Страница:
— Видели кучера? Когда?
— В тот вечер, о котором вы говорили. В Гайд-парке.
— Значит, вы видели, как меня ударили по голове и похитили возле ограды парка со стороны Пикадилли?
— Нет, я был на другом конце парка. Прятался за кустами, привязав лошадь к дереву. Я решил не ездить к ростовщику и передать ему отказ через кучера, но...
— Продолжайте!
— Я увидел голубую карету с желтыми колесами, едущую прямо на меня. Были сумерки, но я четко разглядел кучера. На нем была шляпа с низкой тульей, а лицо скрывал грязный коричневый шарф. Но меня напугала его накидка.
— Накидка?
— Темная накидка, доходящая до лодыжек и местами покрытая зеленой плесенью. Нет, я не придумываю! На накидке была плесень, словно ее притащили прямо с кладбища.
— Призрачная карета! — мрачно пробормотал Даруэнт.
— Прошу прощения?
— Я сказал «призрачная карета» и только теперь понял, почему она казалась мне такой. Все дело в накидке кучера! Теперь понятно, почему он напал на меня, приняв за вас. Вы что-то заподозрили и могли представлять опасность. Вас бы держали в плену, пока не выяснили, что вам известно. Но кладбищенская плесень...
— Накидка была не с кладбища, — прервал Луис. — Такие вещи висят годами в сыром шкафу, собирая плесень, пока не понадобятся какому-нибудь щеголю для шутки или маскарада. На козлах этой кареты сидел джентльмен, переодетый кучером. О его партнере, мистере Калибане, я ничего не узнал, так как сбежал оттуда со всех ног. Впоследствии Кинг — честный ростовщик с Джермин-стрит — ссудил мне деньги. Кроме того, — молодой человек снова вздрогнул, — мне показалось, что я узнал кучера.
— Узнали? Кто же он?
— Это только предположение. Возможно, мне почудилось...
Стук в дверь, возвестивший о приходе Элфреда с письмом на подносе, заставил Даруэнта выругаться. Однако при взгляде на письмо выражение его лица изменилось.
— Его принес посыльный, милорд, — сообщил лакей, — и на нем пометка «Срочное».
Тиллотсон Луис обратил внимание, что адрес написан корявым почерком полуграмотного человека. Он также заметил — не стоит вдаваться в его мысли — на красном сургуче корону и стрелу — печать раннеров с Боу-стрит.
— Прошу прощения, — извинился Даруэнт.
Сломав печать и вскрыв письмо, он пробежал глазами текст. Черты его лица заострились, то ли от удивления, то ли от удовлетворения, а на губах заиграла холодная усмешка.
— Элфред!
— Да, милорд?
— Вы разбираетесь в холодном оружии?
Лакей улыбнулся. Он не упоминал, что его широкие плечи и крепкие икры послужили доступом не только в этот дом, но и в драгуны.
— Да, милорд.
— Отлично! — Даруэнт достал из жилетного кармана длинный ключ. — На Гартер-Лейн, неподалеку от «Ковент-Гарден», вы найдете фехтовальную школу, сейчас закрытую, с именем «д'Арван» над дверью. Всем известно, что хороший учитель фехтования должен быть французом. Этот ключ откроет дверь. Не обращайте внимания на ученическое оружие. Выберите мне пару сабель. Если клинки недостаточно острые, отдайте их наточить. И прихватите заодно пару рапир и пару шпаг. По пути назад воспользуйтесь наемным экипажем. Остановитесь у магазина Лока на Оксфорд-стрит и купите мне футляр с пистолетами.
Взгляд Элфреда прояснился.
— Хорошо, милорд.
— И, Элфред... Нет надобности упоминать об этом моей жене. Оружие лучше спрятать где-нибудь внизу. Там она вряд ли его найдет.
— Хорошо, милорд. Будут еще указания?
— Пока нет.
Дверь за лакеем закрылась. Тиллотсон Луис почувствовал, что воротник его рубашки стал влажным и тугим.
— Насколько я понимаю, — решился он спросить, — вы передумали и решили встретиться с майором Шарпом?
— Нет, я не стану драться с Шарпом. — Серые глаза Даруэнта горели гневом — расширенные зрачки делали их почти черными. — Но встреча состоится, друг мой.
— Тогда что вы скажете Элванли? Я уже говорил вам, что секундант Шарпа будет здесь с минуты на минуту! Что вы ему скажете?
Даруэнт, стоявший лицом к камину, вновь резко повернулся.
— Элванли? — переспросил он. — По-моему, я слышал это имя.
Луис уставился на него:
— Еще бы! Лорд Элванли был вторым из рекомендовавших вас в «Уайте». Более того, он один из немногих денди, обладающих умом и способностями. По-видимому, вы ему всецело доверяете.
— Доверяю?
— Черт возьми! — пробормотал Луис. — Вы ведь позволили Уиллу Элванли сопровождать леди Даруэнт в оперу вчера вечером, не так ли?
Дверь открылась, и вошла Кэролайн. Она выглядела величаво, но ее лицо слегка покраснело.
— Добрый день, мистер Луис. Кажется, милорд, вы обсуждали моральный уровень в частных ложах оперы?
— Откровенно говоря, нет, мадам, — с поклоном ответил Даруэнт. — И разве невинный станет убегать, когда его никто не преследует?
— Надеюсь, сегодня вечером вы пойдете со мной в оперу?
— Я пойду с вами, так как ваши красота и ум кружат мне голову. А также, — он посмотрел на письмо, — в надежде на одну встречу.
— Встречу? — воскликнула Кэролайн.
В дверях появилась фигура Томаса — второго лакея.
— Прошу прощения, милорд, — извинился Томас, — но лорд Элванли внизу и просит повидать вас.
Хозяин дома выпрямился:
— Попросите лорда Элванли подняться наверх.
Глава 16Беспорядки в опере
— В тот вечер, о котором вы говорили. В Гайд-парке.
— Значит, вы видели, как меня ударили по голове и похитили возле ограды парка со стороны Пикадилли?
— Нет, я был на другом конце парка. Прятался за кустами, привязав лошадь к дереву. Я решил не ездить к ростовщику и передать ему отказ через кучера, но...
— Продолжайте!
— Я увидел голубую карету с желтыми колесами, едущую прямо на меня. Были сумерки, но я четко разглядел кучера. На нем была шляпа с низкой тульей, а лицо скрывал грязный коричневый шарф. Но меня напугала его накидка.
