Фантазии Фридьеша Каринти
Смеется ли Фридьеш Каринти
(ПРЕДИСЛОВИЕ)
В новелле Фр. Каринти “Цирк”, затерявшейся среди коротких юморесок, по содержательности способных поспорить с иным пухлым романом, рассказана такая притча.
…Маленький скрипач мечтает удивить мир сочиненным концертом. Но никто не желает слушать серьезной музыки, все смеются над незадачливым музыкантом и бегут в цирк смотреть чревовещателей. Тогда скрипач обращается к владельцу цирка с просьбой дать ему выступить на манеже, Тот соглашается с условием, что концерт будет сыгран под куполом цирка. У нашего героя столь велико желание поделиться с людьми своей музыкой, что он становится коверным на манеже. В один прекрасный вечер он делает головокружительное сальто-мортале и, стоя одной ногой на проволоке, наконец заставляет людей прослушать серьезную музыку.
Современники Каринти и его биографы справедливо усматривали в этой новелле много сокровенного. В ней писатель как бы раскрывал тайный ларчик собственного творчества: всю жизнь мечтая о большом, общественно значимом искусстве, он вынужден был пробивать дорогу к сердцу, разуму и чувствам читателей посредством эксцентрических приемов, внешне забавной и неожиданной формы, через литературные парадоксы, пародии и шарады.
Фридьеш Каринти (1887–1938) — не только крупнейший представитель сатиры и фантастики в венгерской литературе, но и сам по себе целый мир, целое понятие в общественной и культурной жизни Венгрии первых четырех десятилетий нашего столетия. Трудно представить себе панораму венгерской литературы без колоритной фигуры этого человека с квадратным черепом и большим сократовским лбом, со скептически опущенными уголками губ и задумчивыми, чуть печальными глазами.
Легенды и анекдоты о Каринти до сих пор составляют неотъемлемую часть городского фольклора Будапешта. Юмор бил из него ключом. К чему бы ни прикасался его острый и светлый талант, он повсюду оставлял неизгладимый след, вызывавший улыбку, смешанную с горечью. Крупнейший знаток творчества Фр. Каринти и личный его друг, ныне академик Ласло Кардош, рассказал мне малоизвестный анекдот, связанный с именем Каринти. Один начинающий журналист в Дебрецене захотел взять у приехавшего туда маститого писателя интервью о его впечатлениях о городе: “Так вот, молодой человек, — начал Каринти, сидя за чашкой кофе, — выхожу я с вокзала, вижу улицу. Слева — дома, справа — дома. Посредине — мостовая. Как умно поступили городские власти, что оставили место для пешеходов!”
Даже в этой непритязательной шутке сказался склад мышления Каринти с его саркастической издевкой над миром и доброй любовью к людям.
Многие меткие названия сборников Каринти и отдельные его выражения стали поистине крылатыми. Таковы названия сборников, снискавших ему славу блестящего литературного пародиста и сатирика: “Так пишите вы” (1909), “Поговорим о другом” (1915), “Извините, господин учитель…” (1916), “Юмору не до шуток”, “Не могу сказать никому, потому рассказываю всем” (1930), “Путешествие вокруг собственного черепа” (1937) и др. Именно ему венгерский язык обязан словом “халанджа”, что означает “абракадабра”; подобно Маяковскому, Каринти не раз обращался к рекламе. Он сочинил под рисунком плачущей коровы и улыбающегося судака текст: “Скажи, корова, зачем грустишь?” (“Рыба дешевле мяса”), и пустил гулять по свету слова: “Женщин интересует только одна этика — косметика”. Издателю, который долго водил его за нос, уклоняясь от выплаты гонорара, он оставил записку: “Никогда не был завистником, но сейчас завидую тем, кто с вами незнаком. Без уважения Фридьеш Каринти”.
Его знали в Будапеште как заядлого шутника, и люди на улице при встрече с ним невольно улыбались. Его друзьями был весь Будапешт, а не только завсегдатаи кафе, где он писал многие свои новеллы. Кондукторы трамваев, шоферы такси и автобусов, продавцы газет и дворники считали его своим человеком и ждали его шутки, доброй остроты, каламбура.
И Каринти не обманывал их надежд. Смертельно больной, он смеялся даже над собственной кончиной и, оставаясь верен себе, сочинил шутливый отчет о своих похоронах. В нем, между прочим, писалось: “Гроб с моим телом прибыл на черном самолете. Несколько кругов над праздничной толпой… Начинается гражданская панихида. Мои смертельные друзья и наимилейшие враги сменяют друг друга на кафедре: последние становятся первыми благодаря той любезности, которую я им оказал, предоставив возможность выступить на моей панихиде. Медоточивые речи: “Зачем он ушел от нас?” и т. д. Я отвечаю тому, кто задается этим вопросом: “Готов поменяться с вами местами! Кто-то ведь должен начать! (Общее оживление). Критиков попрошу мое тело не вскрывать…”
Кто же был на самом деле этот сильный духом человек — шут или мудрец?
Путь Фридьеша Каринти в венгерской и мировой литературе (его произведения переведены на все европейские языки) поучителен во многих отношениях, но прежде всего он интересен как путь буржуазного гуманиста начала столетия, прошедшего через войну, техническую революцию, социальные потрясения XX века, (фашизм. Как трансформировался в душе этого незаурядного человека наш напряженный, полный противоречий и общественных катаклизмов век? Какова логика его жизни и творчества?
Речь пойдет о буржуазном интеллигенте XX века, который жил и творил на периферии Европы, в полупомещичьей, полукапиталистической стране, о европейце до мозга костей, который был полностью в курсе общественных событий и новейших научных открытий и вместе с тем чувствовал себя в достаточной мере свободным от европейского эгоцентризма. Наблюдая и изучая жизнь империалистической Европы, дыша с нею одним воздухом, он в то же время имел возможность взглянуть на нее как бы чуть-чуть со стороны, в несколько смещенном ракурсе венгерского интеллигента, в ком еще были живы наивные представления о либеральности и просветительском гуманизме.
Так, иногородец, наезжающий в столицу, подчас замечает многое из того, мимо чего коренные жители преспокойно проходят. Свыклись!
