Кармен Рид. Мир перевернулся

   Он поцеловал ее в нос.
   Кальна и Ева обменялись заговорщическими взглядами.
   «Наверное, то же самое чувствовала фея, появившись в кухне Золушки», – подумала Ева. «Дипа, ты попадешь на бал!»
   – Сколько у нас времени? – спросила Ева.
   – Пять недель, – ответила Кальна.
   – Лужайка, тент, викарий, много еды, обслуживающий персонал, цветы… – перечисляла Ева, загибая пальцы. – Можно перенести дату свадьбы?
   – Мы потеряем только аванс… не слишком большую сумму, – сказала Кальна.
   – Вы что, серьезно? – спросила Дипа. – А как же папа?
   – Предоставь его мне, – заявила ее мать, словно каждый день отменяла свадебные торжества. – Итак, если мы займемся подготовкой вчетвером…
   – Денни нам поможет, – неожиданно с энтузиазмом сказал Том. – Он много фотографирует и, наверное, найдет подходящее место.
   – Замечательно, тогда если мы разделим все дела на пятерых… – Кальна выглядела совершенно спокойной.
   Из секретера достали ручки и бумагу, с полки сняли «Желтые страницы». Позвонили Денни.
   – Интересно, как к этому отнесется Деннис? – спросил Том у Евы.
   – Деннис? – Ее удивил вопрос сына, потому что она обычно старалась загнать мысли о приезде бывшего мужа в самый дальний уголок сознания.
   – Он приедет через три недели. Разве я тебе не говорил? – Том подтянул штаны и взлохматил волосы.
   – Ты ничего мне не говорил! – воскликнула она.
   – Сначала он приедет один по делам. Потом за неделю до свадьбы появится его семья.
   – Через три недели?
   – Да. 7 августа.
   Что он так торопится? Почему ей хотелось закричать: «Нет, мне нужно собраться с силами… стать сильнее… подготовиться к общению… Подготовиться к встрече лицом к лицу».
   Глупая женщина. Нельзя так распускаться. Она положила руку на голову дочери и почувствовала себя увереннее.
   Может, Анна знает, как с этим справиться? Может, у нее найдется какая-нибудь умная книжка?

Глава 28

   – Я всегда была честна с тобой… Так вот, мне больше ничто не доставляет радости.
   Ева смотрела на каштановые волосы сестры, в которых кое-где мелькали серебряные нити. Дженни сидела за столом, низко склонив над чашкой голову.
   Она долго рассеянно размешивала чай с молоком, потом несколько раз стукнула ложкой по краю чашки и, наконец, положила ее на стол.
   Ева очень удивилась, когда сестра позвонила ей в будний день. Она давно не приезжала в Лондон, чтобы их навестить. И вот Дженни здесь, пьет в кухне чай и выглядит очень печальной и серьезной.
   Глядя на нее, Ева не могла не думать, что когда-то сестра, хотя и не отличавшаяся особой красотой, была поразительно элегантной. Сейчас она выглядела… тускло. И, что еще хуже, ее неиссякаемая энергия, похоже, иссякла.
   Очень дорогая стрижка, но чересчур худое лицо, отличный брючный костюм, но совсем не идеальное облегание. Дженни выглядела угрюмой, печальной, вялой и непривлекательной.
   «Женщина средних лет» – вот что пришло Еве на ум, когда она разглядывала сестру.
   Углубившиеся морщины от носа до уголков губ придавали лицу выражение полного разочарования. Наверное, где-нибудь на дне сумки у нее лежат очки для чтения. И если бы с ними обеими сейчас кого-то знакомили, старшей сестрой, без сомнения, посчитали бы Дженни, а не Еву.