— Накидка?
— Темная накидка, доходящая до лодыжек и местами покрытая зеленой плесенью. Нет, я не придумываю! На накидке была плесень, словно ее притащили прямо с кладбища.
— Призрачная карета! — мрачно пробормотал Даруэнт.
— Прошу прощения?
— Я сказал «призрачная карета» и только теперь понял, почему она казалась мне такой. Все дело в накидке кучера! Теперь понятно, почему он напал на меня, приняв за вас. Вы что-то заподозрили и могли представлять опасность. Вас бы держали в плену, пока не выяснили, что вам известно. Но кладбищенская плесень...
— Накидка была не с кладбища, — прервал Луис. — Такие вещи висят годами в сыром шкафу, собирая плесень, пока не понадобятся какому-нибудь щеголю для шутки или маскарада. На козлах этой кареты сидел джентльмен, переодетый кучером. О его партнере, мистере Калибане, я ничего не узнал, так как сбежал оттуда со всех ног. Впоследствии Кинг — честный ростовщик с Джермин-стрит — ссудил мне деньги. Кроме того, — молодой человек снова вздрогнул, — мне показалось, что я узнал кучера.
— Узнали? Кто же он?
— Это только предположение. Возможно, мне почудилось...
Стук в дверь, возвестивший о приходе Элфреда с письмом на подносе, заставил Даруэнта выругаться. Однако при взгляде на письмо выражение его лица изменилось.
— Его принес посыльный, милорд, — сообщил лакей, — и на нем пометка «Срочное».
Тиллотсон Луис обратил внимание, что адрес написан корявым почерком полуграмотного человека. Он также заметил — не стоит вдаваться в его мысли — на красном сургуче корону и стрелу — печать раннеров с Боу-стрит.
— Прошу прощения, — извинился Даруэнт.
Сломав печать и вскрыв письмо, он пробежал глазами текст. Черты его лица заострились, то ли от удивления, то ли от удовлетворения, а на губах заиграла холодная усмешка.
— Элфред!
— Да, милорд?
— Вы разбираетесь в холодном оружии?
Лакей улыбнулся. Он не упоминал, что его широкие плечи и крепкие икры послужили доступом не только в этот дом, но и в драгуны.
— Да, милорд.
— Отлично! — Даруэнт достал из жилетного кармана длинный ключ. — На Гартер-Лейн, неподалеку от «Ковент-Гарден», вы найдете фехтовальную школу, сейчас закрытую, с именем «д'Арван» над дверью. Всем известно, что хороший учитель фехтования должен быть французом. Этот ключ откроет дверь. Не обращайте внимания на ученическое оружие. Выберите мне пару сабель. Если клинки недостаточно острые, отдайте их наточить. И прихватите заодно пару рапир и пару шпаг. По пути назад воспользуйтесь наемным экипажем. Остановитесь у магазина Лока на Оксфорд-стрит и купите мне футляр с пистолетами.
Взгляд Элфреда прояснился.
— Хорошо, милорд.
— И, Элфред... Нет надобности упоминать об этом моей жене. Оружие лучше спрятать где-нибудь внизу. Там она вряд ли его найдет.
— Хорошо, милорд. Будут еще указания?
— Пока нет.
Дверь за лакеем закрылась. Тиллотсон Луис почувствовал, что воротник его рубашки стал влажным и тугим.
— Насколько я понимаю, — решился он спросить, — вы передумали и решили встретиться с майором Шарпом?
— Нет, я не стану драться с Шарпом. — Серые глаза Даруэнта горели гневом — расширенные зрачки делали их почти черными. — Но встреча состоится, друг мой.
— Тогда что вы скажете Элванли? Я уже говорил вам, что секундант Шарпа будет здесь с минуты на минуту! Что вы ему скажете?
Даруэнт, стоявший лицом к камину, вновь резко повернулся.
— Элванли? — переспросил он. — По-моему, я слышал это имя.
Луис уставился на него:
— Еще бы! Лорд Элванли был вторым из рекомендовавших вас в «Уайте». Более того, он один из немногих денди, обладающих умом и способностями. По-видимому, вы ему всецело доверяете.
— Доверяю?
— Черт возьми! — пробормотал Луис. — Вы ведь позволили Уиллу Элванли сопровождать леди Даруэнт в оперу вчера вечером, не так ли?
Дверь открылась, и вошла Кэролайн. Она выглядела величаво, но ее лицо слегка покраснело.
— Добрый день, мистер Луис. Кажется, милорд, вы обсуждали моральный уровень в частных ложах оперы?
— Откровенно говоря, нет, мадам, — с поклоном ответил Даруэнт. — И разве невинный станет убегать, когда его никто не преследует?
— Надеюсь, сегодня вечером вы пойдете со мной в оперу?
— Я пойду с вами, так как ваши красота и ум кружат мне голову. А также, — он посмотрел на письмо, — в надежде на одну встречу.
— Встречу? — воскликнула Кэролайн.
В дверях появилась фигура Томаса — второго лакея.
— Прошу прощения, милорд, — извинился Томас, — но лорд Элванли внизу и просит повидать вас.
Хозяин дома выпрямился:
— Попросите лорда Элванли подняться наверх.
Глава 16Беспорядки в опере
Когда оркестр заиграл увертюру к «Похищению Прозерпины», стараясь смягчить тиранию струнных и пронзительные звуки медных духовых, маркиз и маркиза Даруэнт в темноте ощупью пробрались в ложу 45 третьего яруса.
Снаружи театра «Хеймаркет», более правильно именуемого Королевским театром, где давала спектакли Итальянская опера, дождь сменился легким туманом. У входа в театр теснились в грязи кареты с гербами.
Факельщики — в основном мужчины средних лет — освещали ступеньки карет, помогая пассажирам сойти. Толпа возле лавки, где можно было купить табак, который употреблял сам регент, становилась все более беспокойной.
— Где же она? — послышался чей-то пьяный голос. — Где принцесса?
— Назад! — рявкнул конный патрульный с Боу-стрит, врезаясь в толпу. — Назад, слышали?
— Неужели бедная маленькая принцесса не приедет?
— Скоро приедет! Отойдите!
Все знали, что девятнадцатилетняя принцесса Шарлотта, единственное дитя злополучного брака регента с добродушной неряхой Каролиной Брауншвейгской, пожелала услышать новую певицу, которую так хвалили «Тайме», «Морнинг пост» и «Театрикал икзэминер».
