Карпущенко Сергей. Возвращение Императора, Или Двадцать три Ступени вверх

   Алеша представил эти дворцы-подвалы, и ему сильно захотелось побывать там, где, как ему казалось, он попадет в обстановку парижских катакомб, о которых он знал по французским романам. Окруженный оборванцами, он быстро пошел к огромному зданию, похожему на средневековой замок. Теперь Алеша очень жалел, что, прожив в Питере так много лет, он ни разу не был здесь, не видел ни Андреевского собора, ни такого замечательного рынка, ни этого мрачного величественного дома, где обитал, подобно древнему кудеснику-алхимику, какой-то аптекарь с немецкой фамилией.
   Обошли замок со стороны переулка, зашли во внутренний двор, крошечный, окруженный поднимавшимися чуть не до неба стенами, снова нырнули под арку и опять очутились в тесненьком дворе-колодце, где каждый звук звонким, каким-то цокающим эхом летал от стены к стене. Беспризорники смело двинулись к одному спуску, уводящему куда-то в глубину, под землю.
   - Спускайся, - легонько подтолкнул Свиной Нос Алешу, и сын царя, бывший претендент на российский престол, стал спускаться вниз, покуда не оказался в темном подвале, где, однако, хоть и было темно, но не пахло сыростью. Яшка же сказал:
   - Тут у Пеля склад был. Посуду всякую, банки-склянки для аптеки хранил. Чисто здеся, хорошо. Не знаю, правда, как по зимнему времени будет, а пока кайфуем здесь с друганами фартовыми, - и крикнул громко и требовательно: - Эй, кто-нибудь, ну-ка плошкой хоть посветите нам - шамовки принесли!
   Два огонька поплыли навстречу Алеше из темноты подвала, и у мальчика даже сердце заколотилось сильнее - до того таинственными показались ему эти плавающие во мраке огни. Скоро его кто-то крепко взял за руку выше локтя, повел вперед, и вот уже просторное помещение открылось взору Алеши, и вид его, таинственный и жуткий, - высокие сводчатые потолки, много горящих свечей, - буквально сразил мальчика, понявшего, что никогда прежде, повидав даже многое из того, что недоступно простому смертному, он не находился в таком страшно интересном месте.
   - Пять ящиков свечей нашли в подвале, вот и не жадничаем - освещаемся по-царски, - сказал Свиной Нос, видя восхищение на лице нового товарища. А потом крикнул кому-то: - Матрешка, Киска, конину у Сивого и Подковы возьмите да сразу давайте варите шамовку. Я Алешку этого, то есть Костяного Кулака, по-барски попотчевать хочу! Картошки не пожалейте, а то сделаете, как в прошлый раз, суп ритатуй - по краям капуста, а посередине...
   - Да знаем мы без тебя, не гунди! - послышался откуда-то из угла хриплый девичий голос, заспанный и ленивый.
   Алеша, вдруг почувствовавший сильную усталость, внезапно вспомнил дуэль, смерть Кирилла Николаича, то, как плакал его папа, закапывая в песок мертвое тело, и чуть не заплакал снова. Он опустился на какой-то ящик у стены. Домой ему возвращаться не хотелось, потому что ничего, кроме горя и слез, он не застал бы в своей квартире. Зато здесь, в подвале, в этом подземном мире, все жило шумной, радостной жизнью. Беспризорники горланили какую-то страшную бандитскую песню, перебивая друг друга, рассказывали хвастливые истории о своих подвигах, ругались, били себя в грудь, картинно рвали на себе и без того рваную одежду, оголяя свои худые, нечистые, покрытые струпьями тела, но Алеше, хоть и было немного не по себе среди них, каких-то злых, очень свободных и бесшабашных, все-таки было при этом очень вольно и беззаботно - такого ощущения он не испытывал никогда.