Не этим ли помимо всего прочего объясняется то обстоятельство, что вопиющие противоречия буржуазной цивилизации и буржуазного сознания в XX веке с наибольшей остротой обнаружили художники, родившиеся на периферии Европы, — Кафка, Чапек, Ионеско? К их числу принадлежит и Каринти, с той лишь оговоркой, что он начал свой путь в литературе несколько раньше и не имел непосредственных предшественников, если не считать… великого Ж.-Ж.Руссо.
Каринти родился и вырос в семье среднего будапештского служащего, который свободное время посвящал занятиям философией и искусством, еженедельно собирал в своем доме пеструю компанию “интеллектуалов”, бесконечно споривших о литературе, политике, новейших философских теориях. Многочисленных друзей дома объединяла приверженность к идеям французского просветительства, к философии рационализма, с позиций которого они пытались судить о современности. В этой интеллектуальной атмосфере с детских лет вращались и шестеро детей Каринти, среди которых Фридьеш был окружен особым вниманием он был младшим и к тому же единственным мальчиком в семье.
Любовь к книгам, путешествиям и открытиям, интерес к биографиям великих ученых и изобретателей характеризовали рано обнаружившиеся литературные склонности будущего писателя. К впечатлениям детства, наложившим отпечаток на все его творчество, относилось и бурное развитие Будапешта, который на рубеже XIX–XX вв. быстро превращался в крупный капиталистический город. Собственно говоря, венгерская столица в том виде, в каком она существует сейчас, — со старой подземкой (кстати, первой на континенте), с кварталами многоэтажных домов и тесными улицами, с импозантным зданием парламента на берегу Дуная и красавцами-мостами — была застроена в те времена, когда Каринти ходил в реальную гимназию.
Каринти всю жизнь вращался в средней городской среде. В классе, где он учился и с которого впоследствии нарисовал классическую картину гимназического детства (повесть “Извините, господин учитель”), были три фабрикантских сынка, девять детей ремесленников, один сын крупного торговца, двадцать сыновей мелких торговых служащих, семь детей чиновников.
Любимым произведением Каринти была “Трагедия человека” И.Мадача и научная фантастика Жюля Верна. Интерес к техническим открытиям, к естественнонаучной революции, открывшей перед человечеством необозримые перспективы, сопровождал Каринти всю жизнь. Еще гимназистом он написал фантастический роман “Путешествие на Меркурий”, в предисловии к которому с удивительной для своих лет серьезностью выразил “творческое кредо”:
“Я не стремлюсь показать, как долететь до Меркурия, я просто показываю, что в мыслях это вполне возможно. Мысль лучший воздушный корабль, за несколько мгновений мы можем очутиться там, где захотим, и в сотнях вариантов представить свое путешествие”.
Характерно, что фантазия Каринти устремляется не в экзотический мир кругосветных путешествий, столь привлекательных для подростка, а в совсем не исследованное по тем временам космическое пространство и в океанские глубины. Героев своего второго юношеского романа “Свадебное путешествие через центр Земли” он с легкой душой отправляет на дно океана. В этом романе впервые проявляется отличительная черта Каринти-фантаста — его своеобразная ироническая интонация, стилизованный пародийный язык, который помогает с сочувственной улыбкой следить за полусерьезными, полуутопическими рассуждениями и приключениями героев.
В 1905 году Каринти держит экзамен на аттестат зрелости, причем без особого успеха: по истории и литературе он получает оценку “посредственно”, по естественным и точным наукам — на балл выше. Он записывается на физико-математический факультет Будапештского университета, а посещает лекции по хирургии, когда же приходит в библиотеку, то читает книги по философии. Подобная непоследовательность и распыленность интересов молодого студента не привела к добру на экзаменационной сессии, зато помогла Каринти обрести своя, особый взгляд на мир, столь важный для художника. Он осознал, что технические открытия и научные достижения могут представлять интерес не только сами по себе, но и в их отношениях к человеку, в их взаимовлияниях на судьбу цивилизации. Настоятельный интерес к человеку, к его внутреннему миру привел Каринти в журналистику, а через нее — в литературу.
С 1906 года в различных будапештских газетах и журналах все чаще стали появляться статьи, небольшие очерки и юморески — излюбленный жанр венгерской периодики начала века, подписанные именем Фридьеша Каринти. Будни Пешта, образ жизни его обывателей служили главным объектом развивающейся урбанистической литературы. Она была представлена в Венгрии именами одного с Каринти круга писателей: Ференца Мольнара впоследствии всемирно известного комедиографа, еще Хелтаи, Милана Фюшта и др. Фридьеш Каринти отличался от них особой манерой письма, родственной свифтовской сатире.
Все свои ранние произведения, в том числе и принесший ему широкую известность сборник литературных пародий “Так пишите вы”, где он дал поразительную энциклопедию писательских стилей от Ч.Диккенса до Л.Пиранделло, Каринти, подобно большинству венгерских литераторов его круга, создавал в оживленной атмосфере будапештских кафе. “Литература кафе” только входила тогда в моду и была своеобразным порождением городской жизни, такой же неотъемлемой чертой будапештского быта, как парижский Монпарнас или лондонская Пиккадилли.
С самого утра, как на работу, вооруженный тяжелой тростью и вечным пером, приходил Каринти в кафе “Нью-Йорк” (ныне “Хунгария”, в центре современного Будапешта), просматривал газеты, писал, ел (чаще всего в кредит, который был постоянно открыт для писателей меценатствующим хозяином), спорил с друзьями, играл в карты, острил, снова писал… Это был его дом, его мастерская, его жизнь. В кафе он познакомился с актрисой театра “Талия” Этель Юдик, и здесь же, в кафе, произошло ею шумное объяснение с ее мужем, закончившееся тем, что влюбленные бежали в Берлин. Это было самое счастливое, безмятежное время его жизни.