   – Знаешь… – Сестра подняла на Еву полные слез глаза. – Вот, например, готовка. Раньше я очень любила готовить, покупала книги по кулинарии, тратила всю субботу, чтобы найти лучшие продукты, и получала при этом массу удовольствия. Теперь меня это достало. Постоянно, день за днем, завтраки, упаковка ленчей, закуски… Да еще четыре раза в день еда в выходные. Кошмар… А наполнить холодильник? А чертова стирка, уборка, выслушивание жалоб детей? К тому же я и на работе постоянно в стрессе. Не приходится удивляться, что мой муж находит меня… неинтересной. Я неинтересна!
   Ева увидела, как по щекам Дженни потекли слезы.
   – Дженни! – сказала она, взяв сестру за руку.
   – Не хочу больше так жить, – заплакала та. – Вставать каждое утро и мысленно составлять список срочных дел… в доме царит душевный холод, вечно кто-то злится или обижается…
   Ева продолжала гладить руку сестры.
   – Для чего все это? Для чего я столько работаю? Зачем я стараюсь устроить своих неблагодарных детей в лучшие университеты?.. Понимаешь, у меня больше нет цели в жизни.
   Ева позволила сестре выплакаться, ничего не говоря.
   – Вот почему я здесь, – наконец сказала Дженни, вытирая слезы; – Я всегда замечала покой и… даже не знаю… какие-то легкие, радостные отношения в твоей семье. Скажи, как тебе это удается?
   Дженни окинула взглядом кухню: не слишком удачные керамические кружки на столе, старые тарелки, составленные на посудомоечной машине, детские рисунки, наклеенные на холодильник, растения, буйно цветущие на каждом подоконнике, остатки кошачьей еды, разбросанные миски возле задней двери. Везде царил беспорядок, и пол был липкий; Дженни вдруг поймала себя на том, что сметает в кучку крошки со скатерти в ожидании чая. Но… но здесь было очень приятно. На плите варился суп, рядом на стуле мурлыкал рыжий кот, и это действовало расслабляюще. Дженни сидела за столом и знала, что у Евы есть время. Время для чая, время для разговоров. Позже они откроют бутылку вина, посидят в саду и выпьют немного больше, чем следовало бы. Анна и Робби, играя в прятки, будут вбегать и выбегать из дома, пока не отправятся спать. Атмосфера в семье сестры была спокойной и счастливой.
   Разве можно это сравнить с ее домом? Куда никто не может прийти, не сообщив заранее. Где обед всегда состоит из трех блюд и деликатесного сыра. Дом сверкает чистотой. Покрывала на диванах регулярно трижды в год чистятся в химчистке, кухню из нержавейки заполняет новейшая бытовая техника.
   Дженни подумала, что ее дом очень спокойный, но все сидят за закрытыми дверями. Дэвид прячется в своем кабинете, Кристина в своей комнате с телефоном, раздраженный Рик выходит из дома… хлопая дверью.
   Иногда она включала радио и настраивалась на станцию, передающую спокойную музыку… А в доме Евы всегда царила суета. Анна и Робби хохотали и визжали, работали телевизор и видеомагнитофон, постоянно звонил телефон, гремела музыка, причем вкусы отличались большим разнообразием – от классики до церковных хоралов.
   – Дженни, – ответила ей Ева, глубоко вздохнув, – этот дом знавал и трудные времена. Не думай, что у нас всегда все в порядке. Есть многое, что вызывает раздражение. Посмотри на меня! Почему, по-твоему, я до сих пор одна?
   – Но ты наслаждаешься жизнью, так ведь? – возразила Дженни, надеясь, что ее слова прозвучали не слишком грубо.
   – Конечно, дорогая. Порой бывают тяжелые дни, а иногда все замечательно. И я бы солгала, если бы сказала, что несчастлива здесь.
   Дженни смотрела на старшую сестру и чувствовала, что Ева буквально излучает беспечность. На нее не давит груз забот о том, что о ней думают люди, как на Дженни. Еву не терзает постоянное беспокойство о том, считают ли ее коллеги-адвокаты достаточно профессиональной. Поступают ли так, как она, родители других детей? Что о ней думает папа? И вот Ева – с волосами гораздо длиннее и светлее, чем положено женщине в сорок лет, в одежде слишком яркой и облегающей, с маленьким домом, паршивой работой, безалаберными детьми, с марихуаной на кухонной полке… И она счастлива! Дженни такое чувство, такое состояние были недоступны. Ни ее муж, ни тем более дети не позволяли ей быть счастливой.
