Кард Орсон Скотт. Тень Гегемона

   — Откуда?
   — Из тюрьмы. Это не то, что ты думаешь, Петра. Гегемония разваливается, и будет война. Вопрос в том, чем она кончится — полным хаосом или тем, что одна страна будет править другими. И если так, то какая это должна быть страна?
   — Сейчас попробую угадать… Парагвай?
   — Близко. — Влад улыбнулся. — Я знаю, что мне это легче, чем тебе. Я из Беларуси, и мы в свое время страшно носились со своей независимостью, но в глубине души мы не возражаем, чтобы Россия стала страной, правящей миром. За пределами Беларуси мало кто разбирается, русские мы там или нет. Так что меня уговорить было не так уж трудно. Ты армянка, и твоя страна много лет страдала под гнетом России во времена коммунистов. Так-то оно так, Петра, но подумай сама: насколько ты армянка? И что для Армении будет по-настоящему благом? Это я все равно собирался тебе сказать — показать, насколько выиграет Армения от победы России. Кончай саботаж, помоги нам по-настоящему подготовиться к настоящей войне, и у Армении будет в новом порядке особое место. Это немало, Петра. Если ты не захочешь помогать — это ничего не изменит и не поможет ни тебе, ни Армении. Никто даже не узнает о твоем героизме.
   — Звучит как угроза смерти.
   — Звучит как угроза одиночества и забвения. Ты не родилась для забвения, Петра. Ты родилась блистать. Сейчас есть шанс снова стать героиней. Я знаю, ты искренне думаешь, что тебе все равно, но ты вспомни, признай — хорошо ведь было в джише Эндера?
   — А теперь мы в джише этого-как-его-бишь. Уж он точно поделится с нами славой.
   — А почему нет? Он все равно будет главным и не против, чтобы под его началом служили герои.
   — Влад, он сделает так, что никто даже не узнает о том, что мы были, а когда мы перестанем быть ему нужны, он нас убьет. — Петра не собиралась говорить настолько откровенно, она знала, что все будет передано Ахиллу, а это гарантирует исполнение ее пророчества. Но вот — рычаг сработал. Она была так рада увидеть друга, пусть даже перешедшего на сторону врага, что не могла сдержать слов.
   — Ну, Петра, что я могу тебе сказать? Я им говорил, ты крепкий орешек. Я тебе передал предложение — подумай. Спешки нет. У тебя хватит времени принять решение.
   — Ты уходишь?
   — Таковы правила. Ты отказываешься — я ухожу. Прости. — Он поднялся.
   Петра смотрела ему вслед. Ей хотелось сказать что-нибудь смелое и умное. Хотелось найти обидную кличку для Влада, оскорбить его за то, что связал свой жребий с Ахиллом. Но Петра понимала, что все ею сказанное будет так или иначе обращено против нее. Покажет кукловоду еще один рычаг, за который можно тянуть. И без того она слишком много наговорила.
   И Петра в молчании смотрела, как закрылась дверь, и лежала на кровати, пока не запищал компьютер, а тогда она подошла к столу, и на экране было новое задание, и она взялась за работу и решила задачу и снова заложила в решение мину, как обычно, и подумала: все идет нормально, я еще не сломалась.
   Потом Петра снова легла и плакала, пока не заснула. Всего на несколько минут перед тем, как сон сморил ее, Петру захлестнуло чувство, что Влад — ее вернейший, лучший друг и она все для него сделает, только пусть он войдет вот сейчас в комнату.
   Но чувство миновало, и пролетела последняя мысль: будь они такие умные, они бы знали, что я чувствую, и в этот самый момент Влад бы вошел, а я бы спрыгнула с кровати и обняла бы его за шею и сказала бы: да, Влад, я буду с тобой работать, спасибо, что пришел, Влад, спасибо.
   А они свой шанс упустили.
