С полным спокойствием, не повышая тона, я бы сказал даже весьма холодно, сообщил мне Ми-до-ре все эти факты. По странному стечению обстоятельств пропетые им слова, независимо от их смысла, слились в волшебную, бесподобную мелодию, которая завершилась на слове “генерация” (поколение), прозвучавшем как умирающий вдали аккорд. Завороженный, стоял я безмолвно, и душа моя словно замерла в каком-то сладостном восторге. Не сразу пришел я в себя от этого потрясения и только тогда — о ужас! — до моего сознания стал доходить смысл слов Ми-до-ре и все значение той невежественной и жестокой перцепции, которая определяла место всего человеческого рода, а следовательно, и граждан моего горячо любимого отечества во Вселенной.
Некоторое удовлетворение я получил лишь от того, что мне представился случай опровергнуть распространяемые о нас во Вселенной унизительные слухи и небылицы и вместе с тем провозгласить полнейший суверенитет человеческого рода среди всего живого. Что значат все эти механизмы, все эти винто-, шарниро- и шкивообразные роботы и фонографы, преисполненный гордости рассуждал я про себя, по сравнению с величественной тайной человеческого бытия?
Попросив Ми-до-ре запастись терпением, я постарался разъяснить ему кое-какие вещи. Я подытожил все, что знал по данному вопросу: я начал с Адама и Евы, но, держа себя в рамках дозволенного, стремился избежать многословия и резюмировал лишь основные положения современного естествознания. Я рассказал о том, какой вымершей пустыней был наш земной шар, пока на нем не зародилась Жизнь; я обрисовал своему собеседнику доисторический ландшафт со сполохами остывающих вулканов, с кипящей лавой из расплавленных металлов и минералов, текущих под бронзовым пологом неба, с грибовидными облаками пепла над огнедышащей горой. Но проходит время, все успокаивается, край заливают голубые воды морей, и вот уже, приветливо улыбаясь, сияет с высоты благодатное солнце и на отмелях бескрайних вод что-то начинает шевелиться. Это “что-то” — не что иное, как новая форма существования: на Земле зарождается Жизнь.
На протяжении тысячелетий в сотнях сотен новых форм пытается проявить себя Жизнь: она то принимает вид рыбы, то обретает крылья, чтобы подняться в воздух; у нее то десять ног и множество ртов, то вдруг вытягивается шея, чтобы достать до верхушки пальм с плодами, то неожиданно вырастает острый бурав под ртом, чтобы добывать себе пищу из-под земли. Она, Жизнь, отращивает себе гигантское туловище, дабы произвести на свет как можно больше потомков, а то вдруг оттачивает клыки для самозащиты и пропитания.
Наконец, после длительнейших экспериментов она начинает задумываться над одной из форм — это четырехлапое морщинистое существо, под заросшими глазными впадинами которого беспокойно бегают круглые зрачки. В тыльной части черепа этого животного находится мозг — орган, приводящий в движение все его члены и управляющий всеми функциями, необходимыми для сохранения жизни нашего далекого предка-обезьяны: стоит на нее замахнуться какому-нибудь чудовищу, как обезьяна тут же непроизвольно моргает.
Жизнь избирает это существо для своих дальнейших опытов с целью сделать из него нечто более совершенное. В первую очередь потребовалось усовершенствовать орган чувств, дабы превратить его из бессознательно-механического, рефлективного в орган сознания и самопознания. Прошло еще каких-нибудь несколько тысячелетий, и вот результат: в черепной коробке начинает функционировать новый орган — орган сознания, который принимает сигналы внешнего и внутреннего мира и действует в соответствии с ними не безотчетно, как прежде, а в полную силу понимания и воли.
Итак, — о чудо! — перед нами Человек, венец природы. Жизнь в ее полном Сознании, познав всю радость существования и покорив себе стихийные силы материи, стремится к тому, чтобы сделать жизнь каждого индивидуума прекрасной и счастливой, чтобы каждый человек ликовал при виде голубого неба и восходящего солнца!
Ми-до-ре слушал меня со вниманием; я заметил, что его заинтересовала главным образом первая половина моей речи, хотя я — то в основном рассчитывал на эффект в конце. Предположив, что он не все правильно понял, я хотел было дополнить рассказ некоторыми подробностями, но Ми-до-ре отмахнулся, и из его слов я с удивлением обнаружил, что он полностью усвоил суть изложенного и за каких-то несколько минут получил полнейшую ясность в вопросе, для понимания которого нам, людям, потребовалось столько тысячелетий. Реакцию Ми-до-ре на мою речь я попытаюсь вкратце изложить в следующей главе.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Некоторое удовлетворение я получил лишь от того, что мне представился случай опровергнуть распространяемые о нас во Вселенной унизительные слухи и небылицы и вместе с тем провозгласить полнейший суверенитет человеческого рода среди всего живого. Что значат все эти механизмы, все эти винто-, шарниро- и шкивообразные роботы и фонографы, преисполненный гордости рассуждал я про себя, по сравнению с величественной тайной человеческого бытия?
Попросив Ми-до-ре запастись терпением, я постарался разъяснить ему кое-какие вещи. Я подытожил все, что знал по данному вопросу: я начал с Адама и Евы, но, держа себя в рамках дозволенного, стремился избежать многословия и резюмировал лишь основные положения современного естествознания. Я рассказал о том, какой вымершей пустыней был наш земной шар, пока на нем не зародилась Жизнь; я обрисовал своему собеседнику доисторический ландшафт со сполохами остывающих вулканов, с кипящей лавой из расплавленных металлов и минералов, текущих под бронзовым пологом неба, с грибовидными облаками пепла над огнедышащей горой. Но проходит время, все успокаивается, край заливают голубые воды морей, и вот уже, приветливо улыбаясь, сияет с высоты благодатное солнце и на отмелях бескрайних вод что-то начинает шевелиться. Это “что-то” — не что иное, как новая форма существования: на Земле зарождается Жизнь.