— Кто такая эта чертова певица? — ворчливо поинтересовался коренастый джентльмен с огненно-рыжими волосами, спрыгнув наземь из кареты. Толпа узнала его и приветствовала криками «Копченая Селедка!», которые он воспринимал с угрюмым терпением.
Полный придворный наряд, разумеется, был здесь de rigueur[93]. К черному костюму с бриллиантовыми пряжками на коленях Копченая Селедка добавил кружевные манжеты и маленькую шпагу. По-настоящему этого джентльмена звали лорд Ярмут — его мать была одной из любовниц регента, а ему самому много лет спустя предстояло фигурировать в качестве злодея в романе «Ярмарка тщеславия»[94].
— Дорогой, — ответила ему жена, едва не упав лицом вниз, когда он весьма неуклюже помогал ей выйти из кареты, — певицу зовут мадам Вестрис. Она итальянка, но родилась в Англии. Говорят, у нее самое лучшее контральто с тех пор, как Каталини[95] уехала в Париж.
— Плевать я хотел на ее контральто, — заявил лорд Ярмут. — Она хорошенькая?
— Ей всего восемнадцать. Она замужем за этим божественным французом, месье Арманом Вестрисом[96], который учит нас танцевать вальс.
— Восемнадцать, а? — Лорд Ярмут облизнул губы. Внезапно он встрепенулся. — Смотри-ка! Нед Файрбрейс собственной персоной, с хлыстом под накидкой и мрачной физиономией! К чему бы это?
Другие задавали тот же вопрос. На первый взгляд не было никаких оснований для тревоги. Публика на скамьях партера, разделенного посредине проходом, который именовали Аллеей Щеголей, вела себя тихо, как в церкви. В отличие от «Ковент-Гарден» или «Друри-Лейн» в опере не было слышно голосов девушек, продающих апельсины или программы.
Но за кулисами бушевали итальянские страсти. Осветители и рабочие сцены орали друг на друга, бурно жестикулируя под бутафорской луной. Даже у новой звезды — стройной очаровательной мадам Вестрис, чьи темные блестящие глаза словно воплощали все тайны женского пола, — слезы катились по щекам.
Муж нервно пританцовывал перед ней, целуя ей руку.
— Que tu es belle, cherie![97] — стонал месье Вестрис, помня, что в случае успеха жены ему больше не придется изнурять себя работой. — Mais tu es triste, ma petite. Potirquoi? Qu'estce que tu dis?[98]
Элизабетта Вестрис подняла на него влажные глаза.
— Je dis[99] «черт возьми», — отозвалась она дрожащим голосом.
— Mais... ma pauvre petite! Pourquoi[100] «черт возьми»?
— C'est ma gorge[101], — печально ответила Элизабетта, трогая свою грудь и показывая, каких размеров она должна быть. — Je n'ai pas de gorge[102]. Я еще недостаточно развита. Oh, miserable![103] — Внезапно ее настроение резко изменилось. — Принцесса! — воскликнула она и в темной мантии Прозерпины, царицы подземного мира[104], метнулась к отверстию в занавесе.
Оркестр заиграл «Боже, храни короля».
За щелью находилась обширная авансцена, окаймленная полукругом масляных ламп в стеклянных плафонах. Королевская ложа, разумеется, располагалась непосредственно на авансцене. Принцесса Шарлотта, дарящая улыбки и поклоны, выглядела почти красивой на фоне шести страшилищ, назначенных ей в фрейлины.
Все обитатели лож одновременно встали, кланяясь или приседая в реверансе.
Шестьдесят восемь лож из ста, занимающих четыре подковообразных верхних яруса почти до самой крыши, были частными. Их украшали позолота и барельефы в виде зеленых лавров. Маленький диск из слоновой кости с указанием имени, номера и сезона служил пропуском в задрапированную кабину, где стояли шесть плюшевых кресел, маленький диван и подставка для вазы с апельсинами (обычно гнилыми).
— Ах, — вздохнул месье Арман Вестрис. — Quelle vue magnifique![105]
В ложах первого яруса можно было видеть дочерей герцогини Аргайл, считавшихся самыми красивыми девушками в Лондоне, и столь же красивую маркизу Стаффорд с ее дочерью, леди Элизабет Гор. Леди Каупер — belle enfant[106], которую все обожали, к сожалению, сразил приступ икоты.
В одной из лож сидел Монах Луис[107], хорошо оплачиваемый писатель, чей роман пуристы заклеймили как «похотливый и непристойный». Его крабьи глазки уставились на леди Кэролайн Лэм. В ложе княгини Эстерхази находился его однофамилец, Тиллотсон Луис, чей взгляд не отрывался от ложи, где вскоре должна была появиться маркиза Даруэнт.
Туда же смотрел и достопочтенный Эдуард Файрбрейс, сидящий в ложе напротив вместе со своим новым предметом страсти Харриэтт Уилсон, и старым другом, Джемми Флетчером. Он усмехался, демонстрируя широко расставленные зубы.
В ложах находились также Скроуп Дейвис[108], автор лживого слуха, будто лорд Байрон завивает на ночь волосы при помощи папильоток, и знаменитый Красавчик Браммелл, худой как щепка, с зачесанными назад каштановыми волосами и приближающийся к банкротству, которое вынудит его в следующем году бежать во Францию. Джордж Браммелл так долго валял дурака, что в итоге действительно оказался им.
Итак, все встали, когда оркестр заиграл «Боже, храни короля». Лица присутствующих походили на белые пятна в темном зале, освещаемом только полукругом огней рампы. Джентльмены в белых перчатках теребили монокли, а леди помахивали веерами.
Гимн отзвучал, и оркестр переключился на увертюру к «Похищению Прозерпины», сопровождающуюся шорохом платьев садящихся на места дам.
Кэролайн и Даруэнт, ожидавшие в тусклом коридоре позади третьего яруса, поспешили в ложу номер 45. В соседней ложе, отделенной только плотным занавесом, сидели три главные патронессы «Олмакса» — леди Джерси, леди Каслри и леди Сефтон.
— Моя дорогая Сара! Моя дорогая Эмили! — воззвала леди Сефтон. — Признайте, что ваша первоначальная позиция в отношении лорда Даруэнта, когда мы послали ему пригласительный билет в «Олмакс», была верной!