   Как сказал однажды Эндер: почти все победы в истории — это мгновенное использование глупых ошибок противника, а не собственные гениальные планы. Ахилл очень умен — но не совершенен. Он не всеведущ. И может и не победить. Может быть, я даже выйду отсюда живой.
   Успокоившись наконец, Петра заснула.
 
   Ее разбудили в темноте:
   — Вставай!
   Без приветствия. Не видно было, кто это. Слышались шаги снаружи. Сапоги. Солдаты?
   Петра вспомнила разговор с Владом. Отказ от его предложения. Он говорил, что спешки нет, что у нее полно времени. Но вот ее выдергивают ночью из койки. Зачем?
   Ни одна рука ее не коснулась. Петра оделась в темноте — ее не торопили. Если бы ее вели на пытку или на допрос, одеться бы не дали — постарались бы, чтобы она была как можно более не в своей тарелке.
   Петра не хотела задавать вопросы, потому что это показалось бы слабостью. Да, но не задавать вопросы — это пассивность.
   — И куда мы теперь?
   Ответа не было. Это плохой признак. Или нет? О таких вещах Петра знала только по кассетам о войне, которые видела в Боевой школе, и нескольким шпионским фильмам, которые смотрела в Армении. Ни те, ни другие не казались ей правдоподобными, но вот сейчас она оказалась в реальной ситуации шпионского фильма, а информация о том, чего можно ждать, была только из этих глупых фильмов и кассет. Что же случилось с ее блестящими аналитическими способностями, из-за которых ее и взяли в Боевую школу? Очевидно, они действуют только тогда, когда думаешь, что играешь в военные школьные игры. В реальном мире страх отупляет до уровня сюжетов, сляпанных людьми, понятия не имеющими о том, как и что происходит на самом деле.
   Но эти люди тоже смотрели те же идиотские фильмы и кассеты, так что откуда Петре знать, что они не строят свои действия и даже слова по тем моделям, которые видели в фильмах? Вряд ли кого-нибудь обучают, как иметь крутой и зловещий вид, когда поднимаешь девушку-подростка посреди ночи. Петра попыталась представить себе соответствующую инструкцию. «Если ее необходимо перевести в другое место, прикажите ей поторапливаться, а то она всех заставляет ждать. Если ее необходимо отвезти на допрос с пристрастием, делайте зловещие замечания на тему о том, что скоро она отдохнет как следует. Если ей следует ввести наркотик, скажите, что это совсем не больно, но при этом злобно хихикайте, чтобы она решила, что вы лжете. Если ее везут на казнь, не говорите ничего».
   «Тоже мне, придумала! — одернула себя Петра. — Запугивать сама себя — это самое худшее. Нагнать на себя максимум паники».
   — Писать хочу, — сказала Петра.
   Снова нет ответа.
   — Я это могу сделать здесь. Могу в штаны. Могу голой, Могу сделать в штаны или без штанов там, куда мы едем. Могу пускать струю по дороге. Могу написать на снегу свое имя. Девушке это трудно, требует хорошей спортивной подготовки, но я могу.
   И опять нет ответа.
   — А можете пустить меня в туалет.
   — Ладно, — сказал кто-то.
   — Что ладно?
   — В туалет. — Человек пошел к двери.
   Она за ним. Конечно же, за дверью стояли солдаты. Десять человек. Петра остановилась перед самым большим из них и посмотрела на него снизу вверх.
   — Хорошо, что тебя сюда привели. Если бы тут были только вот эти остальные, я бы упиралась и дралась бы до смерти. Но раз ты здесь, у меня нет другого выхода, только подчиниться. Ты молодец, солдат!
   Петра повернулась и пошла к туалету, гадая по дороге, действительно ли на лице солдата мелькнул намек на улыбку. Этого ведь в сценарии не было? Хотя погоди, герой должен быть остроумен и хладнокровен. Это в характере персонажа. Только теперь Петра поняла, что все остроумные реплики героев должны маскировать страх. Равнодушные герои не ведут себя храбро или свободно — они только стараются не нагружать себя излишне в последние минуты.