Накануне первой мировой войны Каринти — уже известный писатель и критик — достигает зенита славы и благополучия. Его юмористические рассказы охотно печатают все отечественные журналы; многочисленные будапештские кабаре, в которых ставились сатирические ревю и политические обозрения, конкурируют между собой за право включить в свою программу произведения популярного писателя. Прогрессивный журнал “Нюгат” регулярно публикует его критические заметки, в которых Каринти ведет остроумную борьбу против консервативного “академического” искусства и поддерживает современные, авангардные течения в венгерской антибуржуазной литературе. Он ополчается против тех эпигонов Петефи, что подражали лишь внешней форме его стихов, и выступает за толкование традиции так, как понимал ее сам великий венгерский поэт-революционер, признававший одну традицию — быть новатором.
Самоуспокоенность вообще была чужда Каринти. Достигнув относительного материального благополучия, он продолжал пытливо и критически присматриваться к окружающей жизни, с восторгом и тревогой думал о технических достижениях века. Он заводив знакомство с людьми редких профессий, не имеющими никакого отношения к литературе. Особенно тесная дружба связывает его с первым венгерским авиатором инженером Виктором Виттманом. Вместе с Виттманом он совершает первый в истории венгерского воздухоплавания полет на аэроплане над Будапештом. “Пятый” океан необыкновенно будоражит фантазию писателя, дает ему незаменимые впечатления, в полетах человека над землей Каринти видит безграничные перспективы развития не только техники, но и человеческого сознания. Вместе с тем он понимал, что с развитием науки и техники меняется представление человека о самом себе, и эта психологическая сторона технической революции представлялась писателю не менее важной, чем утилитарная.
Каринти оставил десятки репортажей и новелл, навеянных его первыми полетами на примитивном, сконструированном из фанеры и брезента аэроплане. И когда 11 мая 1915 года аэроплан Виттмана, достигнув рекордной высоты в тысячу метров, разбился, похоронив под собой бесстрашного пилота, Каринти, который за два дня до этого поднимался с ним в воздух и строил планы перелета через Атлантику, в некрологе писал: “Виттман улетел навсегда… Виттман, мой милый Виттман, ведь правда, мы поднялись в воздух не потому, что не боялись смерти? Мы очень хотели жить и верили, что можем победить страх. Говорят, герои не боятся смерти. Если презрения к смерти достаточно, чтобы стать героем, то ты, Виттман, и меньше и больше чем герой, ибо ты рисковал жизнью во имя ее самой… Кто подлинный герой: тот, кто рискует жизнью во имя созидания, или тот, кто жертвует ею во имя разрушений?”
Гибель первою венгерского пилота и близкого друга была огромным, на всю жизнь потрясением для Каринти. С тех пор его не оставляет в покое философская проблема влияния развивающейся техники на судьбу человеческого общества. “С точки зрения жизни в отношениях между машиной и человеком, в борьбе человека и машины, — писал он в 1931 году, — содержится более напряженная, глубокая и потрясающая трагедия, чем в борьбе живого с живым или в борении человека с самим собой… Мотор гудит, выбрасывает пламя, колесики вертятся все по кругу, по кругу, а человек сидит и управляет механизмами. Одно его неосторожное движение, малейшая неисправность в механизме, и оба — человек и машина — превратятся в ничто. Кто из них надежнее, более стоек — живой организм или мертвый металл, — вот в чем вопрос. И другой вопрос, уже совершенно непостижимый: кто из них теряет больше в случае катастрофы? Ведь они приравнены друг к другу”.
Мировая война положила конец “розовым” мечтам Каринти о возможности гармонического развития буржуазной цивилизации и культуры в результате мирного и плодотворного прогресса техники и науки. Если и раньше его одолевали сомнения относительно того, куда идет капитализм, к которому он был привязан образом жизни и мышления, то теперь, когда разум сменило тупое насилие, более всего на свете ненавистное Каринти-гуманисту, его иллюзии развеялись окончательно. Каринти становится в первые ряды тех венгерских литераторов группы “Нюгат”, которые во главе с поэтами Ади и Бабичем решительно выступили против войны, требуя в своих художественных произведениях и в политических декларациях прекращения человеческой бойни.
Начав свое антивоенное творчество как пацифист, отрицающий любое насилие, Каринти на протяжении четырех военных лет прошел заметную эволюцию. Его первые антивоенные очерки и юморески несут на себе следы критики отдельных пороков буржуазного мира, послуживших, на его взгляд, причиной человеческих бедствий: он высмеивает официальную литературу и печать, вводящие в обман обывателя (“Декадентщина”), издевается над техникой, поставленной на службу военного разрушения (“Нажатием кнопки”), пригвождает к позорному столбу человеконенавистнические инстинкты людей, аморальность оголтелого буржуа (“Воскрешение”), Но чем дальше, тем сильнее его произведения становятся социально заостренными, он выступает против натравливания одного народа на другой, логически доказывая, что истинное различие интересов кроется не между народами, а внутри каждого из них, ибо в каждом народе есть грязные политиканы и простые люди, генералы и рядовые (очерки “Понять друг друга”, “Сражение” и др.).
В изобличении войны и ее антинациональных целей Каринти не останавливается перед сатирой на правительство собственной страны, в отличие от многих буржуазных пацифистов, предпочитавших бичевать лишь чужие правительства. Главную свою писательскую задачу в этот период он видел в разоблачении лживой демагогии правительственной пропаганды. Каринти пишет убийственный памфлет под названием “Поджигатели мира, защитники войны”, в котором вскрывает механику империалистической демагогии. Обращаясь к солдатам в окопах, он призывает их “не терпеть, чтобы к человеческим ранам прикладывали примочку из сладеньких фраз”.
Каринти как художник-гуманист набирал силу в годы войны под влиянием большой общественной цели, которую поставил перед собой. Элегическая ирония в его творчестве все больше уступала место острой сатире, патетическая интонация и экспрессионистская эмоциональность — рационалистическому анализу и смелой фантазии. Значительно обогатилось и жанровое многообразие его пера. В 1915 году Каринти пишет свою первую большую драму “Завтра утром”, в которой под свежим впечатлением полетов с Виттманом создает образ человека, победившего в себе чувство страха и потому сумевшего подняться над окружающей его меркантильной средой. В 1916 году писатель кончает повесть “Извините, господин учитель”, вошедшую в золотой фонд мировой литературы о юношестве.
