-нибудь есть хочет?
— Да нет, — ответил один. — Мы ели вовремя.
— Спать хотим, — добавил другой.
— Есть достаточно бодрые, чтобы съездить с нами в город?
Все сделали шаг вперед.
— Не надо спрашивать у хороших солдат, хотят ли они защитить командира, — заметил Боб.
— Выбери из них двоих, а остальных отправь спать, — предложил Сурьявонг.
— Есть, сэр! — ответил Боб и повернулся к своим солдатам. — Отвечать честно. Кто из вас легче всего перенесет отсутствие сна в эту ночь?
— Завтра дадут отоспаться, сэр? — спросил один.
— Да. Вопрос в том, насколько на вас скажется выход из ритма.
— На мне — никак, сэр.
То же самое ответили и четверо других, Так что Боб выбрал двух ближайших.
— А вы двое постоите на посту еще два часа, потом вернемся к нормальному графику.
Только выйдя из здания, сопровождаемые двумя телохранителями, идущими в пяти метрах позади, Боб и Сурьявонг получили возможность говорить откровенно. Но сначала Сурьявонг поинтересовался:
— Ты действительно держишь часовых круглосуточно? Даже здесь, на базе?
— А что, я был не прав? — спросил Боб.
— Как видишь, нет, но… ты действительно параноик.
— Я знаю, что у меня есть враг, желающий моей смерти. Враг, с одной властной должности перепрыгивающий на другую.
— И каждый раз прибавляя власти, — согласился Сурьявонг. — В России у него не было власти начать войну.
— В Индии, быть может, тоже нет, — произнес Боб.
— Война идет, — сказал Сурьявонг. — Или ты думаешь, это не его война?
— Его, — ответил Боб. — Но ему, наверное, еще надо убеждать взрослых идти с ним.
— Перетяни нескольких на свою сторону, — сказал Сурьявонг, — и они тебе дадут армию.
— Перетяни еще нескольких, и тебе отдадут страну, — добавил Боб. — Как показали Наполеон и Вашингтон.
— А сколько надо перетянуть, чтобы тебе отдали весь мир?
Боб оставил вопрос без ответа.
— Зачем он покушался на нас? — спросил Сурьявонг. — Думаю, ты прав: по крайней мере эта операция полностью его. Индийское правительство на такие вещи не пошло бы. Индия — страна демократическая. Убийство детей там не приветствуется. Так что он никак не мог получить одобрение сверху.
— Это может даже быть и не Индия, — сказал Боб. — Мы ничего точно не знаем.
— Кроме того, что это Ахилл, — сказал Сурьявонг. — Подумай обо всем, что кажется бессмысленным. Второсортная, очевидная стратегия, которую мы почти наверняка сможем расчихвостить. Диверсионная операция, которая может только замарать мировую репутацию Индии.
— Очевидно, что он не действует на благо и в интересах Индии, — сказал Боб. — Но индийцы считают, что действует, если это действительно он пробил договор с Пакистаном. На самом деле он действует в своих интересах. И я понимаю, что он выигрывает, похитив джиш Эндера и попытавшись убить тебя.
— Меньше соперников?
— Да нет, — ответил Боб. — Он заставляет всех видеть в выпускниках Боевой школы самое мощное оружие войны.
— Но он же не выпускник Боевой школы?
— Он там учился и по возрасту подходит. Он не хочет ждать, пока вырастет, чтобы стать владыкой мира. Он хочет, чтобы каждый поверил: ребенок может быть вождем человечества. Если ты стоишь того, чтобы тебя убить, а джиш Эндера того, чтобы его украсть…
Тут Боб понял, что это на руку и Питеру Виггину. Он не учился в Боевой школе, но если дети могут быть мировыми лидерами, то его работа под псевдонимом Локи дает ему колоссальное преимущество над остальными. Одно дело — иметь военный талант, совсем другое и куда более трудное — окончить войну Лиги. Это похлеще «Выгнанного из Боевой школы психопата».
— И ты думаешь, это все? — спросил Сурьявонг.