   Петра вошла в туалет, и этот человек, конечно же, вошел вместе с ней. Но Петра училась в Боевой школе, и если бы она стеснялась мочиться при других, то давно уже умерла бы от острой уремии. Она спустила трусы, села на унитаз и начала. Этот тип оказался за дверью куда раньше, чем Петра готова была спустить воду.
   В туалете было окно, были вентиляционные ходы. Но Петра понятия не имела, где она, и вряд ли ей здесь было куда бежать. Как это делается в кино? Ах да — какой-нибудь друг уже поместил оружие в потайном месте, герой его находит, собирает и стреляет прямо при выходе. Вот что было неправильно в этой ситуации — ни одного друга.
   Петра спустила воду, оправила одежду, вымыла руки и вышла к своему дружелюбному эскорту.
   Наружу вышли колонной. Там стояли два черных лимузина и четыре машины сопровождения. В каждом лимузине сидели девушки примерно того же роста и цвета волос, что и Петра. А Петру держали рядом со стенкой, не на виду, пока не подвели к задней двери хлебного фургона.
   Она туда влезла, и ни один охранник за ней не последовал. В фургоне сидели двое мужчин, оба в штатском.
   — Я вам что, хлеб?
   — Мы понимаем, что юмор помогает тебе делать вид, будто ты контролируешь ситуацию, — сказал один из них.
   — Как? Психиатр? Это хуже пытки. Неужто Женевскую конвенцию уже отменили?
   Психиатр улыбнулся:
   — Петра, ты отправляешься домой.
   — К Богу? Или в Армению?
   — Сейчас — ни туда, ни туда. Но ситуация остается… гибкой.
   — Уж действительно гибкой, если я еду домой куда-то, где никогда не бывала.
   — Не были урегулированы вопросы подчиненности. Ведомство, которое похитило тебя и остальных детей, действовало без ведома армии и избранного правительства…
   — Или это они так говорят.
   — Ты прекрасно понимаешь мое положение.
   — Так кому же вы служите?
   — России.
   — А разве так не все говорят?
   — Так не имеют права говорить те, кто отдал нашу внешнюю политику и военную доктрину в руки ребенка, человекоубийцы и маньяка.
   — Все три обвинения равны по силе? — спросила Петра. — Потому что я тоже виновна в том, что я ребенок. И в человекоубийстве тоже — как многие считают.
   — Уничтожение жукеров не есть человекоубийство.
   — Все равно геноцид. Можете назвать его инсектицидом. Психиатр не понял. Очевидно, он недостаточно хорошо знал общий язык, чтобы понять игру слов, в которую так любили играть девятилетние дети в Боевой школе.
   Фургон тронулся.
   — Так куда же мы едем, если не домой?
   — В убежище, где ты будешь вне досягаемости этого малолетнего чудовища до тех пор, пока не будет вскрыт весь заговор и не будут арестованы заговорщики.
   — Или наоборот, — заметила Петра.
   Психиатр снова не понял, но потом разобрался.
   — Это тоже возможно. Но я — мелкая сошка. Кто догадается искать меня?
   — Не такая уж мелкая, если вам подчиняются солдаты.
   — Они подчиняются не мне, а другому лицу.
   — И кто это?
   — Если произойдет несчастный случай и ты попадешь в руки Ахилла и его спонсоров, ты не сможешь ответить на этот вопрос.
   — К тому же до того, как меня захватят, вы все погибнете, и ваши имена не будут иметь значения. Я права?
   Он посмотрел на нее изучающим взглядом.
   — Не надо такого цинизма. Мы рискуем жизнью, спасая тебя.
   — И моей жизнью тоже. Он медленно кивнул:
   — Хочешь вернуться в свою тюрьму?
   — Я только хочу, чтобы вы поняли: очередное похищение — это не то же самое, что освобождение. Вы уверены, что у вас хватит ума, а у ваших людей — верности, чтобы это осуществить. Но если вы ошибаетесь, меня могут убить. Так что да, вы действительно рискуете, но и я тоже — а меня никто не спрашивал.