“Я понял, — говорит герой этой повести, — что после гимназии все будет совсем не так хорошо, как я надеялся”. И как ни горько было герою повести в старой гимназии, как ни тяжело было ему сражаться один на один “со смертельными опасностями и рифами”, подстерегающими маленького человека на каждом шагу, он, став взрослым, счастлив пережить свою юность вновь, ибо “школа жизни” оказалась куда более жестокой и эгоистичной. С большой лиричностью воссоздает Каринти сложный внутренний мир своего героя. Через всю книгу проходит мысль о неизбежном столкновении высоких юношеских идеалов с мертвящей действительностью реальной жизни. (Об этом же, в частности, автор писал и в своей программной новелле “Встреча с молодым человеком”, то есть с самим собой спустя сорок лет.) Пожалуй, с наибольшей остротой и грустной иронией идея столкновения мечты и бескрылой действительности была раскрыта Каринти в главе книги, которая называлась “Повис на турнике…”, где герой, беспомощно болтаясь на перекладине в гимнастическом зале, предается убаюкивающей мечте о том, что, захоти он — и вмиг станет чемпионом по гимнастике, да еще “главным академиком” в придачу. Любя своих героев, Каринти тонко и талантливо развенчивал зряшные и беспочвенные иллюзии маленьких людей, подготавливая их к испытаниям в жестокой и грубой реальной жизни.
В те же годы происходит первое серьезное обращение Каринти к научной фантастике. Он пишет повесть “Легенда о тысячеликой душе”, в которой рисует утопическую попытку ученого-одиночки поднять бунт против человекоубийственной бойни и, пользуясь своим изобретением “вечной души”, положить конец всемирному военному психозу. При всей наивности и утопичности этой небольшой повести, навеянной антивоенными настроениями среди европейской интеллигенции, в ней нельзя не заметить благородного стремления писателя поставить на службу миру на земле только зарождавшийся в ту пору в Венгрии жанр научной фантастики, который, к сожалению, после Каринти так и не получил серьезного продолжения.
Гораздо более удачной была попытка Каринти в том же 1916 году создать повесть о фантастическом мире неорганических существ, населяющих одну из планет солнечной системы. В “Путешествии в Фа-ре-ми-до” Каринти еще на заре развития современной науки о Вселенной, задолго до полетов в космос человека и возникновения новых областей познания совершил смелую попытку заглянуть в мир иной цивилизации. Там царствовали не бездушные роботы, творения рук человеческих, а неорганические существа, достигшие высшей степени организации и рассматривавшие человека как болезнетворный организм, как временное отступление от законов развития неживой природы.
Свою фантастическую повесть Каринти написал в духе Свифта, как продолжение путешествий Гулливера. Он старался сохранить в ней не только авторский стиль и характер знаменитого героя, но и свифтовскую манеру иронического повествования. Забавная сказка постепенно представала серьезным, отнюдь не шуточным размышлением о самом главном в жизни человека — о природе его взаимоотношений с внешним миром и обществом. Каринти органично вжился в свифтовский стиль, но так же, как и “Путешествия Гулливера”, его повесть несет на себе неизгладимую печать своего времени. Сохранив исходную ситуацию, Каринти как бы переносит свифтовского героя в XX век, точнее в его первые десятилетия, и заставляет его действовать и размышлять как своего современника.
Главная ценность сатирической фантазии Каринти не в отдельных исторических параллелях и ассоциациях, а в размышлениях о характере современного ему буржуазного общества в целом. В эпидемии массового уничтожения людей, которая вспыхнула в годы первой мировой войны, Каринти как бы провидел грядущие фашистские бесчинства, культ насилия и политических убийств, порожденных буржуазным строем. Каринти был потрясен антигуманизмом общества, к которому сам был привязан крепкими узами. Видя тупик, в который оно заходило, он не мог не возвысить протестующий голос.
Но было еще одно обстоятельство, заставлявшее Каринти обратиться к мысли о существовании иных цивилизаций. Наряду с развитием науки и техники он замечал, по-видимому, и другую, чисто психологическую сторону этой проблемы: противоречие между прогрессом научного мышления и обывательским сознанием. Преодолению этого противоречия, освобождению сознания масс от предвзятых и ограниченных представлений о Земле как единственной колыбели живого и служило описание нового путешествия современного Гулливера в мир разумных существ, столь непохожих на землян. При всей фантастичности этой гипотезы она необыкновенно расширяла представление человека о Вселенной, о его власти над природой и безграничных возможностях, в свою очередь накладывающих на человека небывалую ответственность за свои действия.
К переломному в истории человечества 1917 году Каринти приходит с максимально радикальными убеждениями, которые можно ждать от буржуазного гуманиста. “Что такое насилие, писал он в то время, — как ни оружие лжи, неправды. Когда же неправда в критическом положении отчаянно хватается за оружие правды, имя которому Познание, оно, это оружие, обращается против нее самое, против лжи”.
Общегуманистический протест против войны помог Каринти принять и приветствовать сначала буржуазную, а затем и социалистическую революцию в России. Враг насилия, он поддерживает диктатуру русских рабочих и считает мирную политику партии большевиков единственным средством излечения “взбесившегося” мира. Было бы, однако, преувеличением на основе его заявления тех лет о том, что “противоположность войны есть не мир, а революция идей”, считать Каринти близким идеям коммунизма. Как справедливо отмечает К.Салаи, современный венгерский исследователь творчества Каринти, “русская революция для него была важна своими мирными требованиями, а не сутью социальных преобразований”. Тем не менее сдвиг мировоззрения влево под влиянием февральской и Октябрьской революций 1917 года был весьма симптоматичен для передовой европейской интеллигенции. “Полевение” Каринти заставило его сделать шаг от пассивного пацифизма к активной позиции бунтаря, признающего насилие как средство обуздания зла. Это был потолок, которого в своей романтической оппозиции достиг Каринти, в ту пору не признававший классовой борьбы как движущей силы общества. Уже в следующем, 1918 году он отходит от своих прежних радикальных позиций. Едва был заключен мир и солдаты стали возвращаться из окопов, как он снова выступает против каких бы то ни было насильственных действий — и “сверху”, и “снизу”. Он хочет видеть людей у мирных семейных очагов, а как, каким путем это произойдет, его не интересует: лишь бы не лилась кровь, лишь бы людей не бросали в тюрьмы.