   – Даже не знаю, что тебе посоветовать, – сказала Ева. – Я вообще не люблю давать советы. Мне пришлось самой разобраться с тем, что со мной происходит, чего я на самом деле хочу… а потом наполнить все это содержанием.
   Гораздо позже вечером, когда они выпили две бутылки вина, а Ева уговорила сестру сделать несколько глубоких затяжек, они долго смеялись в саду на скамейке, перечисляя, чем Дженни должна наполнить свою жизнь.
   – Для начала покупки, готовка и стирка.
   – Ты что, совсем сошла с ума?! – воскликнула Ева. – Разве у тебя нет вполне трудоспособного мужа и двух сносных помощников, которые вполне могут сбегать в супермаркет, пока ты будешь лежать в ванне с маской на лице, читать журнал и фантазировать, что ты замужем за Антонио Бандерасом?
   Они опять рассмеялись.
   – А знаешь, тебе надо съездить в отпуск, Дженни, и заняться собой. Массажи, маски… ну, я не знаю… Что там делают адвокаты, чтобы расслабиться? Пойди и устрой всем взбучку или что-нибудь в этом роде… надень наручники на них, что ли.
   Еще один взрыв смеха.
   – А по поводу твоего замечательного дома… – Ева уже не могла остановиться. – Там у тебя совершенно излишняя чистота, я позволила бы своим детям есть с твоего пола. Хотя… – Она наклонилась под кухонный стол. – Они и с моего пола едят. – Ева вынырнула с грязным тостом с джемом. – Вот посмотри…
   Дженни начала хохотать так сильно, что вскоре у нее заболели мышцы живота.
   – Господи, я такая неряха! – воскликнула Ева. – Ты, наверное, уже жалеешь, что приехала ко мне? И конечно, думаешь: «Если на полу в кухне можно найти тосты, то что я найду в своей кровати?»
   – Перестань! – Дженни уже буквально плакала от смеха. – Я сейчас описаюсь.
   – Боже мой, Дженни, – невозмутимо сказана Ева. – Ты меня поражаешь.
   – Правда? – На лице Дженни появилось испуганное выражение.
   – Нет-нет, что ты, я шучу. Это и называется доставлять себе удовольствие. – Ева сказала это медленно, словно втолковывая сестре свою мысль. – По-моему, для одного вечера вполне достаточно развлечений.
   Она посмотрела на сестру, раскрасневшуюся от смеха и вина, выглядевшую гораздо мягче и привлекательнее, чем в последние месяцы.
   – Тебе надо потихоньку менять свою жизнь, – добавила Ева. – Перестань за все хвататься, все контролировать. Твои дети только больше станут тебя ценить, если ты немного ослабишь к ним внимание. Они хорошие ребята, и потом все будет замечательно. Кто осудит их, если они, молодые и глупые, попадут пару раз в сложные ситуации? Так люди и учатся. Помнишь, как Том влип в ту торговую аферу? Что там было, травяные пилюли для похудения?.. Господи, неужели я все это уже забыла! Тогда ситуация казалась совершенно ужасной! К тому времени, когда он мне все рассказал, его долг достиг тысячи фунтов. Глупый мальчишка!
   Сестры посмотрели друг на друга и снова рассмеялись.
   – А еще я считаю, что тебе надо изменить прическу и брюки, – добавила Ева.
   – Что?! – воскликнула Дженни.
   – Можешь спорить и упираться сколько угодно, но тебе совершенно необходимо полностью обновить гардероб. Придется приложить немало усилий, чтобы заткнуть глотку твоему внутреннему голосу адвоката. Новая прическа и брюки будут началом искоренения скучной, старомодной женщины средних лет.