   — Я спрашиваю теперь.
   — Выпустите меня из фургона прямо здесь, — предложила Петра. — Буду спасаться сама.
   — Нет.
   — Понимаю. Я по-прежнему в тюрьме.
   — Ты под опекой и защитой.
   — Я — признанный гений стратегии и тактики, — сказала Петра. — А вы нет. Так почему командуете вы, а не я?
   На это у него ответа не было.
   — Так я вам объясню почему. Потому что тут дело не в спасении детишек, похищенных малолетним чудовищем. Дело в том, чтобы избавить Россию от кучи осложнений. Для этого мало, чтобы я была вне опасности. Надо вернуть меня в Армению при благоприятных обстоятельствах, в нужный момент, чтобы с той фракции руководства России, которой служите вы, вина была снята.
   — На нас нет вины.
   — Я не говорю, что вы лжете, я только говорю, что это для вас важнее, чем спасти меня. Потому что, могу вас заверить, пока мы едем в этом фургоне, я на сто процентов уверена, что меня снова захватит Ахилл и его… как вы их назвали? Спонсоры.
   — И почему ты в этом так уверена?
   — А какая разница?
   — Ты — гений, — сказал психиатр. — Наверное, ты видишь в нашем плане какой-то недосмотр?
   — Он очевиден. Слишком много людей о нем знают. Ложные лимузины, солдаты, конвой. Вы точно знаете, что среди этих людей нет внедренных? Потому что если хоть кто-то из них известит спонсоров Ахилла, они уже точно узнают, в какой машине я сижу и куда она едет.
   — Они не знают, куда она едет.
   — Знают, если водитель — их человек.
   — Водитель тоже не знает, куда мы едем.
   — Он просто ездит по кругу?
   — Он знает только точку первого рандеву. Петра покачала головой.
   — Я знала, что вы дурак, потому что пошли в психотерапевты, а это вроде священника в религии, где Бог — это ты сам.
   Психиатр побагровел. Это Петре понравилось. Он был дурак и не любил, когда ему это говорили, но ему определенно надо было это услышать, потому что он всю свою жизнь построил вокруг мысли, что он умный, а теперь он играл с настоящей боевой гранатой и думал, что ему хватит ума не погибнуть.
   — Да, ты права, водитель знает первый пункт назначения, хотя и не знает, куда мы поедем оттуда. — Психиатр деланно пожал плечами. — Но тут ничего не поделаешь, кому-то надо довериться.
   — И вы решили довериться этому водителю, потому что… Психиатр отвернулся.
   Петра посмотрела на его спутника.
   — А ты что такой разговорчивый?
   — Я понимал, — произнес этот человек, запинаясь и подыскивая слова, — что ты был бесить учитель в твоя Боевая школа.
   — Ага! — сообразила Петра. — Так ты и есть мозг команды? Человек не понял, но обиделся. Выражение «мозг команды» было ему не знакомо, но он понимал, что Петра хотела его оскорбить.
   — Петра Арканян! — сказал психиатр. — Поскольку ты права и я недостаточно хорошо знаю водителя, скажи мне, что я должен был сделать. У тебя есть план получше?
   — Конечно, — пожала плечами Петра. — Называете ему точку рандеву и тщательно объясняете маршрут,
   — Я так и сделал.
   — Это я знаю, — отмахнулась Петра. — В последнюю секунду, загружая меня в фургон, берете руль сами, а водителя пересаживаете в лимузин. А потом едете совсем в другое место. Или того лучше — сворачиваете в ближайший город и выпускаете меня на волю.
   Психиатр снова отвернулся. Петра поразилась, как красноречив язык жестов. Никогда бы не подумала, что психиатры не умеют скрывать своих мыслей.
   — Люди, которые вас похитили, — начал психиатр, — это ничтожное меньшинство, даже в той тайной организации, на которую они работают. Они не могут быть всюду.