Леди Джерси никогда не утрачивала облик королевы из трагической пьесы, чего бы ей это ни стоило.
— Вы еще очень молоды, дорогая, — улыбнулась она.
— И все же признайте, — настаивала леди Сефтон, — ваши последующие подозрения были беспочвенными и недостойными.
— Беспочвенными? — воскликнула леди Джерси. — Когда этот жалкий человек держит двух женщин под одной крышей? Какая грязь!
— Это отвратительно! — согласилась леди Каслри, нацепившая целую коллекцию бриллиантов, чем вызвала всеобщую зависть. — Тем не менее, Сара, его примеру могут последовать многие.
— Моя дорогая Эмили, — отозвалась леди Джерси, очищая апельсин и бросая кожуру в темный партер. — Я не считаю лорда Даруэнта виновным даже отчасти. Вся вина лежит на Кэролайн.
— На Кэролайн? — недоверчиво переспросила леди Сефтон.
Их интеллектуальную беседу грубо прервал яростный вопль, донесшийся из партера. Он прозвучал подобно взрыву гранаты.
— Кто, черт возьми, бросил апельсиновую кожуру прямо на мою гребаную голову?
Последовало гробовое молчание, нарушаемое лишь хриплыми звуками, словно кто-то пытался задушить сквернослова. Никто не смеялся и не свистел. Казалось, будто владельцев лож и старательно подражавших им представителей среднего класса в партере внезапно разбил паралич.
Оркестр, на мгновение сбившийся с ритма, вновь заскользил по переливающейся музыкальной глади в стиле изрядно разжиженного Моцарта. За кулисами старые и опытные рабочие сцены с беспокойством думали о том, как мало мер предосторожности принято против беспорядков и пожара.
— Право же, — томно протянула леди Джерси, бросая через обитый плюшем барьер ложи очередную порцию кожуры, — администрация должна тщательнее контролировать распределение билетов. О чем я говорила?
— О Кэролайн! — прошептала леди Каслри.
— В конце концов, дорогая, если она пыталась наставить мужу рога в первую же ночь, когда им следовало быть вместе...
— Когда? — возбужденно прошептала леди Каслри, позвякивая бриллиантами. — Где? С кем?
— Здесь, — спокойно ответила леди Джерси. — И там. — Она указала на ложу партера с левой стороны. — Кэролайн вела себя едва ли не нескромно. А мужчиной был лорд Элванли.
— Лорд Элванли! — почти вскрикнула леди Каслри.
Все три женщины повернули головы к двери в ложу, где возникла узкая вертикальная полоса света, в которой появилась круглая добродушная физиономия Элванли.
— Ваш покорный слуга, — отозвался он. — Ваш единственный сторожевой пес.
Он имел все основания сделать подобное заявление, ибо ни одну из троих леди не сопровождал супруг.
— У меня небольшое затруднение, — улыбнулся лорд Элванли, намекая, что затруднение более чем маленькое. — Я сразу вернусь.
Дверь ложи закрылась.
В коридоре позади лож было не так душно. Элванли мог слышать у себя над головой топот и шарканье ног опоздавших, которые занимали ложи четвертого яруса. Еще выше находилась маленькая галерея для слуг и итальянцев, поселившихся в Хеймаркете, поближе к их любимой опере.
Улыбка увяла на лице Элванли, но оно сохраняло комичное выражение благодаря носу-пуговичке, в котором едва ли удержалась бы даже маленькая понюшка табака.
— Это невозможно, — пробормотал он. — Но раз надо, так надо.
Стянув белые перчатки, Элванли вложил их в левую руку и засунул между жилетом и накрахмаленной манишкой. Почти праздным жестом он извлек из золотых ножен придворную шпагу, изготовленную по образцу прошлого столетия — с клинком не более дюйма шириной, с тупыми гранями и заостренным кончиком, абсолютно бесполезную в чьей бы то ни было руке, за исключением учителя фехтования, — и, поморщившись, вернул ее в ножны.
В коридоре раздался зычный голос:
— Уилл!
Поскольку коридор за ложами образовывал полукруг, а передняя стена театра была абсолютно прямой, находящийся в коридоре сначала слышал приближающегося к нему человека, а уже потом видел его. Окна, возле которых были укреплены «безопасные» лампы, отбрасывали белесый свет на грязный пол.
— Уилл! — снова послышался голос.
— Нед? — отозвался Элванли, спешно прихорашиваясь и доставая табакерку.
Достопочтенный Эдуард Файрбрейс, племянник майора Шарпа и бывший корнет 10-го гусарского полка, направлялся к Элванли ленивым шагом в пурпурной длинной накидке с высоким черным воротником, застегнутым на шее. Его щетинистые бакенбарды имели песочный оттенок, более светлый, чем у его дяди, а напомаженные волосы завивались вдоль аккуратного пробора. Ростом он был в шесть футов и три дюйма, а длинные руки походили на лапы африканской обезьяны, демонстрируемой месье Сомаре в Пантеоне[109].
— Вы, должно быть, замаскировались, — усмехнулся Файрбрейс, показывая ряд широко расставленных зубов. — Я не мог вас найти, пока не заглянул в ложу леди Джерси.
— Вот как? — Элванли постукивал указательным пальцем по крышке табакерки. — А по какой причине вы хотели меня видеть?
Файрбрейс вновь осклабился:
— Сегодня утром или днем вы передали лорду Даруэнту вызов моего дяди, согласившись быть его секундантом.
— Согласно правилам, я не мог ответить отказом, хотя мне очень этого хотелось.
— Ну и что произошло?
— Лорд Даруэнт вежливо отказался и объяснил причины, одна из которых состоит в том, что сначала он должен свести счеты со своим смертельным врагом. Я счел эти причины вескими и передал их вашему дяде, который согласился со мной и отменил вызов.
— Отменил?
Файрбрейс стиснул под накидкой рукоятку хлыста. Сквозь тонкие перегородки было слышно, что увертюра подходит к концу.
— Мой дядя стареет, — сухо обронил Файрбрейс, — а старики склонны к трусости. Я пойду в ложу, Уилл, и дам Даруэнту испробовать вот это. — Он ударил хлыстом по полу. — Если он стерпит такое перед всем театром, тем хуже для него, а если вызовет меня... ну, вы видели, как я владею саблей. В любом случае, Уилл, моя фамильная честь должна быть удовлетворена.