…Маленький скрипач мечтает удивить мир сочиненным концертом. Но никто не желает слушать серьезной музыки, все смеются над незадачливым музыкантом и бегут в цирк смотреть чревовещателей. Тогда скрипач обращается к владельцу цирка с просьбой дать ему выступить на манеже, Тот соглашается с условием, что концерт будет сыгран под куполом цирка. У нашего героя столь велико желание поделиться с людьми своей музыкой, что он становится коверным на манеже. В один прекрасный вечер он делает головокружительное сальто-мортале и, стоя одной ногой на проволоке, наконец заставляет людей прослушать серьезную музыку.
Современники Каринти и его биографы справедливо усматривали в этой новелле много сокровенного. В ней писатель как бы раскрывал тайный ларчик собственного творчества: всю жизнь мечтая о большом, общественно значимом искусстве, он вынужден был пробивать дорогу к сердцу, разуму и чувствам читателей посредством эксцентрических приемов, внешне забавной и неожиданной формы, через литературные парадоксы, пародии и шарады.
Фридьеш Каринти (1887–1938) — не только крупнейший представитель сатиры и фантастики в венгерской литературе, но и сам по себе целый мир, целое понятие в общественной и культурной жизни Венгрии первых четырех десятилетий нашего столетия. Трудно представить себе панораму венгерской литературы без колоритной фигуры этого человека с квадратным черепом и большим сократовским лбом, со скептически опущенными уголками губ и задумчивыми, чуть печальными глазами.
Легенды и анекдоты о Каринти до сих пор составляют неотъемлемую часть городского фольклора Будапешта. Юмор бил из него ключом. К чему бы ни прикасался его острый и светлый талант, он повсюду оставлял неизгладимый след, вызывавший улыбку, смешанную с горечью. Крупнейший знаток творчества Фр. Каринти и личный его друг, ныне академик Ласло Кардош, рассказал мне малоизвестный анекдот, связанный с именем Каринти. Один начинающий журналист в Дебрецене захотел взять у приехавшего туда маститого писателя интервью о его впечатлениях о городе: “Так вот, молодой человек, — начал Каринти, сидя за чашкой кофе, — выхожу я с вокзала, вижу улицу. Слева — дома, справа — дома. Посредине — мостовая. Как умно поступили городские власти, что оставили место для пешеходов!”
Даже в этой непритязательной шутке сказался склад мышления Каринти с его саркастической издевкой над миром и доброй любовью к людям.
Многие меткие названия сборников Каринти и отдельные его выражения стали поистине крылатыми. Таковы названия сборников, снискавших ему славу блестящего литературного пародиста и сатирика: “Так пишите вы” (1909), “Поговорим о другом” (1915), “Извините, господин учитель…” (1916), “Юмору не до шуток”, “Не могу сказать никому, потому рассказываю всем” (1930), “Путешествие вокруг собственного черепа” (1937) и др. Именно ему венгерский язык обязан словом “халанджа”, что означает “абракадабра”; подобно Маяковскому, Каринти не раз обращался к рекламе. Он сочинил под рисунком плачущей коровы и улыбающегося судака текст: “Скажи, корова, зачем грустишь?” (“Рыба дешевле мяса”), и пустил гулять по свету слова: “Женщин интересует только одна этика — косметика”. Издателю, который долго водил его за нос, уклоняясь от выплаты гонорара, он оставил записку: “Никогда не был завистником, но сейчас завидую тем, кто с вами незнаком. Без уважения Фридьеш Каринти”.
Его знали в Будапеште как заядлого шутника, и люди на улице при встрече с ним невольно улыбались. Его друзьями был весь Будапешт, а не только завсегдатаи кафе, где он писал многие свои новеллы. Кондукторы трамваев, шоферы такси и автобусов, продавцы газет и дворники считали его своим человеком и ждали его шутки, доброй остроты, каламбура.
И Каринти не обманывал их надежд. Смертельно больной, он смеялся даже над собственной кончиной и, оставаясь верен себе, сочинил шутливый отчет о своих похоронах. В нем, между прочим, писалось: “Гроб с моим телом прибыл на черном самолете. Несколько кругов над праздничной толпой… Начинается гражданская панихида. Мои смертельные друзья и наимилейшие враги сменяют друг друга на кафедре: последние становятся первыми благодаря той любезности, которую я им оказал, предоставив возможность выступить на моей панихиде. Медоточивые речи: “Зачем он ушел от нас?” и т. д. Я отвечаю тому, кто задается этим вопросом: “Готов поменяться с вами местами! Кто-то ведь должен начать! (Общее оживление). Критиков попрошу мое тело не вскрывать…”
Кто же был на самом деле этот сильный духом человек — шут или мудрец?
Путь Фридьеша Каринти в венгерской и мировой литературе (его произведения переведены на все европейские языки) поучителен во многих отношениях, но прежде всего он интересен как путь буржуазного гуманиста начала столетия, прошедшего через войну, техническую революцию, социальные потрясения XX века, (фашизм. Как трансформировался в душе этого незаурядного человека наш напряженный, полный противоречий и общественных катаклизмов век? Какова логика его жизни и творчества?
Речь пойдет о буржуазном интеллигенте XX века, который жил и творил на периферии Европы, в полупомещичьей, полукапиталистической стране, о европейце до мозга костей, который был полностью в курсе общественных событий и новейших научных открытий и вместе с тем чувствовал себя в достаточной мере свободным от европейского эгоцентризма. Наблюдая и изучая жизнь империалистической Европы, дыша с нею одним воздухом, он в то же время имел возможность взглянуть на нее как бы чуть-чуть со стороны, в несколько смещенном ракурсе венгерского интеллигента, в ком еще были живы наивные представления о либеральности и просветительском гуманизме.
Так, иногородец, наезжающий в столицу, подчас замечает многое из того, мимо чего коренные жители преспокойно проходят. Свыклись!