   Петра грустно покачала головой:
   — Вы русский, вас учили русской истории, и вы всерьез думаете, что тайная служба не может быть повсюду и слышать все? Вы все свое детство только и делали, что смотрели американские фильмы?
   Это уже было слишком. Психиатр принял самый авторитетный медицинский вид и выложил свой последний и решающий аргумент:
   — А ты — ребенок, совершенно не обученный уважению к старшим. Пусть у тебя блестящие способности, но это не значит, что ты разбираешься в политическом положении, о котором ничего не знаешь.
   — Ага, — удовлетворенно заметила Петра. — Аргумент типа: «ты ребенок и жизни не знаешь».
   — Как правду ни назови, она правдой быть не перестанет.
   — Вы наверняка разбираетесь в нюансах политических речей и маневров. Но это военная операция.
   — Это операция политическая, — поправил ее психиатр. — Без стрельбы.
   И снова Петру поразило его невежество.
   — Стрельба начинается, когда успеха в военной операции не удается достигнуть маневром. Любая операция, направленная на лишение противника ценного имущества, является военной.
   — Эта операция направлена на спасение неблагодарной девчонки, чтобы отправить ее к маме и папе.
   — Хотите, чтобы я была благодарной? Откройте дверь.
   — Дискуссия окончена, — объявил психиатр. — Можешь заткнуться.
   — Так вы заканчиваете сеансы с пациентами?
   — Я тебе не говорил, что я психиатр.
   — Вы учились на психиатра, — сказала Петра. — И потом какое-то время работали, потому что нормальные люди не говорят как психиатры, пытаясь успокоить перепуганного ребенка. А то, что вы полезли в политику и сменили профессию, не значит, что вы вышли из числа тех твердолобых, что ходят в школу шарлатанов и думают, что они ученые.
   Этот человек еле сдерживал ярость. Петра даже сладко задрожала от пробежавшего страха. Он сейчас даст ей пощечину? Вряд ли. Скорее он прибегнет к единственному своему неисчерпаемому ресурсу — профессиональной надменности.
   — Профаны обычно смеются над науками, которых не понимают, — сказал психиатр,
   — Именно это, — согласилась Петра, — я и хочу сказать. Там, где дело идет о военной операции, вы полный новичок. Профан. Дубина. А я — специалист. А вы слишком глупы, чтобы хоть сейчас меня послушать.
   — Все идет гладко, — сказал психиатр. — А тебе будет очень неловко, когда будешь извиняться и благодарить меня, садясь на самолет в Армению.
   Петра напряженно улыбнулась:
   — Вы же даже не заглянули в кабину и не проверили, что водитель тот самый.
   — Кто-нибудь заметил бы, если бы водителя подменили, — сказал психиатр, но Петра почувствовала, что наконец-то вызвала у него беспокойство.
   — Ах, я забыла, мы доверяем товарищам по заговору, они увидят все и ничего не упустят — потому что они-то не психиатры!
   — Я психолог! — не выдержал он.
   — Ой-ой-ой! — сочувственно произнесла Петра. — Это, наверное, очень неприятно — признаться в собственной полуобразованности?
   Психолог отвернулся. Как это психиатры в Наземной школе называли такое поведение? Уклонение? Или отрицание? Петра готова была уже спросить, но решила так оставить.
   А еще говорят, что она невоздержанна на язык.
   Но то, что она сказала, явно оказывало свое действие на этого человека, не давало покоя. И он через некоторое время встал, подошел к передней стенке и открыл дверь между фургоном и кабиной.
   Выстрел прогремел в замкнутом пространстве оглушительно, и психиатр упал на спину. Горячий мозг и острые осколки кости расплескались по лицу и рукам Петры. Человек напротив полез за оружием, но получил две пули и свалился мертвым, не успев до него дотянуться.
   Дверь открылась настежь, за ней стоял Ахилл с пистолетом в руке. Он что-то сказал.