— Что — все? — переспросил Боб. Он потерял нить разговора. — А, ты насчет того, достаточно ли этого объяснения, почему Ахилл хочет твоей смерти? — Боб задумался. — Быть может. Не знаю. Но это ничего нам не говорит о том, зачем он втравил Индию в войну намного более кровавую, чем она могла бы быть.
— Как тебе такое соображение? — предложил Сурьявонг. — Пусть все так боятся того, что несет с собой война, что бросятся укреплять Гегемонию, лишь бы война не пошла вширь.
— Разумно, но вот только никто не собирается выдвигать Ахилла в Гегемоны.
— Верно замечено. Вариант, что Ахилл просто глуп, мы исключаем?
— Исключаем начисто.
— А Петра? Могла она обдурить его и заставить придерживаться этой очевидной, но тупой и расточительной стратегии?
— Это действительно было бы возможно, да только Ахилл очень здорово разбирается в людях. Не знаю, сумеет ли Петра ему соврать. Никогда не видел, чтобы она врала хоть кому-нибудь. И не знаю, умеет ли она это.
— Хоть кому-нибудь? — переспросил Сурьявонг. Боб пожал плечами:
— К концу войны мы были добрыми друзьями. Она говорит начистоту. Может чего-то не сказать, но известит тебя об этом. Ни дыма, ни зеркал — дверь либо открыта, либо закрыта.
— Умение врать требует практики, — заметил Сурьявонг.
— Ты про чакри?
— Такую должность одними военными заслугами не получить. Надо быть очень хорошим для очень многих. И очень многое делать скрытно.
— Ты ведь не хочешь сказать, что Таиландом правят коррупционеры? — серьезно спросил Боб.
— Я хочу сказать, что Таиландом правят политики. Надеюсь, тебя это не удивит — я слыхал, что ты мальчик сообразительный.
В город они поехали на машине — у Сурьявонга было право в любое время требовать машину с шофером, хотя раньше он никогда этого не делал.
— Так где будем есть? — спросил Боб. — Кажется, знатока ресторанов в этом коллективе нет.
— Я вырос в семье, где повара лучше, чем в любом ресторане, — гордо ответил Сурьявонг.
— Так мы едем к тебе домой?
— Моя семья живет возле Чанг-Мая.
— Там будет зона боев.
— Вот почему я думаю, что они сейчас уже во Вьентьяне, хотя правила секретности не позволили им мне сказать. Мой отец заведует сетью патронных заводов. — Сурьявонг усмехнулся. — Я постарался кое-какие оборонные заказы сплавить своей семье.
— Иначе говоря, твой отец для этой работы лучшая кандидатура.
— Лучшая кандидатура — моя мать, но Таиланд есть Таиланд. Наш роман с западной культурой кончился лет сто назад.
Пришлось спросить солдат, а они знали только такие места, которые жалованье им позволяло. Поэтому все четверо оказались в круглосуточной забегаловке не в самой худшей части города, но и не в лучшей. Все было настолько дешево, что практически бесплатно.
Сурьявонг и солдаты набросились на еду так, будто никогда ничего лучше не ели.
— Правда, здорово? — спросил Сурьявонг. — Когда мои родители обедали с гостями в столовой, мы ели в кухне, то, что едят слуги. Вот именно это. Настоящую еду.
Наверняка именно поэтому американцы в «Ням-няме» в Гринсборо тоже были в восторге от того, что там подавали. Воспоминания детства. У еды вкус защиты и любви, награды за хорошее поведение. Вкус праздника — мы едим в ресторане. У Боба, конечно, таких воспоминаний не было. Не было ностальгии по пустым оберткам и слизыванию сахара с пластика.
А по чему у него была ностальгия? Жизнь в Ахилловой «семье»? Вряд ли. А семья в Греции появилась слишком поздно, чтобы стать воспоминаниями раннего детства. Ему нравилось жить на Крите, семью свою он любил, но единственные хорошие воспоминания детства были связаны с домом сестры Карлотты, когда она забрала его с улицы, накормила и приютила и помогла пройти тесты Боевой школы — билет с Земли, туда, где ему не грозил Ахилл.