Не этим ли помимо всего прочего объясняется то обстоятельство, что вопиющие противоречия буржуазной цивилизации и буржуазного сознания в XX веке с наибольшей остротой обнаружили художники, родившиеся на периферии Европы, — Кафка, Чапек, Ионеско? К их числу принадлежит и Каринти, с той лишь оговоркой, что он начал свой путь в литературе несколько раньше и не имел непосредственных предшественников, если не считать… великого Ж.-Ж.Руссо.
Каринти родился и вырос в семье среднего будапештского служащего, который свободное время посвящал занятиям философией и искусством, еженедельно собирал в своем доме пеструю компанию “интеллектуалов”, бесконечно споривших о литературе, политике, новейших философских теориях. Многочисленных друзей дома объединяла приверженность к идеям французского просветительства, к философии рационализма, с позиций которого они пытались судить о современности. В этой интеллектуальной атмосфере с детских лет вращались и шестеро детей Каринти, среди которых Фридьеш был окружен особым вниманием он был младшим и к тому же единственным мальчиком в семье.
Любовь к книгам, путешествиям и открытиям, интерес к биографиям великих ученых и изобретателей характеризовали рано обнаружившиеся литературные склонности будущего писателя. К впечатлениям детства, наложившим отпечаток на все его творчество, относилось и бурное развитие Будапешта, который на рубеже XIX–XX вв. быстро превращался в крупный капиталистический город. Собственно говоря, венгерская столица в том виде, в каком она существует сейчас, — со старой подземкой (кстати, первой на континенте), с кварталами многоэтажных домов и тесными улицами, с импозантным зданием парламента на берегу Дуная и красавцами-мостами — была застроена в те времена, когда Каринти ходил в реальную гимназию.
Каринти всю жизнь вращался в средней городской среде. В классе, где он учился и с которого впоследствии нарисовал классическую картину гимназического детства (повесть “Извините, господин учитель”), были три фабрикантских сынка, девять детей ремесленников, один сын крупного торговца, двадцать сыновей мелких торговых служащих, семь детей чиновников.
Любимым произведением Каринти была “Трагедия человека” И.Мадача и научная фантастика Жюля Верна. Интерес к техническим открытиям, к естественнонаучной революции, открывшей перед человечеством необозримые перспективы, сопровождал Каринти всю жизнь. Еще гимназистом он написал фантастический роман “Путешествие на Меркурий”, в предисловии к которому с удивительной для своих лет серьезностью выразил “творческое кредо”:
“Я не стремлюсь показать, как долететь до Меркурия, я просто показываю, что в мыслях это вполне возможно. Мысль лучший воздушный корабль, за несколько мгновений мы можем очутиться там, где захотим, и в сотнях вариантов представить свое путешествие”.
Характерно, что фантазия Каринти устремляется не в экзотический мир кругосветных путешествий, столь привлекательных для подростка, а в совсем не исследованное по тем временам космическое пространство и в океанские глубины. Героев своего второго юношеского романа “Свадебное путешествие через центр Земли” он с легкой душой отправляет на дно океана. В этом романе впервые проявляется отличительная черта Каринти-фантаста — его своеобразная ироническая интонация, стилизованный пародийный язык, который помогает с сочувственной улыбкой следить за полусерьезными, полуутопическими рассуждениями и приключениями героев.
В 1905 году Каринти держит экзамен на аттестат зрелости, причем без особого успеха: по истории и литературе он получает оценку “посредственно”, по естественным и точным наукам — на балл выше. Он записывается на физико-математический факультет Будапештского университета, а посещает лекции по хирургии, когда же приходит в библиотеку, то читает книги по философии. Подобная непоследовательность и распыленность интересов молодого студента не привела к добру на экзаменационной сессии, зато помогла Каринти обрести своя, особый взгляд на мир, столь важный для художника. Он осознал, что технические открытия и научные достижения могут представлять интерес не только сами по себе, но и в их отношениях к человеку, в их взаимовлияниях на судьбу цивилизации. Настоятельный интерес к человеку, к его внутреннему миру привел Каринти в журналистику, а через нее — в литературу.
С 1906 года в различных будапештских газетах и журналах все чаще стали появляться статьи, небольшие очерки и юморески — излюбленный жанр венгерской периодики начала века, подписанные именем Фридьеша Каринти. Будни Пешта, образ жизни его обывателей служили главным объектом развивающейся урбанистической литературы. Она была представлена в Венгрии именами одного с Каринти круга писателей: Ференца Мольнара впоследствии всемирно известного комедиографа, еще Хелтаи, Милана Фюшта и др. Фридьеш Каринти отличался от них особой манерой письма, родственной свифтовской сатире.
Все свои ранние произведения, в том числе и принесший ему широкую известность сборник литературных пародий “Так пишите вы”, где он дал поразительную энциклопедию писательских стилей от Ч.Диккенса до Л.Пиранделло, Каринти, подобно большинству венгерских литераторов его круга, создавал в оживленной атмосфере будапештских кафе. “Литература кафе” только входила тогда в моду и была своеобразным порождением городской жизни, такой же неотъемлемой чертой будапештского быта, как парижский Монпарнас или лондонская Пиккадилли.
С самого утра, как на работу, вооруженный тяжелой тростью и вечным пером, приходил Каринти в кафе “Нью-Йорк” (ныне “Хунгария”, в центре современного Будапешта), просматривал газеты, писал, ел (чаще всего в кредит, который был постоянно открыт для писателей меценатствующим хозяином), спорил с друзьями, играл в карты, острил, снова писал… Это был его дом, его мастерская, его жизнь. В кафе он познакомился с актрисой театра “Талия” Этель Юдик, и здесь же, в кафе, произошло ею шумное объяснение с ее мужем, закончившееся тем, что влюбленные бежали в Берлин. Это было самое счастливое, безмятежное время его жизни.
Накануне первой мировой войны Каринти — уже известный писатель и критик — достигает зенита славы и благополучия. Его юмористические рассказы охотно печатают все отечественные журналы; многочисленные будапештские кабаре, в которых ставились сатирические ревю и политические обозрения, конкурируют между собой за право включить в свою программу произведения популярного писателя. Прогрессивный журнал “Нюгат” регулярно публикует его критические заметки, в которых Каринти ведет остроумную борьбу против консервативного “академического” искусства и поддерживает современные, авангардные течения в венгерской антибуржуазной литературе. Он ополчается против тех эпигонов Петефи, что подражали лишь внешней форме его стихов, и выступает за толкование традиции так, как понимал ее сам великий венгерский поэт-революционер, признававший одну традицию — быть новатором.