— Ваша фамильная честь... — В голосе Элванли послышались странные нотки. — В колоде карт, Нед, — он попытался вложить понюшку в свой микроскопический нос и рассыпал большую ее часть по лицу, — обычно существует только один козырной туз...
Хлыст зловеще щелкнул.
— Но когда ваш полковник обнаружил два туза — один на столе, а другой у вас в рукаве, — он очень легко согласился на вашу отставку. Очевидно, если бы вы убили Даруэнта или даже унизили его публично, кое-кто, облеченный немалой властью, вернул бы вам офицерский патент, а?
Файрбрейс сделал резкое движение рукой, но маленький пэр не обратил на это внимания, спокойно смахивая с лица крупинки табака кружевным носовым платком.
— Послушайте моего совета, Нед. Не трогайте Даруэнта. Если вы не согласитесь по хорошей причине, то можете согласиться по плохой. — Тон Элванли внезапно изменился. — Вы сегодня смотрели в партер?
Файрбрейс шагнул вперед и остановился.
— В партер? Нет. А что?
— Он полон боксеров-профессионалов, — объяснил Элванли, сдувая пыль с галстука. — Вы, кажется, говорили о маскировке. Так вот, я насчитал две дюжины коротко остриженных голов под париками. Вы забыли о беспорядках в «Ковент-Гарден»?
— Неужели люди вроде Крибба. Белчера или даже Рэндалла...[110]
— Нет, они не стали бы марать руки, как и не приняли взятку от администрации «Ковент-Гарден». Но, по-вашему, я могу не узнать Верзилу Хенчмена после того, как поставил на него две тысячи в матче с Бойцовым Петухом и проиграл? Или Дэна Спарклера? Или Ноттингема Пича? — Элванли слегка повысил голос. — Это отребье ринга. Через пять минут, если не меньше, театр взорвется, как крепость, под которую подложили мину.
В коридоре на несколько секунд воцарилась тишина, нарушаемая только звуками музыки и шорохом платьев.
— Но с какой стати? — осведомился Файрбрейс. — Никто ничего не имеет против итальянцев. Хотя постойте! Во время беспорядков в «Ковент-Гарден» несколько человек подняло крик, выступая против иностранных певцов. Но это был всего лишь предлог.
— Это и сейчас предлог, — обыденным тоном произнес Элванли, — чтобы убить Даруэнта.
Глаза Файрбрейса расширились.
— Убить?
— Конечно, это только мое мнение, — продолжал Элванли, пряча платок и табакерку, — но мне кажется, после потасовки его найдут со сломанной шеей или хребтом. Помните, в «Ковент-Гарден» тоже нашли мертвеца. Кто видел, как это произошло? Кого можно было обвинить в этой суматохе? Такой трюк был бы достоин Старого Кью[111], не будь он мертв и проклят. Это подстроено...
— Человеком, которого вы называете смертельным врагом Даруэнта?
— Да. Человеком, который был переодет кучером с кладбища. — Элванли помолчал. — Нед, он в ловушке, откуда ему не выбраться. Ради бога, не делайте ситуацию еще хуже!
Файрбрейс отбросил накидку на плечи и медленно смотал хлыст.
— Даруэнту точно известно, что он в ловушке? — сквозь зубы осведомился племянник майора Шарпа.
— Да. Я предупредил его на лестнице театра. Но он всего лишь сказал...
— Что сказал?
— Что это его единственная возможность встретиться с кучером лицом к лицу.
Файрбрейс встал рядом с Элванли, и теперь оба смотрели в одну сторону.
— Конечно, он может встретиться с кучером, — усмехнулся Файрбрейс, — а заодно и со мной. Посмотрим, что из этого выйдет. — Он щелкнул хлыстом. Звук походил на пистолетный выстрел. — Любопытно, — добавил Файрбрейс, — о чем сейчас болтают Даруэнт и его дорогая супруга?
Звонкий удар тарелок возвестил об окончании увертюры. Раздались аплодисменты, похожие на стук дождя по крыше.
В ложе 45 Кэролайн и Даруэнт продолжали разговор, начатый несколько минут назад, когда они вошли в ложу. Страсти накалились до опасного предела.
— Может быть, вы посмотрите на меня? — спросила Кэролайн.
Даруэнт обернулся.
Кэролайн надела — неужели намеренно? — белое атласное платье с низким вырезом, красным поясом и рубином на груди. Этот наряд был на ней в ночь свадьбы в Ньюгейте.
— Вы не любите вашу мисс Спенсер, — тихо сказала она. — И никогда не любили. В тюрьме вы изобрели счастливую Аркадию[112], где нет никаких забот, и поселили ее в ней. Но все это неправда.
— Кэролайн, я...
— Правду говорю я, и вы это знаете! А вот я не знаю, приходилось ли когда-нибудь женщине стыдиться самой себя так, как стыжусь я!
— Если вы имеете в виду мой непрошеный визит в вашу ванную... — начал Даруэнт, пытаясь говорить беспечным тоном.
— Нет. — Кэролайн печально улыбнулась. — Можете заходить в любое время, если вам нравится. Но... — Она прижала ладони к щекам, чувствуя, как они краснеют, хотя это едва ли можно было разглядеть в темной ложе. — Но я была такой высокомерной, такой уверенной в том, что я выше чувств, испытываемых другими женщинами! Мужчины казались мне отвратительными. Я не могла выносить их прикосновений! Моя сила воли казалась мне несокрушимой! Но я встретила вас, и от нее ничего не осталось...
Кэролайн умолкла. Они сидели рядом на двух плюшевых стульях, отодвинутых от края ложи. Даруэнт попытался заговорить, но Кэролайн его опередила:
— Я призналась публично, что люблю вас! А ведь я могла бы поклясться, Дик, что даже щипцы, которыми истязают грешников в аду, не заставят меня сказать такое! Но я это сделала, и горжусь, потому что... Неужели вы не поняли, что мы с вами из одного теста?
Снаружи театра «Хеймаркет», более правильно именуемого Королевским театром, где давала спектакли Итальянская опера, дождь сменился легким туманом. У входа в театр теснились в грязи кареты с гербами.
Факельщики — в основном мужчины средних лет — освещали ступеньки карет, помогая пассажирам сойти. Толпа возле лавки, где можно было купить табак, который употреблял сам регент, становилась все более беспокойной.