   Скоро принесли похлебку из конины, Алеше налили в жестяную миску наравне со всеми, ничуть не меньше, дали железную ложку, кусок черствого хлеба, и он принялся есть суп - гадкий, вонючий, - в котором плавал кусок жилистого лошадиного мяса, какого-то сладковатого, осклизлого. Мальчику вначале чуть не стало дурно от этого варева, его едва не вытошнило, но пересилив в себе отвращение, видя, с каким аппетитом, чавкая и стуча ложками, торопясь, ели суп беспризорники, Алеша тоже стал есть, и с каждой ложкой суп казался ему все вкуснее и вкуснее. И, привыкнув к пище, Алеша снова испытал гордость за себя от сознания собственной силы и свободы.
   - Ну, как шамовка? - подмигивая, спросил у Алексея Свиной Нос, для чего-то переворачивая и надевая на свою нечесаную голову пустую миску.
   - Очень вкусно! - почти искренне отозвался Алеша. - Монголы в старину такую пищу в походах ели.
   - Может быть, и ели, - сказал Яшка, - но мы не монголы, мы - братва. Вот сегодня штуку тебе одну покажем - уписаешься от смеха!
   - А какую? - немного покраснев, спросил Алеша.
   - Да в попрыгунчиков поиграем! А, ребята, поиграем?
   - Поиграем, ещё как поиграем! - ответили Свиному Носу товарищи, сытно порыгивая.
   Алеша был на вершине счастья оттого, что его ожидало впереди какое-то дивное зрелище. Мир, которого он не знал, открывался перед мальчиком, точно шкатулка с драгоценностями, откуда, искрясь, играя бликами, выкатывались один за другим самоцветы настоящей жизни.
   - А что такое в попрыгунчиков играть? - спросил он осторожно, опасаясь, что Свиной Нос передумает и не сотворит перед ним чудо.
   - Попрыгунчики? - тянул время Яшка. - Это, фраер, такая штука... короче, эй, Федька, Подкова, - давайте-ка, покажите Костяному Кулаку, что значит в попрыгунчиков играть, а ты, Леха, отвернись пока к стене. Потом повернешься...
   Алеша отвернулся и зажмурил глаза в ожидании чего-то невиданного. Он слышал позвякивание металлических предметов, шепот и смешки. Минуты тянулись долго, и наконец Яшка ему сказал:
   - Давай, Костяной Кулак, смотри скорей!
   Алеша поспешил повернуться и открыл глаза. В подвале было почти темно, а прямо перед собой он увидел две белые фигуры с лицами мертвецов, которые жутко светились зеленоватым светом, будто намазанные фосфором, и подпрыгивали так, что едва не доставали головами сводчатый потолок. А уж когда мертвецы завыли, Алеша и вовсе не смог удержаться от того, чтобы не закрыть руками глаза.
   - Не надо! Не надо! Не хочу! - закричал он пронзительно, и тут же раздался дружный хохот бродяг, начавших потешаться над бывшим наследником престола, но Свиной Нос строго цыкнул на них:
   - Чего ржете? Али не знаете сами, что попрыгунчики и из взрослых дядек чуть дух не вышибали, до того пугали? На то и попрыгунчики...
   - Но... что это такое? - спросил Алеша, когда снова зажгли свечки.
   - Подойди да сам посмотри, что мы придумали, - предложил Яшка. Алеша с опаской подошел к двум фигурам в саванах и сразу увидел, что лица мертвецов - грубо намалеванные маски, но, что самое главное, ноги Подковы и Федьки были примотаны веревками к тугим пружинам, на которых подростки и подпрыгивали к потолку.
   - А, все понял! - воскликнул Алеша. - Но зачем вы все это придумали? Меня попугать? Или просто забавляетесь?
   - Нет, браток, нам тебя пугать - времени нет. Других людишек пугаем, ещё как пугаем, с хорошим наваром остаемся! - гордо произнес Яшка.
   - Каких же людей? - допытывался Алеша.
   - Да мешочников, которые в город товар из деревень тащат. Видал же их у рынка?
   - Видел, - кивнул Алеша.
   - Ну вот, тут-то наш фокус-покус и требуется. Мешочники эти до Питера не доезжают - чекистов боятся, которые их за торговлю товаром могут расстрелять в два счета. Выходят обычно раньше, а потом идут через Митрофаньевское кладбище, ночью идут.