Самоуспокоенность вообще была чужда Каринти. Достигнув относительного материального благополучия, он продолжал пытливо и критически присматриваться к окружающей жизни, с восторгом и тревогой думал о технических достижениях века. Он заводив знакомство с людьми редких профессий, не имеющими никакого отношения к литературе. Особенно тесная дружба связывает его с первым венгерским авиатором инженером Виктором Виттманом. Вместе с Виттманом он совершает первый в истории венгерского воздухоплавания полет на аэроплане над Будапештом. “Пятый” океан необыкновенно будоражит фантазию писателя, дает ему незаменимые впечатления, в полетах человека над землей Каринти видит безграничные перспективы развития не только техники, но и человеческого сознания. Вместе с тем он понимал, что с развитием науки и техники меняется представление человека о самом себе, и эта психологическая сторона технической революции представлялась писателю не менее важной, чем утилитарная.
Каринти оставил десятки репортажей и новелл, навеянных его первыми полетами на примитивном, сконструированном из фанеры и брезента аэроплане. И когда 11 мая 1915 года аэроплан Виттмана, достигнув рекордной высоты в тысячу метров, разбился, похоронив под собой бесстрашного пилота, Каринти, который за два дня до этого поднимался с ним в воздух и строил планы перелета через Атлантику, в некрологе писал: “Виттман улетел навсегда… Виттман, мой милый Виттман, ведь правда, мы поднялись в воздух не потому, что не боялись смерти? Мы очень хотели жить и верили, что можем победить страх. Говорят, герои не боятся смерти. Если презрения к смерти достаточно, чтобы стать героем, то ты, Виттман, и меньше и больше чем герой, ибо ты рисковал жизнью во имя ее самой… Кто подлинный герой: тот, кто рискует жизнью во имя созидания, или тот, кто жертвует ею во имя разрушений?”
Гибель первою венгерского пилота и близкого друга была огромным, на всю жизнь потрясением для Каринти. С тех пор его не оставляет в покое философская проблема влияния развивающейся техники на судьбу человеческого общества. “С точки зрения жизни в отношениях между машиной и человеком, в борьбе человека и машины, — писал он в 1931 году, — содержится более напряженная, глубокая и потрясающая трагедия, чем в борьбе живого с живым или в борении человека с самим собой… Мотор гудит, выбрасывает пламя, колесики вертятся все по кругу, по кругу, а человек сидит и управляет механизмами. Одно его неосторожное движение, малейшая неисправность в механизме, и оба — человек и машина — превратятся в ничто. Кто из них надежнее, более стоек — живой организм или мертвый металл, — вот в чем вопрос. И другой вопрос, уже совершенно непостижимый: кто из них теряет больше в случае катастрофы? Ведь они приравнены друг к другу”.
Мировая война положила конец “розовым” мечтам Каринти о возможности гармонического развития буржуазной цивилизации и культуры в результате мирного и плодотворного прогресса техники и науки. Если и раньше его одолевали сомнения относительно того, куда идет капитализм, к которому он был привязан образом жизни и мышления, то теперь, когда разум сменило тупое насилие, более всего на свете ненавистное Каринти-гуманисту, его иллюзии развеялись окончательно. Каринти становится в первые ряды тех венгерских литераторов группы “Нюгат”, которые во главе с поэтами Ади и Бабичем решительно выступили против войны, требуя в своих художественных произведениях и в политических декларациях прекращения человеческой бойни.
Начав свое антивоенное творчество как пацифист, отрицающий любое насилие, Каринти на протяжении четырех военных лет прошел заметную эволюцию. Его первые антивоенные очерки и юморески несут на себе следы критики отдельных пороков буржуазного мира, послуживших, на его взгляд, причиной человеческих бедствий: он высмеивает официальную литературу и печать, вводящие в обман обывателя (“Декадентщина”), издевается над техникой, поставленной на службу военного разрушения (“Нажатием кнопки”), пригвождает к позорному столбу человеконенавистнические инстинкты людей, аморальность оголтелого буржуа (“Воскрешение”), Но чем дальше, тем сильнее его произведения становятся социально заостренными, он выступает против натравливания одного народа на другой, логически доказывая, что истинное различие интересов кроется не между народами, а внутри каждого из них, ибо в каждом народе есть грязные политиканы и простые люди, генералы и рядовые (очерки “Понять друг друга”, “Сражение” и др.).
В изобличении войны и ее антинациональных целей Каринти не останавливается перед сатирой на правительство собственной страны, в отличие от многих буржуазных пацифистов, предпочитавших бичевать лишь чужие правительства. Главную свою писательскую задачу в этот период он видел в разоблачении лживой демагогии правительственной пропаганды. Каринти пишет убийственный памфлет под названием “Поджигатели мира, защитники войны”, в котором вскрывает механику империалистической демагогии. Обращаясь к солдатам в окопах, он призывает их “не терпеть, чтобы к человеческим ранам прикладывали примочку из сладеньких фраз”.
Каринти как художник-гуманист набирал силу в годы войны под влиянием большой общественной цели, которую поставил перед собой. Элегическая ирония в его творчестве все больше уступала место острой сатире, патетическая интонация и экспрессионистская эмоциональность — рационалистическому анализу и смелой фантазии. Значительно обогатилось и жанровое многообразие его пера. В 1915 году Каринти пишет свою первую большую драму “Завтра утром”, в которой под свежим впечатлением полетов с Виттманом создает образ человека, победившего в себе чувство страха и потому сумевшего подняться над окружающей его меркантильной средой. В 1916 году писатель кончает повесть “Извините, господин учитель”, вошедшую в золотой фонд мировой литературы о юношестве.