Единственный момент из всего детства, когда он был в безопасности. И хотя в то время он не верил в это и не понимал, это было время, когда его любили. Если бы можно было в ресторане получить еду, которую готовила в Роттердаме сестра Карлотта, может быть, он бы тоже чувствовал себя как те американцы в «Ням-няме» или эти тайцы здесь.
— Нашему другу Бороммакоту наша еда не нравится, — сказал Сурьявонг. Говорил он по-тайски, потому что Боб довольно быстро усвоил этот язык, а солдаты на общем говорили хуже.
— Может быть, она ему не нравится, но от нее растут, — сказал один солдат.
— Он скоро будет с тебя ростом, — добавил другой.
— А какой рост бывает у греков? — спросил первый. Боб замер. Сурьявонг тоже.
Солдаты поглядели на них встревоженно.
— Вы что-то заметили, сэр?
— Откуда вы знаете, что он грек? — спросил Сурьявонг. Солдаты переглянулись и сумели подавить улыбку.
— Думаю, они не дураки, — сказал Боб.
— Мы видели все фильмы о войне с жукерами, видели ваше лицо. Разве вы не знаете, что вы знамениты?
— Но вы никогда этого не говорили, — сказал Боб.
— Это было бы невежливо.
Боб подумал, сколько людей узнали его в Араракуаре и в Гринсборо и промолчали из вежливости.
В аэропорт они приехали в три часа ночи. Самолет прилетал в шесть. Боб слишком был на взводе, чтобы заснуть. Он остался дежурить, дав солдатам и Сурьявонгу подремать.
Поэтому именно Боб заметил какую-то суету минут за сорок пять до ожидаемого прибытия самолета и подошел спросить.
— Подожди, пожалуйста, мы объявим, — сказал билетный агент. — А где твои родители? Они здесь?
Боб вздохнул. Вот тебе и слава. Хотя бы Сурьявонга они должны узнать. И опять же, они всю ночь были на дежурстве и вряд ли глядели новости, где его лицо то и дело мелькало. Он вернулся, разбудил одного солдата, чтобы тот как взрослый у взрослого выяснил, в чем дело.
Мундир солдата, очевидно, добыл ему сведения, которые штатскому не сообщили бы. Он вернулся мрачный.
— Самолет упал.
У Боба сердце провалилось вниз. Ахилл? Мог он добраться до сестры Карлотты?
Не может быть. Откуда ему было бы знать? Не может же он следить за всеми рейсами в мире?
Письмо. Письмо, которое Боб отправил из казармы. Чакри мог его видеть. Если еще не был тогда арестован. У него было время передать информацию Ахиллу или какому-то посреднику. Как иначе мог бы Ахилл узнать, что Карлотта летит сюда?
— На этот раз не он, — сказал Сурьявонг, когда Боб поделился с ним своими мыслями. — Самолет по многим причинам может выпасть с экрана радара.
— Она не сказала «выпал», — напомнил солдат. — Она сказала «упал».
Сурьявонг был искренне огорчен:
— Бороммакот, мне очень жаль.
Он подошел к телефону и позвонил в кабинет премьера. Быть радостью и гордостью Таиланда, человеком, который только что избежал покушения, имеет свои хорошие стороны. Через пару минут их провели в зал совещаний аэропорта, где сидели официальные лица из правительства и армии, проводя онлайновое расследование по всему миру.
Самолет рухнул над Южным Китаем. Это был рейс компании «Эйр Шанхай», и Китай считал это своим внутренним делом, отказываясь допускать на место катастрофы международную комиссию. Но спутники, наблюдающие за полетами, дали информацию — был взрыв, мощный, и самолет развалился на мелкие фрагменты прямо в воздухе. Уцелеть не мог никто.
Оставалась одна слабая надежда. Быть может, она не успела. Может быть, ее не было на борту.
Была.
«Я мог остановить ее, — подумал Боб. — Когда я согласился поверить премьеру, не ожидая Карлотты, я мог тут же послать ей письмо, чтобы не приезжала». А он вместо этого смотрел новости и поехал развеяться в город. Потому что хотел ее видеть. Потому что боялся и хотел, чтобы она была рядом.