   - А что это за кладбище такое? - перебил Алеша, к своему стыду не слышавший никогда о Митрофаньевском кладбище.
   - Не знаешь? - с презрительным видом посмотрел на Алешу Свиной Нос. Да ты, выходит, не питерский, со стороны приехал?
   - Нет, питерский я, - покраснел Алеша. - Просто не был я там...
   - Значит, и песни не знаешь... - И Яшка противным дискантом затянул:
   А как на кладбищ-и-и да на Митрофаньевска-а-м
   Атец дочку зарезал сваю-у-у...
   - И про Надюху, отцом зарезанную да там и схороненную, тоже ничего не слыхал?
   - Нет, не слыхал, - очень тихо ответил сильно сконфуженный своим неведением Алеша. - А за что же отец убил свою дочь?
   - Ну, нужно, значит, было, вот и убил да нас не спросил, - спокойно ответил Яшка. - Пойдешь с нами на Митрофаньевское - могилу покажу тебе её. Может, ты с нами попрыгунчиком заделаешься?
   Алеша чуть не задохнулся от радостного чувства, охватившего все его существо.
   - Да, конечно, я очень хочу стать попрыгунчиком, только боюсь, что не получится у меня...
   - Чего ты надумал, Свиной Нос? - сказал худой, очень сутулый подросток, которого называли Подковой. - Он же нам всю малину испортит! Какой из него попрыгунчик?
   - А я говорю, будет Костяной Кулак попрыгунчиком - и баста! - трахнул ладонью по столу Яшка. - А ну, подать Лехе пружины! Пусть пока без савана здесь попрыгает, поднатореет. У него ловкости и смелости, как у двух наших! Я из него клевого попрыгунчика сделаю!
   С робостью и трепетом надевал Алеша на ноги пружины, привязывая их веревками, вставал на них, поддерживаемый с двух сторон Яшкой и Подковой, с замиранием сердца попытался подпрыгнуть - не получилось, только сжались пружины.
   - Мельче, мельче вначале приседай, приседай, - советовал Свиной Нос.
   И скоро у Алеши пошло, все выше стали подбрасывать его упругие пружины, а сердце подпрыгивало от радости в такт с ними, и несостоявшийся цесаревич, сын императора России, прыгая уже чуть не до потолка в этом освещенном множеством свечей подвале, ликовал в душе: "Ну вот, и я попрыгунчиком стал! А кем я был прежде? Таскали меня на всякие церемонии, обряжали в какие-то тесные одежды, постоянно держали под присмотром, на веревочке, зачем-то учили французскому языку, математике. Для чего они мне? Теперь я свободен, я тоже ем конину, как древний монгол, я живу в подвале, умею прыгать на пружинах и скоро пойду на Митрофаньевское кладбище, о котором отец мне ни разу не говорил, и мне покажут там могилу девочки Нади, зарезанной своим отцом. Да, только теперь я стал настоящим человеком, и жизнь моя тоже стала настоящей. Никогда не вернусь я в квартиру на Первой линии, никогда не соглашусь, чтобы меня заставляли решать задачи и учить французские вокабулы. Я счастлив сейчас!"
   Они вышли из подвала уже под вечер, с шумом, гамом, руганью и смехом влезли в подошедший трамвай, и Алеша не знал, что именно на трамвае этого маршрута год назад его отец ехал вместе с Томашевским все к тому же Варшавскому вокзалу, к которому стремились сейчас беспризорники. Добрались до вокзала, потом пошли вдоль путей, мимо пакгаузов, депо, складов, веселые, жующие по дороге хлеб, матерящиеся, балагурящие, веселые и пьяные от сознания собственной бесшабашности и предчувствия поживы. А августовское небо уже украсилось с одной стороны оранжевым пожаром заката, а с другой стало глубоко серым, неприветливым и спящим. Скоро замаячили впереди вековые деревья, что росли на кладбище, шумящие могучими кронами, которые сверкали на макушках отсветами прятавшегося за горизонт солнца.
   - Это что же, и есть Митрофаньевское кладбище? - настороженно спросил Алеша, несший на плече мешок с пружинами, саваном и маской, когда впереди мелькнули кресты и памятники.