   Ева протянула руку и отогнула край эластичных брюк Дженни, под которыми, как она и ожидала, были надеты серые трусики, а поверх них колготки.
   – Кошмар! Это, конечно, очень практично, но… кошмар. Нам нужно, чтобы ты сидела в своем строгом адвокатском костюме и думала: «Да, я знаю, что выгляжу скучно, однако на мне очень пикантные розовые трусики…» И надо обязательно исправить прическу, дорогая, – Ева не могла не упомянуть о своем друге-парикмахере. – Гарри сделает из тебя конфетку.
   На следующий день, в три часа, обе сестры заняли места в одном из дорогих кафе с мраморными столиками, где все было заказано с тройной порцией взбитых сливок и сопровождалось разговорами о новой прическе Дженни. По дороге они посматривали на свое отражение в витринах.
   Светлые пряди Евы были подцвечены розовой краской.
   – Полагаю, я еще не слишком стара для этого цвета. На свадьбу окрашусь не в смываемый розовый цвет, а в устойчивый, – пообещала она Гарри, который, приводя в порядок ее волосы, с сомнением выслушал просьбу Евы.
   Но когда краска была смыта, а высушенные пряди цвета сахарной ваты уложены, ему пришлось согласиться. Розовый цвет вовсе не испортил ее, а только добавил пикантности и смелости.
   Ее отвага подвигла на риск и Дженни.
   Сейчас у нее была гладкая короткая стрижка, открывающая маленькие ушки и красивую шею. Волосы Гарри ей выкрасил в темно-каштановый цвет.
   – Мы выглядим замечательно, дорогая, не сомневайся, – сказала Ева сестре, когда они с аппетитом поглощали горы взбитых сливок.
   На полу, возле ног, стояло множество пластиковых пакетов, полных трусиков, бюстгальтеров, панталон и брюк с заниженной талией! После первого шока Дженни решилась, и сейчас в сумках лежали зеленые, розовые, оранжевые, бирюзовые, даже блестящие серебристые G-стринги.
   – Пообещай мне, что будешь носить их на работу, – громко сказала Ева в примерочной.
   – Ради Бога, тише, – зашипела на нее Дженни.
   Но Ева заметила заинтригованный взгляд продавщицы, когда они выходили из магазина.
   – Уверена, она решила, что мы лесбиянки, – заволновалась Дженни.
   – Знаю. – Ева взяла сестру под руку. – Жаль разочаровывать бедняжку. – Она лизнула Дженни в ухо.
   – Перестань! Ты что, с ума сошла?
   – Ты скованна, как деревенская девушка, моя дорогая мамочка.
   – Как мне стать хоть немножко похожей на тебя?
   – Могу напомнить тебе момент в прошлом, когда я очень хотела быть похожей на тебя.
   – Ты уверена, что будешь носить G-стринги? – спросила ее Ева.
   – Конечно! Не думаешь ли ты, что я потратила деньги на трусики, чтобы положить их в ящик комода?
   – Ты покажешь их Дэвиду?
   – Ну… не знаю… – Дженни взяла ложку и опять принялась за еду. – По-моему, нам с Дэвидом следует пожить врозь. – Она посмотрела на Еву. – Я только что это решила.
   – Новая прическа меняет образ мыслей, – не удержалась от замечания Ева. – Твои меня пугают.
   Дженни улыбнулась сестре, затем после паузы добавила:
   – Я замужем уже шестнадцать лет. Это очень большой срок. Очень большой срок для того, чтобы быть женой, матерью, постоянно думать о том, чего хочет Дэвид и чего хотят дети. Надеюсь, я не выгляжу самой эгоистичной женщиной на планете, но я забыла, кто я, чего я хочу или что мне нравится, даже что я люблю есть. Креветки, например. – Дженни почти смеялась. – Я бы сейчас с удовольствием съела горячих жареных креветок с чесноком и лимонным соком… – Она замолчала, задумчиво склонив голову. – Знаешь, с тех пор как я вышла замуж, мне удалось их поесть не больше трех раз, потому что у Дэвида на креветки аллергия.