— Где же она? — послышался чей-то пьяный голос. — Где принцесса?
— Назад! — рявкнул конный патрульный с Боу-стрит, врезаясь в толпу. — Назад, слышали?
— Неужели бедная маленькая принцесса не приедет?
— Скоро приедет! Отойдите!
Все знали, что девятнадцатилетняя принцесса Шарлотта, единственное дитя злополучного брака регента с добродушной неряхой Каролиной Брауншвейгской, пожелала услышать новую певицу, которую так хвалили «Тайме», «Морнинг пост» и «Театрикал икзэминер».
— Кто такая эта чертова певица? — ворчливо поинтересовался коренастый джентльмен с огненно-рыжими волосами, спрыгнув наземь из кареты. Толпа узнала его и приветствовала криками «Копченая Селедка!», которые он воспринимал с угрюмым терпением.
Полный придворный наряд, разумеется, был здесь de rigueur[93]. К черному костюму с бриллиантовыми пряжками на коленях Копченая Селедка добавил кружевные манжеты и маленькую шпагу. По-настоящему этого джентльмена звали лорд Ярмут — его мать была одной из любовниц регента, а ему самому много лет спустя предстояло фигурировать в качестве злодея в романе «Ярмарка тщеславия»[94].
— Дорогой, — ответила ему жена, едва не упав лицом вниз, когда он весьма неуклюже помогал ей выйти из кареты, — певицу зовут мадам Вестрис. Она итальянка, но родилась в Англии. Говорят, у нее самое лучшее контральто с тех пор, как Каталини[95] уехала в Париж.
— Плевать я хотел на ее контральто, — заявил лорд Ярмут. — Она хорошенькая?
— Ей всего восемнадцать. Она замужем за этим божественным французом, месье Арманом Вестрисом[96], который учит нас танцевать вальс.
— Восемнадцать, а? — Лорд Ярмут облизнул губы. Внезапно он встрепенулся. — Смотри-ка! Нед Файрбрейс собственной персоной, с хлыстом под накидкой и мрачной физиономией! К чему бы это?
Другие задавали тот же вопрос. На первый взгляд не было никаких оснований для тревоги. Публика на скамьях партера, разделенного посредине проходом, который именовали Аллеей Щеголей, вела себя тихо, как в церкви. В отличие от «Ковент-Гарден» или «Друри-Лейн» в опере не было слышно голосов девушек, продающих апельсины или программы.
Но за кулисами бушевали итальянские страсти. Осветители и рабочие сцены орали друг на друга, бурно жестикулируя под бутафорской луной. Даже у новой звезды — стройной очаровательной мадам Вестрис, чьи темные блестящие глаза словно воплощали все тайны женского пола, — слезы катились по щекам.
Муж нервно пританцовывал перед ней, целуя ей руку.
— Que tu es belle, cherie![97] — стонал месье Вестрис, помня, что в случае успеха жены ему больше не придется изнурять себя работой. — Mais tu es triste, ma petite. Potirquoi? Qu'estce que tu dis?[98]
Элизабетта Вестрис подняла на него влажные глаза.
— Je dis[99] «черт возьми», — отозвалась она дрожащим голосом.
— Mais... ma pauvre petite! Pourquoi[100] «черт возьми»?
— C'est ma gorge[101], — печально ответила Элизабетта, трогая свою грудь и показывая, каких размеров она должна быть. — Je n'ai pas de gorge[102]. Я еще недостаточно развита. Oh, miserable![103] — Внезапно ее настроение резко изменилось. — Принцесса! — воскликнула она и в темной мантии Прозерпины, царицы подземного мира[104], метнулась к отверстию в занавесе.
Оркестр заиграл «Боже, храни короля».
За щелью находилась обширная авансцена, окаймленная полукругом масляных ламп в стеклянных плафонах. Королевская ложа, разумеется, располагалась непосредственно на авансцене. Принцесса Шарлотта, дарящая улыбки и поклоны, выглядела почти красивой на фоне шести страшилищ, назначенных ей в фрейлины.
Все обитатели лож одновременно встали, кланяясь или приседая в реверансе.
Шестьдесят восемь лож из ста, занимающих четыре подковообразных верхних яруса почти до самой крыши, были частными. Их украшали позолота и барельефы в виде зеленых лавров. Маленький диск из слоновой кости с указанием имени, номера и сезона служил пропуском в задрапированную кабину, где стояли шесть плюшевых кресел, маленький диван и подставка для вазы с апельсинами (обычно гнилыми).
— Ах, — вздохнул месье Арман Вестрис. — Quelle vue magnifique![105]
В ложах первого яруса можно было видеть дочерей герцогини Аргайл, считавшихся самыми красивыми девушками в Лондоне, и столь же красивую маркизу Стаффорд с ее дочерью, леди Элизабет Гор. Леди Каупер — belle enfant[106], которую все обожали, к сожалению, сразил приступ икоты.
В одной из лож сидел Монах Луис[107], хорошо оплачиваемый писатель, чей роман пуристы заклеймили как «похотливый и непристойный». Его крабьи глазки уставились на леди Кэролайн Лэм. В ложе княгини Эстерхази находился его однофамилец, Тиллотсон Луис, чей взгляд не отрывался от ложи, где вскоре должна была появиться маркиза Даруэнт.
Туда же смотрел и достопочтенный Эдуард Файрбрейс, сидящий в ложе напротив вместе со своим новым предметом страсти Харриэтт Уилсон, и старым другом, Джемми Флетчером. Он усмехался, демонстрируя широко расставленные зубы.
В ложах находились также Скроуп Дейвис[108], автор лживого слуха, будто лорд Байрон завивает на ночь волосы при помощи папильоток, и знаменитый Красавчик Браммелл, худой как щепка, с зачесанными назад каштановыми волосами и приближающийся к банкротству, которое вынудит его в следующем году бежать во Францию. Джордж Браммелл так долго валял дурака, что в итоге действительно оказался им.
Итак, все встали, когда оркестр заиграл «Боже, храни короля». Лица присутствующих походили на белые пятна в темном зале, освещаемом только полукругом огней рампы. Джентльмены в белых перчатках теребили монокли, а леди помахивали веерами.
Гимн отзвучал, и оркестр переключился на увертюру к «Похищению Прозерпины», сопровождающуюся шорохом платьев садящихся на места дам.