   - Ну да, оно и есть, Костяной Кулак, - дружелюбно откликнулся Свиной Нос. - Только ты не дрейфь, в штаны не наложи. Самые живые мертвецы здесь это мы, ты это помни. Вон там по тропинке пройдем да и заляжем, приготовимся. Через час пойдут мешочники, вот мы их и попугаем...
   - А Надину могилу пойдем смотреть? - спросил Алеша, из памяти которого никак не мог испариться образ зарезанной девочки.
   - Да на кой ляд она нам нужна? Делать больше нечего? Хочешь, походи с нами рядом, памятники посмотри, надписи на них почитай. И без Надюхи много здеся душ загубленных лежит. Ладно, молчи, подходим уже к нашему месту. Гляди, когда мешочники пойдут, ты выть не забывай, чтоб все кишки у них от страха полопались...
   Вынув из мешков пружины, саваны и личины, одевшись и приготовившись, бродяги полулежали, облокотившись на покосившиеся кресты, молчали, слушали, как стрекочут ночные насекомые, ковырялись былинками в зубах, ухмылялись, представляя испуг мешочников. Алеша же лежал безмолвно. В его воображении возникали образы лежавших под землей, на которой он сидел в нелепом одеянии привидения или восставшего из могилы мертвеца, умершие - старики и старушки, мужчины и женщины, дети вроде не выходившей из головы Нади, зарезанной отцом, и было тоскливо, даже жутко. Где-то кричала какая-то птица, протяжно и длинно, скрипело дерево или крест, будто тайная подземная жизнь силилась вырваться наружу, и не хватало лишь чьей-то команды, чтобы все сокрытые под землей покойники разом встали и спросили у притаившихся на кладбище бродяг: "По какому праву вы решили принять наше обличье? Разве ударил ваш час?"
   - Атас, кореша! - не проговорил, а лишь прошипел Свиной Нос, и Алеша, вздрогнувший от неожиданности, увидел, как оттопыренные уши Яшки будто встали торчком, как у какого-то зверька, а рот приоткрылся. - Идут! Слышу их! Целой кодлой идут! Дам знак, выпрыгиваем все на дорогу да спляшем перед ними нашу мертвецкую пляску!
   Алеша понял, что настал самый главный момент. Сейчас он уже не думал о подземном мире, все оживилось в нем, встрепенулось, заволновалось. Он проверил завязки, что крепили пружины к его ногам, надел дурно пахнущую маску, сам как-то напружинился, готовый выскочить перед мешочниками, нарушавшими законы советской власти. И вот раздался не то длинный свист, не то протяжный вой Свиного Носа, и бродяги, страшно завывая, вскочили на пружины и выпрыгнули на аллейку кладбища, в конце которой маячила группа каких-то людей. Внезапно остановившиеся, оторопевшие, они глядели на то, как к ним приближаются высоко подпрыгивающие фигуры в белых одеяниях, воющие, с оскаленными мертвыми ртами. Крестьяне, прибывшие в Петроград из ближайших уездов с картошкой, салом, солониной, сушеными грибами и вяленой рыбой, с горшочками масла и крупой, знавшие о том, что до вокзала доезжать не стоит, а надо выходить раньше и идти по Митрофаньевскому кладбищу, но слышавшие между тем, что на кладбище нечисто, теперь, увидев перед собой ту самую "нечисть", крестились, падали на колени, бормотали молитвы, забывая о мешках с провизией, в которых собирались увезти назад в свои дома керосин и нитки, свечи и ситец, а если повезет - немного золота, выменянного на продукты.
   Алеша тоже выл, и прыгать по ровной дорожке кладбища у него получалось ничуть не хуже, чем у заправских попрыгунчиков. Он приближался к мешочникам, уже собиравшимся бежать, чтобы только не видеть восставших из гробов мертвецов, не понимая, для чего это нужно лично ему. Поживиться добром Алеша совсем не рассчитывал, им владела лишь задача прыгать так же высоко, как его товарищи. Когда же он приблизился к оторопевшим людям почти вплотную, то увидел ужас, застывший на их лицах, услышал слова мольбы, какая-то нить, на которой держалась вся его удаль и желание быть таким же лихим, как беспризорники, внезапно лопнула, и чувство внезапного огорчения, боли сковало его. Пружины уже не подбрасывали - он остановился и смотрел на бросившихся бежать людей, одетых в поношенную крестьянскую одежду.