   Она покачала головой.
   – Мы настолько близко все время, что я не могу его разглядеть. Никак не пойму, что же в нем было такое – если было на самом деле, – что я влюбилась в него. И пойму, только если побуду от него на расстоянии. Мне нужно уехать… оставить их на время. – Опять засмеявшись, она добавила: – Одному Богу известно, как моя семейка на это отреагирует.
   – Постарайся не брать в голову, – посоветовала Ева.
   – Да. Вся моя жизнь стала бесконечным компромиссом, – грустно заметила Дженни. – Никто теперь не делает то, что хочет. Мы все живем так, как якобы надо жить… как хочет кто-то еще. Я понимаю, всем не угодишь, но бывают моменты, когда один человек все время несчастен, а из-за него еще четыре забывают, что такое быть счастливыми.
   – Да… жить с людьми дело сложное, – согласилась Ева. – Потребности индивидуума по сравнению с потребностями группы… Уверена, Анна посоветует нам прочесть немало книг на эту тему.
   – Меня она немного пугает, правда.
   – И меня иногда тоже, а вообще Анна – нормальный девятилетний ребенок, – ответила Ева.
   Плохо, если на дочь навешают какие-то ярлыки, с которыми ей придется жить в будущем.
   Кое-что пришло Еве в голову впервые.
   – Теперь, когда я думаю о жизни с Деннисом, – призналась она, – то понимаю, что полностью ему подчинялась и делала все, что он хотел. Старалась быть такой, какой он желал меня видеть. А с Джозефом было все наоборот. Я постоянно сопротивлялась любому компромиссу и старалась заставить его делать то, что хочу я, даже изменить привычки в еде. Он должен был отказаться от кофе, от встреч с коллегами, перекроить всю свою жизнь… О Господи! И представляешь, ни одного сюрприза. Но потом он взбунтовался!
   – Знаешь, мне кажется, что, когда люди долго живут вместе, это сродни капле, которая долбит камень, – постепенно изменяясь, ты теряешь свое «я». Вечные замечания Дэвида по поводу моей одежды – это слишком дорогое, то слишком откровенное, слишком узкое, слишком яркое… – превратили меня в итоге в старомодную, плохо одетую женщину. А ведь я тратила половину зарплаты на лучшую итальянскую одежду, которую только можно было найти в Винчестере!
   Ева согласилась с ней.
   – Вот почему люди, не выдержав такой жизни, в сорок разводятся. Купи спортивную машину, не отказывай себе в красивой одежде.
   – Значит, вот как? Значит, мне надо развестись, чтобы опять стать собой? – спросила Дженни.
   – Не могу сказать. – Ева облизала крем с ложки. – Посмотри на Дэвида, посмотри на детей, подумай…
   Дженни опять стала пить чай. Ева отметила, что на лице опытного адвоката очень трудно что-либо прочесть.
   В конце концов Дженни подняла глаза и сказала с легкой улыбкой:
   – Для начала я начну носить красивые трусики… Научусь в них комфортно себя чувствовать.
   – Вот это мне нравится! Молодец! – улыбнулась сестре Ева.

Глава 29

   Пора было подумать и о работе. Лестер торопил с решением и старался быстрее оформить ее продвижение по службе, чтобы она не вздумала отказаться от новой должности. И вот Ева почистила свой лучший костюм, погладила блузку и тщательно выбрала туфли для встречи с группой экспертов по кадрам перед тем, как вместе с двумя другими кандидатами пройти собеседование.