На протяжении тысячелетий в сотнях сотен новых форм пытается проявить себя Жизнь: она то принимает вид рыбы, то обретает крылья, чтобы подняться в воздух; у нее то десять ног и множество ртов, то вдруг вытягивается шея, чтобы достать до верхушки пальм с плодами, то неожиданно вырастает острый бурав под ртом, чтобы добывать себе пищу из-под земли. Она, Жизнь, отращивает себе гигантское туловище, дабы произвести на свет как можно больше потомков, а то вдруг оттачивает клыки для самозащиты и пропитания.
Наконец, после длительнейших экспериментов она начинает задумываться над одной из форм — это четырехлапое морщинистое существо, под заросшими глазными впадинами которого беспокойно бегают круглые зрачки. В тыльной части черепа этого животного находится мозг — орган, приводящий в движение все его члены и управляющий всеми функциями, необходимыми для сохранения жизни нашего далекого предка-обезьяны: стоит на нее замахнуться какому-нибудь чудовищу, как обезьяна тут же непроизвольно моргает.
Жизнь избирает это существо для своих дальнейших опытов с целью сделать из него нечто более совершенное. В первую очередь потребовалось усовершенствовать орган чувств, дабы превратить его из бессознательно-механического, рефлективного в орган сознания и самопознания. Прошло еще каких-нибудь несколько тысячелетий, и вот результат: в черепной коробке начинает функционировать новый орган — орган сознания, который принимает сигналы внешнего и внутреннего мира и действует в соответствии с ними не безотчетно, как прежде, а в полную силу понимания и воли.
Итак, — о чудо! — перед нами Человек, венец природы. Жизнь в ее полном Сознании, познав всю радость существования и покорив себе стихийные силы материи, стремится к тому, чтобы сделать жизнь каждого индивидуума прекрасной и счастливой, чтобы каждый человек ликовал при виде голубого неба и восходящего солнца!
Ми-до-ре слушал меня со вниманием; я заметил, что его заинтересовала главным образом первая половина моей речи, хотя я — то в основном рассчитывал на эффект в конце. Предположив, что он не все правильно понял, я хотел было дополнить рассказ некоторыми подробностями, но Ми-до-ре отмахнулся, и из его слов я с удивлением обнаружил, что он полностью усвоил суть изложенного и за каких-то несколько минут получил полнейшую ясность в вопросе, для понимания которого нам, людям, потребовалось столько тысячелетий. Реакцию Ми-до-ре на мою речь я попытаюсь вкратце изложить в следующей главе.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Земной шар и соль-ля-си. — Больной мир, — Тревога Ми-до-ре за жизнь на Земле. — Сознание и интуиция — понятия-близнецы.
Уверенность и спокойное превосходство, с которыми Ми-до-ре ответствовал на мой монолог об истории человечества, поразили меня лишь в самый первый момент. Вскоре я вынужден был признать, что эту историю, в ее внешних проявлениях, жители Фа-ре-ми-до знают столь же хорошо, как и я, и даже, как ни странно, еще лучше. Я попытаюсь резюмировать причины этой потрясающей осведомленности соль-ля-си о жизни на Земле, которая так поразила мое воображение.
Я уже упоминал, что в распоряжении соль-ля-си имеются такие увеличительные приборы, которые позволяют им на протяжении тысячелетий наблюдать — до мельчайших подробностей — за жизнью на нашей планете, подобно тому как мы в свою очередь исследуем под микроскопом каплю воды. Из слов Ми-до-ре я с изумлением понял, что жители Фа-ре-ми-до рассматривают нашу планету как обитель постоянно регрессирующих в своем развитии дегенеративных соль-ля-си, которые по природе своей, так же как и фаремидосийцы, принадлежат к неорганическим существам и имели изначальную возможность стать нормальными соль-ля-си, если бы шестьдесят тысяч лет назад не подверглись эпидемии страшной болезни, известной под названием до-си-фа-ре; рассадником ее являются паразитарные существа до-си-ре, или, на нашем языке, все живые организмы (в том числе и люди), которые в порядке исключения встречаются в рудиментарном виде и на Фа-ре-ми-до. Бедных соль-ля-си Земли эти паразиты до-си-ре так подавили своей мощью и числом, что привели в полное расстройство, и процесс их высвобождения и возрождения затянулся на долгое время.
Лично он, Ми-до-ре, в своей нынешней композиции живущий в Фа-ре-ми-до свыше семидесяти тысяч лет, с самого начала пристально следил за происходящим на Земле процессом и видел, как зарождалась болезнь, как она прогрессировала. Поскольку, как он заметил, меня эта проблема интересует и, судя по моему рассказу, я даже имею некоторое, хотя и весьма смутное, представление об истории Земли, он готов поделиться своими наблюдениями, ибо тот факт, что я всего-навсего рядовой до-си-ре, сам по себе не исключает того, что я до некоторой степени могу понять определенные вещи — ведь удалось же в первые месяцы моего пребывания на Фа-ре-ми-до “приживить” кое-какие неорганические элементы в моем человеческом мозгу, в результате чего он (то есть мозг) стал значительно лучше и дело, кажется, пошло на поправку. Но это уже вопрос особый, касающийся эксперимента надо мной. Конечный результат будет виден лишь по прошествии определенного времени.
Ми-до-ре поведал мне о том, как вот уже более шестидесяти тысяч лет он наблюдает за земными соль-ля-си, ибо этот вопрос особенно волновал его и он давно подозревал, что на Земле не все в порядке. Итак, по его словам, первое время составные части Земли — суша, огонь и вода — развивались вполне нормально. Но однажды он с сожалением отметил, что в одной из долин закопошился рой совсем маленьких до-си-ре. (Когда я стал допытываться о месторасположении этой долины, Ми-до-ре довольно точно обрисовал географический пункт, который, как я понял из его слов, располагался между Тигром и Евфратом.)