   - Ну, неплохо поживились, такой атас! - сказал Яшка, когда они собирали свои трофеи.
   - Да, подфартило! - соглашался Подкова, но Федька сомневался:
   - Да брось ты! В прошлый раз и то больше было. Еще Царице половину отдать нужно будет...
   И Алеша, молча сидевший в сторонке, уже снявший свой саван и маску, отвязавший пружины, увидел, как Свиной Нос при упоминании о какой-то Царице сделал Федьке страшное лицо и мотнул в его сторону головой.
   Нагруженные мешкам, они возвращались домой по ночному Петрограду. Шли долго, часа два, стараясь держаться подальше от больших улиц, где можно было нарваться на патруль, по большей части молчали, прижимались к стенам домов, когда навстречу летел, громыхая, какой-нибудь автомобиль. Но Алеше уже не было приятно от сознания опасности, которую ему приходилось преодолевать. Какая-то грусть пела в груди заунывную, долгую песню. Ему стало жаль тех мешочников, потерявших, должно быть, значительную часть своего достояния, ведь не от хорошей жизни хотели продать они добытое своими руками. Он был сыном императора, часто говорившего ему, наследнику престола, что смысл верховной власти заключается в том, чтобы заботиться о благе подданных, а теперь получалось, что он, Алексей Романов, готовившийся надеть корону, лишил людей собственности, то есть стал вором, преступником.
   "Но я же теперь не наследник, - пытался возражать Алеша упрекавшему его внутреннему голосу, - а поэтому могу делать то, что делают простые смертные". Но этот упрямый голос говорил ему: "Да, ты не наследник, но по происхождению - царский сын, а поэтому отнимать у людей их достояние не имеешь права". И Алеша понял, что никогда не сможет оправдаться перед собственной совестью.
   В подвале беспризорники по случаю удачной вылазки устроили настоящий пир. Загорелось множество свечей, запылал огонь в печке-буржуйке, по жестяным кружкам расплескали самогон, найденный во фляжке, в одном из мешков горе-торговцев. Захмелевшие, не спавшие всю ночь беспризорники стали бахвалиться, описывая яркими красками, как они отличились, экспроприируя у мешочников их товар. Только Алеша молчал. От самогона он решительно отказался, да и к пище прикоснулся лишь едва-едва, считая, что не имеет права есть её. Когда Свиной Нос в живописании подвигов прошедшего вечера перед девчонками старался - дошел до самого пика событий и рассказывал, как молили мешочники "мертвецов", чтобы не трогали их, а с товаром поступали как угодно, Алеша вдруг поднялся и, глядя на Яшку с ярой ненавистью, заговорил:
   - Гадкий ты человек, Свиной Нос! Не знал я, какими вы здесь делами занимаетесь, а то бы никогда не пошел за тобой! Все, не будешь ты здесь главным - я буду вами командовать, а уж я-то вам грабить и воровать запрещу навсегда!
   Если бы в подвале аптекарского дома среди пирующей бродячей братии появилось бы настоящее привидение, начавшее подпрыгивать и корчить страшные рожи, беспризорники не так удивились бы, как услышав странную в своей безумной дерзости речь своего нового товарища.
   - Чего, чего, - пошмыгав своим уродливым носом, спросил Яшка, - чего ты там протявкал, повтори?
   - Я говорю, что я теперь буду командовать вами!
   - Ну и ну, - после долгой паузы сказал Свиной Нос, - видно, ты, Костяной Кулак, совсем рехнулся. Наверно, пока сидели мы на кладбище, ты там белены объелся да и чокнулся маленько. А то с какой бы стати такое говорить?