Кэролайн и Даруэнт, ожидавшие в тусклом коридоре позади третьего яруса, поспешили в ложу номер 45. В соседней ложе, отделенной только плотным занавесом, сидели три главные патронессы «Олмакса» — леди Джерси, леди Каслри и леди Сефтон.
— Моя дорогая Сара! Моя дорогая Эмили! — воззвала леди Сефтон. — Признайте, что ваша первоначальная позиция в отношении лорда Даруэнта, когда мы послали ему пригласительный билет в «Олмакс», была верной!
Леди Джерси никогда не утрачивала облик королевы из трагической пьесы, чего бы ей это ни стоило.
— Вы еще очень молоды, дорогая, — улыбнулась она.
— И все же признайте, — настаивала леди Сефтон, — ваши последующие подозрения были беспочвенными и недостойными.
— Беспочвенными? — воскликнула леди Джерси. — Когда этот жалкий человек держит двух женщин под одной крышей? Какая грязь!
— Это отвратительно! — согласилась леди Каслри, нацепившая целую коллекцию бриллиантов, чем вызвала всеобщую зависть. — Тем не менее, Сара, его примеру могут последовать многие.
— Моя дорогая Эмили, — отозвалась леди Джерси, очищая апельсин и бросая кожуру в темный партер. — Я не считаю лорда Даруэнта виновным даже отчасти. Вся вина лежит на Кэролайн.
— На Кэролайн? — недоверчиво переспросила леди Сефтон.
Их интеллектуальную беседу грубо прервал яростный вопль, донесшийся из партера. Он прозвучал подобно взрыву гранаты.
— Кто, черт возьми, бросил апельсиновую кожуру прямо на мою гребаную голову?
Последовало гробовое молчание, нарушаемое лишь хриплыми звуками, словно кто-то пытался задушить сквернослова. Никто не смеялся и не свистел. Казалось, будто владельцев лож и старательно подражавших им представителей среднего класса в партере внезапно разбил паралич.
Оркестр, на мгновение сбившийся с ритма, вновь заскользил по переливающейся музыкальной глади в стиле изрядно разжиженного Моцарта. За кулисами старые и опытные рабочие сцены с беспокойством думали о том, как мало мер предосторожности принято против беспорядков и пожара.
— Право же, — томно протянула леди Джерси, бросая через обитый плюшем барьер ложи очередную порцию кожуры, — администрация должна тщательнее контролировать распределение билетов. О чем я говорила?
— О Кэролайн! — прошептала леди Каслри.
— В конце концов, дорогая, если она пыталась наставить мужу рога в первую же ночь, когда им следовало быть вместе...
— Когда? — возбужденно прошептала леди Каслри, позвякивая бриллиантами. — Где? С кем?
— Здесь, — спокойно ответила леди Джерси. — И там. — Она указала на ложу партера с левой стороны. — Кэролайн вела себя едва ли не нескромно. А мужчиной был лорд Элванли.
— Лорд Элванли! — почти вскрикнула леди Каслри.
Все три женщины повернули головы к двери в ложу, где возникла узкая вертикальная полоса света, в которой появилась круглая добродушная физиономия Элванли.
— Ваш покорный слуга, — отозвался он. — Ваш единственный сторожевой пес.
Он имел все основания сделать подобное заявление, ибо ни одну из троих леди не сопровождал супруг.
— У меня небольшое затруднение, — улыбнулся лорд Элванли, намекая, что затруднение более чем маленькое. — Я сразу вернусь.
Дверь ложи закрылась.
В коридоре позади лож было не так душно. Элванли мог слышать у себя над головой топот и шарканье ног опоздавших, которые занимали ложи четвертого яруса. Еще выше находилась маленькая галерея для слуг и итальянцев, поселившихся в Хеймаркете, поближе к их любимой опере.
Улыбка увяла на лице Элванли, но оно сохраняло комичное выражение благодаря носу-пуговичке, в котором едва ли удержалась бы даже маленькая понюшка табака.
— Это невозможно, — пробормотал он. — Но раз надо, так надо.
Стянув белые перчатки, Элванли вложил их в левую руку и засунул между жилетом и накрахмаленной манишкой. Почти праздным жестом он извлек из золотых ножен придворную шпагу, изготовленную по образцу прошлого столетия — с клинком не более дюйма шириной, с тупыми гранями и заостренным кончиком, абсолютно бесполезную в чьей бы то ни было руке, за исключением учителя фехтования, — и, поморщившись, вернул ее в ножны.
В коридоре раздался зычный голос:
— Уилл!
Поскольку коридор за ложами образовывал полукруг, а передняя стена театра была абсолютно прямой, находящийся в коридоре сначала слышал приближающегося к нему человека, а уже потом видел его. Окна, возле которых были укреплены «безопасные» лампы, отбрасывали белесый свет на грязный пол.
— Уилл! — снова послышался голос.
— Нед? — отозвался Элванли, спешно прихорашиваясь и доставая табакерку.
Достопочтенный Эдуард Файрбрейс, племянник майора Шарпа и бывший корнет 10-го гусарского полка, направлялся к Элванли ленивым шагом в пурпурной длинной накидке с высоким черным воротником, застегнутым на шее. Его щетинистые бакенбарды имели песочный оттенок, более светлый, чем у его дяди, а напомаженные волосы завивались вдоль аккуратного пробора. Ростом он был в шесть футов и три дюйма, а длинные руки походили на лапы африканской обезьяны, демонстрируемой месье Сомаре в Пантеоне[109].
— Вы, должно быть, замаскировались, — усмехнулся Файрбрейс, показывая ряд широко расставленных зубов. — Я не мог вас найти, пока не заглянул в ложу леди Джерси.
— Вот как? — Элванли постукивал указательным пальцем по крышке табакерки. — А по какой причине вы хотели меня видеть?
Файрбрейс вновь осклабился:
— Сегодня утром или днем вы передали лорду Даруэнту вызов моего дяди, согласившись быть его секундантом.
— Согласно правилам, я не мог ответить отказом, хотя мне очень этого хотелось.
— Ну и что произошло?
— Лорд Даруэнт вежливо отказался и объяснил причины, одна из которых состоит в том, что сначала он должен свести счеты со своим смертельным врагом. Я счел эти причины вескими и передал их вашему дяде, который согласился со мной и отменил вызов.
— Отменил?
Файрбрейс стиснул под накидкой рукоятку хлыста. Сквозь тонкие перегородки было слышно, что увертюра подходит к концу.