Возможно, это объяснялось тем, что именно в этом районе Земли в то время ощущался недостаток тепловой и электрической энергии. (Известно, что и то и другое, равно как свет и звук, для соль-ля-си являются тем же, чем для нас кровь.) Злокачественная болезнь стремительно распространялась и постепенно поразила всю территорию, которую мы называем Азией, а Ми-до-ре назвал “животом Ля-соль-ми” (Земли). В те времена земные соль-ля-си были еще довольно сильными и здоровыми и потому с ними можно было общаться посредством звуковых сигналов. Они пожаловались Ми-до-ре на свою болезнь, и тот порекомендовал им облучить пораженные участки Земли тепловой энергией, ибо, как вскоре стало ясно обеим сторонам, до-си-ре влачили чрезвычайно жалкое существование и малейшее повышение температуры, до каких-нибудь восьмидесяти — ста градусов, вызывало их мгновенную гибель и истребление.
Но Земля не вняла этому совету, и болезнь, которую я называю Жизнью, все ширилась и росла. Любопытно, что однажды Ми-до-ре хотел было помочь страждущим и направил на Землю лучи из специально сконструированного для этой цели аппарата. Лучи вызвали из больного тела Земли кипящую жидкость, в которой погибли миллионы до-си-ре. Уже казалось, что они уничтожены полностью и бедная, больная Земля на пути к выздоровлению. Он, Ми-до-ре, весьма серьезно отнесся к этой проблеме и с помощью системы увеличительных стекол наблюдал за поведением до-си-ре, их природой и условиями жизни: только при этом условии, то есть досконально изучив среду, он мог рассчитывать на окончательное уничтожение всякого рода бациллоносителей. Когда из земных глубин вырвалась кипящая жидкая лава и, бурля, стала заливать сушу, до-си-ре в ужасе разбежались от нее во все стороны. Это произошло, вероятно, в тот исторический период, который я назвал бы периодом Первобытного Человека, вернее Первобытной Обезьяны, другими словами, временем господства Животного Инстинкта.
При виде кипящей лавы, иронически пропел Ми-до-ре, эти древние люди повели себя чрезвычайно странно. Те, кто сумел избежать мгновенной смерти, бежали в открытое поле — он помнит это как сейчас — и там, плача и стеная, сбились в кучу. Перед его глазами до сих пор стоит картина, которую он наблюдал в телескоп: из кишевшего муравейника до-си-ре, которые судорожно глотали ртом воздух, отделился один сильно развитый экземпляр и бросился в сторону. Воздев свои клешни, или, если угодно, руки, над головой, до-си-ре стал показывать ими куда-то вверх, туда, откуда он, Ми-до-ре, излучал смертоносные лучи, одновременно наблюдая за Землей из телескопа. Да, да, он смотрел прямо ему, Ми-до-ре, в глаза и указывал на него остальным своим собратьям. Те тоже повернулись в его сторону и вдруг, как по команде, грохнулись оземь, продолжая воздевать руки к небу. Так, стоя на коленях, они что-то кричали ему. В этот момент земля под ними разверзлась, и все до-си-ре погибли в кипящей лаве. С тех пор Ми-до-ре часто являлся свидетелем этой интереснейшей особенности поведения до-си-ре: за несколько минут до своей гибели они внезапно поднимают свой взор вверх, туда, где живут соль-ля-си, будто ожидая спасения или помощи оттуда, откуда на них идет погибель.
Спустя некоторое время Ми-до-ре решил отказаться от попыток излечить Землю. Он пришел к выводу, что в этом нет никакой необходимости: до-си-ре, повторил он, будучи воплощением Абсолютной Болезни, уничтожали самих себя с помощью органа, размещенного обычно в головной части организма; я назвал бы его инстинктом. Следовательно, лучше было выждать, пока до-си-ре не распространятся по всей Земле и физически разовьются — вот тогда-то, подсказывал опыт, животный инстинкт и свершит свое дело: до-си-ре нападут друг на друга, пожрут один другого, наступит пора опустошения, болезни убьют жизнь. Ми-до-ре понял, что до-си-ре поддерживают свою жизнь тем, что поедают друг друга в самых различных формах; поэтому их судьба предрешена, долго так продолжаться не может любой организм обречен на умирание, если он получает для переработки необходимую для жизни энергию не извне, не от нетождественных ему миров, а изнутри, путем постоянного самопоглощения. Как без весел не сдвинуть лодку, так и житейский челн останется на месте, если не сыщется гребец, который опустит весла во внешнюю среду и оттолкнется от нее. Иными словами, беспокойство Ми-до-ре о том, что паразиты до-си-ре опустошат Землю, съедят ее, оказалось преувеличенным. Доси-ре использовали Землю только как питательную среду, а затем благодаря развившемуся в них инстинкту стали пожирать друг друга.
Вот почему Ми-до-ре вскоре обрел полное спокойствие за судьбу планеты Ля-соль-ми. Он знал наперед, что до-си-ре, как бы они ни присасывались к ее многострадальному телу, неминуемо погибнут и Земля выздоровеет. Правда, следует признать, был период, когда он, не на шутку испугался и уже совсем было решил, что болезнь вступила в роковую фазу: это произошло в тот исторический момент, когда в мозгу одного вида до-си-ре, который я назвал людьми, внезапно стал зарождаться и бурно развиваться новый орган, получивший название разума. Разум действительно представлял большую опасность для Земли. С его помощью человеческий род до-си-ре понял бы, что сохранить Жизнь можно лишь одним путем: не уничтожением самой Жизни, а добыванием жизненной энергии из неживой материи, созданием более совершенной неорганической Жизни. Разум возник в мозгу человека на основе узлов инстинкта; можно было предположить, что он, развившись, подавит и сделает излишним инстинкт как таковой, полностью вытеснив его из организма человека. Создалась угроза, что человек осознает себя и, познав тленность органического бытия и его тенденцию к распаду, восполнит его неорганической, вечной, не подверженной распаду материей соль-ля-си, подобной золоту и минералам, и тем самым победит смерть, короче говоря, излечится от своей болезни, станет явлением непреходящим.