“Я понял, — говорит герой этой повести, — что после гимназии все будет совсем не так хорошо, как я надеялся”. И как ни горько было герою повести в старой гимназии, как ни тяжело было ему сражаться один на один “со смертельными опасностями и рифами”, подстерегающими маленького человека на каждом шагу, он, став взрослым, счастлив пережить свою юность вновь, ибо “школа жизни” оказалась куда более жестокой и эгоистичной. С большой лиричностью воссоздает Каринти сложный внутренний мир своего героя. Через всю книгу проходит мысль о неизбежном столкновении высоких юношеских идеалов с мертвящей действительностью реальной жизни. (Об этом же, в частности, автор писал и в своей программной новелле “Встреча с молодым человеком”, то есть с самим собой спустя сорок лет.) Пожалуй, с наибольшей остротой и грустной иронией идея столкновения мечты и бескрылой действительности была раскрыта Каринти в главе книги, которая называлась “Повис на турнике…”, где герой, беспомощно болтаясь на перекладине в гимнастическом зале, предается убаюкивающей мечте о том, что, захоти он — и вмиг станет чемпионом по гимнастике, да еще “главным академиком” в придачу. Любя своих героев, Каринти тонко и талантливо развенчивал зряшные и беспочвенные иллюзии маленьких людей, подготавливая их к испытаниям в жестокой и грубой реальной жизни.
В те же годы происходит первое серьезное обращение Каринти к научной фантастике. Он пишет повесть “Легенда о тысячеликой душе”, в которой рисует утопическую попытку ученого-одиночки поднять бунт против человекоубийственной бойни и, пользуясь своим изобретением “вечной души”, положить конец всемирному военному психозу. При всей наивности и утопичности этой небольшой повести, навеянной антивоенными настроениями среди европейской интеллигенции, в ней нельзя не заметить благородного стремления писателя поставить на службу миру на земле только зарождавшийся в ту пору в Венгрии жанр научной фантастики, который, к сожалению, после Каринти так и не получил серьезного продолжения.
Гораздо более удачной была попытка Каринти в том же 1916 году создать повесть о фантастическом мире неорганических существ, населяющих одну из планет солнечной системы. В “Путешествии в Фа-ре-ми-до” Каринти еще на заре развития современной науки о Вселенной, задолго до полетов в космос человека и возникновения новых областей познания совершил смелую попытку заглянуть в мир иной цивилизации. Там царствовали не бездушные роботы, творения рук человеческих, а неорганические существа, достигшие высшей степени организации и рассматривавшие человека как болезнетворный организм, как временное отступление от законов развития неживой природы.
Свою фантастическую повесть Каринти написал в духе Свифта, как продолжение путешествий Гулливера. Он старался сохранить в ней не только авторский стиль и характер знаменитого героя, но и свифтовскую манеру иронического повествования. Забавная сказка постепенно представала серьезным, отнюдь не шуточным размышлением о самом главном в жизни человека — о природе его взаимоотношений с внешним миром и обществом. Каринти органично вжился в свифтовский стиль, но так же, как и “Путешествия Гулливера”, его повесть несет на себе неизгладимую печать своего времени. Сохранив исходную ситуацию, Каринти как бы переносит свифтовского героя в XX век, точнее в его первые десятилетия, и заставляет его действовать и размышлять как своего современника.
Главная ценность сатирической фантазии Каринти не в отдельных исторических параллелях и ассоциациях, а в размышлениях о характере современного ему буржуазного общества в целом. В эпидемии массового уничтожения людей, которая вспыхнула в годы первой мировой войны, Каринти как бы провидел грядущие фашистские бесчинства, культ насилия и политических убийств, порожденных буржуазным строем. Каринти был потрясен антигуманизмом общества, к которому сам был привязан крепкими узами. Видя тупик, в который оно заходило, он не мог не возвысить протестующий голос.
Но было еще одно обстоятельство, заставлявшее Каринти обратиться к мысли о существовании иных цивилизаций. Наряду с развитием науки и техники он замечал, по-видимому, и другую, чисто психологическую сторону этой проблемы: противоречие между прогрессом научного мышления и обывательским сознанием. Преодолению этого противоречия, освобождению сознания масс от предвзятых и ограниченных представлений о Земле как единственной колыбели живого и служило описание нового путешествия современного Гулливера в мир разумных существ, столь непохожих на землян. При всей фантастичности этой гипотезы она необыкновенно расширяла представление человека о Вселенной, о его власти над природой и безграничных возможностях, в свою очередь накладывающих на человека небывалую ответственность за свои действия.
К переломному в истории человечества 1917 году Каринти приходит с максимально радикальными убеждениями, которые можно ждать от буржуазного гуманиста. “Что такое насилие, писал он в то время, — как ни оружие лжи, неправды. Когда же неправда в критическом положении отчаянно хватается за оружие правды, имя которому Познание, оно, это оружие, обращается против нее самое, против лжи”.
Общегуманистический протест против войны помог Каринти принять и приветствовать сначала буржуазную, а затем и социалистическую революцию в России. Враг насилия, он поддерживает диктатуру русских рабочих и считает мирную политику партии большевиков единственным средством излечения “взбесившегося” мира. Было бы, однако, преувеличением на основе его заявления тех лет о том, что “противоположность войны есть не мир, а революция идей”, считать Каринти близким идеям коммунизма. Как справедливо отмечает К.Салаи, современный венгерский исследователь творчества Каринти, “русская революция для него была важна своими мирными требованиями, а не сутью социальных преобразований”. Тем не менее сдвиг мировоззрения влево под влиянием февральской и Октябрьской революций 1917 года был весьма симптоматичен для передовой европейской интеллигенции. “Полевение” Каринти заставило его сделать шаг от пассивного пацифизма к активной позиции бунтаря, признающего насилие как средство обуздания зла. Это был потолок, которого в своей романтической оппозиции достиг Каринти, в ту пору не признававший классовой борьбы как движущей силы общества. Уже в следующем, 1918 году он отходит от своих прежних радикальных позиций. Едва был заключен мир и солдаты стали возвращаться из окопов, как он снова выступает против каких бы то ни было насильственных действий — и “сверху”, и “снизу”. Он хочет видеть людей у мирных семейных очагов, а как, каким путем это произойдет, его не интересует: лишь бы не лилась кровь, лишь бы людей не бросали в тюрьмы.