— Мой дядя стареет, — сухо обронил Файрбрейс, — а старики склонны к трусости. Я пойду в ложу, Уилл, и дам Даруэнту испробовать вот это. — Он ударил хлыстом по полу. — Если он стерпит такое перед всем театром, тем хуже для него, а если вызовет меня... ну, вы видели, как я владею саблей. В любом случае, Уилл, моя фамильная честь должна быть удовлетворена.
— Ваша фамильная честь... — В голосе Элванли послышались странные нотки. — В колоде карт, Нед, — он попытался вложить понюшку в свой микроскопический нос и рассыпал большую ее часть по лицу, — обычно существует только один козырной туз...
Хлыст зловеще щелкнул.
— Но когда ваш полковник обнаружил два туза — один на столе, а другой у вас в рукаве, — он очень легко согласился на вашу отставку. Очевидно, если бы вы убили Даруэнта или даже унизили его публично, кое-кто, облеченный немалой властью, вернул бы вам офицерский патент, а?
Файрбрейс сделал резкое движение рукой, но маленький пэр не обратил на это внимания, спокойно смахивая с лица крупинки табака кружевным носовым платком.
— Послушайте моего совета, Нед. Не трогайте Даруэнта. Если вы не согласитесь по хорошей причине, то можете согласиться по плохой. — Тон Элванли внезапно изменился. — Вы сегодня смотрели в партер?
Файрбрейс шагнул вперед и остановился.
— В партер? Нет. А что?
— Он полон боксеров-профессионалов, — объяснил Элванли, сдувая пыль с галстука. — Вы, кажется, говорили о маскировке. Так вот, я насчитал две дюжины коротко остриженных голов под париками. Вы забыли о беспорядках в «Ковент-Гарден»?
— Неужели люди вроде Крибба. Белчера или даже Рэндалла...[110]
— Нет, они не стали бы марать руки, как и не приняли взятку от администрации «Ковент-Гарден». Но, по-вашему, я могу не узнать Верзилу Хенчмена после того, как поставил на него две тысячи в матче с Бойцовым Петухом и проиграл? Или Дэна Спарклера? Или Ноттингема Пича? — Элванли слегка повысил голос. — Это отребье ринга. Через пять минут, если не меньше, театр взорвется, как крепость, под которую подложили мину.
В коридоре на несколько секунд воцарилась тишина, нарушаемая только звуками музыки и шорохом платьев.
— Но с какой стати? — осведомился Файрбрейс. — Никто ничего не имеет против итальянцев. Хотя постойте! Во время беспорядков в «Ковент-Гарден» несколько человек подняло крик, выступая против иностранных певцов. Но это был всего лишь предлог.
— Это и сейчас предлог, — обыденным тоном произнес Элванли, — чтобы убить Даруэнта.
Глаза Файрбрейса расширились.
— Убить?
— Конечно, это только мое мнение, — продолжал Элванли, пряча платок и табакерку, — но мне кажется, после потасовки его найдут со сломанной шеей или хребтом. Помните, в «Ковент-Гарден» тоже нашли мертвеца. Кто видел, как это произошло? Кого можно было обвинить в этой суматохе? Такой трюк был бы достоин Старого Кью[111], не будь он мертв и проклят. Это подстроено...
— Человеком, которого вы называете смертельным врагом Даруэнта?
— Да. Человеком, который был переодет кучером с кладбища. — Элванли помолчал. — Нед, он в ловушке, откуда ему не выбраться. Ради бога, не делайте ситуацию еще хуже!
Файрбрейс отбросил накидку на плечи и медленно смотал хлыст.
— Даруэнту точно известно, что он в ловушке? — сквозь зубы осведомился племянник майора Шарпа.
— Да. Я предупредил его на лестнице театра. Но он всего лишь сказал...
— Что сказал?
— Что это его единственная возможность встретиться с кучером лицом к лицу.
Файрбрейс встал рядом с Элванли, и теперь оба смотрели в одну сторону.
— Конечно, он может встретиться с кучером, — усмехнулся Файрбрейс, — а заодно и со мной. Посмотрим, что из этого выйдет. — Он щелкнул хлыстом. Звук походил на пистолетный выстрел. — Любопытно, — добавил Файрбрейс, — о чем сейчас болтают Даруэнт и его дорогая супруга?
Звонкий удар тарелок возвестил об окончании увертюры. Раздались аплодисменты, похожие на стук дождя по крыше.
В ложе 45 Кэролайн и Даруэнт продолжали разговор, начатый несколько минут назад, когда они вошли в ложу. Страсти накалились до опасного предела.
— Может быть, вы посмотрите на меня? — спросила Кэролайн.
Даруэнт обернулся.
Кэролайн надела — неужели намеренно? — белое атласное платье с низким вырезом, красным поясом и рубином на груди. Этот наряд был на ней в ночь свадьбы в Ньюгейте.
— Вы не любите вашу мисс Спенсер, — тихо сказала она. — И никогда не любили. В тюрьме вы изобрели счастливую Аркадию[112], где нет никаких забот, и поселили ее в ней. Но все это неправда.
— Кэролайн, я...
— Правду говорю я, и вы это знаете! А вот я не знаю, приходилось ли когда-нибудь женщине стыдиться самой себя так, как стыжусь я!
— Если вы имеете в виду мой непрошеный визит в вашу ванную... — начал Даруэнт, пытаясь говорить беспечным тоном.
— Нет. — Кэролайн печально улыбнулась. — Можете заходить в любое время, если вам нравится. Но... — Она прижала ладони к щекам, чувствуя, как они краснеют, хотя это едва ли можно было разглядеть в темной ложе. — Но я была такой высокомерной, такой уверенной в том, что я выше чувств, испытываемых другими женщинами! Мужчины казались мне отвратительными. Я не могла выносить их прикосновений! Моя сила воли казалась мне несокрушимой! Но я встретила вас, и от нее ничего не осталось...
Кэролайн умолкла. Они сидели рядом на двух плюшевых стульях, отодвинутых от края ложи. Даруэнт попытался заговорить, но Кэролайн его опередила:
— Я призналась публично, что люблю вас! А ведь я могла бы поклясться, Дик, что даже щипцы, которыми истязают грешников в аду, не заставят меня сказать такое! Но я это сделала, и горжусь, потому что... Неужели вы не поняли, что мы с вами из одного теста?