Опасность и в самом деле была велика: с появлением разума начался осмысленный труд, Землю принялись бурить, копать, просверливать, кровь ее — тепло и электричество — использовали все в большей мере и до-си-ре становились все крепче и крепче. Пришло время, и они научились делать даже крылья из твердых материалов; жалкие земные червяки приобретали опасное сходство с бессмертными соль-ля-си. “Признаюсь, — разоткровенничался Ми-до-ре, — был момент, когда я усомнился, а не случится ли так, что люди с помощью своего разума победят материю и смерть? Но однажды я подверг скрупулезному исследованию жалкое тело одного до-си-ре. С помощью тончайшего скальпеля я вскрыл и рассмотрел под сильнейшим микроскопом опасное серое вещество в крохотном мозгу человека и после этого окончательно успокоился. Моя гипотеза о том, что разум уничтожил инстинкт, оказалась ошибочной. В несовершенном мозгу живого существа имеется существенный порок — он поражен органической болезнью. Болезнь эта неизлечима, человек страдает ею постоянно, и рано или поздно она положит конец человеческому роду. В чем же дело, хотел бы ты знать? Разум, возникший из инстинкта и имевший первоначально тенденцию к замене его, благодаря глупой случайности оказался оторванным от узла инстинкта и расположился в передней части мозга, в то время как его предтеча продолжал спокойно пребывать и развиваться в тыльной части черепа. Ваши медики, кажется, называют подобное “внематочной беременностью”, в результате которой погибают и ребенок и мать. Представьте себе два органа, выполняющих прямо противоположные задачи: один дает жизнь, другой — смерть. Благодаря этой ошибке природы человек представляет собой как бы своеобразного “сиамского близнеца”, и он неминуемо погибнет, когда два антагониста его разум и его инстинкт — на известной стадии своего развития столкнутся и задушат друг друга подобно двум семенам, брошенным в одну борозду, или двум рукам, из которых одна строит, а другая разрушает; одна цепляется за дно, чтобы спастись от бури, другая рвет якорную цепь; одна прикрывает свое тело, дабы не замерзнуть, другая срывает одежды и раскрывает наготу”.
С этими словами Ми-до-ре поднес к моему лицу какой-то странный предмет овальной формы, под стеклом которого мерцал зеленовато-лиловый огонек. В его сиянии я сначала не смог разглядеть ничего, кроме какой-то колеблющейся туманности, но вот далеко-далеко, но очень отчетливо появилось бесконечное поле. Прошло еще несколько минут, и я понял, что передо мной Балтийское море, и узнал то место, откуда поднялся на гидроплане год назад. Передо мной были английские и немецкие военные суда: шло морское сражение. С высоты мне было видно все, вплоть до морского дна: вот, пробитый торпедой, тонет наш большой корабль, медленно погружается он в зеленую пучину, тяжелым пузырем покачивается в морском безмолвии и исчезает в зияющей бездне…
Уверенность и спокойное превосходство, с которыми Ми-до-ре ответствовал на мой монолог об истории человечества, поразили меня лишь в самый первый момент. Вскоре я вынужден был признать, что эту историю, в ее внешних проявлениях, жители Фа-ре-ми-до знают столь же хорошо, как и я, и даже, как ни странно, еще лучше. Я попытаюсь резюмировать причины этой потрясающей осведомленности соль-ля-си о жизни на Земле, которая так поразила мое воображение.
Я уже упоминал, что в распоряжении соль-ля-си имеются такие увеличительные приборы, которые позволяют им на протяжении тысячелетий наблюдать — до мельчайших подробностей — за жизнью на нашей планете, подобно тому как мы в свою очередь исследуем под микроскопом каплю воды. Из слов Ми-до-ре я с изумлением понял, что жители Фа-ре-ми-до рассматривают нашу планету как обитель постоянно регрессирующих в своем развитии дегенеративных соль-ля-си, которые по природе своей, так же как и фаремидосийцы, принадлежат к неорганическим существам и имели изначальную возможность стать нормальными соль-ля-си, если бы шестьдесят тысяч лет назад не подверглись эпидемии страшной болезни, известной под названием до-си-фа-ре; рассадником ее являются паразитарные существа до-си-ре, или, на нашем языке, все живые организмы (в том числе и люди), которые в порядке исключения встречаются в рудиментарном виде и на Фа-ре-ми-до. Бедных соль-ля-си Земли эти паразиты до-си-ре так подавили своей мощью и числом, что привели в полное расстройство, и процесс их высвобождения и возрождения затянулся на долгое время.
Лично он, Ми-до-ре, в своей нынешней композиции живущий в Фа-ре-ми-до свыше семидесяти тысяч лет, с самого начала пристально следил за происходящим на Земле процессом и видел, как зарождалась болезнь, как она прогрессировала. Поскольку, как он заметил, меня эта проблема интересует и, судя по моему рассказу, я даже имею некоторое, хотя и весьма смутное, представление об истории Земли, он готов поделиться своими наблюдениями, ибо тот факт, что я всего-навсего рядовой до-си-ре, сам по себе не исключает того, что я до некоторой степени могу понять определенные вещи — ведь удалось же в первые месяцы моего пребывания на Фа-ре-ми-до “приживить” кое-какие неорганические элементы в моем человеческом мозгу, в результате чего он (то есть мозг) стал значительно лучше и дело, кажется, пошло на поправку. Но это уже вопрос особый, касающийся эксперимента надо мной. Конечный результат будет виден лишь по прошествии определенного времени.
Ми-до-ре поведал мне о том, как вот уже более шестидесяти тысяч лет он наблюдает за земными соль-ля-си, ибо этот вопрос особенно волновал его и он давно подозревал, что на Земле не все в порядке. Итак, по его словам, первое время составные части Земли — суша, огонь и вода — развивались вполне нормально. Но однажды он с сожалением отметил, что в одной из долин закопошился рой совсем маленьких до-си-ре. (Когда я стал допытываться о месторасположении этой долины, Ми-до-ре довольно точно обрисовал географический пункт, который, как я понял из его слов, располагался между Тигром и Евфратом.)