   — Я тебя не слышу, — ответила Петра. — Я даже собственного голоса не слышу.
   Ахилл пожал плечами, заговорил громче, четче артикулируя слова. Петра не стала на него смотреть.
   — Не собираюсь я тебя слушать, пока я вся перемазана кровью.
   Ахилл отложил пистолет — так, чтобы она не дотянулась, — и снял рубашку. Он протянул рубашку Петре, но та не взяла, и тогда Ахилл стал вытирать ей лицо, пока Петра не выдернула рубашку у него из рук и не стала вытираться сама.
   И звон в ушах тоже проходил.
   — Удивительно, что ты их убил сразу, не воспользовавшись шансом объяснить, какой ты умный.
   — А не надо было, — сказал Ахилл. — Ты им уже объяснила, какие они тупые.
   — Так ты слушал?
   — Ну конечно. Фургон был нашпигован жучками. И камерами.
   — Их не было необходимости убивать.
   — Этот тип полез за пистолетом.
   — Только после того, как ты убил его друга.
   — Да ладно, брось, — сказал Ахилл. — Я думал, что метод Эндера полностью состоял в упреждающем применении решающей силы. Я сделал лишь то, чему научился от вашего героя.
   — Мне странно, что ты в этом эпизоде участвовал сам.
   — Что значит — «в этом эпизоде»?
   — Я думала, ты прервал и остальные спасательные операции.
   — Ты забываешь, — сказал Ахилл, — что у меня были месяцы, чтобы вас оценить. Зачем мне остальные, если я выбрал себе лучшего?
   — Заигрываешь? — произнесла Петра, вложив в это слово все доступное ей презрение. Обычно это вполне осаживало мальчишку, ставшего слишком самоуверенным. Но Ахилл только засмеялся:
   — Нет, не заигрываю.
   — А, я забыла, — сказала Петра. — Ты же сперва стреляешь, а потом уже и заигрывать не надо.
   Это, кажется, попало в цель. Ахилл на миг пресекся, дыхание его стало чуть быстрее. До Петры дошло, что язык когда-нибудь доведет ее до гибели. Ей не приходилось видеть убитых, разве что в кино и на видео. То, что она считает себя главным героем той ленты, куда сейчас попала, совершенно не гарантирует ей выживания. По всему судя, Ахилл собирается убить и ее тоже.
   А если нет? Если он действительно имеет в виду, что из всей команды оставил только ее? Как это огорчит Влада!
   — А почему ты выбрал именно меня? — спросила она, меняя тему.
   — Я же сказал. Ты лучше других.
   — Чушь собачья. Упражнения, которые я для тебя делала, были не лучше, чем у всех.
   — А, эти планы битв! Они были нужны, чтобы давать вам работу, пока шли настоящие тесты. Или, точнее, чтобы вы думали, что даете работу нам.
   — А какой был настоящий тест, если, как ты говоришь, я справилась с ним лучше других?
   — Картиночка с драконом, — ответил Ахилл.
   Петра почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Ахилл это заметил.
   — Да ты не бойся, — сказал он, — тебя не накажут. Это и был тест: посмотреть, кто из вас сумеет передать весть на волю.
   — И я выиграла приз — остаться с тобой? — Петра вложила в эти слова все отвращение, которое смогла собрать.
   — Ты выиграла приз, — сказал Ахилл, — остаться в живых.
   У Петры кольнуло сердце.
   — Даже ты не стал бы убивать всех остальных без всякой причины.
   — Если они убиты, значит, причина есть. Если есть причина, они будут убиты. Мы подозревали, что твой дракон имеет какое-то значение для кого-то. Но не могли найти в нем шифра.
   — А в нем не было шифра, — ответила Петра.
   — Был, был. Ты смогла зашифровать письмо так, что кто-то сумел догадаться и расшифровать. Я это знаю, поскольку вдруг появившиеся в сети статьи, с которых начался этот кризис, содержали более или менее верные сведения. Значит, одно из сообщений, которые вы пытались передать на волю, проскочило. И тогда мы вернулись ко всем посланным вами письмам и единственное, что смогли найти, — дракончик в твоей подписи.