   А Алеша, в котором осознание царского происхождения вдруг выросло внезапно, встало во весь рост, впервые заполнив всю его душу, не робея, ответил:
   - Это ты сам белены объелся! Ты, наверное, ничего, кроме белены да конины, и не ел в своей жизни! Знал бы ты, кому сейчас дерзишь, мерзкий холоп! Я - Алексей Николаевич Романов, сын государя императора Николая Второго!
   Но не вздох удивления, не восхищенный шепот услышал Алексей, а безжалостный, громкий смех, взорвавший тишину подвала. Беспризорники катались по полу, держась за животы, хлопали друг друга по спинам, икали от восторга, просто визжали, потрясенные неожиданным признанием.
   - Сын... импе... импе... ратора! Ой, уписаюсь! Урыльник скорей несите!
   - Он - царевич... ха-ха-ха... а мы... холопы...
   Но смех затих, когда прокричал Свиной Нос:
   - Все, фраера, ша! Я говорить буду! - и рубанул по воздуху рукой. Вот скажу я вам, братцы! Раз этот... вонючий решил возвыситься над нами, холопами нас обозвал, то мы его должны по-нашенски нещадной казни предать через темную! Такие наши правила. А после, если жив останется, пусть катит отсюда подобру-поздорову да дорогу нам пусть никогда не переходит. Подкова, где мешок?
   - Да вон их сколько! - с готовностью услужить главарю поднял мешок Подкова. - Надевать, что ли?
   - Надевай скорей! Да лупите его, фартовые, почем зря! Пусть знает, как форсить перед нами!
   И Подкова, нехорошо ухмыляясь, стал подступать к Алеше, растопыривая зев мешка, но вдруг Киска, смазливая девчонка, пристально смотревшая на Алешу, подбежала к Свиному Носу и что-то стала нашептывать ему, и Яшка, меняясь в лице, поднял руку:
   - Ша, Подкова, повремени малость, разобраться нужно... - потом развалистой, пижонистой походкой подрулил к Алеше, смотрел на него минуты две, досадливо кривя рот и сдвинув брови, а затем сказал как бы сам себе: А хрен его знает. Отмутузишь такого, а потом он тебя из-под земли найдет. А что, Костяной Кулак, ты на самом деле не брешешь, что царский сын?
   - Я Алексей Николаевич, цесаревич, - твердо и гордо сказал Алеша, невольно принимая величественную позу.
   - Вроде похож... - провел Яшка рукой по носу-пятачку. - Отведу-ка я тебя к Царице нашей, спознаешься с ней. А она пусть и решает, что делать с тобой. Битье на этот раз отменяется, но, если Царица тебя царевичем не признает, не избежать тебе темной. Подкова, Федька, возьмите-ка этого хлопца под руки, чтоб не рыпался, да и идите за мной. Косой и Кривонос вон те мешки пускай захватят - дань нашу Царице. Да, повязку ему на глаза надеть нужно, чтоб дорогу не признал потом...
   И как ни вырывался Алеша, как ни грозил оборванцам расправой, ему заломили за спину руки, и тотчас тугая повязка уже скрыла от него подвал, утыканный аптекарскими свечами. Его долго вели по каким-то лестницам, дворам, заставляли то подниматься, то опускаться, разные запахи, часто сменяясь, говорили, однако, Алеше, что ходят они по дворам и лестницам все того же огромного дома-замка. И вот остановились. Где-то за дверью, как показалось Алеше, звякнул звонок, мягко скрипнули петли, и чей-то грубый, хриплый голос спросил:
   - Ну чего приперлись?
   - К Царице, дань принесли.
   - Так оставьте и валите.
   - Дело есть еще...
   - Какое?
   - Ей расскажем, особенное дело...
   Молчание, а после хриплое:
   - Ну, проходите...