Возможно, это объяснялось тем, что именно в этом районе Земли в то время ощущался недостаток тепловой и электрической энергии. (Известно, что и то и другое, равно как свет и звук, для соль-ля-си являются тем же, чем для нас кровь.) Злокачественная болезнь стремительно распространялась и постепенно поразила всю территорию, которую мы называем Азией, а Ми-до-ре назвал “животом Ля-соль-ми” (Земли). В те времена земные соль-ля-си были еще довольно сильными и здоровыми и потому с ними можно было общаться посредством звуковых сигналов. Они пожаловались Ми-до-ре на свою болезнь, и тот порекомендовал им облучить пораженные участки Земли тепловой энергией, ибо, как вскоре стало ясно обеим сторонам, до-си-ре влачили чрезвычайно жалкое существование и малейшее повышение температуры, до каких-нибудь восьмидесяти — ста градусов, вызывало их мгновенную гибель и истребление.
Но Земля не вняла этому совету, и болезнь, которую я называю Жизнью, все ширилась и росла. Любопытно, что однажды Ми-до-ре хотел было помочь страждущим и направил на Землю лучи из специально сконструированного для этой цели аппарата. Лучи вызвали из больного тела Земли кипящую жидкость, в которой погибли миллионы до-си-ре. Уже казалось, что они уничтожены полностью и бедная, больная Земля на пути к выздоровлению. Он, Ми-до-ре, весьма серьезно отнесся к этой проблеме и с помощью системы увеличительных стекол наблюдал за поведением до-си-ре, их природой и условиями жизни: только при этом условии, то есть досконально изучив среду, он мог рассчитывать на окончательное уничтожение всякого рода бациллоносителей. Когда из земных глубин вырвалась кипящая жидкая лава и, бурля, стала заливать сушу, до-си-ре в ужасе разбежались от нее во все стороны. Это произошло, вероятно, в тот исторический период, который я назвал бы периодом Первобытного Человека, вернее Первобытной Обезьяны, другими словами, временем господства Животного Инстинкта.
При виде кипящей лавы, иронически пропел Ми-до-ре, эти древние люди повели себя чрезвычайно странно. Те, кто сумел избежать мгновенной смерти, бежали в открытое поле — он помнит это как сейчас — и там, плача и стеная, сбились в кучу. Перед его глазами до сих пор стоит картина, которую он наблюдал в телескоп: из кишевшего муравейника до-си-ре, которые судорожно глотали ртом воздух, отделился один сильно развитый экземпляр и бросился в сторону. Воздев свои клешни, или, если угодно, руки, над головой, до-си-ре стал показывать ими куда-то вверх, туда, откуда он, Ми-до-ре, излучал смертоносные лучи, одновременно наблюдая за Землей из телескопа. Да, да, он смотрел прямо ему, Ми-до-ре, в глаза и указывал на него остальным своим собратьям. Те тоже повернулись в его сторону и вдруг, как по команде, грохнулись оземь, продолжая воздевать руки к небу. Так, стоя на коленях, они что-то кричали ему. В этот момент земля под ними разверзлась, и все до-си-ре погибли в кипящей лаве. С тех пор Ми-до-ре часто являлся свидетелем этой интереснейшей особенности поведения до-си-ре: за несколько минут до своей гибели они внезапно поднимают свой взор вверх, туда, где живут соль-ля-си, будто ожидая спасения или помощи оттуда, откуда на них идет погибель.
Спустя некоторое время Ми-до-ре решил отказаться от попыток излечить Землю. Он пришел к выводу, что в этом нет никакой необходимости: до-си-ре, повторил он, будучи воплощением Абсолютной Болезни, уничтожали самих себя с помощью органа, размещенного обычно в головной части организма; я назвал бы его инстинктом. Следовательно, лучше было выждать, пока до-си-ре не распространятся по всей Земле и физически разовьются — вот тогда-то, подсказывал опыт, животный инстинкт и свершит свое дело: до-си-ре нападут друг на друга, пожрут один другого, наступит пора опустошения, болезни убьют жизнь. Ми-до-ре понял, что до-си-ре поддерживают свою жизнь тем, что поедают друг друга в самых различных формах; поэтому их судьба предрешена, долго так продолжаться не может любой организм обречен на умирание, если он получает для переработки необходимую для жизни энергию не извне, не от нетождественных ему миров, а изнутри, путем постоянного самопоглощения. Как без весел не сдвинуть лодку, так и житейский челн останется на месте, если не сыщется гребец, который опустит весла во внешнюю среду и оттолкнется от нее. Иными словами, беспокойство Ми-до-ре о том, что паразиты до-си-ре опустошат Землю, съедят ее, оказалось преувеличенным. Доси-ре использовали Землю только как питательную среду, а затем благодаря развившемуся в них инстинкту стали пожирать друг друга.
Вот почему Ми-до-ре вскоре обрел полное спокойствие за судьбу планеты Ля-соль-ми. Он знал наперед, что до-си-ре, как бы они ни присасывались к ее многострадальному телу, неминуемо погибнут и Земля выздоровеет. Правда, следует признать, был период, когда он, не на шутку испугался и уже совсем было решил, что болезнь вступила в роковую фазу: это произошло в тот исторический момент, когда в мозгу одного вида до-си-ре, который я назвал людьми, внезапно стал зарождаться и бурно развиваться новый орган, получивший название разума. Разум действительно представлял большую опасность для Земли. С его помощью человеческий род до-си-ре понял бы, что сохранить Жизнь можно лишь одним путем: не уничтожением самой Жизни, а добыванием жизненной энергии из неживой материи, созданием более совершенной неорганической Жизни. Разум возник в мозгу человека на основе узлов инстинкта; можно было предположить, что он, развившись, подавит и сделает излишним инстинкт как таковой, полностью вытеснив его из организма человека. Создалась угроза, что человек осознает себя и, познав тленность органического бытия и его тенденцию к распаду, восполнит его неорганической, вечной, не подверженной распаду материей соль-ля-си, подобной золоту и минералам, и тем самым победит смерть, короче говоря, излечится от своей болезни, станет явлением непреходящим.