   — Если ты можешь найти в нем письмо, — сказала Петра, — то ты куда умнее меня.
   — Напротив, — возразил Ахилл. — Это ты умнее, по крайней мере в стратегии и тактике: как избегать противника, поддерживая тесную связь с союзниками. Ну, не совсем тесную, потому что для публикации переданной информации им понадобилось очень много времени.
   — Ты не на ту лошадь ставишь, — сказала Петра. — Это не было письмо, и потому все, что появилось в сети, должно было прийти от кого-то другого.
   Ахилл только засмеялся:
   — Держишься за свою ложь до конца?
   — Хочешь правду? Если мы и дальше поедем в этом фургоне с трупами, меня стошнит.
   Ахилл улыбнулся:
   — Блюй на здоровье.
   — Значит, твоя патология требует тесного общения с трупами, — задумчиво произнесла Петра. — Ты поосторожнее — сам знаешь, к чему это может привести. Начинаешь с ними общаться, а потом приводишь домой показать мамочке… ох, прости, я же забыла, что ты сирота.
   — Ну так я показываю их тебе.
   — А почему ты так долго ждал, чтобы их застрелить?
   — Хотел действовать наверняка. Чтобы застрелить первого, когда он появится в дверях и его тело прикроет меня от огня его напарника. И к тому же мне очень приятно было слышать, как ты их развела. Ну, спорила с ними, как ты умеешь. Похоже, ты любишь этих мозгогрызов не больше, чем я, хотя тебя никогда не сажали в психушку. Несколько раз я чуть не зааплодировал твоим эпитетам, но боялся, что услышат.
   — А кто ведет фургон? — спросила Петра.
   — Я не веду, — ответил Ахилл. — А ты?
   — Сколько ты будешь держать меня в плену?
   — Сколько надо будет.
   — Надо будет для чего?
   — Чтобы завоевать мир вдвоем, ты и я. Правда, романтично? То есть будет романтично, когда закончим.
   — Не будет романтично, — сказала Петра. — Я тебе даже от перхоти избавиться помогать не стану, не то что мир завоевывать.
   — Станешь, — улыбнулся Ахилл. — Я буду убивать всех ребят джиша Эндера одного за другим, пека не согласишься.
   — Они не у тебя, — возразила Петра. — И ты не знаешь, где они. Тебе до них не добраться.
   Ахилл улыбнулся деланно-невинно:
   — Что, не надо обманывать гениальную девочку? А я не обманываю. Понимаешь, они где-то обязательно выплывут, а тогда они погибнут. Я не забываю.
   — Тоже способ завоевать мир, — сказала Петра. — Перебей всех по одному, пока не останешься один.
   — Первой твоей работой, — сказал Ахилл, — будет расшифровать письмо, что ты отправила.
   — Какое письмо?
   Ахилл подобрал пистолет и направил на нее.
   — Убей меня, и будешь всю жизнь гадать, действительно ли я посылала письмо.
   — Зато я хотя бы не буду слышать твой наглый голос, лгущий мне в лицо. Это почти утешение.
   — Ты, кажется, забыл, что я в эту экспедицию не вызывалась добровольцем. Не хочешь слушать — отпусти меня.
   — Как ты в себе уверена, — сказал Ахилл. — Но я знаю тебя лучше, чем ты сама себя знаешь.
   — И что же ты знаешь обо мне?
   — Я знаю, что в конце концов ты уступишь и начнешь мне помогать.
   — А я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь.
   — В самом деле?
   — Я знаю, что в конце концов ты меня убьешь. Потому что ты всегда так делаешь. Так что давай пропустим всю эту скукотищу посередине и закончим прямо сейчас. Сократим ожидание.
   — Нет, — покачал головой Ахилл. — Лучше, когда все происходит неожиданно. По крайней мере так всегда делает Бог.