   Прежде, размышляя, нужна ли ей новая должность, Ева почему-то упустила из виду тот факт, что ее могут и не назначить. А когда она это осознала, у нее разгорелся аппетит. В ежедневнике 7 августа – дата собеседования – было обведено красным маркером. У нее мелькнула мысль, что с этим числом связано что-то еще… мелькнула и исчезла. Сейчас Еву занимало только предстоящее испытание. Очевидно, она все-таки хочет встать во главе отдела, производить перемены, нести ответственность за решения… Единственной загвоздкой была семья, ведь дети могут пострадать из-за того, что у нее будет больше работы и меньше свободного времени.
   Баланс между семьей и работой… Это особое искусство – находиться в центре событий, когда тебя толкают и дергают, и не позволить разорвать себя на части; найти способ уделить больше внимания одной стороне, когда есть нужда, а потом быстро отыграть назад. Ева видела, как это делают Дженни и Джен, неделю уделяя повышенное внимание семье, неделю – работе, и она знала, что Том и Дипа столкнутся с такими же проблемами, когда появится ребенок.
   Пролежав очень долго в ванне, Ева пошла проверить, как там дети. Как каждая мать, она любила смотреть на спящих детей – на длинные ресницы, раскрасневшиеся щеки и равномерное движение груди при дыхании. Спящие они всегда прелестны: Анна – просто ангел, а Робби – маленький купидон в пижаме.
   Вернувшись в спальню, Ева приняла поочередно все самые сложные успокаивающие позы, затем просто легла на пол и попыталась расслабиться.
   Ночью, вскоре после того, как ей удалось уснуть, ее разбудили какие-то странные звуки в комнате.
   Ева поспешила зажечь свет и увидела своего маленького сына, бледного и вспотевшего, со следами рвоты на подбородке и пижаме.
   – Все хорошо, Робби, – сказала Ева, за двадцать секунд прошедшая путь от глубокого сна до полного бодрствования. Она взяла ребенка на руки и положила к себе в кровать. – Здесь тебе будет удобнее. Я схожу и принесу полотенце.
   Ева вытерла пол, ковер и свои туфли, которые приготовила для собеседования.
   Робби лежал в кровати, горячий и ко всему безразличный. Пощупав лоб, шею и живот сына, Ева дала ему попить, потом обняла мальчика, и они уснули.
   Утром он проснулся около семи часов и на первый взгляд показался Еве вполне здоровым. Она отвела его к няне.
   Едва Ева успела сесть за стол, как позвонила Арлен: у Робби жар, он не перестает плакать, хочет к маме… Еве не нужно было слушать дальше, чтобы понять: сыну действительно плохо, потому что до нее доносились громкие вопли.
   – Хорошо, приеду сразу, как только смогу. Скажите ему, что я уже еду… У него нет сыпи?
   – Нет, сыпи нет, – сообщила ей Арлен. – Но чувствует он себя плохо.
   Ева схватила сумку и побежала искать Лестера.
   – Я должна уйти, – сказала она ему.
   – Ради Бога, Ева, у тебя чертовски важная встреча! – возмутился он. – У твоего сына температура?.. Ты же знаешь, как это бывает у детей. К тому времени, когда ты приедешь, ему станет лучше, и ты сама будешь думать, зачем так беспокоилась. Неужели нет никого, кто мог бы за ним присмотреть? Попроси. Всего на несколько часов. Мы попытаемся сделать так, чтобы тебя вызвали на собеседование первой.
   – Нет, – ответила она. – Нет, Лестер. Мне неизвестно, насколько ему плохо. Я не доктор. Я знаю лишь, что у него высокая температура, что он несчастен и хочет к маме. У меня нет подруги, которую я могла бы попросить помочь, или папы Робби, так что я должна идти сама.
   Потом в свое оправдание добавила:
   – Семья для меня всегда будет на первом месте. – И, покраснев от гнева, воскликнула: – Черт побери, Лестер, ты знаешь, что я могу стать во главе отдела именно потому, что бросаю все на свете ради ребенка, который во мне нуждается!
   Лестер глубоко вздохнул:
   – Ладно… иди. Посмотри, как там дела, и скорее возвращайся.
   – Спасибо, я за тобой как за каменной стеной, – сказала она вместо прощания.