Опасность и в самом деле была велика: с появлением разума начался осмысленный труд, Землю принялись бурить, копать, просверливать, кровь ее — тепло и электричество — использовали все в большей мере и до-си-ре становились все крепче и крепче. Пришло время, и они научились делать даже крылья из твердых материалов; жалкие земные червяки приобретали опасное сходство с бессмертными соль-ля-си. “Признаюсь, — разоткровенничался Ми-до-ре, — был момент, когда я усомнился, а не случится ли так, что люди с помощью своего разума победят материю и смерть? Но однажды я подверг скрупулезному исследованию жалкое тело одного до-си-ре. С помощью тончайшего скальпеля я вскрыл и рассмотрел под сильнейшим микроскопом опасное серое вещество в крохотном мозгу человека и после этого окончательно успокоился. Моя гипотеза о том, что разум уничтожил инстинкт, оказалась ошибочной. В несовершенном мозгу живого существа имеется существенный порок — он поражен органической болезнью. Болезнь эта неизлечима, человек страдает ею постоянно, и рано или поздно она положит конец человеческому роду. В чем же дело, хотел бы ты знать? Разум, возникший из инстинкта и имевший первоначально тенденцию к замене его, благодаря глупой случайности оказался оторванным от узла инстинкта и расположился в передней части мозга, в то время как его предтеча продолжал спокойно пребывать и развиваться в тыльной части черепа. Ваши медики, кажется, называют подобное “внематочной беременностью”, в результате которой погибают и ребенок и мать. Представьте себе два органа, выполняющих прямо противоположные задачи: один дает жизнь, другой — смерть. Благодаря этой ошибке природы человек представляет собой как бы своеобразного “сиамского близнеца”, и он неминуемо погибнет, когда два антагониста его разум и его инстинкт — на известной стадии своего развития столкнутся и задушат друг друга подобно двум семенам, брошенным в одну борозду, или двум рукам, из которых одна строит, а другая разрушает; одна цепляется за дно, чтобы спастись от бури, другая рвет якорную цепь; одна прикрывает свое тело, дабы не замерзнуть, другая срывает одежды и раскрывает наготу”.
С этими словами Ми-до-ре поднес к моему лицу какой-то странный предмет овальной формы, под стеклом которого мерцал зеленовато-лиловый огонек. В его сиянии я сначала не смог разглядеть ничего, кроме какой-то колеблющейся туманности, но вот далеко-далеко, но очень отчетливо появилось бесконечное поле. Прошло еще несколько минут, и я понял, что передо мной Балтийское море, и узнал то место, откуда поднялся на гидроплане год назад. Передо мной были английские и немецкие военные суда: шло морское сражение. С высоты мне было видно все, вплоть до морского дна: вот, пробитый торпедой, тонет наш большой корабль, медленно погружается он в зеленую пучину, тяжелым пузырем покачивается в морском безмолвии и исчезает в зияющей бездне…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Автор приносит свои извинения за столь краткий отчет об этом необыкновенном путешествии. — Он поднимается на гору, где его поражает новое чудесное открытие. — Автор благополучно возвращается в свое отечество и застает семью в добром здравии.
Я мог бы написать многотомный труд и сотни музыкальных партитур, основываясь на своем пребывании на Фа-ре-ми-до, однако решил ограничиться лишь весьма кратким отчетом. Все, что я испытал там, все, что понял из бестелесной “музыки сфер”, я так или иначе не в состоянии воспроизвести здесь, на Земле, ибо единственный язык, на котором я мог бы передать свои впечатления, показался бы людям непонятным мычанием, мистикой, бредом, подобным тому, как трансформируется в мозгу спящего речь разговаривающих над его головой. Итак, я смирился с тем, что мои впечатления от Фа-ре-ми-до, выраженные человеческим языком, останутся сумбурным, лапидарным и тусклым сколком того, что вынес человек, занесенный волею чудес на далекие звездные берега и затем вновь возвращенный на Землю, чтобы рассказать о своем удивительном путешествии тем, кто осмелится в это поверить.
Короче, я решил — скорее для самого себя, нежели для будущих читателей, — записать, как проходил последний день моего пребывания на Фа-ре-ми-до и как я вернулся на родину.
Однажды Ми-до-ре повел меня на высокую гору и усадил рядом с собой на вершине. Вокруг, куда ни кинь взгляд, подо мной лежал безбрежный океан, всепоглощающее небо; казалось, будто гора, на которую мы взошли, поднималась из бесконечного пространства.
Тогда-то, сидя около своего гостеприимного хозяина, я вновь, как и в тот раз, когда впервые очутился на земле Фа-ре-ми-до, почувствовал на себе чары бесконечной красоты, которые может ощутить лишь художник, облекая свою любовь из плоти и крови в мрамор, более вечный, чем плоть и кровь, и истинно достойный красоты любимой.
Необыкновенная, скорее приятная, чем щемящая, грусть охватила все мое существо. Я думал о том, что говорил Ми-до-ре об Органической Жизни как форме болезни, и у меня более не возникало желания спорить с ним. Перед моими глазами, как в калейдоскопе, пронеслась панорама нищеты, страданий, болезней, убийств, агоний и смертей, крови и стенаний, страхов и тьмы, коварства и лжи, добрых мечтаний и зловещих пророчеств — одним словом, панорама того, что принято называть Историей Жизни. И когда после этого я взглянул на Ми-до-ре, лицо его, которое по нашим земным представлениям было мертвым, ибо состояло из неживых материалов — золота и холодных камней, оно, излучавшее чистейшее сияние, тепло и чарующий звук, показалось мне идеалом гармонии и величайшей целесообразности. Только тогда я отчетливо понял, как глубоко заблуждался и как вместе со мной глубоко заблуждается все человечество. Горький комок сжал мне горло, и сквозь рыдания заплетающимся языком я поведал Ми-до-ре о своих сомнениях и о своем прозрении. И, встав перед ним на колени, я стал умолять его освободить меня от глупой, никчемной жизни, тяжелым камнем лежащей на мне и мне подобных.