   Потом Алеша долго сидел на стуле, наверное, в прихожей, а затем ему велели встать, взяли под руки и провели куда-то. Чьи-то руки, повозившись, развязали тряпку, закрывавшую глаза Алеши, и он увидел прекрасный зал с темными дубовыми панелями, шелковые обои, люстру, разбрасывающую в разные стороны яркий электрический свет, камин, а рядом с ним - кресло. В кресле, положив ногу на ногу, сидела очень красивая женщина, одетая с аристократической неброской элегантностью - белая блузка, черная юбка чуть ниже колен, серые чулки и низкие лаковые туфельки. Алеша так и обомлел, попав из темного подвала в гостиную приличного дома, а женщина, то и дело поднося к накрашенным губам длинный костяной мундштук, милостиво улыбалась, смотря на Алешу внимательно и испытующе.
   - Здравствуй, мальчик. Так ты и есть сын Николая Александровича, последнего русского царя?
   - Да, я Алексей Романов, - потупясь от долгого взгляда таинственной красавицы, сказал Алеша. - А вы и есть та, которую называют Царицей? спросил он вдруг смело.
   - Да, я - Царица Варя, так меня зовут... мои хорошие знакомые.
   - И те бродяги, что воруют и грабят торговцев, тоже ваши хорошие знакомые?
   - Да, и они тоже, - продолжая улыбаться и все так же впиваясь в Алешу взглядом, сказала Царица и поднялась.
   Величавой походкой она подошла к книжному шкафу красного дерева, вынула из него стопку журналов, молча полистала один, другой, замерла над какой-то страницей и перевела взгляд на Алешу. Теперь она смотрела на мальчика очень серьезно.
   - Что ж, ваше высочество, я поздравляю вас с воскрешением. Я бы, конечно, поздравила с этим событием и весь мир, по крайней мере Россию, но, боюсь, здесь не оценят его должным образом. Вот снимок из "Нивы" за шестнадцатый год. Вы на нем, - она улыбнулась, - очень похожи на себя. А ваш батюшка, кстати, тоже жив?
   Алеша подумал, стоит ли отвечать утвердительно. Он боялся этой загадочной женщины, которую называли так странно - Царица Варя. Но потом он кивнул, потому что говорить неправду было не в его привычках:
   - Да, жив, мы все спаслись. А теперь я вас очень попрошу: разрешите мне пойти домой.
   Женщина снова уселась в кресло, и опять костяной мундштук стал касаться её напомаженных губ. Казалось, она находилась в глубоком раздумье. Но наконец игриво вскинула голову, озорно улыбнулась и сказала:
   - А вот домой-то я тебя, Алеша, и не отпущу. Пока не отпущу!
   * * *
   Хорошим или дурным правителем был Николай? И не теряет ли самодержавие в реальности свой смысл, когда речь заходит об управлении таким левиафаном, как Российская империя, имеющим сложнейшую бюрократическую систему, надзирающую за функционированием финансов, промышленности, торговли, образования, обороны, внешних сношений и многого, многого другого. Весь этот сложнейший, спутанный клубок нитей просто невозможно было бы держать в руках одному человеку, и каким бы компетентным, умным, даже мудрым ни был государь, он никогда бы не отважился на то, чтобы принимать самовластные решения, не желая единым росчерком пера причинить своей стране больше вреда, чем пользы.
   А в первое время правления на молодого царя ещё и давили, подчиняли своему влиянию дядья, великие князья Владимир Александрович и Сергей Александрович. И как страдал Николай, когда в начале царствования великий князь Алексей Александрович, генерал-адмирал, вынудил царя принять решение строить очень нужный России большой порт не на Мурмане, а в Либаве. Николай был убежден в обратном, но пришлось уступить, чего долго потом он не мог себе простить.
   Его самовластные амбиции были уязвлены и в 1899 году, когда по инициативе Николая в Гааге собралась мирная конференция, где речь шла о сокращении вооружений в Европе и запрещении варварских способов ведения войны. Но здесь практически ничего не удалось добиться из-за позиции германской делегации.
   А как болело у Николая сердце, когда на прогулке в Петергофе с германским императором Вильгельмом он, то ли из ненужной вежливости, то ли по слабости характера, своим молчанием ответил утвердительно на вопрос, не будет ли он против, если немцы займут китайский порт Киао-Чао. В этот момент он не был императором, не был самодержцем, потому что не мог решиться сделать выбор, отказать Вильгельму без помощи советников.