   Ева мчалась по дорожке к дому Арлен, подгоняемая истошными криками сына.
   Она нетерпеливо заколотила кулаком в дверь, и Арлен почти немедленно открыла. Ева вбежала в гостиную и увидела на диване Робби, захлебывающегося от безутешных рыданий.
   – Робби, детка! – Она схватила сына, и тот прижался головой к ее груди. – Милый мой, прости меня. – Ева обращалась сразу и к сыну, и к взволнованной няне.
   – Как вы думаете, что с ним? – спросила Арлен.
   – Не знаю. Возможно, это одна из детских инфекций, которые проходят через сутки. Я отвезу его домой, а там посмотрим. Надо обязательно позвонить доктору.

* * *

   Дома Ева умыла Робби теплой водой, переодела в пижаму и уложила на диван. Он не хотел терять ее из виду и начинал плакать, как только она выходила из комнаты.
   У него была высокая температура, выше 39 градусов. Ева стояла перед аптечкой в ванной и размышляла, что ему лучше дать – детский парацетамол или гомеопатическую белладонну. Снижать температуру или нет? Калпол или белладонну? Калпол или белладонну?
   Она решила сначала дать белладонну, а если температура, не спадет, калпол. Робби дремал на диване, а Ева охлаждала ему лоб смоченной в воде салфеткой. Его рвало от каждого глотка воды, которую она пыталась ложечкой влить ему в рот. И он не оживился даже при виде Анны. Вечером Ева поняла, что пришло время опять проконсультироваться с доктором.
   – Похоже на вирус, – прозвучал усталый голос на другом конце линии.
   – Просто вирус? Просто вирус? – Она не удержалась и почти закричала: – А разве менингит не вирус? А СПИД?
   – Не нужно так нервничать.
   – Да, вы правы, – согласилась она, стараясь успокоиться. – Я очень устала, мой сын болен, и я хочу знать, все ли с ним в порядке.
   – Скорее всего у вашего ребенка желудочный грипп. Наблюдайте за ним очень внимательно. Если температура будет подниматься, или участится рвота, или появится какая-нибудь сыпь, сразу вызывайте врача. Давайте ребенку калпол и понемногу воду.
   Вот мы и опять пришли к калполу. Неужели никаких других средств нет?
   – Калпол – это обыкновенный парацетомол, это не новое лекарство! – опять взорвалась Ева.
   – Зато он поможет мальчику лучше себя почувствовать, мисс Гардинер. Вам обоим надо немного поспать.
   Мисс Гардинер положила трубку, совершенно выбитая из колеи. В таких случаях Ева очень остро ощущала свое одиночество. Ей требовалось еще чье-то мнение. Мнение человека, который мог спокойно посмотреть на Робби, мечущегося в лихорадке на диване, и сказать: «С ним все будет хорошо», а потом обнять ее и предложить немного поспать, пока он посидит с мальчиком.
   Ева почувствовала, как глаза наполнились слезами. Ей нужен Джозеф. Очень. Прежде чем она успела отогнать эти мысли, нахлынули воспоминания. Вот он стоит, весь испачканный рвотой маленькой Анны, у которой тогда резались зубки, и улыбается, ласково приговаривая: «Все, теперь девочке станет лучше».
   Она вспомнила, как он ухаживал за ней во время ее простуд и гриппов, подавая в постель свежий бульон. Однажды, когда она плохо себя чувствовала, он перенес в гостиную телевизор и видеомагнитофон.
   Джозеф был очень внимательный и заботливый.
   Был… был… напомнила она себе, желая остановить поток мыслей. «Джозеф превратился для тебя в пустое место, не забывай. Поэтому ему пришлось уйти. Ты собрала чемоданы и избавилась от него».
   Ночью Робби каждый час просыпался. Его тошнило, он плакал, лежал обессиленный на ее руках, требуя, чтобы Ева избавила его от болезни, потому что она его мама. Именно это мамы и должны делать.