В отчаянии воскликнул я, что не хочу ждать, когда в результате болезни жизнь на Земле оборвется и вечные силы природы — тепло, магнетизм и свет — одержат верх, превратив все живое в подобие тех жалких, высохших деревьев, которые стоят по обочинам дорог Фа-ре-ми-до. Я напомнил Ми-до-ре, что в конечном счете мое бренное тело тоже содержит благородные вещества — неорганические элементы, углерод, водород, серу, — так почему же нельзя извлечь их из меня в чистом виде путем фильтрации и перегонки в специальных ретортах? Да, да, я согласен, чтобы он взял из моего организма все мало-мальски стоящее и использовал как ему заблагорассудится для производства соль-ля-си, а остальные составные части пусть развеет по ветру, чтобы они больше никогда не могли соединиться. Если же этого сделать нельзя, то пусть он даст мне какой-нибудь препарат или, черт возьми, окунет меня в особый раствор, с тем чтобы я превратился в камень или одеревенел навеки (ведь соль-ля-си все знают, все могут — они живут миллионы миллионов лет и для них больше не существует тайн природы, нет ничего невозможного!). Да, я согласен на все, лишь бы не умереть в муках в наказание за то, что появился на свет.
Ми-до-ре улыбнулся и с присущими ему доброжелательностью и достоинством поправил меня, сказав, что я глубоко ошибаюсь, полагая, будто соль-ля-си раскрыли все тайны природы. В этом, собственно, у них нет никакой необходимости, ибо они сами являются ее тайной, они-то и есть природа в ее непосредственной данности. Конечно, усвоить эту истину способен лишь разум из чистой неорганической материи, приводимой в движение прямой энергией внешнего мира, а не мой пульсирующий, подогреваемый кровью мозг, обреченный на разложение и распад. Что же касается моего желания освободиться от своей бренной оболочки, то оно кажется ему вполне логичным и законным: в этом он усматривает, что я начинаю кое-что понимать из аксиом Бытия. Подобная перспектива вполне реальна ведь речь (идет о весьма элементарном химическом процессе, в котором с помощью различных реагентов, фильтров и калильных средств происходит окисление. Загвоздка только в том, что мое тело в его теперешней кондиции еще не готово к проведению подобного опыта и я могу испытать излишние мучения, в которых нет ни малейшей необходимости — через каких-нибудь десять-двадцать лет этот процесс произойдет автоматически и не причинит мне никаких страданий. Что же касается характера страданий, то он, Ми-до-ре, может дать мне приблизительное представление о них в любую минуту: у него имеется жидкость, введение которой в продолговатый мозг на какое-то время очистит мой разум от посторонних примесей и позволит мне воспринять явления внешнего мира в их первозданном виде.
С этими словами Ми-до-ре достал небольшой стеклянный шприц и сделал мне легкий укол в шейный позвонок. Я почувствовал, как прохладная жидкость растеклась по моим жилам. На мгновение окружающий меня мир померк, но вскоре я пробудился от торжественной музыки.
Свои переживания в последующие несколько минут я могу передать лишь крайне сумбурно. До меня доносилась мелодия, исполняемая на каких-то странных, неведомых мне инструментах, производивших, однако, впечатление слаженного оркестра. Ми-до-ре дал мне возможность рассмотреть эти инструменты вблизи, и я увидел то, что еще ни разу не доводилось видеть человеку: я увидел Теплоту, которая разноцветными волнами клубилась вокруг моего тела; я увидел Свет, который, приближаясь ко мне, перескакивал с одного предмета на другой; я увидел Магнетизм, выпускающий щупальца и сяжки из своего тела, которые тянулись друг к другу и сплетались в клубок…
Но важнее всего было чувство, доминировавшее надо всем: я вдруг понял, что все открывшееся моему взору живет, существует во мне самом, а не где-то во внешнем мире, живет во мне, так же как и в каждом человеке, вот уже на протяжении многих тысячелетий; этот ощутимый и такой простой мир и был тем, что нам обычно не удается выразить словами и потому мы называем его ирреальностью, подсознанием, сверхъестественным, сверхчеловечным. Оказалось, что все это живет в нас самих и вокруг нас и только тупость и несовершенство наших органов чувств не позволяют нам охватить этот мир своим разумом. Подобно тому как слепцу, долгие годы проведшему в полной темноте и вдруг увидевшему солнце, оно представляется божеством, так и мы называем сверхъестественными те силы, которые теперь воочию предстали передо мной и которые, по сути дела, не что иное, как то, чем я должен был бы стать, попади я с самого начала в хорошие руки, и чем я могу стать, если до конца познаю самого себя и очищусь от тлена.
Я мог бы написать многотомный труд и сотни музыкальных партитур, основываясь на своем пребывании на Фа-ре-ми-до, однако решил ограничиться лишь весьма кратким отчетом. Все, что я испытал там, все, что понял из бестелесной “музыки сфер”, я так или иначе не в состоянии воспроизвести здесь, на Земле, ибо единственный язык, на котором я мог бы передать свои впечатления, показался бы людям непонятным мычанием, мистикой, бредом, подобным тому, как трансформируется в мозгу спящего речь разговаривающих над его головой. Итак, я смирился с тем, что мои впечатления от Фа-ре-ми-до, выраженные человеческим языком, останутся сумбурным, лапидарным и тусклым сколком того, что вынес человек, занесенный волею чудес на далекие звездные берега и затем вновь возвращенный на Землю, чтобы рассказать о своем удивительном путешествии тем, кто осмелится в это поверить.
Короче, я решил — скорее для самого себя, нежели для будущих читателей, — записать, как проходил последний день моего пребывания на Фа-ре-ми-до и как я вернулся на родину.
Однажды Ми-до-ре повел меня на высокую гору и усадил рядом с собой на вершине. Вокруг, куда ни кинь взгляд, подо мной лежал безбрежный океан, всепоглощающее небо; казалось, будто гора, на которую мы взошли, поднималась из бесконечного пространства.
Тогда-то, сидя около своего гостеприимного хозяина, я вновь, как и в тот раз, когда впервые очутился на земле Фа-ре-ми-до, почувствовал на себе чары бесконечной красоты, которые может ощутить лишь художник, облекая свою любовь из плоти и крови в мрамор, более вечный, чем плоть и кровь, и истинно достойный красоты любимой.
Необыкновенная, скорее приятная, чем щемящая, грусть охватила все мое существо. Я думал о том, что говорил Ми-до-ре об Органической Жизни как форме болезни, и у меня более не возникало желания спорить с ним. Перед моими глазами, как в калейдоскопе, пронеслась панорама нищеты, страданий, болезней, убийств, агоний и смертей, крови и стенаний, страхов и тьмы, коварства и лжи, добрых мечтаний и зловещих пророчеств — одним словом, панорама того, что принято называть Историей Жизни. И когда после этого я взглянул на Ми-до-ре, лицо его, которое по нашим земным представлениям было мертвым, ибо состояло из неживых материалов — золота и холодных камней, оно, излучавшее чистейшее сияние, тепло и чарующий звук, показалось мне идеалом гармонии и величайшей целесообразности. Только тогда я отчетливо понял, как глубоко заблуждался и как вместе со мной глубоко заблуждается все человечество. Горький комок сжал мне горло, и сквозь рыдания заплетающимся языком я поведал Ми-до-ре о своих сомнениях и о своем прозрении. И, встав перед ним на колени, я стал умолять его освободить меня от глупой, никчемной жизни, тяжелым камнем лежащей на мне и мне подобных.
В отчаянии воскликнул я, что не хочу ждать, когда в результате болезни жизнь на Земле оборвется и вечные силы природы — тепло, магнетизм и свет — одержат верх, превратив все живое в подобие тех жалких, высохших деревьев, которые стоят по обочинам дорог Фа-ре-ми-до. Я напомнил Ми-до-ре, что в конечном счете мое бренное тело тоже содержит благородные вещества — неорганические элементы, углерод, водород, серу, — так почему же нельзя извлечь их из меня в чистом виде путем фильтрации и перегонки в специальных ретортах? Да, да, я согласен, чтобы он взял из моего организма все мало-мальски стоящее и использовал как ему заблагорассудится для производства соль-ля-си, а остальные составные части пусть развеет по ветру, чтобы они больше никогда не могли соединиться. Если же этого сделать нельзя, то пусть он даст мне какой-нибудь препарат или, черт возьми, окунет меня в особый раствор, с тем чтобы я превратился в камень или одеревенел навеки (ведь соль-ля-си все знают, все могут — они живут миллионы миллионов лет и для них больше не существует тайн природы, нет ничего невозможного!). Да, я согласен на все, лишь бы не умереть в муках в наказание за то, что появился на свет.
Ми-до-ре улыбнулся и с присущими ему доброжелательностью и достоинством поправил меня, сказав, что я глубоко ошибаюсь, полагая, будто соль-ля-си раскрыли все тайны природы. В этом, собственно, у них нет никакой необходимости, ибо они сами являются ее тайной, они-то и есть природа в ее непосредственной данности. Конечно, усвоить эту истину способен лишь разум из чистой неорганической материи, приводимой в движение прямой энергией внешнего мира, а не мой пульсирующий, подогреваемый кровью мозг, обреченный на разложение и распад. Что же касается моего желания освободиться от своей бренной оболочки, то оно кажется ему вполне логичным и законным: в этом он усматривает, что я начинаю кое-что понимать из аксиом Бытия. Подобная перспектива вполне реальна ведь речь (идет о весьма элементарном химическом процессе, в котором с помощью различных реагентов, фильтров и калильных средств происходит окисление. Загвоздка только в том, что мое тело в его теперешней кондиции еще не готово к проведению подобного опыта и я могу испытать излишние мучения, в которых нет ни малейшей необходимости — через каких-нибудь десять-двадцать лет этот процесс произойдет автоматически и не причинит мне никаких страданий. Что же касается характера страданий, то он, Ми-до-ре, может дать мне приблизительное представление о них в любую минуту: у него имеется жидкость, введение которой в продолговатый мозг на какое-то время очистит мой разум от посторонних примесей и позволит мне воспринять явления внешнего мира в их первозданном виде.
С этими словами Ми-до-ре достал небольшой стеклянный шприц и сделал мне легкий укол в шейный позвонок. Я почувствовал, как прохладная жидкость растеклась по моим жилам. На мгновение окружающий меня мир померк, но вскоре я пробудился от торжественной музыки.
Свои переживания в последующие несколько минут я могу передать лишь крайне сумбурно. До меня доносилась мелодия, исполняемая на каких-то странных, неведомых мне инструментах, производивших, однако, впечатление слаженного оркестра. Ми-до-ре дал мне возможность рассмотреть эти инструменты вблизи, и я увидел то, что еще ни разу не доводилось видеть человеку: я увидел Теплоту, которая разноцветными волнами клубилась вокруг моего тела; я увидел Свет, который, приближаясь ко мне, перескакивал с одного предмета на другой; я увидел Магнетизм, выпускающий щупальца и сяжки из своего тела, которые тянулись друг к другу и сплетались в клубок…
Но важнее всего было чувство, доминировавшее надо всем: я вдруг понял, что все открывшееся моему взору живет, существует во мне самом, а не где-то во внешнем мире, живет во мне, так же как и в каждом человеке, вот уже на протяжении многих тысячелетий; этот ощутимый и такой простой мир и был тем, что нам обычно не удается выразить словами и потому мы называем его ирреальностью, подсознанием, сверхъестественным, сверхчеловечным. Оказалось, что все это живет в нас самих и вокруг нас и только тупость и несовершенство наших органов чувств не позволяют нам охватить этот мир своим разумом. Подобно тому как слепцу, долгие годы проведшему в полной темноте и вдруг увидевшему солнце, оно представляется божеством, так и мы называем сверхъестественными те силы, которые теперь воочию предстали передо мной и которые, по сути дела, не что иное, как то, чем я должен был бы стать, попади я с самого начала в хорошие руки, и чем я могу стать, если до конца познаю самого себя и очищусь от тлена.